Вадим Сыромясский. Дядя Евдоким и тетя Паулина

Вадим Сыромясский
Дядя Евдоким и тетя Паулина

Судьба, случай, привидение, рок, ангел – спаситель, бог – все это категории, которые пытается обозначить наше воображение, будучи не в силах дать им исчерпывающее объяснение.            

ДЯДЯ ЕВДОКИМ И ТЕТЯ ПАУЛИНА
Прошло два года, как мы с женой после окончания института работали в большом промышленном городе. К этому времени нашей дочери исполнилось полгода, и настало время подумать об отдыхе. К этому нас настойчиво призывала неблагоприятная экология города. И пока мы оживленно обсуждали маршруты и место отдыха с ребенком, пришло письмо от сестер из Молдавии с сообщением, что нас приглашают отдохнуть в их доме на берегу Днестра тетя Паулина и дядя Евдоким. Поразмыслив, мы решили поехать к моим родным и, продолжив путь, посетить одесских приятелей по институту и на неделю, чтобы не напрягать пригласивших  нас людей, посетить желанную для моей жены Молдавию. В памяти моей молодой спутницы жизни начали оживать сюжеты ее сурового детства и роли, которую сыграли в ее судьбе упомянутые дядя и тетя. До войны они проживали в Бухаресте. Тетя работала экономкой в имении богатых румынских бояр. А дядя занимался каким-то прибыльным бизнесом. С некоторых пор его деятельность попала в поле зрения столичной полиции, в связи с чем они срочно решили посетить своих родственников в Молдавии. Здесь, вдали от бдительного ока сигуранцы, они приобрели дом с прекрасным виноградником и остались навсегда. Уже в советское время муж работал в сельской кооперации, а жена управляла домашней экономикой. Молва гласила о том, что в молодые годы Евдоким погуливал, а волевая и строгая Паулина устраивала ему примерную трепку. Благодаря своему крестьянскому трудолюбию во все времена жили они в довольстве. Но счастья иметь собственных детей Бог им не дал.
Теперь вернемся к трудной судьбе маленькой молдавской девочки – в будущем моей жены. Родилась она и провела годы раннего детства в состоятельной крестьянской семье, где все заботы и мечты замыкались в кругу натурального хозяйства. Родители были всецело поглощены своим домашним хозяйством и жили в любви друг к другу и появлявшимся одна за другой трем чудесным девочкам. Молодой отец изо всех сил старался обеспечить достаток и радость в своем гареме. Но подорвал здоровье и незадолго до начала войны простудился и при отсутствии в деревне нормальной медицины умер. Оставшись с тремя малыми детьми на большом крестьянском подворье, статная и черноволосая красавица Доруня отчаянно боролась, чтобы выжить. И конечно не осталась не замеченной. Через какое-то время ей предложил свое сердце и руку помощи видный и работящий вдовец, у которого уже было двое своих взрослых детей. 
В сложный период присоединения Бесарабии к  советской Молдавии и в ходе войны с фашизмом они отчаянно боролись за выживание, преодолевая беды и несчастья, которые накатывались со всех сторон. Когда хозяин этой большой семьи вернулся из армии, и дело начало поворачиваться как будто в лучшую сторону, заболела пневмонией и умерла жена – стержень и опора этой большой семьи.
А вокруг свирепствовали голод и разруха. Оставшись один на один с кучей детей и не решаемых проблем в своем хозяйстве, могучий мужик дрогнул. Он пригласил к себе всех родственников по линии жены и предложил им разобрать на выбор трех не родных ему детей. Бедствующие, изнуренные голодом и нищетой люди, морально потрясенные случившимся, решили, что выхода нет. Нужно спасать детей и одновременно пойти навстречу попавшему в беду человеку. Старшую девочку согласилась взять сестра отца. Среднюю позвала к себе тетка по женской линии, только что вернувшаяся из сибирской ссылки после раскулачивания.        А когда дошла очередь до младшей, в доме воцарилась тяжкая пауза. Своим прагматичным крестьянским умом люди понимали, что старшие хоть и будут на первых порах лишним ртом в доме, но и вскоре станут в подспорье в домашнем хозяйстве. А что можно ожидать от этой малявки? После долгого и тягостного молчания  голос подала Паулина – соседка по дому. Она заявила, что они с Евдокимом подумали и решили взять девочку к себе.
На том порешили и, понурив головы, разошлись.
