Маргарита и белая горячка

 
   МАРГАРИТА И БЕЛАЯ ГОРЯЧКА
   Маленькая повесть
   
   
   -1-
   
   
  'Я больше никогда не поеду в этот город. Мне там нечего делать. Там ждет меня только разочарование, тоска, переходящая в потребность выпить с последующим запоем.
   Я боюсь когда-нибудь сдохнуть от 'белки' или наложить на себя руки в тамошней бесприютной муниципальной гостинице.
   История эта началась очень давно, когда служил я в Советской Армии в войсках противовоздушной обороны. У нас в гарнизоне был самый серьезный ансамбль армейских дарований во всем густонаселенном женским одиноким контингентом районе.
   Гарнизон наш находился на одной из окраинных улиц не очень крупного города с десятком текстильных фабрик. А на них, как всем известно, трудятся везде 'незамужние ткачихи'.
   И во вторую и четвертую субботы каждого месяца в доме офицеров нашего гарнизона происходил 'вечер встреч', или 'конкурс молодых дарований', или 'молодежь нашего ткацкого края - защитникам Отечества'. Названия разные, а суть одна - танцы и знакомства. Женщин из города пускали без ограничения и пропуска.
  Дам было много. Солдатушек и неженатых молодых офицеров - тоже. Весело и достаточно бескровно проходили мероприятия.
   Я, рядовой Засулич Константин, родом из Воронежа, прибыл в гарнизон после учебки в городе Энгельс, это через Волгу напротив Саратова. Играл я на бас-гитаре еще в школе, потом в техникуме, в учебке было не до игр и забав, а здесь меня быстро к делу приспособили - как раз предыдущий басист дембельнулся за два дня до моего приезда.
  Мы прибыли в этот город 6 ноября. Шел липкий и гадкий ранний в этом году снег.
  Перед гарнизонным КПП нас, четверых солдат из энегельсовской учебки, направленных сюда, встретил прапорщик, годами почти нам ровестник и спросил, сплевывая липкие снежинки:
  - Бойцы, а среди вас никто на бас-гитаре не играет?
  - Я играю, - отозвался я.
  - А как фамилия?
  - Рядовой Засулич, товарищ прапорщик!
  - Запомнил. Девятого я дежурным заступаю, подойдешь, разговор будет, спросишь прапорщика Коршунова.
  - Есть! - почему-то радостно крикнул я.
   
  Попали мы, что и говорить - с корабля на бал. После ужина приказал нам дежурный по роте, что бы все четверо мы новоприбывших, благо все в парадной форме, ( ехали через Москву), шли в дом офицеров, благо вечер и пока делать нечего. А это в двадцати метрах от казармы. Там как раз вечер встречи с трудящейся молодежью города.
   Мы обалдели. После полугода учебной части, где все подчинено одному: вышибанию из гражданского парня дури и превращения его в солдата, где женщин видели только в виде продавщицы солдатского кафе - поразил зал офицерского собрания с несколькими -сотнями девиц и молодых женщин. Дело происходило в конце 70-х годов прошлого века, в провинциальной моде были юбки-макси или брючные костюмы с брюками-клеш, но на бедрах вобтяжку. Словом, впечатлений - море.
   Мы, четверо салаг, простояли у стеночки практически весь вечер. Но дело не в том. Там я впервые увидел Маргариту. Тогда я не знал, что она - Маргарита, какую роль сыграет в моей жизни и не знал, как любой молодой парень 20 лет, что лучше 'переесть, чем недоспать'.
  Спать, кстати, в тот вечер нам пришлось мало. В три часа ночи сыграли учебную тревогу. Мы, как не внесенные в боевое расписание и числящиеся еще просто прикомандированными, торчали одетыми, но без оружия, на плацу под мокрым пронизывающим ледяным ветром ноября 1978 года.
   
   -2-
   
  Через два месяца я занимался вовсю тремя вещами: ходил через день в наряд или караул, изучал матчасть радиопеленгаторного центра и трижды в неделю, между нарядами, репетировал в гарнизонном ансамбле, в роли бас-гитариста.
   Местные деды и шнурки , то есть солдаты старших призывов, угнетали, однако в меру.
  Тем более, что я был 'артист', то есть человек, причисленный к элите местного общества.
  С Маргаритой меня познакомила ангина, точнее, осложнение после ангины. Почти десять дней мне пришлось отлежать в гарнизонном госпитале. По выписке я возвращался в часть, это нужно было пересечь город по диагонали, через центр. И на вокзальной площади, где был переговорный междугородный пункт, решил я позвонить в Воронеж, родителям, точнее - на работу отцу. Он был заведующим отделением реанимации в городской больнице. Кабинет у него был отдельный и с телефоном. На переговорном пункте следовало в те времена сначала сделать заказ, оплатить нужное время и потом ждать вызова. Так вот телефонистка, которая принимала заказы, и была Маргарита. У нее заканчивалась смена, я как раз закончили разговор с отцом и мы вместе выходили на улицу. Я человек не очень стеснительный и девушку, которая мне глянулась, разговорил без труда.
  Часа два ходили мы кругами вокруг центральной площади. Я, как положено, нес несусветную чепуху и ересь, она смеялась и была очень-очень мила. Лет ей было 19 и жила она с родителями совсем недалеко от своей работы. Провожать меня никто не позволил и мы расстались, просто попрощавшись. На две недели.
   Гоняли нас, молодых нещадно. Прапорщик Жгун по кличке Жбан, наш взводный командир, любимой поговоркой которого была: 'Взял шинель - поставь на место', помимо плановой учебы любил устраивать нам всякие ночные взводные проверки, которые в большей степени нервировали, чем обучали. В одну из таких проверок в моей тумбочке обнаружили тетрадь со скабрезными стихами и рисунками. Принадлежала она казаху Алмазу Байрамову. Был у нас такой озабоченный воин. Он очень охоч был до женского полу. Как потом выяснилось - всего лишь на словах. И про эту тетрадку знала практически вся рота, про то кто хозяин - тоже. Но нашел ее Жбан у меня и за это лишили меня права на увольнение в ближайшее воскресенье. На которое был запланирован визит к Маргарите.
   Поэтому встретились мы только через две недели на танцах. Я играл и переговорить нам удалось только в перерыве, минут десять. Но судьбе было угодно сделать так, что эти десять минут стали решающими.
   Обычный был разговор. Как и какие слова произносят в таких случаях - общеизвестно.
   Я сказал, что люблю ее. Что полюбил практически с первого взгляда и так далее и тому подобное. Она же не сказала почти ни слова. Только смотрела на меня таким взглядом, который я помню до сих пор. Смотрела, будто вбирала в себя всю мою душу.
  Началась вторая половина концерта, мне игралось в этот раз так, как никогда до этого вечера. После окончания я ее не нашел - она уже ушла. Ушла, не простившись и не сказав практически ни одного слова.
   Я не спал в ту ночь. Несколько раз ходил в туалет и курил вместе с дежурными и 'нарядчиками', то есть теми, кто отрабатывал наряд вне очереди.
   За окном казармы зияла ослепительная дыра луны. Морозные звезды лохматились и нависали совсем низко над плацем и над крышами. Хотелось выть и смеяться одновременно. Состояние истерического возбуждения вперемешку с тоской.
   После того разговора она не приходила месяца три. Я извелся весь, передумал все что угодно, спасало от самохода только совпадение, что меня, как сдавшего экзамен по специальности, поставили на боевое дежурство и что один из моих сменщиков с серьезным заболеванием сначала попал в госпиталь, а потом был комиссован. Замены мне не оказалось и дежурить пришлось ежесуточно. То есть по принципу 'ночь-через-ночь'.
   А еще через несколько недель вызвал меня к себе главный инженер части и объявил, что ввиду полного недостатка комплекта в аккумуляторщиках, рядовой Засулич приказом переводится на должность оператора аккумуляторной станции.
   Вопросов у меня не было, да и в армии это не принято - приказ обсуждать.
  И стал я специалистом другого профиля. Опять - судьба.
  Дело в том, что аккумуляторная станция находилась особняком от всех технических зданий - практически за пределами городка. Это было здание с двумя подсобными помещениями метрах в пятидесяти от основного блока технических строений. Вокруг него была только огороженная деревянным забором охраняемая зона и грибок поста охранения. Впоследствии очень скоро я понял, какое счастье мне привалило. Ничуть не меньшее, чем свинарям.
  Надо отметить, что 'свинарь' в мое время в армии был человек элитный и подвергался зависти всех срочников. Жили свинари около свинарников, то есть особняком. Очень часто подсобные хозяйства вообще находились очень далеко от воинских частей, на далеком отшибе. И свобода у свинаря была практически полной. Если в свинари попадал человек неглупый, а таких я , во всяком случае, за все два года, не встречал, то служба у свинаря шла припеваючи - и свобода и выпивка и жрачка и девочки - курорт!
   Так я стал аккумуляторщиком.
   
