Поющая Душа России - часть первая

(Диалог с Анастасией)

 Я начинаю писать эту книжку, говоря себе словами твоими. Анастасия:
«Передаёшь Мысли людям, человечеству — твоя Душа с Душами, слушающих тебя, внемлющих тебе, должна напрямую говорить. Только тогда люди или плакать, или смеяться будут, в горе или радости будут, почувствовав Душою всё то, что хо-тел ты им передать.
В диалоге с людьми в тебе Актёр великий родиться должен, и Слово Души твоей — это тот инструмент, который позволит тебе как Актёру Творцом стать. Ибо вся Жизнь наша — Игра. Но Игра, осознанная Сознанием Личности, подкреплённая умением чувство-вать окружающий нас Мир, Игра, основанная на Любви!»
Слова России, слова предков наших, прошедшие и прони-завшие Время и Пространство, хранят образы забытые. Они стоят за ними, Образы эти, и по сей день, стремятся досту-чаться до Душ наших, и охраняют Души наши, и сражаются за нас. Великая плеяда поэтов и писателей русских сохранила эти Слова, воспела их в поэмах и одах, рассказах и романах, пове-стях и былинах, и донесла до нас!
А мы! Запойно читаем романы-скороспелки, книги чуждых нам по Духу авторов, в большинстве своём заморских, — по-тому что там внешне красиво, пусть и непонятно порой, сюжет незамысловатый интригующе захватывает. Но вспомните хоть одну из этих прочитанных книг...
И снова себе я говорю словами твоими, Анастасия:
«В книге, которую ты написать желаешь, должны содер-жаться ненавязчивые комбинации, формулы из букв, и они вы-зовут у большинства людей Светлые и Добрые Чувства.
Эти чувства способны побороть физический и душевный не-дуг читателей твоих и самого тебя, будут способствовать рож-дению нового осознания, присущего людям будущего.
Надо писать Книгу, руководствуясь исключительно Чувства-ми и Душой. Хоть и не овладел ты ещё на данном этапе техни-кой письма, но люди, способные чувствовать, могут всё!
Не надо скрывать о себе ничего, даже Сокровенного. Надо раскрепоститься от любого стыда и не бояться быть смешным, надо смирить Гордыню свою».


 
Тебе, Любви творенье!
Я с тобою говорю в пространстве,
О чувствах слово в эфир передаю.
Твой образ юный, как Бог, творю в пространстве,
За что его, как Сын, благодарю.

В тебе заложены - не мной, а изначально —
Прекрасной Женщины желанные черты,
Поэтому теперь так чуточку печально,
Что неподвластны в близости они!
27 декабря 1999 г.

 
Анастасии, Настеньке,  Настюше!
Твой образ, образ Великой Богини, Великой Звездочки Земли, Чуда земли российской, Хозяйки кедровой пади у многих и многих вызвал чувство восхищения, чувство обоже-ствления Великой Феи Космоса.
А я не могу так сказать, не кривя Душой своей, не терзая Сердце своё. В тебе, в самом первом звуке Слова твоего, мысленном образе, так невероятно совпавшем с тем, что увидел на фотографии книги Владимира Мегре, я увидел её - Женщину, Женщину земную, Женщину, у которой есть любящее сердце простой женщины сибирской тайги.
Господи! Если бы ты могла чувствовать себя так, как чув-ствую я, тогда бы ещё лучистей были твои удивительные гла-за, глаза глубины человеческой любви; тогда бы ещё трепет-нее билось бы твоё удивительное сердечко, ибо моё серд-це ещё и поёт, поёт удивительными нотками, удивительными аккордами сопричастности, созвучности, сотворчества.
Своё простое человеческое чувство дарю я тебе, Настень-ка, чтоб окреп не только твой Дух, но и чтоб поняла, на-сколько ты любима, любима не как божество, а как женщи-на, без которой мужчине нет смысла быть на земле, творить на земле, а уж про Вселенную и говорить нечего.
Я назвал свою маленькую книжку — «Поющая Душа Рос-сии» не в пику серии «Звенящие кедры России», а лишь только потому, что в моей душе звучит музыка Души, кото-рую я дарю тебе, милая, дарю твоему чадушке, дарю твоему выбору, ибо он свят, твой выбор, и не судим, дарю моей ма-мочке и супруге, дарю своим сыновьям, дарю всем вам, люди России, дарю тебе, Россия.
Ибо я пою Жизнь, пою Любовь. И поёт в моей Песне
Душа моя, Душа России!!!

Глава 1
Посвящение Анастасии

 
Анастасия

Земной поклон Вам, Дева из Сибири!
Вы ль представитель новой расы на Земле?!
Так необычностью своей всех покорили,
Что стали новым чудом на земле.
Весть о Вас шагает то полями,
То тропинкой по невспаханной стерне,
То молнией сверкнёт над облаками,
То чудным зверем промчится по тайге.
Молва об Вас плохое ль говорила,
Иль русским чудом величала там — в селе,
Где мать-старушка поклоном обносила
За то, что сына не оставила в беде.
Вам дано познать мировозданье,
Живым лучом светиться людям, не себе,
И, разорвавши земное притяженье,
Быть на Луне иль на другой Земле.
Для Вас как дом Галактики просторы,
Вселенной Вам известны рубежи,
Но всё ж родней земные русские просторы,
Кедровой пади лесные рубежи.
В миру зовут Вас все — Анастасия.
Седые старики, как сомн богов,
Вас берегут, За Вами Дух иль Крестная ли сила,
И Вестники пред Вами впереди бегут.
Я Вам пою не восхваленья оду,
Ведь хитрой лести тщетна суета,
Я просто горд за русскую породу,
Где сердца — ширь и духа — красота.
11 декабря 1999 г.


Анастасии

Я продолжаю с Вами диалог.
В раздумье я — мне не подвластен слог,
Зависла в воздухе поэзии строка.
Как мысли сокровенные явить в строке стиха?
Пред нами вертится событий колесо.
Успехи ль, неудачи — видны ведь налицо.
Нет смысла Богу плакаться, что плохо ль, хорошо,
Колесо событий катится несмотря ведь ни на что.
В прошедшее столетие в мучениях страна
Ценою человеческой рвалась из тупика.
Прошла ведь все формации строя, бытия:
Листовки, прокламации, тюрьмы, лагеря.
Была первопроходцем всяческих глубин,
Но почему-то в действиях итог был все ж один.
Жизнью человеческой поднималась на-гора
И с жизнью человеческой прощалась навсегда.
Десятки миллионов невинных россиян
Погребены иль сброшены в теснины рвов и ям.
Война, разруха, голод — всё это налицо;
Подъём, успехи, космос — и это налицо.
Наверно, нужно было мучений колесо,
Чтоб потомкам в будущем стало всё ж легко,
Чтоб в загробной жизни было всё путём, -
России уготовано идти своим путём!
14 декабря 1999 г.

Я к сердцу твоему ищу тропу...

Я к сердцу твоему ищу тропу,
Не к телу дивному, к прекрасному лицу —
К Душе твоей, что чистою водой колодезной полна,
Где родники познанья мира бьют свежо и яростно со дна.
Ты Богом создана из Мира Бытия,
Энергий сущностей, из пламени-огня.
Богиней Радости, Любви он сотворил тебя,
Частицы Мира и свою вдохнул в тебя.
А мне сказал Отец мой: «Вот она!
В ней утра свежесть и благоуханье дня,
Дыханье вечера и ночи тишина;
В ней притяженье звёзд мерцает для тебя.
Люби её, Сын мой, Судьбу не торопя,
Душой и словом покори, согрей, любя.
Учи Познанью Мира, чтоб обрела себя.
Твори Творенье с ней, не торопя себя.
Ты старше! Мудрым будь — тогда поймёт она.
Ты сердце, душу ей раскрой — тогда поймёт она.
Ты ей толково донеси, о чём Мечта твоя,
С любовью нежно объясни, что ждёшь ты от неё, творя.
Но только в спешке не сорви, как тот цветок в лугах,
Желаньем плотским не помни травы ковёр в лугах.
И станут чувства ей близки — сама найдёт тебя,
Ты только, Сын мой, потерпи — и позовёт тебя!»
22 декабря 1999 г.

Диалог с мечтой

Я в мыслях, на коленях пред тобой,
Сказать хочу о будущем слова.
Я оду страсти раскрыл перед тобой,
Хочу, чтоб были поняты слова.
За каждой буквой страсти вдохновенье,
Любовь земную я в помощь пригласил.
В строках стиха её ведь отраженье,
А между строк я сам уж сотворил.
Я сотворил с тобою наше место,
Где древу родовому снова быть
И пусть пока в пространстве это место -
В зелёном крае, у речки ему быть.
Там воздух по утрам в росе янтарной,
Что туманом над излучиной парит;
Над лугами травостоя запах пряный,
И зоркий сокол над окрестностью парит.
Он кричит - ты слышишь его голос.
Он в восторге от полёта и любви,
А вон на взгорке, посмотри, налитый колос,
Как отголосок нашей пламенной любви.
23 декабря 1999 г





Безымянная любовь

Ты извини, что не зову тебя по имени
В своих стихах, где о любви заговорил.
Ну, как же можно, дева, звать тебя по имени,
Ведь только начал я тебя Творить!
Ты, как нереида, в прибое нарождалась
Из пены волн, что бились о песок.
Иль, как принцесса эльфов, в букете нарождалась
Луговых цветов, где был нектаром сок.
Быть может, белокожею берёзкой
В мечтах моих стоишь передо мной,
А может просто девушкой-подростком
В виденьях ночи стоишь передо мной.
Ты извини, что не зову тебя по имени,
Боюсь твой образ ненароком загубить.
В моих стихах себя найдёшь, без имени,
И сила чувств в них поможет полюбить!
23 декабря 1999 г

Анастасии

Здравствуй, земное божество!
Сестра моя во плоти Бога.
В душе моей Творенья торжество –
В себе увидел отголосок Бога!
И хоть пока мне не дано пронзать
В ночи ль земные горизонты,
Стремлюсь я в мыслях быть тебе под стать,
В спираль мечты закручивая формы.
Тебе ль не знать в них образы мои
Семьи российской, родового корня.
И хоть сыры ещё те образы мои,
Я их кирпичиками складываю в формы.
А формы те лучами подсушу
Энергий сущностей, коих полно в природе.
Я их с любовью помочь мне попрошу.
Чтоб сделать мир Гармонии в природе!
24 декабря 1999 г

Анастасии

Анастасия! Как удивителен язык,
Владимира которым наделили.
Ведь в нём без слов прекрасен виден Лик,
И этим Вы меня так удивили!
В нём воедино слиты все черты —
Отца и Матери, и Ваши чуточку немного.
О, наконец-то дошел я до черты,
За которой познать дано так много.
В нём слышу журчанье ручейка
И тихий шелест травы на косогоре,
Серебристый перезвон струй родничка
И шум колосьев, уж поспевших, в поле.
Он мелодичен, в нём струна Души
Натянута так звонко, необычно,
Что распахнул я дверь своей Души
И воскликнул в поднебесье зычно:
«Живи в Любви, родимая, сторонка.
Ты в счастье будь, в гармонии с людьми,
Я так люблю тебя, родимая сторонка,
И не стыжусь признаться в том перед людьми!»
24 декабря 1999 г

Анастасии

Я далеко не Мегрэ, но не в этом ведь дело.
Просто Чувством своим за живое задели.
Вы в виденьях моих песню Жизни пропели -
Стаи мыслей моих мигом к Вам полетели.
Но им трудно Пространство меж нами пронзать,
О Мечте сокровенной Вам всё рассказать.
Ведь пока разобщенно, не выстроясь в клин, -
В результате хаос, а не нужный им клин.
Я хочу попытаться ночною порой
Через звёзды связаться, будто мне не впервой,
И смотрю напряженно в ночное окно –
Но, увы, «покрывалом» закрыто оно.
27 декабря 1999 г

Анастасии

Анастасия! Я не такой, как Вы, -
Простой, обычный человек в том мире,
Где станки, машины, компьютеры, столбы -
Да, столбы вместо деревьев в этом мире.
Где в мёртвой хватке схвачена Природа,
Где не мыслимо и дня без наркоты,
Коей наполнена до краёв Природа.
Куда ни глянь — всё грозный признак наркоты!
29 декабря – 3 января 2000 г

Слово о Бардах!

Мы с ними по жизни рядом ходили,
Своим непочтеньем их Души сожгли.
О близком, родном они всем говорили
Песни словами, а мы их сожгли.
Сожгли не бумажки нот и стихов,
В коих описан нам путь средь грехов.
Сожгли мы их Души и тела погребли,
Величие Слов о Любви погребли.
29 декабря 1999 г


 
Глава 2.
Я ожидаю Чудо! Где оно? Когда придет на помощь мне?
 

Я ждал какого-то чудодействия, помощи от Великого Космоса в реализации своих проектов и программ, касающихся социальной и бытовой реабилитации и адаптации в современных условиях как от-дельно личности человека - дети, инвалиды, престарелые, - так и собственно семьи, а также касающихся вопросов развития конкретных территорий, с учетом истории их развития, реальных условий в настоящем и наличия ресурсов, - которые были концептуально оформлены в виде эскизов, записей, неполных бизнес-планов и ТЭО. А как я мог его получить, если не проявил подлинную Любовь к его представителям на Земле — деревьям, кустарникам, траве и иным живым существам в нашей Природе.
Мне было жалко пилить и выкорчёвывать яблони и сливы на участке, которые состарились или же гибли от мороза и непонятных нам, людям, болезней, - но я их пилил и выкорчёвывал. Да, я старался удалить с участка больные, погибающие деревья и кустарники, а может, их надо было наоборот оставить и не вскапывать под ними и вокруг них землю (под картошку)? А может быть, причина их болезни сидит в нас самих, и они болеют из-за нас, наших болезней, нашего неуважения, нелюбви к ним? То есть они болеют и умирают за нас, заранее предупреждая о болезнях и скорой кончине. Может быть, я в своих мыслях уважаемый читатель не прав, но ведь ещё никто мне не мог доказать обратное. Наоборот, с каждым прожитым мной годом, с каждой прочитанной книгой, с каждой новой статьёй в современных научных и околонаучных изданиях я знакомлюсь с массой материалов, подтверждающих, что человек не одинок в Природе, что Человек един с Природой.
Теперь, получив доступ к Знаниям и Опыту, я вижу участок совершенно другим — красивым. Но сумею ли я отстоять эту красоту, доказать свою правоту перед членами своей семьи, людей насквозь материалистических, заведомых атеистов, но в душе своей верующих в счастье на земле. Если не сумею это сделать, то как же донесу свои мысли до людей? Как же могу быть понятым ими и признан как Человек Души, Человек Сердца?
Слаб я ещё в силе своего Духа? Или всё-таки время закалило меня, сделало способным вынести на всеобщее обсуждение самого себя и выстоять? Или же, как прежде, буду пасовать перед людьми ума, прочитав-шими уйму книг, владеющими способностью вести диалог-спор по своим правилам игры, навязывать их другим - в данном случае мне? Или же?..
Именно поэтому просил я своего Ангела-хранителя:

"Мой ангел-хранитель"

Мой ангел-хранитель, приди наяву.
Как в жизни мне быть, подскажи, я пойму.
Иль мне уготован век буйных страстей?!
О! Ангел-хранитель, от тебя нет вестей.
Ведь годы идут, каждый раз всё быстрей.
Уж Душа моя просит: «В строчке излей,
Если, сможешь, конечно, воз мыслей, идей.
Не страшись показаться для мира смешней».
Иль я на распутье, как тот лиходей,
Что жил безрассудно, загоняя коней,
Вдруг застыл на распутье. Налево ль идти
И к смерти пустой по дороге прийти?
Иль вправо, как в сказке, — коня потерять,
Друга лучшего в мире на блажь променять?!
Иль, оставив коня на зелёном лугу,
Босиком брести дальше, изнывая в поту?
Мой ангел-хранитель, укажи мне перстом,
Быть может, нательным дай знать мне крестом,
Когда завтра, под утро, ранней порой,
Я двинусь на встречу, быть может ... с Судьбой!
17 мая 1999 г

Я начал диалог с Вами, мои уважаемые читатели, чтобы вместе с Вами найти наш путь, путь к гармонии, счастью, любви, согласию. Вам судить и рядить, где и в каких своих мыслях я прав или не прав; где есть зерно Истины в моих мыслях, а где его нет. И не судите слишком строго, а примите меня таким, какой я есть. А слова Ваши, чувства Ваши я приму с огромной благодарностью и почтением, ибо родят они Новое, Светлое на Земле нашей российской, на планете нашей голубой и засверкает Космос новыми красками от изумления, от величия помыслов человеческих.
 

