Непридуманный сон

Мне приснилось, что я иду по Городу, который очень хорошо знаю, только вот никак не могу вспомнить его название. Я бреду по улицам долго, очень долго, и все время заглядываю в витрины магазинов, в подъезды домов, в окна квартир, но совсем не вижу людей. Нигде. И на улицах тоже – ни души.
Это тем более странно, что по улицам и проспектам движется очень плотный поток машин. Только вот все они с затемненными стеклами, и неясно – есть ли кто за рулем, или же они движутся сами по себе. 
А я все иду по Городу. Очень долго иду. Я не знаю, как я здесь очутился, и какова цель моего визита, но я точно знаю, что она есть.
В какой-то момент мое здравомыслие начинает бунтовать, и я твердо решаю остановиться. Но не тут-то было – ноги мои сами несут меня дальше. Тогда я, в знак протеста, сажусь прямо на тротуар. И сижу долго...
Все ощущения, охватившие меня, очень реальны: я даже чувствую, как сквозь джинсы в меня постепенно входит холодное дыхание асфальта, и воздух колышется от проносящихся мимо машин. 
Внезапно, прямо на тротуаре возникают нарисованные красной флуоресцентной краской стрелки, задающие движение. Я понимаю, что это для меня и решаю двигаться в заданном направлении. В конце-концов, нужно же разгадать, зачем я здесь оказался. Я иду по стрелкам, которые сразу счезают за моей спиной. Иногда, когда я заворачиваю за угол, я вижу, что стрелки нарисованы на стенах домов. И я иду, повинуясь им. Иду очень долго. От длительной ходьбу у меня  начинают болеть ноги. Когда боль становится совсем нестерпимой, и я твердо решаю остановиться, очередная стрелка показывает, что мне нужно зайти в подъезд дома.
Я захожу в подъезд, и начинаю подниматься по лестнице. Лифт, естественно, не работает. Сначала я не считаю пролетов, но когда их остается позади слишком много, я начинаю считать. Я прохожу еще тринадцать пролетов, и вот, стрелка показывает мне, что нужно войти в дверь, которая едва приоткрыта. Я вхожу. В прихожей – темнота. Я нашариваю выключатель и щелкаю им. Откуда-то сбоку начинает сочиться тусклый зеленовато-желтый свет, в лучах которого красные флуоресцентные стрелки светятся как будто пятна крови, объятые пламенем. Я иду по коридору. Он очень извилист, и изобилует различными углами (острыми, прямыми, тупыми), но обязательно – с очень явной, словно бы отшлифованной кромкой угла. В одном месте я дотронулся до угла стены, и на пальце тут же выступила капелька крови – я порезался!
Я иду, долго иду, почти бесконечно, пока не ощущаю, что что-то не начинает происходить не то с моим зрением, не то с освещением: оно становится все более тусклым.
В какой-то момент я понимаю, что впереди – тупик, и все мое путешествие – это хитро придуманная ловушка. Я тут же пытаюсь отпрянуть назад, но уже поздно: раздается жуткий грохот, стены начинают качаться, а затем – сверху падает потолок. Я теряю сознание.
Когда я очнулся и открыл глаза, то увидел, что меня завалило осколками кирпича и кусками бетонных плит. А сверху – широкий пролом, через который видно хмурое, все в тучах, небо. Мне становится холодно, я встряхиваюсь, и начинаю освобождаться из-под завала. Сначала я могу работать только левой рукой. Я очень аккуратно убираю осколки плит и битого кирпича с груди, а затем – освобождаю правую руку. Это очень непросто – она, словно лианами, опутана толстой металлической арматурой с руку толщиной. Я вспоминаю из институтских занятий (я ведь – металловед), что арматура делается из сортов стали, которые не подлежат закалке; а значит… ее можно отогнуть. Я осторожно берусь за край толстого прута пальцами левой руки и начинаю отгибать металл в сторону. Это очень трудно. У меня вздуваются жилы на лбу и в глазах плывут черные круги. Но прут постепенно подается! Проходит целый час, и вот уже у меня свободна и правая рука.