   -3-
   
   
   
   В первый раз она пришла ко мне на дежурство в аккумуляторную в середине июня.
  К тому времени я уже был приличным человеком согласно воинской иерархии, то есть отслужившим уже год шнурком, а не салагой и не молодым. Что давало серьезные преимущества в жизни.
  Можно было молодого заставить пришить воротничок, почистить сапоги и выстирать обмундирование. Ну и еще кое-какие приятные мелочи.
   Маргарита оказалась отчаянной девушкой. К тому времени мы встречались уже неоднократно, целовались-миловались по подворотням да скверам, но не более того.
  А теплым июньским поздним вечером вдруг постучали ко мне в окно дежурки. Я выглянул - и обомлел. Там Маргарита стояла в черном платье, с приличной такой сумкой в руке. Вышел во двор - как попала сюда, спрашиваю. А она мне - местная, чай! Дырки в заборах все давно знаем. Часовой с другой стороны под своим грибком кемарит, да и что - в девушку стрелять будет, что ли!
   И началась сладкая жизнь у Кости Засулича! Обойдусь без подробностей. Стала мне Маргарита настоящей женой. И продолжалось так ни много ни мало - а до самого моего дембеля.
   Я был познакомлен с ее семьей уже в качестве официального жениха. Братья Маргариты - Андрей и Сергей, один на десять, а другой на шесть лет старше меня жили в других городах и в конце концов им я тоже был представлен.
   Свадьбу решили отпраздновать осенью, через полгода после моего дембеля, как решу вопросы домашние. Ибо жить было решено в этом родном городе Маргариты.
   Однако мы - предполагаем, а судьба - располагает.
   По приезде домой я сообщать родителям о скорой свадьбе не спешил, зная бурный характер матери. А буквально через месяц школьный друг мой Паша Завьялов как-то за бутылкой портвейна говорит, может, учиться дальше пойти:
   После третьей, но уже не портвейна, а водки, решили - пойдем. И - пошли. А чтобы все было честь-по чести, решили учиться ехать в Москву.
  Родители наши обрадовались очень. И через дней десять, собравши пожитки и документы, прибыли мы в столицу и подали документы в МЭИ на подготовительный и впоследствии - на вечерний факультет. Куда и поступили гладенько так - демобилизованные воины да и не дураки-парни.
   После поступления сразу на следующий день поехал я к Маргарите в их город - благо всего-ничего пять часов езды.
   Мое поступление было принято на 'ура' и предложение высказала мать Маргариты - погодите, ребята годик - Костя первый курс закончит, работу подберет интересную, может быть с жильем уладится, и вообще передумаете здесь жить, а в столицу уедете, это ж совсем другой мир, а к нам сюда, вроде как на отдых приезжать станете, там и поглядите.
  Маргарита все спокойно восприняла, я больше ее дергался, так она и меня успокаивать стала, что так лучше будет и прочее:
   Расстались как обычно - ненадолго.
   
