Шел, пока не упал

     ...Поздравлял меня с рубежом времен

     (Времена теперь хороши!):

     – Слава Богу, мол, никаких, пардон,

     Подозрений нет,

     И гонений нет,

     Так что ты, поэт,

     Не жалей имен -

     От души, садись, напиши...

     ...Имена пошли, имена.

     (М. Щербаков)

    

     (...Я уже сроднился со снегом, на котором лежу. Холод уже не мучает меня – он отступил, и теперь мне, скорее, жарко. Я уже не могу идти – конечности мои не слушаются, и я медленно, но неотвратимо погружаюсь в состояние, при котором нет ничего, кроме одиноко висящей в пустоте точки сознания. Нет ног. Нет рук. Нет головы. Нет всего остального тела – только сознание. Черный квадрат Малевича, обрисованный в театре одного актера.

     Я не помню, что со мной происходило последние десять дней – все они были полны холода и голода, единственное, что я могу про них сказать, это то, что я шел вдоль трассы, уже не надеясь кого бы то ни было застопить. И никто не останавливался. У меня не было денег, и нигде мне не давали приюта. Я просто тупо шел вдоль трассы, пока не упал. И вот теперь лежу на снегу, и мне даже совсем не холодно – только жаль немного, что так ничего и не успел никому сказать напоследок. Немного жаль...)

    

     Начиналось все очень красиво, наверное, патриотично. Тогда я еще думал, что одиночка может хоть что-то – этот нездоровый романтизм в большой степени отравил мое существование. Но не только он, конечно.

     Началось все с одного моего приятеля из Улан-Удэ, Гарика Семашко, который работал тогда одним из мелких агентов ФСБ. Он и его отдел почти ничего не делали, так, по мелочевке пробивали информацию на редких индивидов, подававших виды на национальную опасность. Одним из таких индивидов был Эдуард Кулеровский-Самоса, прозаик в четвертом колене. Он, его отец, его дед и его прадед писали рассказы и романы, никому в итоге не ставшие известными, по-русски и по-немецки, подчастую с политическим уклоном.

     И вот, однажды в центральное управление ФСБ России кто-то кинул утку насчет Эдуарда Кулеровского-Самоса, который, якобы, пиарит проект свержения путинского диктата. Сам по себе этот диктат был мифом, хоть и весьма правдоподобным.

     И Гарик, как шестерка от ФСБ в Улан-Удэ, получил задание повесить "жучок" на одежду Эдуарда. Ему еще говорили, что надо установить прослушку на мобильный телефон Кулеровского-Самоса, но после того, как Гарик, а потом и еще несколько оперативников на этом деле провалились, как-то оно все отошло в ранг баек и анекдотов ФСБ-шного "фольклора".

     Теперь Эдуарда, несчастный случай в практике, ненавистную пиявку, которую так и не смогли раздавить, издевательски называют "огнем революции". У ФСБ тоже бывают проколы, хоть они и пытаются их замять всеми возможными способами.

     А когда расколоть этого не смог даже Интерпол (по крайней мере, слишком уж они конкретно пытались все это дело поскорее отправить в архив и умыть руки), всем стало окончательно ясно, что Эдуард – просто демон какой-то.

     А демонизм этого человека заключался вот в чем. В его рассказах постоянно фигурировали события, о которых он знать не мог. Информация, которая могла ему поспособствовать в составлении подобных текстов, хранилась в таком строжайшем секрете, что доступ к ней имело всего два-три человека во всей стране. И события Эдуард излагал без изменений – только чуть-чуть правил имена. Никому, естественно, не нравилась такая осведомленность рядового прозаика из Бурятии. Но это еще не все.

     Дело в том, что людей, имевших доступ к этой информации, проверили самым тщательнейшим образом. Эти люди никогда и никому не сливали информацию.

     С другой стороны проверяли Эдуарда. Он тоже никак не мог получать эти сведенья. По телефону – нет, по почте – нет, через интернет – нет, в личных беседах – нет, нигде он не черпал ничего, он только излагал. Как будто он выходил на прямой телепатический контакт с резидентом-источником информации.