И началась у наших реализованных в розницу ребят новая жизнь. Старшие окунулись в нужду чужих семей и терпеливо преодолевали проблемы наших и не наших детей. Но самые большие испытания выпали на долю младшей. Материально принявшая ее семья была в лучшем положении, чем остальные. Но своенравная  и по-своему жестокая Паулина – женщина, не имевшая собственных детей, не смогла создать теплой семейной ауры для подавленного всем происходящим, душевно ранимого ребенка. Располагая психологией человека, долгое время работавшего в услужении, она пыталась приспособить ребенка к систематическому исполнению домашней работы, строго наказывала за упущения и потери любимой посуды. Била без сожаления, ставила в угол на кукурузу. Дядя Евдоким тоже не имел опыта общения с детьми. Но у него было доброе сердце. Он, как мог, пытался защитить ребенка и тайком приносил что-нибудь вкусное. Но его возможности были ограничены. С одной стороны он целый день отсутствовал на работе, с другой – сам был под каблуком своей властной супруги.
Это продолжалось более года. Постепенно оно становилось известным и обсуждалось в сельской общине. Малышка тайком убегала из своего заточения, приходила к сестрам и, обливаясь горючими слезами, жаловалась на своих обидчиков. Наконец, по просьбе старших сестер собрался семейный совет, на котором родственники решили: ребенку будет лучше в детском доме. Паулина не возражала.
По просьбе родных ребенка приняли в детский дом республиканского подчинения. В этом детдоме находилась группа детей, болеющих трахомой. Их свозили сюда со всей республики. Эта болезнь была следствием недоедания, авитаминоза и антисанитарии. Вскоре ее приобрела и наша героиня. Лечение было изнурительным и жестоким.  Медсестра выворачивала детям веки, выдавливала гнойники и затем закапывала глаза. При скудных затратах на одежду и питание государство находило возможность выделять для поддержания жизни детей рыбий жир и черную икру. Как дети любят рыбий жир, известно. Чтобы они не избегали  приема лекарства, воспитательница садилась у входа в столовую и каждому входящему отправляла в рот ложку жира. Кто избегал этого угощения, терял право на обед. За столом каждого ожидала порция черной икры. Здесь уже свобода выбора не попиралась, и все, что оставалось, служило доброму делу поправки здоровья персонала. С этой икрой связано одно трогательное воспоминание. Малышка старалась закончить еду первой. Затем становилась за колонну и наблюдала, когда уйдут из-за стола ее товарищи по комнате. Когда они уходили, она опрометью бросалась к столу и, не сводя глаз с суровой воспитательницы, быстро сметала остатки икры и корки хлеба в заготовленный кулек. Вечером она незаметно покинет свою обитель и отнесет этот кулек своей голодающей сестре, проживающей у репрессированной тетки. И, не сводя глаз, будет наблюдать, как та будет лихорадочно поглощать принесенное угощение.
Быт, нравы и ужас этого послевоенного детского учреждения заслуживают особого описания. Мы не будем здесь на этом останавливаться. Скажем лишь о том, что наша героиня с достоинством вынесла все лишения, выздоровела, окончила среднюю школу с медалью и сформировалась в человека высоких нравственных устоев. В эти годы она, не тая обиды, навещала  тетку Паулину и дядю Евдокима, в критическую минуту протянувшие ей руку помощи. Во время учебы в институте общения стали редкими и потом по объективным причинам прекратились.
И вот теперь молодая семья отправлялась на волнующее свидание с таким противоречивым и вместе с тем дорогим прошлым. Как нас встретят? Чем мы сможем ответить?
Самолетом мы прилетели в Одессу, переночевали у друзей и утром следующего дня отправились к автостанции “Привоз”, откуда шел автобус до пограничного порта Беляево. К моменту нашего прихода от посадочной площадки вдоль улицы выстроилась длинная очередь торгующего люда со своими плетенными из лозы корзинами, сумками и мешками.
Довольные результатами реализации своих даров природы люди весело перекликались, громко смеялись, и вся очередь производила впечатление артели, успешно выполнившей какую-то общую работу. В общем гомоне слышалась молдавская, украинская и русская речь.
- Мэй, мэй! Что ты тулишься ко мне со своими корзинами? – громко кричит на подошедшего парня черноглазая молодица. – Ну-ка, становись в очередь.