   -4-
   
   Последний рабочий день в этом году. Я - лаборант на кафедре энергетического машиностроения московского энергетического института. Студент вечернего обучения одновременно на этой же кафедре. Коллектив почти весь за праздничным столом , народ ученые как выясняется, такой же как и весь советский народ, когда выпьет - шумный, говорливый и разный.
   Играет магнитофон. Танцует профессор с лаборанточкой. Забавная картина - разницы в годах - лет сорок, а кто душой моложе - угадай!
   Дым коромыслом! Уж одиннадцатый час вечера, пора собираться. Выходим - снег, мороз, зима, Москва. Народу много - веселые в основном, как и мы, поддатые. С наступающим поздравляют нас, а мы - прохожих тоже. У меня утром - поезд к моей Маргарите!
   Спускаемся с Васей, он аспирант на нашей кафедре, в метро. Прощаемся. Нам в разные концы, мне - в центр, на Новослободскую, а ему - в Теплый стан.
   Мы с Пашей снимаем комнату в коммунальной квартире в двадцати шагах от метро в старом, красного кирпича, доме. Там в пятнадцати комнатах живет тьма народу, причем половина таких как мы - съемщиков. Кто легально, кто - не очень, под видом родственников. У нас даже две фиктивные семьи имеются. А самое смешное, что фиктивщики живут в соседних комнатах, но каждый со своим реальным супругом, с которым по паспорту - в разводе состоит.
   В квартире тоже дым коромыслом! Москвичи народ гостеприимный и веселый в своей массе. Гульба идет по случаю приезда какого-то парня из Ленинграда к сестре одного из жильцов нашей коммуналки. Дима-физик здоровенный очкастый мужик лет 30 с небольшим живет здесь с женой и сыном . Живут последние дни, так как после новогодних праздников развод у них состоится и Дима уезжает куда-то на Урал на военный завод. Жена Галина и сын их Валерка, пребывают в пессимизме, а папа-Дима пьян то ли от водки, то ли от скорой свободы. Его сестра, красивая брюнетка Саша, в длинной, до пят, цветастой цыганской юбке, пьет водку со своим ленинградским женихом Васей. Вася уже изрядно кривой и поет песни под гитару уже не очень приличные.
   Вообще-то песен таких я не слышал. Ленинградские с вывертами и с гонором. У нас в роте было их человек пять. Мало с кем дружили, все больше между собой гужевались. Тоже мне 'дети революции'!
   Сашка к нему не очень-то относится, подкалывает постоянно, небрежение даже показывает. Но брату ее этот Вася очень по душе - оба физики, друг друга очень понимают, сразу видно что одного поля ягоды.
   Прохожу мимо их комнаты - Дима меня зовет - заходи, Костя, гостем будешь, у нас и вина и водки и закуски - еще на пятерых. Захожу, их там восьмеро, Сашка с подругой с Беллой, я их уже видел раз. Наливают водки всем , меня с Беллкой уже официально знакомят, выпили. Белла пьет лихо, по-мужски с присловьями да приговорами:
   - Легкость пития достигается упражнением, господин питерский гость! - это она Василия подкалывает, когда тот поперхнулся водкой - не в то горло пошла.
   - Господа, здоровье командира дивизиона! - когда решили выпить за Галину, уже почти бывшую жену хозяина.
   - Кому чару пить, кому здраву быть, - это уже за меня она тост поднимает.
   Потом танцевать вздумали на кухне. Когда та освободилась - прочие жильцы спать легли. Кухня у них на отшибе от жилых комнат - за двумя поворотами - сортир за одним и ванная за другим, после - и кухня. Далеко вроде бы, а вот для таких мероприятий - чудесно, да и чад кухонный до комнат не добирается.
  Беллка девушка разведенная, бездетная. Из семьи какого-то большого начальника родом.
  Папа то ли министр, то ли заместитель министра. Красива, говорлива, умна, пьяна и - стерва. Гремучая смесь, вроде динамита. И вот беда-то какая приключилась - глаз она на меня кладет. Я пьяный уже всерьез, чик-чирик, да чики-брик!
  Танцевали-веселились. Потом уже мы с нею целовались откровенно, да и взасос при народе. Я плохо соображал, да и она не лучше. Из кухни пошли в комнату Димы-хозяина, сын уже спал . Там познакомились еще ближе, хотя и не полностью.
   В третьем часу ночи решили всем коллективом пойти гулять. Смеялись, снежками друг-друга кормили, кричали-пели. Пить, правда, было сначала нечего, но поймали таксиста мимоезжего - разжились литром водки - пили ледяную, снежком закусывали!
   На Трубной площади нас милиция хотела арестовать, но передумали менты, отпустили. После этого, смутно помню события, стали прощаться. Беллка говорит-кричит, думает, что шепчет, а на всю площать слышно:
  - Пойдем ко мне, тут рядом, на Фадеева. Посмотришь, как живу, кофейком угощу.
  - Мне утром на поезд. К невесте надо, к Маргарите,- отвечаю.
  - Так ты - мастер! - смеется громко Белла.
  - Лаборант я, а через два года инженером могут сделать, когда третий курс закончу.- пытаюсь объяснить Белле ее заблуждения.
  - Ты не лаборант, ты дурак - уши холодные! Пойдем!
  Приподнять голову с подушки я смог только уж в третьем часу 31-го декабря. Поезд, конечно, меня не ждал, зато Белла-хозяйка очень ждала моего пробужденья.
   Поправила, утешила. По полной программе.
  К Маргарите я попал только через неделю, в выходной, да и то на полдня. Соврал, что ангина была. В первый раз врать трудно, а потом-то - проще.
  Она виду не подала. Радовалась мне и впечатление у меня создалось, что откровенному моему вранью поверила. Мне сразу легче стало. Проводила потом меня она, все честь- по чести, на поезд, рукавичкой зеленой с белыми узорами помахала - и поезд убыл в столицу.
   С Беллой Владимировной мы встречались уже регулярно, а потом - ежедневно, я частенько у нее ночевать оставался. А в мае месяце, после первомайского гуляния, после очень обильного возлияния по случаю дня международной солидарности трудящихся, моет она посуду после ухода гостей и говорит таковы слова:
  - Костя, есть деловое предложение - переезжай-ка ты ко мне. Чего уж там-то! Намного удобнее обоим нам вместе жить. Насчет твоей невесты - дело святое. Я тебя к обручению склонять не буду - я женщина с пониманием, с образованием и не дура. Тем более, скажу тебе по секрету, детей у меня быть не может, аборт был первый очень неудачный. Поэтому - никаких проблем, живи, Константин и радуйся. Надумаешь уходить - собирай часы-трусы и убывай. Держать не буду. Думай, Костик, думай!
  Я подумал и предложение принял.
   
   -5-
   
   Июнь был холодный. Диво-дивное случилось в том году - снег 17 июня шел в городе Москве. Аномалия природная. Пролежал этот снег меньше получаса, оставил после себя мокрое место и море разговоров. В транспорте, в учреждениях, в компаниях было только и разговоров про такое чудо неприятного свойства. Всем вдруг захотелось к морю, к солнцу, организмы отогреть.
   Белла Владимировна раз утром в субботу и говорит мне:
  - Костя, а ты в Ялте был?
  - Не доводилось,- отвечаю.
  - Хочешь, поедем? У тебя же отпуск в июле, ты говорил днями.
  - Ну да, с первого числа, с первого июля. Уже и отпускные скоро дадут. Но только я:
  - Да знаю. Никуда только твоя зазноба не денется. Тем более, она же осенью в медицинский поступать решила, ты говорил.
  - Да, в Ленинграде в Первый медицинский документы подала. Скоро на экзамены поедет.
  - Ну вот видишь, она спокойно будет сдавать экзамены, а ты - отдыхаешь месяц в Ялте, потом приезжаешь, красивый, загорелый - и к ней, поздравлять! Представляешь, как она обрадуется!
  - А билеты, а жить где в Ялте?
  - Ха! Парень с полонины! Да ты, похоже, напрочь забыл, кто у меня отец? Позвоню и все будет в порядке - говорит она и кольца дымом сигаретным очень красиво создает.
  - Ну что, звонить Владимиру Георгиевичу, или как?
  - Звони!
   
