Записки буровика часть 1

ЗАПИСКИ БУРОВИКА
   
   
   
Не надо знать материал слишком. Таковы
Все писатели прошлого и настоящего. Но
проза будущего требует другого. Заговорят
не писатели, а люди профессий, обладающие
писательским даром. И они расскажут
только о том, что знают, видели.
Достоверность - вот сила литературы
будущего.
Варлам Шаламов.

От автора
   В начале 90-х благополучный Запад купался в роскоши, а мы прозябали.
Экономика в хаосе, труд девальвировал, нравственные ценности и чувство
собственного достоинства людьми утрачены. Руководство и пресса дружно обвиняли
во всем русский народ, который в силу генети­ческих, исторических,
географических и других причин оказался никчем­ным, глупым, ленивым, неспособным
к творчеству и прогрессу. - Как работаем так и живем!- Провозгласил с телеэкрана
премьер В.С.Черномырдин.
   Мне, ветерану, было обидно, горько слушать все это. Как же так- в течение
последнего тысячелетия группа крохотных княжеств вокруг Москвы превратилась в
великую державу, с своеобразной культурой, достоинства которой признаны миром. А
при моей жизни?! Кто разгромил фашизм, создав предварительно экономические
предпосылки, возрадил послевоенную страну из руин ( кстати, без зарубежной
помощи), создал передовую экономику и науку... Ведь не случайно мы первыми вышли
в космос. Наш труд не привел к счастью, но разве это вина народа?
   Этими записками, в меру сил, я отвечаю на выпады в адрес труже­ника. Конечно
же, в первую очередь записки — для буровиков. Я хочу познакомить теперешних,
особенно молодых буровиков, с предшественниками. Надеюсь заинтересовать и просто
любознательного читателя, показать незнакомый ему мир бурения, мир истинный, не
искаженный мифами и пафосом.
   В записках — мои наблюдения и размышления о бытие и смысле жиз­ни, о людях,
работе и организации труда. И сугубо технические тексты. Даже заголовки над ними
у некоторых могут вызвать сомнения — чи­тать такое или нет? Можно и не читать.
Эти тексты набраны другим шрифтом. Одни из них — для непосвященных, но
любопытных, другие — для специалистов, ибо дискуссионные.
   Что же представляют собой записки? Пожалуй, воспоминания, но необычные.
Скорее симбиоз воспоминаний с познавательными сведения­ми и изрядной долей, как
кому-то покажется, спорных утверждений.
Ю.Кожин
   
   
   
   Ч А С Т Ь 1. ТРУДНОЕ НАЧАЛО
   
   
   Довоенный быт горожанина — это, в пер­вую очередь, керосин, а с ним дурной
запах, примус, копоть и т. д. Если руки в керосине, то сколько ни три их о
штаны, толку не будет, без рукомойника не обойтись. Керосином снабжал семью я
(отец и мать работали) и это была са­мая неприятная обязанность.
   — Мама, откуда берется керосин? — спро­сил однажды я, будучи учеником,
кажется, вто­рого класса.
   — Как откуда? Из нефти.
   — А нефть откуда?
   — Из Баку, там ее добывают из скважин, пробуренных в земле.
   Немного позже где-то прочитал: нефтяной магнат Нобель угощал шампанским,
когда из вновь пробуренной скважины ударял мощный фонтан нефти. Представил себе
Баку. Повсюду нефть. Ну, если не везде, то на окраинах, навер­ное, по щиколотку.
Как они там живут и, мало того, продолжают бурить?!
   А еще бензин и масла, они для автомобилей, которые грохочут по булыжной
мостовой, в пыли и вони. Впрочем, чаще стоят, а шофер остерве­нело крутит
заводную рукоятку, или качает ко­леса, или лежит под мотором и на него часто
капает черное масло. Те, кто возится с техни­кой, всегда предельно замазучены.
Наверно, поэтому, чтобы предохраниться от смазки, со­стоятельные шофера надевали
все кожаное, даже кепку.
   Со временем отношение к технике менялось, особенно в войну. 1946 год,
Румыния. "Здрав­ствуй, дорогой друг..." — писал мне в армию бакинец Иван
Киселев, еще недавно старшина — электромеханик по танковому оборудованию. Далее
повествовал об успехах по женской час­ти. И в конце коротко: "Уже работаю
электро­монтером на буровой. Получаю порядочно — 1200—1500: р в месяц, но денег
все равно не хватает".
   Подумалось: здорово, его зарплата в полтора — два раза больше офицерской!
Почему бы и мне
   не податься в нефтяники? Это были первые роб­кие мысли о моей будущей
профессии.
   В 51-м ознакомился по справочнику с условиями приема в вузы. Понравилась
стипендия в нефтяных институтах, самая большая. На такую можно учить­ся без
дотации из дому. Я уже в возрасте (26 лет), а родители старенькие. Стал
расспрашивать сведущих людей о профессии буровика. Отзывались отрица­тельно:
работа в поле, тяжелая, напряженная... "Од­нако, — размышлял я, — легкая работа
мне не нуж­на, а в поле привык".
   * * *
   Впервые работающую буровую вблизи уви­дел в Грозном на ознакомительной
практике. Произвели впечатление высота вышки (53 м) и внушительных размеров
механизмы. В скважи­ну спускался инструмент (долото на бурильных трубах). Крюк с
подвешенными трубами двигал­ся из верхнего положения в вышке, набирая скорость.
Одновременно ускорялось вращение барабана Лебедки, нарастала вибрация. В 5—6 м
от пола, когда падение многотонной громады казалось неизбежным, бурильщик налег
на ру­коятку тормоза — снопы искр, клубы дыма. Дви­жение замедлилось, подвеска
осторожно стала на ротор. Энергичная, но кратковременная ра­бота у ротора, затем
рев моторов — бурильщик гнал крюк за очередной свечой (свеча — три трубы,
заранее соединенных и установленных в вышке). Пораженные и оглушенные, мы —
груп­па первокурсников — смотрели с мостков, не решаясь войти в буровую.
   В другой раз наблюдал подготовительные работы к забуриванию скважины. В
буровую затаскивалось и устанавливалось вспомогатель­ное оборудование.
Набрасывая витки пеньково­го каната на гладкую поверхность вращающей­ся "опасной
катушки", буровики запросто под­нимали и перемещали грузы до тонны весом. Все
быстро, без суеты. Подвешивая и подготав­ливая к работе машинные ключи и другую
приспособу, вязали флотские узлы, плели петли...
   Соединить стальной канат с пеньковым, застропить груз сложной конфигурации —
минутное дело. Работали больше молча, изъясняясь жес­тами. Нравились буровики,
умелые ребята, хо­телось работать с ними. Казалось, что управлять механизмами
интересно и просто. Так видится подростку работа шофера, но когда он сам
впер­вые садится за руль, обнаруживается полная беспомощность.
   На время производственной практики я, как и большинство студентов, оформился
помбуром. Утром, после первой вахты, с трудом поднялся с койки: болела каждая
косточка, каждая мышца. Потом втянулся. Нужно сказать, что работа в буровой не
только тяжелая, но и грязная, опас­ная. Иногда подъем долота (да и спуск)
сопро­вождается сифоном — переливом бурового ра­створа из труб. Пол буровой и
оборудование покрываются киселеобразной жижей. Ее по быстрому смывают, но все же
скользко, рабо­тать опасно и неприятно.
   Случалось, при бурении бурильщик доверял мне тормоз (управление лебедкой) . В
армии мне приходилось обслуживать различную технику, в том числе и автокран.
Получалось неплохо. Буровая лебедка с тальсистемой и крюком — то же
грузоподъемное устройство. Казалось, серь­езных проблем не должно быть. Нет,
управлять буровой лебедкой гораздо труднее, своя специ­фика. При включении
пневмокрана барабан ле­бедки или другой исполнительный механизм не сразу
приходят во вращение. Нужен небольшой промежуток времени для заполнения
пневмосистемы воздухом. И выключение получается не сразу, а работа требует
точности, даже неболь­шой просчет весьма опасен.
   Бурильщик всего лишь рабочий, но он руководит вахтой (6 — 8 человек), лично
управляет техникой и, кроме того, верней, прежде всего, он — технолог. От его
умения и опыта напря­мую зависит эффективность бурения. У буриль­щика документ —
допуск к самостоятельному ведению горных работ.
   
   * * *
   Лето 57-го, Северская разведка. Я прибыл туда с направлением из треста КНР
("Краснодарнефтеразведка") в должность помбура 6-го разряда. Помбуров 6-го
разряда не бывает. Помбуры работают по 3-му или 4-му разряду, а 6-й разряд у
бурильщика, но мне была предоставле­на такая привилегия. Разведкой временно
руко­водил старший инженер Георгий Авагимов. Мастеровали Н. Гуща, И. Шутов, Н.
Ивашечкин, Б. Тариченко, Б. Титоренко. Из бурильщиков припоминаю Н. Харьковского
и Д. Вергелеса.
   Студенты и выпускники вузов стажируются и работают помбурами, потом
назначаются на
   инженерно-технические должности. Думалось: хорошо бы поработать бурильщиком.
Сказал об этом Г. Авагимову. Однажды ночью, при смене вахт он подозвал меня и
бурильщика:
   — Дмитрий, научи его работать за тормозом.
   — Но для этого нужно заключить договор и заплатить мне, — возразил бурильщик.

   — Какой к черту договор, он же инженер!..
   Диалог еще немного продолжался, но в не печатных выражениях. Рано утром
бурильщик вызвал меня из насосной и поставил за тормоз, а сам пошел в вагончик
заполнять вахтовый журнал. До конца смены так и не вернулся.
   Самостоятельно за тормозом я еще не работал. Скважину недавно забурили, забой
всего несколько сот метров, бурение велось на мак­симальных оборотах. Плохо
отцентрированный фонарь (вышка) вибрировал, покачивался, зве­нели штропа,
гремела роторная цепь, пол ходил ходуном. Рев, лязг, а в мыслях передний край,
танк веду в атаку. Забурили и нарастили несколь­ко труб. Помбуры подходили к
ротору с опас­кой. Получалось, конечно, плохо, но получалось. После смены душа
ликовала, наверное, сам себе улыбался.
   Буровая на Марьинской площади. Забой по рядка 4000 м — солидная, по тому
времени глу­бина, кроме того, ствол осложнен осыпями, подъемы сопровождались
затяжками. Здесь не­пременно нужен опытный бурильщик, а вахта, в которой я
работал (подменная вахта), прибыла без бурильщика. Я оказался старшим.
Буриль­щику сменяемой вахты следовало остаться, но он уехал. Предстояли промывка
и подъем. Про­мывали долго. Я колебался, тянул время: сква­жина сложная, буровая
почти незнакомая, мы тут всего лишь второй раз. Но честолюбие взя­ло верх,
приступили к подъему. Квадрат в шурф, открываем защелку крюка... не получается:
крюк американский, мы его плохо знали. А инстру­мент на роторе стоит без
движения дольше обычно­го — возможен прихват. Нервы на пределе. Ка­залось, что
судьба скважины висит на волоске и это по моей вине.
   Наконец, крюк свободен, но прессинг на мою психику продолжался. Подъем
начался с затяж­ки. На мгновение я растерялся. Затяжку следо­вало ожидать, но я
почему-то заранее не опре­делил тот предел, до которого следует допускать
затяжку. Мелькнула мысль — взялся не за свое дело, а оно ответственное и
опасное. Прав поэт — как много разного может пронестись в голове за очень
короткое время. Но все обошлось, вес на крюке нормализовался. Наконец первая
све­ча за пальцем, последующие шли лучше. Я был настолько поглощен происходящим,
что время для меня остановилось. Я не заметил, что насту-
   пила полночь и прибыла новая вахта. Случайно повернул голову и удивился — на
мостках сто­яла группа людей и молча наблюдала за нами. И опять с этой же вахтой
в незнакомой бригаде.
   — Кто бурильщик? — спросил мастер. Бу­рильщика не было. По неизвестной
причине не вышел к вахтовому автобусу.
  -- Тогда кто первый помбур?
  -- Я...
   — Инструмент в обсаженном стволе, стано­вись за тормоз и поднимайте.
   Верховой что-то бурчал, возражая, но мас­тер не обратил внимания. За ротор
вместо меня стал второй моторист — молодой, совсем еще неопытный буровик. В
скважине находилось порядка двух тысяч метров труб. Подняли не­сколько свеч
относительно нормально, и я поте­рял осторожность. При очередной операции
моторист не полностью ввел свой штроп в про­ушину элеватора (приспособление для
подъема труб), а я включил лебедку на подъем, тут же выключил и давил, что было
сил, на тормозную рукоятку. Но ленточный тормоз на подъем не­эффективен, и крюк
продолжал медленно подниматься. Рабочий, парень бывалый, сразу же отскочил, а
моторист, безмятежно улыбаясь, продолжал упирать руками в штроп. Штроп со звоном
выскочил из проушины и бросил моториста на лебедку. Шпигарь (штырь-фик­сатор)
рассек ему кожу на лбу. Все длилось секунду, но мне она казалось вечностью.
Мо­ториста положили в тень, и вскоре он при­шел в себя. Шрам на лбу остался на
всю жизнь, а мне на всю жизнь запомнилось случившее­ся — мое бессилие,
неотвратимость беды и отчаяние.
   Менялись буровые бригады, вахты и сю­жеты. Сюжеты разные, но впечатляющие.
   — Что ты все хватаешься за тормоз? — возмутился один из бурильщиков. — Надо
сначала основательно понять суть дела, тогда все пойдет путем.
   Он, конечно, был прав, но где взять вре­мя, а так хотелось научиться работать
у тор­моза.
   Бурильщиком в тот раз я так и не стал. Руководство прекратило мою стажировку
и направило мастером в 1-ю Контору бурения, что находилась в станице Каневской.
   
   
   ИЗ ПРОШЛОГО КРАСНОДАРСКОГО КРАЯ
   
   На первую половину 50-х пришелся пик бур­ного развития предгорных районов
Кубани, свя­занный с открытием нефтяных месторождений. Бурилось множество
скважин. Нефть достава­лась сравнительно легко, с небольших глубин (800—2000 м).
Прокладывались дороги, линии электропередачи (ЛЭП), трубопроводы. Для
не­фтяников строились поселки городского типа — Черноморский, Ахтырский. Теперь
это унылые, малолюдные поселения, а тогда впечатляли чис­тотой асфальтовых улиц,
свежестью молодой зелени, цветочными клумбами и музыкой у рос­кошных дворцов
культуры. Обустраивались и близлежащие станицы. Некоторые из них — Крымская,
Абинская, Хадыженская — немного позже получили статус городов, что, правда, было
воспринято с долей иронии. Новое дело, хоро­шие заработки, обнадеживающая
перспектива с жильем привлекли массу молодежи. Работа спорилась, жизнь кипела.
Кубань стала одним из ведущих регионов страны по добыче нефти — б млн. тонн в
год.
   Однако к середине 50-х в целом край оста­вался аграрным. Севернее Краснодара
по про­сторным полям Кубани не проходила ни одна асфальтовая дорога, не было ЛЭП
и нефтегазопроводов. Теперь, когда к каждой колхозной бригаде, к каждой ферме
подведены асфальт, электроэнергия и газ — сказанное как-то не вос­принимается.
Правда, были железные дороги, но только по одной ветке можно было из Красно­дара
выехать за пределы края — ветке на Тихорецк. В степных станицах — саманные хаты
под камышом. С наступлением ночи все погружа­лось в темноту и только зажиточные
хозяйства освещались от собственного дизель - генератора. С осени до весны
передвижение затруднялось. Знаменитые кубанские черноземы превращались в
непролазную грязь. Поля и тогда покрывала сеть ветрозащитных посадок. Посадки
молодые абрикосовые обильно плодоносили.
   Мощному развитию степной части края пред­шествовало открытие газоконденсатных
место­рождений. В Каневском, Ленинградском, Выселковском и других районах шло
интенсивное раз­ведочное бурение. Теперь мало кто знает, что в начале 60-х
Кубань транспортировала по газо­проводам в сторону Москвы порядка 30 млрд.
кубометров газа. Это примерно четвертая часть общесоюзной добычи. Одновременно,
по ини­циативе Н. С. Хрущева, строилось больше десятка сахарных заводов.
Крупных, с мощными
   электростанциями — от 25 до 100 тысяч квт. Прокладывались дороги, ЛЭП,
создавалась энер­госистема Кубани. Знаменательное десятилетие.
   Кстати, о сахаре. Сахара хватало. Н. С. Хру­щев планировал его производство
для экспор­та, с его помощью превратить Кубань в кузни­цу золотых червонцев.
Позже Кубань стала производить из собственной свеклы миллион тонн сахара. А ведь
сахзаводы перерабатыва­ли еще и кубинский сырец. Но теперь сахар в остром
дефиците и никаких золотых червонцев.
   1957 год, станица Каневская. В воспомина­ниях о тех временах Каневская прочно
связана с бездорожьем и грязью. Мощный транспорт буровиков и строителей
сахарного завода пре­вращал дороги и улицы в месиво. Замес просы­хал только
летом. Из Краснодара к станице уже подошла дорога, в основном асфальтовая,
буду­щая автомагистраль Краснодар — Ейск. Предель­но узкое, без съездов и
отбортовки, в первые же месяцы эксплуатации полотно вспучилось ребрами.
Последующие 15—20 лет эта дорога постоянно ремонтировалась или
реконструиро­валась. Тогда же строились дороги из Краснода­ра на Павловскую и
Кропоткин.
   Но вернемся в Каневскую. На окраине горо­док нефтяников — щитовые дома
барачного типа (контора бурения, общежития, промбаза) и жи­лые коттеджи, тоже
щитовые, деревянные. Были там и магазин, и клуб, в котором демонстриро­вали
фильмы. Некоторые буровики уже полу­чили квартиры, но у большинства семьи жили
еще в Холмской, в районе прежней дислокации (за 200 км). Возили туда на длинный
выходной автобусом.
   Контора бурила шестью-семью бригадами. Кроме того, в ее составе были
подразделения по монтажу бурового оборудования, освоению сква­жин, трубная база,
мастерские, гараж и пр. Про­ектные глубины скважин 2000—2500 м. Удален­ность
буровых от конторы — до 80 км. Годовой план — порядка 100 тыс. метров.
Набуренные метры — основной показатель плана. Объем работ в рублях и количество
законченных сква­жин тоже планировались. Управление премиро­валось за выполнение
плана, оплата бригад за­висела от результата бурения скважины.
   
   РОТОРНОЕ БУРЕНИЕ
   
   Раньше скважины бурили ударным способом, но кто-то соединил долото
(породоразрушающий инструмент) с трубой поставил их вертикально и стал вращать -
получилось роторное (вращательное) бурение. Шлам (разрушенная порода) удаляется
с забоя буровым раствором (промывочной жидкостью), которая закачивается в трубы,
следует на забой и поднимается к устью по затрубному (кольцевому пространству).
Затем по желобам направляется в приемные мерники насосов, очищаясь по пути от
шлама и снова закачивается в трубы - циркуляция непрерывная.
   Чтобы поднимать и опускать трубы нужны вышка, талевая система с крюком и
лебедка с силовым приводом. Колонну бурильных труб вращает ротор. Ротор стоит в
буровой над устьем скважины (под ним специальный блок). Роль верхней трубы
выполняет квадрат (штанга квадратного сечения), его-то и вращает ротор. Когда
долото углубится на длину квадрата, инструмент (долото и вращательные трубы)
приподнимают, квадрат отсоединяют и наращивают очередную трубу. Спускают трубу в
скважину, снова наворачивают квадрат и вводят (спускают) его в ротор - бурение
можно продолжить.
   Во время бурения (вращения) компоновка труб висит на крюке и лишь частично
разгружается о забой. Эта разгрузка и есть нагрузка на долото. По мере
разрушения забоя компоновку труб приспускают, так чтобы нагрузка оставалась
постоянной.
   Трубы вращаются, а крюк нет. Кроме того, как уже говорилось, в трубы
постоянно закачивается буровой раствор. Механизм, который позволяет осуществить
сказанное, называется вертлюг. Вертлюг заодно соединен с квадратом и с
нагнетательным трубопроводом посредством стояка и бурового шланга.
   Чтобы заменить сработанное долото, поднимают все трубы, но не по одной, а
свечами, которые устанавливаю в вышке. Приспособление, с помощью которого крюк
поднимает трубу или свечу, называется элеватором. Элеватор выполняет и другие
функции.
   Бурить можно и без вращения труб, турбинным способом. Для этого турбобур
спускают на бурильных трубах в скважину. Вал турбобура вместе с долотом вращает
поток промывочной жидкости. Каждый способ (турбинный и роторный) имеет свои
преимущества и недостатки.
   В России первая скважина была пробурена на Кубани ударным способом под
руководством предпринимателя Новосельцева (в конце Х1Х века).
   
   * * *
   
   В Каневской руководил Конторой бурения 1 С.М.Мусиенко, главный инженер
М.И.Садон, гл.геолог А.В.Ковтюх, гл.механик В.Вакуленко, которого вскоре сменил
А.А.Бражников, ПТО - О.П.Колюцов, но вскоре Г.С.Мнацаканов. Начальники цехов и
других отделов - Б.Сафразян, А.Редин, А.Герасимов, Родичкин. Начальники участков
бурения - Э.В.Яржимбович, А.Н.Костыркин, В.Н.Евстратов. Бурмастера - А.Сафразян,
В.Рылин, С.Слюсарев, И.Межерицкий. Названы конечно не все, о некоторых еще
напишу.
   
   * * *
   
   Мне предстояло принять бригаду В.А.Рылина и продолжить бурение скважины 2
Староминской. На Староминской площади бригадой С.Слюсарева уже была пробурена
скважина 1, давшая газ.
   Начало казалось неплохим. Бригада В.А. в прошлом работала очень
результативно, славилась, состояла в основном из холмчан, буровиков бывалых. В
памяти остался облик некоторых буровиков, облик и фамилии бурильщиков -
И.Храмов, А.Пошивич, П.Чистяков, В.Виламов. Вскоре после моего прибытия
наступила осенняя распутица и следом мягкая дождливая зима. Буровая превратилась
как бы островок среди безбрежного океана грязи. Все наши усилия сводились к
самообеспечению. Дизтопливо и
   утяжелитель с ближайших железнодорожных станций подвозили санями, тяга
тракторная. Остальные грузы из Каневской — 60 км бездо­рожья.
   Состояние дорог все ухудшалось, и мы были вынуждены прекратить углубление.
Подвозимого хватало только на поддержание в рабочем со­стоянии скважины и
оборудования. В поле так называемые тракторные пути-дороги представ­ляли собой
довольно широкую полосу земли, до предела испохабленную, изрезанную гусеницами
мощных машин. По "дороге" и сбоку изоби­лие металла — разорванные сани,
вываленный груз, различные детали транспортной техники... Колеи местами в пояс.
Возле станции Канев­ская трактор увяз и сломался в колее. Его бро­сили до весны.
Благодарные жители проложили через его кабину пешеходную тропу, ведь пре­одолеть
"дорогу" поперек не каждому дано.
   Грязь — не только в поле. Липкая и вязкая, она неудержимо вторгалась в жилье,
на рабо­чие места, во все сферы быта и даже в сознание и мысли людей. Здесь не
хочу подробностей. Скажу только, что эта зима оказалась для меня и бригады
трудной и безрадостной, сравнимой разве что с фронтовыми зимами.
   Люди жили в хуторе по хатам, кормились в котлопункте, который сами же
обеспечивали, семьи далеко, заработки скудные. Бригада не­сла людские потери, но
оставалась работоспо­собной. Из теперешнего далека поражают тер­пение и
стойкость людей, их вера и надежда, что наступят лучшие времена.
   Весной бригаду снова принял В. А. Аварий­ным мастером стал другой буровик с
образова­нием. Все это время В. А. не забывал бригаду, расспрашивал меня, давал
советы, однажды по­сетил буровую. У нас сложились добрые отно­шения.
   
   * * *
   
   РЫЛИН
   
   БУРОВОЙ МАСТЕР — центральная фигура в бурении. Как капитан на корабле,
отвечает за все — за скважину, буровую, людей, выполне­ние графика работ и еще
за многое.
   ВАСИЛИИ АНТОНОВИЧ РЫЛИН — достой­ный представитель мастеров своего поколения.
Всю жизнь в бурении, позади всякое, но никог­да не приходило в его голову, что
можно сме­нить профессию. Нередко в конце месяца, спа­сая горящий план конторы,
его бригада с пора­зительной быстротой забуривала нулевку. Нулевка — от бурения
с нуля. Нулевка сразу дает много метров. Здесь интересы руководства и бригады
расходятся. Начальству нужны метры, а бригаде желательно получше подготовиться,
чтобы исключить остановки после открытия цикла работ. Но настоящий буровик
тянуть ре­зину не станет.
   Бой в Крыму — Антонович выжимает из оборудования все возможное, добывая метры
к плану. Рев танковых моторов — выхлопные коллектора малиновые. Из грохота и
дыма не­надолго появляется Антонович, свирепый и не­преклонный. Что-то не успели
смонтировать, что-то уже отлетело, но углубление продолжа­ется. Антонович
находит выход в любой ситуации. Большой опыт, ум и интуиция позволя­ли ему смело
рисковать и почти не ошибаться. Советов, подсказок и разгильдяйства не тер­пел.
Состав бригады подбирал соответствую­щий. Слабый буровик к нему не пойдет, его
не возьмут или сразу же выгонят. Такое иног­да происходило и без нажима мастера
— вах­та отторгает. Но мастер был полновластным хозяином. Мог запросто отправить
неугодно­го в резерв, а себе потребовать другого. В те времена при конторе
бурения на так называе­мой бурплощадке содержался резерв бурови­ков для
оперативного пополнения вахт. Этот резерв позволял маневрировать людьми в
бри­гадах. Позже, в целях экономии, резерв лик­видировали и, чтобы вывести
кого-то из со­става бригады, надо человека было уволить, с проведением в полном
объеме бюрократичес­ких процедур: решение трудового коллектива, буркома и пр.
Подбор людей стал делом со­вершенно нереальным.
   Антонович на работе мог оказаться немного "выпитым". Следует заметить, что на
работе он был практически всегда. Ну раз, два в месяц ез­дил домой "посчитать
детей". По случаю выпивал .и с бригадой, но горе тому, кто на следующий день
попытается вести себя с ним панибратски. Сотрет в порошок. Физически сильный,
при пьян­ке пил много, но не пьянел. Однажды, по пути домой, в чайной водку стал
запивать пивом. "Сколько?" — спросила буфетчица. "Лей, там видно будет".
Опрокинул в себя пять бокалов, причем буфетчица кран не закрывала.
   В детстве Антонович недолго ходил в школу. Но при ведении аварийных работ его
техничес­кой грамотности могли позавидовать многие инженеры. Методы ловильных
работ, прочность оборудования и труб знал не только из таблиц и наставлений. Все
проверено практикой. В ответ­ственные моменты сам, и только сам, за тормо­зом
лебедки.
   Еще штрих: Антонович серьезно относился к бумаге, без всяких шуток. Почерк
детский,
   грамматические ошибки, но документацию все­гда заполнял вовремя и тщательно.
   В то время некоторые бригады работали здо­рово, но снабжались неважно, с
перебоями. "Ус­корение" (досрочное окончание работ) могло и не получиться из-за
отсутствия в нужный мо­мент обсадных труб, талевого каната или долот. Умение
добиться всего необходимого ценилось. Антонович и тут был на высоте. В ход шло
все — авторитет в конторе и тресте, крепкие связи с начальниками служб, да и все
знали, что Анто­нович в долгу не останется. Антонович умел да­вать. Давать метры
к плану, экзотический заку-сон к водке и дружбу — большую мужскую дружбу. Отсюда
и снабжение, и взаимоотноше­ния с бригадой — его уважали, ценили и верили в него
до конца.
   * * *
   