Парень тушуется и под жизнерадостный смех и гомон очереди, подхватив свои корзины, с независимым видом движется в хвост очереди. Там я стою с ребенком на руках и с интересом наблюдаю эту шумную и пеструю толпу.  Наконец раздается победный клич:
- Наш автобус подходит!
Очередь замирает как зверь перед решительным прыжком. Молодой белобрысый водитель автобуса лихо подгоняет свой потрепанный лайнер, резко тормозит у таблички и с хрустом открывает одновременно обе двери. При этом он поворачивается на своем сидении вполоборота и с усмешкой наблюдает за, видно, уже знакомым ему развитием событий.
Увидев обе раскрытые двери, толпа дрогнула и всей своей массой ринулась на их штурм, пренебрегая какую-либо очередность. Первые ворвавшиеся внутрь салона сейчас же закупорили вход своими большими корзинами. Оставшиеся снаружи друзья и соратники бросали им свои сумки и саквояжи, а последние быстро раскладывали их по сидениям, тем самым фиксируя занятые места. Ошалевшая толпа напирала, корзины с треском проталкивались внутрь, и следующий штурмующий получал доступ к двери. В считанные минуты все штурмующие автобус оказались в салоне, корзины и весь багаж оказался на желаемых местах. Шум и гам, как по команде дирижера, мгновенно прекратился, а на лицах только что возбужденных людей лежала тень смущения и удовлетворения достигнутым. После этого взрыва эмоций мы с ребенком получили возможность свободно зайти в салон и занять оказавшиеся свободными места в средине, за которые очевидно никто не боролся. Наш бравый водитель хлопнул дверьми, и его автобус резво помчался по узким улочкам Одессы в сторону кишиневской трассы. Под общий говор и покачивание салона наша маленькая путешественница безмятежно дремала. А наши тревоги и опасения о трудностях дороги с малым ребенком благополучно рассеивались.
К полудню мы без приключений прибыли к пристани пограничного населенного пункта Беляево. До прихода нашего речного теплохода оставалось больше часа. Прибывшая автобусом торгующая публика спокойно и, не торопясь, сложила свои корзины на причале и разбрелась кто куда.  Одни прохаживались вдоль побережья, другие устремились в многочисленные ларьки на центральной улице. А третьи, благоразумные, потянулись на пригорок, где возвышалось заведение общепита, которое уже нельзя было назвать столовой, но еще не достигло уровня ресторана. Там угощали добрым украинским борщом с пампушками и сытной молдавской кукурузной мамалыгой с мясом и грибной подливой. И конечно традиционным компотом – предшественником  тоника и фанты. Все это за довольно умеренную цену. А сочетание блюд демонстрировало единение двух национальных культур питания.
Мы с дочкой направились к мосту через Днестр и остановились у полосатого пограничного столба, к которому с двух сторон были прикреплены таблички: с одной стороны УССР, с другой  МССР. Шутя, я становился одной ногой на украинскую территорию, другой на молдавскую и командовал своей жене:
- Мадам, приготовьте свои паспорта и пеленки для таможенного досмотра!!
Мы были тогда беспечно молоды, и просто не могли себе вообразить, что годы спустя, мы на этом же месте, приехав на собственном автомобиле, будем маяться между украинской и молдавской таможнями, платить в долларах какие-то несуразные таможенные сборы, давать взятки добрым молодцам с одной и другой стороны, чтобы проехать 3-4 километра до села, где проживали наши родственники.
Когда завершилась наша пограничная прогулка, к пристани причалил небольшой речной теплоход или, можно сказать, большой катер. Вскоре открылись ворота причала, и пассажиров пригласили пройти на верхнюю палубу. Чинно и с достоинством все уже знакомые нам в лицо люди вместе со своими корзинами проследовали на палубу, сложили свою поклажу ровными рядами и уселись на скамейки по левому и правому борту. На их лицах можно было прочесть благостное выражение, которое бывает у пахаря, заложившего последнюю борозду. Наш теплоход протяжно свистнул, отдал швартовы и, вздрогнув всем своим железным нутром, начал выруливать на фарватер. Быстрая и мутная река Днестр не широка в поперечном измерении, поэтому быстро меняющиеся картины слева и справа создавали иллюзию очень высокой скорости перемещения нашего плавсредства. Вдоль правого украинского берега тянулся бескрайний вековой лес и заводи буйно растущего камыша. В некоторых местах деревья подступали к самой кромке воды. Из их кроны падали на воду листья, жучки, червячки, и можно было видеть, как в этих местах балует рыба. Стоящие близко к фарватеру лодки рыбаков поспешно жались к берегу, чтобы, от греха подальше, пропустить набравший скорость наш лайнер.