Глава 3

Да! Я задумался о смысле Бытия! Но вот когда стал думать в первый раз?

 

Что такое жизнь?
Да просто ветра дуновенье,
То покоя полный штиль,
То страсти яростной мгновенье.
Её ведь баллом не измеришь,
С простором моря не сравнишь,
Хотя порой и сам не веришь,
Что силу родника хранишь.
18 мая 1998 года



Извини, Анастасия! Опять отложил в сторону твою книжку. Наверное, сделаю это ещё много раз. Никогда не думал, что может быть так интересен диалог с человеком, находящимся от меня за тысячи километров, а как будто рядом.
Сейчас трудно сказать, когда я впервые задумался. В детство ли, когда слушал удивительные и вместе с тем простые сказки баушки Сани, папиной мамы; в армии ли, когда служит простым кочегаром, подавая тепло в дома военного городка. Кажется, - какая проза, вечно запачканный в угольной пыли, которая забивала все поры лёгких, так как не было вытяжной вентиляции, - салага, - и вдруг на вахте мечтает о чем-то таком, что и сам не может описать словами. Но если бы знали мои однополчане, как я был горд тем, что давал людям тепло. Мне казалось, что мои мысли сами согревали воду в котлах до нужной температуры, и у людей в домах было тепло и сухо.
А может быть, задумался первый раз, когда работал комсоргом деревообрабатывающего   цеха   на   судостроительном   заводе   имени А.А. Жданова, ныне «Северная верфь». Все идеалы моей жизни я от сердца старался отдать людям. Если бы Вы знали, мои весёлые комсомольцы, мои товарищи, как трудно было порой удержаться от желания взвыть, когда все добрые помыслы мои рассыпались, в прах. Когда жесткие рамки регламента общественной работы заставляли делать бессмысленную работу, самое главное - ненужную даже тем, кто её придумывал и требовал. Когда умудрённые жизненным опытом старшие товарищи говорили напыщенно одно, а делали другое.
А может быть, тогда, когда первый раз по-настоящему влюбился. Катенька, я помню тебя и очень тебе признателен за то, что через любовь к тебе познал уважение к Женщине, познал, что мужчина становится мужчиной не только через доблесть, отвагу и силу, но и через Любовь. А может быть, даже и в первую очередь через Любовь. Развели нас дороги в разные стороны, да это и неизбежно было, ведь дорога для двоих бывает одной только тогда, когда чувства взаимны, гармоничны, не замешаны на голом сексе. А когда есть желание только разрешить себя любить, а самому принять это как должное, не чувствовать, не быть созвуч-ным, то итог закономерен.
А может быть, задумался именно тогда, когда в возрасте ухода Христа получил суровое предупреждение в виде инфаркта. Когда, осмыслив свою жизнь, впервые сознательно сделал первый шаг к тому, что стало со мной сейчас, и бросил курить. Как смешно выглядят сейчас мои мысли о том, что не зря это произошло со мной в возрасте ухода Христа. А может быть, и нет? Ведь он ушел для того, чтобы мы остались продолжать его дело, и может быть, именно поэтому я не перешел тогда критическую черту. Только не подумайте, что претендую на роль Христа, что Вы. Да я буду просто счастлив, если после останутся Мысли, способные помочь кому-то задуматься, остановиться и сделать первый шаг в сторону Добра, в сторону Любви. А ведь это Подвиг! Подвиг, равноценный тому, что совершали Александр Матросов, Виктор Талалихин, юные молодогвардейцы Краснодона и другие известные и безвестные герои уходящего столетия. Только за ними цена реальной Жизни, осознанное решение. Их нет, а мы, их потомки, живём. Пусть даже мы по какой-то причине забудем их имена, но дело их, их поступки, пусть даже ошибочные, не забудем никогда, потому что их героизмом, их волей к счастью, их любовью пронизана Земля наша.
А может быть, задумался тогда, когда в одно мгновение всё то, что было нашим идеалом, нашей целью, смыслом жизни нашей, превратилось сначала в Надежду на Светлое, а реальность нас толкнула туда, откуда и выхода-то не сразу найдешь, и прозвучало это у меня в строках:

Миражи

Мираж в пустыне.  Всем понятно:
Это знойные тиски.
Под палящими лучами
Странник полз через пески.

Днём жарища, ночью холод.
Соль белеет на губах.
И не в пище вовсе голод —
В капле влаги на губах.

И не раз он видел зелень,
Блеск воды среди песков.
Это был один лишь гребень
Сыпучих медленных песков.

Пускай не полно строк сравненье,
Ведь это только лишь стихи.
В них идеалы жизни нашей
Превратились в миражи!

Да! Напрасно тратил силы,
Полз, страдал в бреду идей.
Стали вдруг совсем не милы
Блеск и фальшь сих миражей!

Мираж в пустыне. Стало ясно:
Это в знойные пески,
В неудобства жизни нашей
Превратились миражи.

Миражи мечты заветной,
Веры, в честность, в идеал.
Доброту за корку хлеба
Чёрту лысому продал!

А за каплю ценной влаги
Жизнь свою преподнесу
И, отчаявшись, невольно
Перед Богом согрешу!

Поползу в барханах жизни,
Нищий, грязный и босой ,
Повторяя эти вирши
Раз за разом, за строкой

Но! Не напрасно тратил силы,
Полз, страдал в бреду идей.
Бог не зря добавил силы:
Я дополз - нет миражей!
04-07.04 1995 г

А может быть, задумался тогда, когда пришла пора задать себе вопрос: «В чём смысл жизни моей, ради чего я живу на этой земле? Что же я оставлю детям своим, внукам своим, будущим своим потомкам?»
Вопрос не праздный, так как задумался я об этом неспроста. 3 сентября 1991 года, перед началом становления нового государства российского, ушел из жизни мой папа. Ушел из жизни, только-только выйдя на пенсию. Он ушел, и, с точки зрения нашего материального мира, он мне не оставил ничего: ни машины, ни дома, ни дачи, ни… Да и что он мог оставить, отец 5-х детей, всю жизнь свою пахавший как вол, не жалея ни своего здоровья, ни сил. Вроде бы мне как «нормальному человеку этого мира» надо высказать своё «фе» ему, человеку, позволявшему принять изрядную дозу на деньги от «шабашки», от результатов «побочного» труда. Что греха таить, иногда и доставалось мне вследствие этого на орехи за малые огрехи.
До сих пор не могу понять, почему он не мог терпеть моё обращение к нему словом «батя». «Какой я тебе батя! Папка я твой, понял! Папка!» Вроде бы мог ещё обидеться на папу и за то, что уж очень мало времени он уделял мне. Ведь каждое моё общение с ним было как празд-ник. Хоть и слова-то он говорил мне простые, да ещё и крепкие словечки пропускал, когда что-то не получалось у нас с ним то ли на рыбалке, то ли на охоте, то ли при колке дров либо других домашних занятиях. А вот как посмотрю на его умелые руки, так на душе светло становится, а горд-то я был за него о-го-го как! Ведь он и тракторист бульдозерист-то, и кузнец-то первостатейный, и плотничать может, а уж гармонист-то!
Как он играл! Не имея музыкальной грамоты, на слух, он прекрасно воспроизводил в вологодских наигрышах музыку Души, И не только воспроизводил, но и запечатлел в чистых голосах множества гармошек, которые он сделал для людей, и каждая из них имела свой, особенный голос, как отголосок его Души.
До сих пор старики на родине его, моей родине, - помнят его - Витальку Соколова, помнят залихватские звуки его гармошки, в такт которой так удивительно и звонко дробью стучали девичьи каблучки на посиделках. А в частушках да с вологодским говорком простыми словами звучала Правда народная, неприкрытая, порою горькая, но с неизменной верой в лучшее. И самой красивой лебедушкой плыла в переплясе стройная русоволосая девушка Гуня, Августа Маршонкова, так удивительно на тебя, Настенька, похожая, моя мамочка, папина Любовь. Им - моим маме и папе, - молодым, посвящены эти строки:

Широгорье

Широгорье, Широгорье -
Край родной и сторона.
Разбросала косогоры
Природа, матушка-земля.
Серпантином вьется Тошня,
Косогоры обходя.
И весной ломает «копья»,
Подмывая берега.
Ну, а в пойменных низинах,
Разливаясь в дни весны,
Как художник на картине,
Грунт наносит от души.
Чуть пригрело солнце склоны,
Зазвенела песнь скворца
Средь ветвей берез, рябины
И калины у крыльца.
Семь домишек, покосившись,
Теплу подставив лик, бока,
В ожиданье затаились
До приезда нас туда.
Туда, где зимними ночами
Блуждает сонная душа,
Как сокол, чуть взмахнув крылами,
Парит над просторами села.
Ей виден даже мелкий камень
На перекатах и в ручьях,
А вон на взгорке — девка, парень
Сидят, обнявшись, на дровах.
Здесь же рядышком гармошка,
Чуть развернуты меха,
Недопетый слог- частушки
Застыл в тумане на века.
14 апреля 1999



А любовь их была чистая, ибо результат её перед Вами. Там, где с Любовью творили, с чистым сердцем и открытой Душой вступали в совместную жизнь, и результат рано или поздно был. Конечно, были и ошибки, были и ошибочные представления, навеянные старшим поколением, технократическим обществом. Было всё.
Но мы становимся другими. Не сразу, не скоро и не все. Но становимся. Думаем, обсуждаем, мечтаем. Ибо просыпается в нас давным-давно забытое старое - Любовь, Душа, кои хранили всегда, испокон веков в памяти нашей, в Памяти Предков наших.
 

Глава 4
Память
Есть ли она?
Как памяти Предков
достичь нам тогда?
 

Душа болит за Вечную Россию,
Её Народ, что в лицах многолик,
 За то село, что сердцу Вечно мило,
И за погост, где прах Отца лежит!
16 апреля 1996 года

Чую, длинный разговор у нас получится. Поэтому, если разрешите, разобью я его на несколько частей. Но все они воедино связаны Памятью нашей, Чувствами нашими, родовыми корнями нашими, уходящими в глубину веков, миллионолетий.
Пусть мы пока не помним и не вспомним, пусть в большинстве случаев знаем предков только лишь на 2—3—4 колена, а в живую помним и того меньше. Пусть, ибо мы познаём их чувства, их Мысли их Деяния в себе, а когда познаем, то... возгордимся или огорчимся, но не возненавидим, ибо не ведали они о Любви истинной!

Мамочка!
С тобой мой первый разговор.
О тебе, Родимая, отдельный сказ. Как ты там одна, без родимого тополька неугомонного? Мыслями мы, дети твои, с тобой, живём тобой и любим тебя! Прости, что пока не одарили тебя всем тем, что желала ты| в жизни нам. Слепые мы ещё котята: тыкаемся по жизни, бежим на красивое, сладкое, зовущее пустыми красочными картинками, не понимая, что за ними нет ничего, кроме временного удовлетворения. Только теперь я понимаю, как Вы, мамочка моя, добры к нам, если до сих пор сумели сохранить в чистоте и таинстве плотское зачатие наше, и повседневно мыслями своими чистыми открываете нам Любовь свою с папой.
Не сидел, увы, я с вами вместе с моими ребятами и с женушкой любимой за одним новогодним столом, встречая новый век, ибо у братишки Вы моего гостили. Спасибо Вам, мама, что поддержали Вы его лаской своей и любовью. Трудно ему, хоть и хорохорится.
|Привет тебе, брат ты мой Николенька. Дорог ты мне таким, какой ты есть, ершистый и неугомонный по жизни. И будет у тебя Счастье, так она желала, твоя Любимая, Олюшка ненаглядная! Всю свою Любовь она отдала тебе, братишка, и сгорела вся, без остатка. Но осталась в наших Душах Светлым Лучиком, Красавицей Северной, и с мыслями о ней нам жить легче. И ещё. Прими, мой брат, слова некролога, ей посвященного, любя!

Оленьке посвящается!

Мне не передать печаль словами -
Душа твоя ведь не со мной;
Ушла от нас в небес ли дали,
 Обретя блаженство и покой.
Дней суетных, порою бестолковых,
Для тебя исчезла суета.
Впечатлений там, на небе, новых
Познает трепетно душа.
Мы знаем: тело в этом мире бренно.
Придёт пора - и на покой,
Лишь только было бы не ленно
В мирских трудах, в согласии с душой.
Короток ль век, лам отведённый, -
То ведомо Судьбе и Богу, он в тебе 
Частицей мыслей сокровенных
Являлся мысленно ль тебе.
А может, в видении ли явном,
Сказал, сколь жить осталось на Земле,|
Когда в осознании ты явном
Нам посвящала о Судьбе.
Где смешком, а где серьёзно
Ты всем поведала друзьям?
Теперь понятно, что не ложно, -
Судьба шагала по пятам.
Ты нас прости, что чтим в печали.
Ведь в жизни тленной нет тебя.
Ушла Душа в небес ли дали –
Ты вроде здесь, и нет тебя.
Там, наверно, тихий праздник,
А здесь, увы, печаль в друзьях.
Стоим грустим, и нам в праздник
Последний путь твой, а в глазах
Слезы ль боли набежали,
Немой ли к Боженьке вопрос:
«Вот так внезапно и забрали!
Что за неведомый покос!?»
1 июля 1999 г

Ещё раз спасибо, Мама. Счастья Вам, Любви нашей и людской, чтоб при встрече с Вами кланялись они вам, простые люди русские, в благо-дарность, что сумели в нелегкую годину сохранить в нас, Ваших детях, Душу и Любовь. Ибо взращенное Вами от души и с мыслями о нас лечит лучше всех лекарств импортных, заморских и технологий изуверских.
Ну кто так добро и ласково позовёт меня:
«Димка! Иди чай пить! Я самовар-то уже поставила! Отдохни чуток! Попей, родимый, с устатку!».
Кто так незлобиво и любя отругает меня за грехи мои жизненные, да так, что на душе легче становится. Вам, моя милая Мама, стихи мои. Извините, что мало пока.