   В 58-М ГОДУ
   
   Этой же весной 58-го мне поручили сфор­мировать бригаду из вновь принятых
людей и забурить скважину на площади Привольная. Оснастка буровой, забуривание
скважины... Несмотря на мой многомесячный стаж, как это делается, имел весьма
смутное представление. Бригада из людей не сработавшихся, треть из которых еще
не работали в бурении, неопыт­ный мастер...
   В день, предшествующий забуривании, креп­ко помог начальник участка В.
Евстратов, но больше не появлялся до самого спуска эксплуа­тационной колонны.
Пару лет назад В. Евстра­тов со своей бригадой на этой площади пробу­рил
скважину  1, скважину — открывательницу газоконденсатных месторождений Кубани.
   Бурильщики, почувствовав мою неуверен­ность, смело взяли инициативу на себя.
Дела пошли как будто ничего. Забурили скважину.
   — Почему не смазываете резьбы труб? — спросил я бурильщика при очередном
наращи­вании.
   — Но это же невозможно! — ответил бу­рильщик.
   Действительно, после отворота квадратной штанги из труб фонтанировала
водо-песчаная пульпа. Позже, при подъеме сработанного доло­та, выяснилось —
резьбы заедены, некоторые трубы вышли из строя. За свою наивность полу­чил
выговор в приказе.
   Опыт приходил постепенно. Работал много. К семье приезжал 2—3 раза в месяц.
За весенне-летний период пробурили три скважины глуби­ной 2200—2400 м. В
нормативные сроки уклады­вались, но до передовых бригад было далеко.
   — Опять талевой канат меняли дольше смены, — говорю бурильщику В. Пруцанову:
   — Алексеевич, ты же видел, что не стояли. Возьмись за тормоз и покажи, как
нужно рабо­тать. ?
   Я видел просчеты и упущения, но психоло­гически не был готов требовать
большего. Что­бы малоопытному мастеру добиться хорошего результата, нужно как бы
находиться от людей на дистанции, избегать мелочей, обыденщины и требовать
больше, чем люди требуют от тебя. Но это удается далеко не каждому.
   При забуривании четвертой скважины на глубине 120 м стенки обвалились,
инструмент прихватило. Бурить нужно было на глинистом растворе, а мы бурили на
воде. На воде бурили многие. Если быстро углубиться до 200 м — пой­дут
реликтовые глины и циркулирующая жид­кость превратится в раствор. Но в данном
слу­чае этот номер не прошел. Запас воды в прием­ных мерниках уменьшался из-за
поглощения, к тому же отказала водяная скважина. После оче­редного наращивания
восстановить циркуляцию было нечем. Небольшое промедление — и инст­румент
потерял подвижность. Прихват с поте­рей циркуляции. Меня отстранили от
должно­сти и перевели в помбуры.
   В 57-м в Контору прибыло много молодых специалистов — человек пятнадцать.
Буровых бригад — семь. Их ставили помбурами, потом мастерами, но ненадолго.
Вскоре снимали как не справившихся с обязанностями. Некоторые уезжали, их не
задерживали. Через полгода мо­лодых специалистов-буровиков осталось восемь,
включая меня: В. Балакший, А. Потоцкий,
   Ю. Комнатный, Ю. Семенов, В. Оноприенко, Е. Дмитриев, В. Овсянников. Все они
хватили лиха. Избежали этой участи, пожалуй, двое — А. Потоцкий, который работал
прорабом у Б. Сафразяна, и В. Балакший — инженер участ­ка у Э. Яржимбовича.
   Директор Конторы бурения Семен Моисее­вич Мусиенко — лет пятидесяти, без
образова­ния, руководитель старой крепкой закалки — хорошо знал бурение, был
прост, строг, требо­вателен. Силен сам по себе, силен и послушный ему, хорошо
сработанный коллектив. Мусиенко регулярно посещал объекты, глаз его зоркий
замечал все. На собраниях выступал толково, убедительно, хотя речь была
простецкая, с ук­раинским акцентом. С собеседником на "ты". Голос негромкий,
взгляд спокойный, но твердый, слушал не перебивая. Мог согласиться, мог ска­зать
"нет". Если "нет" — никакие доводы не помогут. Буровики воспринимали его таким,
как есть, считали, что работать с ним можно.
   Осенью, в связи с распутицей, дела в Конторе пошли хуже. Кивали на нас:
дипломированные специалисты не тянут, надо от них избавляться.
   Обычно на пропуске оборудования и забуривании нулевки помогают механик,
энергетик, технологи участка и конторы: что-то не ладится, что-то не завезли,
отказал турбобур, заболел сварщик и т. п. Здесь пришлось кругиться само­му. К
моменту аварии несколько сугок почти не спал, к тому же простудился, временами
лихо­радило. Принимал от меня буровую опытный мастер. Принимал жестко,
бескомпромиссно. Некоторого имущества не хватало.
   — Что ты здесь ходишь? — спросил Муси­енко в коридоре конторы.
   — Списываю, оформляю передачу, — отве­тил я.
   — Ты должен быть на буровой, работать помбуром.
   — Но я еще и болен... . .... :
  -- Тогда лечись!
   Пошел в санчасть. Температура больше 39®. Врач выписала таблетки.
  -- А больничный? — спросил я
  -- Мне позвонили, — ответила она,:— вы нарушаете больничный режим, бюллетень
не положен.
   Не отпускал Мусиенко и в отпуск. Заступить­ся было некому. Главный инженер и
начальник производственного отдела теперь уже другие, новые, — тоже вузовские
специалисты, но с большим стажем, активно поддерживали дирек­тора.
   Считал, что С. М. Мусиенко руководитель Божьей милостью, по-хорошему
завидовал ему, но тогда его достоинства поблекли. Уважение сменили
разочарование, отчуждение, безразличие. Смена оценок сопровождалась
психологи­ческой разрядкой, что и помогло выжить. Про­сто плюнуть и уехать я не
мог. Сюда, в Канев­скую, перевели мою жену Клару, предоставили ей работу на
промыслово-геофизической базе, квартиру в стандартном деревянном домике, где мы
и жили.
   Два года назад мы с Кларой вышли из ворот Ильской промыслово-геофизической
конторы. Здесь предстояло ей работать. Клара несла доч­ку, я чемодан. Нужно было
подыскать жилье. На следующий день я явился в нефтегазодобывающее управление,
что в Черноморском город­ке. Направили в цех капитального ремонта сква­жин. Как
мне хотелось в бурение! Нет, только в капремонт. Работал мастером. Получалось. В
один из кварталов бригаде присудили первое место по Управлению. Через год
уволился и был принят помбуром в трест "Краснодарнефтеразведка". На прощание
главный инженер управ­ления вручил характеристику, из которой сле­довало, что я
очень перспективный кандидат для выдвижения на руководящую работу. И вот финал
второго года работы...
   Помощь пришла неожиданно. В. А. Рылин брал меня в свою бригаду бурильщиком. С
та­ким же предложением обратился к директору и А. Сафразян. После небольшой
стажировки стал бурильщиком у В. А. Рылина. Но невзгоды про­должались. После
окончания скважины бригаду расформировали, меня направили в подменную вахту.
Зима, бездорожье, плохое снабжение бу­ровых. Не хватало людей, не выполнялся
план. К месту работы добирались часами.
   ...По приглашению захожу в отдел кадров.
   — Мне сообщили, что ты плохо работаешь, — говорит кадровик. — Вахта не
выполняет зада­ние, вот дрилограмма.
   Думаю: кто ему это сообщил? В то тяжелое вре­мя, в забыюй Богом и
руководством бригаде редко кто выполнял сменное задание. А ему говорю:
   — Посмотрите лучше суточный рапорт, сколь­ко у меня человек и что это за
люди. Вахта — неполная, обязанности верхового и первого помбура выполняют
стажеры ПТУ.
   Позже перевели в хорошую бригаду, но дела и тут шли неважно. Опять неполная
вахта и стажеры ПТУ. Бригада не спешила признать меня своим. Бу­ровики из
смежных вахт относились прохладно, как к человеку временному, случайному.
   Забурили скважину и стали в ожидании об­садных труб для кондуктора (первая
техничес­кая колонна). Меня перебросили на пару дней в бригаду А. Сафразяна, там
заболел бурильщик. Вахта встретила с любопытством. Сменили до­лото, проверили
турбобур и приступили к спус­ку. Забой — порядка 1200 м. Используя неболь­шой
качок талей, помбуры проворно перебрасывали штропа с загруженного элеватора на
порожний. Если не уловить нужный момент, операция затянется и потребует
значительных физических усилий. Виновный получал от парт­нера шалобан по лбу. Но
такое случилось лишь раз. Первый пас, в виде иронической улыбки, получил я,
когда после переброски штропов за­поздал с включением воздушного крана на
подъем, не ожидал такого темпа. Однако быст­ро освоил правила игры. Следующий
партнер — верховой. Вижу, пытается цеплять свечу до пол­ной остановки талей.
Такое запрещено, так как опасно, но зато ускоряется работа. Стал подыг­рывать
ему. Скорость самого спуска прямо за­висит от бурильщика, но здесь лихости мне
было не занимать. Первый моторист, управившись с неотложными делами, помогал
помбурам — рас­правлял легость (пеньковый канат), которой на­ворачивали свечи,
регулировал гидромат. За вах­ту сделали полное долбление (спустили долото,
сработали его и подняли), заменили талевой ка­нат и спустили новое долото до 500
м. В моей прежней бригаде этого объема работ хватило бы на две вахты. Следующий
день прошел не ме­нее эффективно и для меня полезно.
   Как бы добиться такого темпа в своей вахте? Сильно растянуты подготовительные
и вспомога­тельные работы, нестандартные делались еще хуже. Люди работают
напряженно, без шутки и улыбки. Правда, выручали мотористы. Особенно первый
моторист — Фисенко. Цены ему нет. Уп­равлялся за себя и в насосной за помбура.
   Предстоял спуск кондуктора. Мои стажеры-помбуры с этой работой не знакомы. По
пути на буровую, в кузове вездехода, объясняю суть до мелочей. И так каждый
день.
   После спуска кондуктора продолжили буре­ние. Темп возрастал. Не отставали и
мы. Как-то незаметно возник и окреп дух соперничества между вахтами, улучшалось
взаимопонимание, появилось уважение. В самой вахте люди почув­ствовали себя
свободней, уверенней, работать стало веселей. При турбинном бурении сделать за
вахту долбление — дело обычное. Но ежесу­точно делать три долбления 15 дней
подряд по силам только хорошему коллективу. Это значит не допускались аварии.
Ремонт и переборка на­сосов совмещались с основными работами.
   По пути домой, возле хутора, Фисенко по­просил водителя остановить вахтовую
машину.
   — Алексеич, а не пора ли нам вместе выпить?
  -- Да, конечно, — согласился я. Послали за самогоном. Так я был признан своим
и прописан в бригаде.
   
   * * *
   
   Город Грозный, зима, студенческое общежи­тие, в комнате восемь человек. В
двенадцатом часу обитатели кончали читать, считать, чертить, приходили из
читалок, аудиторий, кто откуда. Мозги перепутаны, глаза слипаются. В один из
таких вечеров, когда все собрались, на столе появились водка и соленые огурцы.
   — Присутствующие должны по глотку вы­пить, сегодня у меня день рождения, —
сказал Толик Дзугкоев.
   Выпили. Нет ничего приятней подарка неожиданного. Настроение изменилось,
глаза заблестели, посыпались анекдоты, были-небыли. Комнату сотрясали взрывы
хохота. Разрядка перед сном понравилась. Ни о чем не договари­вались, но
примерно через месяц все повтори­лось. Водку и в большем количестве поставил
Марат Шкляр. Так родилась традиция. С увели­чением спиртного возрастали эмоции и
темпе­рамент — пол ходил ходуном от необузданных плясок.
   — Этой ночью лежал и думал: Боже, когда же они устанут? — рассказывал по
дороге в ин­ститут Федя Чеченев, что жил под нами.
   Зима 58—59-го. Остатки вузовского попол­нения рассосались наконец по мало
привлекательным вакантным местам — в плановый отдел, на труб­ную базу, в службу
по технике безопасности и т. п. Я работал бурильщиком. Позади год гоне­ний,
унижений, год отчаянной борьбы и испы­таний, в ходе которых пришлось убедиться в
своем бессилии и никчемности. Между руковод­ством и нами сохранялась полоса
отчуждения. Погода мерзкая. Каневская и поселок утопали в грязи. В эти
безрадостные дни вспомнилось, что когда-то мы были другими, умели веселиться.
   На квартире Комнатных собрались четыре пары. Веселье удалось. Презрев угрюмые
буд­ни, сбросив груз подавленности, веселились азар­тно, самозабвенно.
Тесновато, возможно, поэто­му следы наших ног остались даже на потолке. Здесь
нет большого преувеличения, хотя следы получились не от тесноты — вспомнил
прошлое, и выжал стойку на спинке кровати.
   Собираться стали по праздникам и дням рож­дения. Компания увеличивалась.
Войти в нее стало делом престижным. Кадровые буровики пили часто и много, но
выпивон не получался веселым. Женщины отсутствовали или за раз­говорами о делах
их не замечали.
   Немного о наших женах. В отличие от нас, мужчин, они не теряли своего лица.
Вчерашние студентки сохраняли свой шарм, оставались изящными, красивыми. Позже в
нашей компа­нии бывал и Мусиенко. Именно женщины про­извели на него наибольшее
впечатление. Изме­нилось его отношение и к нам, мужьям.
  -- Мы, конечно, были не правы в отноше­нии прибывшей молодежи, — высказался он
как-то.
   * * *
   
   ФОТОАЛЬБОМ
   
Чтобы жизнь повторилась с начала,
Загляните в семейный альбом...
Из песни
   Фотографируемся мы неохотно, но смотреть снимки любим, особенно старые,
снимки нашей молодости.
   Наверное, в душе я был всегда фотографом, но фотографировать начал в 65-ом.
Мой "Зенит", теперь уже старенький, проехал по дорогам стра­ны и края столько же
километров, сколько и я. На полках серванта 28 фотоальбомов — это не более 5%
отснятых кадров. Пачки снимков и у моих товарищей. Однажды, уже на пенсии,
выбрал пленки, на которых запечатлены буро­вики во время работы и отдыха,
красавицы буровые и характерные пейзажи. Отпечатал пол­торы сотни снимков и
поместил в альбом, кото­рый подарил коллективу Краснодарского управ­ления
буровых работ...
   Раскрываю альбом и не могу сдержать улыб­ку. Молодые, энергичные лица —
друзья и зна­комые. В работе. В общении. В жизни. Многие мне тоже улыбаются.
Здравствуйте, дорогие! Здравствуй, молодость!
   К сожалению, не все снимки из альбома в этих "Записках"
   * * *
   
   НОВОСЕЛЬЦЕВ
   
   На снимке человек лет пятидесяти вниматель­но читает стоя. Ладная фигура,
густая шевелю­ра с проседью, правильные черты лица, лицо без морщин. Снимок
сделан в 75-м году. Это Алек­сандр Алексеевич Новосельцев.
   ...Каневская 58—59-х. А. А. зам. директора по общим вопросам — личность
популярная. Приходилось слышать, что в прошлом он лихой бурильщик, потом мастер,
начальник участка... Гонял мотоцикл с невиданной скоростью. Од­нажды на горной
дороге занесло. Сутки прова­лялся в кустах без сознания... Еще говорили, что у
него крутой характер, ни перед кем не робеет, легко находит общий язык со всеми
и вообще мужик правильный. Между собой звали его по отчеству — Алексеевич.
   В отделах конторы и коридорах обычно люд­но. Производственники что-то
заказывают, вы­писывают, требуют, уточняют... Лица озабоче­ны, одежда
простецкая, иногда нечистая. Да и конторские одевались не изысканно. А. А.
отли­чался. Он приехал недавно из Чехословакии, где работал консультантом. Ему
было во что одеть­ся, и одевался он со вкусом. Слякотной осенью — хромовые
сапоги, галифе, кожаная куртка, ле­том — костюм и всегда свежая сорочка. Все
впору и к лицу. Отличался А. А. не только одеж­дой, но и своей невозмутимостью.
Казалось, что на конторскую суету смотрит с сожалением. Да и к своим
обязанностям, по-моему, относился прохладно. Весной пожелал возглавить вновь
образуемый Староминской участок, Бурение — его стихия. Меня (я работал
бурильщиком) взял инженером.
   И на участке спокойствие не покидало А. А.
   Меня же не оставляли заботы. Заботило все — ход выполнения плана, обеспечение
бригад, со­стояние техники безопасности, соблюдение тех­нологических норм...
Нулевки, спуски колонн, аварии... Я постоянно на буровых, в пути, у ра­ции.
   А. А. наблюдал за мной и за работой участка как бы со стороны, не вмешиваясь.
Но невме­шательство было кажущимся. В нужный момент поддерживал, и мощно. В
свободное время ос­матривал окрестности, знакомился с руководи­телями хозяйств.
В субботу или пятницу уезжал на выходные в Холмскую, возвращался только во
вторник. Мне приходилось трудновато, скап­ливалась куча дел, требующих увязки и
согла­сования. По возвращении оказывалось, что боль­шинство проблем им уже
решено в конторе и тресте.
   Однажды во вторник утром я передавал по рации сводку. А. А. только вернулся.
   — А где там Новосельцев? — спросил на­чальник ПТО
(производственно-технический отдел). — Он что, на участке совсем не бывает?
   А. А. выхватил трубку:
   — В чем дело?
   — Да ты хотя бы иногда подавал бы свой голос....
   — А я что, оперный певец?
   Последовал монолог, после которого у собе­седника надолго пропала охота к
общению. Мог постоять за себя А. А. и меня в обиду не давал.
   На одной из буровых комиссия по ТБ (техни­ке безопасности), во главе с
главным инженером, сделала много замечаний — записала пунктов 40 и учинила
разнос, досталось потом и в приказе.
   — Как же так? — возмущался я. — Сами же вынудили забурить к первому числу
плохо под­готовленную нулевку, а теперь, после первого, выкручивают руки.
   А. А. к случившемуся отнесся хладнокровно. Кстати, спорить и доказывать он не
любил.
   — А ты поезжай на буровую, тщательно про­верьте ее вместе с мастером и
предъявите пре­тензии монтажникам, энергетику и механику — это их грехи, пусть
почешутся.
   — Стоит ли собак дразнить? — усомнился я.
   — Стоит, стоит...
   Так и сделали. Выявили пунктов 100, я раз­делил их на группы и направил
руководителям служб, они же постоянные члены комиссии по ТБ. Эффект превзошел
ожидаемый. Мы стали даже примерными.
   В те времена на буровых применялась прямая оснаст­ка талевой системы, которая
имела недостатки — при подъе­ме пустые тали раскачивались и иногда ударяли по
рабоче­му пальцу или люльке верхового. После несчастного слу­чая со смертельным
исходом Горный округ предписал ис­пользовать, более сложную, но менее опасную
крестовую оснастку. Как ее делать, наши не знали. Знатока нашел А. А. —
бурмастера Апанасенко. С помощью Апанасенко я разоб­рался в сути дела и помог
бригадам. Наш участок первым в тресте перешел на крестовую оснастку.
   С А. А. я чувствовал себя новичком, его же считал мэтром. Мы одногодки, но
когда я в со­ставе маршевой роты топал на фронт, он в Баш­кирии работал
верховым. В бригаду попасть было трудно. Буровики получали усиленный паек.
Как-то, в трескучий мороз, он с группой стажеров находился на буровой. Верховой
долго не мог закрыть элеватор на свече. Элеватор внизу гре­ли, но пока он
достигал палатей — замерзал. А. А. попросил разрешения помочь верховому.
Элеватор стал закрываться, А. А. зачислили в бригаду.
   Характеризуя преуспевающего руководите­ля, говорят: требовательный,
исполнительный... Эти слова как-то не подходят для А. А. Конечно, он
разгильдяйства не терпел, но в то же время редко бывал категоричен. Он как бы не
требо­вал, не заставлял, распоряжения и замечания давал в спокойном тоне, А.
люди слушались. Ли­дерство — его естественное состояние. А. А. был опытен и
настойчив, на него можно было поло­житься, но если случалось получать
невыполни­мое задание или нереальный план — повышен­ной активности не проявлял,
людей не терзал, работа продолжалась своим чередом.
   А. А. хорошо знал многих бурильщиков и помбуров и не только по работе. Знал
их жизнь, семейные обстоятельства. В разговорах со мной на бытовые темы,
которые, хоть и не часто, но
   бывали, мою Клару величал по имени-отчеству. Я же имени его жены не помнил.
   Приезжая в бригаду, А. А. здоровался с людь­ми по-армейски громко, ему
отвечали охотно и дружно. С человеком, даже малопочтенным, раз­говаривал
уважительно. И себе хамить не по­зволял.
   — По-моему, от тебя пахнет водкой, — ска­зал однажды А. А. заступавшему на
вахту бу­рильщику.
   — А чем же, по-вашему, от меня должно пах­нуть? Борщом?
   А. А. шутку не принял. Выставил нахала с мостков мощными толчками... Обычно
же ха­мить ему не было причин, да и многие знали: в запасе у А. А. два
молчаливых, но увесистых аргумента, случалось, пускал их в ход.
   Кулаки, конечно, не главное. На нашем уча­стке мастеровал Владимир, сын
одного из руко­водителей объединения и племянник самого председателя Совнархоза.
И еще была мама — женщина чадолюбивая, решительная и бесцере­монная. По-моему,
ее побаивались больше, чем ее брата-совнархозовца. Плохо работал Влади­мир,
бросив бригаду на произвол судьбы, часто и долго находился дома, в Краснодаре.
Замеча­ния и упреки руководства слушал невниматель­но. М. И. Садон объявил ему
выговор в приказе. Приехала мама. Зашла к Мусиенко. Бедный Мусиенко!!! Ее визит
произвел сильное впе­чатление и надолго запомнился буровикам. Объединение приказ
отменило и переадресовало выговор автору — главному инженеру М. И. Садону, за
плохо поставленную воспитательную ра­боту. Казалось бы, ну что здесь поделаешь?
Но нашелся Давид, которого не испугали "велика­ны" и воспитатели из объединения,
и когда пред­ставился повод — сгорела электростанция на бу­ровой Владимира —
смело вступил с ними в бой. Бригадное собрание (в присутствии представи­теля
крайсовпрофа) приняло решение — отстра­нить Владимира от руководства. Такое
собрание подготовить не просто. Владимир вовсе не по­ходил на беспомощного
маминого сыночка, на­против — крупный мужчина, властный, хамоватый и
агрессивный. Многие его боялись или не хотели с ним связываться. А. А. нашел
тех, кто согласился выступить, остальных убедил го­лосовать за соответствующую
резолюцию. На это люди пошли потому, что верили в победу А. А. События
развивались стремительно. Все бюрократические установки выполнялись гра­мотно и
четко. Голиафы из объединения не ус­пели и рта раскрыть, как оказались перед
свер­шившимся фактом.
   А. А. было что вспомнить, жил интересно, рассказывал тоже интересно.
Некоторые расска­занные им эпизоды остались в памяти. О себе говорил редко и
если говорил, то с юмором, с иронией. Мне не пришлось услышать даже на­мека на
его собственную значимость или про­шлые заслуги. Любил остроумные анекдоты и
хорошо рассказывал сам.
   "Абрам, не верь своим глазам, поверь моей совести", — его поговорка. Слух и
голос отлич­ные, в компании пел.
   Вскоре наши пути разошлись. Оставив мне участок, А. А. возглавил
Темиргоевскую развед­ку, которая прославилась успешным бурением глубоких
скважин, открытием мощных газоконденсатных месторождений (Юбилейное,
Некра­совское, Ладожское...), гостеприимством и знат­ными выпивками на берегу
Лабы. Пил в компа­нии и он сам. Немногие знали, что у него диа­бет.
   Как-то говорил: когда надоест или выгонят из начальства, стану мастеровать,
работа по душе. Но в 70-х его избрали председателем бур-кома. Снимок сделан
незадолго до смерти. Про­колол ногу гвоздем, началась гангрена. Лечение
затруднял диабет. Предложили ампутировать ногу. Он отказался и умер.
   * * *
   
