Вадим Сыромясский. Вероотступник

Вадим Сыромясский
Вероотступник

  Прозрение истинно верующего ужасно. Как для него самого, так и для веры и его падших кумиров.

Успешный шеф большого инженерного коллектива на металлургическом комбинате Вадим Нисский возвращался из столицы, где он участвовал в очередном съезде общества “Знание” в качестве делегата от своей областной организации. На следующее утро после завершения съезда он провел небольшую деловую встречу и не стал, как обычно при командировках в столицу, ходить по магазинам. Пообедал в ресторане гостиницы “Москва”, купил своим домашним богатый чешский шоколадный набор и переполненный впечатлениями состоявшегося мероприятия отправился на Курский вокзал.
 В купе южного скорого поезда уже сидел один из попутчиков. Это был солидный мужчина  достаточно зрелого возраста. Он был одет в серый в широкую полоску явно впервые надетый костюм с подобранным в тон галстуком. Верхняя пуговица приглушенно светлой рубашки была расстегнута, галстук слегка отпущен, что свидетельствовало о том, что его владелец позволил себе чуть расслабиться. Слегка аскетичное интеллигентное его лицо было неподвижно, взгляд серых выразительных глаз сфокусирован в пространстве на коротком расстоянии. Все говорило о том, что этот человек глубоко сосредоточен на своих каких-то очень важных для него мыслях. В ответ на приветствие он бросил мягкий приветливый взгляд в сторону вошедшего, поздоровался и снова впал в свою глубокую задумчивость.
Наш делегат был обрадован таким ходом событий. Ему сейчас крайне была необходима спокойная и непринужденная обстановка, чтобы выстроить в ряд и осмыслить тот непрерывный поток событий и взлетов, которые властно и непредсказуемо формировали его служебную и общественную карьеру. Про себя он  решил, что уступит своему старшему по возрасту попутчику место на нижней полке. В его частых служебных поездках этот жест уже вошел в привычку. Для начала он  поставил свой объемистый кейс и полиэтиленовый пакет с продуктами на вторую полку. Эти красочные пакеты в то время начинали свое победное шествие с московских международных выставок.
 Снявши верхнюю одежду, пиджак и галстук, он присел рядом с попутчиком и, задумчиво покачивая ногой в добротном югославском полуботинке, пытался мысленно восстановить картину событий последних месяцев его еще достаточно молодой быстротекущей жизни. Но его мысли упорно возвращались к утреннему визиту к председателю союзного общества “Знание”, видному академику специалисту в области механики и автору капитальных трудов в этой области. Визит оставил чувство глубокой неудовлетворенности и болезненного ощущения в той части самосознания, которая ведает самолюбием. Дело в том, что делегату от заводской организации общества известного всей стране металлургического комбината было поручено вручить председателю всесоюзного общества выполненный местными умельцами сувенир, отражающий достижения заводской науки в освоении производства отечественного нержавеющего полированного листа сверхвысокой чистоты обработки. Прилагаемый красочный проспект повествовал, что принципиально новая высокоэффективная технология есть результат материализации знаний заводских инженеров, в результате чего удовлетворяется потребность оборонной электроники. Страна в результате получает значительную выгоду за счет отказа закупок полированных пластин за рубежом и экономии валюты. Посылая эту информацию во всесоюзное вместилище знаний, руководители комбината стремились дать огласку своему достижению, и полагали, что эта работа станет иллюстрацией того, как материализуются на практике передовые технические идеи.
Полпреда заводской науки согласился принять глава всех знатоков союза именитый академик. С утра он находился в своем небольшом и скромно обставленном кабинете Председателя всесоюзного общества в Политехническом музее. Вадим Нисский прибыл к назначенному часу, представился,  доложил о цели своего визита и поставил на край стола свой драгоценный сувенир. Академик выглядел великолепно. В своем безукоризненно сшитом голубовато сером костюме, белоснежной рубашке с изысканным красивым галстуком и копной серебристых волос над ухоженным загорелым лицом он источал бесконечную беззаботностость, жизнелюбие и готовность уделить пришедшему несколько минут своего драгоценного времени. Он скользнул мимолетным, лишенным особой заинтересованности взглядом на предложенные его вниманию предметы, улыбаясь, посмотрел на своего молодого визави и произнес:
-Так, так. Это очень хорошо, что вы решили такую сложную проблему. У вас есть еще какие-то вопросы ко мне?
От неожиданности посланник периферийного научно-технического прогресса потерял на минуту дар речи. Он собирался сообщить академику, что для решения упомянутой проблемы была создана комплексная творческая группа специалистов, которые, кстати, являются активными функционерами секции научно технической пропаганды. А также, что эта работа удостоена Государственной премии Украины. Была у него также потаенная мысль при благоприятной обстановке поделиться с корифеем механики собственными находками в объяснении природы ударных взаимодействий. Но вместо всего этого он сказал:
-Других вопросов у меня нет. Я бы хотел выполнить поручение моего коллектива и передать в экспозицию к съезду общества “Знание” наш экспонат.
-Хорошо. Оставьте это у меня.
И вот теперь, сидя в уютном купе скорого поезда, покачивая ногой и настраиваясь на беззаботную дальнюю дорогу, молодой функционер общества по распространению знаний старался привести в равновесие свое самосознание:
-Черт побери! Дались они им, ваши открытия и изобретения, когда они и без вас неплохо здесь устроились!
В эту минуту прозрения, предшествующую отправлению поезда, в коридоре раздался шум, и в купе, продолжая оживленную беседу, вошли два ожидаемых пассажира. Это были члены областной делегации на съезде, знакомые Вадиму по общественной работе. Один работал заведующим отделом пропаганды и агитации обкома партии, второй – руководителем лекторской группы обкома. Оба – высокие отставные армейские чины, оба высоко эрудированные и в силу своей прошлой работы хорошо осведомленные о расстановке политических сил в верхах.
