Нежданно-незванно на души легла
Всеобщая тяжесть, всеобщая мгла…
В. Лаушкин
Часть первая
Глава первая
Прекрасная зима, снежная и в меру морозная. Но и при минус двадцати пяти, когда на автобусных остановках толпы, и теснота в автобусах, и ноги даже в утеплённых сапогах быстро стынут при неподвижности, хорошо идти, что стало привычным, на работу пешком. Опустить шапку-ушанку, завязав шнурки, сомкнуть поднятый воротник пальто над переносицей, под самыми глазами, на пришитые для такой погоды застёжки, закрывая им щёки и нос. Засунуть в карманы руки в перчатках, не выдерживающих такой холод, и быстрым согревающим шагом вперёд, по прямому как стрела проспекту, который упирается в проходную – в предрассветной тьме издали виден красноватый свет цифрового табло над ней. Этот проспект рождался на глазах; сначала от города к проходной вела лесная тропа, на которой пешеходы-энтузиасты застревали в грязи, потом вдруг повалили лес, в образовавшемся среди сосен широком и прямом коридоре бульдозеры срезали бугор, выровняли всю трассу, и вскоре по асфальту разделённых встречных полос побежали автобусы и машины. Слева появилось несколько высоких и светлых девятиэтажек – последние дома в этом районе, город стал застраиваться с другой стороны.
От дыхания идёт парок, покрываются инеем и слипаются ресницы, белеет шапка и воротник, а тебе мороз нипочём. Пока идёшь, в голову приходят всякие случайные мысли; вспомнилось, например, как когда-то в эту пору стоял под дождём на Крещатике, и рядом ворчал, поругивая такую погоду, человек в пушистой зимней шапке и полушубке, напоминавший бобра, которого вытащили из воды: «Что это за зима? То ли дело у нас, в Свердловске!» И вот я сам оказался в этих местах, очаровавших с детства, когда увидел сказочно красивый цветной фильм «Сказание о земле сибирской» – ничего больше, кроме дивных лесных просторов, глубоких сугробов снега, мороза и метели, из него и не запомнил.
Хороша зима, но лучше всё же весна, как начало новой жизни! Каждый житель средней полосы всегда с нетерпением ждёт её прихода, отмечая, как становится заметно светлее по утрам, постепенно оседает и исчезает снег, радуясь, когда столбик термометра впервые поднимется за нулевую отметку. Темнеет, становится рыхлым и прозрачным лёд на озере, который держится ещё долго, отражая у образовавшихся разводьев бирюзовым цветом солнечные лучи. В черноте и голи леса потемнели ветви берёз, и разом и везде вдруг появляются нежно-зелёные лепестки берёз, за ними торопятся, опережая их рост, кустарники, стремительно оживают и другие деревья. И вот по дворам и лесным окрестностям города разносится густой медовый запах цветущей черёмухи…
Цветение черёмухи – всегда к похолоданию. Помещения уже не отапливаются, и в зданиях холодно и сыро. Бррр! Женщины ёжатся, набрасывают кофты и надевают платки на плечи, мужчины крепятся. Оба окна лаборатории выходят на север и продуваются ветерком –видать, наводя порядок на ленинском субботнике, преждевременно сняли уплотнение рам.
В лаборатории спокойная рабочая обстановка. Схлынул напор дел, когда всё время спешили, но не успевали, ошибались, нервничали, даже поругивались и между собой, и с начальством. Пульт оперативной диагностики находящихся в эксплуатации малогабаритных скоростных авиабомб нового класса, отнявший у всех нас столько сил и энергии, принят заказчиком и поставлен на серийное производство. Чтоб вытянуть проект, порой приходилось работать по восемнадцать часов в сутки, а однажды – двадцать шесть часов: утром в пятницу вышел на работу как обычно, почти сразу же был вызван в сборочный цех, откуда ушёл только утром следующего дня, когда сдали заказчику подготовленное к испытаниям изделие. Поездки на полигон, где представляешь своё детище и благословляешь его на испытания строгой государственной комиссией… Реализовали давнюю идею о единстве изделий и средств их диагностики, впоследствии утвердившуюся в прикладных науках как системный подход. И не потому реализовали, что оказались умнее или удачливее – без настойчивых требований Управления Военно-Воздушных Сил и понимающих это наших эксплуатационников Просветовой, Молоканова равнодушие к этой проблеме и консерватизм руководителей КБ и отрасли было бы не преодолеть. Воплотили замысел не выдержавшего проблем в личной жизни, недавно уехавшего из города и трагически погибшего Зажигаева – первой чувствительной потери среди наших коллег.
- Проверьте схему! – показал мне карандашный чертёж на миллиметровке Рукавишников, недавно окончивший институт молодой инженер, худощавый, русоволосый, и в очках, лидер нашей молодёжи.
- Хорошо, оставь на столе.
И Рукавишников, и Кравцов, пока ещё радиомонтажник и студент, пробегающий по утрам оголённым до пояса мимо моего дома в сторону озера, – недавнее пополнение нашей группы; есть ещё и две молодые женщины, но они сразу же после устройства на работу ушли в декрет, и надолго – с некоторых пор разрешено до трёх лет. Оба парня энергичны и работоспособны, отдаются интересной работе. Так что мы должны справиться и с новым заданием – после успешного внедрения пульта запрошен более совершенный его вариант, который может быть реализован только на современной микропроцессорной технике. Стремителен технический прогресс – молодым специалистом я застал ещё радиолампы, затем осваивал полупроводниковую технику, интегральные схемы, и вот новый этап – большие интегральные схемы, о которых лишь недавно читал в зарубежных публикациях как о новинке, а теперь уже пора внедрять их в свои разработки.
И ядерные боезаряды гонят один за другим – сколько же можно? Называющий себя цивилизованным мир мало чем отличается от каменного века: тогда один человек угрожал другому деревянной дубиной, а сейчас – устрашающе тяжеловесной ядерной. А ведь предупреждают мудрые люди, что наше поколение – первое, от которого зависит, будет ли Земля обитаемой и впредь.
В этот день нужно решить две проблемы, и я сижу как на иголках. Первая – встретиться с предполагаемым руководителем диссертации и изложить ему свою идею, довольно простую – теоретически обосновать или прояснить, по крайней мере, для себя и других проблемы, о которые спотыкались, спорили и до сих пор остались разногласия. Среди конструкторов почему-то не приветствуется работа над диссертациями – надо выдавать продукцию, а не заниматься дедукцией, полагают начальники. Да и коллеги порой подсмеивались, как над выскочками, и над одним из первых наших кандидатов Щербиной, сейчас, уже в другом коллективе, защитившим и докторскую; постоянно оправдывался перед сотрудниками и наш Балюков – пишу, мол, в интересах всего коллектива… И уже назначался второй главный конструктор, не имеющий учёных степеней и званий. Всё это создавало не очень благоприятную для соискателей обстановку, и весьма непросто было найти даже руководителя диссертации.
Вторая проблема суетная – организовать переезд на новую квартиру. После того, как женился второй раз, через год получили комнату с подселением, ещё через год разменяли её на однокомнатную квартиру. И вот теперь, через следующий год – настолько отработана применительно к нашим условиям система распределения жилья! – почти автоматически, без какого-либо проталкивания и протеже выделили на нас троих (у жены маленькая дочь) двухкомнатную. На первом этаже, правда, но это не уменьшает нашу общую радость от полного и неожиданно быстрого разрешения жилищной проблемы. И мой душевный подъём – снята весомая бытовая проблема…
Я поднялся, предупредил коллег, что выхожу, и повернул прикреплённый на стене за спиной вращающийся картонный диск – указатель места, куда направился и где искать при необходимости.
Быстро проходит уральская весна, ещё быстрее проносится долгожданное и короткое уральское лето, запомнившееся тем, что осваивали садовый участок, сиживали там подолгу у костра, отгоняя комаров и наблюдая нависшие, казалось, над самой головой яркие звёзды, замерзая, ночевали в палатке. Отвергаемое во все предшествующие времена и подвергаемое всяким ограничениям, а в последние годы возведённое в ранг государственной политики коллективное садоводство реализовалось у нас созданием нового кооператива и освоением заброшенного поля, расположенного в километре всего лишь от широкого и прозрачного озера, меж двумя подпирающими его лесистыми горушками, последними форпостами Уральских гор перед бескрайней Западно-Сибирской низменностью. Которые так и не смогла преодолеть родившаяся в здешних болотах знаменитая река Чусовая и подалась в свой дальний обходной путь на Запад.
- Далековато сады! – сетовали некоторые пессимисты. – Почти час езды на автобусе.
- Скоро сократят вдвое, ; бодро отвечали им оптимисты. – Дорогу прямую через лес строят.
- Это на какие же средства строят?
- Выбили через депутата. И предприятие, говорят, присоединилось по распоряжению директора, Ломинского. Должно же оно беспокоиться о досуге своих работников.
- Так тут, в кооперативе, городских работников больше, чем с предприятия.
- А директор обо всех должен заботиться. Город же для ядерщиков создан!
***
Начало не заставившей себя ждать осени – это учёба для всех. Для миллионов школьников, для их родителей и бабушек, конечно, но и для всех тех, кто не хочет отставать от быстро изменяющегося мира. Обязанность всех без исключения коммунистов – политобразование, и оно осуществляется под всё более нарастающим дисциплинарным давлением. Потому, видать, что где-то там, наверху, осознают нарастающее расхождение между печатным словом и действительностью, наличие двойного стандарта жизни – люди говорят одно, а делают другое, и пытаются компенсировать это не изменением вот такой действительности, а установкой на «всемерное повышение уровня идеологической работы». То тут, то там появляются диссиденты, которых не могут опровергнуть и либо замалчивают, либо суют в психиатрические больницы, что ещё больше повышает интерес к ним. Так что, если член партии, то выбирай: хочешь – иди на семинар при партийной организации, где с натугой и неохотно ведут занятия твои товарищи, или учись по самостоятельной программе, что, правда, не поощряется, ибо неизвестно, куда может завести. Уж лучше, коль обязывает партийная дисциплина, посещать вечерний университет марксизма-ленинизма, чтоб получать знания от профессионалов, а заодно и подготовиться к сдаче кандидатского минимума по философии.
В группе, собирающейся раз в неделю по вечерам в зале городского Совета на третьем этаже, почти все знакомые лица. Лекции навевают размышления о нашей жизни. Одно говорят преподаватели, вопреки ведущим в тупик общественным проблемам толкующие о развитом социализме и больше о достижениях, другое ; мы между собой в перерывах. Не только говорим, но даем друг другу почитать напечатанное на машинке стихотворение неизвестного автора:
- Серость ходит по Руси\ Но зато, как на болоте\ Мерзость всякая в почёте\ Казнокрады и ворюги\ Тунеядцы и хапуги – Вот такой взрастил букет\ За неполных двадцать лет!
Брежнева, которому посвящён стих, уже нет, но есть над чем задуматься о жизни страны, почти не изменившейся с его уходом.
- Анекдот слыхали? Утром открывают мавзолей, а Ленина там нет. Записка лежит: «Уехал в Финляндию. Пора начинать всё сначала!»
Нет, не может такое всеобщее понимание несуразностей действительности не привести к переменам в нашей жизни!
Среди давно известных нам лекторов появился новый, преподаватель вечернего института Щукин, в очках на крупном крючковатом носу и прикрывающем кадык цветном платочке вместо галстука. И говорит по-новому, как все мы.
- Во всех сводках по экономике страны отмечается, что она непрерывно растёт и развивается. Это действительно так, и плановое развитие экономики без спадов – основная отличительная черта социализма, основное его преимущество перед капитализмом. Однако в последние годы наметились тревожные тенденции: если в пятидесятые годы темпы роста составляли более 13% прироста в год, то в семидесятые лишь более 8%, а с начала восьмидесятых и того меньше – всего лишь 3%. По этому показателю мы неуклонно опускаемся до уровня развитых капиталистических государств. А ведь социализм – более совершенная экономическая система, лучшее, что создано до сих пор человечеством. Но, как указывал великий Ленин, для создания высшего, чем капитализм, общественного уклада, необходимо повышение производительности труда, а в связи с этим (и для этого) его высшая организация…
Столь откровенное и смелое изложение с трибуны истинного положения находило отклик и вызывало доверие слушателей.
- Всё это происходит потому, – продолжал лектор, – что нарушается основной принцип социализма – труд по потребности, оплата по труду, и это мы с вами видим повсюду. Основной наш бич – уравниловка, когда работающие рядом за различный результат труда получают одинаковые блага, а иногда даже наоборот. И не только потому, что один из них трудяга, другой лодырь, или что физическая и умственная сила разных людей, а следовательно, и результат их работы может отличаться почти втрое. Труд высокообразованного специалиста и простого рабочего оплачивается почти в равной степени. Не потому ли, если взять вашу отрасль – науку, где ни одна страна в мире не тратит так много, как мы – 5% национального дохода, что в абсолютном отношении лишь на треть меньше, чем богатейшая страна в мире США, – круг больших технических достижений оказался довольно узким? Заметный прогресс лишь там, где она в приоритетном порядке обеспечивалась избыточными ресурсами и людьми, как в оборонной промышленности. Что же касается других, то, как показала проверка отраслевых научных институтов, более половины из них вообще не выдают никакой научной продукции…
Вот какова реальность! Тишина в зале, все слушают внимательно и записывают.
- Народное хозяйство становится всё более неуправляемым. Уменьшилась фондоотдача, наблюдается фактическая инфляция рубля – пока она ничтожно мала, но есть, и эта тенденция тревожна. В результате зарплату рабочим и служащим в предшествующем году удалось повысить только на 2,4%, а в сельском хозяйстве – на 7%. Почему больше в сельском хозяйстве? Мы вынуждены отдавать долги сельским труженикам, много лет зарабатывавшим намного меньше промышленных рабочих, что подрывало союз рабочих и крестьян…
Есть над чем задуматься, тревожно становится на душе.
Встретил как-то на улице одного из знакомых преподавателей нашего института:
- Что это за новая личность там у вас появилась? Щукин Владимир Фёдорович. Интересные лекции нам читает.
- Бывший учитель истории спецшколы Нижнего Тагила. Школы в лагере заключённых то есть. Сейчас политэкономию у нас преподаёт. Да, как лектор – выступает интересно и красиво. Но для преподавателя знания его всё же поверхностны, я бы сказал. По-моему, он «Капитал» Маркса даже толком не читал, не то, чтобы до конца. Только учебники, изложенные, сам понимаешь, не лучшим образом, да всякие газетные материалы выдёргивает. В двух местах в аспирантуре учился, и оба раза вылетал.