   МЕЖЕРИЦИИЙ
   
   Тогда, в конце 50-х, все его звали не по име­ни и отчеству (Иван Федорович),
а просто Межерицкий. Мастеровал, сняли за что-то, рабо­тал бурильщиком. Мусиенко
снова поставил его мастером, хотя дипломированных специалистов, работавших
помбурами, было немало. Подхалим, что ли? Нет, с начальством без заискивания и
даже без почтения. Его уважали бригада и на­чальство. За что — мне было
непонятно. Вскоре познакомились, верней, просто разговорились. Жесткий взгляд,
рубленые черты, резкие дви­жения. Держал себя весьма бесцеремонно — со всеми на
"ты", интонации требовательные. Во­образил его в детстве: родителей не слушал,
из школы убегал, у сверстников мог взять то, чего не давал... Зарабатывать стал
рано, за все брал­ся смело, и все получалось...
   Межерицкому приходилось работать на аме­риканском оборудовании. О
конструктивных осо­бенностях лебедки, ротора и прочего говорил ин­тересно.
Нравились они ему своей простотой и надежностью. Мы сблизились, отношения стали
дружескими, но своеобразными, с легкой ирони­ей. Ирония была обоюдной и
сочеталась с еще не окрепшим уважением. С одной стороны — он, с другой —
человек, доживший до 30-ти и ничего толком не умеющий (разумеется, я). Меня же
за­бавляли его самоуверенность и фамильярность. Впрочем, мужик был хороший.
   В те времена посылали инженерно-техничес­ких работников на пусковые объекты
для помо­щи и контроля. Иногда в таких визитах не было смысла, но все же
посылали. Так однажды, бу­дучи инженером участка, я оказался в бригаде
Межерицкого. Приближалось роковое первое число. Воскресенье. Буровая готова к
забуриванию, но нет воды. Водянники (те, кто бурит во­дяные скважины) установили
на точке оборудо­вание, сами же уехали отдыхать. Они и так дол­го находились в
полевых условиях, подустали и всякие попытки заставить их работать в воскресенье
категорически отвергали. Выручил Межерицкий.
   — Время дорого, — сказал он водянникам. — Скважину мы пробурим сами, а работу
вы офор­мите на себя.
   Водянники согласились. Когда я приехал на буровую, водяная скважина бурилась
полным ходом. За тормозом управлялся Григорий Науменко. Судя по сноровке и
уверенным коман­дам, такое делать ему уже приходилось.
   Бурили на воде. При забое метров сто нача­лось частичное поглощение. Глину бы
добавить в циркулирующую воду или глинистый раствор. Неподалеку, возле ранее
пробуренной газовой скважины, находился земляной амбар с раство­ром. Межерицкий
завел два трактора. Рычаги одного из них предложил мне, в другой сел сам.
Зацепили сани с емкостью и потянули к амбару. Раствор набрали с помощью
приспособления, создающего в емкости разряжение (разряжение передавалось по
шлангу от всасывающего кол­лектора двигателя).
   Перед спуском обсадной колонны скважину нужно прошаблонировать шарошечным
долотом (бурили трехперым). Шаблонировка шла труд­но. Инструмент то зависал, то
становился на уступы. Григорий приподнимал крюк до самого кронблока, потом
откидывал тормоз и ударом падающего инструмента сбивал уступы. Конеч­но, здесь
нужна практика и хорошая реакция, чтобы торможение совпало с посадкой, иначе
загубишь оборудование и скважину. Такое ви­дел впервые.
   В те времена я с почтением относился к тех­ническим нормам и правилам.
Действия Григо­рия ни в какие нормы и правила не укладыва­лись. Посадки
следовало прорабатывать, что, конечно, дольше. Да и так, просто по логике,
работал Григорий очень рискованно. Можно было сломать долото или всадить
инструмент в суженную часть ствола так, что потом не вытянуть. Но все
обходилось. "Наверное, это возмож­но оттого, что скважина мелкая (проектная
глуби­на — метров 200), инструмент не тяжелый", — рассуждал я. Через день, к
приезду водянников, скважина находилась в стадии отработки.
   Снова проездом в бригаде Межерицкого я оказался, когда скважину готовили к
спуску кондуктора, шаблонировали ствол шарошечным долотом. Сижу в вагончике,
разговариваю с ма­стером и смотрю в буровую через окно. И что же вижу? Те же
приемы, что и на водяной сква­жине. Бурильщик (конечно же, Григорий Науменко!)
лихими ударами инструмента сбивал в стволе уступы. Высказываю свое возмущение
Межерицкому. Он улыбается.
   — Ты не беспокойся, все будет хорошо. Гри­горий знает, что делать.
   Межерицкий и Науменко по своему харак­теру, манерам и стилю работы — два
сапога пара. Оба партизаны-хулиганы. Думалось: такая бес­шабашная,
безответственная работа и приводит к авариям. Я запретил такую работу. Да что
тол­ку? Знал, что уеду и они опять примутся за свое.
   В моих глазах их реабилитировало время. Изменились мои взгляды, и я узнал,
что Григо­рий никогда не ломал долот, не оставлял шаро­шек на забое. Однажды,
при мне, его вахта сме­нила талевой канат за два часа. Средней вахте для этого
нужно часов восемь. Видимо, границу между "можно" и "нельзя" следует определять
с учетом опыта. Ведь бурильщик — ас.
   ...Как-то гуляли в одной компании. Иван Федорович сказал, что решил учиться и
посту­пил в 5-й класс вечерней школы. Я стал подшу­чивать: "Ты что, маленький?
Поступай в 10-й".
   В начале войны я закончил первый курс тех­никума. Учился средне. Потом армия
и связан­ный с ней восьмилетний перерыв. Демобилизо­вался, снова хотел податься
в техникум. Воспро­тивилась мама: "Ты должен получить высшее образование.
Поступай в 10-й класс, потом в институт". Такое мне казалось нереальным. Но она
просила, настаивала, приводила примеры. Получалось, что здесь, в Махачкале,
школу кон­чает Бог знает кто, а я что, хуже? И я настроил­ся на 10-й.
   Об учебе заочной и очной. В нашей конторе всегда кто-то из буровиков учился в
Московс­ком ВЗПИ (Всесоюзный заочный политехничес­кий институт). Одни заочники
были рабочими (припоминаю В. Бойко, Н. Горбенко), другие инженерами (Г.
Завгородний, В. Климанов). Об­щеизвестно, что у инженеров, обучавшихся за­очно,
знания не ахти, особенно по общеобразо­вательным предметам и общеинженерным.
Пись­менные задания, кем-то решенные, они перепи­сывали, на экзаменах и зачетах
тоже списывали и пользовались шпаргалками. Чтобы не морочить себе голову,
преподаватели ставили им тро­яки. Так ведь и у студентов дневного отделения
после окончания вуза в голове тоже ничего не остается. Во всяком случае не
приходилось встре­чать инженера и или научного сотрудника, спо­собных мыслить
категориями термодинамики или высшей математики. Да и необходимости такой в
практике не возникает.
   Последние годы армейской службы. Среди неутоленных, нереализуемых желаний
было и такое — хотелось учиться. Рядовым и сержан­там это запрещалось. Однако,
не помню откуда, попали в руки книги — учебные пособия для техникума. Принялся
их штудировать. Не все шло гладко. Особенно туго пришлось с техноло­гией
металлов. Диаграмма "Сплав железо — уг­лерод" не поддавалась пониманию. Может
быть, учебник неудачный? Но другого не было, да я и не подозревал, что может
быть другой. Читал, перечитывал, размышлял. Некоторые места за­помнил наизусть.
В конце концов материал ус­воил, он как бы впитался в поры. Получилось долго, но
основательно, запомнил навсегда. Про­цесс познания с положительной концовкой
при­носил удовлетворение.
   При подготовке в 10-й класс трудности воз­никли с самого начала. Не решались
квадрат­ные уравнения, вернее, наиболее трудные из них. Они не выходили из
головы, их решение про­кручивал в уме, находясь на улице, за баранкой (работал
шофером) и даже за обедом. Думалось: до осени времени мало, а нужно освоить
огром­ный материал за восьмой и девятый классы. Успею ли? Упорство принесло
плоды. Вскоре дела пошли. Я листал страницы учебников и за­дачников, не
пропуская ни одной задачки или примера. Многие теперь решал с ходу, в уме. Главу
или раздел долбил, пока не закончу, не прерываясь на другие предметы. Да и весь
ма­териал укладывается в голове компактней, если его не растягивать на семестры
и годы. Здесь, в считанные месяцы, уместилось два класса. Са­мостоятельная учеба
запомнилась как нечто сто­ящее и интересное.
   В 10-й класс заочной средней школы посту­пил, а потом и в институт.
Рассказывал об этом Ивану Федоровичу. Все же он продолжил учебу в 5-м классе, но
потом пересел, кажется, в 9-й,
   И опять у Межерицкого под первое число. Нужно было пробурить 400 м за две
вахты, что­бы объединение выполнило план. На буровой представители объединения,
треста и наши кон­торские. Всего человек восемь, в будке мастера едва
помещались.
   Весь метраж, в интервале 800—1200 м, над­лежало снять одним долотом. Для
смены долота не оставалось времени. Какое же пустить? Здесь, на Крыловской
площади, верх интервала — вязкие глины, они для трехперки. Низ твердый, он для
шарошечного долота. Середина — глины с твердыми пропластками. Спустили
трехшарошечное долото на турбобуре. Однажды такое уже удалось, но риск немалый.
Случалось, между зубьями долота напрессовывались глина и доло­то приходилось
поднимать. Бурить следовало с минимальными нагрузками.
   Представители курили, играли в шеш-беш (нарды), говорили о том о сем.
Доставалось ру­ководству, по воле которого они оказались здесь непонятно для
чего. В буровой больше находи­лись А. Новосельцев и я. За тормозом — В. Задера,
бурильщик опытный, авторитетный. Он хмурился, смотрел мимо, было ясно, что затея
с шарошкой и непрошеные гости ему не по душе. Прошло уже часа два, а пробурено
мало, очень мало, наращивал всего три раза. Бурил с навеса,
   скорость низкая, невольно пригружал — резуль­тат тот же. Бурить только с
навеса, как говори­ли ему, не хватало выдержки. Новосельцев по-свойски попросил
у него тормоз. В течение при­мерно часа долото едва касалось забоя. Нарас­тили
трубу, другую, скорость возросла. Нако­нец забой как бы провалился. О таком
бурении говорят — нельзя догнать забой. К тормозу вер­нулся В. Задера. Все
повеселели. К концу вахты набурили метров 280. План почти в кармане.
Представители разъехались с чувством испол­ненного долга.
   Время шло. Иван Федорович не рассказывал о хлопотах и заботах, связанных с
учебой. Их как бы и не было. Однажды я вспомнил наш разговор и спросил: как с
учебой?
  -- Ничего, нормально, — ответил он. — По­ступил в МИНХ (Московский нефтяной
институт)
   * * *
   
   ПОРОДОРДЗРУШШЩИЙ ИНСТРУМЕНТ
   
   Буровики называют его долотом. В быту мы копаем яму лопатой — разрушаем почву
давлением и ударами. Бо­лее твердую преграду, металл, например, сверлим, то есть
как бы режем. В бурении иначе — для "мягкого" забоя пред­назначены лопастные
(перовые) долота — режущего типа. К цилиндрическому корпусу приварены лопасти,
арми­рованные твердым сплавом. При вращении они режут за­бой подобно сверлу. Как
уже говорилось, разрушенная поро­да удаляется промывочной жидкостью.
Одновременно струя участвует в разрушении забоя. Таким долотом (трехперкой) с
нуля можно пробурить несколько сот метров, если разрез представлен мягкими
породами. Скорость разная — от 5 до 50 м/час. Более высокая скорость возможна,
но лимитируется производительностью насосов, затрудняет­ся очистка бурового
раствора и другими негативными яв­лениями. В твердых породах трехперка
неэффективна, даже бесполезна. Наибольшее распространение получили так
называе­мые шарошечные долота, особенно трехшарошечные.
   Каждая шарошка — конус, поверхность которого ос­нащена зубьями (вооружение).
Если шарошку положить на плоскость и подталкивать — она покатится по кругу:
ко­нус же. С торца в шарошку вставлена ось. На оси подшип­ники, к оси приварена
вертикально стоящая лапа. Соеди­ненные между собой лапы (с помощью сварки)
образуют корпус долота. Если вращать долото — шарошки катятся по забою, и зубья
ударами разрушают породу. Конструк­ция вроде бы незамысловатая. Но в долоте
воплощены но­вейшие достижения металлургии да и машиностроения. Долото
испытывает высокие нагрузки и жесткие вибрации. Ресурс долота определяется
стойкостью опор и вооруже­ния. Наиболее уязвимы, пожалуй, опоры. Шарошка
враща­ется на роликовых и шариковых подшипниках (обычно на 3-х подшипниках).
Подшипники называют опорами. Жела­тельно максимально использовать ресурс долота,
но в то же время не оставить на забое элементы опор (шарики, ролики), тем более
сами шарошки. Аварии с долотами — явление заурядное.
   В зависимости от ряда факторов (типа долота, режи­ма бурения, буримости
пород) проходка на долото колеб­лется в широких пределах — от нескольких метров
до не­скольких десятков, даже сотен метров, продолжительность работы — от
нескольких часов до десяти и более.
   В процессе бурения срабатывается вооружение, возра­стают люфты, вследствие
чего снижается скорость. На заключительном этапе из-за расстройства опор
вращение может сопровождаться проклинками.
   Отрабатывая долото, бурильщик ведет так называе­мый мехкаротаж (фиксирует
продолжительность буре­ния каждого метра), что помогает "чувствовать" состоя­ние
долота и вовремя закончить бурение. Кроме того бу­рильщик располагает данными о
работе предшествующе­го долота, примерно знает разрез и отработку долот по
соседним скважинам. Казалось бы, информации достаточ­но. Но сюрпризов хватает.
Меняется буримость пород, а с ней и режим бурения (частота вращения, нагрузка на
до­лото). Эти и другие факторы дезориентируют бурильщи­ка. Словом, бурильщику не
обойтись без опыта, интуиции и даже творческого подхода.
   * * *
   
   СЛЮСАРЕВ
   
   Бурмастер, в прошлом бурильщик. Тогда ему было лет тридцать. Его бригада
бурила больше всех метров за год. Впечатляли результаты и по отдельным
скважинам. Работали почти без ава­рий и осложнений. Савелий Иванович Слюсарев
зычного голоса не имел, держался скромно. Писать о нем трудно. У побывавшего
однажды на буровой могло сложиться впечатление, что дела там идут сами собой,
без активного руко­водящего участия мастера. Да так оно и было.
   "Вузовские выпускники не подготовлены к руководству людьми!" — возмущался я
когда-то. Теперь как руководить людьми обучают даже школьников. Я опять
возмущаюсь: "Разве мож­но научить плавать, обучая на суше?".
   Рискуя быть непонятым, осмелюсь высказать некоторые соображения по проблемам
руковод­ства и руководителя.
   Каким должен быть руководитель? Конечно же, демократичным — спрашивает и
отвечает пресса. Далее идет длинный перечень достоинств и черт характера,
которыми следует обладать руководителю. Странная постановка вопроса и не менее
странный ответ. Если судить по переч­ню, то хорошие руководители должны быть
при­мерно одинаковыми, а они совершенно разные.
   Демократия на производстве — сколько незри­мых препятствий на ее пути! Легко
превращается в панибратство с полной дискредитацией руководите­ля. Проходимцы и
горлохваты используют ее для утверждения своих порядков — сачкуют, пьют,
про­гуливают, давят добросовестных рабочих.
   В сложившемся, ритмично работающем коллек­тиве, где каждый на своем месте,
опытный руково­дитель предоставляет подопечным максимум само­стоятельности. Но
как собрать (сформировать, вос­питать) такой коллектив? Коллектив, который
спо­собен ответственно воспринять демократию?
   Хороший руководитель всегда демократичен, хотя бы по отношению к тем, кто
хочет и может работать добросовестно. Иначе на кого же ему опереться в борьбе с
негативными проявлениями?
   Умение руководить — дается Богом или боль­шой практикой. Оно (умение) сродни
таланту или даже искусству.
   Нужно ли заранее обучать будущих руково­дителей? Наверное, да. Обучают же
поэтов, прав­да, Пушкиных среди выпускников литинститута пока не встречалось.
   Лето, благодатное время для буровиков... Слюсарев ушел в отпуск, я его
замещал. Позна­комился ближе с людьми. Костяк коллектива — бурильщики. Каждый —
ас. Николай Федотов — под стать мастеру, без позы и претензий. Алек­сей Гончаров
и Николай Баербах — фигуры колоритные. Все немного старше мастера. Об их высоком
профессионализме можно судить хотя бы по такому эпизоду.
   Снизилась скорость бурения. В течение пос­леднего часа углубились всего на
несколько мет­ров. Долото работало уже третью вахту и про­шло метров 500.
Думалось — пора поднимать, долото сработалось, потеряло диаметр, зачем тянуть
время. И так проходка на долото хоро­шая, значительно большая, чем по соседним
сква­жинам. Сказал об этом Алексею, который стоял у тормоза. "Нет, Алексеевич,
долото еще не сра­ботано, я же чувствую, пробиваю очередной пропласток".
Действительно, минут через трид­цать скорость увеличилась и он пробурил еще
метров сто. Кстати, на данной площади проход­ка на это долото оказалась
рекордной.
   Обратил внимание, что рабочему работать легко, даже новичку — все исправно,
отрегули­ровано, чисто. Взаимоотношения доброжелатель­ные, доверительные.
   Текущие дела Слюсарев обсуждал с людьми на коротких собраниях при
перевахтовках — говорил просто, конкретно, убедительно.
   Кому-то покажется, что я перепутал краски, изображаю бурение розовым цветом.
Да нет, все так и было.
   В бригаде его называли почему-то Славой, а не Савелием. У Славы побаливал
живот. Жена Оля присылала на буровую вкусно приготовлен­ную пищу. Ведь столовых
не было Случалось и мне отведать Олиных пирожков. В городке Славу все знали и
любили. Умер молодым от рака желудка.
   * * *
   
   О ПРОИЗВОДИТЕЛЬНОСТИ ТРУДА И СТИМУЛАХ
   
   Каневская 58-го. Как уже говорилось, глуби­ны скважин, что бурились на
прилегающих пло­щадях, 1800—2500 м. Нормативная продолжи­тельность бурения — 2—4
месяца. Оплата сдельно-прогрессивная. Это значило, что, уложившись в срок,
бригада премировалась в размере 25— 30% от сдельного заработка за скважину.
Пре­мия прогрессивно возрастала, если скважина заканчивалась раньше срока.
Деньги немалые, тысячи.
   Как же сократить продолжительность буре­ния? Ведь сдельные нормы и тогда были
жест­кими. И все же это было возможно при усло­вии, если быстро и хорошо
работать, совершен­ствовать трудовые приемы, взаимопомощь, со­вмещение
профессий.
   Припоминаются некоторые примеры такого труда. Вахта П. Чистякова, при бурении
с нуля, углубилась за смену до 360 м. Вахта Н. Федото­ва за смену спустила 126
труб эксплуатацион­ной колонны. Такое трудно представить даже теперь, когда
механизация работ находится на другом, более высоком уровне. Нарушалась,
ко­нечно, техника безопасности, игнорировались некоторые технологические
рекомендации, од­нако проворным и умелым скважина прощает многое.
   Но главный резерв времени — рациональ­ная отработка долот. Желательно
пробурить скважину с меньшим количеством долблений, чем предусмотрено нарядом
(долбление — весь комплекс работ, связанный со спуском доло­та, его отработкой и
подъемом). Сократить до минимума подготовительные, вспомогательные и другие
работы, прямо не связанные с углуб­лением. Чтобы заработать, нельзя стоять. Да и
скважина простоев не любит — осложняется. Хорошие бригады работают в любую
погоду. Иногда из-за бездорожья вахтовый транспорт (вездеход или трактор с
будкой) не достигает буровой. Обычно вахта, ожидающая смену, про­должала работу.
А ведь на буровых тогда негде было передохнуть, попить чаю. Случалось, что в
благодатное летнее время вахта приезжала не­много раньше и пыталась приступить к
работе, но сменяемый бурильщик раньше времени тор­моз не отдавал.
   Впоследствии приходилось видеть разное, но такую азартную, самоотверженную
работу больше не встречал. И еще примета времени — бывалые буровики пользовались
популярнос­тью. Наиболее колоритных копировали хохмачи. Их поступки и
высказывания порождали анекдоты.
   В передовых бригадах зарабатывали много, тысячи. Обед с пивом стоил рублей
6—7, босто­новый костюм (предел мечтаний модника) — ты­сячи полторы. Шикарной
мебели, видеотехни­ки, заграничных круизов и всего того, что се­годня составляет
престиж, еще не было. Зачем же деньги? Ведь из-за них некогда в гору гля­нуть.
   Характерный пример: В. А. Рылин, будучи при деньгах и в настроении, в
Холмской оста­новил строй солдат возле ларька и стал всех уго­щать пивом. Деньги
пропивались.
   Что побуждает к эффективному труду? Ка­ковы необходимые условия? Эти вопросы
были всегда. Теперь (в 90-х), когда наша экономика в тупике, они получили особую
остроту. Дается удивительно простой ответ: нужно перейти в капитализм — труд
станет эффективным сам по себе. Легко заметить, что сами капиталисты оче­видных
ответов на эти вопросы не имеют и по­тому в постоянном поиске.
   Есть еще не менее простой ответ — хоро­шая зарплата. Однако, как говорится,
это усло­вие необходимое, но недостаточное. Практика показывает, особенно в наши
дни, что и при высокой зарплате вполне возможна работа от­кровенно вялая.
   Жизнь течет, все изменяется. Это относит­ся и к нормам. Нормы времени
ужесточались, нормативная продолжительность бурения сква­жин сокращалась. На
каком-то этапе такую ди­намику можно считать положительной, она по­ощряет
повышение производительности труда. Но есть же разумные пределы! В споре рабочих
с трудовиками победили последние. В конце 50-х зарплата снизилась, отменялись
премии за выс­лугу лет, за открытие месторождений, полевое довольствие.
Производительность труда упала, кадры буровиков деградировали. Многие брига­ды
уже не тянули" сдельщину, их переводили на повременку. Рабочих стали учить
быстрой ра­боте. Но поучения типа "при бурении готовься к подъему, а при спуске
к бурению" мало помо­гали. Наступило время расцвета туфты, припи­сок и
уравниловки. В деле развала экономики, без сомнения, выдающуюся роль сыграла
госу­дарственная политика в области труда и зарпла­ты.
   Когда-то из журнальной статьи узнал, что часто употребляемое слово
"потребность" явля­ется еще и философской категорией. Потреб­ностей много, их
группируют, классифицируют. Без удовлетворения некоторых нельзя жить (пища,
воздух), без удовлетворения других жить можно, но она (жизнь) неполноценна.
   Потребность в самоутверждении... В наше время мотивы этой потребности
проглядывают­ся во всем — в выборе одежды, пищи, друзей, в наших поступках и
привычках. Мы присматри­ваемся к себе, оцениваем свои склонности, воз­можности,
сравниваем себя с другими, опреде­ляем, где наше место в общественной иерархии.
Добиваемся значимости в своих глазах и глазах окружающих.
   По большому счету самоутверждение дости­гается деятельностью, связанной с
преодолени­ем трудностей, самосовершенствованием, полу­чением определенного
результата. Самоутверж­даемся в повседневном общении и, главное, в работе.
   Свобода, воля — казалось бы, что желаннее и дороже? Но и их мы добровольно
ограничива­ем в угоду самоутверждению.
   Можно ли значимость человека оценить его зарплатой, деньгами? В определенной
мере, да. Например, в США общественное мнение не при­знает нищих гениев. Стоящий
человек должен быть богат. И наоборот, богатый — значит сто­ящий.
   Зарплата — важнейший фактор самоутвер­ждения, если она соответствует
количеству и качеству труда. "Соответствие" достигается не­просто. Это тоже одна
из острейших проблем. Согласен, в конечном счете ее решает свобод­ный рынок. Но
для этого рынку нужны многие годы.
   Самоутверждение и уравниловка несовмес­тимы.
   Видимо в 50-е условия для самоутверждения в труде сложились оптимальными, да
и не в чем было больше самоутверждаться, разве что в пьян­стве.
   * * *
   
   В ГОЛОВЕ БУРОВИКА и его записной книж­ке сосредоточена масса разнообразных
сведений и данных, без которых специалисту-прак­тику не обойтись. Имеются в виду
всевозмож­ные весовые и прочностные характеристики, размеры, зазоры, допуски
сработки, люфты и тому подобное. Процесс познания вначале идет бурно, хаотично,
потом спокойнее. Используют­ся паспортные данные, сертификаты, местные
инструкции, замеры... и справочники. Но ни один справочник не содержит полного
объема необ­ходимых конкретному специалисту сведений.
   Еще о процессе познания, например, бурильных труб. Они соединяются между
собою замковыми резьбами. На конической паре (муфте и конусе) нарезана "крупная"
(зам­ковая) резьба треугольного профиля. Герметичность соеди­нения достигается
прижатием торцов. Из технологических соображений в бурении применяются несколько
типов зам­ковых резьб и переводники для их соединения.
   Вначале глаз новичка с трудом различает трубы и переводники по диаметру,
потом без труда. Знакомство углубляется, но проходят ме­сяцы, прежде чем тот же
глаз (визуально или после замера) уверенно определит на перевод­нике типо-размер
резьбы, сработку тела трубы, ее резьбы и состояние торцов.\
   * * *
   АНИСИМОВ И ДРУГИЕ
   
   В альбоме он на нескольких снимках: у ав­тобуса с группой буровиков, за
столом — безу­частно наблюдает игру в нарды, присутствует во время разговора
управляющего с главным инженером. Рост выше среднего. Взгляд и склад­ки на лице
как бы свидетельствуют, что быва­ли для него и лучшие времена. Снимки сдела­ны в
1973-м году.
   А в 1959-м Александр Михайлович Анисимов посетил одну из буровых моего
участка. Несколько месяцев назад он вступил в должность главного инженера треста
и энергичной рабо­той привлек всеобщее внимание. Раньше нахо­дился в аппарате
объединения, но предпочел производство. Меня уже видел мельком и помнил фамилию.

   — Послушай, Кожин, — спросил он, — при­ходилось ли тебе бывать на этой
буровой?
   Я чуть не рассмеялся, подумалось: "Главный — большой шутник. Где же мне еще
бывать?" Я тогда не умел толково распоряжаться временем и на буровых находился
излишне много.
   Подыгрывая шутке, в ответ сдержанно кивнул головой, мол, да, приходилось.
   — Тогда почему же у тебя квадрат в шурфе подвешен на клиньях? Ведь это
запрещено. Действительно, нарушение, но не ахти какое. А так оборудование и пол
буровой вымы­ты. По моим представлениям, для зимы вид не­плохой. Мог бы
ограничиться спокойными за­мечаниями. Но он, видимо, не обнаружив в моих глазах
почтения, отчитал в резкой форме. Этот незначительный эпизод, наверное, запомнил
не только я, ибо в дальнейшем АНИСИМОВ относил­ся ко мне всегда негативно.
   Жадный до работы, АНИСИМОВ объявил бес­компромиссную войну злу. Его отвагу
могут оценить только те, кто сам пытался бороться со злом. Собственно, война со
злом была всегда. Она началась сразу же после того как Созда­тель закончил
сотворение мира, и ведется по сей день с переменным успехом. Имеются
много­численные жертвы. Некоторым удалось просла­виться, например,
небезызвестному испанско­му рыцарю...
   На совещаниях по графику работ и техни­ческих АНИСИМОВ темпераментно громил
носи­телей зла (которые сидели там же): бузотеров, неумелых организаторов,
нарушителей техники безопасности и прочих. Особенно доставалось трепачам —
искаженная или необъективная информация мешала принятию правильного реше­ния.
АНИСИМОВ, сам того не желая, почти отклю­чил от дел управляющего, тоже опытного
и энергичного руководителя. Одни восхищались глав­ным инженером, другие
побаивались.
   Отзвуки совещаний достигали и нас, тех, кто на буровых. С одной стороны я
воспринимал Анисимова серьезно, с большим уважением, но с другой... Как своего,
из детства: чем-то он на­поминал футболиста, да и приходилось слышать, что играл
раньше форвардом.
   По времени Анисимов связан с еще одним неук­ротимым энтузиастом-буровиком Али
Киримовичем Караевым, зам. начальника объединения по буре­нию. В начале 50-х
большая группа специалистов-нефтяников прибыла из Баку на Кубань для
станов­ления и развития нефтяной промышленности. Ин­тернациональная группа —
азербайджанцы, армя­не, русские, татары. Опытные, хорошие организато­ры и
специалисты. Среди них и Караев.
   Тогда никого не удивляло, что руководитель такого ранга часто бывал на
буровых, в конто­рах и разведках.
   Зима, контора бурения  1, в красном угол­ке собрались мастера, начальники
служб, цехов, транспортники. Шло совещание по графику. План не выполнялся.
Буровики яростно напира­ли на снабженцев, транспортников. Буровые простаивали
из-за скверного обеспечения. Транс­портники грозились вообще прекратить
пере­возки. Их застрявшие в грязи машины с грузом разрывали на части их же
тракторы. Все темпе­раментно, с выкриками. Мусиенко назвал объек­ты, которым в
ближайшее время следует уде­лять наибольшее внимание.
   В конце слово взял Караев, спокойно сидев­ший в президиуме. От него ждали
разгромного выступления, но он даже не коснулся наших дрязг. Как бы с высоты и
издалека оценивал экономическую и социальную значимость нашей работы,
аргументировал мысли интересными фактами, цифрами. Выступление запомнилось
произведенным впечатлением.
   Действительно, наша вновь пробуренная скважина при отработке через штуцера
давала в сутки 200—300 тысяч кубометров газа и тонн 100 конденсата. Это порядка
600 тонн условного топлива — производительность средней шахты Донбасса. Скважина
(правда, со снижением де­бита) работала многие годы при минимальных затратах на
обслуживание.
   И еще. Теперь Кубань известна как безна­дежный потребитель чужой энергии, а в
60-е объема добытой нефти и газа хватило бы на покрытие сегодняшней потребности
Украины (Украины 90-х).
   Караев, а в нашем тресте Анисимов, возглавили борьбу за чистоту и культуру
производства. Знаме­нитая фраза "Нам не нужны грязные метры" впер­вые сказана
Караевым. Караев не просто посещал буровые, но тщательно, въедливо их
осматривал.
   Бурмастеру и местному начальству крепко достава­лось — за несмазанные резьбы,
хранящуюся на сол­нце резину, грязь на рабочих местах, беспорядок на территории
и прочее.
   Бороться за торжество культуры, конечно же, непросто. Я не могу документально
подтвердить или опровергнуть, но говорили, что однажды, за­видев приближавшуюся
машину Караева, бурмастер решительно зашагал в степь, не обора­чиваясь и не
реагируя ни на какие звуки. Быва­ло и противоположное — разъяренный бурмастер, с
ломиком в руках, гнался по мосткам за Али Киримовичем.
   Культурой и чистотой занимались все долго и упорно. В результате наши буровые
стали са­мыми чистыми в Союзе. Об этом восторженно писала центральная пресса.
   На местах и в тресте было немало опытных инженеров, но в те времена первые
лица де­тально знали ход дел на объектах, нередко лич­но курировали аварийные
работы и бурение глубоких или осложненных скважин. Анисимов придерживался
мнения, что промежуточные зве­нья, то есть его сотрудники, только усугубляют
путаницу, затрудняют правильное решение.
   — В случае чего, звоните прямо мне, — го­ворил он бурмастерам. — Я всегда к
вашим ус­лугам, меня хватит на всех.
   И звонили. И мне приходилось звонить ему в неурочное ночное время.
   Однако на всех его не хватило. Опасная это игра — работа. В 64-м с ним
случился инсульт. Ок­лемался кое-как, но стал уже не тем Анисимовым.
   — Понимаете, с вечера крепко перебрали, — рассказывал он коллегам (и я был
среди них). — Утром следовало похмелиться, а я воздержался. И вот инсульт...
   Слушающие сочувствовали, соглашались с его оценкой причин инсульта.
   Кто-то из теперешних скажет — не надо пить. Но так работать и не пить
невозможно. Да и кто поверит в порядочность непьющего человека?
   Подбор и расстановка инженеров — прерога­тива Главного. Анисимов
присматривался к моло­дым, доверительно беседовал с теми, кто ему нра­вился,
поддерживал их, опекал и даже прямо брал под свою защиту. И они отвечали
взаимностью, восторженно отзывались о нем. Позже многие стали руководителями,
некоторые даже рангом выше Анисимова. Но когда звездные часы Аниси­мова
миновали, у выдвиженцев пропало всякое почтение к своему бывшему патрону.
   Уже упоминал, что на Кубани, особенно в нашем тресте, широко применялась
новая тех­нология крепления скважин — сварными обсад­ными колоннами. За успехи в
этом деле управ­ляющий и главный инженер стали лауреатами Государственной премии