Отдышавшись, они с видом бывалых в дороге людей разместили в купе свое имущество, сложили на столике пакеты со съестными припасами, как бы не замечая присутствия остальных. Затем они переоблачились в традиционные для советских вояджеров спортивные костюмы и домашние тапочки. Удовлетворенные содеянным, уселись на своей стороне, помолчали, глядя перед собой, и  поинтересовались:
-Товарищ тоже едет до Запорожья?
-Да, я до Запорожья. Зовут меня Константин Петрович.
-Меня зовут Иван Ильич, – представился завотделом, – а коллега Сергей Васильевич. Подозреваем, что молодой человек тоже наш земляк. Так что провидение дарит нам спокойную ночь путешествия.
После знакомства обстановка в купе несколько потеплела, но обычного для дальней дороги единения вокруг общей беседы не произошло. Константин Петрович по-прежнему сидел, задумавшись, время от времени менял позу и озабоченно поправлял свою седеющую прическу. Коллеги – идеологи придвинулись друг другу и вполголоса продолжили прерванную благоустройством беседу. Они подробно обсуждали трудности, которые возникли в проведении идеологического воспитания в связи с развенчанием героического ореола вождей, с проникновением враждебной идеологии, c дилетантизмом людей в центральном аппарате. Говорили о негативных последствиях прогресса средств массовой информации, которые вынесли на общее обозрение грехи и прегрешения власть имущих. Смеялись над благоглупостями, которые городили партийные бонзы.
-Вспомните это глубокомысленное “экономика должна быть экономной”. Как до этого не додумались Карл Маркс и Адам Смит? – сокрушался Сергей Васильевич.
-А возьмите это “новое мышление” и ускорение на фоне перестройки! Уму не постижимо! Мышление как таковое не может быть ни новым, ни старым. Оно всегда субъективно и определяется тем, что человек видит и слышит. Другое дело, что его можно деформировать направленной и злонамеренной манипуляцией сознанием людей. Великое дело – вера в идеалы. Только она может обеспечить резонанс мыслей больших масс людей. Вера в собственное достоинство и в собственные возможности у нас окончательно разрушена. А американская мечта для нас далека, потому что нет у нас ковбоев. – Резюмировал Иван Ильич.
После небольшой паузы Иван Ильич продолжил беседу.
-Знаете, наблюдая всю эту нашу ужасную неразбериху, этот политический Содом, я решил еще раз с позиций современности просмотреть собрание сочинений Ленина. И обнаружил одну интересную вещь: во всех собраниях сочинений, которые имеются в нашей библиотеке, отсутствует тридцать пятый том. Как оказалось, он был опубликован в последний раз в собрании, изданном в тридцать восьмом году. В этом томе собраны стенограммы заседаний Совнаркома, которые вел Ленин. Сплошной крик, ругань, матерные выражения, хула советской бюрократии, дискредитирующей своими действиями народовластие. Диву даешься, как мог этот интеллигентный высокообразованный человек  дойти до такой площадной брани и грубости по отношению к своим соратникам. Видно, проще поднять наэлектризованную массу на штурм цитаделей, чем заставить людей целенаправленно и продуктивно работать. Все эти угрозы, призывы жесточайше наказать нерадивых, расстрелять и даже на площадях повесить мерзавцев – не больше как фронда, крик отчаяния от не подъемности поставленной задачи. Объективности ради следует сказать, что эти угрозы не воспринимались буквально, и нет ни одного смертного приговора соратникам с подписью вождя.
-Да-а, – задумчиво протянул Сергей Васильевич, – не в пример некоторым иным. Был я месяц назад в Киеве на большом совещании работников идеологического фронта, которое проводил наш вновь назначенный главный идеолог. Барские манеры, высокомерный тон, грубое одергивание выступающих. Просто владыка в галифе, ей богу!
Заворожено прислушивающийся к этому разговору старейшин молодой делегат встрепенулся. Два дня назад он наблюдал этого “владыку в галифе”, который возглавлял киевскую делегацию на съезде. После вечернего заседания съезда республиканское правление общества давало ужин украинской делегации в ресторане гостиницы проживания. Вдоль стен ресторана были составлены столики для каждой областной организации, а в центре находился большой банкетный стол, где размещалась многочисленная столичная делегация.
Делегаты веселой гурьбой расселись по своим столам, официанты споро разносили горячие блюда, организаторы региональных делегаций суетились у своих портфелей, добывая бутылки местных шедевров алкогольного искусства. На столичном столе были выставлены заранее и легально красовались бутылки коньяка армянского разлива. Когда в зале уже кипела жизнь и радость насыщения, за руководящим столом шла сдержанная беседа. Несколько мест в голове стола пустовали – ожидался приход хозяев торжества. И вот они, наконец, появились на ступеньках. Впереди с достоинством в движениях шагал высокий с орлиным профилем мужчина, рядом столь же независимо вышагивала рослая и несколько раздавшаяся с годами женщина. Оба были во всем черном, и даже волосы у них были вороньего крыла. Супруги сели в торце стола, сопровождавшие по бокам. Засуетились разливающие. Хозяин деловито произнес короткий тост. Через очень короткое время прибывшие поднялись и, не прощаясь, направились к выходу. За ними потянулись еще несколько человек из-за стола. Оставшиеся за столом после некоторого замешательства зашумели, задвигались и начали поспешно доедать и допивать все, что было на столе. Весь этот спектакль, наблюдаемый со стороны, оставлял неприятный привкус.