Двумя муками я довольно быстро сбрасываю куски камня со своей груди, а затем, аккуратно сажусь. Я опасаюсь, что у меня повреждена поясница, но нет, позвоночник функционирует нормально. Только тело совсем онемело. Я несколько раз сгибаюсь и разгибаюсь, а потом начинаю освобождать ноги. Правую ногу я освободил достаточно быстро (хоть и пришлось снова гнуть арматуру), а вот левая…
Когда я разгреб куски битого кирпича, то увидел, что левая нога намертво притиснута к полу огромной плитой, упавшей сверху. Я как-то сразу понял, что вытащить ее не удастся. Никак. И еще я понял, что звать людей на помощь – бесполезно. Никто не придет.
Я лег на спину, и закрыл глаза. Боли в теле совсем не ощущалось; и даже придавленная нога не болела. Я просто ее не чувствовал. Откуда-то пришла мысль, что меня специально так долго заставляли идти, чтобы все тело онемело, и боль была уже не так ощутима.
Я закрыл глаза и полежал несколько минут. В голове царил полнейший кавардак. Я попытался в нем разобраться, но быстро понял, что это совершенно невозможно. И тогда я оставил эту нелепую попытку разобраться в случившемся, и снова сел, а затем детально осмотрел глыбу, которая придавила ногу. Под завалом оказалась нога ниже колена. Мой мозг тут же отметил, что коленный сустав – цел, а значит – возможен протез. Но он же сразу и подсказал, что если я в течение нескольких часов не выпутаюсь, то у меня начнется гангрена…
Я отломал кусок прута, что торчал из правой стены, и стал ковырять плиту. Я ковырял ее целый час, но расковырял только верхний слой, а дальше… дальше шло переплетение арматуры. Это был конец!
Я снова лег на спину, и для очистки совести еще целый час звал на помощь, пока не охрип, хотя был точно уверен, что никто не придет. Я оказался прав – на помощь мне не пришел никто. 
И тогда мною овладела апатия. Я устал, хотел есть и пить, все тело, побитое камнями и испытавшее величайшее напряжение, начало сильно болеть. Я закрыл глаза, и вдруг неожиданно вспомнил, что у меня есть… пистолет. Откуда он есть, я не знал, но в точности был уверен, что он должен быть у меня на поясе, в кобуре.
Я рывком сдвинул правую руку на пояс и точно – ощутил жесткую кожу кобуры. Я расстегнул застежку, и достал пистолет. Это был обычный «ПМ» - пистолет Макарова. Я выщелкнул обойму – там было четыре патрона. Мой мозг тут же отметил, что «4» – это символ смерти. Мне стало нехорошо. Не то, чтобы  я испугался, совсем нет, но испытанное мною огромное напряжение привело вдруг к  внутреннему ознобу, завладевшему всем телом. Я подумал о том, что наверное, мне нужно застрелиться.
И когда я так подумал, сразу же все боли и озноб отпустили меня. Это было – как если бы я точно угадал правильный ответ в игре «Как стать миллионером». Все внутри меня возликовало, и я вздохнул свободно. Мой поступок обещал скорейшее освобождение. От всего.
Нежно, очень нежно я погладил ствол пистолета, а затем передернул затвор, и снял пистолет с предохранителя. Я поднес пистолет к виску, но затем передумал – я представил, что пуля калибра 9 мм разворотит мне всю голову, и меня будут хоронить в закрытом гробу. Тогда я направил пистолет в сердце, и решил сосчитать до девяти (как это сочетается с калибром!), а затем нажать на спусковой крючок. Настроение у меня было праздничным, и мой поступок сулил мне избавление. От всех проблем. 
Я стал торжественно считать вслух: - Один, Два, Три…Когда я досчитал до Семи, в мою голову, словно назойливая муха, вошла какая-то мысль. Я мотнул головой, отгоняя ее и сказал громко: - Восемь!
И тут я вспомнил…
Я вспомнил, как я ездил по детским интернатам для глухонемых детей, и дарил детям свои книги с яркими картинками. И в одном из классов, когда учитель руками и губами сказал детям, что вот сейчас им подарит книги сам автор; один из мальчиков сказал, странно произнося слова:
- А-афто-р?! Жи-и-во-й?!
И тут я понял, что не дает мне сказать слово – Девять! Это – глаза тех ребят. Их удивление и восхищение от того, что они видят ЖИВОГО автора. Они увидели и поверили в это Чудо, а я вот тут собираюсь ЖИВОЕ перевести в разряд НЕЖИВЫХ.