   * * *
   
   БАКУ И БАКИНЦЫ
   
   Баку, видимо, город необычный, со своим ярко выраженным имиджем. Бывших
бакинцев можно было встретить где угодно, все они счи­тали друг друга земляками,
независимо от наци­ональности. Русские бакинцы часто не желали расставаться с
характерным акцентом. Отдав предпочтение другим краям, они гордились ба­кинским
прошлым, вспоминали его с уважени­ем. Подобное можно сказать разве что об
одес­ситах. Москвичи, ленинградцы, киевляне, воз­можно, возмутятся: так что же,
наш город хуже? Нет, просто бывших москвичей... мне не прихо­дилось встречать в
других местах. То ли они не меняют места жительства, то ли я недостаточно
осведомлен.
   Еще о бакинском десанте. В последующие годы он пополнялся выпускниками
Бакинского политеха. Непривычное русское ухо поражали и возбуждали фантазию
такие фамилии, как Задов, Панасян, Караев, Заграбян... Постепенно ухо привыкало.
Руководство нефтяной промыш­ленности Кубани в основном состояло из бакин­цев, но
это не вызывало негативных национали­стических настроений. Они были на своем
мес­те — компетентные, горячо преданные делу. Не только руководители высокого
ранга, но и бу­рильщики, мастера...
   В памяти буровиков 50-х навсегда остались братья Сафразяны. Старший —
бурмастер, ве­личал себя Аркадием Васильевичем, другие на­зывали его просто
Аршаком. Его бригада счита­лась одной из лучших. Тогда бытовала практика — если
скважина бурилась быстро и ожидалось хорошее "ускорение", руководство
пересматри­вало наряд в сторону ужесточения. Бригада кон­фликтовала с
руководством. Аркадий Василье­вич упорно и умело отстаивал интересы бригады.
   Аршака уважали, любили, но в то же время он являлся героем многочисленных
анекдотов и хохм. Перед тем как высказаться, некоторое время молчал, отрешенно
глядя в пространство, произносил "ага", затем говорил, непредсказуе­мо коверкая
слова и часто повторяя "уже". Все пытались его копировать, даже Мусиенко.
Од­нако все выступления Сафразяна отличались убедительностью и здравым смыслом.
В Баку Аркадий Васильевич тоже работал бурмастером, по непроверенным данным одно
время входил в состав ЦК Азербайджана, встречался с Багировым (первым секретарем
ЦК). Такое прошлое не породило зазнайства. Остался простым, все отдающим работе
и людям. Умер вскоре после выхода на пенсию.
   Его брат Баграт (Борис) руководил вышкомонтажным цехом. Тогда оборудование
пе­ретаскивали с точки на точку волоком на бло­ках. И вышку тащили, не разбирая.
Демонтаж и монтаж специфичны. Составители проектов и нарядов работу эту
совершенно не знали, велась она фактически без технической документации. Баграт
и его прорабы свое дело от­лично знали, обходились и без документации. Баграт
был умелым распорядителем, но в то же время как бы и не распоряжался. Все де­лал
сам. Сам согласовывал работу с транспор­тниками, снабженцами, сам подбирал на
скла­де необходимый крепеж и инструмент, вез на закрепленной за ним машине по
объектам. Всегда оказывался вовремя там, где проводи­лись ответственные работы.
   Однажды Мусиенко целый день гонялся за Багратом. На всех объектах директору
говори­ли, что Баграт уже был, сделал свое дело (при­вез... проверил...
согласовал...) и уехал. Баграт не ругался с руководством, но мог добиться от
него многого. Он не ругался и с рабочими, но его слушались. Решительный,
энергичный, доб­рожелательный. Однажды в Тихорецке его выз­вали в контору прямо
среди рабочего дня. В свя­зи с пятидесятилетием вручили орден Ленина. Пили два
дня.
   В пенсионном возрасте многие руководящие буровики покидали просторные
кабинеты и про­должали работать рядовыми инженерами, бакин­цы — не исключение.
Из бывших руководящих большое впечатление скромностью и скрупулез­ной
исполнительностью оставили у меня Эльдар Алиев и Гурген Заграбян.
   В нашем теперешнем представлении, кав­казцы — люди состоятельные, работая в
госучреждении, не забывают о себе и не очень разборчивы в средствах. Нет, те,
кого в молодости опалила война, и бакинцы в том числе, выходили на пенсию,
ничего за душой не имея (машин, гаражей, да и дач даже со скромным домиком).
   Баграт работал в Армавирском УБР до 72 лет. Уволился, вернулся в Краснодар,
где у него квартира, и стал сборщиком фруктов. Его знали в близлежащих совхозах
и охотно брали на рабо­ту. Яблок хватало и на собственной даче, но он не мог без
дела.
   Живем в одном доме (бывшем ведомствен­ном).
   — Здравствуй, Баграт!
   — О, здравствуй, братка!
   Улыбается, хлопает по плечу. Не суетливый, крепкий, довольный жизнью.
   * * *
   
   БРАТЬЯ ВИЛАМОВЫ
   
   У кромки воды на намытой волнами насыпи в свободной позе сидит мужчина лет
пятидеся­ти, задумчиво смотрит перед собой. Вдали буро­вая. Снимок сделан на
Бейсугской косе (Азовс­кое побережье) в 1977 г. Буровой мастер Вик­тор Виламов.
Присутствует он и на других сним­ках. Высокий, худощавый, лицо длинное,
выра­зительное. Особенно впечатляет нос. В литера­туре упоминаются носы
греческие, римские, орлиные... Подозреваю, что имеются в виду кра­сивые носы,
но, конечно же, у Виктора лучше. О таких носах с восторгом говорят в народе —
вот это руль! Человек, впервые встретивший Виктора, вынужден подавлять
естественное же­лание взяться за его нос и поворачивать голову туда-сюда.
Возможно, классик, описавший похождения носа как самостоятельного субъекта, был
вдохновлен именно таким носом.
   Но вернемся к снимку. У Виктора взгляд че­ловека все еще упорного, с чувством
собствен­ного достоинства, однако и неудовлетворенно­го, разочарованного. Жизнь
не востребовала его артистических способностей. Эмоциональная, ар­тистическая
натура не была понята и оценена.
   1957 год. В городке все знали братьев Виламовых. Старший, Виктор, в меру
выпивавший, с пафосом декламировал стихи и- пел арии. Голос красивый, сильный.
Особенно впечатляла ария Мефистофеля из "Фауста". Теперь думается: откуда у
станичника такие склонности? Интересно, была ли станица до войны
радиофициро­вана? Его считали чудаком, но как бурильщик Виктор котировался
высоко. Одно время рабо­тал в нашей бригаде. Подружились. В неболь­шой компании,
за бутылкой вина, Виктор мог интересно рассказывать о людях, подмечал их манеру
говорить, привычки, поступки — все просто, но с юмором и фантазией.
   — Алексеевич, — как-то советовал он мне, — ты поменьше интеллигентничай,
народ все боль­ше нагловатый, ушлый, без жесткой требователь­ности не обойтись.
   Чем отличается человек интеллигентный от неинтеллигентного? По этому поводу
немало разных мнений. Но есть еще одно. Интеллигент­ный воспринимает незнакомых
людей с довери­ем, как порядочных, достойных и только потом убеждается, что они
не такие или не совсем та­кие. У других подход чаще противоположный.
   Его брат Борис отбывал срок в колонии — отлупил заведующего столовой,
отношения ко­торого с официанткой, женой Бориса, вышли за рамки служебных. Когда
Борис освободился, Виктор познакомил нас. Приходилось слышать, что Борис смел,
дерзок, смел и за тормозом.
   Хлопцы уважали Бориса, побаивались. При зна­комстве мне он показался
скромным. Детство его прошло в станице Киевской. Рядом фронт, знаменитая Голубая
линия. Полгода жестоких боев. На виду — Сопка героев. Говорят, всем, кто достиг
ее вершины, присвоено звание Ге­роя Советского Союза. Фронт ушел, остались
окопы, поврежденная боевая техника, оружие. Вооруженные до зубов пацаны играли в
войну, иногда подрываясь на минах. Фронт и детство запомнились...
   Свои впечатления Борис изложил на бумаге. Рукопись показал мне. Написанное
понравилось. Это и следовало ему сказать. С досадой вспоми­наю, что сделал
несколько критических замеча­ний. Борис, правда, не обиделся, отношения
ос­тались хорошими.
   Однажды спросил его: "Как ты завалил выш­ку?" Буровая находилась в аварии —
прихват инструмента. Попытки освободиться натяжка­ми, разгрузками и отбивкой
ротором (вращени­ем) успеха не имели. На второй день приехал главный инженер
треста и еще какой-то чело­век. Приезжие ходили по буровой, смотрели дрилограмму
и подошли ко мне.
   — Удали людей, отключи дрилометр и сде­лай натяжку инструмента — сколько
потянет лебедка, — сказал главный.
   Сами из буровой вышли. Борис понимал воз­можные последствия, но молча делал
как сказа­но. Когда раздался треск и в буровую стали па­дать детали вышки и
тальсистема — отскочил под выступающую консоль промежуточного вала лебедки
(неписаное правило для подобных об­стоятельств). Вышка разрушилась, буровую
за­валило разнообразным железом, но Борис чу­дом остался невредим.
   Для теперешних специалистов здесь все не­правдоподобно (как в кино), но
случай этот был, он зафиксирован в приказе по объединению.
   Сюжет с разрушенной вышкой — повод для разных размышлений. Помнится, в те
времена меня заинтересовала техническая сторона про­исшедшего (почему
разрушилась именно выш­ка) да и нравственная (главному следовало оста­ваться
рядом с бурильщиком). Теперь, когда пишу эти строки, думается: по своей
бесперс­пективности, ненужности и героизму сюжет схож с подвигом Александра
Матросова. И еще — об уникальности нашего общества. Общества, где одни способны
давать подобные распоряжения, другие их выполнять при молчаливом согласии (или
безразличии) окружающих.
   Позже наши пути расходились, ненадолго сходились и снова расходились. Не
помню, чтобы
   я приятно удивлял или радовал Бориса. Он же меня и удивлял, и восхищал.
Однажды Бо­рис с женой зашли к нам с Кларой (жили ря­дом) и угостили вяленой
рыбой. В те времена (наверное, 59-й год) рыбой удивить было трудно — крупная
таранка, судак, да и осетрина часто бы­товали на наших столах. Эта же показалась
невзрачной. Молча удивляясь, положили гос­тинец про запас. Вспомнили о нем
только че­рез неделю.
   Наши гастрономические вкусы формируют­ся в детстве. Любимые в детстве овощи,
фрук­ты и мамин пирог остаются желанными навсег­да. В зрелом возрасте новое
воспринимаем ос­торожно, не сразу, тем более если нет аналогов для сравнения.
Впервые отведавший паюсную икру или маринованные маслины оценит их сдержанно.
Престиж даже достойной, но ранее неведомой рыбы обычно утверждается постепен­но.
Но здесь случилось необычное. Шамайка — шемая (мы тогда даже не знали ее
названия)
   своим вкусом поразила нас сразу же. Не знаю, предвидел ли Борис такой эффект?
Наверное, да.
   О вине. Вина было много и стоило оно де­шево. По-моему, основной недостаток
этого на­питка в том, что он беспрепятственно смеши­вается с другими жидкостями
и различными добавками.
   В гости к Виктору приехал Борис, привез вино собственного изготовления,
пригласил и меня. Идти очень не хотелось. Пить кислятину, после которой
раскалывается голова, а вставать в шесть утра и потом целый день напряженно
работать. Но и отказаться нельзя. Сам себе по­обещал пить мало, уйти не позже
полуночи. Встреча получилась интересной. Ни то, ни дру­гое обещание выполнить не
удалось. Каково же было мое удивление и как я обрадовался, когда утром голова
оказалась в порядке и весь день работалось нормально.
   Позже, по семейным обстоятельствам, Борис ушел из бурения.
   * * *
   
   ПРИХВАТ-ПРИЛИПАНИЕ
   
   Находящийся в скважине инструмент (бурильная ком­пановка с долотом) может
потерять подвижность по при­чине прилипания к стенке скважины. Прилипают трубы
не все, а только те, что расположены против пористого, хоро­шо проницаемого
горизонта. Чаще прилипают УБТ или тур­бобур. Прилипание возможно, когда
инструмент неподви­жен, например, при промывке или остановках, связанных с
ремонтом... Поэтому какие бы работы в буровой ни про­изводились, инструмент
следует периодически встряхивать (приспускать или приподнимать). Иногда для
прилипания достаточно всего лишь 20—30 минут покоя. И еще: чем боль­ше разница
между гидростатическим давлением в скважи­не и пластовым давлением, тем больше
опасность прилипа­ния. Прилипание — наиболее частый вид прихвата и слу­чается
обычно из-за забывчивости, оплошности бурильщи­ка или вследствие аварии.
   Но неужели так уж сильно прилипает?! Да, сильно. И если прилипший инструмент
сразу же освободить расхаживанием не удается (здесь уместны предельно
допусти­мые натяжки и разгрузки), то позже тем более не удастся. Как же так!..
Не может быть!.. В повседневной жизни по­добного не наблюдается! И в былые
времена ловильные мастера, да и просто мастера, народ решительный, отчаян­ный,
тянули, превышая все мыслимые и немыслимые пре­делы — рвали трубы, валили
вышки... но вырвать, освобо­дить инструмент удавалось крайне редко.
   В наследство от старой гвардии нам досталось немало былей-небылиц о геройских
попытках освободить инстру­мент. Одну такую быль слышал за праздничным столом от
С. М. Мусиенко: тянул с отключенным ГИБ, предваритель­но удалив всех из буровой.
Тянул ва-банк: или — или... За тормозом стоял сам.
   Тогда, в конце 50-х, мне было непонятно, почему буро­вики фанатично стремятся
к запредельным натяжкам? Тра­диция что ли со времен, когда скважины были
мелкими, а инструмент легким? На теперешних скважинах глубиной 2000 м и более
целесообразней расхаживать разгрузками и отбивкой ротором.
   Ну а другие способы освобождения инструмента — нефтяные ванны, например? Как
стало теперь очевидно, нефтяная ванна результативна, если ставится вскоре после
прихвата (не более суток). В те времена на буровых нефть в запасе не держали, а
чтобы ее подвезти, нужно время, не было и присадок-эмульгаторов типа дисальванн,
которые повышают эффективность ванны. Да и чтобы поставить ванную своими
насосами (без цементировочного агрегата) опыт нужен, расчет и умение определить
интервал прихва­та... В общем установить ванну оперативно и грамотно не могли.
   Если ванны не помогли, ликвидация аварии становит­ся делом трудным, затяжным.

   
   МАРКОВ
   
   Солнечный день, хорошо спланированная территория буровой. Возле ПАЗика в
непринуж­денной позе Ж. Золоторев, И. Марков, С. Бол­дырев. Хлопцы улыбаются.
Водители божьей милостью. Марков — плотный, полный, лицо круглое, взгляд
веселый, дерзкий. Снимок сде­лан в 1969 году.
   Все население планеты и, в первую очередь, окружающих его людей Иван
Федорович Мар­ков подразделял на две нации — "французов" и "албанцев".
"Французы" — люди достойные, благородные, знающие цену себе и своему сло­ву.
Подойдя к группе друзей, он иногда с пафо­сом говорил: "Здорово, французы!"
Отсюда и его кличка — Француз. Все остальные, кого Бог обидел умом и характером,
считались албанца­ми. Но и не только они. "Эх вы, албанцы!" — сетовал он по
поводу какой-нибудь неудачи.
   В городке нефтяников Француза знали все. За словом в карман не лез, с людьми
чувствовал себя уверенно, в суждениях был категоричен.
   Шофер в бурении — это не просто "отъедь", "подъедь"... В непогоду по полевым
дорогам он пробивается к буровым, где его так ждут. Иног­да ночует в степи,
ожидая трактор, дежурит в бригадах при авральных работах. Невзгоды бу­ровиков —
это и его невзгоды. Марков мог креп­ко выручить и услужить, если услуга
предназ­началась "французам". Его считали асом, ува­жали, но с транспортным
начальством не все ладилось, иногда своевольничал и его не бало­вали новыми
машинами.
   Познакомились мы в кабине МАЗа. Он вез на буровую цемент и мне нужно было
туда же. Путь неблизкий. Я попросил руля, он охотно согласился. Через некоторое
время сказал, что вожу машину не хуже некоторых его коллег. Завязался разговор.
МАЗ, на котором мы ехали, он сделал сам. Когда машина износилась, попро­сил
направить его и машину на ремонтный за­вод. Там познакомился с рабочими, водил
их в ресторан, покупал дефицитные детали, помогал своими руками. Машину
отремонтировали быс­тро и качественно.
   Француз — человек дела и в то же время необычный. Слабость его — рассказы,
"травля". Рассказчиком он был неистощимым, конечно, если находился уважаемый
слушатель. В конце войны немного служил в плавсоставе, потом шоферил в
Севастополе и Москве. Возил круп­ное начальство, бывал во многих городах и
ре­гионах страны. Позже мы не раз встречались, а когда у него забарахлила почка
и он вынужден был пересесть на легковушку — работали вмес­те два года.
   В его рассказах серость будней отсутствова­ла. События и люди изображались
сочно, ярко. Люди — все больше неординарные. Фигуриро­вали красивые женщины,
друзья, враги, началь­ство. Некоторые детали описывал скрупулезно. Например,
внутреннее устройство правитель­ственной машины. В журналах тогда этого не
печатали. Рассказывал увлеченно, искренне и не возникало сомнений в
достоверности повествуемого. Только позже осознавалось, что действи­тельность и
фантазия причудливо переплетены. Так им воспринималась жизнь...
   У меня были водительские права, старень­кие, с армейских времен. Приходилось
сидеть за рулем его машины. Иногда он делал замеча­ния — толковые, в спокойном
тоне: "При обго­не не высовывайся из-за обгоняемой машины и не прижимайся к ней.
Заранее выходи на со­седнюю полосу. Уважай партнера по движению". Когда-то мы,
молодые лихачи, придерживались других взглядов. Француз водил машину быст­ро,
верней, скорость определялась техническим состоянием машины и дороги. Расчет —
безуп­речный. За свою жизнь никого не сбил и не переворачивался. Я даже не помню
случая, ког­да бы мы попадали в опасную ситуацию. А сколь­ко их было с другими
водителями — не счесть. Хочется сказать любителям быстрой езды — водите машину
на своей скорости. Это та, при которой не возникает угрозы ни себе, ни другим.
   На здоровье он никогда не жаловался, но оно заставляло его постепенно сдавать
жизненные позиции. Однажды зашел к нему в гараж, он уже работал
инструментальщиком. Разговори­лись, я рассказал, что по осени собираю шипов­ник,
принес ему шиповника в целлофановом пакете. Он благодарил, просил передать
привет жене, которую упорно называл Клавой. Ничто не предвещало его скорой
смерти, но встреча оказалась последней. Несколько месяцев спус­тя его не стало.
   * * *
   
   АЗОВСКОЕ ПОБЕРЕЖЬЕ
   
   Бригады моего участка вышли на Азовское побережье. Бурили разведочные
скважины глу­биной 1200—2000 м. Начали под Приморско-Ахтарском, потом на
Бейсугской косе, 'под ста­ницами Ясенской, Камышеватской, Должанской и почти у
Ейска.
   Приморско-Ахтарск (Ахтари) мне нравился своей планировкой, зеленью. С берега,
укреп­ленного бетонным парапетом, хорошо смотре­лось море. Тишина, спокойствие,
что-то курорт­ное, праздное. Да и каким ему быть в стороне от проезжих дорог?
Однако приходилось читать и слышать, что П.-Ахтарск, как пора, имел за­метное
экономическое и стратегическое значе­ние. В прошлом веке его штурмовал
англо-фран­цузский десант в Крымскую кампанию. В граж­данскую и Отечественную
войны в боях за го­род участвовали значительные силы, его нещад­но бомбили...
   Первая скважина пробурена у поселка Морозовка. Рядом начиналась Бейсугская
коса, ко­торая разделяет море и лиман того же назва­ния. Основание косы узкое,
низкое, какая-то низина. В лихую погоду морские волны пере­хлестывались в лиман.
Сама коса тоже узкая, но длинная, до самой Ясенской переправы, и безлюдная.
Песок, местами скудная раститель­ность и все.
   Ясенская переправа — какое странное назва­ние. Наверное, действительно была
переправа, по обоим берегам причалы... Но зачем здесь пере­права? Прошло
несколько лет, прежде чем кто-то из местных рассказал, что в годы первой
пятилет­ки на Бейсугской косе прокладывали железную дорогу, которая должна была
связать П.-Ахтарск с Ейском. Причем такая деталь — ту низину у основания косы
пытались засыпать, сделать на­сыпь, используя ударный труд, лопаты и тачки. Но
сколько ни старались — море смывало.
   Железная дорога по-над морем из Ахтарей в Ейск?! Но почему бы и нет? Не будем
начинать с египетских пирамид. Вспомним недавнее про­шлое — БАМ. Нет, лучше
Комсомольск-на-Амуре. Еще когда слава о нем звенела, закрадыва­лось сомнение —
ну зачем промышленный го­род среди дикой тайги? Природных ресурсов поблизости не
было... Однако же надо обживать тайгу, да и порт, выход в океан. Но когда узнал
из записок Невельского, что дельта Амура и прилегающие воды Татарского пролива
абсолют­но непроходимы для судов... Выходит, город в тупике и БАМ туда же.
   Одну из скважин бурила бригада В. А. Рылина недалеко от Должанской. Буровая
находилась почти во дворе колхоза. Рядом грандиозный под­вал, в котором
изготовляли и хранили вино. Хозяева подвала оказались людьми очень доб­рыми и
гостеприимными. В хате, где квартиро­вал Рылин, стоял незамысловатый чайник —
сколько бы из него ни пили, он всегда с вином. Прикладывался и я к этому
знаменитому чайни­ку, кроме того провел несколько часов в подва­ле. Думаю, что
это была хоть и отдаленная, но самая посещаемая буровая.
   Море и рыба. Рыбы было много, но ее не­рест и лов совпадали по времени с
периодом бездорожья. Подъехать к берегу можно было только вездеходом, и то не
всегда, лучше трак­тором. Берег и подъезды пыталась контролиро­вать
рыбинспекция. Но тогда, как и теперь, ох­ранители не могли устоять против водки.
Буро­вики, что работали у моря, доступ к рыбе име­ли. В. Евстратов о своей
рыбалке рассказывал примерно так: в резиновых сапогах входил по щиколотку в
воду. Подобно бесстыжим сочинским курортникам, рыбье племя скопилось у бе­рега,
бездельничало, не реагировало на присут­ствие постороннего. Приглянувшейся
рыбине помогал выбраться на сушу с помощью петли из тонкой проволоки, надеваемой
прямо на на­хальную рыбью морду. Другие рыболовы пред­почитали сети.
   С годами дорог становилось больше, а рыбы меньше. Но еще (кажется, в 61-м)
после хру­щевской денежной реформы в Морозовке я подошел к бригадиру и вручил
ему новенькую купюру достоинством 25 р. Он предложил выб­рать любого осетра.
Рыба подавалась из мотор­ной посудины прямо в цех по транспортерной ленте. После
некоторых сомнений выбрал одну. Отрубили голову, вспороли брюхо — 8 кг чис­той
икры.
   Глубины наших разведочных скважин зави­сели от глубины залегания нижнемеловых
гори­зонтов. Большой кубанский газ из Нижнего Мела. Кстати, а что же ниже? Ниже
должны быть юрские отложения, но их нет, не представ­лены, или есть, но
незначительные по мощнос­ти. Еще ниже — непонятно что. В силу каких-то
грандиозных катаклизмов осадочные породы перемяты, перепутаны, иногда напоминают
спрессованное крошево. Толща немая (отсутству­ет определяющая возраст
макрофауна) и бес­перспективна для поисков нефти и газа. Эти породы называли
тогда палеозоем, позже их от­несли к пермотриасу. Достигнув палеозоя, бу­рение
прекращали.
   Газ не просто в пористых породах. На рав­нине благоприятными для скопления
газа счи­таются пологие поднятия (антиклинали). Место­положение этих подземных
структур определя­ют геофизики-сейсмики, а мы бурим. Чтобы разведать структуру,
нужно пробурить несколь­ко скважин (два поперечных профиля). Мы же часто
ограничивались одной скважиной, хотя сейсмики указывают структуру
приблизитель­но. Наши скважины оказались безрезультатны­ми. Объем бурения
конторе уменьшили, участ­ки ликвидировали, меня перевели в ПТО стар­шим
инженером.
   * * *
   
   РАБОТА В ПТО
   
   Мой приход в ПТО (производственно-технический одел) совпал с многочислен­ными
кадровыми перестановками. Директором конторы стал Г. С. Мнацаканов, главным
инже­нером А. Н. Костыркин, начальником ПТО А. Потоцкий. Было немного досадно —
почему Потоцкий, а не я. Казалось, что бурового опыта у меня больше. Но и
Алексей работал прора­бом, потом начальником участка бурения. Он тоже из тех,
кто долго служил в армии. Ему не пришлось быть рабочим, конфликтовать с
на­чальством... Взаимоотношения с руководством зрелые, сдержанные... Да,
наверное, он больше подходил для должности начальника. Еще в от­деле старший
инженер-технолог Ю. Комнатный, механик И. Гагай и А. Бражников. В конторе два
Бражниковых. Один — главный механик и друг, второй совсем молоденький, что в
нашем отделе, и оба Сан Санычи.
   Авторитет кадровых буровиков в моих гла­зах оставался высоким, но с опытом
стал заме­чать, что многое ранее казавшееся ясным и оче­видным, не является
таковым. Что-то хотелось осмыслить, улучшить, уточнить.... Но, находясь
постоянно в деле, в пути, в заботах, до этого "что-то" не доходили руки. Вот
почему работать в ПТО пошел с охотой.
   ПТО, конечно же, не кабинет для размыш­лений. Тогда в конторе еще не было
технологи­ческого отдела, инженерно-диспетчерской служ­бы и вообще управленцев
было немного. Инже­неры ПТО принимали сводки, оперативно конт­ролировали работу
буровых бригад да и всех подразделений конторы. Здесь же писались пла­ны на
сложные и ответственные работы, гото­вились приказы и многое другое. Сотрудники
ПТО часто бывали в бригадах — на забуривании нулевок, спуске колонны, с
проверкой тех­ники безопасности и технологической дисцип­лины.
   В начале 60-х сверху и на местах было отда­но должное или, по-другому,
обращено внима­ние на организацию производства и состояние соответствующих
документов. В конторе мы пытались определить, кто что должен делать. Из
объединения пришла бумага, перечисляющая обязанности бурмастера. Нужно сказать,
что тогда слова "обязанности" и "права" редко со­седствовали. И еще: тот, кто
перечислял обязан­ности, не задумывался (это и в голову не прихо­дило), а
сколько времени нужно, чтобы их вы­полнить. И я пытался совершенствовать
доку­менты, считал это дело нужным, важным. Те­перь думаю — что толку в
уточнении обязанно­стей? Объем выполняемой работы зависит боль­ше от себя
самого. У меня всегда было много работы, на любой должности. В то же время
некоторые другие, с обширными обязанностя­ми, бездельничали. Профессиональными
сачка­ми называл таких Виктор Виламов...
   Наконец кго-то влиятельный посмотрел в проти­воположную сторону. Были выданы
точки на Брюховецкой площади, что южнее Каневской. Скважи­ны здесь были немндго
глубже и сложнее. Проект­ные глубины 3200—3500 м, промежуточная колонна на 2500
м. Промежуточная колонна и ее секцион­ный спуск — дело для меня новое. Я активно
уча­ствовал в составлении планов, в подготовке ствола и самой буровой к спуску
колонны. Я вообще активно работал — всегда в курсе текущих дел, часто бывал на
буровых... Сам себе казался уже довольно опыт­ным и нужным. Круг моих интересов
не ограничи­вался злобой дня. Ниже привожу некоторые про­блемы, которые пытался
решить. Ну а откуда бра­лось на все это время? Работал столько, сколько хва­тало
сил, не считаясь со временем. Ну а с началь­ством как? Да так, вроде нормально.
Мне редко что-либо поручали, я сам себе находил дело. Не ругали, но и не
хвалили.
   * * *
   
   ЗАКОН ГУКА
   
   Еще в школе на уроках физики мы знакомимся с зако­ном Гука, из которого
следует, что (в пределах упругости) удлинение металлического стержня
пропорционально при­ложенной силе, длине стержня, обратно пропорционально
площади сечения и коэффициенту (модулю Юнга).
   Думалось — и не только стержня, но и резины. Как бывший владелец рогатки
убеждался в этом многократно. Гук и его закон утверждают очевидное. Тоже мне
ученый! Ньютон — другое дело. Позже узнал, что оба ученых жили примерно в одно и
то же время, оба исследовали взаимо­действие тел в зависимости от массы и
расстояния. Гук оспаривал приоритет Ньютона в открытии закона Всемир­ного
тяготения.
   В быту упругих деформаций металла мы не замечаем, но в технике, особенно в
бурении, они становятся нагляд­ными, значительными. Речь идет не только о
линейных де­формациях, но и кручения, изгиба. Меняются расчетные формулы, но
закон пропорциональности соблюдается.
   Под действием растягивающей нагрузки прихваченная бурильная компановка может
удлиняться на несколько мет­ров, а при разгрузке сокращаться. По удлинению (и
дру­гим параметрам) определяют глубину прихвата. При попытке освободить
прихваченный инструмент вращением (отбивка ротором) набирается "пружина" 6—9
оборотов на каждые 1000 м свободной части труб (предельное число оборотов для
диаметра труб 140 мм). Под действием внут­реннего давления трубы упруго
увеличивают свой объем, а при "стравливании" отдача жидкости может достигать
не­скольких сотен литров.
   Наблюдая аварийные работы, заметил: трубы более высоких марок стали набирают
меньше оборотов "пружи­ны" при тех же крутящих моментах. Аварийный мастер был
полностью со мной согласен. А как же закон Гука?
   Однажды удивился, даже изумился... К нам поступили импортные высокопрочные
трубы из стали Р-110 диамет­ром 114 мм. Собранные в свечи и установленные в
вышке за рабочий палец (слегка наклонно) они почти не прогиба­лись. Для свеч из
менее прочной стали "Д" необходим вто­рой промежуточный палец — настолько сильно
они выгибались. А как же закон Гука? Здесь явное противоречие. Зависимость как
бы молчаливо утверждает, что все стали деформируются одинаково при одинаковых
нагрузках.
   Позже понял — Гук ни при чем. Корректировать фор­мулу для различных марок
сталей дело практиков. В те вре­мена поправочных коэффициентов не было.
   Чтобы прояснить данный вопрос, стал просматривать сертификаты (сотни
сертификатов!), которые поступали с трубами. В них приводились данные испытаний
образцов металла на разрыв. Ответа не нашел. Но выявилась новая для меня
особенность. В бурении для труб использовались стали с пределом текучести от 40
до 85 кг/мм2 (ст. Д, К, Е, Л, М). Представлялось, что стали с большим пределом
те­кучести требуют и больших усилий для разрыва (предел прочности). Нет, не
совсем так. Легированные добавки уве­личивают лишь предел текучести, приближая
его к преде­лу прочности, который для названных сталей мало меняется.
   