Обостренный критический взгляд молодого функционера на массу фактов и деталей, вызывал протест и неприятие со стороны его еще не замутненного идеализированного мироощущения. Присутствие в зале высших партийных деятелей, известных ученых и авторов книг, представителей космической отрасли в воображении связывалось с необходимостью высокой организации, глубокого содержания мероприятий, накала духовного общения людей. Между тем помпезное представление, именуемое Всесоюзным съездом, плавно катилось по рельсам заорганизованного формального действа, в котором полутора тысячам занятых делом людей отводилась роль бездумных статистов. Организаторы не сочли нужным обеспечить этих людей печатной и другой информацией, которая им помогла бы почувствовать себя непосредственными участниками и творцами планируемых действий и решений. Поэтому, имея на руках только программу заседаний, безликая толпа заполняла исторический зал Кремлевского дворца, где работал Верховный Совет, размещалась на маркированных по регионам местах и в течение всего светового дня выслушивала доклады и выступления. Эти чтения заготовленных текстов отличались минимумом полезной информации и максимумом словосочетаний. И лишь однажды по залу прокатилось всеобщее оживление. Над трибуной возвышался большого роста ядерный академик, блистая свежевыбритым яйцевидным черепом. Удручено зачитывал он заготовленный ему текст, потом отвлекся и понес от себя какую-то околесицу. Заметив оживление в зале, добродушно улыбнулся, и сказал:
- Видно я уже сильно заболтался. Извините.
Затем он пожелал больших достижений всем несущим знания и интересного время провождения в столице. Зал ответил ему благодарными аплодисментами.
Выступления зарубежных гостей съезда отличались изыскано высоким стилем и эмоциональной окраской. Все говорили о том, как высоко оценивается в их странах сотрудничество с нашими несущими знания структурами. Но никто не раскрывал содержания этого сотрудничества.
В своем блокноте делегата Вадим аккуратно записывал имена и высокие титулы выступавших. Но, если бы его спросили, в чем была квинтэссенция выступления каждого, он бы не смог ответить. По окончанию утреннего заседания был объявлен перерыв на обед. В поток делегатов, направляющихся в гардероб, вливалась вереница почтенных людей, выходивших из боковых дверей президиума. Неторопливо шли отечественные нобелевские лауреаты, академики, известные писатели, участники космической эпопеи. И в эти минуты он       ощутил, что имеет счастье быть свидетелем чего-то невообразимо значительного, и одновременно почувствовал себя песчинкой в этом океане значительности, почета и славы. Впереди поперек фойе медленно шагал статный и крепко сложенный генерал Каманин, командир отряда космонавтов. За ним, в затылок, выстроилась шеренга молодых делегатов, в основном женщин, c раскрытыми делегатскими блокнотами. С рассеянным видом генерал через плечо принимал очередной блокнот, ставил свой автограф и тем же путем, не глядя, возвращал блокнот подателю.
После начала вечернего заседания, в тот момент, когда зачитывал приветствие съезду посланник далекого Вьетнама, боковая дверь в президиуме отворилась, и к верхнему свободному ряду кресел направились два известных по телепередачам секретаря центрального комитета партии. Один из них, Зимянин, держал в руках папку, что наглядно свидетельствовало об их миссии. Присев, они немедленно продолжили какой-то явно нелицеприятный разговор. При этом Зимянин отстаивал свою точку зрения раздраженно, подкрепляя сказанное красноречивыми для внешнего наблюдателя жестами. Так они беседовали минут тридцать, абсолютно не внимая того, что звучало в зале. Наконец, ведущий объявил, что слово для зачтения приветствия  Центрального Комитета предоставляется секретарю ЦК товарищу Зимянину. Прервав беседу на полуслове, тот энергично поднялся, прошел на трибуну и торжественно нараспев зачитал стандартный текст. Приняв вежливые рукоплескания делегатов, отправился на место и немедленно возобновил свою дискуссию с коллегой. Не обращая внимания на звучащие в зале бесконфликтные прения, они еще около часа продолжали свою явно проблемную и немаловажную для судеб страны беседу. Потом, во время выступления очередного докладчика, энергично поднялись и скрылись за пределы видимости.
Так, раскачиваясь в такт с набравшим скорость вагоном, под мерный перестук колес и тихую беседу двух соратников выстраивал в ряд воспоминания о недавних событиях человек, жизнь которого бежала в том же ритме. Рядом с ним, упершись руками в вагонный столик, в застывшей позе сидел повидавший много в этой жизни попутчик. Весь его облик говорил о том, что мысли его сейчас витают где-то очень далеко. Осторожно постучала в дверь проводница и предложила чай и печенье. Обитатели купе оживились и консолидировались на насущном предмете. Соратники достали “мерзавчик” водки и исполнили традиционный для путников ритуал “для аппетита”. Воодушевившись, Сергей Васильевич разговорил компанию. В ходе беседы сбросивший свое оцепенение и потеплевший душою Константин Петрович сказал:
-Уважаемые мои сотоварищи, имея уши, я невольно стал свидетелем ваших откровений и сомнений в святости ваших вождей и кумиров. Должен вам признаться, что я тоже принадлежу к разряду людей, глубоко усомнившихся в собственной вере. Видно, самому провидению угодно было собрать нас в одном купе. Дело в том, что я в течение более тридцати лет служил верой и правдой христианскому вероисповеданию. И достиг высокого положения в церковной иерархии, так и в приобретении ученых теологических степеней. А сегодня я возвращаюсь из Московского Епархиального Управления,  где я отрекся от сана  и званий по принципиальным соображениям, и теперь возвращаюсь к жизни скромного мирянина.