Маме

Здравствуйте, милая мама!
Скоро уже Рождество.
Под Вашим окном на дорожках
Снега ужель намело?
А может, на улице слякоть,
И пёс не выходит на двор,
Грызя от ярости лапоть,
Сохранившийся с давних пор.
Но Вам нипочем непогода,
В доме сегодня тепло.
Гостей ожидается много,
Жаль только — мне не дано.
Не дано пораньше проснуться,
Помочь сгоношить самовар,
С утра в суету окунуться,
Прикупить в магазине «товар».
А попутно, в цветочной ли лавке,
Ты поверь, присмотрел уж давно,
В весёлой базарной давке
Отхватить хризантем ведро.
А в придачу платок оренбургский,
А может, роскошную шаль,
Да ту, где горели б все краски,
Теплом обдавая, но жаль.
Жаль, что есть расстояния,
От Вологды всё ж далеко,,
К щеке родимой прижаться
Сквозь него совсем не легко.
Не легко прошептать: «Здравствуй, мама!
Ты выглядишь хорошо!
В день рождения от сердца желаю,
Чтоб было всё у тебя хорошо!»
1 декабря 1999 г

Маме

Здравствуй вечно, мама. Но как Вы далеки!
Прощальным взмахом рук застыли у реки.
Чуть слышно меж камней колышется вода.
Свинцовей, холодней, становится она.
Вот так бегут года,
и осень холодна,
Весной вода хмельна,
под осень тяжела.
Где юности пора?
Ведь была ты молода.
Прошли, как сон, года,
а для меня ты молода.
Я помню ласку, мама, и нежные слова,
Когда болезнь ломала, и жар не отпускал,
А ты меж нас металась, встревожено, моля.
За всё, что можно, бралась, чтоб ушла беда.
4 марта 1999


Письмо маме

Как давно я не писал Вам, мама!
В строках письма по душам не говорил.
Мысль о Вас — незаживающая рана:
«Живой, здоровой будь!» — иконке говорил.
Ведь Вы же на руках меня носили.
Как Мать Мария — Христа, всё берегли.
Вы грудью, молоком своим кормили
И Заступницу молили, чтоб беды обошли.
Хоть рос я, порою дерзкий и упрямый,
Большей частью вдалеке от Вас —
Все ж сохранил тот чудный запах пряный,
Что в час кормления исходил от Вас.
Я помню Ваше милое ворчанье,
Когда случайно что-то делал невпопад
И исчезало детства милого отчаянье
От ласки рук — ведь всё пошло на лад.
Пускай Вы многому по жизни не учили,
Все ж большей частью был вдалеке от Вас,
Меня по-своему как первенца любили,
И луч Любви той исходил от Вас.
Он светом был в час тягостных раздумий,
В разлуку, поверь мне, согревал;
А если наступало время горя и безумий —
На встречу с Вами непременно звал.
И я летел к Вам, пусть не птицей, а обычно —
В том Бог свидетель и вокзальный гвалт.
Гудок прощальный раздавался зычно,
Когда от перрона отходил состав.
За окном вагона знакомо проползли
Строений питерских стройные кварталы.
«Ход набирай, состав, черепахой не ползи!
Вези быстрее к ней, разменивая вёрсты!»
20 октября — 30 ноября 1999



О! Где ты, родного Рода Древо?
Где затерялось там...
иль живо ты!
Об этом начинаю второй свой разговор.

 Впервые, я осознал значимость для себя родовых корней, когда по-чувствовал неразрывную связь с Родиной, с местом, где родился, где зачат был. Эта связь преследовала и преследует меня до сих пор в виде снов, в виде реальных ощущений созвучности происходящему там, на милой Вологодчине.
Ностальгия - так сейчас это называют, а я называю это болью Души, зовом Души. И в плену я этой боли, этого зова. Вы мне скажите: «Нечего переживать, езжай туда и не скули здесь побитой собакой! » В чем-то Вы будете правы, а в чем-то и нет.
Когда стебель колоска вырван из родной земли, очень трудно прижиться -ему снова на старом месте. Надо и корешки-то свои сохранить, и если стебелёк надломан - перевязать, укрепить его; да и почву-то чуть-чуть взрыхлить; да и водички-то заготовить, чтоб полить. Да и обильно полить надо, от души; да и до тех пор, пока не встрепенётся колосок, не окрепнет и не пойдёт силушкой своей в рост. Ведь именно такими колосками мы и стали, уважаемые мои читатели! Особенно те из нас, что выдернуты из родных мест силою черной, погоней за тенью собственной, за славой дутой, за благами, внешне красивыми.
Вот я, читатели мои дорогие, и решил - восстановить сначала корешки-то свои, то есть ощущение родовой связи с милой сторонкой, да так чтобы приняла она меня с Миром и Любовью, поверила в меня. А для этого Душой своей я должен поговорить с Душами предков своих, Память их познать и себя в ней найти. А не найду, то и места моего там нет, и останусь-то я в этом мире голью перекатной, сиротинушкой без рода-племени...
Несколько раз в последние годы ездил я на родину. Когда беда звала, когда мамочка родная - уж больно ей хотелось «на старости лет» в баньке попариться, в тепле понежиться. До сих пор удивляюсь, как это только я сумел сделать - срубить баньку-то, как деды наши в старину рубили. А, наверное, не надо удивляться, иначе - зачем и Память-то существует. Взял в руку топор, а он как влитой в ней был. И запела под ним древесина звонкая, вылежанная, да ещё мамой обласканная. Когда узнал я, что мама сама ободрала корьё-то с неё. Сама, такая маленькая, катала брёвна-то, которые и здоровому мужику-то порой не просто осилить, ох и ругался-то я. И её то ругал непутёвую, не жалеющую себя, и братишке досталось за то, что не сделал, не успел, что надо было сделать, да и себя тоже, что допустил до такого. От злости на самого себя, на жизнь нашу непутёвую в работе времени счет потерял, застыло они для меня, и дождь не дождь, и холод не холод, жара не жара. Сде-лал я её, баньку-то, и парок-то первый сам принял, и счастлив был тем, что оставил на земле родимой частичку труда своего. Плохо ль, хорошо ль сделал, то время и люди рассудят. Но знаю, как этого мало, ничтожно мало. И велик ещё долг мой сыновний перед сторонкой родимой, перед отцом с матерью.
Молча, а когда с радостью тихой обходил я окрестности сторонки родимой, разговаривал мысленно с ней, с каждой травинкой на косогоре, с каждым деревцом в лесу, с каждым васильком в поле. Ноги сами доводили меня до места последнего пристанища предков моих, коих помню, а коих нет. С ними и со сторонкой родимой словами стихов своих разговаривал я. Вот они, слова эти:

Дума о Родине

Деревушки, деревушки,
Ну, а там, гляди, - село,
Взгромоздились на горушки
Вдоль реки давным-давно.
Обветшалые домишки,
Обнищалые дворы.
В старой риге завалялись
Полусгнившие снопы.
Не видать нигде дороги -
Всё бурьяном заросло.
Лишь дедуля одноногий
Ковыляет - там, в село,
По невспаханной стернине
Сквозь разводы васильков,
Где не видно больше ныне
Моря гордых колосков.
Там, в полях, в лугах вдоль речки
Не гуляет больше скот.
Без него нам как-то легче,
Меньше тягостных забот.
Мы работать разучились,
Лучше пить, да из горла,
Будто в школе не учились
И сторонка не мила.
Эх, Россия, мать-сторонка,
До чего же ты дошла.
Неустроенностью поля
Душу пламенем сожгла.
Знаешь, до чего обидно!?
Ты — Великая Страна,
А народ свой вольный, сильный
До безумья довела!
Расплодила реки зелья,
Хмелем ум ты залила.
Или скажешь, - нету зелья,
В яму лень нас завела!
Спорить я с тобой не стану,
Не для спора времена.
Разреши — орать я стану
На людей и на себя.
Влезу с дракой на трибуну,
Драный лапоть там сниму,
И на всю страну — «... помилуй!»
Этим лаптем постучу!
Постучу, вверну словечко,
Отыщу враз тьму врагов.
А по делу? Ни словечка —
Потому что нет тут слов.
Нет тут слов — таких понятных,
Враз доходчивых, простых,
Для души таких приятных —
Вот послушай и зажгись.
Ведь, по чести, знаю Дело.
Знаю, как спасти страну.
«Но не твоё ведь это дело —
Не срамись на всю страну!
Лучше слезь ты с той трибуны,
Лапоть рваный поскорей
Тут же молча у трибуны
Под дикий свист надень скорей»
22 мая 1998 г.


Память о Родине

Я ль забыл, родная сторонка,
Как в осень желтую выглядишь ты.
Не нужна, как тогда - похоронка,
Чтоб увидеть родные черты.
Я зажмурю глаза — вот он, милый
Край родной и такой дорогой,
Запах воздуха чудный и дивный
В даль полей зовёт за собой.
Он зовёт прогуляться вдоль речки,
Обувь сняв, её вброд перейти
И, взобравшись на берег чуть в спешке,
Зрить - длинным клином летят журавли.
На полях хлеба уже сжаты,
Зябь овса уж готова к зиме,
И в стогах сено гнётом прижато,
Холоднее вода в ручейке.
Лист осиновый трепетно бьется,
В ярком пламени жаром горя,
Через поле вот-вот понесётся,
Где постелью ему станет стерня.
На лугах, уж почти сиротливых,
Молчаливо пасутся стада,
Чтоб успеть нагулять жир и силу,
Ведь вот-вот как падут холода.
29 октября 1999 г

Не только стихами, но и простыми словами, идущими из самой глубины сердца моего, разговаривал я со своими родными, погребёнными на взгорье погоста. Скромны и, может быть, скупы были слова| мои, но в них всё то, что лежит на Душе моей русской, на Душе простого вологодского, хоть давно уже питерского, мужика. И пер-вые слова-то и поклон земной несу я баушке Сане и деду Николаю Васильевичу Соколовым. Как я радуюсь, что нашли они друг друга, а не разбросаны жизнью в разных краях земли российской войной и невзгодами, как мамины родители — бабушка Галина и дед Дмитрий, погибший в боях за нашу Родину где-то в болотистых лесах под Волховом в рядах 2-й ударной армии. Но кланяясь папиным родителям, кланяюсь и маминым. Ибо они для меня одно целое - Предки мои, которые храбростью своей, нелёгким ратным трудом своим служили Отчизне своей, делали всё, чтобы дети их, внуки и правнуки их достойно жили!
Как я жалею сейчас, что по глупости своей детской затерял все боевые и трудовые награды деда Николая и баушки Сани. А ведь дед Сталинград защищал, да ещё как защищал! Тому свидетельством награды его боевые: медали «За отвагу» и «За оборону Сталинграда», ордена Красной Звезды и Отечественной войны 2-й степени. И каждый раз прошу у них прощения за глупость свою неимоверную, болью и обидой в моём сердце она отзывается.
Обходя скромные могилы и находя добрые слова всем своим родственникам, погребённым на погосте, печалюсь я. И печаль моя велика. И в том печаль, что без обихода-то они, не звучит над их могилками малиновый звон, заполняя пространство Благостью великой, ибо разрушена церковь, нет колоколов на колокольне. И никто-то не помянет по-христиански имён православных, погребенных на погосте. Некому! Нет Пастыря Душ наших. Нет былого прихода. И Мечта моя — вместе с Вами, земляки мои дорогие, восстановить церковь, пусть не сразу, но восстановить. Возродить малиновый звон колоколов над округой.

Ужель – святой Воскресенье!

Ужель святое Воскресенье!
И на ночь в Храм идти пора.
Святые службы и моленье,
И крестный ход вокруг одра
Чуть развеваются хоругви,
Кадила ладаном чадят.
В руках мерцают чудно свечи,
Чуть на иконах Лик видать.
Церковный хор вторит молитвам,
Что молвит Отче у одра,
И лунный свет чудесно мнит нам:
В духовной святости душа!
Как велика ещё Россия!
Дщерь Православия она.
Лихая сила не сломила,
Хоть не прошла ещё беда!
Но видны уж перемены,
Хоть не так идут дела.
Всё ещё полны той лени,
Что губила нас всегда.
Кепку сняв, стою я молча.
Гудит, волнуется толпа,
Где с любопытством, где с волненьем
Ждёт процессии она.
Вот так — в тревожном ожиданье,
С надеждой, веря в чудеса,
Наивно ждём мы избавленье
На выход всех из тупика.
Придёт герой наш, избавитель!
Поправит вмиг он все дела
И, как истинный воитель,
Без жертв вернёт все города.
Вернёт награбленное людям,
Вдохнёт искру во все дела.
Все посчитают это чудом,
Великим деяньем Христа!
Я не политик — знаю дело.
Да не совсем бываю прав,
Но всё ж могу сказать Вам смело:
«Христос-воитель — он не прав!»
Не прав он в том, что делал дело
За нас, не требуя труда,
И в жертву отдал своё тело,
Один ушёл в туе — туда!
Я понимаю: все мы бренны.
Придёт черёд — и мы туда, —
Если были мы не ленны,
То попадём на небеса.
Если мы душою черны,
Вершили тёмные дела,
То уж тогда со дня кончины
Попадём в чертоги дна.
В чертоги дна, что кличут Адом,
Где в муках корчится душа
И воздух едким полон смрадом,
Клубами дыма от костра.
Прости, что мысли дерзновенны
И даже больше - есть мечта.
Христос ведь я обыкновенный,
Не соблюдающий Поста.
Совсем неведомы молитвы,
В коих нуждается душа.
Не тех святых, быть может, чтим мы,
Ставим свечку не туда.
Почти не знаем мы дорожки,
Вернее - как идти туда,
Ведь с детства нас кормили с ложки,
О Боге слов не говоря.
Когда мы спрашивали в школе
Об исцелении Христа,
В ответ звучало лишь не боле:
- Все веры в мире — ерунда!
18-20 апреля 1998 г.