   ЗАМКОВЫЕ РЕЗЬБЫ
   
   Качество новой резьбы можно проверить калибром. Но в процессе эксплуатации
резьба изнашивается, профиль ни­ток меняется и калибр уже ничего не дает. При
посадке ко­нуса резьбового соединения в муфту между торцами остает­ся зазор.
Этот зазор и число оборотов при последующем свинчивании в значительной мере
характеризуют состояние резь­бы. В новом соединении зазор большой, иногда вдвое
боль­ше, чем в изношенном, и число оборотов в таком же соотно­шении. Но где же
тот предел, после которого резьбу следует браковать? Не находя ответа в
инструкциях и справочниках, обращался ко многим опытным буровикам, но и они
ничего определенного не отвечали. Резьбу браковали визуально, без количественной
оценки. Такое положение дел мне не нрави­лось. Время шло, и мои молитвы дошли до
Бога. Кто-то из треста прислал инструкцию. В ней приводились минимально
допустимые зазоры и числа оборотов при свинчивании для наиболее распространенных
замков 5-ЗШ и 4-ЗШ, как раз то что надо. Но инструкция ветхая, изданная в
Грозном до вой­ны, без подписи и утверждения. Полагаться на приведенные цифры
было рискованно.
   Сбор собственных данных потребовал много времени. Вышеназванные зазоры и
обороты замерялись при спусках инструмента и при сборке новых комплектов. Многие
сотни замеров. Цифры, приведенные в грозненской инст­рукции, подтвердились,
правда, с некоторой корректиров­кой. Уже работая в Темиргоевке, составил
рекомендации по выбраковке бурильных труб и замков. Позже эти реко­мендации
молчаливо признал технический отдел треста и размножил их на машинке (тоже без
подписи и утвержде­ния).
   Мои потуги упорядочить выбраковку замковых резьб могут показаться архаичными.

   В конце 60-х в ГДР немецкие буровики рассказывали: в Европе были две фирмы,
занимавшиеся проверкой бу­рильных труб, — западногерманская и французская. После
конкурсных соревнований проигравшая французская фирма самоликвидировалась. Мне
довелось наблюдать работу по­бедителей. На стеллажах — уже видавшие виды
комплек­ты американских труб. Ими предстояло бурить на глуби­нах 5000 м и более.
Два старичка старательно очищали резь­бы и проверяли их исключительно визуально.
Уже были известны многие виды дефектоскопии, но их опытный глаз оставался самым
надежным инструментом. Последующую безаварийную работу фирма гарантировала.
   
   ТАЛЬКАНАТЫ
   
   Однажды Сан Саныч-младший Бражников принес в отдел справочник Брентли. Ох уж
эти американцы! Пишут не по-нашему. Нет, это не директивные указания, упаси
Боже. Автор рассуждает в кругу коллег, ненавяз­чиво советует. Особенно
заинтересовал раз­дел, освещающий отработку талевых кана­тов. Тальканаты —
темное место. Единствен­ное, что фигурировало в наших наставлениях, — критерии
выбраковки и допустимый коэффициент запаса прочности.
   Тальканаты предназначены для оснастки тале­вой системы. Проволочки свиты в
пряди, а пряди в канат. Проволочки — из стали высокой прочности. Износ каната'
определяется по количеству порванных проволочек на длине шага свивки. Наиболее
распространены канаты диаметром 28 и 32 мм. Длина каната, необходимая для
оснастки — 5x6 (пять роликов на талевом блоке, шесть на кронблоке) поряд­ка 500
м, а если вышка высотой 53 м то -700м. Прочность каната на разрыв указана в
паспорте (обычно в пределах 60—80 т).
   Писалось (у Брентли), что по длине оснастки канат работает в разных условиях.
Одни его участки подвержены большему количеству пе­регибов на роликах талевой
системы, другие меньшему. Те, что большему — срабатываются быстрее, они и
определяют продолжительность эксплуатации каната •— ресурс. Но если канат
периодически перепускать (вырубая куски со стороны ходового конца), то можно
добиться равномерного его износа и этим значительно увеличить его ресурс.
Большинство буровиков предпочитает именно такой метод — метод рав­номерных
перепусков. Приводились данные по отработке.
   При каждом спуско-подъеме инструмента производится работа (в
тонно-километрах), ко­торую легко посчитать. Суммируя эту работу, можно оценить
успешность эксплуатации кана­та и планировать перепуски. Сам способ под­счета
работы универсален, не зависит от типа вышки и оснастки.
   Да, но американцы использовали длинные ка­наты (в бухте порядка 1500 м), у
нас же в те вре­мена бухта не на много превышала длину оснаст­ки (на 100—200 м).
С перепусками не разгонишь­ся. Все же попытаться упорядочить отработку ка­натов
стоило. Для начала неплохо бы узнать — каков ресурс наших канатов? Сколько они
выра­батывают тонно-километров? Доброжелателей или сочувствующих в этом
начинании не было, пуб­ликаций по этому вопросу тоже.
   Передо мною "Технический листок" Крас­нодарского совнархоза за август 62-го
года. Публикация озаглавлена "Эксплуатация талевых канатов длиной 850 м и
более". Четыре стра­нички и моя подпись. Я посчитал отработку 12 талевых
канатов, определил их среднюю "рабо­тоспособность" и выдал прогнозный ресурс в
зависимости от длины бухты (он оказался крат­но меньше того, что у Брентли) и
выдал реко­мендации по перепускам. Материал послал в журнал, но через длительное
время он почему-то оказался в "листке". В конторе "рекоменда­ции" никто не
утверждал, но, отпечатанные мною на машинке, они разошлись по буровым вместе с
графическим приложением для опре­деления работы за каждый спуско-подъем. До
"рекомендаций" к отработке канатов относились прохладно. Иногда канат плохо
наматывался на барабан лебедки, "резал" нижележащие ряды, "бился" на переходах
из ряда в ряд. Его бы пе­репустить или перемотать первый ряд, но бу­рильщик, в
погоне за сдельными часами, этого делать не спешил. Теперь положение
измени­лось. Контроль даже сам по себе имел положи­тельный эффект. Кроме того,
накапливались данные для совершенствования методы.
   В последующие годы по воле судьбы и на­чальства я оказывался то бурмастером,
то на участке, но о канатах не забывал, они продол­жали меня интересовать. Длина
поставляемых канатов увеличилась, возможности для их раци­ональной отработки
улучшились. Те бригады, которые придерживались методики равномер­ных перепусков,
получали хорошие результаты. В целом контора повысила эффективность от­работки
канатов, однако, хотя и редко, встреча­лись результаты еще более высокие, причем
в бригадах, которые игнорировали равномерные перепуски. Но об этом потом.
   * * *
   В ГОРОДКЕ ГАЗОВИКОВ КОНЦА 50-ЫХ.
   
   Городок газовиков хорошел. Барачные строения из досок вытеснялись кирпичными,
улицы покрывал асфальт, саженцы превраща­лись в деревья. Мы уже жили в кирпичном
доме. В этом же доме, но с противоположной стороны — семья Писаревских. У
каждого свой двор с са­дом. Хорошая квартира, даже роскошная — три комнаты,
кухня, веранда, вода и туалет рядом, во дворе. По привычке мы жили в одной
комна­те, а остальные... тоже нужны. В зале стоял раз­движной стол, за которым
могло разместиться человек 15, а то и больше. Наши друзья — в таких же домах.
   Однажды здесь, в эту квартиру вбежала доч­ка - взволнованная, глаза широко
раскрыты — и к Кларе:. "Ах, мамочка, если бы ты только знала!"... В другой раз
за обедом с серьезным ви­дом изрекла: "Я кушать не люблю". Дочка Ната была уже
большая, посещала садик. Ее выска­зывания запомнились, они употребляемы мною и
теперь, в разговоре с Кларой, но говорю их как бы от себя.
   В праздники и по случаю собиралась компа­ния. Среди завсегдатаев семьи
геофизиков — Зоя и Виктор Писаревские, Люба и Николай Войтенко, и буровиков —
Дина и Юрий Ком­натные, Валя и Александр Косгыркины, Люба и Александр
Бражниковы, Зоя и Владимир Балакший, Оля и Юрий Гринченко, Георгий Мнацаканов...

   Вначале наши милые жены готовили просто еду-закуску: рыба, мясо, икра,
пироги... Но каждой хотелось удивить гостей чем-то своим, осо­бенным. Как-то,
начитавшись кулинарных ре­цептов, Клара приготовила мясо в луковым со­усе вкуса
необычайного. Мы ели, восхищались, вспоминали Аргентину с ее знаменитой
говяди­ной. Дина Комнатная славилась беляшами, Ва­лентина Костыркина —
пельменями... Слух о наших застольях достиг Краснодара. Столичные гурманы
усомнились в кулинарных способнос­тях провинциалов и прислали специалиста по
ракам. Действительно, раков у нас было много, но варили мы их без должного
умения. Оказы­вается, юшка-бульон, в котором варят раков, имеет большое
значение, да и есть их надо уметь. Теперь, вслед за спецом, принимаясь за рака,
отламывали клешню, выпивали через отлом юшку... Почему-то считается, что раки
хороши с пивом — они хороши и с водкой.
   В компании традиционно все чувствовали себя предельно раскованно, весело и
сколько бы ни пили, сколько бы ни танцевали — скандалов не случалось.
   На рубеже 60-х в магазине "Культтовары" появился телевизор "Рекорд". Раньше
всех его купил Ю. Комнатный, а за ним и все остальные жители городка или хотя бы
те, которые счита­ли себя людьми прогрессивными. Владельцы объединялись и
помогали друг другу ставить антенну, которая представляла собой 15—17-метровую
мачту из остродефицитных насосно-компрессорных труб с алюминиевыми трубоч­ками
на конце. Городок того времени — лес те­леантенн. Думалось — сколько труб! А
ведь их в магазине купить нельзя...
   Переключателя диапазонов телевизор, кажет­ся, не имел. Телестанцию
приходилось искать по всему необъятному эфиру, вращая ролик настройки по
аналогии с радиоприемником. Рет­рансляторов еще не было. Мощная по тому вре­мени
телестанция находилась в Ростове. Ее-то и пытались ловить. Изображение, да и
звук, появ­лялись иногда. Изображение нечеткое, смутное, сквозь частый "снег"
помех. "Рекорд" отличал­ся еще и тем, что, бродя по эфиру, можно было встретить
четкое изображение зарубежной жизни, но без звука или звук без изображения,
ус­лышать разговор по радиотелефону и другое, разное, неожиданное. Вечером у
телевизора не­которые сидели по часу и больше. Сносное изоб­ражение
воспринималось как чудо. Никто не жалел, что потратился на телевизор.
   Среди охотно читаемых были наши писате­ли — Дудинцев, Гранин, Нагибин,
Искандер. И зарубежные — Фейхтвангер, Ремарк, Стефан Цвейг... Читал немного,
всего несколько книг в год, и периодику. Мы с Кларой получали "Изве­стия",
"Литературную газету", "Новый мир", "Иностранную литературу", "Огонек", "Науку и
жизнь", "Бурение", "Работницу", "Крестьян­ку". И наши друзья выписывали примерно
столько же. Газеты и журналы стоили дешево.
   Читать приходилось нерегулярно, урывками и не все. Длинное, медлительное,
малоинформа­тивное не шло. Привлекали публицистика, до­кументальная проза,
мемуары, научно-популяр­ные статьи, путевые заметки... Теперь СМИ пе­реполнены
публикациями такого рода, тогда же они встречались не часто и если в журналах,
то мелким шрифтом.
   Кстати, о путевых заметках. Пожалуй, стоит вспомнить о чешских журналистах
Зигмунде и Ганзелке. На своей "Татре" они колесили по экзотическим местам
планеты. Их публикации-репортажи печатали во многих странах. Они как бы
приблизили к читателю мир, сделали его по­нятней и интересней. Но вот
путешественники в СССР: Дальний Восток, Сибирь... И что харак­терно — места, где
они бывали, постоянно фи­гурировали в нашей прессе, но оказалось, что мы о них
мало знали. Авторы смогли увидеть окружающее глазами неискушенного человека. Все
оказалось новым, любопытным. И еще: наши журналисты в той же Сибири старались
уйти от специфики производства, бытовых проблем, предпочитая пафос и даже при
этом многое ис­кажали, путали. Специалистам и людям местным читать такое было
невозможно. Публикации че­хов восхищали ясностью, простотой и, как ни странно,
компетентностью.
   * * *
   
   РЕОРГАНИЗАЦИЯ КОНТОРЫ
   Осенью 62-го, как-то неожиданно для меня, стало известно, что в связи с
сокращением объе­ма работ нашу контору ликвидируют. Большин­ство управленцев
получило назначение во вновь образуемую Тихорецкую контору бурения. Ее
формировали не на пустом месте: директор, бригады и обслуга — из Березанской
разведки. И в Каневской будет продолжено бурение, но силами разведки. Вслед за
сообщением очень организованно и оперативно контору покинули все, кто руководил
мною, а также начальники отделов и служб. Большинству уехавших пред­ложили те же
должности, а некоторым — более высокие. Так, мой непосредственный начальник
Алексей Потоцкий стал директором Армавир­ской конторы бурения. Я же остался
невостре­бованным. Мне казалось, что корабль, корабль моей судьбы, ушел, а меня
забыли, бросили на пустынном берегу. Я приходил на свое рабочее место, но не
знал, кто я — моей должности в разведке не было. Начальник разведки и стар­ший
инженер еще не появлялись, их фамилии еще не были известны. Интуиция
подсказыва­ла, что теперь мною будут руководить люди с меньшим стажем и опытом,
чем у меня. Поло­жение усугублялось тем, что Каневская геофи­зическая база
(участок) тоже подлежала ликви­дации, .и Клара остается без работы.
   Бригады продолжали бурить, а я находился как бы во сне, в дурном сне, работу
не замечал. Однажды вечером позвонил Новосельцеву. Рас­спрашивал его о жизни и
делах, но он понимал, что интересуюсь другим.
   — Знаю, знаю — тебе, конечно, нужна квар­тира в Краснодаре. Тяжелое дело, но,
пожалуй, у нас в разведке шансы на получение квартиры наибольшие.
   В то время некоторые кадровые буровики и руководство уже имели квартиры в
Краснода­ре. Краснодар — центр, и из него добраться до любого места работы
проще.
   — Ну что ж, — продолжал Новосельцев, — переходи к нам.
   Легко сказать, но сделать, видимо, непросто. Вакантную должность для меня
никто не пре­дусматривал. Все же Новосельцев изыскал воз­можность и пригласил
меня начальником Ладож­ского участка.
   * * *
   
   В ТЕМИРГ0ЕВСКОЙ
   
   В 62-м Темиргоевская разведка работала пя­тью бригадами. Бурили на площадях
Некрасов­ской, Юбилейной, Темиргоевской, Ладожской и некоторых других. Глубины
скважин 3800—4500 м, плотность буровых растворов 1,40—1,50. На пе­речисленных
площадях получили газ. Скважи­ны — самые высокодебитные в крае.
   Контора разведки, общежитие и промбаза на окраине станицы — все из
силикатного кирпи­ча, сделано основательно и с размахом. Такое пришлось видеть
впервые.
   Руководил разведкой А. Новосельцев, старшим инже­нером был М. Карнаух,
старшим геологом — Е. Батвиновский. Руководители служб и цехов — М. Прокопенко,
Миляев, В. Полтарак, Н. Демешко, Н. Ясельская, а также В. Репа, И. Прошунин, Г.
Дьяков. Бурмастера — Н. Гуща, Б. Озеров, В. Ториченко, И. Коврижко, Н.
Иванченко, Батин, вузовский диплом, по-моему, был только у Ботвиновского.
   
   Мой участок. — две скважины  1 и  2 Ладожские. На обеих уже спущены
техничес­кие колонны, забои больше 3000 м. Бурение шло трудно, особенно на 1-м
номере. Стенки сква­жины осыпались, спуск и подъем инструмента сопровождался
посадками, затяжками, проработ­ками. Осложнялся ствол и во время бурения. В
таких случаях следовало, в первую очередь, об­ратить внимание на буровой
раствор. Обраща­ли, добиваясь химообработками хороших пока­зателей по вязкости,
сдвигу, водоотдаче. Утяже­ляли раствор до верхнего предела плотности,
предусмотренного геолого-техническим нарядом. Но осложнения не прекращались.
Случались и поглощения. Закачиваемый раствор не выходил из скважины, но уровень
не падал, оставался на устье. Однажды, по поручению старшего инжене­ра Карнауха,
на буровую приехал аварийный мастер Н. Гуща.
   Михаил Карнаух — опытный буровик, говорят, ему покровительствовал сам А. К.
Караев. Мне он показался молчаливым, неулыбчивым. Встречались редко и почти не
разговаривали. Разве? что... Однажды на совещании я выс­казал свое мнение — он
попросил аргументировать его конкретными примерами.
   Начался подъем инструмента и сразу же за­тяжки. Аварийный мастер пожелал
стать за тор­моз. Я наблюдал издали, не входя в буровую. Он тащил очередную
свечу, но вынужден был пре­рвать подъем из-за затяжки. Пытался вращать
инструмент, но набиралась пружина. Смайнывал инструмент, и все повторялось
заново. Поупражнявшись минут двадцать, отдал тормоз бурильщику. Поднять
инструмент все же было можно, но разве это подъем? Думалось: техно­логи должны
предложить меры, позволяющие нормализовать ствол. Сказал об этом Гуще. Он нехотя
согласился: да, ствол, конечно, осложнен, так и доложу Карнауху.
   На скважине  2 тоже посадки и затяжки, но к ним относились хладнокровно.
Осложнён­ные интервалы, не прорабатывая, нахально про­пихивали инструмент к
забою, что, конечно, опасно, явно нарушались "Единые технические правила на
ведение горных работ". На этой бу­ровой бывал реже, глядя на дрилограммы, ругал
мастера. Мастер молчал. Возглавлял нарушите­лей бурильщик Юрий Семенцов, в
недавнем прошлом бурмастер, характер крутой. Он влиял на бригаду и мастера. Как
я считал, дурно вли­ял. Но скважина бурилась довольно быстро.
   На 1-м номере мастеровал Иван Коврижко,на 2-м — Николай Иванченко, оба из
буриль­щиков, скромные, послушные. Мне казалось, что их организаторские
способности не столь высо­ки, как, допустим, у С. Слюсарева или В. Рылина, но
буровики их слушались, да и упрекать их было не за что. Здешняя обстановка
отличалась от той, что была в Каневской. В районе несколь­ко хороших гравийных
дорог. Гравийки и к каж­дой буровой, и на самих буровых подъезды и подходы
покрыты гравием. Зимой грязь не да­вит, не угнетает, транспорт работает
нормаль­но. Оказывается, рядом, за Кубанью, под лег­ким слоем почвы мощные
отложения гравия — бери сколько хочешь.
   Бригады укомплектованы полностью. Помбуры работящие, сравнительно
покладистые. Как объяснил А. Новосельцев, в районе избыток ра­бочей силы.
   Первое время у И. Коврижко был поммастер (ввели такую должность для молодых
спе­циалистов). Назовем его Юрий Сиденко. Нор­мальный парень, сын очень
известного на Куба­ни председателя колхоза. Вот уже скоро год, как был в
разведке, но мастером его не ставили. Да и как поставишь? Вышеназванные мастера
не просто приходили или приезжали на работу — они жили в работе. Недели две на
буровой круг­лосуточно. Потом на побывку домой дня на че­тыре в Ильскую или Н.
Дмитриевскую. И снова все повторялось. Кроме того, мастер, да еще молодой,
всегда должен быть готов к тому, что его унизят, обругают, накажут, снимут... И
если все сносить безропотно, могут восстановить че­рез время. Вписаться в такую
жизнь непросто, да и стоит ли? Наверное, с помощью отца Юрий ушел в науку, но и
там еще долго сказывалась Темиргоевская — не мог почувствовать себя пол­ноценным
человеком.
   * * *
   
   НЕЛИДОВ
   
   На тампонажном агрегате двое в брезентовых робах — Анатолий Нелидов и его
напарник. У Ана­толия широкое лицо, взгляд спокойный, смелый. Снимок поздний, но
знакомство наше давнее.
   1962 год, буровая 1-я Ладожская. Забой поряд­ка 3500 м. Зима, снег с дождем,
слякоть. В пол­ночь заступала вахта Нелидова. Предстояло утя­желить раствор по
циклу и поднять инструмент для смены долота. Дал задание и пошел отдыхать в
будку. Сам я на участке недавно, людей знал плохо, мастера отпустил домой на
побывку. Дума­лось — выполнят ли задание? Утяжелителя оста­лось мало, лежит он в
самом конце площадки, носить тонн 10 носилками. Да и подъем непрос­той — ствол
осложнен затяжками.
   Сомнения оказались напрасными. Утром, к смене, вахта заканчивала мыть пол в
буровой. Инструмент стоял за пальцем.
   — Ну что, досталось? — спросил я.
   — Да, пожалуй. Но мы завели трактор (трак­тор на буровой был, но без
тракториста), сдела­ли настил на форкопе трактора и подвозили ба­рит
(утяжелитель) к гидросмесителю (механизм для ввода утяжелителя в буровой
раствор).
   Затяжки при подъеме Нелидов умело пре­одолел, снижая скорость, иногда
останавливал подъем и проворачивал инструмент на клиньях. Он как бы чувствовал
скважину, в сложных си­туациях действовал решительно и грамотно.
   Иногда встречается человек, который сразу же производит хорошее впечатление.
Симпатичен, рас­полагает к доверию и дружбе, с его мнением охотно считаешься.
Внешность и характер от Бога, ничего не надо прибавлять или убавлять. Если он
старший по должности, то руководство получается естествен­ным — без указаний,
замечаний и тем более ругани. Среди кадровых бурильщиков встречаются такие,
Анатолий один из них.
   Первого помбура звали Николай Баранас. Фа­милия вроде бы литовская, но сам
смуглый, чер­нявый, взгляд лихого человека. Напористый, гор­ластый, но дело
знал, работал добросовестно. Многие годы они с Анатолием вместе. Несмотря на
большой стаж, Николай не стремился в буриль­щики, так же как Анатолий в мастера.
Это не ума­ляло их в моих глазах. Я знал немало хороших помбуров, из которых
получились посредственные бурильщики. Каждый хорош на своем месте.
   Постепенно наши отношения с Анатолием теплели, становились доверительными.
Собесед­ника Анатолий предпочитал слушать, если воз­ражал, то толково и не
вдруг. Как-то поведал:
   — Два года назад уволился. Сам знаешь, в бурении работа тяжелая, грязная,
семья далеко. Возле нашей станицы, Новодмитриевской, не­фтяной промысел. Взяли
оператором, поручили обслуживать группу скважин. Вначале нравилось — легко, дом
рядом, но потом заскучал по хлопцам, но настоящему делу. В общем, вернулся.
   Однажды я упомянул о бурильщике, кото­рый никогда не оставлял на забое
шарошек. "Да и я за собою такого греха не припомню", — немного подумав, скромно
заметил Анатолий.
   Судьба развела нас. Анатолий и Николай оказались в бригаде В. Озерова.
Блестяще про­бурена скважина глубиной 5000 м.
   Годы совместной работы в ГДР — и снова врозь. Теперь Нелидов — тампонажник.
Тоже мужская работа, но позволяет чаще бывать дома.
   * * *
   
   БУРОВОЙ РАСТВОР
   
   Так он называется теперь по официальной терминоло­гии. Представление о его
значимости и название менялись: когда-то именовался грязевым раствором, потом
глинис­тым, промывочной жидкостью... Основу раствора состав­ляют вода и глина.
Глина всем известна — из нее делают кувшины и кирпичи. Нет, это не та глина.
Если все много­образие глин расположить в ряд по способности смеши­ваться с
водой и вначале поместить бентонитовые глины, то в конце окажутся каолиновые.
Они-то и применяются для изготовления посуды. Бентонитовые глины (из минера­ла
монтмореллонита) способны в воде (при перемешива­нии) распадаться на мельчайшие
частички (всего лишь на один- два порядка больше молекул) и образовывать
колло­идный раствор. Примером коллоидного раствора в быту может служить кисель.
Крахмал, растворяясь, связывает свободную воду, делает раствор вязким, способным
удер­живать во взвешенном состоянии более крупные частицы, со временем раствор
приобретает упругость, но после пе­ремешивания текучесть восстанавливается.
   Коллоидный раствор — сложная система, подвержен­ная воздействию
физико-химических процессов. Система может быть устойчива, временно сохранять
свои свойства или терять их.
   5—7% хорошей бентонитовой глины способны связать свободную воду и стать
основой бурового раствора, кото­рый содержит и более крупные частицы, а также
утяжели­тель (тонкий помол тяжелых минералов — барита или ге­матита), нефть,
инертные добавки. Качество бурового ра­створа характеризутот его параметры —
плотность, вязкость, водоотдача (содержание свободной воды), статическое
на­пряжение сдвига, которые постоянно замеряют на буро­вой, и ряд других,
определяемых в лаборатории. Заданное качество раствора достигается и
поддерживается путем его обработки химическими реагентами и утяжелением.
   Буровой раствор охлаждает породоразрушающий ин­струмент, очищает забой от
выбуренной породы, препят­ствует проявлению флюидосодержащих пластов и
обруше­нию неустойчивых пород, образует малопроницаемую корку на стенках
скважины... Растворам адресована масса пре­тензий, которые не перечисляю.
Возможность доведения до проектной глубины сложных скважин в первую очередь
зависит от качества бурового раствора. Поддерживать за­данные параметры при
разбуривании солей, воздействии агрессивных флюидов в условиях высоких
температур очень непросто. Проблемами буровых растворов занимается кол­лоидная
химия.
   * * *
   
   Однажды на 1-ю Ладожскую приехали Али Киримович Караев, Алексей Лукич Волик
(из объединения), Николай Александрович Сидо­ров (отдел бурения НИИ), Таисия
Николаевна Резниченко (технолог-химик из нашего трес­та) и устроили совещание.
Слушали мастера, смотрели документы. Решили, вернее, рекомен­довали продолжить
работы по восстановлению ствола проработками и бурить. Ствол со вре­менем должен
нормализоваться. Рецептуру обработки раствора позже должна была прислать
Резниченко. Собственно, ни они, ни Таисия Николаевна что-либо радикальное
предложить не могли. Тогда для обработки раствора мы рас­полагали только УЩРом
(углещелочной реагент), хромпиком, каустической и кальцинированной содой и
известью. Все уже применялось. В кон­це спросили и мое мнение. Что-то не
верилось в нормализацию ствола, но я согласился с реко­мендациями высокой
комиссии.
   * * *
   