По левому борту разворачивалась картина бескрайнего зеленого моря поливного земледелия, которое давало добротные помидоры, огурцы, баклажаны и прочие, радующие душу и глаз плоды земли. У берега то и дело мелькали ярко окрашенные насосные станции, дающие жизнь этому зеленому раздолью. По асфальтированному шоссе параллельно берегу весело мчались, обгоняя нас, разноцветные только входившие тогда в моду автомобили “Жигули”.
- Это заможные одесситы едут к нам в Молдавию за свежими и дешевыми овощами и фруктами, – пояснила  сидящая рядом с нами крестьянка.
Ярко светило по-летнему теплое солнце, весело плескалась вода за бортом, все двигалось, звенело и переливалось как в калейдоскопе красками и разнообразными формами. Жизнь торжествовала!
Находясь в плену этих ярких впечатлений, я живо представлял себе картину путешествия по реке Миссисипи, так ярко и жизнерадостно описанную Марком Твеном.
Прошло немного времени, и на пригорке, подступающем к берегу Днестра, показались очертания большой деревни Тудорово – цели нашего путешествия. Вдоль берега на несколько километров тянулась главная улица деревни и от крайних белых домов террасами спускались по склону виноградники, огороды, от заборов которых буйствовала трава до самой кромки воды.
На достаточно большой и современной пристани мы сошли на берег, где нас встречала сдержанно обрадованная и приветливая тетка Паулина. Как пояснила мне жена, дядя не пришел, так как по традиции он сторожит дом, когда отлучается жена. По круто поднимающейся в гору тропе в цепочке прибывших селян мы двинулись к видневшимся вдали домам. Возбужденным клекотом приветствовали нас стайки свободно пасущихся индюков и индоуток, которые по примеру своих вожаков уступали нам дорогу, с трудом удерживаясь на склоне. Когда мы подошли к крайнему дому на пригорке, Паулина сказала:
- Ну, вот и наша хата, добро пожаловать!
“Хата” представляла собой добротный крестьянский дом, любовно ухоженный и свеже подбеленный. Мы прошли в удобный дворик с летней кухней и столом для гостей под развесистой яблоней. Здесь будут протекать все перипетии предстоящей нашей отпускной недели. Обосновавшись, мы прошли в дальний угол сада, где у большой бочки на костре колдовал хозяин. Меня познакомили, и он поприветствовал всех так, как будто мы только вчера виделись.
- Вот, – пояснял он мне, – уродил в этом году абрикос, а теперь начал обсыпаться. Так я решил выгнать самогону для продажи. Пробуй! Добра водочка. Я пробовал зажечь – горит синим пламенем!
Я с опаской посмотрел на иссиння белую горячую струю, интеллигентно набрал немного в стакан и, подстудив, выпил. Это был единственный в моей жизни случай, когда я отважился принять внутрь горячую водку – эту в буквальном смысле огненную воду. Она обжигала все внутри и имела приятный абрикосовый аромат. К счастью в дальнейшем нас угощали только домашним виноградным вином.
К вечеру был готов торжественный ужин. Подняли бокалы за встречу. Дядя слегка пригубил и поставил свой бокал на стол, временами как-то искоса и напряженно на него поглядывая. Тетя упредила вопрос коротким “ему сейчас нельзя”. Как рассказывала моя жена, в прошлом хозяин этого дома, случалось, крепко запивал, и ему до следующего раза, как и сейчас, “было нельзя”. Сегодня он сдерживался. За столом шел обычный разговор, как у нас с работой, чем питаемся, много ли зарабатываем? “Что они там в городе зарабатывают”, – усомнился старик. Он придвинулся ко мне ближе и вполголоса заговорил: “Я хорошо имею за виноград. И кое-что припрятал. Хватило бы купить вам машину”. Я хотел возразить, но меня упредила какие-то слова ухватившая Паулина: “Евдоким, не болтай языком!” Старик обескуражено замолчал и через некоторое время зашептал мне на ухо: “Должен вам сказать, что эта женщина – моя жена – оч-чень хитрая баба”. Мы заговорщицки улыбнулись друг другу, и он сказал громко: “Да-а!”