Совсем не просто моё отношение к Религии, воспитан по-другому - на коммунистических идеалах. Но ведь крещён же в Православии, и крест-то на груди у меня православный. Да, не могу принять Душой своей показное христианство, не могу быть ревностным служителем церкви от А до Я. Душа протестует против жестких правил и обрядов церковных. Свободна она у меня, и поёт она в полный голос всей грудью. И Бог, Создатель наш, у меня есть и разговариваю я с ним ежесекундно, ежеминутно, всегда! И слова-то нахожу для него, как для своего родимого батюшки, как для родимой матушки. И слышу Его Ответ. А он прост, его ответ: «Познай, Сын мой, мир через Любовь, через Терпимость к ближним своим, помоги им Словом своим». Именно поэтому я уважаю желание других находить путь к Богу через церковь и хочу помочь им в этом. Но уж больно не  хочется мне, чтобы церковь через Гордыню своей Святости забыла о прихожанах своих, ведь, к сожалению, есть это в представителях её. Можно возвести великолепие дворцовое с золотыми куполами, а душе человеческой, христианской там места не будет. Как много здесь зависит от представителей церкви в приходах, от их умения находить слово Божие для людей, не загораживаясь догмами церковными. И чтоб звучали в церквях молитвы, понят-ные людям до глубины души их, чтоб плакали и смеялись они от радости общения с Богом, а атмосфера церкви созвучна им была, и лики святых, глядя на это, слезой целебной, исцеляющей умывались!
И хоть нет у меня сейчас пока средств для того, чтобы начать благое дело - восстановить приход, но всё же прошу Вас, земляки: пора задуматься,  пора принять решение, пора действовать. Ибо ещё немного, и поздно может быть! А раз так: собраться призываю миром, по копейке собрать и восстановить приход.
Очень бы мне хотелось, чтоб возглавил это дело на правах старосты прихода Кашин Константин Дмитриевич, папин брат двоюродный, так как имеет он опыт организационной работы. А сам скажу ему следующее: «Константин Дмитриевич! Если не мы, то кто?!» Конечно, миру решать - быть по сему или иное решение принять.
А от себя добавлю: весь гонорар от продажи этой книжки на Вологодчине направляю на восстановление прихода, ибо велик долг мой сыновний и велика признательность митрополиту Санкт-Петербургскому и Ладожскому Владыке Иоанну, Светлая Память ему, давшему благословение на деятельность мою на благо людей российских.
Вот с такими вот мыслями, в коих и есть Память Предков наших, наша Память, и подхожу к могилке столь знакомой и дорогой. Ибо последний поклон завсегда Отцу родимому. И всегда-то место последнего его приюта ухожено, оградка окрашена, надгробье в чистоте, а с памятника как живой - папа, и гармошка с ним, двухрядка. Спасибо тебе, мама, и сестренки мои дорогие, что Добром и Любовью помните и храните. А я перед ним всегда ответ держу: что сделал, о чём думаю, мечтаю.
Когда провожал его в последний путь, то сказал: «Быть цветущей родимой сторонке. Всё, что могу, сделаю, чтоб как прежде луга полны были разнотравьем разным для скотинки домашней, а поля колосом налитым для хлеба насущного и льном для тепла нашего; чтоб деревни российские возродились, веселы и обихожены были; чтоб люди нарождались крепкие здоровьем и Духом своим, и на славу Отчизне трудились!»
Медленно, ох как медленно реализуется мечта моя. Но уже знают люди о ней. И в администрации поселковых Советов - Старосельском и Сосновском, и в администрации Вологодского района, и в областной администрации. Знает и Вологодская Епархия, и ряд руководителей хозяйств тоже в курсе моего предложения. А предложил я реализовать на территории левого берега реки Тошни - (начиная от д. Старое и до д. Чернухино) - проект Вологодского (Тошненского) сельскохозяйственного социально-реабилитационного комплекса «Широгорье». Хоть пока и застопорилось дело, не по моей вине, но будет движение. А как я вижу край наш родной, любой российский уголок, про то в следующей книжке рассказ — подробный, обстоятельный.
А сейчас прошу прощения перед людьми, что пока нет движения тому, что обещал. Но низкий поклон, и большое спасибо всем тем, кто выслушал меня, не оттолкнул, не сказал: «Нет!», ибо укрепили Вы во мне веру в Светлое, в Счастливое, на земле родимой!


Ночи диалог

Я начинаю ночи диалог,
Ведь только с ней ко мне приходит слог
И рифмы стройность — им подчиняются слова
В листах тетрадки, что на поверхности стола.
Бежит перо неровно по листу,
Следу чернил доверив ту мечту,
Что бродит в мыслях вечно у меня
И не дает застыть в тенетах бытия.
Моя мечта — чтоб жизни лучше быть,
Искру вдохнуть в наш деревенский быт,
Что был присущ российскому селу,
Где даже смерть красна на людях, на миру.
Моя мечта — какая и о чём она,
Как изложить её в тисках строки стиха?
5 февраля 1997 г.
 

Дети - в них продолженье Рода моего!
Но вот вопрос: «Есть ли оно, продленье Рода моего?!»]
Об этом третий разговор.

Сей разговор - сплошная Боль. Сумею ль справиться с собой. Слова достойные найти и о Мечте всем донести. Мечте - быть Сыновьям достойным мне, иль в безвестность, в равнодушие уплыть. Как от бед злокозненных спасти, на Светлый путь их довести? Сумею ль я найти Слова, быть понятым и принятым - тогда через чистые Любви Слова продленья Рода приоткрыть могу Врата.
Ты, Анастасия, говоришь мне словами праотца далёкого в веках:
"Наступит день, и все отцы поймут, что именно они за мир в ответе, в котором дети их живут. Наступит день, и каждый осознает, что прежде чем дитя любимое в мир привести, необходимо мир счастливым сделать. И ты, Отец, о мире должен думать, в котором будет твоё чадо  жить".
Как бы мне хотелось, чтоб дети мои могли эти слова твои, кои и в моей Душе звучат, осознать и рядом встать со мною, чтоб внукам моим - детям своим мир счастливый передать. Но оторваны дети мои от меня. Не слышали малые в момент своего появления на свет божий биенье Сердца моего, не ощущали Любви моей безмерной, Счастья и Радости Вселенской.
Непреодолимые преграды общество меж нами возвело. Преграды, навеянные Правилами рождения ребёнка в Домах родильных. Вот где Врата Ада для душ человеческих, да с малых лет. Кто может передать Мысли и Чувства Отца, сотворившего Чудо новой жизни и чувствовавшего его через упругую наготу живота Супруги своей ненаглядной. Чувствовавшего, как стремится к нему чадо его, как оно любит его, это чадо - Отца своего. Как он ручками и ножками стучит, предупреждая радостно о появлении своём. А я - Отец, мне ль не стремиться испытать Счастье свое в рожденье их, детей своих. О как пела Душа моя, предвкушая Счастье рождения их.
Но сыновья на свет появлялись там, где не было меня! А они так старались! И сразу Тьма, печали и боли пелена. Для них. Нет Отца?! Почему?!! Предал, бросил?!!! Где тепло рук его, где все согревающая их Любовь его, что в чувствах обещал?!
А я! Бог ли я, иль жалкое подобие его?! Хожу, топчусь перед роддомом. Весточки жду. А он там - один, и без меня!!!
А Вы скажете - а Мать на что!!! Она в рожденье защитит его, Теплом Родства, Любви своей укроет, от беды-печали скроет.
Но если в страхе боли она была? Если рядом не было меня, и не хранила моя надёжная рука! И боль её я на себя принять, увы, не мог тогда. А окруженье общества - семья, друзья, враги - Страха стену возвели. Рожденье в муках предрекли!!! Страх за себя вдруг появился! А вдруг вдобавок ко всему — кривым, косым, рябым и хилым чадо народится?! Иль ещё хуже в действии она, Жена моя!
О том стих мой говорит - прочти тотчас:

Лена! Остановись, пока не поздно!-

Вы знаете, Лена, что за беда
Скрыта за действием Вашим с утра,
Когда спозаранку и натощак
Сигаретной затяжки ощущаете смак?
Вам кажется, сладкого кайфа полна
Сигаретного дыма хмельная струя.
Клокочет, бурлит в слабых лёгких она,
В ад смерти, сподволь, низвергая тебя!
Но Вам нипочём окруженья урок -
И мил, и приятен ничтожный порок.
От него Вы стройна и худа, как лоза,
И неувядаемой мнится краса.
Вы сейчас молоды, и кажется, да;
Нет у здоровья пределов и дна.
Что у Вас на плечах своя голова -
Она, как всегда, - деловита, умна.
Вы мне говорите: «Не Ваши дела!
Что плохо иль худо — решу я сама!
Даже мамы родной постоянный упрёк
Достал, надоел! Ну, какой же в нём прок?
Мне бросить курить — да хоть завтра с утра,
Но всё же об этом решу я сама.
Мне нипочём привычки аркан,
Меня не удержит сигареты капкан!»
Девчонка наивна, безрассудно храбра,
Чрезмерной гордыни, самомненья полна.
Не чует, глупышка, скрытой беды
И в будущем близкой какой-то вины.
Ей сейчас не понять — пока ведь не мать,—
Что где-то внутри бациллы злой рать
Затаилась, и ждёт где-то в генах она,
Чтоб тихо и подло войти в малыша.
Хотя он не зачат — ещё не пора, —
Как мужу потом ты посмотришь в глаза?
Иль, по давней привычке людской,
Сошлёшься на то, что грех, мол, не мой.
«Все виноваты — экология, мать,
Что не вдолбила, как сына зачать;
Что якобы муж был в сильном хмелю.
Слов оправданий я тьму подыщу».
Ты-то найдёшь, что там всем рассказать.
Быть может, решишься всех к чёрту послать.
Но ведь не поможешь ты этим ему,
Ещё не родившемуся малышу.
На шею набросив ребёнку петлю,
Упрямо твердишь ты себе: «Не ему!
Уж я-то, как мать, не готовлю петлю!»
Но что же, дурёха, ты скажешь ему?
Когда он ночами метался в жару,
Пытался шептать в непонятном бреду:
«Мама, мне больно и нечем дышать!»
Он хочет, но мал и не может сказать!
Пусть даже беда обойдёт стороной.
Сквозь пакости рока пройдёт он живой,
Тобой уготована его страсть к табаку,
Которой не нужно совсем малышу.
Его не спросила кормилица-мать,
Лишь бы только желанье своё отстоять.
Ради прихоти глупой навеять беду
Не только ему, а ведь роду всему.
Так ты говоришь, что имеешь права
На всё, что порою желает душа?
За что ненавидишь родных ты своих!
Ради мнимой свободы? Ведь губишь ты их!!!
19-20 апреля 1998 г

Так, каким на свет он появился - Сын мой, Кровинушка моя? Ведь едва успев родиться - забыл меня. Не до меня! Он Матери своей лишился, пищи - грудного молока. Отняли тотчас, как появился он на свет, едва дыша. Где мамы нежная рука и грудь полна ль молока?
Отняли, не спросив! За что?! В чём вина его?!!
Вот это да! До чего ж договорился я! Выходит, в несчастии ребёнок народился! Отсюда слаб он. Но ведь ослаб и я! Где ж нити кровного родства? Лишь группа крови?! А где Душа, где Сердца созвучное биенье? Так кто же я? Отец ли я? Творец ли я?! И кто же мне теперь Жена моя, супругой ль взята на века? В мгновенье ока в кого же превратилась вдруг она?!
Седою стала голова, и сердце рваное. Беда! Незваной гостьей навалилась Тёмных Сил бесчестная Орда!
Скажите честно. Кто ж поверит Чувствам и Словам, что тревожили меня, когда рождались сыновья?! Жена? Так ведь не видела она меня, лишь только знала, что где-то там, под окнами роддома я. А может, нет? В загуле с друзьями я? Иль, ещё хуже, с другой в постели я?!
Быть может, верит женина родня? Хм! Быть может, матушка моя. Так нет её — один здесь я!
Вот это да! Куда ни кинь - везде беда!
Так есть ль продленье Рода моего?!
А если есть - здоровое ль оно?!
Я обрываю на этом разговор. Ведь в сердце - боль огненным жгутом вселилась! Кто был Отцом - поймёт меня! Потом продолжим разговор. А сейчас - в молчании, без слов, Песню грустную поёт мая Душа - Душа России.
Но не успел допеть я до конца – ворвалась непро-шеной Беда. Об этом дальше есть Слова.
Ночь прошла. Поутихла в сердце боль. Песню грустную пропела в ночь Душа. Песню, коей не нужны слова, - в ней говорят Души колокола. И в небе вдруг зажглась звезда - предвестница Христова Рождества. Но пополнилась печаль моя с уходом 6 января из жизни балагура, весельчака - Отца жены моей. Продлилась смертей нежданных череда.
Пока Слова и Мысли в копилку собирал, Григорьевич три дня в молчанье умирал. Прощалась с миром благостно Душа. Три дня! Мне говорят врачи - не слышит он, он в коме, он параличом разбит. А я не верил им. С ним вслух я говорил. Начало книжки этой почти до этих строк прочел. А он в созвучии молчал, на деянья как будто нас благословлял. По Духу близок был ушедший мне. Да как не быть, коль не изменил стране, остался и приумножил Благо на родной земле. Продолжил дело тестя своего в Саду, что на участке небольшом у леса, там, в Дубочках, - он Творец его! С супругой верной он его холил, лелеял и Любил, и внуку радость подарил - оставил Сад в наследство он и именем своим благословил - Юрий - сына моего, младшого внука своего. Светлой Памятью почтим, Сын мой, его. Достоин он Любви твоей и уваженья моего. Он там, мы здесь - следы его! Как жаль, что мало про него в стихах я говорил.
Светлой Памяти Юрия Григорьевича Бройтмана!

Тестю

Уважаемый! Вам снова двадцать!
И снова перед Вами горизонты дня.
Пусть глупая ворона продолжает каркать
Вы все болезни отшили от себя.
У Вас, как прежде, бодрый голос.
В Израиле — так в шоке, завидуют слегка.
Ведь Вам сегодня двадцать, и как налитый колос,
Вы в поле жизни стоите — на века.
А жизнь — что речки горной плёсы, перекаты,
Где тишь и гладь, где перекатов гон.
А то бывает, реже, сплошные водопады,
А оглянешься назад — все передряги — сон.
Вы зерна посадили в ухоженную ниву
Порослью трёх внуков они дали всход.
И хоть порою дума - быть бы живу, -
Услышав голос внуков - чувствам счастья ход.
Из чувств переживаний: «Как там Мама?!»,
Вы позволяете порой нарушить свой покой.
Мысль о родной — незаживающая рана.
Израиль стал ей дом, благодатной стороной.
Ей восемьдесят пять — черты всё так же милы,
И силой к жизни отринут известный всем порог.
Её звонок оттуда! — Все за столом застыли,
С почтением внимая Ваш телефонный диалог.
А Вы: «Мамуля! Здравствуй!
Я Вас по-прежнему люблю!»
24 апреля 1999 г.