   ВОДИТЕЛЬ АНАТОЛИЙ
   
   Жил я, вернее, иногда ночевал на частной квартире в станице Ладожской.
Квартира и ста­ница не приглянулись, не оставили теплых вос­поминаний. Работал
трудно. На участке я и на­чальник, и подменный мастер, хотя, видимо, это не
главное. Отношения с Новосельцевым стали прохладными, отчужденными. Он меня не
да­вил, не упрекал. Я был предоставлен самому себе. И вот с этой свободой, так
ценимой мною ра­нее, я не знал что делать, не видел выхода из осложнений, не
чувствовал себя в своей тарел­ке. За мной была закреплена дежурка — борто­вая
машина ГАЗ-51. Газон и шофер — из Ейско­го автохозяйства. Звали шофера Анатолий.
Тол­ковый, пробивной, в любой компании держал себя умело, по-свойски. После
войны он, как и я, долго служил в армии. Среди моих армейс­ких товарищей был
даже похожий на Анатолия характером, да и внешностью. Я как бы встре­тил дружка,
кореша из юности. В нашем экипа­же я был старшим, но роли менялись, когда я
садился за руль его машины.
   Ездили по участку, в контору — склад, промбаза, свидание с руководством — и
домой на по­бывку. Домой — пару раз в месяц. Однажды во время такой поездки
купили в Краснодаре бутыл­ку перцовки. В кабине находилась сумка с харча­ми,
накануне полученная из Ейска. Там жареная индейка, солененькие огурчики,
пирожки... Все, о чем может только мечтать человек, обреченный на гадюшники
общепита. Выехали из Краснодара уже по темному, моросил дождь, встречные ма­шины
сплошным потоком, асфальт без гравийной отбортовки покрыт слоем грязи. Ширина
дороги позволяла встречным машинам расходиться лишь с небольшим зазором.
Водитель находился в по­стоянном напряжении. Обгонять было еще труд­ней, ехали
медленно. За Тимашевкой (городом Тимашевском) дорога опустела.
   — Ну вот, — с облегчением вздохнул Анато­лий. — Теперь закусим.
   — Стоит ли? — усомнился я. — Доберемся до Каневской, там и расслабимся.
   — Ну нет, давай сейчас, — настаивал Анатолий.
   Раскрыли сумку, достали перцовку, выпили, закусили, закурили. Я сел за руль.
"Права" у меня старенькие, армейские, я их с собой не брал. Да и водил машину
редко, по случаю, и чувствовал себя за рулем не слишком уверенно. Но дорога
пустая, почему бы и не порулить? Вскоре нагнали какую-то машину.
   — Обгоняй, обгоняй! — подбодрил меня Анатолий. Стал обгонять, но
водитель-попутчик не хотел принимать вправо, возможно, и я поосторожничал — в
общем левое колесо сошло с твердой дороги и нас потянуло влево.
   — Через кювет! — быстро скомандовал Ана­толий.
   Перескочили неглубокий кювет. Вышли, ог­ляделись. До асфальта метров 10.
   — Ну и ну! — вздохнул Анатолий. — Не дай Бог инспекция, а от меня пахнет
водкой.
   Достал из кузова длинный буксирный трос, но до дороги все же не хватило.
Дорога как вы­мерла. Но вот со стороны Брюховецкой показа­лась машина, по
сигналу Анатолия остановилась. У водителя тоже был трос, и вскоре мы уже сто­яли
на дороге. Выпачкались грязью, да ладно, дома почистимся. Я снова за рулем,
опять на­гнали злополучного попутчика, опять обгоняли, но на этот раз
благополучно. Брюховецкая, Переясловская, на выезде из которой в свете на­ших
фар оказалась машина и возле инспектор.
   — Стой! — скомандовал Анатолий. Мы ста­ли меняться местами. Наша остановка,
видимо, показалась инспектору подозрительной. Он ос­тановил нас, взял у Анатолия
документы и зате­ял разговор. Верней, он вынуждал Анатолия го­ворить, а сам чуть
ли не к самым его губам при­ближал свой нос. От Анатолия, конечно же, ра­зило
спиртным, но инспектор, видимо, и сам был на взводе, и это затрудняло
экспертизу. Нако­нец он воскликнул: , ,
   — Да ты, кажется, выпил пиво!
   К моему удивлению, Анатолий согласился:
   — Да, действительно, но всего одну кружечку...
   Анатолий был не только водителем, но и об­щественным автоинспектором.
Рассматривая его документы, инспектор сдержанно негодовал:
   — Ну как же так, общественник, наша опо­ра и позволяешь себе такое. Придется
отдать твои документы Петру Петровичу (ейский авто­инспектор). А кто там в
кабине?
   — Мой начальник.
   Инспектор открыл дверцу и осветил меня фонарем.
   — Здравствуйте, начальник! — и покачал головой. — Да вы, я вижу, весь в
грязи! — голо­сом, полным иронии, пожалел он.
   Мне много раз приходилось наблюдать разго­вор райинспектора ГАИ с водителями.
И почти всегда это был короткий, но впечатляющий спек­такль: шоферюга,
оправдываясь, безнадежно врет; инспектор, все понимая, снисходительно
улыба­ется. Ах, люди, ах, людишки! Как же мы все жал­ки, когда наши "права" в
руках инспектора! С каким трепетом ожидаем решения! А инспектор изысканно (или
язвительно) вежлив, благороден и даже почти ласков. Как тут не вспомнить игру
кошки с пойманной мышкой? Некоторые работ­ники ГАИ так вживаются в роль
безупречного рыцаря и играют ее так искренне, что порой сами же готовы поверить
в свое благородство...
   Анатолий просил инспектора, умолял — все без пользы. Тогда Анатолий
переключился на шофера инспектора. Прошло много времени, прежде чем
договорились. Вымотав нервы и вытряхнув из Анатолия всю наличность, доку­менты
отдали.
   Только через несколько километров к Ана­толию вернулся дар речи и он стал
крепко ру­гаться. Зарекался, клялся самому себе, призы­вая в свидетели Бога, что
больше не сядет за руль хмельным.
   Кажется, это была наша последняя совмест­ная поездка в Каневскую. Клара в мое
отсут­ствие погрузила на каротажную машину наше скромное имущество и укатила с
дочкой в Ильскую, к месту работы.
   Через несколько дней, в чайной, что в цент­ре Темиргоевской, заказали обед. Я
пошел к буфету, чтобы взять стакан крепленого вина.
   — Возьми и мне, — как-то быстро и реши­тельно попросил Анатолий.
   Поколебавшись, взял и ему. Пообедали, сели в машину, поехали. Сразу же, рядом
с чайной, поворот, за которым нас остановил инспектор с общественниками.
Анатолий заерзал!
   — Подсмотрели, наверное, суки, как я пил вино.
   Вышел из кабины, отдал документы инспек­тору. Общественники приступили к
осмотру ма­шины. Один из них извлек из кабины неполную бутылку с тормозной
жидкостью и стал нюхать. Толя сразу понял — это не те, кого следует бо­яться, и
понес проверяющего по кочкам за не­правомерное поведение. Инспектор улыбался.
Поехали дальше, жизнь продолжалась.
   * * *
   
   ТАМПОН II ЯКИМОВ
   
   После очередного поглощения на 1 -и Ладож­ской решено было закачать цементный
тампон. Неискушенному буровику такое решение кажет­ся правильным, даже
естественным. Но, как пришлось убедиться, все не так.
   Вначале, как ни странно, нужно избавиться от погло­щения, для чего при спуске
инструмента периодически восстанавливать циркуляцию и снижать плотность
раство­ра. И вот инструмент на забое, циркуляция нормальная, казалось бы, можно
продолжить бурение. Нет, подготовка к тампону только в начальной стадии. К
работе подключа­ются каротажники — термометрия по всему открытому стволу.
Закачка раствора на поглощение — и снова термо­метрия. Сопоставляя термограммы,
определяют место по­глощения. Нужно сказать, что в ряде случаев этот метод не
дает однозначного ответа, но не будем углубляться в под­робности. Потом через
бурильные трубы закачивается це­мент в зону поглощающего горизонта. Задавка
цемента в пласт, подъем, ОЗЦ (ожидание затвердевания цемента), разбуривание
цемента... Целый комплекс работ, включаю­щий несколько спуско-подъемов, и весьма
длительное вос­становление параметров бурового раствора после общения с
цементом. В операции участвуют несколько ЦА (цемен­тировочных агрегатов).
   К середине дня трубы были спущены на за­данную глубину, подошли ЦА и
приступили к обвязке. Не приехал еще старший инженер-технолог — назовем его
Якимовым.
   Не знаю, как давно он в Темиргоевке — год или два? Якимов из Сибири. С его
слов, многие месторождения, сделавшие Сибирь нефтяной, начал разведывать он.
Якимова не спутаешь с каждым всяким. Он рожден руководить и это ясно с первых же
минут знакомства. Ко мне, как и ко многим другим, относился снисходи­тельно,
покровительственно. Обычно в развед­ке технолог фигура не слишком видная, но
Яки­мова видно везде. Буровым мастерам перепада­ло чаще всего именно от него,
Якимова.
   Совещание по итогам работ за месяц вел Якимов, хотя А. Новосельцев и М.
Карнаух при­сутствовали. Характеризуя работу бригад, нели­цеприятно отозвался о
В. И. Озерове, отличном мастере и человеке, его любили все. Якимов да­вил, и
Озеров как-то сник, молча смотрел вниз. Было досадно, обидно за него. Однако
такая роль Якимова, видно, устраивала первых лиц. А. Но­восельцев не вмешивался
в технологию, а М. Карнаух крепко болел и редко бывал на бу­ровых.
   Как-то Якимов в моем присутствии говорил, что руководить бригадами следует
человеку, име­ющему соответствующий опыт. Пальцем не указывал, но выходило, что
он, Якимов, этот опыт имеет, а я нет. Мне же думалось: гонора у тебя много, что
же касается опыта — я еще не убе­дился, что он у тебя достаточный...
   Наконец приехал Якимов. Прошелся по бу­ровой, вошел в вагончик, сел за стол
мастера и стал излагать замечания, касающиеся подготов­ки к операции. Не
нравилось мне это. План ра­бот нужно передавать заранее, а не в последний
момент.
   — Где план работ? — перебил я его. Он продолжал говорить свое.
   — Без плана работ устанавливать тампон не будем, — весьма категорично заявил
я.
   Якимов замолчал, потом вышел и куда-то исчез, уехал на своей машине. Его
ждали час, другой. Я звонил в контору, но там никого — воскресенье. Тогда сам
составил план с расчета­ми и согласовал по телефону с главным инже­нером.
   Перед затворением цемента нужно повтор­но определить поглощающую способность
сква­жины, для чего, с помощью ЦА, задавить в пласт замеряемый объем раствора.
Задавка шла труд­но, давление поднималось и к концу второго кубометра достигло
60 атмосфер. Почему такое?! Три дня назад скважина свободно поглощала раствор
плотностью 1,50, теперь плотность уменьшена до 1,44, значит, поглощение должно
начаться примерно при 20 атмосферах, а уже 60 и все растет. Даже не ясно —
поглощение это или упругое расширение колонны. Больше да­вить не стал, опасаясь
гидроразрыва и катаст­рофического поглощения. При стравливании давления отдача
больше кубометра. Ставить ли тампон?! Ведь поглощения практически нет. Однако
знал, что если откажусь от тампона, бу­дет скандал, руководство меня не поймет.
Опе­рация состоялась. По документам закачали в поглощающий пласт два кубометра
цемента. Думалось: вместо тампона следовало подождать сутки, другие... Первые
мысли — об "отстое", как методе борьбы с поглощением.
   После снижения плотности раствора ствол осыпается меньше, но затяжки все же
есть. С лучшими намерениями плотность увеличивают и все повторяется. О том, что
с повышением плотности осыпи усугубляются, не написано нигде. И это трудно
объяснить. Но практика... Я обратил внимание, что первые скважины на разведочных
площадях обычно бурят на раство­рах с завышенной плотностью и бурят трудно, с
большими осложнениями. Позже, когда пласто­вые давления уточнены и плотность
раствора уменьшена, осложнения прекращаются.
   ...И снова на 1-й Ладожской высокое началь­ство. Сценарий совещания тот же. И
опять в самом конце меня спросили, согласен ли я с рекомендациями. Но здравый
смысл мне изме­нил. Я высказался отрицательно, как бы упре­кал их и себя в
бессилии, неспособности спра­виться с осложнениями. Караева передернуло,
посмотрел на меня (так казалось) с ненавистью. При последующем осмотре буровой
придрался ко мне и устроил разнос. Вечером А. Новосель­цев повез меня в чайную,
накачал водкой и ска­зал, что Караев велел ему меня снять. Теперь считаю такое
решение правильным, я был не на своем месте. Но тогда было обидно, горько,
чув­ствовал себя неудачником, никому не нужным и ни на что не способным
человеком. Сняли так­тично — просто ликвидировали участок.
   Прав был я в своих претензиях к абстракт­ным технологам. Работая в ГДР,
убедился, что есть буровые растворы (рецептура обработок и соответствующие
реагенты), позволяющие нор­мально или относительно нормально бурить
не­устойчивые породы. Но таких рецептов и реа­гентов у нас не было тогда и еще
больше двад­цати лет спустя.
   Прав был Караев — ствол на 1 -и Ладожской стабилизировался, но через
несколько месяцев.
   Правы и буровики, смело, нахально работав­шие в осложненных стволах, не
считаясь с опас­ностью прихвата. Я смотрел дрилограммы по нескольким первым
разведочным скважинам — ужас. При расхаживаниях перо прибора зашкаливало, но
скважины доводили до проектной глубины.
   А Якимов?! Тогда, перед тампоном, он запил и не появлялся три дня. Но все
обошлось без взысканий-замечаний. Говорили, что это с ним не впервой.
   Весной случайно услышал разговор М. Карнауха с кем-то там, наверху, в
Краснодаре. Карнаух убедительно просил выделить, наконец, квартиру в Краснодаре
для семьи Якимова. С горечью думал: а как же я? Как же моя семья? Наверное,
вопрос о квартире для меня никто и не поднимал. А без квартиры что за жизнь? И
до этого разговора знал, что Якимов первый пре­тендент на квартиру. Может быть,
это омрачало наши отношения и, говоря об Якимове, я сгу­щал краски? Конечно же,
Якимову квартира тоже была очень нужна. Видимо, пару лет на­зад, под мощным
давлением жены, он покинул милую сердцу Сибирь и подался в сторону юж­ную
зарабатывать квартиру. Квартиру ждала его семья здесь, в Краснодаре. Позже,
когда квар­тиру получил, как мне кажется, без сожаления оставил ее своей жене,
уволился и улетел в Си­бирь. Необъятные просторы и работа вдали от либерального
начальства среди бичей как раз по его натуре, по душе. И зычный голос при деле.
   Кстати, о запоях... Если верить слухам, то благодаря одному из них, не
полетел в вертоле­те, который разбился. И вообще трудно сказать, во благо те
запои или во вред.
   * * *
   
   ГУЩА НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ
   
   Поселился в общежитии, работать пришлось в конторе под началом Якимова кем-то
вроде инженера ПТО. Однажды подошел Николай Сергеевич Гуща- что-то видок у тебя
невеселый. Выше го­лову, в обиду не дадим. — И дружелюбно улыб­нулся.
   Я осмотрелся. По-весеннему ярко светило солнце, деревья радостно шумели
молодой ли­ствой, все цвело, благоухало. Моя жизнь пока­залась не такой уж
мрачной и безнадежной. Улыбнулся и я.
   Где-то к концу 40-х в отдел кадров конторы пришел молодой демобилизованный
офицер. Воевал, награжден, член партии... Его бы руко­водителем, но в бурении ни
бум-бум. Для нача­ла предложили поработать замерщиком глинис­того раствора. Что
это за работа, он не знал, но вскоре разобрался — замеряли и обрабатывали
раствор женщины, верней, девушки, молодые и красивые. Тогда все были молоды и
красивы.
   Нет, пусть замеряют раствор другие. Пошел ра­ботать к ротору, освоил
специальность помбура, потом бурильщика. Смелых, дерзких, жад­ных до работы и
знаний, было много, но он сре­ди них не потерялся. В числе лучших бурильщи­ков
был послан на курсы мастеров в Грозный. Знания казались такими нужными и
желанны­ми, учились так усердно... Характерная деталь: Н. С. и теперь помнит
поименно всех своих пре­подавателей.
   Мы узнали друг друга в 57-м, в Северской разведке. Н. С. — уважаемый,
признанный бу­ровиками авторитет. Авторитет без позы и чван­ливости — простой,
доброжелательный, всегда готовый помочь ближнему словом и делом.
   С годами люди познают мудрость жизни, меняются взгляды и характер, ищут где
спокой­ней, легче, прибыльней. С Н. С. этого не про­изошло, его не снесло со
стремнины жизни в тихую заводь. Он остался верен идеалам моло­дости навсегда.
   Незадолго до вышеупомянутого разговора Н. С. был избран секретарем
парторганизации. Кто такой не освобожденный секретарь? Часто и густо ставленник
администрации или райко­ма — человек инертный, покладистый, неспо­собный
отстоять правду, защитить обиженно­го. Здесь совсем другой случай. Н. С. не
проти­вопоставлял себя руководству, нет, по-своему помогал. Но на него нельзя
было прикрикнуть, надавить или уговорить его. Он не боялся выс­казать то, что
думает, свои взгляды отстаивал спокойно, настойчиво, смело. С ним нельзя было не
считаться. На такого секретаря и человека можно положиться. Вот почему коллектив
раз­ведки воспринял его избрание как истинную победу демократии и
справедливости.
   Вскоре Н. С. возглавил буровую бригаду. В рекордно короткий срок пробурена
скважина  8 Темиргоевская тогда самая глубокая в Со­юзе — 6011 м. Оборудование
серийное, условия проводки сложные. Потом Пакистан, потом воз­главил
горно-спасательную службу объедине­ния... Я пишу о Н. С. как бы походя, но о нем
можно писать книгу. Дело не в его производ­ственных успехах, хотя они
впечатляют. Заме­чательна его активная жизненная позиция, пре­данность делу,
дружбе, братству. Ну где еще встретишь человека, который в 70 с лишним лет,
возглавляя ветеранскую организацию, регуляр­но посещает своих немощных
товарищей, боль­шинство которых рабочие, живут в различных районах края? Не
просто посещает, но действен­но помогает им, подключив для этого админист­рацию
УБР.
   
   * * *
   
   ЛАБА
   
   Не могу не вспомнить добрым словом Али Киримовича Караева. Теперь жизнь
виделась иначе. Оказывается, Темиргоевская отличная станица — зеленая,
просторная и в то же время уютная. В центре небольшой парк, вечером танцы, рядом
гостеприимная чайная. Как-то ве­чером сидели большой компанией, на столе
за­куска, водка, лимонад и коньячный спирт в бу­тылках из-под лимонада. Веселье
было в полном разгаре, когда в чайную вошел пожилой муж­чина.— Иван Иванович! —
радостно воскликнул Н. С. — К нам, только к нам! Это мой препода­ватель
литературы, — объяснил он мне тихонь­ко. Налили вновь прибывшему водки, он выпил
и стал шарить взглядом, чем бы запить. Под руку попалась бутылка с этикеткой
лимонада. Он на­лил полстакана желтой жидкости. Мы замерли в ожидании
предстоящего. Иван Иванович сде­лал крупный глоток и застыл, глаза поползли на
лоб. Хохотали буквально до упаду...
   Ближе к вечеру, после работы ходили с Н. С. купаться на Лабу. Полноводная в
начале лета, Лаба прекрасна. Мое детство напрямую связа­но с реками, водой. Вода
моя стихия. В семилет­нем возрасте, в Ростове, переплывал судоход­ный рукав
Дона, что разделяет Зеленый остров с Задоньем. Потом Пятигорск, Подкумок...
Подкумок? Разве это река? Да, тогда, в 30-е, это была река, вернее, речка, но
по-своему привлекатель­ная. А еще на речке мельница. Когда она не ра­ботала,
мощный поток воды, направляемый желобом, низвергался в котлован. Высота водопада
метра два. Если отдаться потоку и вместе с ним в котлован, то закружит,
завертит, словно щеп­ку, лишит всякой ориентировки... В считанные секунды
окажешься на большой глубине, но и на поверхность помогут всплыть, вытолкнут
вос­ходящие струи. Нравилось такое купание, нра­вились приключения. Тогда, в
детстве и позже, приходилось купаться со многих берегов. Боль­ше того: чтобы
почувствовать незнакомый го­род или местность, подружиться с ними, мне
обязательно нужно было искупаться в омываю­щих их водах.
   Горные реки — посланцы самой первоздан­ной природы. Кто видел воды Кубани или
Тере­ка вблизи истоков, не может забыть их крис­тальную чистоту, их
непостижимую, неповтори­мую голубизну. Кажется, что вода не отражает небеса, а
сама сияет и искрится. И пока эти воды не загажены, не отравлены человеком,
сохраня­ют способность освежать и лечить не только тела, но и души людские.
   Все же купание в горных реках, только вы­шедших на равнину, своеобразно.
Глубина че­редуется с перекатами, далеко не поплывешь. Лаба отличается — широка
и глубока, плыви сколько хочешь, правда, возвращаться придется пешком.
   Дружеская поддержка Н. С. и Лаба были весьма кстати, но жить в Темиргоевской
при­шлось недолго. А. Н. Костыркин пригласил в Тихорецкую контору мастеровать. Я
согла­сился.
   
   * * *
   
   Б0ТВИНОВСКИЙ
   
   Я не помню нашу первую встречу, но позна­комились мы еще до моего прихода в
Темиргоевскую разведку. Среднего роста, плотный, с карими глазами. Закончили мы
один и тот же институт, но я на год раньше, хотя он по возра­сту старше.
Виделись редко. Отношения с само­го начала дружеские, откровенные. Мне
каза­лось, что первые годы он чувствовал себя в раз­ведке одиноко.
   

   Ботвиновский Евгений Иванович
   
   Как-то разговорились: после армии Евгений Иванович работал шофером где-то в
глуши, ка­жется, в Кизляре. Там же закончил 10-й класс. И я после армии шоферил
и учился. Жилось неплохо, интересно. Нет, Е. И. жилось трудно — полуторка,
гараж, хамовитое руководство... Хо­телось уйти от такой жизни, и он учился.
На­верное, у Е. И. не было бурной шальной молодости, которая не признает
начальства и авто­ритетов. К водке равнодушен. Своим спокойным характером
значительно отличался от Новосель­цева и его окружения. Конфликтов с
руковод­ством не было, но и братских отношений тоже. Можно сказать, что вся
трудовая деятельность прошла в должности старшего геолога развед­ки. С его
участием открыты и разбурены мно­гие известные месторождения. По своей сути Е.
И. добросовестный труженик — всегда он где надо, всегда им все тщательно
продумано и под­готовлено, никаких накладок, ошибок, просче­тов. Такую работу
считали естественной. Его не хвалили, поощряли редко.
   Наверное, я переборщил. Не такой уж он бука. Просто надо было чаще пить с
буровика­ми. Впрочем, мне хорошо было с ним и без водки.
   Работая вместе, мы узнаем характер, привыч­ки и повадки друг друга. Прошлое
заботит мало. Случается, что интересные факты или подроб­ности из жизни старого
товарища узнаем толь­ко на склоне лет, а то и после его смерти.
   Однажды, когда уже стало принято собирать ветеранов перед Днем Победы (90-е
годы), сиде­ли рядом за столом. Я спросил его о войне. Ока­зывается, он был
моряком, оборонял Севасто­поль, ранило, эвакуировали. На траверзе Анапы судно
потопила немецкая авиация. Часа три бол­тался в воде, потом вытащили на борт
шлюпки. Я хотел узнать подробности, но он отвечал вяло, коротко. Тогда я
попытался представить себе происшедшее: с воем пикируют самолеты, пи­кируют
глубоко, почти до палубы, видны мель­чайшие детали самолета и отрывающиеся
бом­бы. Спрятаться, укрыться негде. Самочувствие раненых? Наверное, такое же,
как перед рас­стрелом. Потом вода — холодная и равнодуш­ная, а берег едва
заметен.
   Бульвар в районе "Авроры". У цветника Е. И., жена Клава и сын. На снимке все
улыба­ются. Но в жизни Е. И. улыбался не часто. И ему улыбки доставались редко.
Все же трудная доля у ветеранов... Умер скоропостижно, рабо­тая на даче.
   * * *
   
   ТИХОРЕЦКАЯ КОНТОРА БУРЕНИЯ
   (1963— 1964 годы )
   