А как же другие мои книжки, которые я написал, но еще не выпустил?! А как же книги, которые живут только лишь в моем мозгу, да еще в черновиках?! И если я застрелюсь, то не будет и их. А это значит, что одним выстрелом, я убью не только себя, но и героев своих книг…
Я опустил пистолет. И тут же – страшно заныло сердце, заболела голова, и все тело стало ломать, как будто его били железными прутами.
Нужно было что-то делать. И я точно ЗНАЛ, что именно нужно делать! Но это действие было таким страшным, что я гнал его от себя. Но оно не уходило. Меня стало трясти, как будто я оказался в одной мокрой рубахе на середине ледяного озера. Я не мог даже утопиться, поскольку везде был только лед, и никакой полыньи. Было очень холодно.
Я сглотнул слюну, а затем ударил себя рукояткой пистолета по лбу. Стало легче, будто бы кровь, что капала из рассеченного лба, постепенно смывала с меня липкий страх. И тогда я понял, что пора…
Я сел, обхватил плотнее пистолетную рукоятку, а затем… приложил ствол к ноге, находящейся под завалом, и нажал на курок. Раздался громкий выстрел, и мою руку отбросило в сторону. Сквозь штанину, на которой была видна высыпка пороховой гари, стала быстро просачиваться кровь. И тогда я, не давая себе опомниться, вновь поднял руку с пистолетом, и всадил еще три пули в ногу, стараясь раздробить себе все кости.
Когда пистолет перестал стрелять, я отбросил его в сторону, и достал из кармана  перочинный нож. Я вонзил его в ногу, и стал ковыряться в перебитых костях, пытаясь отрезать зажатый кусок ноги. Не сразу (перочинный нож был слишком маленьким), но мне это удалось. И вот, наконец, наступил момент, когда я смог сдвинуть в сторону все свое тело.
От потери крови  и от осознания того, что именно я сделал, у меня закружилась голова, и лишь огромным усилием воли я не позволил себе потерять сознание. Я снял с пояса ремень, и перетянул ногу; а точнее  – обрубок ноги, из которого торчала раздробленная кость. Затем я пополз вправо. Откуда-то я знал, что нужно ползти именно туда.
Дальше я почти ничего не помню. Отчего-то мне казалось, что я ползу по шахте метрополитена, а надо мной постоянно проносятся поезда, и мне необходимо пригибать голову, иначе ее снесет дугами поезда.
Я полз долго, очень долго, я полз, пока хватало сил, и все это время перед моими глазами стояло удивленное личико мальчишки, повторявшего на разные лады слова:
- А-афто-р?! Жи-и-во-й?!
А потом я потерял сознание.

Когда я открыл глаза, то увидел, что лежу на тротуаре, а вокруг столпилась масса людей. И они все стоят, и молча смотрят на меня. На их лицах – величайшая озабоченность, волнение и скорбь.
И в этот момент мое сердце вдруг сделалось хрустальным и зазвенело нежнейшим звоном, как тончайший колокольчик, разбуженный теплым летним ветерком. Я понял, что от меня ждут какого-то слова. И я сказал:
- Люди! Я вас ЛЮБЛЮ!
В то же мгновение тучи на небе разошлись в стороны, как будто это были вовсе и не тучи, а огромный темный кошелек, и оттуда, словно золотые монеты, посыпалось на землю Солнце.
Я лежал на тротуаре, а вокруг меня стояли Люди, и с неба щедро сыпалось Солнце. И я был СЧАСТЛИВ! Неприлично, по настоящему СЧАСТЛИВ!!! Мне было очень хорошо, и я знал, что напишу для этих людей, которых очень люблю, еще много хороших книг.
И я сказал:
- Люди, не бойтесь – со мной все хорошо!
В подтверждение своих слов я тут же вскочил на ноги (обе ноги были в полном порядке), и прошелся колесом. Я услышал, как люди радостно зашептались между собой, словно увидели настоящее Чудо.
А потом… среди людской толпы радостно засмеялся ребенок, и захлопал в ладоши. Наверное, он подумал, что в Город приехал цирк…!