 
От волнения в сердце перебои у меня —
как Спутницам своим здесь подобрать слова,
коими наполнена Душа моя.
Ведь с ними в Любви взаимной хочу остаться на века.
Как же быть мне, ведя четвертый разговор?!
Ведь разный был по Жизни я. И с каждой встреча разная была. И в сердце бьёт стрелою острой непонятная Вина. Так какая же и в чём она, Вина моя? Неужели только внешне показная Доброта, а внутрь копни - так только порока гниль и чернота одна видна. И сердце протестует у меня, и ему вторит Душа моя. Ведь во мне ты видишь отражение своё, о Спутница моя. Каким в себе меня ты хочешь видеть - так таков и я. Меня ты всеми чертами Порока наделила, и лишь чуточку Добра, - а таков ли я?
Галина! Ты первая Жена моя. И хочу сказать, что не забыл, да и не могу забыть тебя. И гложет вечно в не искуплении вина перед тобой – супруга первая моя. Ведь до сих пор в реалии Судьбы своей, а не только в мыслях ночи-дня, я ощущаю, как бьётся в ярости ненависть твоя и боль за прошедшие года. И ненависть, и боль твоя диалогом с сыном нашим скреплена.
Пусть я плохой, ужасный - для тебя, но как ты можешь думать, что сыну своему желаю зла? Ведь он Кровинушка моя, спроси его сама – желал ли я плохого слова воз сказать сыну о матери своей и говорил ли я?! Зачем же боль свою ты на него перенесла. Когда постарше парень стал - ты знаешь, плакал он, в истерике трясло его - всё оттого, что в Гордыне мы своей зашли уж слишком далеко. И в Гордыне той дало рост зерно. Зерно раздора, подруг, быть может, и матушки твоей зерно. И этим Судьбу его вознесли мы на алтарь, не спросив его, лишь для того, что б оправдать себя, свои поступки в угоду собственного «я». Да и я хорош, нечего сказать. Решая по жизни какие-то никчемные дела, позволил сына своего удалить так просто от себя. Ну да, решение суда я должен выполнять - тебе и матери твоей его отдать. Я без спора принял к исполненью сей вердикт суда, зная, что мать ребенку всё же ближе, дорога. Но при чем же здесь, Галина, мать твоя?
Теперь-то понимаю хоть немножко я. Тогда же глуп был я, а мать твоя мудра. Но все ж хочу спросить её: «Чего ж Вы добивались, нас сводя и разводя, да так, что исковеркана Судьба троих? Да и своя разве Вам уроком не была?»
Больше ни слова не скажу, Галина, я! Для Вас здесь бесполезны извинения слова, не услышите Вы их - в том печаль и грусть моя. И все же счастливой Жизни желаю Вам всегда!
А Вина? Что ж, пусть будет только моей всегда. А сыну нашему, Галина, я скажу, всегда любя, отца любви слова:
«Будь счастлив в жизни, Кровинушка моя, и чтоб моя Судьба  крылом недобрым не задела больше никогда! Ведь я люблю тебя всегда! В стихах своих, пусть мало, но находил слова и в песне колыбельной для тебя, что пел, пою, и буду петь всегда!»

Колыбельная сыну

Сашенька, Сашулька - милый мой сынок.
Спи ты, спи ты крепко - пусть твой лёгок сон.
Пусть тебе приснится белый, белый сон.
Пусть тебе приснится белый добрый слон.
Маленькие ручки, синие глаза.
Вечным хохотушкой помню я тебя.
Пусть тебе приснится белый, белый сон.
Пусть тебе приснится белый добрый слон.
Сашенька, Сашулька - ты прости меня,
Что отца не видишь вот уж сколько дней.
Пусть тебе приснится белый, белый сон.
Пусть тебе приснится белый добрый слон
1978 г

Старшему сыну

Маленький мой мальчик!
Хотя ты уже большой!
Как открыть тебе этот ларчик,
Что называется душой?

Я понимаю, что это трудно,
Ведь рос ты, увы, не со мной,
И порою до слез было нужно
Поиграть, пообщаться со мной.
А меня, как всегда, нету рядом,
И не на что опереться плечом,
Если соблазны и преграды,
Одна за другой — чередом.
18 декабря 1997 г

Расстался с Супругой первой я. За ней явилась женщин разных череда. Их не считал я. Сводила, разводила вновь похотливо Судьба. Хоть они красивы были, но почему-то пуст был я в Душе своей. Было Сердце холодно моё. Разводом и развратом так опалено, что вроде умерло оно в чувствах человеческих своих. Ночною жуткою порой отзывалось болью. Но не понимал той боли я и нёсся по Питеру в такси куда глаза глядят, подальше от неё - боли той и тоски по дому тёплому, семье, и голос сына мнился мне.
Четыре года длился бесконечный марафон пустых никчемных встреч - пока в конце июня, 29 числа, не встретил я...
Как назвать тебя — Судьба ль, иль новых испытаний череда, иль всё ж ты та Звезда, что по жизни мнилась мне всегда?
Наверно, всё ж пришли на ум не зря слова, что уместил в строках стиха:

О! Господи! Если бы не ты…

О! Господи! Если бы не ты,
Разве было б место в этом мире
Сюжетам сказочной мечты
И скромным строкам чудной лиры!
Мечты о счастье быть с тобой,
Бок о бок рядышком пройти.
Чуть-чуть гордиться мне собой,
Что всё ж сумел тебя найти!
Найти и просто подойти.
На танец скромно пригласить.
Сказать о сложностях пути
И в неизвестность увести!
19 февраля 1997 г