     И вот, однажды вечером мы с Гариком сидели в баре, в одной из занюханных пивных города Улан-Удэ, попивали портвейн и разговаривали обо всем подряд. Гарик откровенно смеялся над своими шефами, называя их пренебрежительным словом "ищейки". Мне еще тогда показалось, что он уж слишком откровенен, даже не взирая на количество выпитого портвейна. Но я не придал этому большого значения – а зря.

     – И ты представляешь, – проронил Гарик, похлебывая из стакана, – они орут на меня за мелкие ошибки, когда сами ошибаются по-крупному. Наверное, начальство везде такое...

     – Наверное, – согласился я. Гарик налил из бутылки в стакан и продолжил:

     – Ну, так вот, Эдик (он Кулеровского-Самоса всегда называл не иначе, как просто Эдик) написал недавно очередной рассказ, при чем написал всего за два дня. Развесистая такая сочинюшка, и в ней рассказывается такое... Просто волосы на голове шевелятся. Хотя – я не знаю, я ж не разбираюсь... Но, говорят, за такое должны бы подвести под несчастный случай. И ведь боятся! Ведь подведут – а если это всплывет? Полетят головы опять. Этот подлец наладил себе такой постамент, что никто до него добраться не может, даже очень опытные СБ-шные альпинисты...

     – А может, он и не пишет ничего "такого"? – Спросил я.

     – Куда уж там! Если б не писал, с какой бы стати все ФСБ на ушах стояла? – Удивился Гарик. – Да ты почитай – литературный журнал "Тристан" публикует его мазню. Только настоящих имен я тебе не скажу. Да и не знаю, – завершил неожиданно он.

     Я даже немного завидовал этому Эдику. У него было то, о чем я всегда мечтал. И даже больше. Я мечта просто об источнике свежей информации из "верхов". Эдуард же имел какую-то такую лазейку, про которую не мог никто ничего понять.

    

     (...Пришла боль. Похоже, бездействие организма дало холоду лазейку вглубь тела. И тот сильно замедлил обмен веществ. И сейчас кости стремительно приобретают температуру внешней среды... Их стягивает. Суставы расходятся. И больно. Скоро это пройдет: когда промерзнет периферическая нервная система. Скорей бы уже. Скорей бы...)

    

     Вечером того же дня я достал несколько номеров пресловутого журнала "Тристан" – толстенный такой журнал, с цветными иллюстрациями, глянцевый. И стоит – гроши. Даже странно, потому что при тираже 20000 экземпляров правообладатель журнала явно вылетал в трубу с каждым выпуском. Такой расклад меня даже несколько смутил поначалу. Потом я понял, в чем там было дело.

     А дело было в том, что тогдашнему мэру Москвы было выгодно держать журнал подобного рода где-нибудь в дыре, подобной Улан-Удэ. Он и оплачивал типографию. При чем, должен признать к своему стыду, что я не сразу это понял. А понять было совсем несложно – на последней странице все было написано черным по белому. Но я тогда придерживался правила "не лезь не в свои дела, если не хочешь узнать чего-нибудь неприятного", и поэтому обычно не смотрел на типографические и прочие реквизиты, публикуемые на последних страницах.

     Что же касается опусов Эдуарда Кулеровского-Самоса, то они мне показались весьма скучными и лишенными всякого художественного вкуса.

     Первое, что я прочитал, называлось: "Сказка о том, как с Полянки воровали малину".

     Там повествовалось, как однажды в думе нашелся человек Игорь, который перетянул на свою сторону всех женщин, состоявших тогда хоть в каких-то связях с правящей элитой; таким образом, этот Игорь получил огромное влияние на мужей этих самых персон, попутно обрюхатив жену какого-то министра, которая... И так далее. Скукотища и никакого художественного оформления. Похоже на тупое изложение правительственных интриг. Лужков выставлялся лохом всех времен и народов, Путина вообще не было, вроде.

     Следующая сочинюшка называлась: "Сказка о том, как меня учил жить старый колхозник".

     В этой бредятине я вообще потерялся, как в глухом лесу. Начиналось все диалогом, потом шло повествование на абзац в четыре строки, после которого опять шел диалог, сухой, и, скорее, юридического толка, нежели художественного.