Утром следующего дня он повел меня показать предмет своей гордости – виноградник. На крутом склоне, обращенном к солнцу, стройными рядами стояли мощные кусты винограда, тщательно подвязанные к высоким жердям. Багрово – желтые спелые лозы были нагружены потрясающе большими, солнечно окрашенными гроздями. Солидно приглашал к наслаждению крупноплодный приглушенно красный Кардинал, как елочное украшение просвечивались на солнце крупные круглые ярко багровые ягоды Долорес, обещал незабываемое впечатление ароматный Мускат белый – Бусуйок, поражал воображение крупными до неприличия кистями и ягодами виноград с прозаическим именем Ф6. Дозревали и ждали своего часа винные сорта Фетяска, Совиньон, итальянской селекции Каберне.
Все это великолепие я буду посещать утром, в обед и вечером. Особое незабываемое впечатление оставят визиты ранним утром перед походом на рыбалку.
Когда мы закончили обход виноградника, дядя Евдоким сказал:
- Я специально оставил для вас немного Кардинала, чтобы вы могли попробовать настоящего столового винограда. Он хорошо идет на рынке. А теперь я уберу все остальное, мы поедем с тобой в Одес и хорошо его продадим.
Он немного постоял в задумчивости, как-то хитро улыбнулся и снова начал плести свою канитель:
- У меня есть хорошие деньги, я припрятал от бабы семнадцать тысяч. Я мог бы помочь вам купить автомобиль.
Оставалось выяснить, при каких условиях он собирался это сделать. Но я резко возразил:
- Дядя, в этом нет необходимости. Мы уже хорошо зарабатываем, и начали понемногу откладывать на “Жигули”. Может быть, в следующий раз приедем на машине. А пока не будем волновать тетю.
   Улыбнувшись каким-то своим мыслям, он как будто согласился, но до нашего отъезда еще порывался затронуть эту тему и сейчас же сам себя одергивал.
Но идиллия нашего общения шла к недоброму завершению. Вечером того же дня, когда мы уже готовились к ужину, в калитку кто-то осторожно постучал. Выглянув в окно, мы увидели плотного мужчину с несколько расплывшимся женским силуэтом. Он, комически зажав под мышкой непременную для гостя большую бутылку с вином, с видом смутившегося школьника ожидал приглашения в дом. По всему было видно, что этот проказник имел основания смущаться перед хозяйкой! Паулина окликнула мужа и раздраженно сказала:
- Вот, принесла нелегкая красавца! Это все друзья Евдокима. Как только учуют выпивку, так они тут как тут. А он им раздает деньги якобы в долг.
Мужчины прошли в горницу, гость картинно водрузил свою бутылку на стол,  и они присели рядышком. Паулина подала припасенную на ужин литровую бутылку вина и тарелку пирожков с творогом – традиционную закуску к вину. При этом она добавила: “Разговаривайте по-русски. Вадим еще не знает молдавского”. Жена, в свою очередь, сказала  мне: “Посиди за компанию с мужчинами”. Тот факт, что Евдоким был отпущен на свободное самоопределение по части выпивки, свидетельствовало о несомненной заинтересованности этого дома в прибывшем визитере. Тетя явно шла на жертву фигуры в этой игре.
Втроем мы уселись поудобнее. Дядя принял должность разливающего. И пошло, поехало. Кто у нас не любит быстрой езды? Мужички закусывали чисто символически, и то в начале сюжета. Во время первой бутылки шел непринужденный разговор на русском, как мы доехали, как работа, как жизнь. На середине второй это им надоело, и они полностью перешли на свой родной язык. Я прислушивался к пьяному разговору и  интуитивно улавливал содержание по фонетике, экспрессии и отдельным уже знакомым мне словам. В традициях молдавского мужского застолья после первых возлияний начинать наивно и безудержно хвастать в основном о том, как он здорово вздернул обидчика, при этом фантазия рассказчика возносится до недосягаемых вершин. Затем вспоминаются обиды и претензии к присутствующим, идут бесконечные разговоры о достижениях при выполнении той или иной работы. В изнеможении мозг начинает грезить, и собеседники постепенно переходят к бормотанию и беседе с самим собой.
