Музыкальная история. часть 2

Музыки вокруг меня в те годы было мало. Радио было редкостью, патефоны - тем более. У нас был немецкий патефон, военный трофей моего дяди. Но у патефона лопнула пружина, а выбросить его бабушка не разрешала: дядя, ее старший сын, умер от ран, и патефон был единственной вещью, оставшейся после него. Имелась и коробочка для иголок, на которой была знаменитая картинка " Голос его хозяина " - пес, сидящий перед граммофоном. Иголок в ней уже не было, бабушка держала в ней топленое козье сало, которым натирала меня во время простуд. Не один год синий чемоданчик патефона кочевал с нами , но потом все-таки сгинул, не знаю, когда и куда.
Музыки было мало, и звучала она всегда в отдалении: то от правления совхоза, где на деревянном столбе висел серебряный громкоговоритель, от двора кого-нибудь из соседей, где проходил " хлеб-соль ", и мужские голоса слажено пели что-то мужественное, но нежное - знаменитое грузинское многоголосье - а потом начинал бухать барабан, и это означало, что гости пустились в пляс
Мимо нашего двора медленно текли похоронные процессии. Плачущие люди в черном или с черными повязками на рукавах шли неверными походками за старательно дующим в трубы и выдувающим из них всегда одну и ту же мелодию, духовым оркестром. Я уже знала, что это " Траурный марш " Шопена, я знала, что есть Шопен.
Теоретически я была даже подкована. Семья бабушки была очень музыкальной. Один из ее дядей пел в Киевской Опере, другого году в тринадцатом пригласили в Штаты руководить хором, и назад в Россию он уже не вернулся. Бабушка воспитывала меня на рассказах о своей жизни, и я знала много такого, что детям моего возраста, обычно, не известно.
Бабушка в молодости была весьма легкомысленной особой. Каждый вечер они с дедом оставляли детей на домработницу, а сами усвистывали развлекаться - в оперетту, оперу. Цирк бабка тоже любила, а вот драматическое искусство ее не трогало, равно как и симфоническая музыка.
Она знала наизусть все оперетты Кальмана и умела спеть основные арии из тогдашнего оперного репертуара. Так что я была знакома с музыкой на уровне " мне Абрамович по телефону напел ", но послушать ее " живьем " выпадало нечасто.
Совсем другого рода музыкальные пристрастия были у мамы. К началу войны ей было неполных четырнадцать лет, и юность прошла в оккупированном Майкопе, куда моя семья в последний момент успела выскочить из Киева.Учебу после войны она не продолжила, вкусы имела самые простые, и когда я слышала: " Что стоишь, качаясь, тонкая рябина, головой склонившись до самого тына,"- я знала, что мама моет пол в нашей единственной комнате. Были еще " каким ты был, таким остался..." - и - " значит ты пришла, моя любовь" - все довоенный киношный материал.
А еще был концерт ансамбля Советской Армии на городском стадионе и " Вася-Василек ", " Смуглянка ", и моя любимая в то время - " Эх, дороги, пыль да туман, холода, тревоги да степной бурьян ".
Ну, и конечно, музыка была в кино. "Пять минут, пять минут ", " ...девчонку без адреса всюду ищу..." - " Отчего ты мне не встретилась, юная, нежная..."
А в городе народ жил побогаче, там в квартирах пело радио и даже водились кое у кого радиолы, а потому из открытых окон неслось: " Ландыши, ландыши - светлого мая привет, Мишка, Мишка, где твоя улыбка, подмосковные вечера ".
На родительских собраниях в школе мы, обычно, давали нашим мамам концерт. Папы на собрания не ходили - не было принято. На одном из собраний мы решили спеть модную тогда песню " Тишина ". Дело было вечером, уже темнело, но почему-то свет в классе никто не включил. Мы начали петь, и наши мамы стали петь вместе с нами. Как сейчас, вижу я: сумерки, в классной комнате за партами сидят женщины в шляпках-"менингитках ", платьях с подкладными плечами, в ажурных коротких перчатках, перед доской стоит шеренга детей и все они поют: " Ночью за окном метель метель - белый бесконечный снег. Ты живешь за тридевять земель, ты не вспоминаешь обо мне. Знаю, даже писем не пришлешь - память больше не нужна. По ночному городу идет тишина ".
Дорого бы я заплатила, чтобы узнать, где теперь те ребята, с которыми я стояла тогда у доски и пела совершенно неподходящую, с точки зрения формальной педагогики, песню. Помнят ли они тот вечер? Отозвался ли он когда-нибудь в их жизни или канул в Лету, не оставив даже кругов на воде? Если так, то почему я не могу забыть ни этот класс, ни своих одноклассников, ни наших мам, с которыми мы были так близки в минуты общего пения, как , может быть, никогда больше в жизни.?