- Да? – удивила столь неожиданная оценка. – Чего же он преподавать политэконо-мию взялся с такой подготовкой?
- А есть среди преподавателей такая категория лиц, которая за всё берётся. Дилетантам это свойственно как раз больше всего. И, как известно, недоученный хуже неученого, особенно если категоричен в суждениях и непоколебим в своей правоте.
- Что-то ты уж очень строго.
- Что есть, то есть!
***
В командировку в Миасс выезжала целая бригада сотрудников – конструкторы, испытатели, баллистики... Хорошо, когда собирается много, в таких случаях предоставляют автобус и нет необходимости совершать неудобный круговой путь через областной центр, с пересадкой на переполненную грязную электричку, где ещё не всегда и сядешь, потом ждать и почти час ехать на тоже переполненном городском транспорте от вокзала в старой части города, где в годы войны осел знаменитый автомобильный «УралЗИС», в новую, с нейтральным названием «Машгородок», где в закрытом и мало кому известном ракетном центре создают ракеты морского базирования. После внезапной смерти Макеева его возглавляет Величко.
На шустром уютном микроавтобусе ехали напрямую, мимо виднеющейся по другую сторону замёрзшего озера «сороковки», через Кыштым, по извилистой зимней лесной дороге минуя лежащее в предгорье знаменитое прозрачностью своих вод и глубиной озеро Уильды. В салоне свободно – расположились по одному на каждом сиденье. И жарко, так что поснимали шапки и расстегнулись. Впереди двое – пухленький Потеряев слева, вполоборота, закинув руку на спинку кресел, и, по другую сторону, худощавый Столяров, ведущий конструктор.
- Что, Владимир Васильевич, не удастся сегодня искупаться? – спросил его Потеряев; все знали, что дома тот купался в любую погоду и здесь всегда просил подъехать к берегу, окунался в даже очень холодную воду, выпивал после этого граммов сто водки, уже на ходу растирался прихваченным с собой махровым полотенцем и одевался.
- Лёд толстый, полынью долго долбить придётся, – с сожалением глядел тот на ровную заснеженную поверхность застывшего озера.
Всем хорош Столяров, подумал сидевший сзади него Виктор Гопаца, интересный собеседник и человек, но только бы не попасть с ним в один номер гостиницы – храпит по ночам невыносимо. Правда, после того, как в Миассе построили высотную, просторную и современную гостиницу «Нептун», не должно быть проблем с тем, чтобы устроиться в отдельном номере.
- Сидит на зимней рыбалке мужик без шапки, покрасневшие уши растирает, – откинувшись спиной к окну, повернулся к сидевшим сзади начальнику бригады схемников Зеленкину и испытателю Севастьянову, стал рассказывать анекдот Потеряев. – Говорят ему – шапку надень, уши отмёрзнут. «Э, нет, – отвечает тот, – в прошлый раз в шапке сидел и не услыхал, когда выпивать звали». Хи-хи-хи! – и сам засмеялся, опережая других.
Ещё о чём-то говорили, но тряска и шум мотора заглушали голоса, приходилось напрягать и голос, и слух, поэтому вскоре замолчали, глядя по сторонам. Глубокий нетронутый снег достаёт почти до крон убелённых деревьев, превратил в сугробы и прозрачные кружева кустарник. В этом заповеднике природы – средоточие самых современных крупных оборонных предприятий на Урале, остающемся опорным краем державы. Не зря в эти места некогда устремился на недосягаемой для наших истребителей высоте американский пилот-разведчик Пауэрс, заснявший и наш город. Здесь он был сбит зенитной ракетой. Трагическая и героическая история, в которой один наш лётчик-перехватчик шёл на таран на двадцатидвухкилометровой высоте и, значит, заведомую гибель, но промахнулся, не видя цель. Другой не был опознан – оказался со старым позывным его ответчик «свой-чужой», и был поражён вторым залпом, предназначенным для добивания падающего разведчика. Это потом, во Вьетнаме, научились даже одной той слабой по нынешним временам ракетой первого поколения сбивать сразу по три самолёта, но уже тогда она, только что рождённая, и идущие на смерть пилоты навсегда закрыли наше небо. Какой же вопль о «нашей экспансии» подняли американцы, когда потом стали сбивать их самолёты, «во имя свободы и демократии» свободно и нагло летающие и над другими государствами – в Египте, на Кубе…
И вот теперь новый виток гонки вооружений – готовится адекватный ответ на размещение в Европе американских ракет средней дальности с ядерными боеголовками «Першинг», со временем полёта к целям в нашей стране с десяток минут. В случае внезапного нападения, что часто, как показывает история, использует агрессор, не успеет никто сообразить, что происходит и какое принять правильное решение. В ответ под самыми берегами Америки будут курсировать наш новый подводный ракетоносец «Акула» с двадцатью твёрдотопливными ракетами на борту, в каждой по десять боеголовок, с дальностью восемь тысяч километров – американцы на такое не способны. Скоростная махина размером в многоподъездный пятиэтажный дом, идущая под водой со скоростью за тридцать узлов. Пятьдесят километров в час! Рекорд, правда, выше, восемьдесят три километра, больше, чем сейчас у автобуса, у другой нашей лодки, титановой К-162. Надводным кораблям противника и их торпедам её не догнать! Американцы как увидели – глаза на лоб полезли. И глубина погружения тоже никем не превзойдена – до километра, торпедами и минами не достать, будут раздавлены чудовищным давлением…
Вспомнил Виктор и то, как когда-то впервые побывал в Миассе, тоже зимой и, как тогда возвращались с товарищем ночью от тракта Челябинск-Свердловск в город пешком. Торопились, потому что был последний день командировки и завтра утром надо было успеть без опоздания на работу. Героически преодолевая глубокий снег, в двадцатиградусный мороз пришли на ближайший КП, а не тот, через который выезжали, и получили за это разнос от какого-то режимного службиста, с угрозой увольнения – дислокацию, мол, выдаёте. Да, так старались, а получили выговор, который, молодые и неопытные, виновато и молча выслушали…
Многое изменилось с того времени, целая жизнь. Произошло и то, что к этому времени случилось практически со всеми подолгу пропадавшими в командировках испытателями их отделения – развод. Длительные разлуки лишь углубляют с годами неизбежно появлявляющиеся трещины между мужьями и их жёнами. Отношения в семье становились чем дальше, тем хуже, хотя к этому времени всем они были обеспечены – квартирой, машиной, садом и гаражом. И двое их детей как будто даже и не скрепляли душевное отношение с женой. Так что, возвращаясь из длительных опостылевших отсутствием комфорта командировок домой, Виктор всё чаще чувствовал что будто едет в никуда.
- О чём задумался, Виктор Алексеевич? – прервал его мысли Потеряев.
- Да так, ни о чём, ; дал уклончивый ответ Гопаца и переключился на то, что им предстоит сделать в эту поездку.
В ракетном центре недавно построен предназначенный для испытания систем разделения ступеней ракет-носителей гигантский уникальный стенд диаметром десять метров и высотой шестьдесят метров! Обеспечивает три секунды реального полёта объектов массой до тридцати тонн в вакууме до одной тысячной миллиметра ртутного столба! Вот где придётся работать с создателями высокоскоростных твёрдотопливных трёхступенчатых ракет с разделяющимися головными частями – до десяти боевых блоков с прицельным разведением. Всепогодные, запускаемые из подводного положения. С астрорадиоинерциаль-ным управлением – опережающее технику потенциального противника детище свердловского предприятия, где главный конструктор Семихатов…
А вот и Миасс, машгородок с прижавшейся к горушке, видимой издали гостиницей. Оформились у гостеприимных женщин-администраторов, сели в лифты и разъехались по своим номерам, встречаясь теперь только на работе.
***
Как всегда неожиданно, появился у нас Гера; тем более неожиданно, что не знал новый наш адрес и разыскал методом опроса чуть ли не первых встречных. И странно, что всё же нашёл в нашем значительно уже выросшем, до пятидесяти тысяч, жителей городе, когда большинство встреченных на улице и даже в подъезде лиц уже незнакомы. Загуляв и забросив учёбу в институте, он провёл два года в армейском стройбате. Не престижное место службы, но мы, как многие родители детей призывного возраста, опасались худшего – что могут взять в Афганистан, куда он стремился и где «ограниченный контингент войск» вёл уже несколько лет затяжную войну. Американцы недавно в целях торжества «демократии» свергли с помощью некой военной хунты избранного подавляющим большинством населения президента Пакистана, сторонника неприсоединения к противостоящим блокам, а затем то же проделали и в Афганистане. Наши в ответ сработали так же, но открыто и грубо, взяв штурмом президентский дворец соседнего государства; как медведь, которого ужалила пчела в нос. Теперь застряли там, под антисоветский вой во всём мире, в чём особенно усердствовали янки.
И вот Гера снова в Челябинске. Коротко стриженный, похудевший и слегка ссутулившийся, отчего казался ниже ростом и меньше, он невыразительной скороговоркой бросил всем: «Привет!» – и, опережая объятия, сунул руку для приветствия.
Некогда восприняв развод родителей как катастрофу, он уже давно принимал происшедшее как данное, с моей новой женой был знаком давно – мы вместе навещали его в воинской части – и относился к ней без предубеждения. Её же пятилетняя дочь, худенькая и шустрая, ещё не видела моего сына и, любопытствуя, выбежала из своей комнаты в коридор посмотреть на него.
- Знакомьтесь, – сказал я им. – Это Полина, а это – Гера.
- Полина, привет! – слегка улыбнувшись, коротко он махнул рукой и, оглядываясь, спросил: ; Как вы тут устроились?
- Неплохо, как видишь, – предложил я ему посмотреть пока ещё почти пустую квартиру – обе комнаты: нашу с раскладным диваном, мебельной стенкой, телевизором да столом, и детскую, где только раскладушка. – Первый этаж, но есть лоджия. А с неё – вид на лес. Рукой подать!
- Это хорошо, – взглянул он на подступающий почти вплотную лес. – Красота, конечно!
- Машины, правда, шмыгают мимо окон всё время, хотя запрещающий знак висит. Дай волю – в подъезды въезжать станут, до дома пройти несколько десятков метров пешком не хотят.
Оглядевшись, мы пошли в просторную, какие есть только в домах новой планировки, кухню, откуда доносился запах приготавливаемого женой молотого кофе, сели там за журнальный столик – другого пока не было.
- Рассказывай! – предложил я сыну.
- Погоди ты, дай человеку кофе хотя бы выпить, – остановила меня жена и спросила Геру: – Может, ты поесть хочешь? Котлеты у нас есть, – потянулась она к холодильнику.
- С этого и начинала бы! – сказал я.
- Нет, спасибо! – отказался Гера. – Только что у матери поел.
Он сидел почти молча, слегка свесив голову, кратко, но с готовностью отвечая на наши расспросы. Оказывается, уже сдал вступительные экзамены в политехнический институт и принят на тот же факультет, с которого вылетел.
- Ну, и как, – спросил его, – настроен учиться на этот раз?
- Да! – не очень убедительно ответил он.
Глядя на него, с горечью вспоминаю слова Ромена Роллана: «Последующие поколения всегда сильнее чувствуют то, что их разделяет, чем то, что их сближает с предыдущими: это им нужно для самоутверждения». Жаль, что сын пока не оправдывает надежды и не очень прислушивается к советам. Не имеет ясной и достойной цели в жизни. Всё ещё, что свойственно - и необходимо! – юношам, но негоже уже отслужившим в армии мужчинам, задаётся вопросом: в чём смысл нашего существования?
- Хорошо, что возникают такие вопросы, ; сказал я как-то ему. – Ибо, по Достоевскому, «тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить». Или, как говорил наш физик Зельдович, «человек нуждается в диалоге на вечные, самые простые, самые глубокие и волнующие вопросы. Человек, которого нисколько не волнуют эти вопросы, теряет своё нравственное начало». Не знаешь, не имеешь цели – ищи её. Лучшие умы человечества искали ответ на этот вопрос и дали множество вариантов правильных ответов. Могу назвать, что помню в данный момент – согласие с природой, своей и окружающей, и обществом…
Может, то уже кто-то сказал до меня, может, сам я придумал; так или иначе, это, ставшее рациональным и чувственным, уже моё понимание, пришедшее и после собственных юношеских, порой мучительных, поисков, и зрелого созерцания и обдумывания жизни. Но знаю – мне он может и не поверить, и ссылаюсь на бесспорные авторитеты.
- Хочу дойти сам до всего.
- И доходи! Но начинай поиск не с уровня каменного века, а достигнутого другими до тебя. Я, например, не испытываю синдром неполноценности собственного мышления и с благодарностью воспринимаю мысли других, кои помогли мне разобраться в понимании своего места и назначения в жизни и на Земле. Хорошо сказал Лев Толстой: зачем продумывать то, что уже известно, надо идти дальше. Вон посмотри ; кошечки как бегали и мяукали сто и двести лет назад, так и мяукают и бегают сейчас. А человек в начале века ещё на телегах ездил, и рекорд скорости был восемьдесят километров в час, а теперь – со сверхзвуковыми скоростями, в космосе летает. Каждое новое поколение, перенимая опыт, становится на плечи предшествующего и достигает новых вершин. Конечно, в каждом индивидууме повторяется вся история человечества, и, к сожалению, далеко не каждый доходит в своём развитии и становлении до современного уровня культуры. Конечно, самому надо доходить, но надо идти дальше, до новых высот, а не топтаться в дикости или средневековье и искать давно известное. И учти, что найти цель и смысл может только тот, кто ведёт здоровый образ жизни, – напомнил ему прошлые грехи.
Упрям Гера, очень не просто его переубедить. И пока ещё заставляет беспокоиться – чем завершатся его поиски. Вот второй сын, Эдик, поступил в военное училище штурманов; сразу, конечно, не очень был доволен требованиями к дисциплине, на «губе» даже отсидел, но всё стало на место – сейчас стипендиат областного комсомола за хорошую учёбу. Подтверждает слова Аристотеля о том, что «быть в некоторой зависимости от других и не иметь возможности делать всё, что тебе заблагорасcудится, дело крайне полезное».
- Я у тебя как-то верёвки хорошие видел, – прервал мои поучения Гера. – Они тебе нужны?
- Стропы от использованных парашютов? Есть. Тебе они зачем?
- Я с ребятами стал ходить в секцию горного туризма, так там у них все верёвки гнилые – того гляди, что оборвутся в самом неподходящем месте. Не дашь нам их?
Не хотелось, конечно, расставаться со стропами, но что не сделаешь, чтоб не подвергались смертельной опасности сын и его товарищи? Выложил, оставив себе только одну. Сын уехал и через некоторое время сообщил, что ушёл в турпоход по горам Западного Памира, без карт той местности – почти как первопроходцы.