     Еще одно название, которое я сумел запомнить – "Сказка о том, как Тропинкин гвоздем от родного дома врагу дверь заколотил".

     Такого бреда я не читал даже у Пелевина.

     В общем, "страшный бунтарь" Эдик не отозвался во мне никак. Я долго ломал голову, что вообще могли найти в этой глухомани аналитики ФСБ, но так и не понял, хотя голову чуть не сломал. Если Кулеровский-Самоса и имел какие-то мистические источники информации, то он совершенно не по назначению использовал их. Об этом я и поспешил сообщить Гарику на следующий вечер, когда мы встретились в том же самом баре.

     – Ты судишь поверхностно, – как сенсей, свысока сообщил мне тот. – А ты попробуй проникнуть поглубже.

     – Куда – поглубже? – Спросил я его. – Я изучил все до буквы, и ничего такого не нашел. Графоманство и графоманство, пустая трата дорогой глянцевой бумаги.

     – Вообще-то, я с тобой согласен, – ответил Гарик, уже превратившись в обычного земного обитателя. – Но я повторяю: ФСБ зря не кипишит. Если все с ума сходят, пытаясь его расколоть, значит, расколоть его требуется.

     – А что насчет мэра Москвы? – Опять спросил я.

     – А, ты тоже зацепился за эту хохму? – Засмеялся Гарик. – Не обращай внимания: это не он, а его полный тезка. А хохма зато какая!

     – Ну-ну, – промямлил я в ответ.

     Потом, когда я уже был дома и собирался ложиться спать, в дверь постучали. Тихонечко так, ненавязчиво. Я открыл. За дверью было двое. Стандартные, махровые по образу "люди в штатском". Один из них сказал:

     – Здравствуйте. Можно нам пройти? – Последнее слово он произнес с нажимом. Мне стало не по себе.

     – Все пройдет, и печаль... – Попытался пошутить я, ощущая противный не проглатываемый комок в горле. – Ну, проходите.

     Они вошли...

     Как и о чем они со мной разговаривали – не важно. Можно только сказать, что меня вербовали по всем канонам. А делается это так: сначала между делом вспоминаются мелкие грешки вербуемого (у меня, к сожалению, были и не очень мелкие), а потом как бы невзначай, как бы ненароком предлагается "сотрудничать". Если "пациент" отказывается – надо намекнуть на то, что мелкие грешки все задокументированы. И если нужные люди получат к подобным документам доступ... И так далее.

     Это все со мной и проделали. В итоге меня загнали в тупик, и мне ничего не осталось, кроме как стать шестеркой ФСБ. Как и Гарик. Интересно, на чем его сломали?

     – Мы очень рады, что вы с нами согласны, – напоследок, уже уходя, сказал мне один из моих "гостей". – Люди, подобные вам, то есть желающие помочь России в наше нелегкое время, – на вес золота!

     И нехорошо усмехнулся.

     После их ухода я понял, почему Гарик был со мной так откровенен. Он знал, что меня скоро должны завербовать. В общем-то, его тоже можно понять: если бы он мне это выболтал, он бы, наверное, пошел под трибунал. А поскольку я не был его другом детства, прошедшим с ним огонь, воду и медные трубы, а был просто его приятелем, которых у обычных людей – море, он не мог позволить себе кончать жизнь на мытье общественных сортиров ради меня.

     Такие дела.

    

     (...Вот и боль прошла. Наверное, уже промерзли нервные окончания, и поток медиатора в синаптических щелях прекратился. Наверное, уже плохо идет ионный поток через клеточные мембраны и никакой активации не происходит, нет разниц потенциалов и все такое... Забавно. У меня такое ощущение, что еще немного – и я войду в состояние эйфории, абсолютного счастья. Когда-то я слышал от кого-то, что при удушье становится весело – самозащита организма, человек должен умирать веселым. Интересно, при смерти от холода так же?..)

    

     Я надеялся, что обо мне позабыли.

     Гарика, после прихода ко мне его "братков", мне видеть не хотелось, да и случая не было – он не звонил, встреч не назначал, а случайно мы с ним не состыковывались. И вообще все уже сильно начинало смахивать на шутку или дурной сон.