В глазах Ивана Ильича вспыхнуло пламя азартного охотника. Он пригнулся в сторону рассказчика и голосом глубокого проникновения произнес:
-Дорогой Константин Петрович! Затронутая вами тема чрезвычайно интересна и деликатна, чтобы ее обсуждать здесь и сейчас. Давайте ее продолжим по приезду в наш город.
Утром поезд прибыл на запорожский вокзал. Попутчики тепло прощались друг с другом. Прощаясь, Иван Ильич произнес:
-Уважаемый Константин Петрович, завтра после десяти я вас ожидаю у себя в кабинете на Октябрьской площади.

Вернувшись на предприятие, Вадим окунулся в пучину накопившихся за неделю неотложных дел, еще некоторое время оставаясь под впечатлением московских событий. Через неделю ему позвонила ответственный секретарь заводского общества и передала указание секретаря по идеологии парткома Нины Ивановны, передать в партком все документы съезда и личные аксессуары: удостоверение и блокнот делегата с автографом космонавта. Все это необходимо для экспозиции открывающегося музея истории завода.
Через пару дней, находясь по служебным делам в зале готового к открытию музея, он не без некоторого тщеславия созерцал разложенные на стеллаже материалы съезда и в другом месте свою большую фотографию в составе творческой группы изобретателей. Это были разработчики оборудования для освоения новейшей технологи литья, удостоенные специальной премии, учрежденной по случаю юбилея завода.
Но после официального открытия музея обнаружилось, что оба эти экспоната в экспозиции отсутствуют. Как объяснила ему помощница, их и еще несколько других при предварительном просмотре распорядилась изъять вездесущая Нина Ивановна, не объявляя причин и не уведомляя авторов. В тот же день открытия музея председатель правления заводского общества был приглашен для серьезного разговора о плане дальнейшего расширения общества. Не приняв жесткий тон беседы, недавний всесоюзный делегат позволил себе пошутить: 
-Нина Ивановна, за истекшие полгода мы расширили состав общества с 82 до 520 человек, призвав в его ряды всех бригадиров и ударников производства. Так можно довести дело до абсурда!
-Слушайте, что вам говорят, – раздраженно оборвала разговор мадам Идеология. – Вы что забыли, что мы поставили задачу, выбить у Всесоюзного правления штатную единицу ответственного секретаря для нашей организации?
Покидая в некотором смятении кабинет высокой инстанции, туго соображающий глава “Знания” столкнулся в дверях с молодым инструктором парткома. Тот на полкорпуса просунулся в дверь и громко спросил:
-Нина Ивановна, как будем хоронить Алексея Феодосиевича?
-Из дому!
-Так и, – затянул инструктор.
-Вы меня поняли? Из до-му.
Дело в том, что по установленному порядку служебный статус покойного предполагал вынос тела из заводского клуба. К несчастью добрейший Алексей Феодосьевич за месяц до кончины получил приличную взбучку от директора, был отстранен от должности и последний месяц своей жизни проработал ведущим инженером техотдела. И тем самым лишил себя удовольствия полежать напоследок в клубе под знаменем родного предприятия, которому он отдал 32 года своей беспокойной жизни.
А жизнь продолжалась. Планы выполнялись, знания распространялись, штатная единица ответственного секретаря была получена. Милейшая Валентина Ивановна, любимица лекторов всех рангов, заполнила штат и больше не чувствовала себя в подвешенном состоянии. Как-то поздней осенью она с видом заговорщика сообщила своему руководителю:
-Девочки (!) из областного правления запланировали нам очень интересного лектора – бывшего священнослужителя и ученого-теолога, который порвал с церковью. Подписывая план, Иван Ильич просил обеспечить хорошую аудиторию.
Посоветовавшись, они решили встречу провести в инженерном корпусе с приглашением цеховых организаторов.
В назначенный день председатель заводского общества неторопливо прохаживался у крыльца инженерного корпуса, ожидая гостя. Подъехала “Волга” областного общества, и в сопровождении сияющей Валентины Ивановны появился интеллигентный высокий мужчина в сером костюме в широкую полоску с красивым и очень знакомым галстуком. Они поднялись наверх, и ведущий объявил:
-Сегодня мы встречаемся с Константином Петровичем Долининым, бывшим иерархом и ученым-теологом христианской церкви. Тема беседы: “Человек и религия”. В связи с тем, что рассказ будет построен на примерах из личной жизни лектора, давайте будем особо предупредительными.
Так как лектор выступал без каких-либо записей, то автор повествования надеется, что краткий пересказ услышанного не уменьшит его содержательности и драматизма.
Лектор неторопливо поднялся из-за стола президиума, прошел к трибуне, доброжелательно глянул в зал и приглушенным проникновенным голосом начал свой рассказ.

Я в недавнем прошлом  был активным проповедником христианской веры, был архиепископом, что значит старший епископ, имел ученую степень доктора богословия. В результате глубокого изучения истории церкви, содержания святых писаний, многолетних поисков истины, а также наблюдения изнутри  морали и повседневной жизни слуг господних, пришел к глубочайшим разочарованиям. В конечном счете, сомнения в исторической истинности христианских писаний и праведности ее апологетов привели меня к твердому решению порвать с религией. Моя душа истинно верующего не могла примириться с лицемерием и фарисейством. И вот я стою перед вами как простой мирянин.
Поверьте, прозрение истинно верующего ужасно. Как для него самого, так и для его веры и его падших кумиров. Через это должен пройти каждый, у кого высшим мерилом является его совесть и готовность противостоять тому, чтобы его сознанием манипулировали другие.