***
Функции секретаря партийного бюро отделения, как стал называться с некоторых пор сектор, выполняли поочерёдно избираемые на два-три года члены организации, и я чувствовал, что очередь приближается – уже побыл партгрупоргом отдела, второй год хожу в университет марксизма-ленинизма, слушателям которого рекомендована практическая работа в общественных организациях. Признаться, не хотелось впрягаться на адскую работу, взваливать на себя заботу не только о партийной организации, но и обо всём коллективе, профсоюзе и социалистическом соревновании, комсомоле и шефстве над школой, спорте и дружине по охране общественного порядка… Быть обязанным посещать многочисленные собрания и заседания, тратить на это рабочее свободное время и силы. Однако для чего же тогда вступал в партию, замышляя какие-то грандиозные цели переустройства общества? Так что согласился, но не сразу баллотироваться в секретари, как то предложил порядком уставший на этой должности высокий ростом и начавший уже лысеть, хотя относился к пришедшему после нас более молодому поколению, Фомин.
- Давайте, Юрий Павлович, я сначала побуду членом партбюро, – огорчил я его. – А там, если изберут…
Так на год я стал его заместителем, а на следующий был избран секретарём, и такая последовательность потом значительно облегчила решение всех вопросов, особенно бюрократических процедурных – не зря, например, в аргентинском флоте адмиралом становился только тот, кто побывал юнгой и прошёл все стадии роста; всякие перескоки в должностях чреваты не только головокружением от успехов, но и образованием прорех в компетенции.
Став секретарём, конечно, хотелось не ограничиваться рутинными делами, а сделать что-то значительное, а для этого исключить всё, чем уже занимаются или должны заниматься другие. Например, взяться за решение психологических и социологических проблем коллектива, что в настоящее время считается передовым рубежом научной организации труда. На необходимость этого натолкнула разборка отношений двух коммунистов и незаурядных людей: начальника приборного отдела Биянова, человека творческого, работающего над докторской диссертацией, личности с натурой поэта и художника – выставляющегося и признанного художника! – но излишне жёсткого руководителя, и не менее творческого и инициативного начальника группы этого отдела Волкова, рационализатора и изобретателя, не принимавшего столь жёсткой опеки.
Для среды творческой интеллигенции, конечно, более подходящий демократический стиль управления, но попытки смягчить авторитарные методы руководства опытного и уверенного в себе пятидесятилетнего Биянова оказались безуспешными. Юрий Михайлович слушал членов партбюро утомлённо и почти молча, не возражая и не споря, потом стоял на своём и где-то глотал таблетки, да и более молодой Волков уже не раз попадал на больничный бюллетень с повышенным давлением. Стало ясно, что их надо разводить, чтоб не ущемлять ни того, ни другого, и никого в этом противостоянии не потерять, что сделать не просто. Но Волков, по-видимому, понимал, что предпочтение всё же будет отдано Биянову не столько как начальнику, но и более важному специалисту, и ушёл сам. Подобная история уже повторялась, по такой же причине некоторое время назад отдел покинул кандидат наук Смирнов, что, конечно, было потерей для коллектива.
- Стареем и становимся нетерпимыми к мнению других! – заметили члены партбюро, приведя ещё примеры сложных взаимоотношений сотрудников.
- Чем старше, тем хуже становимся, что ли?
- Конечно! Ещё Ромен Роллан отметил, что после девятнадцати лет человек лишь повторяет себя. И чем дальше, тем уродливее.
– Любой театр, как сказал один народный артист, устаревает через двадцать лет. Когда тем, кто его начинал, переваливает за сорок, приходят болезни, за ними усталость, кто-то становится «звездой»… То же и у нас – мы уже к сорока приближаемся.
Или вот ещё проблема этики поведения – так называемая «спихотехника»: свалить работу на других считалось чуть ли не делом чести и достоинства сотрудников, особенно начальников. Почему бы и в самом деле не свалить, если работай или не работай – зарплата та же? Это уже укоренившаяся психология в отношениях между коллективами и организациями страны, и выгода такого поведения могла иметь катастрофические последствия.
Члены партбюро, заседавшие в просторном кабинете заместителя начальника отделения, призадумались над такой постановкой вопроса.
- Надуманный вопрос! – категорически заключил начальник отдела Сучков; некоторое время назад он сам довольно долго был секретарём партбюро и, видать, устал от подобных неразрешимых проблем, почти ничего не предлагал и без энтузиазма относился к порывам других.
- Есть у нас такое, Виктор Андреевич! – не согласилась с ним Кулакова, готовая всегда и везде отстаивать правду. – Приходится сталкиваться.
- Не понимаю, Авелина Львовна, в чём проблема для нас, – вступил в разговор Зеленкин, заместитель секретаря, тряхнув не по возрасту добротной ухоженной шевелюрой. – Начальник должен дать задание, включить в план, вот и всё. И не имеет никакого значения чьё-то желание или нежелание браться или не браться за работу.
- Не совсем так, Гелий Дмитриевич, – возразил Колесников, самый младший из нас, но уже слегка раздавшийся, недавний комсомольский лидер. – Давят на психику начальника, чтоб принял выгодное кому-то решение.
- Начальники тоже люди, – поддержала его Чубарова, вторая женщина в нашем партбюро.
- В КБ существует мнение, что как раз наш коллектив в искусстве «спихотехники» превзошёл всех. – Отметив для себя, что разделение точек зрения проходит в соответствии с должностями – начальники против, я попытался убедить в важности проблемы: – Не можем мы не реагировать на такую оценку нашего отделения! «Будь с тем, кто ношу взваливает, и не будь с тем, кто ношу сваливает» – сказал ещё в древности Пифагор.
- Кто дал такую оценку? – возбудился Зеленкин.
- Не один человек сказал, можно считать – экспертная оценка многих.
- Злые языки! В той или иной мере все грешат спихотехникой.
- Чьи-то прегрешения не являются оправданием.
- Давайте подойдём к вопросу с другой стороны. Пример – влачивший жалкое существование периферийный Алтайский завод электрооборудования вышел на мировой уровень. Человеческий фактор – назначение главным конструктором инициативного способного человека, последовавший далее подбор наиболее способных и на другие должности, внедрение ЭВМ, поддержка руководства, полагающего, что сила завода – в идеях конструкторов. Противоположное тому, – открыл я конспект лекции, прослушанной в университете, – множество занятых не по специальности и не занятых вообще, множество бюрократических служб и должностей, отсутствие критики, приспособленчество, отсутствие молодёжи на ключевых позициях… И так далее. Точно, как у нас!
Поспорили на эту тему без каких-либо выводов и последствий, а тут подвернулся другой случай. Как-то зашёл к заместителю начальника отделения Погребняку подписывать месячную ведомость на доплату за работу с излучением.
- Генрих Павлович, как так получалось, что уже год я работал на этих испытаниях, и вот только узнал, что полагаются льготы? – посмотрел я на этого внешне грубоватого, но доброго душой здоровяка, родом с Харьковщины.
- Начальник твоего отдела, Балюков ваш, должен знать, – отмахнулся он.
- Но Балюков может и не знать, сам он не участвует в таких испытаниях.
- Вы что, с Луны свалились? – он подписал и отбросил мне ведомость – иди, мол.
- Гм! Тогда второй вопрос: Вы подписываете ведомости, где и начальник конструкторского отдела, и все его сотрудники якобы ежедневно участвуют в испытаниях. Когда же они разрабатывают приборы? И что, начальник отдела проводит на испытаниях всё время?
- Не знаю такого! Работают на испытаниях – значит, надо.
- Да это же самые настоящие приписки! С целью получения незаконных надбавок.
Имеющие приличную зарплату начальники отдела и бригад, коммунисты, занимались мелкими приписками, чтоб получить надбавки! По реакции Погребняка было видно, что это действительно так, но разбираться с этим он не желает. Позже я подошёл к партгрупоргу отдела, чтоб убедиться – так ли это? – и понял, что здесь круговая порука. Досадно видеть этих везде и всюду ратующих за справедливость интеллигентов и подворовывающих у государства какие-то крохи, за пятёрку или десятку рублей в премиальной надбавке готовых иной раз горло перегрызть друг другу. На оперативках – грызня начальников между собой при распределении премий, где порой страсти разгораются настолько, что пропадает всякое желание иметь и делить их. Неприятно видеть, как и при распределении жилья, льготных путёвок, автомобилей во всех других отношениях интеллигентные претенденты бегают по комиссиям и комитетам, к должностным лицам, теряя порой совестливый облик, обозлённые и жадные, клевещут на конкурентов, оскорбляют членов комиссии… Лучше бы всего этого не видеть и не знать, чтоб не терять веру в человечество!
А тут ещё неприятная разборка – на начальника отделения Стоцкого в партийные органы поступило от покупателей заявление о том, что он продал свою подержанную машину дороже её первоначальной цены. В коллективе – слухи о спекуляции, ждут, как отреагирует партбюро и что скажет секретарь. Разбираемся перед тем как пригласить самого Стоцкого, редко, только по специальному приглашению, принимавшего участие в наших заседаниях.
- Покупал машину по одной цене, продал по другой, более высокой. Спекуляция это или нет?
- Так ведь цены на все машины за это время вон как возросли. Пропорционально этому росту он и продал.
- Это у государства возросли.
- Гм! А какая разница где? И что, государство тоже спекулянт? Пользуясь им же созданным дефицитом, за те же автомобили непомерно цены повышает.
- Дефицит на машины, холодильники, ковры… Какая же это к чёрту плановая экономика?
- Вернёмся к нашему вопросу! Если спекуляция, то было бы открыто уголовное дело, а так – нам на рассмотрение передали.
- Есть, конечно, моральный аспект. Вот Скурихин, например, почему-то продал свою подержанную машину по старой цене. А тут ещё и в магазине цена была заявлена меньше той, которую взяли на самом деле.
- Не сам же продавал! Мужики, которых он попросил реализовать машину, сделали ему такую услугу. Медвежью.
- Какие мужики?
- Наши, конечно! Свои. Есть у нас такие ушлые.
- И с ними, значит, надо разбираться…
Пригласили Стоцкого, он без колебаний и ссылок на кого-то признал свою вину, и ему объявили партийное порицание. В коллективе, однако, несмотря на разъяснения, поползли слухи о том, что партбюро услужливо покрывает начальника.
Впрочем, у Стоцкого назревали более серьёзные проблемы – за ряд повторяющихся отказов новых разрабатываемых бортовых приборов автоматики министерство приняло решение о снятии его с должности. Да, случилось так, что с отъездом наших специалистов-электронщиков в Горький, согласно специализации предприятий отрасли, должны были передать туда и разработку приборов, но этого – увы! – не произошло. Сработала «спихотехника» в государственном масштабе, и разработку взвалили на ослабленный оставшийся коллектив. На партийных собраниях неоднократно обращали внимание руководителей на эту опасную ситуацию, но оно тонуло в массе подобных обращений других. А ставший к этому времени доктором технических наук и профессором Стоцкий предпочитал заниматься решением принципиальных масштабных задач, уклоняясь от таких мелких организационных, и вот результат.
Одним словом, текучка очень быстро съела всё отводимое для партработы время, а тут ещё новшество партийных бюрократов – взносы может принимать только секретарь лично, как будто это самое главное в нашей работе. И некогда было браться за то значительное, что бы хотелось сделать поначалу. Устав от передряг, через год я стал подумывать о подборе замены, как грянули события, впоследствии названные перестройкой: апрельский Пленум Центрального Комитета, поставивший задачу революционного преобразования материально-технической базы производства на основе новейших достижений науки и техники, структурной перестройки народного хозяйства, ускорении решения социальных проблем по принципу справедливости. Совершенствовании общественных отношений, обновлении методов работы политических и идеологических структур, углублении социалистической демократии, преодолении застойности и консерватизма… И, главное, эти общие лозунги – подобных очень правильных мы наслышались достаточно! – подтверждались действиями пришедшего на замену цеплявшимся за власть немощным старцам нового Генерального секретаря Горбачёва, молодого и энергичного, говорящего не по заранее написанной ему «спичрайтерами» бумажке.
***
Нет, не могло всеобщее понимание несуразностей действительности не привести в конце концов к переменам в жизни! Исчезли из политической жизни ложь, пресс условностей, недомолвок, явились невиданные ранее открытость и откровенность, критическая острота, а вместе с этим прошла и незаметная, но постоянно сидящая в глубине души тревога от сознания того, что неподвластная нам стихийная сила ведёт всех в тупик. Стали ясны проблемы и в экономическом развитии – раньше в государственном масштабе с подачи каких-то недоумков было принято говорить только об успехах. Это же торжество идей Ленина: «Мы должны ставить дело во всей нашей пропаганде и агитации начистоту». Застой брежневских времён миновал, наступила перестройка. Пропаганда стала оперативной, открытой, что поставило в тупик даже слушателей западных радиоголосов.
Перемены воодушевляли и вызывали энтузиазм – произошло то, ради чего многие шли в партию; «видишь недостатки – будешь бороться с ними» – неотразимый аргумент агитирующих к вступлению в партию. «На редкость счастливое время, когда можно думать то, что хочешь, и говорить, что думаешь» – отметил ещё древний мудрец Тацит.
Освобождён из-под надзора и высылки в Горький академик-ядерщик Сахаров, один из создателей водородной бомбы, навязываемое осуждение которого научной общественностью у нас в городе не прошло. В печати – сплошной поток разоблачений! Вся коллегия Министерства хлопка Узбекистана предстала перед судом, министр расстрелян. Практически распущена вся милиция республики, туда командируют на год-два милиционеров с Урала и других районов страны – так решительно действует направленный для наведения порядка неподкупный Лигачёв, выдвиженец Андропова. В Армении раскрыт целый подпольный завод суррогатного коньяка. На Украине прихвачен собиравший с заводов дань для устраиваемых оргий секретарь обкома… Ставший секретарём Московского городского комитета партии Ельцин даёт жару московским «партократам» за «предательство интересов трудящихся», «махровое равнодушие и бесхозяйственность», за то, что «отдавали предпочтение не служебным обязанностям, а личным делам. Безинициативные в работе, они проявляли завидную инициативу в приобретении дач, публикации своих сочинений, своих зарубежных «вояжах»… Вот так выходец с Урала развернул борьбу с привилегиями партийных и государственных руководителей в столице, где с некоторых пор вольготно жилось разного рода махинаторам, ворью и прочим мерзавцам. Знали Ельцина по Свердловской области – жёсткий руководитель, сменивший две трети секретарей райкомов из-за их несоответствия грандиозным задачам перестройки.