Ты разреши мне, та, что сегодня для меня Жена,
отдельный диалог о нас, о жизни нашей в разговоре
данном провести. Судьбу созвучных ль Сердец
читателю поведать не спеша.
Какой же смелой ты тогда была! Как в омут кинулась за мной, и чистой верою в меня и меня ты увлекла тогда. Поверил я! Оттаяла Душа моя, и сердце раскрылось для чувства нового тогда, и крылья выросли для созиданья жизни новой. По-новому стал думать я, дерзать, творить. Шанс появился у меня Мечту в реальность превратить с тобою вместе, подруга милая моя, та, что сегодня для меня Жена.
А между тем тогда друзья тебе другое говорили! Ты помнишь? Да и родня! В шоке пребывала время долгое она. Судьбу другую прочили они любя. Ты молода была, красива и умна, закончив академию, а я!…
Но все ж ты выбрала тогда меня и рядом встала. И в унисон сердца забились - твоё, моё. Слова друг другу находили мы легко. О Любви мы говорили и творили. Во всем ты слушалась меня, Жена моя, и ненавязчиво вплетала в диалог мысль свою, желание своё. Мы без споров решенье находили и любили о будущем мечтать. Своё гнездо решили мы создать, чтоб никому не досаждать и свободными от пересудов окруженья стать.
Ты помнишь, как его мы вили. Родовым тебе то гнездышко ведь было, где ещё предки твои жили, что сад в Дубочках заложили. Любовью мы заполнили его и с мечтою о ребёнке стали жить. Учиться я пошел, да и на верфи метился подъем успехов трудовых моих, за кои даются ордена. Днём работа, а вечером учеба ждала меня, но ждала меня и ты тогда. Каждую минуту, что свободною была, мои глаза встречали добрые и нежные твои глаза, в которых Любовь твоя так сладостно звучала лучами карими, и нежна была рука, и музыкой небес звучал твой милый голос для меня тогда. Ты радостно мне новость говорила о том, как идут твои дела, о том, что вещь ты новую купила для нашего гнезда, и я хвалил тебя - ты счастлива была, а раз так, то счастлив был и я.
Вот век бы длилась идиллия сия! Но нет!
Едва под Новый год, в преддверие Христова Рождества, в студёном полумраке декабрьской, длинной ночи в тепле уютного гнезда, что свит был нами, на века ль, мы в пылу Любви горячей, страстной сотворили росток продленья рода моего (о том не знали мы еще тогда) - как посреди зимы суровой, в середине января, сверкнула молнией нежданная Беда!
Немного поясню я Вам, читатели мои. Любил зимой по снежной целине на лыжах пробежаться, и вот мне поручено команду лыжников, от цеха нашего, возглавить на празднике зимы, что верфь регулярно проводила в окрестностях Серове, где зимою база лыжная была. Кто был там, знает, как прекрасны там места, и отдыхает в благости душа, из плана городского смога вырвавшись, пусть даже на два дня.
Главной на этом празднике эстафета, что шуточной была. Предстояло одолеть четыре коротеньких этапа. По километру каждый лишь всего. Как в народе говорят: «Знал бы где упасть, то соломки подстелил бы я в тот час!». И не бежал бы.
Но друга подменил в те выходные я. Бежать он должен был, второй этап за ним был закреплён. Парторгом цеха был друг мой, а я заместителем его. Мы в Корабелке с ним учились, и, как понимаете, сессия в те дни у нас была, и у него экзамен раньше был, чем у меня. А раз так, то поехал я.
Читатель! Был бы уж совсем не прав, если б не сказал о том, что пороку курения был подвержен я с армейских пор. И хоть пытался бросить много раз, но духом оказывался слаб, иль силы воли не хватало отринуть в сторону, забыть сей пакостный порок. И вот урок! Какой урок!!!
Хоть эстафета шуточной была, мы переживали в ней сполна, иначе не могли! Не зря ведь звали нас «комса». Тем паче, что мы метили на первые места.  Но, подвёл нас равнодушием своим, сломавший крепленье лыж и шедший не спеша на этапе первом, Леонид. Второй этап уж завершился, когда эстафету мне он передал. Ох и бежал я, так бежал! Но как в километре уложиться и минуты отставанья сократить?! Догнать, догнать и победить! Одна лишь мысль была, и сердце из груди вперёд рвалось. Рвалось, рвалось и дорвалось.
Когда этап удачно передал, я мыслями в реалии дальше побежал с тобою, Вячеслав, и тебе, Иришка, помогал, бежал, кричал и подгонял. Чуть-чуть нам не хватило победить и от огорчения хотелось выть.
И, не остыв от переживаний сих, взял папиросу я и закурил!
Затяжка глубокою была, да такой, что перед ней канавой Мариинская впадина была!
Боль глыбой ледяной вонзилась в грудь мою. Догнала всё ж она меня. Вы помните, как бегал от неё в прошедшие года.
Она адская была, та боль, и сравнить ведь не с чем же её. Зелёным стал, отключившись от всего, даже от сердца своего. Встало оно, а потом пошло, пошло, пошло толчками трепетными биться. Как родничок упорно пробивает, о силе жизни говоря, так сердце у меня в жестокой рваной ране навстречу свету устремилось. Но не дышал я. Не мог тогда.
Как не упал, не знаю я?! Наверно, воля Бога в том была. Не дал погибнуть мне тогда. Лишь предупредил сурово, но любя. И это осознал попозже я. Он спас меня от разрушенья организма, тела моего. Ведь я Сын его. Именно тогда сделал всё же первый шаг, – отбросил в сторону порок и победил его. Теперь свободен я и не курю.
Но нежданную принёс я в дом беду тебе, Супруга во плоти. Когда приехал в воскресенье и в комнату, в гнездо своё, вошел, от жара боли весь горя, лишь улыбнулся я тогда. «Привет! - сказал, - Как твои дела? Ты извини, приболел чуть я. Видать, неудачно морозным воздухом вдохнул, ведь 27 мороза было, и диафрагму в лёгких морозом чуть обжог. Поэтому трясет меня, знобит немножко, милая моя. Ты спиртом разотри меня. Согрей любя, жена моя. А раз так - поправлюсь вскоре я!»
Ты пташкой заботливой металась, и ни ты, ни я ещё не догадались, насколь суровой боль моя была. Лишь только в понедельник, в середине дня, звонок от мамы до тебя прорвался: «Дочка, беда пришла. В реанимации Дима у тебя и ждёт тебя. Инфаркт ведь у него, дочка милая моя».
А ты! Не верила, и поверить не могла. Ведь 33 всего лишь было мне тогда, и горы дел...
Как мысль твоя металась в тисках переживаний за меня - не знаю, лишь догадывался я. Но рядом с горем и счастье приходит иногда в наши гнёзда и дома. В больницу благостную весть ты принесла - ребёнка ждёшь. Ох, и рад был я на пороге смерти - бытия. Забыл про боль свою! Все думы про тебя, и про чадушко, что подрастал не по часам – по дням в утробе у тебя! И понял я: погибать нельзя. Нельзя сдаваться на потеху Темных сил, и именно тогда решил я больше не курить и, если можно, и не пить «целебное» ль вино, что алкоголем так полно.
А время шло, и вышел из больницы я. Куда, на что, и гожусь ли я на ратные дела, какие перспективы у меня? Могу ли я семье служить, тебе опорой дальше быть, Супруга милая моя?
В то время только-только силу набирал ход перестройки горбачевской вал, и не было ещё «рыночных» причин спускать кого ни попадя| в отвал. Едва лишь на ноги я встал - парторгом цеха избран был весною (в апреле 86-го это было). Доверию, оказанному столь нежданно мне, был признателен товарищам, друзьям своим, с коими в цехе я работал. Горда и рада за меня и ты была, Супруга милая моя.
Но мои дела как-то чередою проходили. Да, в них вникала ты, но ожидание родов и ход беременности тревогой за чадо подкрепилось. Тревожила нещадно мысль о том, что вдруг со мною что-нибудь случится и чадо без отца вдруг народится, вдобавок токсикоз в жестокости своей трепал нещадно. Чуть растерялась ты, и в диалоге нашем это сразу отразилось. Нотка в голосе твоем другая появилась, да так, что сразу не заметил я, как наступил черед началу прагматических начал, столь известных и понятных в этом мире. И не стало нашего гнезда, где Творцом был я, а ты Супругой верной в светлом мире. Стал просто мужем я, никчемным должником пред всеми в этом мире. Погасла незаметно та звезда, что делает счастливейшим Мужчину. Незаметно прагматизма толчея задула  Любви, Созвучности лучину.
В случившемся я не виню тебя, Супруга милая моя, что стала незаметно мне жена. Ведь Темных сил орда в нашем мире по-своему умна, хитра, лжи и зависти полна. И в диалоге искушенья нет равных ей. Она сильна. Умеет незаметно под себя, под правила свои подмять слабых Духом незащищенные сердца.
А я сказал тебе: «Ты молодец! Пусть в муках (так сказала мне сама, а тебе я верю, как себе), но в начале сентября ты сына родила! Красавца! Сокола птенца! За это я люблю тебя несказанно, Жена моя!»
Только вот напрасно стены милого гнезда ждали из роддома малого птенца, который криком бы своим, не боли - радости на новые деянья нас, меня, подвинул и рос бы на радость Солнцу, Лучу живительному. Но…
Забрала ты его под мамино крыло. Удобно там, тепло и воздух чист, деревьев, зелени полно кругом, и рядом мамино плечо. А раз так, то меньше тягостных забот, дежурств в квартире и пьяных лиц соседей "милых". Один Назарыч чего стоит. Но там, где мамино крыло, нет места мне. Лишь иногда я посещал тебя и с сыном в ладушки играл и молча про себя страдал.
Но ещё не знал, что ждала меня предательства цена на работе у меня, где по-прежнему, пока, был парторгом цеха я. По духу и характеру был неудобен руководству цеха своего. Прошло полгода лишь всего, как на партбюро поставило вопрос оно - переизбрать немедленно, убрать! Причину устраненью моему подобрать легко ведь было, – сердцем болен я и мне не по плечу, не по силам дела организации вести, запустить могу партийные дела иль указанья сверху не исполнить в срок и точно. И снова за меня переживала ты, но там - у мамы, а не в стенах милого гнезда. А между тем финал настал противостоянья моего с руководством цеха, и состоялось то бюро, где явилось предательства лицо и лучший ль друг его орудием ведь был. Решающим был голос именно его, и не сказал он мне решающее: «Да!», поддержав меня. А услышал я: «Нет! Не можешь ты вести дела по состоянию здоровья своего!»
Какие могут быть слова оправданья моего? Обидно было до глубины души. Спросил я тех, кто против меня настроен был: «О чём выдумали тогда, когда единогласно голоса отдали за меня? Ведь степень тяжести болезни знали вы ещё тогда, когда я только-только из больницы вышел. А я, дурак, поверил вам!» А тем, кто честен был, простым мастеровым, в них закалка рабочая была, сказал: «Спасибо за доверие, друзья, и за поддержку до последнего конца» и вышел...
А друг ль - что ж, я давно уж не в обиде на него. Что было - то давно прошло, быльем времен уж заросло. Простите, что ненароком вспомнил сей конфуз я свой. Просто не полон был бы мой рассказ о жизни непростой, где милым Спутницам ведь место есть и немало его отведено. Жена моя, хоть с Олимпа жизни я опять упал, ты поддержала все ж меня тогда сопереживанием своим всерьёз, а не спроста.
А я простым рабочим за верстак (за станок свой уже физически не мог) встал на участке МЗК, где Коля Лосев мастерил тогда. Без лишних слов он помог освоить мне азы столярных дел у верстака, и в этом помогали столяра, подчиненные его, - все мастера. На их глазах трудовая биография моя от грузчика до инженера-планировщика прошла, от комсорга до партсекретаря. Если б не Вы, друзья-товарищи мои, не устоял бы я тогда, ибо боль вновь наступала на меня. Я не назвал Вас всех по именам, ибо много Вас, но каждому в отдельности из Вас слова благодарности не раз я в мыслях и вслух Вам говорил. Поклон Вам низкий завсегда, и если вспомните меня, считайте, что через время и расстоянье я с Вами по Душам поговорил и по-хорошему сказал: «Спасибо Вам!»
А жизнь меж тем всё шла, и в ней неугомонным оказался я в Мечте, в фантазиях своих, кои в Мыслях безудержно творил.
Пока в больницах страховал себя (ведь врачи в моменты приступов без разговоров лишних прятали туда, так как молод был ещё тогда), верней сказать, пережидал, болезни сердца очерёдный вал, в тиши палат больничных письмо Горбачёву написал. Там времени подумать - много было. Ведь в тех больницах, где пережидал стенокардии беспокойной шквал, Мысль моя свободною была от повседневных, жизненных забот о животе своём и насущном хлебе для себя и семьи своей. Я думать стал о жизни нашей, о том, что было, есть и будет. И романтика моя, Любовь к Отчизне, Стороне родной творили видений новых, прекрасных череду:
- быть возрождённым российскому селу;
- к плугу и верному коню крестьянину вернуться вновь, ведь землю-матушку вернут ему, кормилицу его и наших ртов, что в городах покушать ждут;
- быть школе нашей и дошкольному звену другими, чуть ответственней и душевней, что ли;
- город, мегаполис наш, что Петербургом назван снова ныне, в обличье новом вставал передо мной в видениях моих.
Когда рассказал тебе, Супруга милая моя, о том, что написал письмо, с уведомлением отправив даже, посмеялась над чудаковатостью моей, любя и чуточку жалея даже. И знаешь, наверное, ты была права, ибо, по заведённому в Совдепии порядку, Секретариат ЦК, вернее те верха, что за диалог с низами ответственными были, по трафарету со мною поступили, с письмом моим - обкому, обком горкому, горком райкому, райком парткому в лице заводского партсекретаря переговорить, разобраться со мною поручили.
Мне горько и смешно от той разборки было, ибо партмашины низшее звено на верху цинизма в диалоге было, так как показало налицо, какой букашкой неразумной меня чтило, а себя Ответственным Лицом от Горбачева мнило.
Но и это ведь ещё не всё. Как в остросюжетном детективе, продлилась поучительных историй череда, где ты, Жена моя, не зрителем, а активнейшей участницей была.
А все ж рад, что жизнь познать мне их дала: ведь надо ж, на верфи судостроительной своей одним из первых капиталистов стал, не думая, не ведая о том. Причём не сам. Но по порядку всё!
Вы помните последние перед перестройкой времена? Когда плановой экономика была и снабжение необходимым по ранжиру было, иль проще - сверху и по квотам распределялось всем оно. А квоты те по нормам расходов и потребностей определялись, что в технологии производственные и иные закладывались, да с запасом «обоснованно» большим. А раз так, излишек часто появлялся, а его не должно ведь быть. И сжигались, закапывались или просто выбрасывались излишки те, да и брак порой случался, и он бездумно порой уничтожался, в переработку не идя.
Что б в переработку излишки и брак куда-то отправлять, надо при этом множество всяческих бумаг оформить, актов массу и списаний провести, чтоб четко бухгалтерию вести. А нам то надо было? Когда ресурсов относительно дешевых тьма и бездонной кладовая природы-матушки для нас была! И потому мы жгли, в земле, в воде, концы разгильдяйства хоронили. Ищи-свищи потом, коль так охота!
Почти такая же практика и у нас на верфи в те времена была, да подкрепленная стараньем «несуна». Вот и предложил, наверно сгоряча, в письме, записке докладной, что директору написал я немного погодя после «горбачевского ответа для себя», участок переработки отходов производства на верфи организовать. Ответ его поистине подарком был. В то время кооперации пошла волна, и предложил он не шутя вместо участка кооператив образовать. Людей конкретных он назвал, что изначально в костяк коллектива войти могли, ибо созвучны в предложениях и желании они моему предложенью были. При диалоге этом слово коммуниста директор дал тогда, что поддержит в новом начинании во всем меня, где делом, а где советом дельным, и поручил при этом возглавить движенье новое сие. А я попросил разрешения подумать, и в семье всё это обсудить, и уж после все ж решить - быть или не быть!
Читатель должен все ж понять меня, стал осторожен в жизни я, и в то же время в реалии мечтал из цеха вырваться в иное окруженье, в мир иной, где б забылась предательства цена. Вдобавок ко всему познанье горизонтов новых дел влекло, свобода в действиях своих манила безудержно - творить она звала на благо всем и для себя, творить!
А как же ты, Жена моя, какой совет ты дашь тут для меня? Первое, что спросила ты: сколь зарабатывать там буду я, в достатке будет ли семья? А уж потом с тревогой - справлюсь ль я, не слишком ль ноша тяжела в созиданье новом будет для меня? А мне хотелось достойным быть тебя, финансовой заботой окружить, чтоб не нуждалась ты ни в чем. Вернуть хотелось прежнюю Любовь, Мечту свою, и мнилось, что деньгами проблему эту я решу, да и сыну старшему получше помогу. Родители твои тоже поддержали мой порыв с просьбой — осторожней быть.
И решился я - директору ответил: «Да!». Читатель, не буду Вас здесь утомлять перечисленьем действий всех моих, моих коллег, коих подобрал себе в партнеры я. Скажу лишь, что кооперативу своему названье дал, вспомнив имя древней Ладоги суровой: Нево звалось озеро тогда. От слов поддержки и напутствий для меня директор к делу перешел. Указанье дал заместителям своим и юрбюро в учреждении и организации кооператива моего проблемы все решить и, если надо, пособить, в проблемы вникнуть и разрешить вопросы все, что связаны с режимом, арендой фондов основных, с продажей/куплей отходов производства, кои в каждом цехе верфи есть, и их учет вести, с бухгалтерией нюансы все согласовав, а также поручить кооперативу на первых, практики, порах разработку и выпуск товаров новых из группы ТНП.
В новинку было всё, и как новое достаточно всё трудно шло: где стремительно летело, где ползло, а где и просто в тупике встали вдруг дела, так, например, в цехе 13-м у Володи Волкова, что на участке такелажников начальствовал тогда. А порой стеной непроходимою вставал бухгалтер главный, который прямо говорил: «Сам не «ам», а уж другим, а Вам и подавно, не дам всякие дела творить, в вотчине моей дурить! Я Вас насквозь всех вижу - хапуги, воры и рвачи!»
Но всё же интересным очень дело было, и шло оно, чтоб его ни тормозило. И учило, да как учило! В. живую, на практике, управленье производства познавал, организацию его на деле претворял. Сподволь и не спеша, но ведь получалось у меня, и другие следом тогда пошли, но уже с учётом ошибок всех моих. Им легче было. Но в деяньях твор-ческих своих забыли мы о главном ведь тогда: зависть такую породили, что не давала нормально действовать она. Да и грызня за деньги, кои лёгкими казались, вдруг пошла, и неспроста: зарплата все ж высокая была у работников моих, но в том лишь относительно вина моя была, в законе о кооперации заложена она была, в коем коллективу все даны права - кому и сколько отчислять, какие фонды создавать. Ну, а мои партнеры большие были хитрецы - на фонд развития решили заложить лишь процентов 10, а остальные на ФЗП пустить, а ты, председатель, сам крутись, попробуй только возмутись.
И тем не менее при всех делах «колючих» этих перспективы все же были! Да какие! На 4,5 миллиона полновесненьких рублей продукта валового из товаров и услуг могли произвести в году 89-м мы тогда! И это коллективом малым, где не было фондов основных, кои собственными б были!
Но! Судьба поправочку внесла в планы наши. Опять коррекцию в действия мои внесла воздействием сил внешних, кои предвидеть я не мог никак и никогда. Ты не ждала, Жена, а я тем более не ждал, что морозным утром в начале февраля она вновь выбьет из седла меня на месте ровном. 89-й год уж шел тогда.
Чтоб не зависеть полностью от бухгалтерии и режима правил верфи судостроительной своей, все ж оборонным предприятием она была, стал внешние заказы я искать, на рынок услуг активней выходить, перспективы новые искать. И находил! В те года мы, новая волна, старались честно и открыто вести свои дела, и Слово Чести для нас не дутым было ведь тогда. Сказал, исполнил - все дела. На доверии вершились все дела, и сбоев почти ведь не было тогда, бандитов и «чернухи» вал тогда ещё не процветал, да и государство новый бизнес пусть относительно, но все же берегло.
Итогом беседы доверительной одной заказ на легкий косметический ремонт парохода четырехпалубного стал и после навигации перспективы на новые гарантированно были, лишь бы качество работ я показал.
И вот морозным утром в начале февраля с напарником своим поехал я - ведомость дефектную снимать, объем работ и виды их на заказе уточнять, чтоб затем сроки исполнения и их цену определить, и цифры те в договоре подряда закрепить, печатью гербовой скрепить. Для солидности поехали в такси (увы, своей машины не имел тогда, как, впрочем, и сейчас). Это и быстрее было, и время можно соблюсти, назначенное нам Заказчиком с утра. Но! Вы помните, - это уже было в диалоге нашем, - как в народе говорят: «Знал бы где упасть, то соломки подстелил бы я в тот час!» И не ехал бы в такси, а пешком пошел, пусть и не ближний путь туда, где заказ стоял, и встреча нам назначена была.
Да, Жена моя! Продлилась испытаний нелегких череда. На ровном месте, в утренней тиши, там, где Дальневосточного проспекта простиралась гладь, когда ни спереди, ни сзади, ни с боков машин спешащих не тянулась череда, - злого Рока незримая рука  вдруг бросила такси, и знаете куда? В столб линии электропередач, что трамваев ход обеспечивал всегда. Разделяя проспект ровно пополам, отдельной полосой пролегал трамвайный путь. Приподнят был он, и поребриком, достаточно высоким, огражден. Лишь специальным может быть бросок машины в объятия столба, и уж очень умудриться надо для этого тогда.
А для Рока все преграды ерунда. Для начала тягу рулевую выбил сподтишка, а затем уж бросил в объятия столба. Слава Богу, живы мы остались, все, тогда. Шофер такси (бедняге два месяца до пенсии осталось ведь всего), да и напарник мой отделались достаточно легко, вот только я. Сложный перелом бедра надолго к постели больничной приковал. И тут, как у нас в народе говорят: «Пришла незваною беда, открывай пошире ворота!» Заказ пропал, ведь не было меня. Да и в кооперативе тихой сапой начался развал. Из заместителей моих, коих трое было, каждый пожелал главнее прочих стать и по-своему делами управлять. Упала дисциплина исполнения работ, да учет материалов был уже не тот, и этим воспользовались те, кто обижен был отказом в приёме на работу к нам (а заработать дополнительно хотели все!); и те, кому не по нраву движенья нового стезя; и конкурентов новая волна. Оговор по верфи на кооператив такой пошел, что наш директор стал на попятный в поддержке нас, тем более, что не было меня. В больнице я.
Во главе волны гонения на нас главбух завода встал. В хищении первоклассного сырья, рулона нержавейки в килограмм 500, обвинил он нас тогда. Когда чуть позже провел расследование я, то выяснил, что некие друзья, сославшись на наши имена, на имя кооператива моего, увезли искомый материал к соседям нашим на Кировский завод. А так как на верфи не четким был учет и хранение материалов иногда, в чем руководство цеха, да и верфи не призналось б никогда, то все сослались на наши имена.
И вскоре вышел известный всем на верфи директора приказ: «С территории кооператив убрать!»
Что было позже, помнишь ведь, Жена, супруга верная моя? Весь в гипсе, ещё на костылях, на приём к директору поехал я тогда. Но он отказался поддержать меня и расследование в объеме полном провести, чтоб оговор напрасный извести. И всё сначала надо было начинать, иные площади для производств своих искать, из коих всего одно осталось. Со мной остался только Фавер Леонид, и с ним в делах пошли мы дальше. Всё остальное превратилось в прах.
Как сильно я тогда переживал! Всё спрашивал себя: «За что так, Боже, ты суров ко мне, что делаю не так? Иль в жизни надо похитрее быть, поизворотливее, что ли? Где на Совесть наступить, обманом, лестью претворить желания свои. Но это не в моей ведь воле - таким по жизни быть. Идя навстречу желаниям Супруги и своему, достаток в дом, в семью хочу нести. Так почему не даешь ты ходу счастью моему, семье моей?  Молчишь!»
Пока ответ в себе я находил, ты всё дальше незримо уходила от меня, Супруга милая, жена. Да, по-прежнему любила ты меня, но по-своему, не так, как я. И я всё больше под желания твои, под образец мужчины, непонятный мне, должен подходить. Но ещё больше значимость свою ты стала возносить в отношеньях наших, в том, что с утра до вечера ты в мыслях о семье, что белкой в колесе ты крутишься весь день. Не до Любви тебе в момент интимного свиданья вечернею порой, когда щекой своей к щеке родной хочу прижаться и от тебя движения ответного дождаться и слов, таких простых - «Любимый мой!», и лаской нежной взаимно наслаждаться.
Так как же быть? Ответ простой: дальше жить и упорно в жизни находить себя, своё место в этой жизни, перед людьми открытым быть и не держать обиды мысли.
И продлилась дальше череда удач и испытаний для меня и для тебя, Жена, супруга верная моя. Но о том отдельный разговор. Его оставляю на потом, чтоб в книжке, что второю мыслю написать, диалог откровенный продолжать и Истину настойчиво искать. Только лишь хочу сказать перед людьми тебе, Супруга милая моя, что мне жена, Любви слова: «Люблю тебя, Судьба моя. В пути моём ты Зоренька, Заря. Теплом ответного луча желаю я согреть тебя и все невзгоды отвести, а тебе же, милая, цвести той розой, что у нас в саду, у всех, у Жизни на виду. И пусть не вянут лепестки, я так хочу, тебя любя, Супруга милая, Жена! Что не сказал, найдешь в стихах, и если там не досказал - пред нами Жизни вечной вал!»
И ещё. Ты разреши в стихах немного слов сыночку посвятить, слова любви в сей книжке подарить, ведь он для нас — связующая нить!