Оправдывая  свою богом благословенную миссию, церковники ссылаются  на якобы безграничное доверие к ним людей, паствы, как они их величают. Но, как пишет философ Монтень, признание невежественной толпы редко бывает обоснованным. Применительно к массе современных прихожан это определение мы должны несколько смягчить. А факт остается фактом: церковь сегодня посещают в массе своей престарелые и люди со сравнительно низким образовательным цензом. Религия заинтересована в сохранении  невежественности и добивается этого путем внушения массе верующих веры в загробную жизнь, возможности воскрешения из мертвых, страшный суд, гиену огненную и тому подобные страсти господние.
Трудно сегодня согласиться с тем, чтобы образованный человек, ищущий средства борьбы со страшной эпидемией, верил в чудесное исцеление и рекомендовал его несчастным. Вряд ли найдет удовлетворительные ответы исследователь происхождения египетских пирамид и культовых сооружений на острове Пасхи, если будет руководствоваться библейскими легендами о наказании фараона со стороны малочисленного и нищего кочевого племени избранного богом народа. Религия успешно эксплуатирует объективно существующие явления и приписывает себе их использование. Никто не станет спорить о положительном влиянии на человека молитвы. Истово можно молиться всемогущему богу, богоматери и засохшему тысячелетнему дубу на Верхней Хортице. Эффект будет один и тот же: снятие стресса, эмоциональный покой, уравновешенность, состояние высшего духовного удовлетворения.
Таковы основные посылки нашей с вами беседы. Я хотел бы особо подчеркнуть, что мы не будем сегодня затрагивать вопрос, есть ли Бог на свете или его нет? Мы не будем также решать, может ли полноценно жить человек без бога в голове и, особенно, в душе. Это вопросы большой философии, которые требуют очень серьезного обсуждения.
Наша страна имеет светское государство. Религия отделена от государства, а неотъемлемое право каждого на свободу вероисповедания закреплено законодательно. Таким образом, оказывается, что наш духовно богатый и соборный народ разделен на, грубо говоря, две не равные части, исповедующие разные духовные ценности. Одна, более мощная сторона, в лице государства стремится дать своему молодому поколению содержательное образование и надежную опору в жизни в форме атеизма. Другая, тоже желающая своим согражданам добра сторона, в лице христианской церкви исповедует и внушает своей пастве мировоззрение традиции, берущее свое начало в глубине веков от Рождества Христова. Живущая за счет подаяний  и пожертвований прихожан церковь заинтересована в постоянном сохранении и расширении своего контингента. С другой стороны, она имеет замкнутый, келейный, скрытый от суда общества образ жизни.
Выступая сегодня перед широкой аудиторией, я пытаюсь реализовать свой долг и обязанность приоткрыть эту таинственную закрытость религиозного культа, показать изнутри его механизм и мнимую святость его служителей.
Скажем прямо: я не профессиональный лектор по курсу “Человек и религия” и не Дон Кихот, воющий с ветряными мельницами.  Я лишь тот, чьи драматические обстоятельства жизни развернулись в самой гуще религиозной жизни. И на сколько это интересно – судить вам.
Чтобы слушатели лучше могли понять логику моих поступков и обоснованность принимаемых мною решений, я кратко изложу свою историю.
К моменту начала войны с фашистской Германией я окончил второй курс Одесского института связи и находился на практике при институте. В связи со стремительным приближением агрессора к городу вокруг царила паника и страшная неразбериха. Толпы людей, потрясенных ужасами воздушных налетов, стремились покинуть город и найти убежище у родственников и знакомых, живущих в малых населенных пунктах вдали от большого города. Я решил пешком пробиваться к своим родителям, проживающим в небольшом районном центре Балта. Вдоль проселочной грейдерной дороги тянулась бесконечная вереница женщин, стариков и детей, тележек, велосипедов, детских колясок, нагруженных всяким скарбом, спешно захваченном в панике. Сверху немилосердно палило южное солнце, снизу поднималось от сотен шаркающих ног облако тонкой глинистой пыли, которая не давала дышать, проникала во все отверстия и слепила глаза. Впереди, изнемогая, шла молодая женщина с ребенком и все ему приговаривала: “Потерпи, мой дружок, вот все остановятся, и мы отдохнем в посадке, и покушаем, и пописаем”. Но ребенок, не переставая, жалобно плакал.
Вдруг на горизонте показалась тройка низко летящих истребителей с черными крестами на крыльях. По колоне беженцев пронеслась команда: все бросить на дороге и залечь в кювете вдоль посадки. В сутолоке, цепляясь за сухую высокую траву, люди падали как попало, и старались вжаться поглубже в землю. Зацепившись, на меня рухнул старик с каким-то несуразным портфелем в руках. Самолеты настигли колону и на бреющем полете начали движение по кругу, сбрасывая небольшие бомбы и поливая несчастных свинцом из крупнокалиберных пулеметов. Когда один самолет заканчивал вираж, возникала пауза, после которой нарастал рев моторов и дробный звук спаренных пулеметов. Эта симфония смерти доводила отчаявшихся людей до состояния сумасшествия.
Когда эта адская карусель закончилась, я выбрался из-под навалившегося на меня мужчины. Он был изуродован и не подавал признаков жизни. Представшая моему взору картина не подается никакому описанию и способна лишить рассудка любого крепкого духом человека. На телеграфных проводах висели лохмотья окровавленной одежды и человеческих внутренностей. Взрывной волной на дорогу выбросило фрагменты человеческих тел. Дымились, догорая, детские коляски, одеяла, коврики и какие-то бумаги. Оставшиеся в живых выходили из кювета с невидящими от страдания глазами и потерянно бродили, разыскивая близких и остатки своего скарба.