На днях в партком конструкторского бюро зашёл Скурихин, показал секретарю Малёваному партбилет:
- В Свердловске мне его выдали. И вот, оказывается, секретарь райкома какая-то сволочь, – протянул он газету. – Как мне, Леонид Васильевич, теперь быть с подписанным им партбилетом?
- Гм! Билет выдан от имени комитета, а не личности, – подумав, сказал секретарь.
- Нет уж! – почесав седеющую бородку, заупрямился Скурихин. – От личности тоже. Так что прошу заменить. Если вы этого не можете решить, я пойду в горком.
Задал задачу! Правда, есть проблемы и посложнее – в стране разворачивается антиалкогольная кампания. «Положение становится предельно опасным – пьянство вовлекает в свою орбиту людей всех возрастов… Без серьёзных мер должного результата трудно ожидать», - пишут в газете. «Не беду, не тоску разгоняют, просто так соберутся и пьют». Поставлена задача создать общества трезвости повсеместно. Аппарат горкома партии взял обязательство не употреблять алкоголь ни при каких обстоятельствах, что было просто так как там никто и не пьянствовал. В стране сокращаются производство и продажа спиртных напитков, толпы в недовольстве штурмуют магазины, занимаются самогоноварением, отравляются суррогатами – пьют одеколон, стеклоочиститель… Каким только издевательствам не подвергает человек свой организм! А положительные результаты стали сказываться сразу; вот справка – значительно уменьшилось количество преступлений и несчастных случаев, продолжительность жизни мужчин увеличилась; в год умирало на двести тысяч меньше и рождалось на пятьсот тысяч больше, чем за предшествующие десять лет. Производственный травматизм из-за пьянок уменьшился на 20%, дорожно-транспортные происшествия – на 30%… Впечатляет!
Но и борьба с этим злом ведётся не лучшим образом – рапортомания о каких-то липовых сплошных «зонах трезвости», на юге под корень вырубают ценнейшие виноградники. Вместо того, чтоб снижать производство по мере снижения потребности, а снижать её, поставив дело так, чтоб каждый пьющий выглядел в глазах окружающих отвратительным, тупым и ограниченным типом. С точки зрения общей культуры человечества. А не так, чтоб за малейшее нарушение сухого закона жестоко наказывать членов партии, порой ломая им жизнь…
Когда я зашёл в партком, Леонид Васильевич, в светлой рубашке и в косую полоску галстуке, сидел на своём месте под часами с маятником весьма задумчиво, даже забыл предложить сесть, что я сделал сам. Через несколько минут он отвлёкся от начатой до меня писанины и взял предложения нашего отделения по перестройке и план работы на квартал, полистал скрепленные листы.
- Что-то предложений у вас маловато! – строго взглянул он на меня.
- Много было предложений, но на уровне благих пожеланий – дайте то, сделайте это… Пивной завод вместо водочного постройте, и так далее. Если нам, Леонид Васильевич, хотя бы десятую часть всего этого выполнить удастся, партбюро свою миссию будет считать достойно выполненной.
- Гм! Пивной завод?
- Да, представь себе, на профсоюзном собрании за это проголосовали. И один только оказался против – я. И то решили, что по должности обязан.
- А кто общество трезвости у вас возглавит? – Малёваный отложил предложения в общую папку для подготовки собрания, план работы – в другую.
- Такого человека подобрать не удалось.
- Непьющих нет, что ли?
- Есть, но пьющих воспитывать нет у них никакого желания. Был у нас такой боевой противник алкоголизма, Красноносов, но уехал.
- Да, читал недавно его статью на эту тему в журнале «ЭКО». Других, значит, надо заставить.
- У меня, Леонид Васильевич, как руководителя, недостаток один есть – не могу и не хочу заставлять людей делать то, что они сами не хотят. Могу только предлагать делать что нужно, и только такое обращение принимаю и к себе.
Тут в партком вошли вызванные, должно быть, на это время, заместитель секретаря по оргработе Мударисов, начальник группы, сразу же за ним – не успела закрыться дверь – и редактор стенной газеты «Поиск» Белов, начальник лаборатории. Поздоровались все за руку, сели за приставной стол.
- Накануне собрания сообщишь мне, сколько коммунистов от вас будет отсутствовать и по какой причине, – двигая мохнатыми бровями, обратился ко мне Мударисов – До конца рабочего дня!
- Обязательно, Раис Ганеевич!
- И построже с явкой!
- Конечно!
- От вас кто выступать будет? – ещё спросил меня он.
- Я, наверное, буду. Готовлюсь во всяком случае.
- А ещё кто?
- Кто захочет – сам заявит.
- Наброски шаржей к собранию сделал? – шёпотом осведомился и севший слева от меня Белов, назначенный на собрание редактором оперативной группы наглядной информации.
- Вячеслав, у нас же доклада ещё нет!
- Сам что-то придумай, потом из доклада добавишь.
- Подумаю!
Полагая, что мне здесь больше делать нечего, я поднялся и вышёл.
- Раис Ганеевич, как готовность проекта решения? – приступил к делу Малёваный.
- Готов, сейчас распечатывается в машбюро. Через полчаса занесу вам и раздам другим для ознакомления.
- Кто будет зачитывать проект на собрании?
- Я и зачитаю, если никто не возражает.
- А состав комиссии? И кто объявит?
- Я, как ведущий собрание, и предложу, – сказал Мударисов.
Всё в порядке, в партком подобраны ответственные и требовательные люди, опытные руководители. Вроде бы всё готово, но собрание предстоит сложным – люди активно, смело и требовательно судят партийных секретарей. Один из подводных камней – отношение коллектива и некоторых начальников отделений к главному конструктору Верниковскому, до того бывшему на протяжении десяти лет главным инженером предприятия; сотрудники ещё хорошо помнили, как с трибуны собраний он достаточно резко отвергал почти все их предложения, а затем, став главным, то же самое требовал теперь уже с вышестоящих руководителей. Но не в этом проблема – не удалось, по-видимому, Владиславу Антоновичу вписаться в новый большой коллектив, понять, кто в нём чего стоит, отсюда и досадные промахи во взаимоотношениях, непримиримая оппозиция некоторых начальников отделений. А жаль, потому что человек он знающий и заслуженный, лауреат Государственной премии и орденоносец, начинал трудовую деятельность конструктором, был исследователем и испытателем ядерных боезарядов; как он говорил: «Моих взрывов было порядка тридцати шести». Но в условиях демократизации жизни идёт повсеместный накат на руководителей, и этим донимают партийных секретарей, которым всё это приходится разгребать. И принимать чью-то сторону.
Вчера к концу дня Владислав Антонович, в расстёгнутом чёрном костюме, сутулившись больше обычного, сам пришёл в партком.
- Леонид Васильевич, готовить мне выступление или только отвечать на вопросы, как вы думаете?
- Думаю, Владислав Антонович, надо готовить. Если не возражаете, как всегда, вам слово где-то под конец дадим, чтоб сразу и на возникшие в выступлениях вопросы ответить.
Помолчали. Видно было, что главный не узнал то, ради чего пришёл, и не знал, что спросить.
- Доклад ваш, Леонид Васильевич, когда обсуждаться будет?
- Завтра на парткоме, в семнадцать часов.
- А чем, по существу, недовольны сотрудники? – пристально взглянув, задал Верниковский неожиданный вопрос.
- Темпами перестройки недовольны.
- Чем именно?
- Справедливостью в распределении зарплаты, премий, квартир, машин… Государственную премию, ордена по иерархии все начальники отделений и отделов уже получили, и пошёл круг по начальникам рангом ниже. Рабочие у нас ещё могут получить награду, заставляют включать их в списки, но уж никак не инженеров. Министр здравоохранения Петровский ещё у Брежнева пробил право давать Золотые Звёзды Героев Труда рядовым врачам, а у нас в КБ не то, что героем, орденоносцем может стать только начальник. Недостаточной гласностью в этих вопросах недовольны. Гласность – один из факторов перестройки, а некоторые наши руководители отказываются давать сведения по премиям. Пришлось вывесить без их согласия.
- Вообще, не должны бы люди знать, кто сколько получает, – поморщился Верниковский. – Ажиотаж нехороший! Да и это же всё решается коллективными органами. При чём здесь администрация? И, вообще, при чём здесь перестройка? Есть нормальный ход вещей, которого всегда нужно придерживаться.
- Недовольны условиями труда, оснащением рабочих мест… И тем, как все эти проблемы очень медленно решаются. Вот, судя по предложениям, – Малёваный подал папку, – круг вопросов, о которых будет идти речь.
Верниковский взял папку, надел очки, раскрыл и просмотрел верхний лист, полистал, пожал плечами:
- Это же всё невыполнимо! И что, мы должны будем оправдываться потом?
- Ну, не все предложения будут приняты, конечно… А что собрание утвердит, придётся реализовывать.
- Так это как раз то, что мы и старается, в меру своих сил и возможностей, делать, – закрыл и вернул папку Верниковский. – И не надо рассматривать нас как… врагов.
***
Вот так лето! Гонимые холодным и влажным северо-западным ветром непрерывной чередой проносятся непроницаемые для солнечных лучей облака, почти задевая крыши высотных домов последних лет застройки. Затяжные дожди и днём, и ночью. Июнь, а так и не довелось искупаться в озере – на Урале этим летом вряд ли кто ходит раздетым. В самый раз собираться в отпуск, отправляться в тёплые края, чего ради пришлось простоять всю субботу в очереди к авиакассе, переместившейся в просторное и прозрачное новое здание автовокзала. Казалось, в городе нет ни одного человека, который бы не уезжал, не улетал, не отправлялся каким-то другим способом в это время года в отпуск хоть куда-нибудь – в санатории или дома отдыха, на берег моря или в горы, в путешествия или просто к родне. Много знакомых стоят в длинной очереди к кассам.
- Куда собрался? – спросил меня недавний наш сотрудник Стёпкин, слегка располневший и высокий, с завидной гривой чёрных волос, в джинсовом костюме – настоящий джентльмен.
- В Киев.
- Под Чернобыль, что ли? – напомнил он про напугавшую всю страну и зарубежье недавнюю аварию на атомной станции.
- Да там далеко от неё! А ты куда?
- В Сочи.
- По путёвке или «дикарём»?
- По путёвке. Льготной профсоюзной. – И добавил: – Дурак я, что ли, платить полную стоимость?
- Как же тебе удалось добыть?
- Уметь надо!
Поговорили с ним ещё о том о сём, после чего он попросил подержать его очередь и ушёл, а я, усевшись на низкий и широкий подоконник, взялся просматривать прихваченные с собой газеты, поглядывая за продвижением впереди стоящих.
Радость, что есть билет, скорые сборы – так, чтоб поменьше взять с собой вещей и не утруждаться в пути, что не очень получается, – и в пятницу, вскоре после последнего дня работы я в переполненном пассажирами, так что и сесть некуда, аэропорту. Посадка без задержки, три часа перелёта в новеньком, почти бесшумном ТУ-154, и под моими ногами родная украинская земля с ещё не остывшим от дневной жары бетонным покрытием. Быстрее к выходу, на автобус-экспресс, чтоб успеть до закрытия метро. Это удалось, и вскоре с последними пассажирами я выхожу на пустынной в этот поздний час станции «Героев Днепра», к высоченным многоэтажкам нового микрорайона.
- О, наконец-то! – на звонок открыл дверь заранее предупреждённый двоюродный брат Юра, с возрастом становившийся всё более похожим на своего отца – густеющие брови над самыми глазами смягчаются тёплым взглядом, чётко очерчены губы и прямой подбородок… Разве что только лысеть стал раньше времени. – Проходи! – взялся он за сумку.
- Не разбудил я вас?
- Нет, ждём.
Я вошёл в коридор, и мы обнялись. Из кухни, приветливо улыбаясь, вышла жена Юрия, Валентина, типично украинская плотная жинка со столичным шармом, мы обнялись и с ней.
- Как вы тут живёте? – спросил я, оглядывая оклеенные рифлёными обоями стены, обратил внимание на висящий у зеркала вымпел футбольной команды «Динамо» – основу сборной СССР на предстоящем чемпионате мира, поближе рассмотрел множество значков. – Лобановский обещает хотя бы в призёры нашу команду вывести?
- Соперники в группе выпали сильные! Так что посмотрим.
- Но шансы неплохие, – напомнил я триумф киевлян в европейском Кубке чемпионов.
- Да, конечно! Проходи в кухню.
- Дочь, Наташа, не спит? – вспомнил я о позднем времени и понизил голос.
- Она у бабушки, в Донецке.
- Как учебный год закончила?
- Хорошо. Она у нас отличница.
- Молодец!
Помыв руки в ванной, я прошёл в кухню, где Валентина уже накрыла стол, да так, что от обилия снеди почти не оставалось места для тарелок. Протиснулся на стул у стенки, хозяева сели сбоку и напротив.
- О, уголок какой у вас тут уютный! А где птичка-то ваша? – кивнул на пустую клетку под потолком.
- Канарейка? Улетела.
- Так погибнет же!
- Зато на свободе! Вино или… самодельную? – спросил, открывая холодильник, Юра.
- Вино дома пить будем, так что давай самодельную. – И спросил, когда он достал заиндевевшую бутылку: – Чьё производство?
- Из Гнивани. Галина на днях была здесь, привезла.
Мы выпили за встречу.
- Молодцы, умеют делать! – потянулся за огурцом и повторил я вопрос: – Ну, так как же вы живёте?
- Да как? Под Чернобыльской радиацией, – ответила Валентина.
- И что, такая уж сильная радиация?
- А кто знает, какая? Ведь никто толком ничего не говорит. Если бы радиация не попала в Швецию, Норвегию, то, может быть, нам ничего бы и не сказали вообще. А тут деваться некуда. Вот тебе и гласность! Поэтому люди уже ничему не верят, и такая паника поднялась, когда семьи руководителей вдруг из города подались. Давка в поездах самая настоящая происходила.
- А что в КГБ вашем по поводу аварии говорят? – спросил я Юрия. – Не диверсия?
- Рассматривается и такой вариант. Но, скорее всего, наша всеобщая безалаберность виновата.
- Ты в каком звании сейчас? – спросил его.
- Капитан.
- Да? Поздравляю!
Молодец Юрий – целеустремлён и настойчив. Отслужил в армии, остался в ней, закончил институт, как и его отец, стал юристом, теперь и офицером.
- Зачем нужна нам эта атомная станция, если такая опасная! – вздохнула Валентина.