     Поскольку мне не говорили ничего о том, что мне следует делать – и что НЕ следует делать, я продолжал тихонечко писать свои стишки и отсылать их в редакцию. Тема спецслужб стала для меня роковой, я просто помешался на ней, из меня лезла, как из артезианского источника, вся эта дрянь.

     И, когда обо мне вспомнили, я был вне себя от изумления.

     А было это так.

     Рано утром в воскресенье (было семь с чем-то часов) зазвонил телефон. Я взял трубку и услышал:

     – Здравствуйте, такого-то, такого-то можно к телефону?

     Предчувствие беды нахлынуло на меня, как прибойная волна.

     – Это я, здравствуйте, – ответил я.

     – Вас беспокоит полковник ФСБ Исаев С. Ю., – сказали мне. – Вам надо срочно явиться по такому-то адресу.

     – Сколько у меня есть времени? – Поинтересовался я.

     – Час, – ответили мне, а дальше были гудки.

     На фига, спрашивается, было звать меня к телефону, если точно известно, что, кроме меня, в этой квартире никто не живет? Вежливость, мать ее...

     Я оделся и выпил кофе. Потом наскоро умылся, обулся и пошел по назначенному Исаевым С. Ю. адресу. Когда я туда пришел, меня прошманали, в буквальном смысле, насквозь, только разве что в задницу руки по локоть не совали, а потом провели в маленький кабинет, усадили на стул и сказали ждать. Через некоторое время в кабинет зашел человек, никакой внешности, не запоминающийся, сжимая в руке белую бумажную папку с надписью "дело N...". Он сказал:

     – Такой-то, такой-то?

     – Да, – ответил я.

     – Исаев С. Ю., – представился он, протыкая меня взглядом. Оказавшись на пути этих двух сверел, я не мог не вжаться в стул окончательно. – Вас вызвали по делу.

     Ну да, – подумал я, – наверное уж по делу. Иначе и не вызвали бы.

     – Насколько хорошо вы знаете П. М. Б.? – Спросил без обиняков Исаев С. Ю., усаживаясь на другой стул и кладя папку на колени. Он открыл ее, начал листать. Потом оттуда вдруг выпала фотография – моя фотография! Исаев С. Ю. нарочито медленно поднял ее, вернул на место, а потом закрыл папку. После этого немота спала с меня.

     – Очень мало, – честно ответил я. – Разговаривал два раза вживую, пять раз по телефону. Ничего такого...

     П. М. Б. – главред и цензор поэтического журнала "Крылья Икара", в котором я, собственно, публиковался, получая за это небольшие гонорары, которых, в принципе, хватало на жизнь, хоть и без особого шика.

     – Понятненько, понятненько, – пробасил Исаев С. Ю.

     Далее он задал еще несколько вопросов насчет редакции, некоторых людей из нее, большую часть которых я не знал, а потом сказал:

     – Хорошо. На сегодня вы свободны.

     Вот мерзавец. Зачем он об этом всем меня спрашивал? Они же совершенно точно знают все это и без моих слов. Проверка на вшивость? Слишком грубо. Может, просто дополнительное подтверждение определенных сведений? Вроде как статистика по свидетелям? Тоже какое-то халтурное объяснение...

     Мучимый этими мыслями, я пришел домой и опять уснул.

     Раньше мне приходилось слышать то об одном, то о другом завербованном моем коллеге. И эта же судьба ждала меня – но постоянно не достигала, как Ахилл черепаху, постоянно приближаясь с безумной скоростью, оставаясь, тем не менее, все время на расстоянии. А теперь вот – настигла. Опровергая одну из основополагающих апорий...

     Я проснулся поздно вечером от голода.

     Съев пару бутербродов – кусок в рот не лез, тошнило, и все равно страшно хотелось есть – я опять лег и уснул.

    

     (...Мне становится весело. Мне кажется, что я бы уже смеялся, если бы мои легкие могли производить вдохи и выдохи такой интенсивности. Но смеяться я не могу – более того, моя дыхательная система уже дает сбои. Видимо, в легких копится и леденеет слизь, покрывая их тоненькой корочкой. Скоро они вообще откажутся повиноваться – кристаллическая структура новоиспеченного льда в них будет жестко держать форму. Скорей бы уже. Скорей бы...)