   Море я увидел из окна троллейбуса, что из Симферополя вез нас в Ялту. Серая стена поднялась к небу как-то неожиданно и призрачно высилась вертикальной штриховкой.
  Сквозь зелень деревьев, мелькавших за окном, море казалось несуществующим, производным от туманов, серой дымки и туч.
   В Ялте у нас была путевка в дом отдыха с таким же названием: 'Ялта'. Двухэтажное здание в самом центре города прямо на набережной. Постройка начала двадцатого века.
  Комната нам досталась лихая. С чего, собственно и началась ялтинская 'описуха'.
   В нашей комнате на восемь человек по обоюдному можно сказать, согласию, было поселено четыре пары. Две пары были молодожены, одни из Волгограда, вторые из Ленинграда. Одна пара, с Западной Украины, из города Львов - уже со стажем, с беременной вторым ребенком женой. И мы с Беллой.
   Получилась такая засада из-за аварийного состояния части этого дома отдыха. То есть путевки были проданы, а комнаты - не подготовлены. Выбор, словом, маленький - или рулить в частный сектор, а путевку возвращать по месту получения. При этом получишь ли назад деньги - вопрос. Или - вот так - по шесть-восемь человек в комнате.
   Мы выпендриваться не стали - согласились, тем более что путевки были халавные, бесплатные достал Большой папа.
   Жить начали с коллективной большой попойки. Напилась даже беременная Василиса, муж пытался ее урезонить, но инженер-конструктор КБ Львовского автобусного завода так доступно объяснила, в каком направлении пойдет муж, если будет ей перечить, что Коля затих и напился первым.
  Гуляли до утра. Много раз бегали в погребок за углом, на набережной. Там нелегально или легально - науке это неизвестно, продавали крымский портвейн, мадеру и разнообразные именные вина. Утром, часов в пять, совершенно пьяные, пошли встречать восход и купаться. Начинался шторм. Но всем море было кому по колено, кому - повыше. Купаться постановили голышом. Беременная Василиса решила не отставать и живот шестого месяца победно заколыхался на волне, озаряемой восходящим солнцем.
  Не знаю, кто в результате родился у этих супругов, но если парень, то ему на роду быть моряком-пьяницей.
   Отдыхали в городе Ялте восхитительно. Описуха, как я уже говорил, начиналась ночью, когда все четверо пар занимались любовью. Больше всех поначалу стеснялась парочка молодоженов из Ленинграда Саша и Маша. Она, пухленькая блондинка с породистым лицом фландрской дворянки и он, аспирант корабельного института, вечно таскавший с собой толстую общую тетрадь в зеленой обложке и заносящий туда свои мудрые заметы.
  Первые несколько ночей их настолько не было слышно, что Белла Владимировна решила, что это скоро пройдет. А потом, когда не прошло, любопытство ее пересилило и она справилась у Саши, отчего и почему. Сашенька густо покраснела, гуще вишни и - ничего не сказала. Но по косвенным признаком, у них все было нормально, видимо, присущая всем питомцам града Петрова, он же 'колыбель революции', тяга к конспирации, предопределила неслышимость стороннему уху их любовных утех.
   Ну а все остальные не таились, особенно после выпивки. А поскольку выпивали ежевечерне и ежедневно, то с наступлением темноты 'пошла писать губерния'.
  Впечатления от того ялтинского лета незабываемы в части семейного секса в комнате на восемь персон.
   'Марин, а Марин, давай!' - начиналось из 'волгоградского' угла.
  'Отстать, мне сегодня нельзя' - раздавалось в ответ. Минут пять оттуда было тихо.
  Но потом, видимо, молодой муж забывал об афронте и опять: 'Марин, а Марин!'
  'Да тихо ты. Сколько раз говорить одно и тоже - завтра!' 'Ну, может сегодня, Марин, а?'
  Угол львовский был, как я и говорил, беременен вторым ребенком, поэтому там к делу переходили без лишних слов - сразу начиналась возня со всем сопутствующим музыкальным сопровождением.
   Белла Владимировна, надо сказать, любовью занималась всегда громко, можно сказать, громогласно. И здесь, в коллективе, ей нравилось проявлять свои таланты особенно характерно. Меня это вначале очень угнетало, что вызывало особое ее неудовольствие, переходившее в гнев. Но через неделю я попривык. Окружающим Беллины фишки были не противны, а скорее интересны. Когда Белла Владимировна входила в раж, в некоторых углах восхищенно затихали.
   Арбузным был тот июль, пьяным, штормовым и веселым. По рукам ходил роман Валентина Пикуля о Распутине. В книжках бежевого цвета журнала 'Наш современник'. Передовые и интеллигентные люди обсуждали книгу - тема была новой для советского человека той поры. 'Вся земля теплом согрета. И по ней я бегу босиком.' - супершлягер того июля. Второй хит сезона - песня в исполнении Михаила Боярского 'Пора-пора-порадуемся на своем веку!'. Ялта. Теплоход 'Грузия'. Крымский портвейн. Штормовое море. Первый отдых взрослой моей жизни.
  Тем летом, к концу отдыха, я заметил за собою появление одной черты своего организма, которой раньше не было - я перестал замечать ту грань опьянения, за которой невозможен самоконтроль.
   Упражнения, которыми мы с Беллой Владимировной подвергали свои тела практически ежедневно, начиная с новогодних праздников, причем крепкими напитками, в виде водки и коньяка, начали давать знать о себе.
   Белла в этом смысле меня опередила много раньше, но по молодости лет я совершенно не придал тому значения.
   А теперь наступала и моя очередь. Впервые я осознал серьезность 'звоночка', когда пришел в себя в море в совершенной тьме. Только вдалеке, как мне показалось, у самого горизонта, светились огни, да еще звезды в небе, да еще вода вспыхивала искрами при каждом моем движении. Плаваю я хорошо. Но тут испугался, тем более что понимал свое состояние совершенно пьяного человека. И открытое, как мне показалось, море привело меня в чувство и просто испугало. Берег на самом деле был не очень недосягаем - метров триста, не более. Я доплыл довольно легко. Но пьяная публика смогла что-то вразумительное объяснить только наутро. На спор, за бутылку портвейна, я согласился продержаться в воде не меньше часа - и уплыл. И пропал. Скорее всего, что спохватились бы меня всерьез только наутро, когда в себя пришли.
   Но вывезла меня кривая. А может мой ангел-хранитель не дремал и я выплыл.
   