- Гм! Людям всё больше энергии подавай и всяческих связанных с нею благ, а где её брать? – стал я на защиту своей отрасли. – Уголь тяжело и тоже с жертвами даётся – одна жизнь на четыре миллиона тонн. По полторы тысячи шахтёров в авариях гибло! Плюс то, что теплостанции небо коптят, отсюда тепличный эффект и возможное изменение климата. А гидростанции плодородную землю отбирают. И аварии тоже тяжёлые случались, когда плотины прорывало. В Италии, в США целые населённые пункты смывало. Так где же человечеству, которому давай всего, и всё больше и больше, брать энергию? Так ведь и электричество, и огонь запретить придётся, потому как немало людей от них гибнут до сих пор. Вот в Обнинске столько лет стоит наша первая в мире атомная станция – хорошо сработана, и никаких проблем.
- А кто его знает? – возразила Валентина. – Нам же всё не говорят.
- Попробуй в то время плохо сделай – сразу в Магадан! – пошутил Юрий.
- Ну, тогда возьмите пример построенной нами атомной станции в Лахти, в Финляндии – тут уже не скажешь, что скрывают что-то, – так она признана экологически самой чистой в мире. Потому что всё, что мы делаем на экспорт, делаем хорошо, а себе – тяп-ляп. Умеем, значит, хорошо делать, но не хотим. На Чернобыльской, говорят, столько было отклонений при сдаче, что никак нельзя было сдавать её в эксплуатацию. Но кто-то ведь заставил это делать! Не терпелось отрапортовать к какой-то знаменательной дате и к награде предстать. Обычная человеческая слабость, которой дали волю. Потом позволили недостаточно компетентным людям принимать решения и испытания проводить в недопустимом режиме… Правильно Юра сказал, и другие тоже такой вывод делают: авария эта – закономерное следствие падения технологической дисциплины, всеобщей нашей безответственности и расхлябанности. И то, что происходит в после аварии, тоже отражает состояние нашего общества – кто-то радушно принимает эвакуированных пострадавших, а кто-то отвергает с порога, как прокажённых, или заламывает невероятную цену, наживаясь на беде других.
- Андропов попытался навести порядок, но не успел, – вздохнул Юра и поднял стопку: – Ну, за приезд!
- Но он попытался сделать это силовым давлением, а надо условия такие создать, чтобы каждый, кто рассчитывает на «авось, небось да как-нибудь», чувствовал необходимость быть ответственным и дисциплинированным. Даже если не сознаёт, не умом, то кожей чувствовал выгоду для себя такого поведения…
Разговор наш затягивался, переходя от политики к спорту и обратно, вертелся вокруг незначительных бытовых проблем, и стало видно, что хозяева устали, что, ещё и оказалось, на следующий день они ожидают других гостей. Потому как даже в это тревожное время в Киев и к ним заездом, проездом, по делам или просто так – кто как! – заходят и родные, далёкие или близкие, и знакомые. И ясно, что пора кончать застолье, как бы ни было приятно сидеть с ними. Я вышел на балкон, откуда открывался вид на уходящий наискосок широкий освещённый проспект перед стеной-нагромождением высоченных домов, постоял, глядя на расположенный внизу газон с редкими недавно высаженными деревцами. С удовольствием вдыхал тёплый пахнущий травой воздух, и стоял бы так ещё долго, потому что совсем не хотелось спать, хотя по нашему, уральскому времени было уже далеко за полночь.
***
В Киеве бросаются в глаза хмурые и озабоченные лица людей, почти полное отсутствие детей и туристов, непривычно пусты видные со склонов Днепра пляжи песчаного острова. На выезде дозиметрический контроль транспорта. Не зная, на какое время удастся взять билет на автобус, не сообщил родителям о точном времени своего приезда.
Не успел позвонить им и с автобусной станции уже в самом Гайсине – увидел, что как раз подъехал городской транспорт, и побыстрее к нему, заскочил и стал на задней площадке. На следующей остановке смотрю – среди тех, кто заходит в автобус, отец! Эдакий благообразный седовласый старик в кремовой фуражке с орденскими планками на сером костюме-тройке, надетом несмотря на жару. Я подаю ему руку, помогая подняться.
- Спасибо! – вежливо благодарит он меня и поднимает глаза. – О, Валерий!
Мы обнялись.
- Чего же не позвонил? Мама волнуется.
- Так быстро еду, что не успеваю звонить.
- Без жены почему приехал? – спросили он.
- По графику у неё отпуск в другое время, – солгал я: не скажешь ведь, что, побывав здесь один раз для знакомства, не хочется ей больше ездить в глухое место.
Так началось моё очередное отпускное пребывание в Гайсине. Скучноватое, признаться, так что порой даже завидовал тем, кто умеет уклоняться от долгого пребывания у родителей; брат, например, ни одного отпуска здесь не провёл – живёт близко, может в любое время приехать, поэтому и не едет, шлёт фотографии с моря. А я далеко, и, когда однажды не приехал, упрекнули, что забываю родителей, что настанет время, когда ездить будет не к кому… Оставалось искать удовлетворение в восстановительном сне и здоровом питании, общефизической подготовке пробежками к загородному пруду, просмотре трансляций чемпионата мира по футболу и чтению художественной литературы, на что дома времени всегда недостаёт. Но заняться пришлось другим.
- Машина что-то у папы барахлит, – сказала мать. – Посмотри, что там у него.
- Смотрел уже! Разбирать всё надо и снова собирать.
- И что?
- Всего наберётся! На машине ведь не только ездить надо, но и обслуживать хоть чуть-чуть.
- Что же ты с папы возьмёшь? Он за всё берётся, но ничего толком не получается. Да и времени у него нет, хоть на пенсии – занимается допоздна курами, кроликами. Читает подряд все газеты, себе и другим голову морочит.
Вот и ещё одно дело, из-за которого придётся отодвинуть все другие, и не на один день, знаю по прошлым отпускам. Так что вместо солнца, за которым ехал, и пляжа у пруда ждёт сырая и тесная смотровая яма. Впрочем, успокаиваю себя, технарям, которым являюсь, полезно позаниматься всякой техникой для развития кругозора и технического мышления. А футбол после того, как наша многообещающая команда досадно споткнулась и, не оправдав ожиданий, вылетела из претендентов на победу, смотреть вовсе отпало желание. Выкатил голубой слегка помятый «Запорожец» из тесного гаража и приступил к делу.
- Слыхали анекдот? – спрашиваю подходивших соседей, бывших сотрудников отца; некоторые из них, как рассказывала мать, после выхода отца с руководящей работы на пенсию сразу изменили своё отношение к нему – раньше слова против сказать не смели, а накануне сосед в подъезде: «А чого вы тут курите?!». – Штирлиц сам ремонтирует свой «Фольксваген», а штурмбанфюрер Мюллер подходит и говорит: «Наконец-то я окончательно убедился, что ты русский разведчик – только русские сами ремонтируют свои машины, настоящий ариец никогда этим не займётся».
Впрочем, с солнечными ваннами проблему решил, приставив лестницу и залезая время от времени на плоскую крышу гаража погреться – жарко там, как на верхней полке в бане. Лёжа на спине я наблюдал, как в небе, на фоне редких мазков неподвижных перистых облаков, вдруг появляются с курьерской скоростью несущиеся на восток белые хлопья, разрываются ветром, расползаются и растворяются, исчезают совсем после краткого мига существования. А вот в выси появились и расчертили её оставляющие инверсионный след едва различимые, опережающие свой звук военные самолёты с аэродрома под Уманью.
В нависающей над краем крыши кроне ореха галдели воробьи; повзрослевшие птенцы безошибочно отыскивали своих родителей среди совершенно одинаковых на мой взгляд пернатых и просительно трепыхали перед ними крылышками, хотя еда под ногами. Те же, внимательно и не раз оглядевшись по сторонам, камнем сваливались в расположенный сзади сараев курятник за очередной порцией пищи, более сытной, чем прозрачная мошкара. А накануне было тихо – вся дворовая стая их исчезла, как-то сговорившись отправилась куда-то на целый день, и, появившись лишь к вечеру, дотемна галдела над окнами, обсуждая поход.
Ветвь за ветвью, лист за листом осматривает орешник молчаливо сосредоточенная трудолюбивая синица. А вот среди зелени появился чёрный, с белыми крапинками на груди, осторожный скворец, удивлённый моим присутствием. Прилетел и пёстрый дятел, потрогал, как будто впервые увидел или пробуя, зелёный орех – не понравилось, видать, ствол дерева вкуснее…
- Ты что там делаешь? – послышался снизу голос отца.
- Перекур!
- Пошли обедать, мама зовёт.
- Иду!
Мать уже видела меня на крыше, и сейчас, кроме исключительно вкусного и чрезмерно сытного обеда, предстоит очередная лекция о вреде загара на открытом солнце.
- Машина готова, – сказал я отцу после обеда. – Дай ключ зажигания, надо проверить.
- Я сам проверю!
- Ну, ты даёшь! Хорошо, иди проверяй сам, – с раздражением потянулся я к книжке.
- Сходи, проверь ты, – попросила мать, когда отец вышел. – Ты же видишь, к старости он становится чудаковатым. И съездите в магазин у базара, спросите, есть ли мука и почём.
- Если спрашивать, то надо и покупать. Сколько взять?
Отложив книгу, я вышел к гаражу, где отец прогревал двигатель и собирался выезжать.
- Да не газуй так сильно! – сказал ему всё ещё в раздражении. – Мы же ехать собираемся, а не взлетать.
Мы съездили в магазин. Когда возвращались, и ехали довольно быстро, выскочили на перекрёсток без дорожных знаков, куда справа приближался тоже довольно быстро жёлто-зелёный «Москвич».
- Справа! Помеха справа! – крикнул я отцу, съёжившись – удар должен был последовать с моей стороны.
Однако отец, вместо того, чтоб тормозить, нажал на газ и показал водителю «Москвича» кулак – тот в недоумении резко остановился, пропуская нас.
- Ты правила движения давно читал? – подчёркнуто спокойно спросил я, когда мы благополучно миновали перекрёсток и в боковое зеркало было видно, как недоумевающий водитель «Москвича» только-только осторожно выруливал на поворот.
- Я их и так знаю, – невозмутимо ответил отец.
- Оно и видно!
***
Вскоре на встречу со мной приехал брат Владимир, которому мать уже звонила не раз, напоминая, но тот ссылался на занятость и всё собраться никак не мог. Несмотря на жару и дорогу он был одет в светлый костюм, с галстуком – как, по-видимому, положено быть везде и всюду районному начальству. Мать довольна, что наконец-то собрались все вместе, и заставила большой стол в гостиной роскошными блюдами. И зашёл разговор сначала о жизни каждого, а потом опять же о Чернобыле, обществе и наметившейся перестройке.
- Паника у вас тут большая и необоснованная поднялась, – отметил я свои наблюдения. – А это более опасно, чем сама радиация. Приведу вам пример по работающему рядом с нами комбинату, где в первое время никакой техники безопасности в работе с радиацией не соблюдали, потому что не знали...
- Разве ж можно так с людьми? – покачала головой мама.
- А что делать, если у американцев имелись разработанные, как и фашистский план Барбаросса, не менее варварские планы сбросить на наши города атомные бомбы? И ведь не останавливало их то, что, по расчётам, погибнуть могло до шестидесяти пяти миллионов человек. Поэтому и пришлось жертвовать людьми, как на войне, чтоб атомной бомбёжки избежать. Чтоб предотвратить ещё один 41-й год! Или того хуже. Но я не об этом хочу сказать, а про то, что люди знали, куда попадают, и тех, кто считал себя пропащими, через два-три года действительно вперёд ногами выносили. А кто оптимистически всё же был настроен, так до сих пор живёт и здравствует. Американский ядерщик Эдвард Теллер даже сказал, что живя, в пещерах при повышенной радиации, человеческая раса развивалась быстрее и в результате человек стал человеком, а когда пещеры покинули, развитие прекратилось.
Я повторил им версию причин аварии.
- Да, много у нас ещё идиотизма во всём! – заключил брат. – Почитаешь газеты – тошно становится.
- Для того и перестройку затеяли, гласность для того, чтоб увидеть этот идиотизм и избавиться от него, – сказал ему.
- Люди уже ни во что не верят, – выразила своё мнение мама. – Может, не следовало всё открывать?
- Это уже проходили в семидесятых! Результат известен.
- Болтовня, скажу я вам, а не перестройка! – отмахнулся отец. – Те, кто говорил Брежневу на каждом шагу «дорогой Леонид Ильич», теперь вовсю костерят его. Вместо того, чтоб свои грехи разгребать, снова взялись Сталина поносить. Казалось, закрыли вопрос на двадцатом съезде, но если раньше хотели устранить беззаконие, то сейчас такое впечатление создаётся, что хотят очернить всю ту эпоху.
- А что, не страшно было жить тогда? – поинтересовался я.
- Наслушался и ты, видать, всякой чепухи! – почти рассердился отец. – Я, например, никакой вины перед кем-либо никогда не испытывал и никакого страха не было и в помине. Хотя писали на меня в органы, когда я до войны Осоавиахим районный одно время возглавлял. И на деда вашего доносы писали не раз, что офицером белым якобы был. Те писали, кто на Сталина теперь всю вину сваливают. Приходилось деду вашему ходить в органы объясняться, конечно. Справку, где воевал, показывал, на этом всё и кончалось. Нормально вполне жили! И впервые в стране, между прочим, было покончено со взяточничеством и с бандитизмом. Потому что в лагерях те и другие сидели, а сейчас на свободе гуляют и невинными жертвами политических репрессий прикидываются.
- По Жмеринке в ночную смену или после без страха идти всегда можно было, – добавила мать. – Хотя – что я тогда была? – совсем молодая девушка из села.
- А сейчас что творится? – продолжал отец. – Дяде Косте на улице там недавно пришлось от хулиганья отбиваться, совсем рядом с домом. Ты же сам говорил – в кассе билетов на поезд нет, а у шаромыг же привокзальных всегда имеются. Где берут? В тех же кассах, по сговору. В автобус любой заходи, подавай деньги в лапу водиле, а не в кассу государства как владельца автобуса, – и езжай, когда и куда хочешь. Какое государство такой бардак выдержит? Нет, с нашим народом нельзя иначе! Всё растащат. За колоски на десять лет сажали? А на Западе, где на улицах не крадут, что всем нам так нравится, скольким поколениям носы и уши отрубали, чтоб к тому приучить?
- Так из-за Сталина к войне не готовыми оказались. Проморгали вероломное нападение, – продолжил Вова. – Подписали с Гитлером пакт о ненападении…
- Знать бы вам, партийным руководителям, историю лучше надо! – почти вскрикнул отец; губы его за годы строгого начальствования превратились в две ниточки, и сейчас исчезли совсем.
- То ж не кричите так громко! – попросила мать. – Аж на улицу слышно.