Когда мои собутыльники были в стадии веселого хвастовства, я уже был хорош и с тихим ужасом наблюдал, как наполняется очередной стакан. Следом следовала короткая команда: “Шиць санатошь”, что означало: будем здоровы! И содержимое очередного стакана куда-то исчезало. Периодически хозяин произносил по-русски “Извините!” и исчезал с пустой бутылкой в проеме погреба в прихожей. В это время мы с гостем оставались за столом и молча идиотски улыбались друг другу. С определенного момента выпивающие перешли на Вы, галантно произносили “Извините” друг другу и трусцой бегали за угол дома. Утром в географии сбегающей к Днестру улицы появился новый ручей. Так как мой организм не был приспособлен к непрерывной перегонке жидкости, я страдал от переполнения брюшины, а глаза мои стремились покинуть свои штатные места. Наконец, мое ангельское терпение лопнуло, я произнес пароль “извините!” и отправился в постель где-то около часу ночи.
Оставшиеся воодушевились полученной свободой и еще долго о чем-то возбужденно толковали. До моего дремлющего сознания доходили  только эти бесконечные “шиць санатошь” и “извините”.  Глубокой ночью гость, как ему, наверное, казалось, бесшумно покинул гостеприимный дом, рассыпаясь в комплиментах хозяину. Щелкнул запор двери, от ноги старика загремело ведро. Паулина возмущено что-то сказала о спящем в доме ребенке. И вдруг наш добрейший друг ответил жене грубым окриком какой-то молдавской дерзостью. Жена угрожающим тоном что-то ему пообещала. И все затихло.
А утром Евдоким, как говорится, сорвался со стапелей. Он бродил по дому, стараясь не встречаться взглядом со своими гостями, бормотал что-то про себя. Потом заходил на кухню и взрывался потоком обвинений в адрес своей супруги и с горячностью революционера Че Гевары провозглашал свободу поступать так, как  он считает нужным. Создавалось впечатления, что под хмелем он вспоминал длинный перечень обид и оскорблений, нанесенных ему во все времена. Он страшно кому-то угрожал и кого-то проклинал. Наконец, после очередной осуждающей реплики своей жены он решительно сорвал с вешалки свое старое засаленное пальто и направился в сад. Там он расстелил его под старой яблоней и лег, продолжая свои тирады. Немедленно к нему присоединились его верные друзья и товарищи по угнетению: большой черный пес Цуркан и миниатюрная той же масти Мальва. Цуркан лег хозяину под живот, а Мальва пристроилась в ногах, положив на лапы свою симпатичную мордочку. Когда хозяин шевелился, Мальва озабоченно поднимала голову, смотрела в его сторону своими умными собачьими глазами и, убедившись, что он на месте клала голову на место. Когда же Евдоким начинал громко выкрикивать свои лозунги, Цуркан поднимался на тонких длинных лапах и звонко, вопросительно гавкал. Хозяин в ответ ругал его последними словами и приводил ему в пример терпеливую Мальву. Верные животные стойко несли свою службу до утра следующего дня. И за это время ни разу не притронулись к пище, заботливо поставленной хозяйкой. Их примеру следовал и хозяин.
Утром следующего дня пары улетучились, разум старика прояснился и, видно, включилась совесть, которая имеет привычку мучить. Мучил также больной желудок и старые кости. Кряхтя, Евдоким поднялся с земли, прикрикнул ласково на своих стражей, вытрусил свое пальто и направился, к нашей радости, в дом. Ни на кого не глядя, умылся и лег в постель.
Вечером мы уже ужинали в полном составе и тактично не вспоминали о случившемся.
 В воскресенье мы возвращались домой, довольные отдыхом и слегка огорченные порушенной идиллией. На пристани нас провожала Паулина.
После того утекло много времени. Озабоченные проблемами своей молодой быстротекущей жизни мы каждый год собирались еще раз посетить наших уже совсем стариков, но так и не собрались.
А однажды осенью мы получили письмо, в котором нам сообщали, что дядя Евдоким трагически погиб.
Как оказалось, дядя погиб трагически и мученически.
В одну из суббот той осени тетка Паулина собралась в районный центр по богоугодным делам, которыми она увлеклась в последнее время. Возвратиться она планировала с первым автобусом на следующий воскресный день. Приготовила Евдокиму поесть на эти дни, поставила задачи по хозяйству и строго наказала не отлучаться из дому.
В субботу старик провозился целый день на винограднике и к вечеру вернулся в дом, собираясь поужинать. По-осеннему быстро темнело.  В калитку кто-то настойчиво постучал:
- Дед, нам сказали, что у тебя лучшее в деревне вино!
