В мире животных

Костяшки домино стучали, как проклятые. Громко и непотребно. Казалось, они громыхали прямо у меня на голове. Суббота. Восемь тридцать утра. Богомол, притаившись в дебрях моего периферического зрения, молится своему непонятному богу. Самое время материться. Ну почему меня каждый выходной ни свет ни заря будят, если не сволочь-петух или сумасшедший DJ-«жаворонок», то какие-то доминисты? Они вольготно расположились прямо под открытым окном моей спальни и с периодичностью раз в полгода грохочут волшебным домино. Волшебники. Мать их… Похоже, прав мой пьяный папачас, и выспаться мне светит только на том свете.
Отпустив на волю металлическую рыбу своего порванного сна, я встал и подошел к окну. За окном засыпанная заспанным южным солнцем вишня пытается обнять лето необъятное. Раскинув ветви на две трети экрана, она оставила мне только приглушённые зелёные голоса играющих. Как я ни изгибался, увидеть их мне не удавалось. Приходится одевать тельце своё щупленькое в поглаженные в горошек трусы и старые, но от этого дорогие сердцу тапочки и выносить своё могучее сознание на улицу. Любопытство сильнее лени.
Не успел я открыть дверь – петли, словно волки на луну, – как ко мне вместе с затхлым воздухом подъезда попытался ввалиться сосед на босу ногу. В отличие от ног, руки его были несвободны. В одной он держал початую бутылку мадеры местного розлива, а между пальцами второй лениво испускал дух подарок Че Гевары – вечный окурок гаванской сигары, пропахшей потом упитанным ляжек кисловато-шоколадных женщин свободного острова.
- Нет-нет-нет, - запричитал я, спешно выталкивая его на мороз, - Петрович, ты же знаешь, мадеру я пью только когда страдаю.
- А сейчас…?
- А сейчас мне хорошо, - зашипел я и потрепал по голове большую рыжую собаку, - Альма! - Альма – она жила тут же, в подъезде – из-под моей руки покосилась на Петровича и недвусмысленно зарычала.
- Вот тварь неблагодарная, - посетовал на несправедливость жизни Петрович. - Я же тебе вчера косточку дал.
- Вишнёвую? - поинтересовался я у пустоты. Сосед мой ретировался гораздо быстрее, чем появился.
В сопровождении Альмы я вышел из подъезда и пошёл на звук стучащих костяшек. Эх! Нам бы с ней на границу. Ловить контрабандистов. А после фотографироваться на их скрученно-скрюченном фоне и нежным почерком подписывать фотографии любимым: «Мы с Мухтаром на границе». Но не судьба. Я пацифист, а Альма вряд ли согласится стать Мухтаром.
Появилась огромная, как маленький воробей, муха. Она с беспечностью мотылька лопоухого сновала вдоль упругого тела собаки. Туда-сюда. Туда. Сюда. Навязчиво. Подчиняясь инстинкту, Альма клацнула зубами и виновато посмотрела на меня: так само вышло, это выше моих сил. Я ободряюще подмигнул ей: не  переживай; с кем не бывает; недалече как вчера я и сам сожрал их несколько штук. Этого было достаточно, чтобы собака, разинув пасть, доверчиво высунула язык и посмотрелась в зеркало. Хоть и собака, а всё-таки женщина. К радости животного, крови не было, но навязчивость стала покоем.

Они играли в шахматы, но лупили фигурами по доске так, что вздрагивало небо. И я вместе с ним. Альма, испытывая благоговейный ужас перед мудрой игрой, завыла на солнце. Настоящие собаки общаются только с солнцем. При каждом очередном ходе, фигуры весело подпрыгивали и, на пару секунд зависнув в воздухе, беззаботно рассыпались по столу.
- Зачем вы так грохочете?
- А у нас все ходы записаны, - водворяя фигуры на историческую родину, ответил один. Он скрупулезно сверялся с записями в своём блокноте.
- Муха с большой буквы – это странно. Именно поэтому ей чужды законы реинкарнации, - поддержал беседу второй гроссмейстер, извлекая из внутреннего кармана своего пиджака всклокоченную мокрую синицу. Покормил её растаявшим мармеладом, нежно поцеловал прямо в рот и выкинул в небо.
 Пока пичуга билась над дилеммой: расправлять ли ей крылья или, чтобы не мучить ни себя, ни окружающих, сразу шмякнуться об асфальт, мужик молчал. И лишь различив в апатичной птице вялое стремление к жизни, заметил: «По-настоящему свободна только та синица, что пролетела сквозь дождь».

30.11.04 г. Ялта.