- Пакт о ненападении с Германией имеешь в виду? – несколько тише и сдержаннее продолжил отец. – Так все страны имели такие договоры между собой! Франция с Германией, Польша с Германией… Англичане по Мюнхенскому соглашению по Чехословакии – по сути дела то же самое. Когда СССР обратился к Англии и Франции – принять меры по безопасности Польши, те вдруг предложили СССР взять всё на себя. Сталкивали с Гитлером! А ведь до войны, между прочим, Польша была самым враждебным нам государством, не раз призывавшим немцев идти против нас. Почему же нам с немцами не пойти против них? Что делать в ситуации, когда каждая называющая себя «цивилизованной» страна видит только свои исключительно эгоистические интересы? Да, заключили пакт с Германией. Потом Запад сдал Польшу, за нападение на неё объявили войну Германии, но и не собирались воевать. Гитлер и его окружение были в прострации, потому как могли противопоставить им вдвое меньшее число дивизий – без танков, с тремя сотнями орудий, но никто из них на деле и не собирался защищать Польшу. Потому мы и подписали пакт, и правильно сделали! Узнав о нём, Япония и Турция отказались воевать с нами…
- А дополнительный секретный протокол-приложение? – не унимался в споре брат.
- О котором сейчас талдычат в некоторых газетах? – показав на сложенную на подоконник кипу газет, продолжил отец. – Скрывают, мол, от общественности. «Демократическая» Англия собирается рассекретить свои документы времён войны лишь в 2017-м, да и то частично, а мы, видите ли, должны всем и всё раскрыть. Может, и был. Важен результат – мы отодвинули западную границу на то место, что было определено международным соглашением по итогам Первой мировой войны. И Минск, Одесса и Проскуров оказался не в сорока или пятидесяти километрах от границы, а в трёхстах с лишним. Очень даже пригодилось это в 41-м! А что было делать, если фашистская Германия открыто превращала Прибалтику в плацдарм для войны с нами? Потом эсэсовцы из прибалтов зверствовали хуже немцев – четыреста тысяч людей уничтожили, а сейчас только о Гулагах и талдычат. Выслуживались, хотя по плану Гитлера «Ост» в благодарность получили бы шиш – упразднение своих государств и заселение их территории немцами. А после договора немцы оттуда вынуждены были убраться, и верх взяли сторонники СССР. По закону и решению своей власти ведь присоединились, а не так, как всякая сволочь сейчас толкует…
- Пойдём прогуляемся по городу, – поднимаясь, предложил брат. – По Центральному телевидению ваш новый универмаг показывали, посмотрим его.
- Давайте сначала поможем маме убрать стол.
- Идить же, я сама! – отказалась от помощи мать.
***
Партийное бюро собиралось раз в две недели. А между тем – регулярные собрания и заседания других организаций, совещания, в которых надо было участвовать… Чтоб как-то совмещать работу с общественными делами, договорились до обеда никого от служебных дел по возможности не отвлекать, а заседать только после работы.
Впрочем, чрезвычайные события – нам назначают нового начальника, Журавлёва. Директор огорошил его однажды на совещании в присутствии замминистра Захаренкова этим решением; поставил в такое положение, что и отказаться нельзя, хотя совсем ни к чему было Олегу Митрофановичу менять на новое место руководство поставленным делом в своём испытательном отделении. Отреагировали на это назначение и у нас – ко мне прибежал один из начальников отдела:
- Куда смотрит партийная организация, что без её участия назначают нового начальника? Разработчикам испытателя подсовывают!
Стало ясно, что есть группа лиц, которой почему-то очень не хочется ходить под командой Журавлёва, но в открытую заявить об этом они не осмеливаются, хотят подставить на борьбу за чьи-то интересы секретаря партбюро. Но и оставить заявление без внимания нельзя – вдруг действительно, руководствуясь какими-то причинами, нам назначают не совсем подходящего человека.
Чтоб не стать слепой игрушкой в чьих-то руках и иметь собственную точку зрения, стал разбираться: отменное университетское образование, кандидат технических наук, начинал работать в качестве разработчика, уже потом стал испытателем. А какова человеческая сторона личности? Я поговорил, как бы невзначай заведя разговор на эту тему, со знакомыми мне испытателями; наслушался многого из того, что обычно говорят о своих начальниках подчинённые, из чего стало ясно, что никаких действительно отрицательных особенностей у их шефа нет. И противодействовать назначению нет никаких оснований.
Пришёл ещё в партком посоветоваться с Малёваным. Как оказалось, группа противодействия поработала и там: Леонид Васильевич в мягкой форме выразил мне неудовольствие пассивным отношением к назначению, что недопустимо при современных возросших требованиях к партийным организациям за решение кадровых вопросов, и показал отправленную в министерство характеристику на Журавлёва – к его недостаткам отнесено то, что поставленные на серию разработки недостаточно качественно отработаны.
- Гм! Леонид Васильевич, это замечание относится скорее ко всем нам…
- За всяким общим делом стоит чья-то персональная ответственность, в том числе и заместителя главного конструктора, которым Олег Митрофанович является. Испытатели же дают окончательное добро на выход продукции.
Я пожал плечами:
- Как прикажут им, так и дают!
А через некоторое время Журавлёв, поблескивая толстыми стёклами своих очков, за которыми трудно было проследить выражение глаз, уже присутствовал как наш начальник на заседаниях партбюро, которые посещал исправно. Заседания теперь проводились в его кабинете, и, уступая секретарю своё кресло, он садился на краю стола рядом с остальными членами бюро. И мы все вместе принялись за формулировку задач и плана работы партийной организации по перестройке.
- Один пункт плана мы уже выполнили – заседаем только во внерабочее время, – заметил я, открыв заседание. – Давайте теперь начнём с главной задачи, которая ставится перед страной прошедшим ХХVІІ съездом КПСС – ускорении научно-технического прогресса. Для нас это означает ускорение разработок и их внедрения, выполнения работ на высшем, мировом научно-техническом уровне. Какие у нас здесь недостатки, и что мы можем сделать?
Члены партбюро молчали, задумавшись.
- Может, не это всё же для нас главное? – нарушил молчание Журавлёв. – Наши изделия – это не уголь или ширпотреб, которые надо выдавать стране больше и быстрее. Для общества мы затратная отрасль, поэтому надо всё делать в необходимый и точно назначенный планами срок.
- И чего же мы тогда, Олег Митрофанович, берём постоянно обязательства по выполнению работ на неделю, десять дней раньше срока? – саркастически улыбаясь, спросил его Сучков.
- В силу инерции, должно быть. Сейчас нас как раз и призывают избегать всякой инерции и формализма, и думать над тем, что действительно надо делать, а что не надо. Что же касается мирового уровня, – продолжил Олег Митрофанович, – то раз наши изделия успешно противостоят потенциальному супостату, значит и уровень разработок у нас достаточно высокий. И мы всегда отвечаем на вызовы США, никогда не начинаем новые разработки – только ответные. Я не вижу здесь проблем, но если уж требуется записать что-то в этом духе, то я не против, давайте подумаем.
- Но если просто записать – это же формализм!
Все опять задумались, как будто соглашаясь. Чтоб сдвинуть мысли уставших после работы товарищей, возразил Журавлёву:
- Олег Митрофанович, разве количество внедрённых в разработки и собственных изобретений не являются показателем мирового уровня? У нас ведь, можно самим себе признаться, на таком уровне работают единицы. Изобретателей и рационализаторов – раз-два и обчёлся.
- Не меньше, чем у других, – уже серьёзно возразил Сучков.
- Так, значит, всё у нас хорошо, и перестройка не для нас? Интересно получается…
- Зачем же так! – вступил в дискуссию Зеленкин. – У партийной организации другие направления работы есть, и немало.
- Но это же – важнейшее! Ладно, пусть у нас сейчас всё хорошо, не будем заниматься самобичеванием. Но ведь налицо признаки надвигающегося застоя в нашем коллективе, которые неизбежно приведут к стагнации. Упредить их надо, значит, в этом должен быть наш вклад в перестройку.
- В чём это проявляется?
- А в одиночку или группами уныло ползающие по коридору сотрудники, особенно не очень занятые сотрудницы? Ведь как человек ходит, так и работает. Уснул недавно на лестничном пролёте с портфелем и секретными документами в руках кто у нас?
- Это безобразие! – возмутился Журавлёв. – Надо просто порядок наводить, даже без перестройки.
- Мы дошли до стадии обычного среднестатистического загнивающего НИИ, где одна треть сотрудников выполняет две трети работы, и наоборот. Ладно, пусть такая закономерность работы коллектива, но у нас уравниловка, нарушается основной принцип социализма – оплата по труду. А переаттестация кадров, которая надвигается, снова превратится в зряшную потерю времени?
- Это почему же? – опять не согласился Сучков.
- Потому что никакой требовательности к кадрам не предъявляем! Начальник вашей лаборатории, Анатолий Андреевич, в прошлый раз отчитывался о своих научных трудах… актами комиссий. И ничего, сошло.
- Это общие слова, и многое не в наших силах и не в нашей компетенции, – заметил Зеленкин и кивнул в сторону лежащего на столе проекта плана. – Давайте рассматривать и каждый пункт конкретно обсуждать.
- Давайте!
Собрания, заседания почти каждый день… Мероприятия и городского, и областного масштаба стали проводить по выходным, чтоб не отвлекать людей от работы. В субботу утром на выделенном автобусе выезжали на областную партконференцию, проходившую в огромном Дворце спорта. Очень обстоятельный и критический доклад первого секретаря обкома Ведерникова о выполнении решений съезда партии был подготовлен, как сказали, за два дня, и завершён лишь в пять утра. Критикуя нерадивых руководителей, он просил их встать, чтоб все видели, но дальнейшие выступления оказались тусклыми, как в прежние времена, которые стали называть застоем.
После работы и всяческих заседаний домой – бегом по ведущей к городу пустынной дорожке; другого времени для физических упражнений нет.
***
Не зря говорят: маленькие дети – маленькие проблемы, большие дети – и проблемы большие. Худенькая и бледнолицая, с заплетёнными в две косички светлорусыми волосами, Полинка становилась всё более неуправляемой. Давно ли, успешно пройдя собеседование с проверкой умения немного читать, считать и соображать, была принята в школу, и не какую-нибудь, а престижную, последнюю из построенных в городе и самую современную, и в первый же день сказала: «Как хорошо, что пошла в школу!» Но после приятного торжественного, праздничного для первоклашек начала учебного года начались тяжёлые и унылые для не умеющих ещё работать малышей трудовые будни. А после зимних каникул Полина испортилась совсем – четыре двойки за неделю! Потом ещё одна. Вдобавок приходит из школы домой поздно, уроки к нашему приходу с работы не сделаны. Ничем не занимается более пяти минут, хочет играть, притворяясь маленькой. Вечером спать не уложишь, утром не поднимешь. Сдала молочные бутылки, чтоб иметь деньги, потом обманула мать… Присев в кресло, Людмила расплакалась:
– Что делать?
- Не знаю, искать, пробовать надо по-всякому, – сел и я по другую сторону журнального столика. – Не ругать постоянно, как у нас с тобой выходит в последнее время, и уже не действует, а создавать условия, способствующие образу жизни, который от неё требуем.
- Как это? – посмотрела она, утирая слёзы.
- Как? Не говорить – не жуй с утра до вечера конфеты, а просто не покупать и не держать их дома. Не убеждать, что после мяса надо пить чай, а не лимонад, а не покупать эту дрянь, – вспомнил я недавний случай, когда Полинку даже на скорой увезли с коликами в животе от постоянной еды всухомятку. – Телевизор у нас всё время работает, выключать надо… Создать условия, чтоб не приходилось постоянно требовать и ругаться.
- Ты своих сынов тоже так строго воспитывал?
- Раз они выросли достаточно здоровыми и образованными, то можно сказать, что да. – И продолжил: – В трудные минуты начала своей самостоятельной жизни, когда приходилось преодолевать не только внешние препятствия, но и самого себя, я, помнится, укорял родителей за то, что они не заставили меня, пусть даже самым грубым образом, избавиться от этих пороков раньше. Вот я и хотел, чтоб мои дети такое не думали обо мне. Как говорит народная мудрость, не бойся суровой школы – она в долгу не останется. Главное быть справедливым.
Ко всему через несколько дней вызвали в школу родителей.
- Иди ты! – сказала жена. – У меня нервы не выдержат.
- Что толку мне идти? Я прихожу с собрания, пересказываю, что требуется, а вам обеим это ни к чему. Полина не хочет читать, и никто её не заставляет хоть немного читать для приобретения навыка.
- Так, может, и не надо в наше время так много читать, как того требовали раньше.
- Давным-давно сказано: «Люди перестают думать, когда перестают читать».
- Когда же это было! В средние века. Сейчас телевизор…
- Вот это да, приехали! Да не работает без чтения и, значит, не развивается мышление – нет потому что очень полезного для развития ума воспроизводства образов по прочитанному. И по телевизору, который ты никогда не выключаешь, невозможна передача таких сложных мыслей, которые можно дать только в книге. На которых можно остановиться, перечитать и обдумать не раз.
- Ты в последнее время выискиваешь во мне недостатки, – вдруг обиделась жена, отнеся на свой счёт замечание и по телевизору, и по книгам, которые не читает.
- Зачем искать? Я их давно знаю.
Пришлось всё же пойти в школу, как и всегда в последнее время, хотя очень неприятно сидеть в классе и выслушивать упрёки – как будто сам двоечник. Пришёл злой, сказал Полине, что повезём её дневник показывать бабушкам. Она в слёзы…
Подействовало, видать. А через некоторое время она начала даже ходить в секцию плавания. В тот самый теперь уже ставший маленьким двадцатипятиметровый бассейн, в шестидесятые годы один из первых на Урале, который мы сооружали на субботниках и за который наш первый директор Васильев схлопотал выговор от министерства – жилья, мол, недостаёт, а вы бассейн строите.
Закончила Полина этот тяжёлый для нас первый учебный год всё же без троек. Выпускной сбор класса, на который пригласили и родителей, и опять пошёл я, дети отметили стихами и песнями. Начались летние каникулы, и вскоре она принесла домой от подруги щенка.
- Завтра же унеси обратно! – рассердилась мать.
Слёзы. Что делать?
- Тогда ночью, если он пищать будет, сама вставай.
Ночью слёзы опять – щенок скулит и спать не даёт! Утром отнесла обратно. А вскоре отправили её в наш загородный пионерлагерь «Орлёнок». Подумали, правда, – ей же потом ехать ещё и в Евпаторию.
- Что же, она болтаться по улицам будет, пока мы на работе? – пресекла сомнения жена. – Ничего, пусть едет!