У калитки стояли двое молодых мужчин, один высокий, темный и угрюмый, второй вертлявый и разговорчивый. По одежде, говору и повадкам угадывались горожане, скорее всего одесситы. Бдительность старика усыпили обычные поиски домашнего вина и, конечно, похвала. Он завел обычный для хозяина вина разговор: мол, сделал для себя вино, а теперь решил немного продать, – нужны деньги. Вино хорошее, не какой ни будь там гибрид и никакого сахару.
- Ну, вот и хорошо. Мы хотим взять побольше, поэтому налей нам, дед, пузырек на пробу.
Они нахально оттеснили хозяина и направились в дом. Уже почуяв недоброе, Евдоким, шаркая туфлями на босую ногу, поплелся за не прошеными гостями. Не ожидая приглашения, они уселись за стол, а он полез с бутылкой в подвал. Когда он вернулся с наполненной вином посудой, то услышал обрывки их спора между собой на фоне сплошного мата. Сомнений уже не было, что пришельцы уголовники. Чувствуя дрожь в ногах от ощущения безысходности в этой ситуации, старик робко присел на край кровати. Вертлявый налил вино в два стакана и сказал:
- Неси, дед, свой стакан, причастимся по случаю знакомства, или брезгуешь нами?
- Что вы, ребята, мне сейчас нельзя по здоровью.
- Пить, значит, нельзя, а бабку трогать можно? – насмешливо произнес вертлявый, и они оба осклабились страшной волчьей ухмылкой.
Покончив с первой бутылкой, они потребовали вторую, заверив старика, что за все хорошо заплатят. Собравши последние силы, Евдоким опустился в подвал, и пока набиралось вино, лихорадочно соображал, что же предпринять для своего спасения. Но рассудок отказывался работать.
Налив последнее вино в стаканы, темный пришелец мрачно изрек:
- Выпьем, керя, за успех дела и перестанем тянуть кота за хвост. А ты, дед, слухай внимательно. Говорят, у тебя припрятаны хорошие башли. Так вот. Или ты положишь их сейчас на стол, или мы тебя зажарим живьем. И не тяни, нам некогда.
- Что вы, хлопцы, какие деньги? Вот, за крышу нечем заплатить. То ж я в шутку спьяна говорил про деньги, – задыхаясь, еле слышно произнес Евдоким.
- Ну, а мы шутить не будем, – пьяным голосом взвизгнул вертлявый и достал из саквояжа электрический утюг, резиновую палку и веревку.
Понимая, что дело совсем худо, старик предпринял последнюю попытку:
- Хлопцы, приходите завтра. Приедет хозяйка, и мы, может, что-нибудь придумаем.
 - Ты что, гад, совсем от страху не сечешь? Завтра тут и  духу нашего вонючего не будет, – взревел темный. – Деньги на стол, падлюка!
Озверев, они долго пытали старика, но он впал в беспамятство и уже ничего не мог им ни сообщить, ни возразить. Уже в агонии, с обожженными ступнями, он обессилено сел на кровати, но, получив удар в грудь, запрокинулся и затих навеки.
В пьяной истерике бандиты перевернули весь дом вверх дном. Вспарывали подушки, громили мебель, растерзали икону, рассыпали по полу хозяйкины мешочки с крупой, сахаром и мукой. Напоследок бросили бутылку в электрический светильник.
Свершив свое черное дело, они выскользнули за калитку, и исчезли во тьме ночной.
По дороге старший сказал своему напарнику:
- Если завтра увидишь эту падлу, скажи ему, что я вырву ему язык. Видишь, примерещились этому козлу семнадцать тысяч!
На утро с первым автобусом возвратилась Паулина и заторопилась к своему дому. Что-то сердце у нее было не спокойно. И при виде открытой калитки и распахнутых дверей в дом тревожно заколотилось. А когда она увидела этот погром в доме и бездыханного Евдокима, заломила руки и с ужасом в глазах произнесла:
- Боже праведный, за что мне такое страшное наказание?
Потом она метнулась к полке, где громоздилась битая посуда. Невредимым остался только небольшой бутылек темного стекла с винтовой крышкой, в котором лежали запрятанные нею деньги. Отшатнувшись, она повернулась к мужу и запричитала:
- Что же ты наделал, старый дуралей, фантазер ты неисправимый. Вот где твои шуточки! Вот где твои семнадцать тысяч!
Задохнувшись от рыданий, она выскочила во двор и утробным воплем смертельно раненого зверя заголосила:
- Люди добрые, по-мо-гите!!!   
    

њІќ