   -6-
   
   С Маргаритой тем летом встретились мы в Ленинграде. Я приехал туда после Ялты - загорелый, свежий как морковка, веселый и боевой. Приехал, между прочим, не один, а с Беллой. Был август, Маргариту зачислили в медицинский институт. Мы гуляли с нею в красивом парке вдоль речки со смешным названием Карповка. Маргарита уже успела здесь кое в чем разобраться и показала дом писателей, вычурный такой дом, рядом с ее институтом. Потом повезла меня на Фонтанку, показывать дом Анны Ахматовой, к вечеру мы вернулись к ней в общежитие на Петроградской стороне, я забрал свой портфель и попрощался с ней около метро, где Дом Мод. На вокзал я ее не пустил под предлогом позднего времени - ну не мог же я допустить, чтобы моя невеста увидела мою сожительницу. Нехорошо это. О свадьбе речи уже не шло - учиться было надобно.
   В конце декабря пришла телеграмма из Воронежа. Отец сообщал, что мать серьезно больна и необходим мой приезд.
   С матерью у нас отношения непростые с тех самых пор, как я себя помню.
  Точно совершенно знаю, что она меня любила. Причем - очень. Да еще я единственный в семье ребенок. Но характер у мамы - железобетонный. Она совершенно уверена в том, что ее ребенок должен быть во всем похож на нее: вкусами, привязанностями, чертами характера, понятиями о жизни. И еще одна черта у нее неискоренимая и непробиваемая для логики - непоколебимое разграничение людей на хороших и плохих. Она если кого-то невзлюбила - это навсегда. Не на долгие года, а на всю жизнь. Причем все в семье должны ненавидеть этого индивидуума. И упаси бог сказать что-либо положительное в адрес врага - сотрет в порошок. Морально, разумеется. Уж что-что, а морально уничтожать она умеет великолепно. К моим отношениям с Маргаритой она относилась просто враждебно - девочка-недоучка хочет срочно выскочить замуж.
   Мама никогда не видела Маргариту воочию, а только на фотографии. И по телефону всего несколько фраз - и все. Но мнение о ней сложилось у мамы просто чугунно-отрицательное. И это окончательно и бесповоротно. Мама человек очень просвещенный и воспитанный - литература, музыка, живопись для нее - сферы свойские. Плюс ко всему она совершенно свободно говорит и читает по-немецки. Дед и бабка, которых я не застал в живых, были еще более светскими людьми, а дед - какой-то энциклопедист просто-напросто: девять языков знал, учил чуть-ли не академика какого-то нынешнего, вообще черт те что и сбоку бантик. Бабка-смолянка. То есть дореволюционной выпечки выпускница Смольного института благородных девиц. Но в семье о них разговоры велись как-то смутно и глухо. Я узнавал о предках в основном по случайно найденным альбомам и нескольким письмам.
   Потом, через много лет тайна разрешилась очень просто и банально для советской эпохи - дед и бабка были репрессированы сразу после войны. Подробностей я не знаю. Дед был евреем и попал в последнюю сталинскую чистку. А вот бабка из обрусевших двести лет назад датчан каким боком была при чем - никогда, видимо, не узнаю уже.
   Отец мой человек далеко не мягкий характером, все же матерью подавлялся. Оттягивался он от тенет и оков непростого своего супружества двумя способами: работой и водкой. Нельзя сказать, что запойный он человек, или еще, но работал как вол, врач и администратор он талантливый, карьеру определенную сделал. На пенсию в конце концов ушел с должности руководителя районного здравоохранения.
   У мамы обнаружили онкологию. Причем как минимум, была вторая стадия. Она знала об этом и, когда я пришел в больницу, поцеловав меня и расспросив о делах, сразу перешла к вопросу моего жизненного устройства - что я думаю и когда на этот предмет.
   Я ответил, что года два еще не собираюсь обзаводиться семьей. А мама вдруг обрадовано и говорит, что днями ее выпишут и все хорошо у нас будет - безо всякого перехода заплакала. Так, как я и не видел за всю жизнь. Страно мне ее вдруг жалко стало - просто до спазмов сердца.
  На следующий день ее отпустили из больницы - у нее день рождения был. Много народу собралось, друзья ее, подруги по учебе, коллеги по работе. Все поздравляли бодро, веселились приторно и притворно - всем казалось, что это проводины-прощание.
  Вышло впоследствии далеко не так. И в тот праздник, который и праздником-то не назовешь, когда уже гости расходиться стали и ночь начиналась, подозвала мама меня и говорит:
  - Знаешь, Костюшка, я ведь знаю не только про Маргариту, я и про Беллу знаю все. Откуда - не скажу. Но вот что, сынуля, дело твое, конечно, но жениться ни на одной ни на второй я тебе не советую. По поводу Беллы - все просто, бездетная она. А насчет Маргариты - не пара она тебе. И все тут. Есть в Москве у меня бывшие однокурсники мои - Федор Григорьевич и Елена Павловна Каширины. И есть у них младшая дочь - Тамара. Вот фотография ее.
   Жить мне, Костя, похоже осталось немного. Ругались мы с тобою предостаточно, команд поэтому я тебе давать не буду, да и ты взрослый уже. Одна будет просьба - встреться с Кашириными, передай от меня привет, письмо вот это. И обрати внимание на Тамару. Ты уже мужчина с определенным опытом общения с женщинами - если не понравится или отвращение тем более вызовет - так тому и быть. Но если понравится тебе Томочка - я умру спокойно. Все. На эту тему больше ни слова не будет.
   Помоги мне скатерти убрать. И посуду с отцом мойте аккуратно, особенно бабкины чашки - они кузнецовские и нынче таких нет.
   А я устала ужасно:
  Утром мы с отцом отвезли маму обратно в больницу. Лечащий врач подробно объяснил ситуацию - после терапии и операции будет видно, есть ли будущее у Елены Иосифовны или - нет.
   Вечером с отцом мы сидели на кухне вдвоем, пили водку. Потом - спирт. И сказали друг другу столько, сколько за всю предыдущую жизнь не сказано было нами.
  А с другой стороны - о чем было говорить мальчишке со взрослым отцом, у которого на уме работа, работа и карьера. В понимании провинциального врача, способного, волевого, не очень-то счастливого в браке.
   Родителей своих мы узнаем как-то вдруг, во дни лихого горя или когда их уже нет. А остаются их вещи, такие знакомые и вдруг - чужие, когда они очутились без хозяев. По письмам, рецептам, телефонным счетам, каким-то справкам из учреждений, про которые мы слышали, конечно, из домашних разговоров. Но это тогда было не наше - пролетало мимо ушей и сердца не задевало. А когда мы остались без них, без родителей и стали первыми в очереди за смертью - вот тогда и открываем мы своих родителей как неизвестную планету или угасшую звезду.
   К Кашириным я съездил почти сразу после возвращения в Москву. Жили они в Теплом Стане в четырехкомнатной малогабаритной квартире типового дома. Уже выпал снег, черные дыры от следов и колес наполнялись водой моментально, хлюпало и скользило по всей Москве московское народонаселение. Хлюпало носами - ходил грипп.
   Федор Григорьевич в фартуке и галстуке в горошек выглядел забавно. Бодрячок-мужичок, с жидкими темными волосами, зачесанными через плешь слева до правого уха, с папироской, глаза хитрющие. Елена Павловна - выше мужа на полголовы, дама строгая, осанка как у старшины строевой части, на каблуках, производила впечатление ледяной королевы. Но первое впечатление оказалось в данном случае обманчивым. Семья Кашириных была дружной, со своими, конечно, погремушками в домушке, однако против моей семьи выглядела очень контрастно и в лучшую, к сожалению, сторону.
   Тамара появилась через полчаса после моего прихода. Невысокого роста стройная крепкая девушка, очень открытое лицо. Коса светлая ниже пояса, улыбчивая, впоследствии - просто смешливая и непритворно жизнерадостная. Оптимистка-активистка по определению. За те полдня, что я пробыл в этой семье, чувство зависти к их домашнему укладу и семейному счастью не покидало меня. Тамара чем только не занималась: помимо того, что она была студенткой МГУ факультета восточных языков, она посещала семинар при Третьяковке, играла в студенческом театре, была старостой группы и кандидатом в мастера спорта по плаванью.
   По-первости я не поверил в такое смешение занятий, поскольку успевать делать такое количество дел было просто невозможно с моей точки зрения. Но это был факт.
   Когда мы прощались, она предложила пойти с нею в театр Сатиры 'на Миронова с Папановым' в ближайшую субботу. В профкоме университета, где она тоже работала, была возможность получить билеты. Я согласился.
   
