Медленно

Он медленно ел. И спал. И жил. Сегодня он медленно обиделся на соседа. Завтра медленно предложил девушке сходить с ним на свидание. Он никогда не торопился, а время летело истребителем, задевая высокие сибирские сосны и ели.
Медлил, ждал, медлил, ждал, медлил, ждал, медлил, ждал, медлил, ждал, медлил, ждал, медлил, ждал, медлил, ждал, медлил, ждал, медлил, ждал, медлил, ждал, медлил, ждал, медлил, ждал, медлил (по-моему, неприятный абзац).
Он медленно носил чужую кожу, носил чужие кости, носил чужое тело и свое пальто. Время стирало кожу на плечах. Вечер уже не радовал, ветер рвал глаза. Свет он больше не включал, медленно пил алкоголь и отдавал пальто в химчистку раз в год. Чужое тело стирал дома в ванне и никому не показывал свои страхи, зашитые во внутреннем кармане пальто. Делал все медленно. Делал все правильно. Никому ничего не показывал, не разрешал другим чувствовать свое сердцебиение. Он прятал результаты кардиограмм под подушку, и совсем скоро там накопилась целая куча этих графиков. Он медленно рвал их на кусочки. Обрывки плавно опускались на землю перед домом, ему они казались снегом, но это была только бумага, только ненужные обрывки бумаги.
Поступью волка он выходил на улицу, и время рвало циферблат часов. Вот как это было: треск стекла, треск стекла, треск стекла, треск стекла, треск стекла, треск стекла, треск стекла, треск стекла, треск стекла, треск стекла, треск стекла, треск стекла, треск стекла, треск стекла. Не жалея о старых, покупал новые часы. За год сменил 365 штук – все бесполезно. Ремешок оставался не задетым осколками стекла. Ремешок был всегда дико везуч. Спасался бегством с запястья, едва заслышав треск стекла, треск стекла, треск стекла, треск стекла, треск стекла, треск стекла, треск стекла, треск стекла, треск стекла, треск стекла, треск стекла, треск стекла, треск стекла.
Он медленно засыпал и медленно просыпался, медленно переходил из состояния медленного сна в состояние быстрого сна, которое у него, в противовес другим, было тоже медленным и от медленного ничем не отличалось. Сны к нему приходили тоже медленные, такие медленные, что, просыпаясь, он записывал все их подробности, медленно водя карандашом по линованной бумаге. Иногда особенно медленные сны он заклеивал другим листом бумаги в клетку. В таких случаях клетка отдавалась линейному полю, где ее принимали с королевскими почестями и непременно называли «Ваше Королевское Величество». Но последнее к делу не относится.
Слово «медленно» стало его вторым «я», его потерянным приютом, его осанкой, его позой. Он прятался в это состояние, как мог, когда уже совсем не хватало сил, процессы в его теле замедлялись еще и еще, пока совсем не останавливались, давая ему расслабиться состоянием комы. По трубочкам бежали в организм целительные растворы: кровь, витамины, кислород. Он не просил, а они все бежали-торопились по прозрачным трубочкам, а через несколько месяцев эти трубочки исчезали бесследно, равно как и состояние комы. Медлительность снова занимала законное место в повседневности его попыток жить.