Осталось чувство вины за отвергнутого щенка – детям для правильного нравственного воспитания нужен кто-то, за кем бы они ухаживали. Поэтому к возвращению Полины привёз предложенного в садах пузатенького полосатенького котёнка, чему она очень обрадовалась.
- Спасибо! – опустилась она на колени перед котёнком, ещё нетвёрдо стоящим на ковре, но уже задиравшим лапку поиграть, погладила его.
- И как назовём?
- Васька.
- Такие уже есть! Два только в нашем подъезде. Из сада он – назовём его… Сад…сид… Во, Сид подойдёт вполне. Согласна?
- Пусть будет Сид, – взяла она на руки крошку.
- Корми его! И ухаживай.
***
В областной центр отправляется несколько рейсов автобуса в день, но мне едва удалось втиснуться в переполненный салон, плотно прижатым спиной к едва закрывшейся двери. Контроллёр попыталась уже не впускать никого, но не ехать невозможно – вчера позвонил сын, пригласил на выпуск и попросил купить и привезти ему чемодан побольше, который сейчас сплющился у моих ног. Так что в училище штурманов я прибыл всё же вовремя и, стоя на плацу среди многочисленных зрителей, наблюдал как легко и непринуждённо строились и перестраивались на плацу выпускники – большинство в парадной офицерской форме Военно-Воздушных Сил, часть в чёрной морской.
Потом Эдуард ещё заглянул к нам в гости. В принесённом мною к этому случаю библиотечном журнале «Flight» мы посмотрели зарубежную публикацию о самолёте, на котором он будет летать - стратегический бомбардировщик М-4, по иностранной версии «Bison»: разработан в начале пятидесятых, масса 158 тонн, максимальная скорость 998 километров в час, потолок высоты 13700 метров, дальность 5600 километров. Экипаж семь человек…
- Соответствует действительности? – спросил.
- Не совсем! Сейчас в основном на вооружении модификация М4-3М с максимальным взлётным весом 190 тонн.
- Экая махина!
- Наш аналог американского Б-52 и его современник.
- Аналог, только кровью тысяч людей не запятнал себя. Старый, конечно, самолёт, но кто новичков посадит за новый!
- Не только новички, но и асы на них летают. Но они уже мало используются как стратегические бомбардировщики, часть переоборудована под летающие танкеры – дозаправщики стратегических ракетоносцев в воздухе.
- Да, когда в нашей группе разработали тренажёр-имитатор бомбометания, то его испытывали только на ТУ-95 и ТУ-22.
И спросил сына:
- Планы какие у тебя сейчас?
- Отпуск по турпутёвке.
Когда молодой лейтенант прибыл на место службы в Энгельс, стояли двадцатиградус-ные морозы; широченную в этом месте Волгу, через которую проезжал по мосту из Саратова на восточный берег, уже прихватило льдом. Кое-как найдя расположение части среди запутанных неровных улиц бывшего центра поволжских немцев, где частные дома чередовались с однообразными современными многоэтажками, через КПП он прошёл в штаб ТБАД – тяжёлой бомбардировочной авиационной дивизии, расположенный в глубине обширного лётного городка.
- Из какого училища? – оглядывая его, поинтересовался дежурный майор кавказской национальности; было воскресенье? и штаб пустовал. Узнав, взял трубку и позвонил кому-то: – Тут к вам штурманец прибыл.
Выслушав ответ, положил трубку и объяснил? как пройти на второй этаж к главному штурману дивизии. В кабинете оказалось два старших офицера, работавшие с разложенной на столе большой картой.
- Почему не в форме? – строго спросил один из них, взглянув на вошедшего.
- Только что из поезда, из отпуска.
За перекуром с интересом расспросив об училище, которое они, как и все штурманы боевой авиации, jкончили когда-то, поговорив о том о сём, попросили дежурного выделить прапорщика для сопровождения в гостиницу. Где уже находились четверо других штурманов-выпускников; были там и «тамбовские волки» – выпускники тамбовского лётного училища дальней авиации.
Уже на следующий день Эдуард предстал перед командиром эскадрильи в полной парадной форме.
Первая авиационная эскадрилья, в которую Эдурда направили вторым штурманом корабля, была единственной в стране, которая летала на самолётах-танкерах М-4. Так что до нового года пришлось переучиваться – освоить навигационное оборудование и сам самолёт, вызубрить инструкцию экипажа. Сдав экзамен по каждому предмету, в самый канун Нового года, когда кругом раскупали, устанавливали и украшали новогодние ёлки, он пришёл в эскадрилью.
- О! – обрадовался начальник штаба эскадрильи. – Быстро получай пистолет – и в наряд.
Так что Новый 1987 год пришлось встречать помощником дежурного по части. И первый вылет в составе экипажа в семь человек, не считая приписанного стрелка, без которого всё время и летали – в штабе полагают, что нечего солдату болтаться на борту и отлынивать от чистки территории, картошки и прочих хозяйственных работ, – состоялся только в январе. Пока что в район аэродрома, или, как любили говорить лётчики, «вокруг трубы», имея в виду издали видную высоченную трубу расположенного в Энгельсе завода.
Место второго штурмана – на кресле-катапульте у бокового блистера, перед панелью навигационных приборов с экраном радилокатора. Ему адресована по переговорному устройству перед взлётом команда командира:
- Зачитать карту!
- Есть! Включить магнитофон! Включить АЗС!.. Запустить двигатели!.. Включить генераторы!..
Карта обязательных докладов, зачтение которой автоматически фиксируется на магнитофон «чёрного ящика» и по которой контролируется включение всех систем. Предварительный старт, исполнительный старт…
- Двигатели на взлётный режим!
Заработали на полную мощность все четыре двигателя, завибрировало так, что не сразу удалось пристегнуться, и, отпустив тормоза, пошёл на взлёт этот гигантский, с размахом крыльев свыше пятидесяти метров, самолёт.
- Отсчёт скорости… Рубеж! – последняя скорость, после которой возможен только взлёт.
Сначала М-4 несколько непривычно поднимает корму, затем довольно легко взлетает, и становится тише. Видно, как на удалённой консоли вздрагивающего крыла убирается велосипедное шасси.
Полёты в различных погодных условиях, днём и ночью, согласно курсу боевой подготовки лётного состава – положенного каждому лётчику минимума в семьдесят часов в год. Дальние многочасовые полёты начались, когда основная часть полка, разбросанного по точкам-аэродромам страны, в апреле перебазировалась в Семипалатинск-2. Полёты в бескрайний Тихий океан, с видимым в безоблачную погоду с высоты закруглением по горизонту Земли, оказывается, такой маленькой, что оторопь взяла, как первый раз увидел. Полёты «за угол» – за Скандинавский полуостров в Атлантику, где постоянно курсируют авианосные многоцелевые группы флота НАТО. К Северному полюсу через Ледовитый океан, где лёд можно увидеть только в разрывах облаков… Летом и зимой, когда на аэродромах Тикси, Анадыря сшибает с ног ураганный ледяной ветер. В далеко отстоящих друг от друга Оленегорске, Серышево, Воздвиженке, где одинаково отвратительное питание, неустроенные гостиницы, почему-то называемые лётными профилакториями, скука отдалённых точек, особенно чувствительная для молодых.
***
Выборные кампании времён перестройки разительно отличались от всего того, что было до того и что пришло позднее. Раньше один кандидат, отобранный партийной номенклатурой и выдвинутый коллективом из порядочных, но покладистых людей, да так, чтоб от разных слоёв общества – и рабочих, и женщин, и беспартийных непременно были представители. Никакого выбора! Голоса против – редкое событие, не говоря о неявке на выборы – это уже происшествие чрезвычайное, с последующими разборками и оргвыводами в пользу той или другой стороны. Одним словом, как с некоторых пор стали почти в один голос утверждать, никакой свободы выбора. Сотрудники однажды поделились впечатлением о предвыборной встрече с кандидатами, куда никто из избирателей не пришёл и, когда ведущий пригласил на сцену кандидатов, вышла половина немногочисленных присутствующих в зале; остальные – их агитаторы. Никакого энтузиазма!
- Никакого энтузиазма! Не может быть такого, – иронически заметил я. – Слушайте радио и читайте газеты! – И показал в передовице «Правды»: ;- «Предвыборная кампания идёт с высокой активностью трудящихся масс…»
Предвыборный пресс на всех руководителей и общественников! Наш бывший начальник Бабанин как-то грубо прогнал пришедшего на дом настырного агитатора, который, чтоб быстрее освободиться с участка, побеспокоил его с утра. И дело дошло до разбирательства в горкоме! Секретарь наш попытался защитить своего начальника – мол, иногда вспыльчив бывает он.
- Разве? – удивился присутствовавший при разбирательстве директор. ;- Что-то такого я в нём не замечал. У меня он всегда очень сдержан.
Так было. Но наступившие в ходе перестройки демократизация и «новое мышление» изменило и подход к выборам – должны быть и выбор, и состязательность. Свобода и борьба претендентов, которые могут и самовыдвигаться. И таких оказалось немало – проиграв в одном месте, они быстренько перемещались и выдвигались или самовыдвигались в другом, благо что выборы следовали одни за другими – в городах и районах, в областях, потом и в стране.
На выборах «прокатили» многих крупных партийных руководителей, но, на удивление, представителей КПСС в Советах оказалось гораздо больше, чем раньше позволялось по разнарядке – 87%! Председателем нашего городского Совета вдруг стал научный сотрудник Соколов – малоизвестная неноменклатурная личность, пока что проявившая себя только громкой фразой на собраниях коллектива вычислителей. Но если, как заметил ещё на заре европейской демократии Сомерсет Моэм, дар слова не часто сочетается с силой мышления, то уж с деловой способностью – ещё реже. За большое незнакомое дело зачастую хватаются если не карьеристы, то люди, либо совершенно не представляющие это дело, либо не способные сопоставить с ним свои возможности.
В состав городского Совета вошёл и возглавлявший парткомиссию по перестройке Щукин, из поездки в столицу на повышение квалификации преподавателей вузов привезший новые идеи недавно объявившегося в недрах партии некого «демократического крыла» и его лозунг: «Вся власть – Советам!». Окрылённый успехом, он тут же подался и прошёл в областной Совет.
Люди неотрывно и допоздна смотрели прямые и полные репортажи первого по новым правилам избранного Съезда Советов Союза – настолько интересно, что даже финальный матч Кубка Европы по футболу многие болельщики пропустили. Неплохие вроде бы подобрались там люди, смело говорят всё как есть, даже об аварии 57-го года с ядерным загрязнением окрестностей в соседней с нами «сороковке», теперь уже известной стране как комбинат «Маяк». Как, впрочем, и ставший Снежинском наш город, где впервые побывали открыто публикующиеся представители прессы. Запомнилась и встреча с известным советским писателем Даниилом Граниным, приехавшим посмотреть наш Сунгуль – место, где работал герой его книги «Зубр» генетик Тимофеев-Ресовский.
Съезд впервые избрал тайным голосованием своего Председателя – Горбачёва. Впервые прозвучала и открытая критика в адрес генсека. И самокритика Центрального Комитета впервые! Торжество демократии на самом высоком – государственном! – уровне.
По утрам – горячее обсуждение увиденного и услышанного. И газеты нарасхват, читаются как детективы. Худенко снизил себестоимость продукции колхоза в четыре раза, прибыль возросла в семь раз… Вот какие резервы! Но за нарушение негодной и даже вредной делу финансовой дисциплины был осуждён и сгинул в тюрьме. За критику руководства одного из районов уничтожен весь выпуск газеты, за что тех сняли с должностей с убийственной для начальства формулировкой: «использовать на рядовой работе по специальности». Но препятствуют расследованию следователями Гдляном и Ивановым нитей, ведущих из коррумпированного Узбекистана в столицу. Мощная теневая экономика в Армении, преступления юристов Одессы, взяточничество сотрудников милиции Волгограда… Капитан милиции коммунист Алиев несколько лет вёл борьбу со взяточниками в Бакинской милиции, и достали его даже в Туле, арестовали и посадили в тюрьму… Были все основания Горбачёву сказать в докладе: «Бесхозяйственность привела к тому, что на ней образовалась, расплодилась, жирует целая система паразитических элементов. Система, которая сеет вокруг себя семена коррупции, хозяйственных и уголовных преступлений, антиобщественной морали. Система, которая защищает условия своего паразитирования…»
За выборами органов власти последовали выборы совета трудового коллектива предприятия. От нашего конструкторского бюро в него не выдвинули ни одного представителя партийной организации – прошли все беспартийные, и один из них, ведущий конструктор Перевалов даже возглавил его. Есть над чем задуматься! Авторитет партии, как оказалось, настолько мал, и на плечах наших грехи не только наши, но и предшественников.
Приехав из очередного отпуска, узнал, что не стало Ломинского. Да, уходит старая гвардия атомщиков! Пару лет назад ушёл из жизни научный руководитель Забабахин; эту должность теперь исполнял Аврорин, но кресло и кабинет Евгения Ивановича так никто и не занял, оставив для заседаний. И вот теперь не стало директора, руководившего предприятием двадцать пять лет. Являвшегося воплощением, по входящей в прессу терминологии, командно-административной системы управления, которая сыграла свою историческую роль и, по аргументированным и убедительным доводам московского профессора Гавриила Попова, на настоящем этапе «должна быть заменена иными, учитывающими человеческий фактор демократическими формами управления». То есть нечто противоположное ещё до моего отъезда изданному приказу, строго ограничивающему административные отпуска. Хорошо директору – по первому звонку в любое время всё доставят, слесари, сантехники и другие службы мигом всё сделают, а как быть простому советскому труженику, которому нужно искать где что и как достать, кто бы что-то сделал? Вынуждены ведь отпрашиваться с работы по разным причинам, начальнику кланяться, чтоб отпустил по неотложным делам. Производство для людей или люди для производства? Или нам следовать рекомендациям вековой давности Вяземского: «в России единственным средством против дурных мер является их дурное исполнение»?
Как-то на профсоюзном собрании я предложил ввести в заключаемый с администраци-ей коллективный договор скользящий график – некоторый интервал времени для прихода и ухода на работу, каждый обязан только набрать требуемые часы рабочего времени. Потом уже передали реакцию Ломинского на это предложение: «Бездельники, которые хотят уклониться от работы!». А на профсоюзной конференции директор даже назвал разработчиков ещё и рвачами. Выходило, что я бездельник, хотя мой каждый без исключения рабочий день давно уже превышает установленный не менее чем на час, и рвач к тому же. И за такую оценку разработчиков, этих тягловых лошадей института, директор сорвал аплодисменты присутствующих. Поэтому я поднял руку за признание работы всей профсоюзной организации неудовлетворительной. И оказался… один. Где же постоянно стонущие и недовольные?