Младшему сыну Юре!

На улице ужасная погода.
Где снег, что днями раньше намело?
Начала января - прекрасная погода.
Куда всё это лишь за ночь ушло?
Вчера. Подумай! Только лишь вчера
Мы скромно проводили старый год,
Перелистнув судьбы листок календаря,
По-русски встретив Старый Новый год.
Нам музыкой была ночная тишина,
Безмолвным фейерверком горение огня
Свечей бенгальских, гирлянды красота
И даже мишура сверкала для тебя.
Ты помнишь, как шептали ветки нам
Отеканием смолы из новогодних ран,
Шуршанием иголок засохшей красоты,
И слышалось: «Пора. Из дома унеси».
Пора закончить новогодний бал,
Рождественских каникул беззаботства шквал.
Ведь детства милого наивные мечты
Частично стали явью, а не только сны.
Игрушки сняв, собравши мишуру,
В коробку аккуратно их сложи,
И не забудь, чтоб завтра поутру
Сказать отцу: «Ты мне стихи сложи.
Да, папа. А ёлку - сам ты отнеси,
Иголки с пола аккуратно подмети,
Уж очень поздно - спать пора идти,
Ведь рано утром в школу мне идти».
И вот, свернувшись под одеялом калачом,
Подушки край подмяв слегка плечом,
В тенеты сна нырнув, как в речку, с головой,
Заснул, умаявшись вечерней кутерьмой.
Спи крепко, милый мой сынок,
А за окном никак опять снежок.
14 января 1997 г

И ещё слов несколько, сын мой, сказать хочу о Родине своей, которой в мире нету красивей для Души моей. Так уж получилось, что ты мало побывал в краях, где зачат был и где рожден на радость двум сердцам отец твой - но всё же, если сможешь, с любовью сохрани в памяти своей недолгие мгновения пребывания на ней, да так, чтоб если уж не ты, так потомки наши вспомнить Родину корней своих смогли и вернуться к своим истокам - себе на радость, другим, и ей могли.
И ещё добавлю: ты сохрани, Сын мой, движение руки, когда, пусть в детской ль шалости, топор (что в дедовых руках избу рубил), отцу позируя, но верно направлял по линии, отмеченной под паз, щепу снимая ловко, всю в запахах смолы янтарной.
Свидетель ты да и участник явный труда Отца на Родине его и в дар потомкам передай Любовь его и вечное «Прости!» сторонке милой и помоги дойти до Истины-Мечты его, своей, потомков близких и далеких, чтоб Роду быть в веках неистощимым, по Духу сильным и здоровым во плоти. Прими мои Слова, осмысли и пойми! Пусть не сейчас, со временем, пусть даже в крайний час ты все же прошепчи: «О!  Как ты, папа, прав!»

 
О земле мой пятый разговор.
И в нём созвучен я с тобой, Анастасия.
Во многом ты права. Но всё же...


Как найти мне здесь Слова, чтоб до Вас, читатели мои, до Сердца Вашего дошли. Чтоб в диалоге непростом мог свои я Совесть и Душу соблюсти, не дать позволить увести в сторонку короткий ль разговор, ведь о землице он родной.
Уж сколько лет прошло с тех пор, когда вприпрыжку, босиком, с друзьями детства к реке бегом по не скошенной ещё траве, что в ут-ренней росе была, сбегал с высокого холма, где домов теснилась чере-да деревни нашей, что Меники звались с давних пор.
Но вот с каких? Кто первый в ней воткнул топор в звенящий окорённый ствол, и у кого запела вдруг пила, кто первый сруб срубил шутя избы для своего ль крестьянского двора и весел был, с улыбкой счастья на губах и с песней звонкой на устах. Как предка, далёкого в веках, звал мир тогда, какая кличка у него была, осталась ли в фамилии она, в какой она, из тех что ныне, застыла на века. Быть может - Соколов, как у меня, а может быть - Маршонков или Корешков, как у маминой родни она, Углин - может быть, Воронин, Чистяков. Жаль, то нам неведомо сейчас.
То помнит лишь одна земля. Ведь босиком ходила, бегала родня в погожий день, в объятиях тепла из года в год. Прошли века, а запах пота босых ног ведь до сих пор хранит она и лечит нас. Целит - волшебною росой и душистою некошеной травой; омовеньем чистых вод реки и звоном шустрого ручья весной; пахучим запахом хлебов в полях и вкусом ржаного каравая на столах; тихим шелестом листвы в перелесках и лесах, и запахом смолы янтарной, что в стекающих слезах красавиц елей и стройной прелестницы сосны; ароматом земляники полевой и соком разной ягоды лесной; укусом трудяги муравья и чистою прохладой лесного родничка, и тишиной.
Но глохну я от этой тишины, и звук природы янтарной чистоты стал недоступен мне, ведь в городской кромешной мгле шумов искусственных и в смоге дыма иль ещё чего, что подарило мне услужливо технократическое общество моё за плату обладанья условий «райского» ль житья в палатах каменных, - стал другим, не прежним я. И не слышу больше я: любовной трели соловья, весенней песни черного скворца, дрозда, малиновки в лесах, курлыканья в полях и в небе журавля, любовной песни на токе глухаря и даже лебедь песнь любви не пропоёт. Не там, где я, Любви его полёт. И не познать вживую мне зверья, что в лугах, оврагах и лесах живёт, и потому лишь в краеведческом музее могу я лицезреть в застывшем муляже их красоту, что изначально призвана ведь мне служить, в знак благодарности за мою Любовь свою Любовь и Служение мне дарить. А я же своей Любовью и уважением своим их должен покорить, а не бить их смертным боем, не ловить в капканы и силки, из ружей скорострельных их не бить. Я с ними в мире должен жить, в ладу, и помыслы мои чисты в общенье с ними должны же быть.
И это ведь ещё не всё. Обратил своё вниманье я давно на то, что вкусен и целебен хлеб лишь тот ведь был, что руками сеян пахарем, в лаптях обутым, а не в сапогах. И в звенящей весенней тишине тот пахарь Песню пел : землице и спящему ещё зерну; благодатному дождю и земляному червяку, что рыхлой делал почву, чтоб дышать могла, и тогда достигнет влага корешка; и солнцу благодатному, чтоб не обжигал он злак, а лучиком своим согрел любя, да так, что обратилось б в золото зерна, коим наполнились б хоромы колоска.
А дело пахаря под осень продолжил бы тот жнец, что в час веселья на дуде игрец, а в ратном деле жатвы молодец. Он Песню ту, что Пахарь весною нам пропел, продолжил б, Мать Природу во всем благодаря, и с ней сложил бы новый стих, в коем старый диалог с землицею родной по-новому б звучал.
С Добром хлеб сжат и обмолочен был, на ветрах целебных просушен и провеян был и в закрома заложен на храненье. А дальше? Дальit для мельника пора пришла труд свой, уменье показать, в котором искусно приложить усилие воды, что в речках и ручьях, а там где нет её, то ветра в ветряках, да так, чтоб обработала Природа-матушка сама налитое то зерно, энергию свою нам просто так даря, чтоб не сжигалось походя, зазря содержимое недр её, как это делается счас.
В служенье нам родная создана, и в том известная стезя её. Она наш дом, кормилица и Мать. Да, Мать, коль терпит до сих пор то, как терзаем тело мы её рытьем, буреньем и безумным взрывом да ещё отравой разной. Ею пропитана она насквозь: и почва, и воздух, и вода стали до того грязны, что мутантов то и дело жди, а там уж недалеко и до беды. Беды для нас, не для неё. Стряхнёт с поверхности своей нас всех, как неразумный род, а оставшимся в живых подумать даст в объятьях Ада, и только лишь потом, себя восстановив, вернет людей в истоки Рая. Ну, а мы, усвоим ли урок, сурово нам преподнесенный, иль снова тот же совершим виток!?
Ну, а я продолжу диалог о хлебушке, да том, что в детстве, столь далёком, бабулей милой испечен нам был. О вкусе необычном том и запахе его целебном.
Как-то осеннею порой заболел я, уж не помню чем, и очень хлеба захотел, да того, что бабушка сама пекла из муки своей, которую из своего зерна мела ручными жерновами. Я помню эти жернова, в углу, в сенях они стояли. В них сверху дырочка была, туда зерно по немножку засыпали и крутили, а в нижнем камне был пробит канал, куда мука понемножечку стекала и набиралась в горки на подставленном листе. Ещё, я помню, в просторнейших сенях деревянные лари стояли. В су-секах их запасы разные хранились: мука, крупа, горох сушеный. И в каждый по два мешка, а то и больше ведь входило. А в отдельном зерно отборное хранилось - своё зерно, что уродилось на полоске собственной, пусть небольшой. Не знал тогда я, зачем оно, коль есть мука, что на трудодни в колхозе получалась.
Лишь потом, со временем узнал, что только то зерно целебным было. Оно Любовь крестьянина хранило к земле родной, крестьянских рук тепло и запах пота ему о многом говорило, и потому ведало оно, что нужно было организму дать, чтоб все недуги и напасти враз уб-рать, и в этом всё вокруг старалось. Пчела, что весточку с лугов, с садов и огорода донесла, пыльцу повсюду собирая. Трава в цветках своих ведь ей поведала о нас, по ней босыми мы ходили. Вода в своём круговороте вечном, та, что в речке ль, пруде, в ручье ли неглубоком омыв нас, руки, ноги наши, тело в знойную жару тоже в ответ на ласку нашу постаралась через корешки зерну-кормильцу донести, чем мы больны и в чем нуждаемся сейчас. А деревья, а кусты ведь тоже что-то говорили, если мы слова к ним находили Любви и Нежности своей.
Об этом бабуля не сказала мне, не знала, милая, тогда, того, что знаю ныне я. Но ведь чутьём своим, Любовью к ближним поняла, в чем цена того зерна. И не тем зерном, что в муке обычной было, а своим, о чем уже я говорил, лечила, милая, меня. Осенним вечером, что длинный был, обрядив скотинку во дворе, под песню ладную свою и сказ про диво-чудеса намолола в жерновах муки немножко и, в решете просеяв хорошо, замесила тесто на ночь глядя. И не в чём-нибудь, а в кадке деревянной, из липы деланной иль из берёзы - жаль, не знаю я, но вкус особый придала та кадка тесту, что к утру поспело, поднялось на дрожжах, вроде бы простых, но таких уж нету больше ныне.
А я на русской печке, что большой, огромной казалась мне тогда, отвар, на травах настоянный, отпив, по настоянью бабушки своей, спал, овчинным полушубком весь закрытый. А печь пылала, жаром вся горя, и утром не заметил я, как заправила бабуля тесто, поспевшее уже, в формы, смазав их чудеснейшим топлёным маслом. И когда прогорели в печке все дрова и под её нагретым стал, все угли выгребла она, да не просто так, а те, что покрупнее были, сложила в жаровню не спеша, что стояла здесь же у шестка, чтоб потом было чем самовар пузатый вскипятить и чаем всех нас напоить.
Лишь тогда проснулся я, когда случайно загремела крышкой жаровни той бабушка моя. Я с печки соскочил в тот час, и на лавку, что напротив печи стояла у окна, сел, с восторгом наблюдая, как ловко лопатой деревянной расставила она формы-противни внутри печи, а оттуда жара шла волна, обдавая ласково меня. И от тепла, и доброго ворчания бабушки моей сомлел ведь я на лавке у печи. Уснул, сердечный, там, где сел.
Тихонько на руки взяла бабуля милая меня и снова на печку русскую снесла, в изголовье положив пару валенок своих, а сверху полушубок разложив, уложила на одну его полу меня, а другой укрыла сверху, словами песни колыбельной баюкая меня.
Спал крепко я, а в этом сне я птицей, соколом парил, летал с восторгом и кричал. От осязанья высоты дух захватило у меня. Ведь я летел, да как летел! Каждой клеткой ощущал порывы ветра, что поднимал меня всё выше, выше. Выше домов высоких с крышей, выше стога на холме, берёз кудрявых на горе, легко поднял под облака, почти касалась их рука, а затем весёлый лиходей вниз бросил! И полетел я, а вот куда? В объятья ль сена душистого в стогу, иль копны, что на склоне, на лугу? Иль просто так — куда-нибудь, ведь я во сне, мне живу быть.
В то время бабушка моя в голбец за картошкой собралась. Открыла лаз в подполье, не ведая о том, что внука увидит лежащим на земле сырой, когда обратно выбираться станет. А я лежал и спал. Спал сладким непробудным сном не на печи, а на земле сырой. Как очутился там - не знаю я, а уж бабушка напугана была, да так, что всех святых на помощь позвала. Кричала: «Чур меня! Чур меня! Отстань окаянный от меня!» Но видит - живой, невредимый я, не видно ведь ни ссадин, синяка, как будто только что уснул здесь, на земле, а не на печи, куда ведь положила только что меня. «Ну и дела!» - сказала ты и вновь на печку отнесла.
Проснулся я ведь лишь тогда, когда хлеба, поспевшие в печи, ты стала вынимать, из форм-противней аккуратно выбивать и поджаренную корочку хлебов, что поверху была, топлёным маслом помазала слегка для вкуса и внешней красоты. Ох и аромат же шел от хлеба, от печи, куда поставлены уж были пироги! Готовые хлеба ты аккуратно в рушники на время завернула, для сохранности тепла и прочего Добра.
Пока мылся я у рукомойника, что в углу стоял, и самовар дошёл, и пироги, и кринка почти парного молока да с мёдом, что Корешков, твой родич, из сотов давил (у него единственного из селян тогда пчелиная пасека была), на столу стояла, ждала меня,
Я помню, как бережно разрезала хлебушек ломтями по-мужски. Пахучий был тот хлеб и вкусен так необыкновенно, что такого уж отведать больше, увы, мне не пришлось. Ведь вскоре ликвидированы были все крестьянские дворы налогом и прочими умными решениями. И стали мы совсем уж мы - не мы, сиротинками, голью перекатной!
Что до меня, так поправился от хвори мигом я, от хлеба, мёда, других даров природы, и от Любви, что бабушка дарила мне тогда, от ласки её необыкновенной. И от землицы, где босыми ногами бегал я, наслаждаясь красотой необыкновенной и чистотой, что в Душах заложена была и в помыслах наших дерзновенных.
Так, где же это всё? Как умудрились растерять мы по дороге всё то, что изначально нам дано? Куда же нас вели пути-дорожки?
 