   -7-
   
   С этого посещения театра начался отсчет нового периода моей жизни, который продлился так долго, что 'столько не живут'.
   Мысль о женитьбе на Тамаре возникла у меня месяца через два после нашего знакомства.
   Предложение я сделал ей в феврале. Заявление мы подали в марте. Регистрация и свадьба были запланированы на конец июня.
   Мама моя была на седьмом небе от счастья. Операция прошла удачно и хотя до выписки и амбулаторного надзора ей было еще далеко, мое решение подействовало на нее фантастически благотворно.
   Белла Владимировна очень воодушевленно встретила сообщение о моем бракосочетании, так как была 'под газом'. Мы с нею и с присутствующей компанией отметили это событие так душевно, что пришлось опохмеляться два дня подряд. Благо новость совпала с четырехдневным праздником международной солидарности трудящихся. Правда когда дурь подвыветрилась и похмельный мандраж вступили в свои права, она сначала всплакнула, а потом долго находилась на грани истерики.
   Маргарите я сообщил письменно о своем решении примерно за месяц до свадьбы.
  Письмо было в страничку школьной тетради. Несколько дежурных фраз, объяснение трусливо-вычурное и заканчивалось все высокопарным 'прости и не держи обиды на своего многолетнего поклонника'.
   Ответа от нее я не получил. Хотя ждал. Но это отдельная глава в моей жизни. Надеюсь, что впоследствии я решусь рассказать об истинном ходе событий и о людях, которые эти события вызвали к существованию, так как все переплелось там настолько, что повлияло на всю мою дальнейшую жизнь. Вообще-то события те просто мистические. Иначе не назовешь все то, что случилось. Так все похоже на запуск 'писем' по нитке к парящему в высоте бумажному змею. 'Письма' идут одно за другим, потом одно застревает и сразу получается вереница обрывков бумаги.
   Свадьбу отыграли.
  Далее началась будничная семейная жизнь в доме Тамариных родителей.
   Машка родилась через два с половиной года, когда Тамара училась на последнем курсе, а мне еще предстояло осилить два.
   Поздравить жену я прибыл только на третий день - пили у Беллы Владимировны за ножки моей дочери. Там я и ночевал.
   Жена мне никогда так и не простила, что я самый последний был, кто поздравил ее с рождением дочери.
   Машку мы получали всем скопом - друзья, родственники и я, муж и отец.
  'Муж, объелся груш'.
   Собственно, Машка оказалась на всю жизнь заложницей того малозначащего для ее появления на свет штриха, как мое равнодушие по большому счету, к ее матери.
   С годами это равнодушие стало перерастать сначала в раздражение оттого, 'зачем дура Томка согласилась выйти за меня - ведь видела, что не люблю ее', а потом это раздражение постепенно переродилось в стойкую неприязнь едва не физического отвращения.
   На Машку все эти неурядицы и раздражения мои переходили как-то сами собою.
  Мои, иногда совершенно пустяковые претензии к Машке: медленно одевается, а нам надо бежать в детский сад, лениво ест кашу, когда меня ждут дела, как-то вдруг стали вызывать во мне мысли о том, что Машка так же виновата в том, что она - дочь моя от нелюбимой жены. И что этот Машкин первородный грех в том и заключается, что ей не повезло родиться от любви, а родилась она 'по обязанности'.
   Страшные, скажу я вам, мысли о собственной дочери. Потом, когда Машка вырастала уже и по ее стопам шла Дашка, история повторялась только уже в более жестоком сюжете, родной ребенок, рожденной нелюбимой женщиной. Да плюс ко всему эти мои чувства к дочерям стали накладываться на усиливающееся мое пьянство. После нескольких дней запоя все члены семьи, включая хомячиное семейство Лаврентия Павловича (самец) и Гафири Салеховны (самочка), вызывали у меня стойкую ненависть и желание им отомстить за то, что находятся рядом и причиняют раздражение.
   Машка с Дашкой в эти дни ходили сами не свои, старались обходить папу сторонкой и не попадаться лишний раз ему на глаза - наорет или подзатыльника влепит.
   Сам я стал замечать за собой беспричинную агрессивность по отношению к семье.
  Тамара у меня человек очень терпеливый и женщина мудрая с первых лет замужества.
  Сперва она, конечно, очень переживала наши ссоры, скандалы и мои выверты. Не говоря уж о загулах. Несколько раз дело доходило до разрыва. Но чтобы впутать сюда свою или мою мать - даже речи никогда не заходило.
   Однажды теща не вытерпела и устроила мне головомойку за трехденевное мое отсутствие и пьянку. Но Тамара как тигрица, обрушилась на мать и заявила, что это ее семья и право ТАК разговаривать с ЕЕ мужем даже у собственной матери нет.
   Меня это поразило. Впоследствии и моя мама многократно предлагала ей свою поддержку и влияние на меня с целью искоренения моих пороков и дурных наклонностей.
  Но Тамара неизменно отказывалась от помощи, аргументируя отказ всегда одинаково - Костя это ее выбор и решать, как жить ее семье может только она сама, Тамара Засулич.
   Тамара любила меня и понимала, что я не очень-то отвечаю ей взаимностью. Но твердо отстаивала свое право принимать решение самой - сохранять семью или нет, рожать второго ребенка или прервать беременность, как ей, оказывается, советовала моя собственная мать. Она уже поняла причину моей холодности и глупой ревности к нелюбимой жене и когда узнала, что Тамара решила завести второго ребенка, очень стойко уговаривала ее этого не делать. Но Тамара сделала по-своему. На свет появилась Дарья Константиновна. С разницей в три года после рождения Марии Константиновны.
   Припоминаю один очень идиотский случай на дне рождения Тамары. В числе гостей присутствовала ее университетская подруга Галя Седых. Мне эта Галя всегда напоминала Маргариту и внешне и по складу характера. Когда мы с мужем другой ее приятельницы, Кати Григорьевой, Федором, были совершенно 'на кочерге', втайне употребив припасенные мною две бутылки водки на лестнице, куда выходили покурить, я пригласил на танец Галю и, уже потеряв совершенно над собою контроль, начал при живой жене сначала с Галей целоваться, а потом потащил ее в соседнюю комнату с бормотанием : 'Наконец-то мы встретились после долгой разлуки, Маргарита', Тамара отправила очень умело дочерей с тещей погулять, меня уложили спать и только на следующий день вечером Тамара устроила мне серьезный разнос с последующим разбором полетов и заявлением, единственным с ее стороны за все годы, что 'пора тебе, милый мой, пересмотреть свое отношение к семье, если мы тебя не устраиваем, я не буду противиться разводу.'
   