Кое-как преодолев шоковое состояние, остатки колоны мобилизовались и продолжили свой скорбный путь. Впереди меня, шатаясь как слепой без поводыря, снова шла женщина с ребенком. Ребенок был мертв. Она прижимала его к груди и непрерывно повторяла: “Боже милосердный, боженька наш всемогущий, верни мне моего мальчика, мою единственную радость, мое солнышко ясное. О господи, разве можно после этого жить?” Непроизвольно я тоже начал произносить молитву, которую постоянно шептала бабушка: “И еже еси на небеси, да святится имя твое…” А потом, придя в себя, уже на повороте к моей родной Балте, я дал клятву посвятить всю свою жизнь служению божьему и молитвам о спасении людей.
Вернувшись в свой родной город, я был призван в армию, и в войсках связи прошел всю войну, получив кое-какие отметины на своем теле.
Уже в конце войны, при победоносном наступлении нашей армии под Яссами имел место эпизод, который уместно вспомнить в числе событий, причастных к теме нашей с вами беседы. Отступающее немецко-румынское войсковое соединение закрепилось на холмистой части местности и за буграми разместило свои огневые точки. Наши передовые части приостановились на окраине населенного пункта.
Они ожидали подхода своего отставшего технического обеспечения, готовили технику и бойцов, чтобы на утро продолжить преследование противника. Таким образом, две противоборствующие стороны разделяло ровное поле, на котором выделялись три одиноких дерева у заброшенного колодца, где поили скот. Возле этих деревьев ночью наши саперы соорудили наблюдательную вышку. На эту вышку отправились я с полевым телефоном и катушкой кабеля и солдат с автоматом и гранатами для возможного отражения разведки противника.
На рассвете тревожное затишье разорвал гром артиллерийской подготовки с обеих сторон. И начался ад кромешный. Противник обрабатывал поле, где мы с напарником находились, квадратно-гнездовым способом. Снаряды и мины, свои и чужие, с диким воем проносились над нашими головами. Время остановилось. В какое-то мгновение раздался особенно сильный хлопок, наша вышка с треском накренилась, солдатик подскочил и безжизненный повис на перилах. От контузии я на время потерял сознание. Когда я пришел в себя, телефонная трубка с проводом болталась на ограждении, из нее извергалась страшная брань командира нашего направления и шум эфира. Когда я подал голос, командир радостно завопил:
-Костик, ты жив, бродяга! Браток, ну продержись еще немного, и эти гады побегут у меня как собаки! Дай мне координаты огневой точки левее линии колодца.
Пока мы разговаривали, ловя паузы между взрывами, перед моими глазами разворачивалась потрясающая картина. Противник с бешеной скоростью выводил технику и людей на рубеж контратаки в сторону моей вышки. А у меня за спиной наши войска расходились двумя ручьями влево и вправо, стремясь взять в обхват обезумевшего от артподготовки противника. В этот момент нервы мои не выдержали. Не отдавая себе отчета, гонимый одним животным инстинктом,
я спрыгнул с вышки и помчался в сторону своих.
Войсковая операция закончилась успешно разгромом и пленением врага. В общей суматохе боя никто не задался вопросом, где я был и откуда взялся? В числе других я был представлен к боевой награде “За отвагу”.
Но в последствиях этого боя было еще одно важное обстоятельство. Я еще больше уверовал в то, что Бог услышал мои молитвы, сопровождает меня на дорогах войны, и сберег мне жизнь уже во второй крайне критической ситуации. И до конца войны, проходя через города и веси повергнутой Европы, я тайком забегал в покинутые людьми храмы и церквушки, становился на колени и творил молитву богу-защитнику.
Вернувшись домой с первой волной демобилизации, я заявил родным о своем твердом решении идти учиться в духовную семинарию. Мама, учительница младших классов, сокрушалась и призывала меня осознать, какую тень я навлекаю на всю нашу семью. Отец отмалчивался. А младший брат скептически улыбался. Но я был непоколебим. Подал заявление в Одесскую духовную семинарию и сходу был принят. Очевидно, моя одержимость произвела сильное впечатление на приемную комиссию.
Так началось, можно сказать, триумфальное мое шествие по стезям  богословской науки. Семинарию я окончил с отличием. Затем последовали все существующие в рамках отечественной христианской церкви уровни обучения. Наконец, я стал доктором богословия. Движение по лестнице церковной иерархии было не стремительным, но неуклонным. Длительное время служил при Днепропетровском епархиальном управлении и, выполняя ответственные и деликатные поручения нашего главного иерарха, имел возможность наблюдать изнутри весь механизм церковной организации. Частые поездки в Московское епархиальное управление давали мне доступ в уникальные хранилища религиозной литературы и возможности знакомиться с историческими первоисточниками.
По мере накопления разносторонних знаний, с одной стороны, наблюдения далеких от святости поступков и суждений окружавших меня религиозных авторитетов, с другой, в душу закрадывались великие и крамольные сомнения. “Знание – сила”, – сказал мудрый англичанин, имея ввиду силу созидательную. Но, как я убедился, знание может нести огромную разрушительную силу. Когда вы вдруг узнаете, что ваш лучший друг способен на предательство, то это может вам стоить здоровья.
 Именитые учителя на всех ступенях моего образования твердили, что библейские тексты нельзя воспринимать буквально, но следует понимать как аллегории, дающие руководящие указания читателю и формирующие его мироощущение. Долгие годы я придерживался этой установки. Но проведенное мною непредвзятое сопоставление текстов древних греков и народов Междуречья, которые жили раньше времени написания библейских священных писаний, убедительно показывали, что авторы этих писаний пересказывали древние мифы, подчас не останавливаясь перед прямым плагиатом. В поисках истины я позволил себе дерзость перечитать труды французских мыслителей Вольтера и Лео Таксиля, которые очень остроумно критиковали священные тексты. В годы моего учения богословы называли их хулиганствующими богохульниками, читать их труды истинным христианам считалось греховным делом.