О достоинстве и чести офицера российского,
российского орла,
Душой и Телом служившего Родине,
отдельный разговор.


Есть ещё дело для Вас, ребята. Есть ещё смысл в Вашей Жизни. Россия за нами! Перед нею в ответе мы. Нам сохранять покой и сча-стье простых россиян. И поэтому есть разговор, ребята, серьёзный разговор, и башковитые мужики нужны, и бой будет яростный!
Но бой не пулями и снарядами, не шашками наголо и нагайками, а твёрдостью Духа Воинского, Смелостью Чести гражданской, человеческой перед гиенами Сил Темных, питающимися падалью стяжательства и хамства, бездушия и порочности, равнодушия и жадности, безумствующими в волнах мракобесия и наркомании. Они далеко не трусы, но страшатся Светлых Ликом, крепких Духом и чистых Сердцем Сынов и Дочерей Отца нашего, Родины великой нашей. И потому губят и убивают лучших из лучших исподтишка, используя при этом всё, даже самые малые слабости Личности, Семьи, Общества, Государства.
Наша задача — выгрести эту падаль из самого отдалённого укромного уголка нашей Родины, и тогда народ вздохнёт, бабы наши в радости детей нам рожать будут, и тепло в дом наш придёт, ибо не будет страха. Страха за детей, за чад наших. С новой силой воссияет Звезда Воинства Российского, где Устав незыблем, а ученье Суворова, батюшки нашего, правдой-матушкой, пособницей и заступницей государства российского и всех добрых и светлых людей на Земле будет.
Вам, ребята, втянутым грязными иль глупыми помыслами наших неразумных политиков в братоубийство, искренне защищающим рубежи и целостность государства российского, жизни свои не жалеющим, скромные строчки мои:

За Вами нет вины!

Я не стрелял из пушки,
Как не бросал гранат
И не держал на мушке
Черты «чужих» солдат.
В моих руках не бился,
Стреляя, автомат.
В атаки не носился
Я, извергая мат.
Не дышал я пылью,
Как не вдыхал тот смрад,
Что над БТР клубился,
Когда сожгли нам скат
Не делал я от страха
И не мочил в штаны,
Когда в упор бабахал
Импортный «УЗИ».
Не рыдал я горько —
Сдерживая вопль,
Когда сейчас — вот только
Разнесло наш взвод
Не мне ведь оторвало
В тот час же полступни,
И не меня тут рвало
От крови, блевоты.
Не мне перевязала
Девчонка полступни.
Тащила и кричала,
Ведь я живой — один.
Не я «торчал» от боли,
От гребаной тоски,
Не я шептал той Оле,
Помогая доползти.
Кругом грохочет, воет
И слышен дикий мат,
Кто-то тихо стонет,
А я ползу в санбат.
Не я просил ребятам,
Оставшимся в живым,
Отдать запал к гранатам —
Ведь он нужней для них.
Вы, хлопцы, не корите,
Что выбыл из «войны».
Вы жизни сохраните,
Чтоб не было войны!
Друг с другом рядом встаньте,
Российские орлы!
До звёзд рукой достаньте —
За Вами нет вины!!!
18 апреля 1998 г

Труден и мучителен путь тех, кто прошел все ужасы воины, а ещё трудней их путь в лабиринтах вроде бы мирной жизни, в которой порою становятся игрушками в деяниях Сил Темных они - герои войн и конфликтов, беспомощными под ударами Судьбы слепой.
На линии огня всё ясно - враг впереди, и если не ты его, то он тебя, другого не дано. Там ты герой, а здесь перед чиновником иным, чванливым, заносчивым, крутым, - дерьмом стоишь по стойке смирно. И от диспозиции такой душе обидно, а раз так - то от искушенья трудно устоять и не врезать в морду раз так пять! А потом опять уехать воевать, а что там, в «мирной» жизни - наплевать.
Но ведь этим и сильна злой Силы Темной пакостная рать. Задача для нее проста и для исполнения даже дураку ясна - свести на нет Достоинство твоё, во всем, где можно, подчеркнуть, что ты «дерьмо» - внедрить в сознание твоё и претворить!  Оружием в действиях своих ей служит всё: фальшивый блеск разгульной жизни показной, что порою в ресторанах и гостиницах, иных общественных местах царит; хруст бумажек и тяжесть кошелька, что к покупкам невиданных услуг и в кущи райские манит; всех видов наркота и бражная хмель вина, что на мгновение ль позволяет нам забыть себя, когда кишка, увы! – тонка, и не встать нам прямо - до конца.
Но Вам ли ведом страх - тем, кто каждую минуту, секунду каждую в глаза смотрел и устоял перед посланницей законной Ада, Тьмы? Лишь усмехались над потугами её и дальше шли, порою Жизнь теряя на тропах мира иль войны. Так что же, Мужики, предел пришёл? И дальше на поклон пойдём к «костлявой»?  И народ позволим увести в полон злой Силы Темной?  Иль мы — не мы?!

Душа России о том с Вами говорит и Песню Жизни Светлой труба её поёт, зовёт идти вперёд. И колоколов малиновый созвучный перезвон вторит ей, и исцеляющей слезой под звуки те умоются иконы с ликами святых, что в церквях испокон веков хранятся. Да и в домах крестьянских, в углу переднем, вновь будут образа, и пламя светлое лампады на века в них воссияет. Россия воспрянет навсегда от Тёмных Сил дурманящего сна, и только с Вами, с Отвагой Вашей это сделает она.
И в созвучном с нею исполненье Вы для других примером ратным станьте, плечом к плечу с другими кто послабее чуть, не презирая, рядом встаньте! И встанут падшие с колен, окрепнет стать у них мужская, отринут Силы злой навет, Душой добрее, чище станут. Забудут тягостный порок, к себе в Семью вернутся снова, и гомон радостных детей ликующе вплетётся в Песню. В нашу Песню, России всей, Сынов её и Дочерей!
А я, молча кепку сняв, аллеей Славы сквозь парк Победы, что в Питере в знак памяти разбит, пройдя, останкам бренным, что под ногами тысячами сотен с блокадных дней суровых погребенными лежат, земным поклоном поклонюсь и прошепчу:
«Простите нас, меня, мою семью, друзей-товарищей моих за то, что на время позабыли Вас, невольно предали Вашу светлую Мечту - Потомкам в мире жить, в достатке, счастье быть, на радость всем Любить, Творить!»
Прощенье их я заслужить хочу словами, что в этой книжке изложил. Я Душу грешную свою до последней капельки вложил в простые в понимании Слова, что перед Вами изложил, читатели мои, и Песню лебединую пропел в диалоге с тобой, Анастасия, и в стихах. А Вам, читатели, судить - где прав я был, а где не прав!

 
«Один больше, чем ничего,
двое вместе больше, чем два» —
на этих словах, тобою сказанных, я завершаю
диалог с тобой, Анастасия.
Все четыре книжки прочел, Анастасия, я. Прочел и низко поклонился мысленно тебе, а звезде, светящейся в ночи, я наказал до тебя, родная, донести созвучное тебе волнение Души моей, трепет Сердца моего, что с перебоями стучит всё ж иногда, но бьётся всё уверенней, полней и даже как-то веселей. И передать Слова о Нежности, Любви моей, Добра слова её просил тебе.
Ты их прими, простые те Слова, и другим в созвучье донеси лучиком своим, с моим лучом соединясь, пусть слабенький пока мой луч, и подари, да так, чтоб пела их Душа, а через них Душа России. Ведь раньше думал: неужели я один в мышлении своём? Не такой как все, блаженный, что ли, я? Был труден путь и для меня в чащобах Суеты людской в миру. Мысль моя, желания мои порой грешны, особенно в Любви, ведь были. А иногда тоски беззвучные порывы в тиши ночной, при свете дня терзали, мучили меня. Страдал ведь я, не зная толком отчего и почему.
Быть может, тоска о светлой райской жизни, о великих прелестях Любви манила вдаль, с собой звала, а Темных Сил Соблазна рать драз-нила и звала с пути-дороги в сторону свернуть, на время иль на миг желание своё любовной похотью насытить, иль вещь красивую купить и тем себя на миг возвысить. Только вот над кем, над чем да и зачем?!
Но, к счастью иль к несчастью своему, к вещам я равнодушен был  всегда. Да, красиво, да, удобно, ну и что ж? Но вот Любовь, желанье покорять милых дам сердца, хоть иногда порою беспокоило меня. И пусть не явно, но звало, особенно когда Любовь познал и стало не хватать её (Жена моя - ты знаешь почему), тогда я в яви осознал, как желанны сладостные сны, мечтанья, и потому ведь родились стихи.
В своих стихах старался донести до вас, о Женщины Земли, что прелестны и желанны Вы. И если бы не Вы, то кем же были мы, мужчины, мужики? От мыслей Ваших чистоты становимся и мы чисты. Коль Вы грешны - и мы грешны в делах, и в мыслях, и в Любви.
Да, именно в Любви грешны, когда продаёте тело дивное своё, изящество движений рук и красоту свою. Где стройность ног и размер груди упругой разменною монетой стали в разных шоу красоты. А мы платить готовы Вам и льстить, а Вы стыдливости черту зовёте нас залить бокалом шипучего вина и смаком сигареты дорогой.
«Ты заплати за красоту, и я твоя, мой дорогой!» - то в яви часто слышал я, когда познакомиться с одной или с другой мне было суждено. Не скрою, соблазн обладанья тела дивного велик был, и, коль и порою не хватало теплоты и ласки женской, готов купить был, но...
Но я с тобой любил, Супруга милая моя, и с тобой же я в Фантазиях своих грешил - тебя любя, всегда любя.
И ещё. Ведь были мысли о другой Любви, Любви к земле, к сторонке милой, дорогой, к стране родной и к людям, что вокруг меня, и чувства состраданья мучили меня. Чувства человеческие к ним - ветеранам-старикам, оставшимся одним, покинутыми всеми, и родными, в этом мире; и к инвалидам, чей недуг возвёл забор меж нами ныне (хотя признать здесь честно надо - мы сами возвели забор условий разных); и к детишкам, сиротам младым, для коих семейное тепло и ласка отца и матери родных в дым превратились в мгновение одно. Чувства те, созвучные, Анастасия, и твоим, заставляли путь иной искать. Ночи, дни не спать - Думу думать и искать. Искать и предлагать в проектах, программах и концепциях своих.
И находил я их, и предлагал. Только вот ответы от чиновников иных, что сидят в кабинетах фондов, Советов и администраций разных, такие получал, что руки опускались иногда и мнилось, что деянья тщетны все мои. Суета сует они, и Тьма везде, и не виден Свет в конце тоннеля дел моих. Тем более что рядышком Обман своё лицо частенько прикрывал, благими ль, пожеланьями и помощью ль благой, а на поверку выходило, что пустой.
Анастасия - ты знаешь, о ком я говорю. А имена - их ни к чему нам в этой книжке раскрывать. Что было, тому ведь больше не бывать, а что будет, то того не миновать. Тем более, что в борьбе противоположностей, кои в себе наблюдаем мы подчас, находим Истины зерно, познанье Бога на Земле, да и в себе! И потому я верю, что и им дано однажды всё понять и Жизнь свою осмыслить и принять в себя духовное Начало наше, России нашей и Земли. Я им Спасибо говорю за то, что в испытаниях, выпавших на долю мне, Вы закалиться помогли, и выстоять, и победить в самом себе!
Но в исканье том порою забывал о том, что есть семья же у меня, её кормить порою надо, и иногда в семью, хоть небольшую, но копейку приносить.
Потому скандал, пусть небольшой, с Супругой был. И тогда откладывал свои дела на время то, что позволяло пусть небольшую, но копейку в семью мне принести. А за это плата огромная была, ибо сначала надо было всё начать и заново пути искать реализации Мечты моей, что для людей простых, а не богатых и чванливых, ох как нужна.
Уж девять лет, как длится этот марафон. Я в нём себя нашел, Частичку, что Богом мне дана, в себе открыл. А она, Частичка эта, помогла остаться в светлых устремлениях моих, мой Дух и Разум укрепить и победить! В победе той твоя рука видна. Лучом своим и Словом в книжке Владимира Мегре дала познать ты Истину в себе. Не для чиновников иных я должен благостно творить, а для людей простых.  И не в проектах, программах и концепциях своих, что для машины государственной, пока бездушной, написал, а в книге сей простым понятным Словом всё отобразить и свить ту нить, что свяжет вся и всех в клубок единый Мирозданья, и Счастью быть, родной планете жить!
И пусть праздник всей Земли и дачников на ней, что предложила ты с Владимиром Мегре, реальным станет и именно двадцать третьего числа в июле, в середине лета, станет. Пусть он будет Праздником Души, где будет петь она, Душа России, моя Душа, Душа её Сынов и Дочерей.
Ведь в этот день на утренней заре проснётся вся Россия в городе, в селе. И зорьку пропоёт трубач в застывшей тишине. Малиновым веселым перезвоном подхватят звуки песни той колокола. И выйдем мы к Земле - с семьёй, с друзьями, с соседями своими, и босыми ногами, как было в Старине. Пройдёмся, пробежимся по траве, что в утренней росе, на маленьком ль клочке земли в селе, на даче ли, или в сквере городском, парке или во дворе, чтоб только от асфальта свободная была.
Слова о Празднике земли и дачников на ней вершат сей диалог с тобой, Анастасия. И потому, что б Празднику тому бывать, сбор подписей по всей России предлагаю начинать, а не ждать вестей из Думы государственной, которая порой не то, что нужно нам, в Законах принимает и тем не нас - себя закабаляет.