   -8-
   
  Коренной перелом в наших с Тамарой отношениях наступил после того, как уже на десятый год нашей 'счастливой супружеской жизни' мне в руки попал документ, перевернувший очень многое в моем мировосприятии.
   Я с обеими дочерьми был в гостях у моих родителей в Воронеже. Стоял жаркий август.
  Мать решила, что пока я дома, нам с отцом следует переклеить обои в квартире. И мы с ним начали освобождать от мебели поочередно одну за другой все три комнаты моей бывшей родной квартиры. В гостиной, где устраивались все семейные торжества и мероприятия, мы с отцом вытащили пианино от стенки на середину комнаты. Я поднял крышку и пробежал по клавишам, к которым не прикасался бог знает сколько уж времени. Несколько нот звучали глухо, будто струнам что-то мешало. Я открыл струнную крышку и увидел газетный пакет, размером в половину тетрадного листа. Вынул его, развернул пыльные старые газеты и увидел довольно толстую пачку писем, отправленных на мой старый московский и домашний воронежский адреса. Письма были от Маргариты. Все конверты аккуратно вскрыты по краю ножницами. Так вскрывает письма моя мать.
  Вечером, когда все уснули, я прочел все эти послания 'с того света'.
   Оказалось, что Маргарита, получив мое письмо с сообщением о скорой свадьбе, сначала примчалась в Москву и два дня пыталась меня поймать там, чтобы поговорить. Но - не судьба. Причем была она у приятеля моего, на старой квартире у Диминой бывшей жены. Но я в те поры квартировал у Беллы Владимировны и никто не решился дать ее адрес Маргарите. Тогда она примчалась в Воронеж, где приехала к нам домой. Дома была одна моя мама, которая Маргариту выслушала на площадке, не пустив даже домой и открытым текстом объявила ей, что я люблю Тамару, про Маргариту не вспоминаю и что 'окончен бал - загасла свечка'.
   Маргарита написала кучу писем в надежде объясниться со мной. Причем, написана эта куча была в течении двух недель - потом надежда пропала, да и разум у Маргариты возобладал над чувством. Словом, судя по последнему письму, которое было отправлено почти через год, она выходила замуж и прощалась со мной словами 'на чужом горе счастья не построишь'.
   Моя мама собирала эти письма в сверток, не отдавая их мне.
  И, по большому счету, правильно делала, так как получи эти письма во время, я не знаю, как поступил бы. Скорее всего, бросил бы все и поехал к Маргарите, так как единственно любимой женщиной для меня оказалась она. Первой и настоящей любовью.
   Матери о находке я не сказал ничего. Однако мысли о неотвратимости наказания за преданное чувство стали все чаще посещать меня. Особенно в хмельном угаре.
   ВУЗ я закончил, тесть помог устроиться в министерство энергетики. Работа особой радости не приносила, однако карьерный рост был довольно бурным. Дочери росли, отношения в семье ухудшались с каждым годом. И самым желанным местом для меня скоро стала дача, которую мы купили по случаю у одного моего сослуживца. Есть такое место под Москвой - Ватутинки. От этого населенного и достаточно унылого городища в сторону еще, в глубь района, по уходящему в лес шоссе проехать надо три километра. И деревенька в шесть домов за забором, бывшее военное поселение, что-ли, покинутое военными и переиначенное в жилье возникнет как бы из ниоткуда, точнее прямо из леса.
   В окружении березовых лесов это есть такая беспросветная и безлюдная глушь, особенно в глухую пору листопада, когда из шести домов человек лишь в одном - да и то я, что лучшего места для уединенного размышления просто не найти. Не считая, конечно, сторожа-вдовца с тремя огромными кавказскими овчарками, лая которых я не слышал ни разу, а только хрип, когда они бросались на забор, если слышали за ним подозрительные шумы.
   Я уезжал на дачу в пятницу вечером. Брал с собой три литра водки, консервы, хлеб, мотыля и ружье, если был сезон и анахоретом проводил там выходные.
   Тамара люто ненавидела эту дачу и приезжала туда крайне редко.
  А я напивался там в одиночку до остекленения и впадал в лютый и злобный транс.
  В таком состоянии ненавидя всех, а себя - в первую очередь.
   Очень скоро, после прочтения находки, я навел справки и выяснил, что Маргарита живет одна, воспитывает дочь.
   Что после института она уехала в город Минеральные Воды, где работает врачом в одном из санаториев.
   Однажды, пребывая в очередном запое, я очнулся в аэропорту этого города, точнее в отделении милиции аэропорта. При мне был паспорт, немного денег и пачка писем, найденных в недрах пианино.
   'С легким паром' - ехидно сказал дежурный, когда я сквозь решетку обезьянника спросил, где нахожусь и как сюда попал.
   Денег на обратный билет хватило в обрез и мозгов тоже, чтобы не искать прошлое счастье в облике 'кирного алкаша'.
   Тамаре, естественно, я не сказал ничего. Тем более что запой случился во время отпуска, осенью, когда недели по две я вообще с дачи не вылезал и в нашу московскую квартиру не появлялся. Мое отсутствие заметил только сторож да его собаки. Но они народ неговорливый.
   В последнее время на третий или четвертый день запоя мне стали являться видения.
  То я оказываюсь в начале жизни совсем маленьким, вдруг ощущаю, как меня моют в ванной мать с отцом, причем я лежу на подставке для младенцев, значит мне месяца два, не более, вода синяя, мама говорит мне ласковые слова, а отец бормочет какую-то присказку про волчка-серого бочка.
   То вдруг я осознаю, причем очень документально, что жену мою зовут Маргарита.
  Что живем мы в Новосибирске и у нас сын и дочь. А Маргарита пишет книгу, причем я весьма конкретно вижу рукопись с рецензиями каких-то медицинских деятелей.
   А однажды я оказался в будущем. Там было темно как в подвале и очень воняло кошками, впереди, будто бы за много километров, виднелось несколько огней, как тогда, в море в Ялте:'
   