Богословы утверждают, что библию надиктовал Моисею “святой дух” (голубь), посредник Бога – творца. Обратимся к сотворению мира, как представляет его Библия. В главе 1-й Бытия записано следующее:
“И сказал бог: да будут светила на тверди небесной для освещения земли и отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов; и да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю. И стало так. И создал бог два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды; и поставил их бог на тверди небесной, чтобы светить на землю, и управлять днем и ночью, и отделять свет от тьмы. И увидел бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день четвертый”. 
Совершенно бесспорно, что отдающий себе отчет о фактическом состоянии дел во Вселенной творец не мог сообщать людям эту естественно – научную нелепость. С другой стороны, совершенно очевидно, что такую картину мироздания мог изобразить человек – автор писания, живший в эпоху, когда первобытные народы и их писатели, представляли себе небеса, как нечто массивное, твердое (твердь!), по ту сторону которого имеется громадный водоем, которому небо служит днищем.
Анализируя эту череду заблуждений и фантазий наших предшественников, мы не имеем морального права упрекать их в недомыслии. Мы должны только восхищаться игрой их воображения и упорством, с которым они шли к осознанию окружающего мира. Но воспринимать их заблуждения и фантазии за откровение господне было бы преступлением перед молодым поколением, как настоящим, так и будущим.
Давайте представим себе, что учащиеся средней школы, где преподают сегодня Закон Божий, воспримут всерьез все, что утверждает Библия и последующие ее толкователи. Куда пойдет общечеловеческое знание? Каких нравственных уродов мы получим, воспитывая молодое поколение на примерах “подвигов” духовных пастырей и царей Иудеи, которые по наущению божьему изуверскими способами калечили и уничтожали “до пятнадцатого колена” мужчин, женщин, детей и даже скотину тех, кто считался обидчиком или имел несчастье жить по соседству с “избранным богом” неуживчивым народом.
Библия говорит: “И сотворил бог человека по образу своему, сотворил его самцом и самкой по образу божьему”.
Если раньше мое сознание истинно верующего легко проскакивало по кочкам частных противоречий и благоглупостей писания во имя торжества великой божественной идеи, то теперь мой разум восставал на каждой сомнительной ступени, воспаленный сомнением в истинности и правдивости утверждений или пораженный беспардонностью продавца сомнительного товара.
Христианская религия представляет себе сына божьего в облике бородатого мужчины. Само божество Саваоф, Элохим, Иегова в писаниях фигурируют как субъекты мужского пола. Как же можно всерьез считать, что сотворенная богом женщина подобна “образу божьему”? Кстати, слово Элохим в переводе с древнееврейского означает “боги”. С другой стороны, библия утверждает, что в начале времен не было ничего, кроме одного – бога. “Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и дух божий носился над водою”. Спрашивается, почему же единственного на то время субъекта автор писания называет во множественном числе?
Ограниченное время нашей беседы не позволяет более подробно остановиться на тех исторических передержках, домыслах и вымыслах, которыми изобилуют писания. Но они есть. И немедленно обнаруживаются непредвзятыми исследователями.
Возьмем фантастическое повествование о всемирном потопе. Не будем строго судить автора в наивной вере в то, что в ковчег, построенный на суше Ноем, с размерами 300 на 50 на 30 локтей, могли уместиться “по паре” все гады и звери земные. Познакомимся с побудительными мотивами организатора этого  мероприятия по массовому истреблению людей:
“И раскаялся господь, что создал человека на земле, и воскорбел в сердце своем. И сказал господь: истреблю с лица земли человеков, которых я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо я раскаялся, что создал их”. Откуда такая безотчетная жестокость к творениям рук своих? И причем здесь скоты, гады и птицы небесные, которые ничем не согрешили и ни в чем не провинились? И какую в этом патологическом эпизоде можно узреть аллегорию?
Или вот совсем небольшой эпизод из благочестивой истории десяти казней египетских: “В полночь господь поразил всех первенцев в земле египетской, от первенца фараона, сидевшего на престоле своем, до первенца узника, находившегося в темнице, и все первородное из скота. И встал фараон ночью сам и все рабы его, и весь Египет; и сделался великий вопль во всей земле египетской” (Исход, гл.12)
Сплошной мрак и ужас!
И после этого кто-то возмущается злодеяниями человеконенавистника Гитлера! Ему было у кого поучиться. Хотя истины ради следует признать, что этот людоед скотину не обижал.
Обратимся к стихам Екклизиаста, сына Давидова. Приведу лишь отдельные выдержки:
“Суета сует – все суета. Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем… Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих, только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд!”
Вот так. Мрачновато! Все это можно воспринимать скорее как сумерки сознания дряхлеющего мозга.
Еще и еще раз перечитывая то, что еще недавно было высшим и непререкаемым идеалом моей деятельности и то, что я всем своим существом пытался внедрить в сознание других, я все больше осознавал трагичность и безысходность своего положения. И невозможность примирения совести проповедника с обнажившимся обманом и лицемерием.
Трагичность моего положения усугублялась атмосферой угодничества, лицемерия и двойных стандартов морали, которая царила вокруг нашего главного иерарха. Он был, несомненно, человеком неординарным. Представительный внешне, волевой, изощренный в словесности, неукротимый в достижении собственных целей он был слишком приземленным человеком, пасующим перед соблазнами жизни. Придя к управлению южной епархией, он окружил себя верно служившими ему беспринципными в духовном и мирском понимании людьми. Обложив региональные приходы непомерным оброком, он весьма вольно обращался с церковной кассой. Стало традицией проводить с узким кругом приближенных вечеринок, на которых пилось и елось зело обильно. Между собой мы называли их тайными вечерями.