   Контора бурила, по-моему, шестью бригадами. Я затрудняюсь перечислить
разведуемые площади — они простирались от Кущевки, верней, от границы с
Ростовской областью и до станицы Кавказской как по одну,так и по другую сторону
трассы Ростов — Баку, значительно (иногда на десятки километров) отклоняясь от
нее.
   Глубины скважин — порядка 1200 м в Кущевском районо и до 3500 м в Тихорецком
и Кавказском районах. Плот­ность буровых растворов 1,20—1,40.
   Контора располагалась за городом. Административное здание, мастерские, склад,
трубная база, гараж, общежи­тия построены заранее. Все по уму, все как надо.
   Руководил конторой Георгий Федорович Крыжановский, главный инженер —
Александр Никитович Кастыркии, главный геолог —Алексей Васильевич Ковтюх, потом
Н. Самохвалов и Андрей Филиппович Ефремснко. Руково­дящие ИТР — А. А. Бражников,
Б. В. Сафразян, Г. Ф. Гоф­ман, Ю. Д. Комнатный, Родичкин, И. И. Клипачснко, С.
А. Рябоконь, В. Г. Конышсв, И. В. Спесивцев, Н. Лысенко... аварийный мастер В.
А. Рылин.
   Мастеровали В. Горшенин, Б. Куприн, Г. Ава-гимов, А. Авакян, И. Трутнев, Н.
Кузнецов, А. Редин, А. Редько, В. Шутов, В. Гуржий...
   В конторе встретили меня радушно, особен­но бывшие каневчане. Понравилась и
сама ат­мосфера: спокойная, доброжелательная. Во вся­ком случае лиц хмурых,
затурканных, озабочен­ных мне не попадалось.
   Поехал принимать буровую. Начальник уча­стка Сергей Александрович Рябоконь
встретил меня тоже очень хорошо. С. А. моложе меня, позже закончил институт, но
успел показать себя умелым организатором, толковым технологом. С людьми держался
уверенно и просто. Его успе­хи заметил даже А. М. Анисимов. При нашей первой
встрече С. А. тряс мою руку и, широко улыбаясь, говорил, что рад работать
вместе, обе­щал любую помощь-поддержку, и, как оказалось, это были не просто
слова.
   Поддержка руководства... Раньше я ее не замечал. Тех, кто оценивал мою
работу, добро­желателями не назовешь. В Каневской получал больше всех взысканий.
Одно время мне их ле­пили одно за другим, за любое незначительное упущение на
участке, при этом в приказах иногда даже не упоминали мастера, в бригаде
которого обнаружены неполадки. Недавно раскрыл тру­довую книжку того периода. В
конце — редень­ко благодарности по случаю праздников. Поду­малось: а вот если бы
вписывали взыскания, то понадобились бы целые тома вкладышей.
   Похоже, здесь, в бывшей Березанской раз­ведке, а потом Тихорецкой конторе,
подобного не происходило. Вузовские выпускники С. А. Рябоконь, В. Г. Конышев, И.
В. Спесивцев, Б. Куприн, В. Горшенин выглядели людьми, ко­торым не приходилось
терять своего лица — пол­ны достоинства и оптимизма.
   Невольно опять затронута тема об инжене­рах и практиках. Учение — свет,
неучение — тьма... О пользе и необходимости образования постоянно писали и
пишут, хотя, казалось бы, этого никто не опровергает. Почему вот уже шесть лет я
не мог почувствовать себя спокойно и уверенно? Однажды подобное, хоть и
недо­лго, но было — в войну, в разведроте. Ядро роты, ее большинство, состояло
из хлопцев крупных, старших по возрасту и с большим боевым опы­том. Кроме того,
хлопцы оказались весьма раз­борчивыми в своих симпатиях и в дружбе. А я, хоть и
пришел после ранения, все же казался новичком. Чтобы самоутвердиться, мне
при­шлось не только воевать не хуже других, но и быть предельно жестким,
неуступчивым при внутренних конфликтах и в разборках между собой. Интересное
время. Тогда я сумел найти себя, стать равным среди достойных. А теперь? Пока я
торчал пять лет в послевоенной армии и еще столько же в институте, где меня
пичкали азами наук, словно птенца червями, мои сверст­ники-практики (или
техники) научились бурить, освоив по ходу дела буровую технику и все, что
необходимо для дела. Кубань нефтегазоносная создана их трудом. И что главное — я
не мог, не получалось работать с такой же отдачей, как у Мусиенко —
Новосельцева.
   От Кропоткина, километрах в двадцати по гравийке, станица Дмитриевская, за
ней буро­вая, на которой предстояло работать. Проект­ная глубина, кажется, 3000
м. Моего предше­ственника отстранили от должности за слабое руководство. О
состоянии дисциплины и настро­ениях в бригаде легко догадаться.
   Немного о станице. О ней остались самые неприятные воспоминания. Грязные
кривые улочки, убогие хаты, ни одного квадратного мет­ра асфальта. Акация
безраздельно господство­вала на улицах и во дворах. В так называемом центре —
чайная-гадюшник, где мы питались. По вечерам пьянки и драки. Однажды пьянь
отлупила даже своего единственного милицио­нера, правда, человека весьма
несимпатичного. Дворец культуры, парк, памятник Ленину — все отсутствовало.
   Квартировал в хате, за ней огород. Не огра­ниченный заборами, огород уходил
куда-то в степь, за бугор. Весной его пахал колхозный трактор, летом зарастал
буйным сорняком. За­чем он? Жители кормились с колхозных полей, брали в меру
своих потребностей. Хозяйка — неряшливая, жадная и хитрая женщина. Хит­рость
легко распознаваемая, как бы прозрачная. Наверное, могла бы послужить прообразом
от­рицательного персонажа в пьесе для юношества. Да и обличие ведьмы.
   В хлеву жила коза. Кстати, о козах. Если из растений станичники предпочитали
акацию, то из животных козу. Эти достойные представите­ли флоры и фауны,
по-моему, могли бы симво­лизировать быт и нравы дмитриевских станич­ников. Да
еще бутылка, заткнутая початком. Да, конечно, с самогоном.
   Теперешние сочтут наивным бытовавшее тогда мнение, что в бурении воровать
нечего, только цемент. Зато цементу уделялось серьез­ное внимание. Предстоял
спуск промежуточной колонны и на буровую заранее завезли 50 тонн цемента. Зная,
как трудно его уберечь, принял, казалось бы, все необходимые меры. При
раз­грузке мешки считали и укладывали в аккурат­ный штабель. Наличие передавали
под роспись. Утром, дня через три, обратил внимание, что верхние мешки лежат
как-то небрежно. Их при­подняли — догадка подтвердилась, ниже нахо­дились мешки
с бентонитовой глиной.— Мы таким штабель и принимали, — оп­равдывалась вахта.
   Почерк профессионалов. Ведь чтобы заме­нить несколько тонн цемента глиной из
сосед­него штабеля, нужно время (не говорю уже о транспорте). В течение
последних ночей зада­ние выполнялось, по дрилограмме никаких ос­тановок. Заело,
хотел во что бы то ни стало най­ти похитителей. Но когда, как мне казалось, был
у цели — засомневался. Дело подсудное. Поря­док надо наводить другими путями.
   Через несколько дней ночью с баритной пло­щадки унесли несколько
водопроводных труб, которыми хотел обвязать глиномешалку.— Я же не сторож,
работаю, — оправдывал­ся верховой.
   В бригаде было несколько уголовников, в ходу лагерные законы. Думалось: все,
что мо­жет исчезнуть, следует хранить на виду, орга­низовать четкую передачу по
смене. Самому не зевать.
   Помбур Третьяк — дерзкий вор, из тех, кого можно подозревать, даже уличать,
но нельзя доказать виновность — отрицал очевидное, гля­дя прямо в глаза. К тому
же страдал запоями. Три дня не являлся на работу. Я предлагал со­бранию дать
согласие на увольнение. Согласия не давали. Третьяк кормил семью, которая жила
здесь же, в станице, на квартире. Жена, симпа­тичная молодая женщина, и трое
хороших, час­то голодных хлопцев. На собраниях Третьяка уже обсуждали не раз.
Говорили и о положительном — между запоями работал энергично, здорово. Тре­тьяк
обещал собранию исправиться. Я требовал гарантии— оставь заявление об уходе,
дату не про­ставляй. Запьешь, отдам заявление в контору.Такое заявление он
написал.
   Моторист Василий. Недавно освободился, привыкал к воле. У второго моториста
забот немного — обслуживает два мотора. В нормаль­ной вахте он как бы резерв
рабочей силы: по­могает на подсобных работах, а при отсутствии помбура стоит у
ротора. Все это не для Василия. Кроме моторов знать ничего не хотел. Ругаться с
уголовником — бесполезное дело, только на­живать врага. Раз или два в неделю
беседовали с ним по-джентльменски.
   — Василий, вчера ты сдал по вахте моторы с неполным уровнем масла в бачках, а
позавчера не помог в буровой. Работа и заработки общие. Надо помогать. Не доводи
дело до взыскания.Моторист слушал, не возражая.
   Василий открыто жил с местной женщиной, которая была старше его, но выглядела
привле­кательно. В свободное время был всегда пьян. Однажды к нему явились
дружки, двое, видимо, из тех, закадычных. Дня через два все трое при­шли ко
мне.— Начальничек, отпусти Василия. Понима­ешь, дело есть.— Так ведь надо подать
заявление, отрабо­тать установленный срок!— Дело не терпит, надо.
   Второй раз пришли с водкой, все по-хоро­шему. Правда, понимая, что пить не
стану, на вьпивоне сильно не настаивали.
   — Послушай, Василий, зачем тебе какое-то дело? Ты сыт, пьян, женщина всегда
сбоку.
   — Да, Алексеевич, наверное, ты прав, жа­леть буду. Но с другой стороны —
надоело тор­чать у моторов.
   Увели его лихие дружки.
   Через какое-то время Третьяк перевелся в Армавирскую контору бурения,
уволился и еще один уголовник без персонального давления с моей стороны.
   Бурильщик Юрий Глазунов. Смотрю дрилограмму. Спуск и подъем долота
сопровож­даются затяжками и посадками.
   — Места затяжек и посадок нужно прораба­тывать, — говорю Глазунову.
   Неожиданно Глазунов резко, с руганью, про­тестует. Действительно, если
осложнения ство­ла связаны с осыпями стенок скважины, то про­работка ничего не
дает. Но причины могут быть разные — сужение ствола, желобные выработ­ки, тогда
игнорировать проработки нельзя, влип­нешь в аварию. Нужно разобраться в причинах
— для этого и проработки. Дело даже не в прора­ботках... В осложненном стволе
вначале нужно быть осторожным: снижать скорость подъема, не доводя затяжку до
опасного предела, если затяжка нарастает, останавливать подъем и про­бовать, как
идет инструмент вниз, провернуть его или пройти осложненный участок с
промыв­кой. Смелая работа потом, когда разберешься что к чему. Говорю это
Глазунову. Он нехотя соглашается, но через день все повторяется в еще более
резкой форме. Подъехал С. А., обсу­дили случившееся. Глазунова перевели на два
месяца в помбуры. Контора прислала соответ­ствующий приказ. Неожиданно (опять
неожиданно!) Глазунов стал возражать против отправ­ки его в другую бригаду:
"Наказание отработаю здесь же". Больше не конфликтовали.
   Лет тридцати, крепкий, стройный, неулыб­чивый. Друзей не имел. Однажды в
буровой так вертанул помбура (парня крупного), что тот едва устоял на ногах. Эту
сцену случайно наблюдал издали. Вахта пожаловалась.
   — Почему ты с ними груб? — спросил я.
   — Эта шайка ничего лучшего не заслужива­ет, непонятно, зачем они в буровой.
   Сделал ему замечание. В автобусе, по пути домой однажды разговорились.
   — Как ты относишься к профессии бурови­ка? — спросил я.
  -- Разве это профессия?
   Оказывается, престижной он считал профес­сию юриста. Позже наши пути
разошлись.
   Здесь я хочу поделиться опытом и мыслями о работе с людьми, которые сложились
тогда, в тех специфических условиях.
   Работа с людьми... Что это такое? Ах да, вспоминается: политзанятия,
задушевные беседы в парткоме. Теперь, сла­ва Богу, от работы с людьми
повсеместно отказались. Но когда она направлена не на достижение политических
це­лей, а для нормализации производственных отношений — без нее нельзя. Там, у
них, этой работе с людьми постоян­но уделяется серьезное внимание. Во многом
преодолены формализм, догматизм, отчуждение.
   Как-то в Темиргоевской разведке Новосельцев пригла­сил на тет-а-тет кадрового
помбура, который стал пить и прогуливать. Знали друг друга давно. Беседа
сопровожда­лась увесистой затрещиной. Помбур перестал прогуливать, авторитет
Новосельцева возрос. Мне же для достижения подобного эффекта приходилось тратить
гораздо больше времени и сил.
   В хорошо сработанной бригаде бурильщики доверяют мастеру, его
профессиональному опыту, согласны с его за­мечаниями, тем уровнем
требовательности, который мас­тер предъявляет бригаде. Одновременно бурильщики
стре­мятся к самостоятельности, ожидают от мастера доверия, уважения, поддержки.

   Нового мастера бригада воспримет охотно, если он соответствует ее
представлениям о хорошем мастере. На­оборот, трудно придется новому мастеру и
бригаде, если нет оснований для взаимного доверия, уважения, понимания.
   В Каневской конторе бурения, да и в Березанской разведке, в основном бурились
скважины неглубокие, до 2500 м. Несложная технология, сдельщина формировали
определенный тип буровика, для которого главное — быстрая результативная работа,
оцениваемая набуренны­ми метрами, количеством спущенных и поднятых свеч... и
всем, что обеспечивает хороший сдельный заработок и "ускорение". То, что
сдерживало эти устремления, от­вергалось, как надуманное, ненужное, вредное.
   А аварии, осложнения? Бывают, но случайность же, как ее избежать?
   С увеличением глубин прогрессивно возрастает веро­ятность аварий и
осложнений. Профилактические провер­ки труб, тщательный контроль за буровыми
растворами, выполнение технологических рекомендаций приобретают все большее
значение. Уровень квалификации и ответствен­ности буровиков должны быть другими.
В противном слу­чае скважину невозможно довести до проекта. Попытки мастера
привести работу в соответствие с этими требова­ниями не всегда встречали
понимание.
   Возникает вопрос: что, темповая работа пришла в про­тиворечие с новыми, более
сложными условиями? Для от­вета нужно иметь в виду: среди многих факторов,
влияю­щих на устойчивость стенок скважин, один из основных — временной. Поэтому
вялое, длительное бурение чревато осложнением. Сосредоточиваться на профилактике
в ущерб углублению —весьма сомнительный вариант. Нельзя про­филактику превращать
в догму. Затраты времени на нее во многом зависят от квалификации, компетенции
буровиков. Высокий темп углубления и одновременно грамотная беза­варийная работа
— основной признак мастерства.
   Однажды в вахтовом автобусе попросил хлопцев пре­рвать игру в карты и
послушать меня. Короткая беседа была воспринята положительно. В дальнейшем раз
или два в месяц по пути на буровую беседовал с каждой вахтой. Темы злободневные
— оценка работы за прошлый месяц, осо­бенности бурения нижележащего интервала,
недостатки при приеме и сдаче смены.,. В начале года бригада принимала
соцобязательства. Среди пунктов были и такие — работать без травм и аварий,
добиться высокого уровня культуры производства... Дань формализму —обязательства
— никто раньше никогда не вспоминал. Во время бесед я затрагивал и ход
выполнения обязательств. Беседы позволяли взгля­нуть на работу как бы со
стороны, осмыслить ее, сближали меня с бригадой.
   Бригадные собрания проводились два, три раза в год. Их надо обязательно было
протоколировать, особенно, если обсуждались вопросы дисциплины. Но как их
запротоко­лируешь? Собрания часто проходят в форме диалога между мастером и
бригадой, выступления похожи на реплики с мест, предложения или претензии. И все
же без протокола нельзя. В нем общественное осуждение и предупрежде­ние лицам,
нарушавшим дисциплину.
   Может показаться, что нарушения (прогулы, попытки работать во хмелю,
Игнорирование правил безопасности и т. д.) носят спонтанный характер. Сегодня
один, завтра дру­гой, и относиться, мол, к ним нужно спокойно, ограничиваясь
замечаниями. Возможно, такой подход у кого-то и; давал положительный результат.
У меня сложились другие представления. Уважающие себя буровики, а их
большин­ство, не прогуливают и не пьют перед работой. С некото­рыми оговорками
можно сказать, что прогуливают и пьют одни и те же. У мастера на таких людей
должен быть все­гда готов компромат. Они должны стоять перед выбором: или — или.
Для этого и нужны протоколы, замечания в официальном порядке и прочие жесткие
приемы.
   Некоторые сетуют, что сложившаяся практика взыс­каний на производстве не
позволяет оперативно избавляться от явно неугодных лиц. Мастеру не хватает Прав.
В бурении трудности такого характера усложняются. Отстраняя хмельного помбура от
работы, мастер вынуждает вахту ра­ботать неполным составом (что запрещено) или
стоять, что отразится на заработке вахты и бригады. Однако, если "ра­бота с
людьми" на должном уровне, то прав мастеру хвата­ет, он ими почти не пользуется.

   Здесь приведены фрагменты из личной практики. Ко­нечно, у каждого свой стиль,
каждый пользуется тем, что ему по нраву, по плечу.
   ...Закончили скважину. Новую точку еще не подготовили. Бригаду перебросили
осваивать чужую скважину, расхлебывать не свои грехи. Конец зимы, грязь,
непогода. Заработки — го­лая повременка. По опыту знал: в этих тяжелых условиях
для поддержания дисциплины и глав­ное, чтобы сохранить кадры, нельзя снижать
требовательность. Люди должны чувствовать свою нужность.
   Навели порядок на рабочих местах, сравни­тельно быстро отремонтировали
устьевое обо­рудование и освоили скважину. Сделали то, что у других не
получалось многие месяцы.
   И вот старт на новой для нас Старо-Леушковской площади. Забурили нулевку.
Рецидив старого недуга — на майские праздники двое загуляли и не вышли на
работу. Подал доклад­ную с просьбой уменьшить премию на 25%. Но руководство
решило по-своему. Выплатило пре­мию в размере 25%. Это был последний негатив.
Работать стало легче и мне, и бригаде. Скважи­ны глубиной 2800 м бурили быстро,
с ускорени­ем. Временами уезжал к семье на несколько дней. Возвратившись,
просматривал документы с улыбкой. Работа шла ритмично, документы заполнялись
аккуратно, сводки передавались вовремя. На рабочих местах вызывающе чисто,
ничего не пропадало. Настроение у людей хоро­шее, взаимоотношения тоже. Ни
единого прогу­ла за сезон.
   
   * * *
   
   По статусу должность поммастера — для молодых специалистов. Таковых не стало,
но в штатном расписании должность сохранилась. Периодически мне присылали
поммастера из бывших, но провинившихся мастеров. Через месяц, если крепко не
пили, я характеризовал их как исправившихся, и они получали другое назначение.
   Весной на должность поммастера прислали Гарибхана Нуралиевича Алиева. Раньше
он ру­ководил конторой, разведкой, ушел на пенсию. Пенсионеру разрешалось
работать два месяца в году и он пришел подработать. Мне сообщили о нем заранее.
Пенсионер-директор представлял­ся старичком, но не обычным — обостренное чувство
собственного достоинства (скрываемое,но хорошо заметное), повадки и манера
держать себя от человека влиятельного, руководящего. Ну и, наверное, следует
ожидать по-отечески снисходительного отношения ко мне и к рабо­те. Да ладно,
мне-то что, какой есть!
   К моему удивлению, Гарибхан без труда во­шел, вписался в жизнь бригады. Сразу
же про­извели впечатление его совсем молодые глаза, его энергия и желание быть
полезным. Он взял на себя заботу по обеспечению бригады всем необходимым. Делал
свое дело старательно, доб­росовестно. И действительно стал полезным, нужным.
Гарибхан оказался интересным собе­седником, хорошо понимал шутку и сам охотно
шутил. Я почувствовал к нему сначала симпа­тию, потом глубокое уважение.
   В последующие годы иногда встречались на улицах Краснодара. Он почему-то не
старел. Говорили о том, о сем. Всегда был прост, улыб­чив, а глаза — в них
затаилась мудрость с лег­кой грустинкой. Таким и запомнил.
   * * *
   
   Одного из бурильщиков звали Иван Чаба­нов, тот самый, с которым начинал в
Каневс­кой. Я знал, что он еще пацаном закончил ПТУ, работал помбуром,
бурильщиком. Однажды на его вахте (бурили возле Ахтырки) произошел выброс,
верней, открытый фонтан. С его слов, во время бурения, у всех на глазах
инструмент сам по себе пошел вверх. Скорость движения нарастала. Почти сразу же
скважина начала фонтанировать раствором и следом газом. Газ вспыхнул. Буровая
сгорела в считанные мину­ты, едва унесли ноги. Все же Иван успел схва­тить
журнал по глинистым растворам, который вскоре очень пригодился.
   — Когда я бежал от буровой, спину здорово припекало, — рассказывал Иван.
   В дальнейшее трудно верить, хотя так оно и было. Инструмент (трубы) с
вертлюгом на кон­це поспешно покидали буровую через кронблочную площадку, пока
вышка не завалилась. Избавившись от труб и вышки, силы зла торже­ствовали победу
мощным факелом и гулом.
   Характер у Ивана вздорный, иногда конф­ликтовали. В числе особых примет я бы
назвал нежный девичий румянец на его щеках, кото­рый как-то не гармонировал с
колючим мужс­ким взглядом.
   У Ивана была очень милая жена. Она не ра­ботала — на ее руках сынишка с
парализован­ными ногами. Внешне Иван не казался озабо­ченным. Редко упоминал о
трагедии с сыном, не просил помощи или снисхождения.
   Много лет спустя встретились возле красно­дарского вокзала. Иван мало
изменился. Под­робно рассказал о себе. Работал бурильщиком,
   потом шофером, снова в бурении — мастеровал на Мангышлаке... Что касается
семьи, то сын закончил школу (для инвалида дело не простое) и пожелал поступить
в Таганрогский институт связи. Иван поехал с сыном, устроил его в ин­ститут,
выхлопотал для него мотоколяску. Сын закончил институт. Иван купил ему машину с
ручным управлением, помог устроиться на ра­боту и жениться... Собственные
"Жигули" и у Ивана.
   Ну и Иван! А ведь мужики его профессии и образа жизни частенько увлекаются
спиртным, женщинами... Чего в нем больше — любви, пре­данности, ответственности
за судьбу своего ре­бенка?
   * * *
   
   В отличие от городских микрорайонов, ку­банские станицы совершенно не похожи
одна на другую. Старо-Леушковская — небольшая станица: во дворах сады, верней,
вся станица утопает в садах, хаты белены, заборчики кра­шены, возле некоторых
цветы, скамейки. В цен­тре парк и Дворец культуры, где работали круж­ки по
интересам и самодеятельность. Жители вежливые, приветливые. В чайной чаю тоже не
было, но и гадюшником ее не назовешь — свет­лый, просторный зал, борщи, гуляши,
все как положено. Теперь даже не верится: местный колхоз имел контракт с
Краснодарской филар­монией и во Дворце культуры (не часто, но ре­гулярно) играл
симфонический оркестр (кста­ти, не знаю, есть ли он теперь в Краснодаре).
   Однажды мы не совсем трезвые явились на танцы. Вели себя (как бы поточнее)
излишне непринужденно. Подошли дюжие хлопцы с по­вязками и, дружелюбно улыбаясь,
попросили быть скромнее. Позже подумалось: если бы в Дмитриевской были парк и
танцы, то нас не­пременно попытались бы отлупить, даже совер­шенно трезвых, в
порядке "прописки". А здесь... Благотворное влияние классической музыки, что ли?

   И окрестности хороши — в живописном месте пруд, с глубокой и чистой водой,
благоус­троенный пляж.
   Когда проезжаю по трассе в рейсовом авто­бусе (теперь уже редко), хочется
обратиться к равнодушным пассажирам: "Товарищи, обрати­те внимание, справа
замечательная станица Ста­ро-Леушковская, где живут прекрасные, трудо­любивые
люди"!
   Но вернемся на буровую. Как уже гово­рил, делать мастеру стало почти нечего.
"Так негоже!" — решили в конторе и предложили (по-хорошему) принять другую
бригаду (бур. 1-я Митрофановская), в которой мастер потер­пел сокрушительное
поражение от зеленого змия.
   
   * * *
   
   АЛЕХИН И ДРУГИЕ
   
   Я принимал буровую. Он подошел и загово­рил о деле. Алехин Марс Филиппович,
старший дизелист. Весовая категория явно тяжелая, фи­зиономия показалась
нагловатой, но держался просто, дружелюбно. Так впервые встречаются бывалые
солдаты или буровики. В то время ра­бочие квартировали в ближайших станицах, на
выходные уезжали к семьям. Поселились вмес­те. С начальством Марс держался на
равных. Дружков среди рабочих не имел, с дизелистов требовал жестко, да и
буровикам спуску не да­вал по части ухода за оборудованием.
   После работы иногда опорожняли бутылку. Разговор начинался с текущих дел,
потом Марс доставал роскошный аккордеон, играл, напева­ли, вспоминали прошлое.
26-го года рождения, в конце войны он участвовал в боях — механик-водитель
танка. К фронтовому прошлому отно­сился с уважением. Но я его рассказы
воспри­нимал прохладно. Думал: конечно, даже одна атака запомнится на всю жизнь,
но чтобы в бою чувствовать себя уверенно, действовать осмыс­ленно, нужно более
длительное пребывание на фронте. В первых боях солдат находится во власти
обстоятельств. Гордиться тут особенно не­чем. Ему этого не говорил. Конечно, в
своих суждениях я был не прав.
   Позже выяснилось, что отец Марса был сек­ретарем обкома на Урале. В 37-м
арестован и расстрелян. Арестовали и мать. Марс оказался в детдоме. Уже в зрелом
возрасте спрашивал: "Как же так, мам? Может быть, отец действи­тельно в чем-то
виноват?" Нет, отец был честен и предан идее, люди его любили. Всякие сомне­ния
мать отметала. О родителях Марс вспоми­нал редко, политикой не интересовался.
   В хорошем настроении Марс шутил. Нрави­лось ему слово — жупель, мечтал
заслужить ме­даль "От хозяина за усердие". В мужском споре Марс не уступал
никому, но в характере про­скальзывало что-то наивное, детское. Этому
впе­чатлению способствовали и оттопыренные уши. Марс не имел семьи. С женщинами
не везло. Возможно, сказывалась армейская молодость — война и пять послевоенных
лет службы. От без­делья и скуки у старослужащих накапливался огромный половой
потенциал, способный сокру­шить все, в том числе мораль и здравый смысл.
   Взаимоотношения с женщиной развивались стремительно. После брачной ночи и
отрезвле­ния выяснялось, что вместе —совершенно раз­ные люди. И на гражданке
бывало такое. От го­рячих встреч у Марса остался сынишка, кото­рого он любил и
регулярно навещал. Его моло­денькой матери Марс-буровик был не нужен. Выпивал с
получки или когда собиралась ком­пания. Денег вечно не хватало. Работу считал
делом престижным и относился к ней соответ­ственно. Мы с Марсом доколачаивали
четвер­тый десяток. Позади — всякое, будущее пред­ставлялось без блеска и
определенной цели.
   В бригаде работали девушки — замерщицы бурового раствора. Вокруг женатые
хлопцы, да и холостые, помоложе. Но холостые почему-то меньше интересовали
девушек. Наверное, Бог поступил опрометчиво, подарив этим девушкам красоту, ибо
они использовали Божий дар без­ответственно. Иногда девчонке удавалось увес­ти
мужа из семьи, бывало и другое — остава­лась с ребенком и без мужа. Как повезет.

   У нас работали две замерщицы, потом при­слали третью — Нину. Нина оказалась
общи­тельной, откровенной. Вскоре узнал, что после школы она работала
продавщицей, но в магази­не выявилась недостача. Пришлось давать пока­зания и
Нине. Большое впечатление произвела на нее женщина-следователь, и теперь Нина
мечтала стать юристом. А в бурении временно, чтобы подготовиться в институт.
Подумалось: что за наивность, жизнь поведет тебя другими путя­ми, кроме
институтов есть еще любовь, дети. Нина продолжала удивлять откровенностью. В
детстве она влюбилась в мальчика. Мать узнала и поругала ее. В знак протеста
Нина тайно за­лезла под кровать и пряталась там целый день.
   По фамилии — русская, но смуглая, карегла­зая. Держалась скромно, одевалась
просто. Сама стройная, изящная. За ней ухаживал молодой ин­женер из конторы,
имел серьезные намерения. Из-за легкомысленного поведения Нины на танцах свадьба
расстроилась. Нина не огорчилась.
   Однажды спросила: "Как прошли майские праздники?" Я что-то ответил. "А меня с
подру­гой мальчики пригласили в лес, угощали шам­панским". Май, лес, девушки,
шампанское... За­вистливое воображение рисовало умопомрачи­тельные сюжеты. Да
нет, наверное, шутит. Но дня через три приехал "мальчик" и тоже с серь­езными
намерениями. Уехал без них.
   Казалось, избранником Нины должен быть принц, но она благосклонно улыбалась
Марсу, человеку в общем-то простецкому.
   Судьба разбросала нас. Через два с лишним года, вернувшись из ГДР, с
удивлением узнал, что Нина в Харькове, студентка, уже закончила два курса
юридического факультета. Марс ра­ботал механиком в Темиргоевской разведке —
забуривал нулевки, оборудовал устья скважин, авралил. Иногда вкалывал неделями.
Домой не пускали работа и начальство. Как-то коллега говорил по телефону шефу:
"Ну тогда идите к моей жене и любите ее сами!"
   В конце концов Марс сменил должность, женился. Жена, добрая хозяйственная
женщи­на, сытно кормила Марса, поила самогоном. За­велись деньги, казалось,
жизнь, наконец, улыб­нулась. Но что-то не устраивало. Видимо, Марс не мог без
мужской компании и друзей.
   Меня назначили старшим инженером дру­гой разведки. Жил в общежитии, семья в
Крас­нодаре. Разделяло нас с Марсом километров 300. Марс приезжал с закусоном и
гостил день-дру­гой. Я был плотно загружен работой — уволил­ся начальник
разведки, приходилось совмещать свои и его обязанности. Знатной выпивки не
получалось, не хватало времени и, главное, сил. Так случилось дважды - Марс
огорчался. Эх, знать бы! Визиты его оказались прощальными. Он умер внезапно,
после неудачного удаления ап­пендикса. А я, поглощенный работой, заботами и
обыденщиной, не вспоминал о нем все это время. Узнал случайно.
   Видимо, в последние дни у его постели нахо­дилась только жена. Женщина, с
которой он, будучи здоровым, так редко виделся, которая смирилась с его образом
жизни, но охладела к нему. Он умирал, покинутый друзьями и началь­ством, совсем
недавно сильный, энергичный, незаменимый. Так же умерли В. А. Рылин, И. Ф.
Марков и многие другие буровики.
   В песне на стихи Михаила Светлова есть, казалось бы, странные слова —
эскадрон на марше не заметил гибели одного из своих бой­цов. Известный сатирик,
из теперешних, с эст­рады иронизировал по этому поводу. Но стихи о жизни, о
нашей прошлой жизни...
   * * *
   