По-прежнему, если не в большей степени, нарушается основной закон социализма «каждому по труду» – принят уравнительный порядок премирования, вместо директивно установленного повышения зарплаты конструкторам и учёным на треть бюрократы извернулись увеличить её фактически на... 14%. И наши протесты повисли в воздухе! Не выдержал я такого и набросал проект открытого письма партийного собрания в Центральный Комитет: «Проводимые на нашем предприятии мероприятия по упорядочению заработной платы можно расценить как дискредитацию происходящей в стране перестройки. Их реализация может привести к развалу работы института. В связи с тем, что возможности нашей партийной организации в борьбе против указанных действий администрации исчерпаны, мы вынуждены обратиться к ЦК…». Но письмо это погрязло в согласованиях, деформировалось в поправках, упёрлось в сомнения.
И вот новым директором стал физик-теоретик Нечай. Некоторое время назад объявленный Ломинским своим преемником и единственный подавший заявление на конкурс, он вдруг отказался, но опасавшийся назначения в этой ситуации «варяга» совет трудового коллектива срочно направил к нему делегацию; нашли его в саду и прямо там уговорили не снимать кандидатуру. Правда, у многих появились сомнения – у нас не академический институт, справится ли теоретик с огромным многопрофильным хозяйством. Возникали и опасения другого рода – физики-теоретики у нас и так всему голова, некогда даже выжили ставшего впоследствии академиком строптивого математика Яненко за то, что тот делал расчёты не как укажут, а искал новые методы; ещё, мол, один Эйнштейн нашёлся.
С назначением нового директора совпали и новые тенденции в военно-промышленном комплексе страны – концепция конверсии производства: из министерства пришло указание определиться с производством продукции мирного назначения. Раз с производством, то ответственным за это дело Нечай назначил главного инженера Беляева, бывшего директора опытного завода.
- Если производство, то и конструкторское сопровождение, ;- поглаживая сверху вниз свою убелённую бородку клинышком, заключил тот. – Надо всех привлекать.
Однако на совещании высших руководителей предприятия идея работы по конверсии, хотя Аврорин сразу же внёс и конкретное предложение заняться производством оптоволоконных линий связи, была встречена в штыки:
- Нас призвали сюда делать ядерное оружие, а не кастрюли!
- Решение правительства, которое надо исполнять! – приструнили было их.
А они прошлись и по правительству – мораторий на ядерные взрывы в одностороннем порядке уже два года держим, а другие ядерные державы и не думают следовать этому: американцы провели двадцать шесть испытаний, Франция девять, Англия два… А ведь они взаимно обмениваются информацией. Не пора ли и самим поработать, иначе как же равновесие поддержать?
- Вы же слышали, что нашего заказчика, Герасимова, генеральный секретарь на три минуты только принял и сказал довольно жёстко: «Я вам поручил совершенствовать ядерное оружие, а не испытывать его!». Да, такую чушь. Вот и жди от этих некомпетентных политиков правильное решение.
- Вы же видите, какие страсти вокруг испытаний бушуют? Сулейманов, который создал антиядерное движение «Невада–Семипалатинск», по казахскому телевидению выступил с открытым призывом закрыть Семипалатинский полигон. Преступным наследием прошлого уже называют!. Антигуманно, мол, античеловечно.
- «Невада–Семипалатинск», да только активность свою они не за океаном, у Невады, а под Семипалатинском и проявляют! «Антигуманно» и «античеловечно» то, что мировую войну предотвратили?..
Короче, ушли в сторону от решения вопроса.
- Что будем делать, Борис Иосафович? – после того неудачного совещания спросил Беляева, как более опытного организатора, несколько обескураженный такой реакцией Нечай. – Скоро ведь и ответ в главк давать придётся, – кивнул он на бумагу. ; Выбранные направления работ указывать.
- А другого и ожидать не следовало! – И Беляев кивнул в сторону двери, куда только что удалились участвовавшие в совещании руководители. ; Зачем им новые заботы и новая головная боль? Придётся, наверное, обходиться без них.
- Как это?
- Попросим предложения по конверсии через их головы, непосредственно у сотрудников. Ко мне уже подходили с некоторыми идеями.
***
Начиналась тянучка с новым вариантом пульта, напоминая историю с предшественни-ком – никому, кроме нас и выражающей интересы заказчика группы эксплуатации, он как будто и не нужен вовсе. Как же надоела такая неопределённость! В это время появился приказ нового директора – в связи с сокращением заказов и занятости по военной тематике искать работу по мирной продукции, и я написал служебную записку с предложением заняться медицинской техникой – ультразвуковым медицинским сканером, например, что соответствует многообразию специалистов предприятия и возможной переориентации приоритетов государства – перераспределению средств с вооружений на обеспечение нужд населения, в те сферы, которые всё время откладывались из-за непомерно тяжёлых военных расходов.
Попавшее в русло событий даже самое малое дельце без усилий приводит к неожиданному успеху. Записка, хотя имела довольно общий характер, неожиданно стала предметом рассмотрения на расширенном заседании научно-технического совета конструкторского бюро. Присутствовавший на заседании Нечай предложил:
- Вот бы компьютерный томограф сделать!
Когда-то в «Правде» я прочёл статью доктора технических наук Рубашова про рентгеновский компьютерный томограф как новейший диагностический комплекс, мало что понял и отдал её медикам-рентгенологам, у которых как раз проходил обследование. Те посмотрели и сказали, что им вообще ничего не понятно, попросили объяснить. Тогда пришлось прочитать статью ещё раз более внимательно, на основе общетехнических знаний додумываясь до того, что было написано не совсем подробно – как поочерёдно со всех сторон пациент просвечивается узким веерным рентгеновским лучом, как ведётся обработка массива сигналов с датчиков-преобразователей и восстановление на компьютере изображения, подобного срезу, что позволяло дать изображение внутренних органов с высоким разрешением и без наложения теней. Всё это представлялось очень сложным и не до конца понятным, а многие из присутствующих на совете слышали о томографе вообще впервые, поэтому предложение директора повисло в воздухе.
После того заседания совета ко мне вдруг стали подходить сотрудники разных подразделений с различными идеями по медицине и другим направлениям мирной тематики, но единственное, что можно было им предложить – это двигать свои предложения самостоятельно. Среди таковых оказался и научный сотрудник Евгений Симонов, невысокий кругленький очкарик лет сорока, и предложил заняться технической компьютерной томографией.
- Литература у тебя есть по этой теме? – решил я устранить пробел в знаниях по томографу.
- В библиотеке есть двухтомный справочник по рентгенотехнике под редакцией Клюева, там всё подробно описано.
Встретившись ещё раз после того, как я просмотрел справочник, мы написали более подробное предложение, включавшее и медицинскую технику, и промышленную томографию. Через некоторое время нас вызвали к главному инженеру Беляеву; не став обсуждать наши идеи, он предложил съездить в столицу и куда ещё найдём нужным для поиска заказчика и источников финансирования. Странно было, что приглашены к нему, как оказалось, мы без своих руководителей, которых даже не поставили в известность о задании – по-видимому, не хотели тратить время и силы на преодоление их консерватизма, с которым и нам пришлось столкнуться впоследствии. А нам что делать? По правилам хорошего тона следовало бы доложить своему начальству и только после его разрешения приступить к исполнению. Нетрудно предвидеть, чем это кончится – нам запретят заниматься чем-либо, кроме досель вменённых нам служебных обязанностей только потому, что без их позволения мы вышли куда-то. Впрочем, пусть начальники разбираются между собой сами, а мы приступаем к решению задачи.
В Москве, где уже все тропинки были протоптаны – перестройка оборонных предприятий столицы проходила быстрее, и приятно видеть повсюду всплеск их деловой активности, – на наше горячее желание сделать полезное дело потенциальные заказчики отвечали тем, что почти везде… давали от ворот поворот. Особенно жёстко отнеслись к нам в Минздраве, где сидевшая в тесном кабинете начальница управления по новой технике Носкова, престарелая, крашеная и некрасивая, и презлющая, непрерывно перебивая, очень нелестно отозвалась обо всех работающих в области медицины технарях и выставила нас вон:
- Рубашов урвал Госпремию, а где обещанный ими томограф? И Синьков сколько уже взял денег?
Мы не знали ни того, ни другого и только в недоумении пожимали плечами. И впоследствии отправлялись к «мадам» Носковой не без содрогания, хотя принимала она нас, как уже знакомых, не столь неприязненно, как в первый раз. Ничем не собиралось помочь нам и родное министерство, а в нашей отраслевой гостинице даже не нашлось мест, и первые три ночи мы, переодеваясь в спортивные костюмы в комнатах живущих здесь наших коллег, спали на кожаных диванах в холле второго этажа. После дневных переходов по огромному мегаполису в поисках различных организаций тяжело было сидеть и ждать, пока уйдут от телевизора последние зрители, чтоб растянуться на освободившихся диванах. За эти дни мы познакомились и с сотрудниками инициатора работ по медицинской компьютерной томографии в стране, автора прочитанной мною газетной статьи, и посмотрели компьютерные изображения срезов технических объектов в организации авторов справочника Клюева, теперь ставшего секретарём одного из столичных райкомов партии. Если вспомнить, что и в Ленинграде секретарём горкома стал член-корреспондент Академии наук Гедаспов, то последнее радовало – тесня бюрократическую элиту, во власть приходили учёные.
Оставшись фактически ни с чем, устав и даже слегка разругавшись напоследок в споре о дальнейших направлениях поисков, мы расстались – на дальнейшую разведку в Киев я поехал один. Отоспавшись на верхней полке вагона, устроившись у дяди на проспекте Вернадского, на другой день я зашёл в Центральную библиотеку, где мало что изменилось за все прошедшие со студенческих лет годы – те же массивные столы и ажурные настольные лампы, тихие просторные залы с выходящими в парк огромными окнами… Полистал научные журналы, вдруг наткнулся на сообщение о проходившей здесь год назад Всесоюзной научно-технической конференции по компьютерной томографии. Ознакомился с докладами, в том числе и лиц, с которыми уже успели познакомиться в Москве, и, главное, установил устроителей той конференции – местный Институт проблем регистрации информации.
На следующий день не без труда отыскал этот институт, успевший изменить свой адрес; разместился он на первом этаже высокого жилого здания, недалеко от легендарной тюрьмы Лукьяновки. В миниатюрном кабинетике, за заставленном телефоном с коммутатором небольшим столом меня принял его руководитель Синьков, крупный мужчина лет пятидесяти пяти; тот самый, о котором так нелестно упоминала Носкова. Узнав, откуда я, он весьма заинтересовался нашим сотрудничеством, показал свою недавно изданную монографию по томографии, поводил по помещениям института, знакомя с любезно встречавшими меня сотрудниками, которые с открытостью, свойственной только нашим, не опасавшимся конкуренции, специалистам, подробно рассказывали о своей работе; кое-где, по мере вхождения в рыночную экономику, нам уже пришлось столкнуться с непривычной и неприятной замкнутостью. Сославшись на занятость, Синьков оставил меня с ними за чаем, где разговор зашёл о жизни вообще, о ходе перестройки, что шла одинаково туго и у нас, и у них. А на следующий день мне показали установленный уже в больнице, но пока не действующий макет томографа – копию немецкого; не самый современный аппарат, но вполне удовлетворяющий требованиям практической медицины. Институт академический, и далее макета в создании томографа они сами вряд ли могли продвинуться.
- Сколько в вашем коллективе специалистов? – поинтересовался у Синькова.
- Семнадцать.
- Всего лишь? – удивился я. – Неплохой результат работы!
- Не всё мы делаем сами, – пояснил он. – Кое-где удалось убедить руководителей в острой необходимости для страны этой техники, и по собственной инициативе из своих резервов они нам что-то сделали. Высоковольтный источник питания, например, на «Арсенале», сканер в Чернигове… Без этого никак бы не продвинулись! Носкова, говорите, недовольна, что нет томографа до сих пор? Сколько дали денег, то и получили. А пока мы испытываем серьёзные проблемы с вычислителями, – добавил он. – То, что у вас планируют по конверсии сборку компьютеров, серьёзно бы продвинуло дело.
- Я тоже вижу возможность сотрудничества, но не уполномочен что-либо обещать, – сказал я. – Доложу директору.
- Доложите так, чтоб он принял вашу точку зрения.
- Постараюсь! – ответил я; Синьков явно переоценивал мои возможности, хотя случайно мы выходили как раз на то, что предлагал нам сам директор.
Покидая Киев, в ожидании ночного рейса в переполненном аэропорту, едва дождавшись места чтоб присесть, я набросал план – киевляне завершают при нашей поддержке научно-исследовательские работы, мы проводим следующий этап разработки - опытно-конструкторский. Подхватив задел, мы двинем дело дальше – разработаем конструкторскую документацию, изготовим опытный образец и проведём его испытания, доведя до серийного изготовления. Для того, чтоб медицинская аппаратура была столь же качественной, как и военная, не уступающая ни в чём иностранной, чего не скажешь о нынешней отечественной бытовой, медицинской и другой технике мирного назначения – чтоб она была на высшем уровне, разрабатывать её нужно по тем же канонам, что и военную. Создаётся исключительно благоприятная возможность за два-три года сделать прорыв – создать отечественный томограф и отказаться от валютных затрат на зарубежные поставки. Нам, атомщикам, для которых страна и народ создавали лучшие условия для работы и жизни, теперь представляется возможность сделать для всех полезное и нужное дело. И работа эта как раз требует участия специалистов почти всех имеющихся на нашем предприятии профилей – физиков и математиков, вычислителей, специалистов по автоматике и измерениям, конструкторов и технологов, рабочих цехов…
Три часа перелёта и размышлений – и под крылом Урал, где уже начинался новый день.
ХХ-й век. Листопадная пора повесть третья
© Copyright: Мякушко, 2004
Свидетельство о публикации №204120300141
Свидетельство о публикации №204120300141
Рецензии
Читала, и заново переживала прошедшие времена. Что-то видится сейчас по- другому, а что-то воспринимается один к одному. И всё равно должно пройти ещё время, чтобы как бы со стороны всмотреться в прожитое. Спасибо за этот экскурс в былое. И ещё. Не получается отправить Вам фото с юбилея, вот моя почта, напишите что-то, чтобы у меня зафиксировалось: nnw2012wasilewa@yandex.ru Наталья Нестерова.
Наталья Нестерова 5 19.01.2015 22:19 • Заявить о нарушении
Наталья Нестерова 5 19.01.2015 22:19 • Заявить о нарушении