Однажды такая вечеринка проходила во время сорокадневного великого поста. Стол ломился от мясных блюд, жареной птицы, добротного студня и любимого шефом коньяка армянского разлива. Все уже были хороши и, устав от суетных разговоров, притихли. Владыка расслабился в золоченом кресле и в хмельной задумчивости разглядывал игру света в наполненном хрустальном кубке. Воспользовавшись моментом, я подсел рядом и стал спрашивать, как же это, мол,  так, великий пост, а мы пируем? Он досадливо поморщился и назидательно произнес:
-Не томи душу, выпей и успокой сомнения. Всемилостивейший господь прощает нам небольшие прегрешения. Стоит только покаяться и истово помолиться.
Терзаясь своей наивностью, я отошел, и в большом смятении дождался конца этого богопротивного веселья.
Вскоре наш главный жрец отбыл в северную столицу на какое-то вселенское мероприятие. Оттуда он привез себе любовницу – красивую статную женщину с копной непокорных волос и веселыми вечно смеющимися глазами. Она поселилась в частном доме на набережной Днепра. Владея в совершенстве делопроизводством и способностями ладить с людьми, она быстро утвердилась в роли внештатного технического секретаря епархиального управления. По утрам шофер привозил владыку, а потом делал рейс за помощницей. Уезжая в дальние поездки или на отдых, владыка брал ее с собой. Так продолжалось больше года. И вдруг грянул гром. Вернувшись однажды из поездки по подвластным приходам, патриарх обнаружил, что в его квартире кто-то хорошо поработал. Исчезли дорогостоящая утварь, посуда, золотые вещи, и предмет гордости святого отца –  золотой крест.
Одновременно исчез и предмет обожания – наша обаятельная помощница. Владыка мужественно принял удар. Понимая всю пикантность ситуации, он не стал заявлять в милицию. А чтобы восполнить потери, стал постоянно увеличивать поборы с приходов.
Поздней осенью пятьдесят седьмого года мы предприняли инспекционную поездку  в связи с большой задолженностью приходов по взносам в епархиальную кассу. Кустовое собрание настоятелей проходило в запорожской церкви. Хозяин устроил обильный стол. Гости дружно провозглашали здравицы владыке, но твердо стояли на том, что выполнить завышенную подать в условиях широкой пропаганды атеизма они не в состоянии. Он же дипломатично внушал им, что надо постараться. Пытаясь отвлечь владыку от тяжелого разговора, я подсел ближе, и задал ему вопрос, который очень занимал меня в то время:
-Скажите, как вы расцениваете с точки зрения церкви запуск первого искусственного спутника земли?
Владыка, которого сегодня не брал хмель, раздраженно зыркнул в мою сторону:
-Суетная твоя душа! Запустили – значит, господу было угодно позволить им такую роскошь.
Это была последняя капля в переполненной чаше моих сомнений и исканий истины. Именно в этот момент я почувствовал решимость порвать с церковью окончательно и бесповоротно.
И вот я стою перед вами как человек, свободный от предубеждений и догм, и веду разговор, как равный с равными.
Дорогие друзья! Я хотел бы закончить нашу беседу текстом, которым заключил свою книгу “Забавная библия” Лео Таксиль: “Наша задача выполнена. Остается сказать лишь несколько слов, которые, быть может, удивят свободомыслящих читателей, но которые являются чистейшей правдой, установленной автором во время многолетнего личного наблюдения верующих людей: как бы ни бессмысленна была Библия, есть священники, и даже умные священники, которые вполне добросовестно считают ее верной, правдивой и подлинной, и разум которых никогда не был смущен ни одним самым фантастическим повествованием авторов, создавших “священное писание”. Эти необыкновенно наивные люди не только слепо верят, что кит проглотил Иону, но они поверили бы, что Иона проглотил кита, если бы только “священному голубю” взбрело на ум шепнуть такие слова кому-нибудь из пророков.
Таковы результаты многовекового внушения  и религиозного воспитания в беспрекословном преклонении перед “cловом божьим”! Так велика сила наивного легковерия, с которым многие люди принимают самые фантастические поучения религиозных авторитетов”.

Когда лектор закончил говорить, в зале установилась на короткое время гнетущая тишина, и затем раздались сдержанные, но очень дружные аплодисменты. Люди, услышавшие редкие откровения из уст самого героя повествования, были неподдельно потрясены независимо от согласия или несогласия с отдельными положениями доклада. Вопросов по существу выступления не было. Кто-то из зала выкрикнул:
-А чем вы сейчас занимаетесь?
-Я работаю в отделе электрооборудования проектного института. И пытаюсь заочно завершить свое инженерное образование в Институте связи.

В сопровождении организаторов встречи докладчик вышел во двор и занял свое место в легковом автомобиле. До выезда за пределы предприятия все молчали. Затем Валентина сказала:
-Еще раз спасибо Вам, Константин Петрович! За всю свою деятельность по организации лекций я не встречала такого потрясающего единения лектора и аудитории.
-Ну, что вы, что вы! – мягко произнес лектор. – Люди есть люди. Их воодушевляет все необычное. Меня только волнует, чтобы все не было понято превратно: вот, мол, человек поссорился с начальством и замахнулся на все святое. И еще я думаю вот о чем. Отрицание традиционно установившихся представлений, ниспровержение привычных авторитетов может спровоцировать волну нигилизма, отчуждение людей, ожесточение и очерствение их сердец. Упаси вас Бог от этой напасти!
Все смущенно заулыбались и замолчали.

 

љІ›