   -9-
   
   'Константина мы обнаружили через две недели его отсутствия. На даче. Стояла жара и весь дом был заполнен мухами. Это было фантасмагорическое зрелище. И запах. Мухи и запах. Этого невозможно забыть. Санитары смогли вынести носилки с ним только в респираторах. Костя выстрелил себе в голову сразу из двух стволов картечью. Стрелял, как это описывают в книгах, сняв правый носок и приставив ружье под подбородок. Так что головы практически не было. На письменном столе в его комнате мы обнаружили пачку старых писем от какой-то Маргариты, старый солдатский, так называемый 'дембельский' альбом, где две фотографии просто лежали между страницами. На обеих довольно симпатичная барышня с простым лицом провинциальной скромницы стояла в темном платье на фоне скверика. На обороте было написано женским почерком: 'Моему единственному и дорогому Косте от вечно любящей Маргариты'.
   Константин оставил предсмертную записку в три строки. Он прощался с Маргаритой и обещал более не поступать так никогда. Больше ни о ком там не было ни слова.
   Количество пустых бутылок, захламленность на даче и рассказы соседей подтвердили, что пил он напропалую дней десять. А последние два дня метался по участку и по улице с бешеными глазами, пьяный до безумия и искал везде какие-то рукописи, которые потеряла какая-то Маргарита.
   Белая горячка доконала мужа. Точнее, он сам себя погубил, ведь червоточина в его душе была всегда. Он искал причины своей тоски в других, а источник его проблем всегда находился в нем самом.
   Он был слабым человеком, материнская властность довлела над ним с самого младенчества и преодолеть страх перед матерью он не смог. Я знала, что женился он на мне отнюдь не от большой страсти. Узнала позднее из его, Костиных записок, которые он вел и по пьянке забывал где-попало в доме, что рекомендацию жениться на мне он получил от больной раком матери и не смог отказать, хотя в душе, судя по всему, был уверен, что влюблен в меня. Вначале, во всяком случае.
   Я видела, что он спивается. Я знала о том, что у него еще с досемейной жизни остались отношения с Беллой. Я много чего знала и о еще большем догадывалась. Но семейная жизнь штука непростая - если идти на принцип, семья разрушится вмиг. У меня на глазах с моими принципиальными подругами такое случается сплошь да рядом. Но развод счастья не приносит. И следующий муж оказывается хуже предыдущего. Во всяком случае в глазах женщины. Это очень простая истина - женщина набирается опыта, который называют 'мудростью', она начинает сравнивать. И сравнение всегда не в пользу нынешнего, а в пользу прошлого. 'Что пройдет - то будет мило', сформулировал Пушкин древнюю мудрость.
   Поэтому я и терпела Костины выходки. С зубовным скрежетом, с ночными слезами около пьяного неверного мужа я тысячу раз в мыслях хотела его уничтожить. Но сердце хочет убить, а сознание, если оно работает, говорит о другом - лучше не будет!
   И в этом я уверена.
  Мое счастье не в руках мужа, какой бы он ни был, а в моих собственных. А значит, Костя это или Вася или еще кто - не такая уж принципиальная штука. Тем более страсти перегорают очень быстро. Остается проза жизни. В которой злаки от плевел отделить можешь только ты сама. Дети, конечно, отдельная статья. Но лучше им от разрывов тоже не бывает. Тем более что относился Константин к девочкам очень неплохо. Что там было в его душе - бог знает, но девочек он любил и они его тоже. А для женщины, матери этих девочек это один из важнейших показателей.
   Хоронили его в закрытом гробу. Провожавших было немного. Незнакомых мне людей - никого.'
   
   -10-
   
   Мать Кости умерла через три года после его смерти. Белла Владимировна уехала в Америку. Костин приятель, с которым они приехали в Москву, владеет магазином где-то на юго-западе столицы и живет вполне по его запросам. Тамара вышла замуж и вместе с мужем-голландцем и дочерьми проживает сейчас в Амстердаме.
   Маргарита узнала о смерти Кости лет через пять. Поставила свечку заупокой в церкви Минеральных Вод и слегка взгрустнула. Про Константина Засулича, увлечение молодости своей, она заставила себя забыть очень давно, выплакавшись вдоволь в письмах и наяву.
   
   КОНЕЦ.