Моя правда

Когда-то было даже так, что я хотела умереть. Хотела, чтобы еще раз прикоснуться к любимому. Хотя, будем говорить правильно: к любимой. Но мне не удавалось. Как же я ненавидела все то, что удерживало меня в этом мире. Родители, знакомые, родные - ненавижу! Оттого и ругалась постоянно. И подушка была насквозь пропитана слезами. Потому что не было того, что помогло бы мне. Каково же это ненавидеть все что любишь? Это очень больно и жестоко. Потому что гораздо проще любить то, что ненавидишь. Любить вообще гораздо проще.
Сестра в очередной раз отмывает стенку от сметаны, которая чудом не попала моему ненавистному брату в голову. Брат прижимает меня к кровати, пытаясь успокоить ненавистные крики. Отец снимает замок, чтобы не запиралась в комнате. Мать отбивает себе руку, стуча ею об стенку, силясь мне что-то доказать. Все это было. В моей жизни или нет - не знаю. Но было очень горько. И не было места, где скрыться.

Мать повела к психологу. Я ничего не скрывала. Мне нечего скрывать. Боль - все, что было у меня. Боль, обида - жгли меня всю. Тогда врач спросила: хочешь в психушку? И я ответила: мне все равно. Потому что и вправду все равно. Никуда мне не деться от тоски.

Улыбчивая врач, прикрыв ладонью рот от мамы, спросила, были ли мысли о суициде. Были. Что скрывать? Хотят лечить: пусть попробуют. А я помогу. Не вылечат, может, хоть поймут, что отпустить меня нужно. Только, плохо, я не пойму.

И плеер забрали. И карандаши. А в десять лет, чем можно заниматься в больнице? С ручкой и пачкой кроссвордов - выбор один. Ну, еще второй выбор стоит в общей комнате, но включают его на час в день и все смотрят "супермена". Ну, какого супермена психам показывать? Скучающе отворачиваюсь.

Потом уводят в кабинет и говорят: пиши. И диктуют. А потом еще говорят: учиться здесь будешь. Это был диктант, ни ошибки, молодец. Первый раз хвалят. Не хвалила так учительница в ненавистной школе. Ненавистная учительница в ненавистной школе. Это они любимую забрали.

А вот еще было сижу, кроссворды решаю. Девушки подходят, спрашивают. Рассказываю. Про боль не говорю: им своей хватает. А потом две драться начинают. Одна за волосы хватает и кричит, отстань, а вторая плюется и отвечает: сгинь дура, че лезешь, дрянь! А я сижу и улыбаюсь. Это я тоже буду рассказывать. Мне скрывать нечего.

Пока шли на обследование, думала сбежать. Да только куда? И зачем? Чтобы потом рассказывать? Шли обратно, продумала план побега. Интересно было узнать, куда я побегу.

Вели по комнатам, рассказывали. Входим, и говорят: здесь каждое утро подмываются. В очередь, мыло в руки и подмывайся. Будешь отлынивать, будут за руку приводить. В другую приводят: а здесь раз в неделю мыться. Спрашиваю: сама? Говорят: нет. Самой нельзя. Небезопасно.

А потом сон. На неуютной койке в холодной комнате с двадцатью такими же. Одна спрашивает: ты за что здесь? Отдохнуть, отвечаю. Как это? Добровольно? Да, говорю, а что? И рассказала она, что родители ее сюда сдали и что не приходят больше, не навещают годами. Не нужна она им. И сестра на нас: тшш, спите. И мы замолчали. Не будешь повиноваться, вколют снотворного. Все это знали. Даже я в первый день.

А днем выпустили гулять. И пришли родители к девушке. И вторая плакала, потому что к ней не придут. Успокаивали ее. Видимо, не впервой. Вернулись грустные и супермена смотреть. Нету другой радости, хоть этой довольствуются.

Пришли родители. Заберите, говорю, меня отсюда. И плачу. Не хочу снотворного. И драк не хочу. И чтобы мыли меня незнакомые тетки своими незнакомыми руками. И чтобы не плакали другие оттого, что ко мне приходят, а к ним нет. И улыбались многие, смотря, как я плачу. И плакала девушка вновь, потому что она никому не нужна, и никто к ней не придет.

Поэтому посадили меня в машину, и попрощалась я с шестым отделением, запомнившемся мне за два дня на всю жизнь. И первый раз улыбалась за долгое время. Потому что, наконец, меня никто не удерживал. И мне не нужно было ненавидеть то, что меня удерживает.


***


А теперь я кто? Прошло много лет и мне по-прежнему кажется, что ничего не принесло мне шестое отделение. Только сейчас думаю: наверное, оно и вернуло меня к жизни. Но не вылечили. И то хорошо. Теперь говорю и улыбаюсь. Мне говорят: не улыбайся. Я молчу. Потом ухожу и плачу. Я ведь просто хотела рассказать. Улыбаясь, потому что скрывать мне нечего.