   КОРРЕСПОНДЕНТ
   
   1964 год, буровая 1-я Митрофановская. Од­нажды в субботу приехал
корреспондент. Сим­патичный молодой человек. По моим представ­лениям, ему
следовало быть старше. Наша бригада работала хорошо, но и другие неплохо.
Некоторыми руководили опытные инженеры. Не хотелось выпячиваться, давать
интервью, да и прислал корреспондента заместитель директора, других
руководителей в конторе не оказа­лось. Я возражал, а он настаивал. Чтобы
выз­вать мою симпатию, поведал кое-что о себе. Мне стало его жаль (все же
человек на работе, вы­полняет задание), и я рассказал о бригаде и о наших
проблемах.
   Тех, кто пишет о нефтяниках, не любил. О нефтяниках тогда писали мало, но так
же плохо, как и теперь. О буровиках читать было невоз­можно. Буровиков называли
бурильщиками (все равно, что моряков — матросами), больше того — геологами.
Геолог — романтик, престижная про­фессия, и щедрые корреспонденты возвышали
"бурильщиков" до геологов. Характерная фраза из тогдашних публикаций: в таком-то
районе геологи нашли нефть.
   Немного о геологах и буровиках. В представ­лении буровиков геологи
бездельники, тунеяд­цы. Такая оценка, конечно, односторонняя. В штате участка
бурения раньше числился и гео­лог. Он следил за своевременным и качествен­ным
отбором керна (образцов забойной поро­ды), проведением геофизических работ
(иссле­дование пробуренного разреза электрометри­ческими и другими методами),
присутствовал при цементажах колонн и прочих работах. Поз­же на участках
геологов не стало. Они сосредо­точились в конторах и занимались своими
бу­магами. Однако геологи вышестоящих организа­ций — заказчики. Определяют объем
разведоч­ного бурения, выдают на картах точки, участву­ют в составлении
проектов. Геологи есть везде — в науке, геофизике, бурении... Определенная доля
труда в разведке газо-нефтяных месторождений принадлежит геологам.
   Когда-то Губкин (позже академик Губкин), яростно споря с Кальницким,
предсказывал нефть на площадях Предуралья, Поволжья и Западной Сибири. Прогнозы
оправдались. Поз­же где ее только не находили. В 70-х считали, что углеводороды
(нефть и газ) есть везде. Вез­де и вели разведку. Количество углеводородов по
разведуемому региону прогнозировалось в за­висимости от кубокилометров осадочных
пород.
   Благоприятные для скопления нефти или газа структуры выявляют геофизики
сейсмическими методами. Буровики разведуют их бурением. Но сейсмические методы
не точны, да и бурением не всегда получают исчерпывающие сведения. На одни и те
же площади сейсмики и бурения иногда возвращаются несколько раз, чтобы по­лучить
положительный результат. Одно дело прогнозировать, другое — находить. Буровики
тащат громоздкое оборудование и тысячи тонн грузов сквозь тайгу, в горы, но
пустыне, пре­одолевая уму непостижимые трудности органи­зационного, бытового,
технологического харак­тера. Вот так — "геологи нашли нефть"".
   А на местах обычно оконтуренная бурением структура совершенно не похожа на
ту, что пер­воначально выдана сейсмиками. Теперь такое впечатление, что,
например, в Западной Сиби­ри где ни ткни скважину, там и нефть. А ведь больше 10
лет многие экспедиции бурили без­результатно.
   Нефть и газ — для буровиков значительные, весомые слова, такие же как металл
для метал­лурга, хлеб и земля для земледельца. Видимо, у пишущей братии
представление о нефти связа­но с чем-то пачкающим, с дурным запахом и цветом.
Чтобы поднять престиж нефти, ее на­зывают углеводородным сырьем, жидким
топ­ливом и даже черным золотом. Но нефть есть нефть, и это гордое слово в
снисхождении и ук­рашательстве не нуждается.
   Немного о терминах и языке публикаций. За последние десятилетия наша
повседневная речь пополнилась многими специфическими словами и выражениями,
пришедшими из спорта, науки, политики... Эти слова употребляются как в пря­мом,
так и переносном значении. Если такое вторжение ограничить определенными
рамками, то язык обогащается, становится ярче, образ­ней, лаконичней. В сюжете
на морскую тему мы без протеста воспринимаем — вышли в море, бросили якорь,
справа по борту и т. п. Попро­буйте заменить слово "корма" на слово "зад",
"иллюминатор" на "окошко", "мачту" на еще что-нибудь и море из сюжета уйдет, а
сюжет понятней не станет. А в бурении... Ведь всем понятны такие словосочетания,
как "продуктив­ный горизонт", "пластовое давление", "проход­ка на долото",
"забой скважины", "дебит" и многие другие, но в публикациях их не встре­тишь —
сплошное косноязычие.
   Читаю об успехах буровиков другого регио­на. Получена нефть. С каких глубин,
из каких отложений, дебит, прогнозные запасы —ничего нет, статья не
информативна. В центре внима­ния эпизод: во время бурения, на вахте знаме­нитого
"бурильщика" такого-то ударил фонтан нефти. Но ведь это же беда — открытый
фон­тан! Нет, "бурильщики" со слезами радости на глазах обнимаются, мажут друг
друга нефтью, поздравляют. Все перепутано, переврано. Кор­респондент пишет для
широкой публики. Но если буровик ничего понять не может, то что же даст статья
так называемой широкой публике?
   И еще. В литературе о бурении буровики себя не узнают. Какие-то аморфные,
безликие лю­дишки. Но ведь шахтер и землепашец, стара­тель и педагог по-разному
воспринимают окру­жающее и неодинаково ведут себя в сходных обстоятельствах.
Буровики не исключение.
   Если спросить буровика, почему он в буре­нии, ответит: из-за денег. Но денег
у буровиков нет. Сказать, что любит приключения, верит в удачу, презирает суету
— будет отрицать...
   Но вернемся к корреспонденту. Думалось, изобразит придурком, который по его
понятиям герой. Корреспондент же! А потом оправдывай­ся перед друзьями. В
заключение предложил мне и еще нескольким ребятам сфотографировать­ся. Повел к
оттяжке. Территория спланирована бульдозером и убрана, но оставлена куча
метал­лолома для отправки. Приготовились...— Стой, стой, не снимай! —
запротестовал я. Обычно второй план газетно-журнальных снимков изобилует
вопиющими нарушениями техники безопасности и культуры производства. Обернувшись,
увидел кучу металлолома, это и вызвало мой протест.
   Вскоре в краевой газете появилась ста­тья о нас. Большая, в полстраницы. Все
нор­мально, без пафоса и искажений. Призаду­мался. Значит, журналист настоящий,
от Бога. Мысленно извинился перед ним за свои подозрения.
   * * *
   
   О СЧАСТЬЕ
   
   94-й год. Молодая теле журналистка опраши­вает прохожих: в чем счастье?
Ответы вялые, неубедительные. Но вот перед ней группа парней, один из них с
дерзкой улыбкой выдал: сча­стье это когда деньги, машина, женщины, вод­ка...
   Счастье — емкое слово. Оно позволяет каж­дому понимать его по-своему. О нем
говорят — "выпало", "привалило", его ищут, находят, те­ряют, крадут... Счастье
бывает огромным, как небо, или маленьким осколочком, может сопро­вождать
человека всю жизнь или длиться одно мгновение. О человеке говорят —счастливый,
но чаще самого человека спрашивают: счастлив ли он? Значит, счастье понятие
больше субъектив­ное.
   ...48-й год, Украина, городишко Балта, на окраине — казармы за колючей
проволокой. Здесь квартировала наша часть. За плечами вой­на и пять лет службы
без отпусков и увольне­ний —скучища, тоска по воле и делу, жуть. И вдруг — о
счастье! Командировка вместе с ма­шиной на уборку урожая.
   Нашу колонну (25 студебеккеров) собрали из разных подразделений, водители
мало знали друг друга или вовсе не знали. Но такое продолжа­лось недолго. В пути
к месту работы (станция Раздельная) на одном из длинных спусков я дал волю
"студеру", обгоняя осторожно спускавши­еся машины. Неизвестно, что там внизу, но
ма­шина почти новая, руль и тормоза надежны. Мою смелость заметили, и это
способствовало зна­комству с будущими друзьями. Вскоре меня ста­ли считать
лихачом. Такая оценка, конечно же, была преждевременной. В начале командиров­ки
сам себя считал недостаточно опытным и всего лишь пытался наверстать
недостающее.
   На поляне, возле полевой заправки, группа солдат, обучавшихся вождению,
ожидала маши­ну. Машина подкатила лихо. Описав красивую дугу, водитель поставил
машину точно где надо, точнее не поставишь. И все на хорошей скорости, а поляна
небольшая и дорога на ней не обо­значена. Нам уже приходилось держаться за руль
и мы могли оценить мастерство. В памяти еще свежи воспоминания о войне и родной
разведроте с ее дерзкими водителями. Мастера вож­дения (есть такой термин у
танкистов) — стре­мительные, с безошибочным глазомером и мгно­венной реакцией.
Как я завидовал им, как хоте­лось быть таким же.
   В представлении теперешних, чтобы ехать быстро, надо давить на педаль газа
посильнее, до полика, и все. Но тогда были другие дороги — с частыми крутыми,
порой замысловатыми, по­воротами с опять же частыми крутыми подъе­мами-спусками.
Полотно дороги узкое, едва разъедешься, с буграми и выбоинами. И маши­ны были,
мягко говоря, менее совершенны. Тот, кто вел машину быстро (все, конечно,
относи­тельно), находился в постоянном напряжении. На новом маршруте я примечал
дорогу, искал возможность без сильной тряски проскочить выбоины, определял
максимально допустимую скорость на поворотах. При спусках так хоте­лось войти в
пике в невесомость, но спуски обыч­но заканчиваются канавой или ветхим
мости­ком, и это следовало учитывать. Следующая ход­ка получалась быстрее,
последующая еще быст­рее... Мои скорости не каждый мог себе позво­лить, ибо, как
уже говорил, моя машина почти новая.
   Вывозили зерно. Однажды утром меня по­просили подбросить людей на полевой
стан. Им следовало сесть на откидные скамейки, но не­которые стояли, несмотря на
мою просьбу сесть. Поехали. Дорогу уже освоил. По пути спуск, на котором
колхозные водители включали первую скорость, а я... На полевом стане (гарман —
по-украински) поздоровался с приемщиком, заку­рили... Да, а где же пассажиры,
почему не схо­дят? Пассажиры смирно сидели на полу, вид обалделый, вставать не
торопились.
   В другой раз и на другом маршруте в конце рейса ко мне подошла женщина: ее
сын тоже солдат и она возмущена: нельзя же так гонять государственную машину,
ведь вскоре от нее останутся лишь железки да щепки... Возмутился и я, едва
сдержался, но возразил спокойно: "Раз­ве я вас хоть раз сильно тряхнул?" Она
помед­лила, на лице удивление — нет, кажется, такого не было. И ушла, о чем-то
размышляя.
   Я мог с ходу въехать в указанные впереди ворота, почти не снижая скорости
(даже если ворота едва превышали но ширине машину), впритирку разминуться со
встречной машиной... и многое другое. Мое вождение производило впечатление.
   "Ну зачем такая езда, зачем такая спешка?" — думается теперь. Тогда такой
вопрос не возникал. Видимо, в лихом вождении и работе я самоут­верждался. А
самоутверждение -один из глав­ных компонентов счастья.
   К колхозу прикрепляли обычно по паре ма­шин. Жили по хатам, работали много,
но так и хотелось. Как. приятны встречи в пути и дру­жеское общение у
элеваторов! Встречались, ко­нечно, не только в рабочее время" И еще были
девушки, водка и деньги.
   Деньги — их давали попутные пассажиры и иногда немалые. Деньги доставались
легко, лег­ко и расставались мы с ними.
   Девушки-девчоночки... Они всегда прекрас­ны. Они настолько прекрасны, что я
не берусь о них писать, не по моим силам.
   Водка — ее бранят, обвиняют во всех мыс­лимых и немыслимых грехах, запрещают.
И по­делом. Но как без водочки, если за столом дру­зья и есть что вспомнить, о
чем поговорить? Водка располагает к откровенности, взаимному сближению. Ярче
воспоминания, снимается на­пряженность после трудной работы, миром ре­шаются
конфликты, прощаются обиды. Нереши­тельность, неуверенность сменяются отвагой.
Душа открыта для славных дел. Правда, водку пьют и злодеи. По-моему, именно на
этом осно­вании водку и зло некоторые отождествляют.
   Вскоре все знали, что Гриша Шепталов — хохмач. От его хохм аж слеза
прошибала. Доб­родушный молчун Сергей Донов обладал силой первобытного человека.
Саша Молдаванчик ду­шевно пел под гитару. Алексей Советов... его золотые руки
всегда помогали, выручали в труд­ную минуту. Обозначилось лицо каждого и каж­дое
оказалось интересным.
   После зерна нас перебросили в Житомир­скую область на свеклу. Командировка
продол­жалась четыре месяца. Нужно представить себе послевоенное село. Мужчин не
густо. Многие не вернулись с войны, а те, что моложе, в армии или мобилизованы
для восстановления промыш­ленности. Транспорта почти нет. Отсюда наше
привилегированное положение. Нашей хозяйке, доброй, как мать, председатель
выписывал луч­шие продукты. Навещал и сам, не забывая при­хватить бутылку водки.
Свекла там основа зем­леделия. Копали ее вручную, сдавали не обезли­ченно.
Каждая ланка (звено) свое, то что вырас­тила. Знакомства обширные. Возили не
только свеклу. По просьбе селян привозили им с ноля гичку (свекольная ботва —
корм для коров), дро­ва из лесу, подвозили и самих селян на базар. Нас все
знали, иногда приглашали на свадьбу или гуляние. Жизнь не казалась однообразной:
новый день, новые впечатления, знакомства, происшествия. Мы чувствовали вкус
свободы и собственной значимости. Каждый вел себя в соответствии со своей
натурой и, конечно, не всегда безупречно. Ведь энергии, силы (дури) и желаний
хоть отбавляй, да и возможности не ограничены. Но окружающие относились к нам с
пониманием, доброжелательно.
   Среди женских имен нередко встречались такие, как Григорина, Иванна. Нам они
каза­лись необычными, а девушки — загадочными и желанными. Дочь нашей хозяйки
звали Василиной. Красавица девчонка. Мой друг и напарник Иван Неделько души в
ней не чаял. Однажды мы подарили ей густку (платок). Чудесный пла­точек.
Наверное, о таких поется в девичьих пес­нях. Она покрасовалась в нем перед
зеркалом, аккуратно сложила и спрятала в сундук, как мне подумалось, надолго.
   Напряженность перевозок спадала. Чаще стали встречаться своей компанией. На
столе, кроме водки, появилось дармовое пиво. Им щед­ро снабжал местный
(Чудновский) пивзавод. За это меня порой "отдавали" директору. Рейсы в Житомир и
далекие глубинки. Однажды вместе с директором оказались у его родственников под
Ковелем. В западных областях Украины, в связи с коллективизацией, очень дешево
стоила ско­тина. Возвращались глухими лесными дорогами с породистой коровой в
кузове. Дороги безлюд­ные, местами хозяйничали бандеровцы, но про­скочили. В
столь дальней дороге (пересекли три области) всякое могло случиться и без
бандеровцев. Мне еще не приходилось подавать сиг­нала СОС. Машина была хорошо
укомплекто­вана шанцевым и слесарным инструментом. Из трудных ситуаций выбирался
сам. Но от беды никто не застрахован.
   Наверное, жизнь неполноценна без друзей. Сходство взглядов и желаний сближают
нас, но настоящая дружба требует определенных усло­вий, испытаний, проверки
делом. Наша жизнь и была такой проверкой. Получилась не только дружба между
отдельными водителями, но все­общее содружество, преданность которому
ко­тировалась высоко. Взаимовыручка на грани возможного. И где бы я ни был, в
какой глухо­мани ни оказался, меня не покидало ощущение причастности к нашему
содружеству. Надеялся, знал, был уверен, что если беда — меня разы­щут друзья,
согреют душевным теплом, помо­гут, выручат. Для этого ничего не пожалеют, всего
у них хватит — желания, смелости, денег, умения... И, главное, я и сам себя
считал та­ким же.
   "Платон мне друг, но истина дороже" — это изречение к дружбе отношения не
имеет. Оно для бездельников, эстетствующей интеллиген­ции, случайных
собутыльников и прочих. Нич­то не может быть дороже друга. Друг всегда прав,
другу всегда нужно помочь, в любом случае, любыми средствами.
   Далеко, далеко, почти в нереальности — го­рода, родители, житейские
проблемы... И еще часть с ее серой армейской службой. А здесь островок счастья,
жизнь острая, веселая, воль­ная. Да, в ватной куртке и кирзовых сапогах я был
счастлив и понял это еще тогда.
   
   * * *
   Н Е М Н О Г О О Р О Д И Т Е Л Я Х
   
   Осенью 1963-го в возрасте 69 лет умер отец, и я поехал в Дербент на похороны
   Немного о родителях и о себе. Первые восемь лет моей жизни ( родился в
1925-ом году ) прошли в Ростове. В возрасте, который теперь называют ясельным,
за мной присматривала няня. Отец работал в Госбанке, а мама в каком-то
энергоуправлении, кроме того, вечерами училась в планово-экономическом
институте. Почему-то переезжали с квартиры на квартиру. Память сохранила три
ростовские квартиры. Заякорились на улице Верхнебульварной. Когда дорос до
детсада - мою самостоятельность никто не ограничивал. Посещал детсад, а
свободное время проводил на улице в компании пацанов. Со временем детсад надоел
и я не стал его посещать. Летом берег Дона, что ниже Мореходки, а зимой коньки.
Плавал и катался отлично. Ростов оставил много воспоминаний и впечатлений, но не
хочу отвлекаться от темы.
   Из теперешних далей отец представляется человеком скромным, обычным, а мама
красивой и с характером. Совместная жизнь не ладилась. Мне иногда приходилось
жить у тети Мани и дяди Шуры ( сестра и брат отца ). Ростов знал хорошо, по
крайней мере, районы прилегающие к Дону, да и центральные улицы. Знал трамвайные
маршруты, да и вообще Ростов же - родной город.
   Однажды дядя Шура сказал, что мама велела приехать к ней и купил мне билет на
поезд. Мама уже жила в поселке Машук, что возле Пятигорска и работала в местном
отделении Энергоуправления. Я закончил первый класс. Поездка не смущала, да и
пересадка в Мин водах. И действительно, она прошла нормально. Потом наша семья
жила в Пятигорске, Ставрополе, а мама и еще в некоторых местах. Я навещал ее
будучи учеником начальной школы. Такая самостоятельность удивляет теперешних
мам, но я не отличался от своих сверстников, разве что не воровал, не курил и не
пробовал пить водку будучи в уличной компании.
   Ставрополь с 37-го по 41-ый год. Отец работал в Краевой конторе госбанка, а
мама в городской. Это единственный, столь длительный период, который мы жили
вместе и от­носительно благополучно. Я взрослел и однажды поинтересовался
прошлым родителей. - Тебе лучше не знать наше прошлое - сказала мама - не
спрашивай о нем. Я хорошо запомнил этот совет-предупреждение и следовал ему
всегда. Все же мне стало известно, что отец и мама из семей станичный
священников. Мама закончила гимназию в Новочеркасске, а отец духовную семинарию.
И еще отец никогда не служил в армии из-за слабого здоровья. Но все это,
пожалуй, до Первой мировой войны. Я помню родителей лишь с 30-го года, когда
отцу было уже 36 лет, маме 32 года, а мне 5 лет. А что же начиная с 14-го года?
Наверное, они активно не участвовали в революции, но имели знакомых, которые
участвовали, потом эмигрировали или были репрессированы. Конечно, приведенная
арифметика и мысли из сегодняшнего дня. А тогда все в тумане. Уже в последние
годы жизни мама кое-что рассказала о своем детстве и молодости.
   Родителей мало интересовали мои оценки в школе, успехи в гимнастической
секции и кружках при Доме пионеров. Они любили меня по-своему. Фотоаппарат,
охотничье ружье и велосипед были куплены без моей просьбы ( правда на толчке, по
дешевке ). Я знал, что они пойдут на все ради нужного, значительного для меня. И
я их очень любил, но...Их жизнь не казалось мне достойной подражания. В будущем
мама желала видеть меня врачом или научным сотрудником, папа - адвокатом.
Конечно же, с точки зрения пацана эти советы неприемлемы. Родители и не
настаивали. Мне хотелось более интересной яркой жизни с приключениями и острыми
ощущениями.
   С раннего детства мне нравились красивые девочки, к ним влекло. Но глядя на
семейную жизнь, еще тогда, подростком, думал - жениться нужно очень
осмотрительно или лучше вообще не жениться.
   Работа и все, что с ней связанно, поглощали отца целиком. На работе и днем и
вечером - так тогда было принято в Госбанке. Со слов мамы - свои отчеты,
заключения и прочие бумаги отец писал с глубоким знанием дела, хорошо излагал
мысли, но нередко сдавал их с опозданием.
   Отец возвращался домой частенько под градусами, что очень огорчало маму. У
отца больное сердце и вестибулярный аппарат не в порядке. Пить нельзя, но жизнь
без спиртного отец решительно отвергал. Друзей отца я не знал, они не приходили
в гости. Не ходили в гости и мы.
   В хорошем настроении отец шутил, рассказывал анекдоты или с юмором что-нибудь
из библии. В силу своего образования отец мог интересно говорить на религиозные
и философские темы. Отец и мама неверующие. Братья и сестры родителей ( всего
девять человек ) тоже неверующие, а ведь родом из духовенства. Факт, по моему,
заслуживающий размышления.
   Однажды в войну, когда густо сыпались бомбы и смерть казалась неминучей - я
упомянул Бога. В войну о Боге вспомнили многие. Думалось - а как же родители?
Наверное увлечение атеизмом пройдет и они вернутся в веру, хотя бы в конце
жизни. Нет, этого не произошло.
   Социализм они считали строем справедливым, прогрессивным ( хотя им в жизни
крепко не везло ), а царские времена - мрачным самодержавием.
   Работая по дому, мама иногда негромко пела - голос красивый, пела задушевно.
Случалось рассказывала о казачьих обычаях, о своей маме и сестре, но скупо.
   С получки отец приносил домой бутылку водки и закуску. Расслабившись,
рассуждал о жизни и своей работе - сетовал на начальство, свое непролетарское
происхождение и на евреев, которые дружно вытесняли неугодных, давили и его.
Мама отмалчивалась и видимо не разделяла его огорчений, ее не давили. Конечно
же, отец был высококвалифицированным служащим, но с начальством ладить не умел.
   В армию я ушел из Ставрополя, а вернулся к родителям в Махачколу. Отец и мама
по-прежнему работали в Госбанке. Отца опять давили - не имел диплома. По этой
причине, уже в предпенсионном возрасте, поступил на заочное отделение в
Ростовский планово-экономический техникум, который закончил с отличными
оценками, будучи пенсионером.
   В институт я поехал из Махачколы, но после 1-го курса вернулся к ним уже в
Дербент. Родители работали в Госбанке, жили, как всегда, в ведомственной
квартире. Предстоял выход на пенсию, но где же жить? Ведомственная квартира
только для работающих. Управляющий предложил взять ссуду и строить дом. Под
типовой проект А-1 ( кирпичный дом с шиферной крышей размером, кажется, 7х9м )
давалась ссуда 10000р. Это примерно зарплата за год рабочего средней
квалификации. В то время ( 52-ой год ) за эти деньги дом уже не построишь Но
другого выхода не было. Не было и сбережений. Родители всегда жили от зарплаты
до зарплаты.
   Дали ссуду и выделили участок сразу же за крепостной стеной. Приехав после
второго курса осматривал участок - неглубокие канавки под фундамент, куча
известняка с карьера, что неподалеку, и штабель самана, изготовленного местным
рабочим. Для начала все есть. Строились и соседи. Застройщики - больше люди со
скромным достатком или без такового. Отец еще работал в Госбанке. Нужно сказать,
что я никогда не видел в его руках лопату или хотя бы молоток. Не приходилось
строить и мне.
   Подошли шабашники-строители, стали договариваться о цене. Хорошо платить было
нечем, однако сговорились, обещались начать завтра же, но как-то не твердо.
Завтра не пришли, послезавтра тоже. Как же быть? Ведь каникулы проходят. Стал
укладывать камни в фундаментные канавки и заливать густым замесом земли.
Настроение на грани отчаяния, ощущение полного бессилия и безысходности, но
когда занялся делом - полегчало. За мной наблюдал старик, который квартировал в
недостроенном доме. Теперь таких называют бомжами. Потом подошел и предложил
свои услуги - опыт кладки у меня есть, а ты будешь подручным. Цену запросил
сходную. Стали возводить стены.
   В следующий мой приезд дом стоял под крышей. На дворе зима - южная, сырая,
ветреная. Родители жили в кухне. Там - полы, зашит досками и потолок, но не
засыпан сверху и не оштукатурен снизу. Чтобы удержать тепло нужно срочно оббить
его фанерой. Фанера и гвозди имелись. Я сразу же приступил к работе. И так
каждый приезд.
   Невозможное свершилось. Родители, живя в скотских условиях, предельно
напрягая свое слабенькое здоровье и силы, дом все же построили, в основном. Во
время побелки стен мама упала с лестницы, последовало кровоизлияние. Один глаз
ослеп, другой стал видеть слабо.
   Жизнь как бы стабилизировалась, правда, на более низком, чем прежде, уровне.
Будучи пенсионером, отец вечерами преподавал на бухгалтерских курсах. Мама
завела кур и продавала яйца. Ведь нужно было выплачивать ссуду и достраивать-
благоустраивать дом.
   Дербент древний город. Хорошо сохранилась одна из крепостных стен окружавших
его и сама крепость-цитадель, что выше города, на склоне хребта. Сооружение
грандиозное. Из того, что досталось нам от средневековья, ничего подобного в
Союзе не было, да и если судить по кино и открыткам то, пожалуй, и в Европе.
Стены из тесанного камня. Ширина стены больше двух метров. Наружная поверхность
многих блоков-кирпичей превышает квадратный метр. Блоки плотно подогнаны друг к
другу и уложены без цемента. Высота самой цитадели местами за 30 метров. Из
учебника истории известно, что сам Чингисхан предпочел обойти крепость. Но кто
же ее построил? Наверное, такое по плечу только мощному государству? О
государстве, создателе крепости сведений почти нет.
   Дербент 50-ых производил хорошее впечатление - основные улицы перпендикулярны
морю и оно повсюду присутствует. В центре тротуары покрыты пиленым известняком,
проезжая часть местами асфальт или булыжник, но без выбоин и ухабов.. Дома одно
и двухэтажные, тоже из пиленного известняка. Все основательно, благопристойно, в
определенном стиле. Много зелени, были и цветочные клумбы и скамейки для отдыха.
Дербент - всего лишь райцентр и как таковой, по моему, больше схож с польскими
или западно-украинскими городками, чем с российскими. Но жители... их лица очень
впечатляют - бесстрашны, агрессивны, свирепы. Приезжему из России кажется, что
его вот, вот начнут избивать и грабить. Нет, лица, конечно, не европейские.
Однако ничего ужасного не происходит. К лицам привыкаешь. В Дербенте нормально
уживались таты ( горские евреи ), просто евреи, азербайджанцы, лезгины, русские
и многие другие дагестанские национальности.
   Моих родителей, видимо, встретил Дербент неплохо. Жили и работали в атмосфере
взаимного уважения. Управляющего, молодого даргинца, пожилые сотрудники любили
как сына. Наверное, моим родителям нужно было начинать не с Ростова. Не знаю в
чем причина, но немного преувеличивая можно сказать, что отец стал популярным.
Так много друзей и все хотели его уважить, выпить с ним, угостить. И не только
выпить - содействовали строительству дома, помогали достать дефицитный материал
иногда и подвозили его. Самых добрых слов заслуживают и соседи, которых отец не
учил и не консультировал...просто соседи. Лица некоторых помню и теперь, а
одного и по имени - Али Алиев
   Возможно, здесь впервые отец избавился от ощущения своей неполноценности,
тотальной зависимости от руководства и хлопот, связанных с работой. Жили трудно,
но выглядел он лучше, веселее, чем прежде.
   Однажды, на кладбище, подсмотрел такой эпизод. Возле только что засыпанной
могилы полу обнявшись стояли пожилая женщина и молодой мужчина. Вблизи никого.
Их облик и склоненные в скорби головы олицетворяли горе. Горе, которое не с кем
было разделить
   По пути в Дербент думал об отце, о маме и хлопотах, которые предстояли -
гроб, могила, венки, справки...Хлопотать не пришлось. Гроб с отцом стоял во
дворе, происходило прощание с покойным. У отца нормальный цвет лица, лежал как
живой. Прощаться пришло человек 60-70, все жители поселка. Обрядом руководил
смуглый мужчина средних лет. Могила готова, венки и все необходимое
предусмотрено. Мама и я были избавлены от связанных с погребением работ.
   Умер отец неожиданно, предварительно не болел. Днем продавал на базаре яйца,
крепко подзаложил с друзьями, а ночью стало отказывать сердце. Не помогла и
"скорая". Умер после сделанного ему укола.
   Бедный папа! Комментировать его смерть и жизнь не хочу. Тогда мне казалось,
что я сделал все, чтобы не повторить его судьбу. Но это только казалось.