    

     Через неделю после разговора с Исаевым С. Ю., выпив крепко – пива с водкой, залив все сверху шампанским и джином – я шел по темной улице домой.

     За день до этого я имел весьма напряженный разговор с П. М. Б., в котором главред уведомил меня, что новым постановлением правительства от ... года, ... месяца и ... числа вводятся новые цензурные требования, президент и все нужные люди это поддержали, закон вышел, процесс пошел... Короче, меня больше публиковать не будут, если, конечно, я не изменю своим принципам и не перестану поливать всех грязью, читай – говорить правду. Меня резали на корню.

     Поэтому я напился в доску и шел домой спать. Два дня пил. Пил и пил. И спал. А потом собирался опять пить.

     И вот, когда я проходил через какую-то подворотню, я понял, что иду в незнакомых местах. Я понял, что нахожусь там, где ни разу еще не был. Меня это слегка озадачило, и даже хмель из головы частично вылетел, что меня, надо сказать, не шибко обрадовало.

     Я огляделся и решил пойти через небольшую рощицу, маячившую невдалеке за домом – мне казалось, что так я несколько выправлю свой маршрут.

     Как же странно работают мозги у пьяного человека!

     Ковыляя в течение часа, я не продвинулся ровным счетом ни на дюйм в знании окружающих меня мест. А потом я отрубился.

     И так же очнулся.

     Я играл в карты с каким-то непонятным человеком, который внимательно изучал веер в своей левой руке, а правой сжимал стакан с чем-то красным (вином, наверное), с такой силой, что костяшки пальцев побелели.

     – Поднимать будешь? – Спросил он, отхлебывая из бокала.

     – Ты кто? – Ответил я вопросом на вопрос.

     – О! – Воскликнул он. – Ты пришел в себя! Хорошо.

     Он положил веер на стол, поставил бокал, вытащил из нагрудного кармана плоскую медную коробочку. Открыв ее, он достал из нее две сигары, одну протянул мне.

     – Спасибо, не курю, – сказал я.

     – Так вот, – сказал он, прикурив. – Меня зовут Петр. Я – отшельник. Не думай, я не буду промывать твои мозги загонами христианского толка, так как не являюсь верующим, и даже не являюсь знатоком. Вообще, не в курсе...

     Его монолог все сильнее переходил в бормотание. Он делал затяжки все чаще, губы его потихоньку темнели, принимая на себя смолу.

     Я вдруг заметил, что в моей правой руке зажаты карты. Посмотрев в них, я начал смутно понимать, во что мы играли. Удивительно. Никогда не любил покер. Что, интересно, меня сподвигло на эту игру?

     – Ага! – Вдруг оживился Петр, закончив очередную пустую фразу. – Ты вышел к моему домику в абсолютно невменяемом состоянии, и мне даже показалось поначалу, что тебя надо бы отправить в дом презрения, чтобы тобой там занялись люди опытные и умные, довели до чувства... Но ты сказал, что хочешь сыграть в карты, а я, поскольку не могу устоять при таких предложениях, решил подождать с домом презрения...

     Я решил, что он безумец, но ничего не сказал.

     – Где я? – Спросил я вместо высказывания суждений о его душевном состоянии.

     – Ты... Как бы тебе сказать... Для начала спрошу тебя вот о чем: ты откуда?

     – Из Улан-Удэ, – ответил я. Вроде как так оно и было.

     – О! – Воскликнул он свою любимую букву. – Далеко тебя занесло.

     – Далеко занесло?.. – Не понял я.

     – Да. Ты в Ивановской области... Точнее, я думаю, тебе не интересно. Ты находишься в глуши, хотя – Бурятия глушь не меньшая, если не большая...

     Он опять перешел на бормотание. Теперь у меня не оставалось сомнений: он безумец.

     Он поднял бокал и, запрокинув голову, резко осушил его в один глоток.

     – Твое здоровье, – запоздало произнес он тост. Я посмотрел перед собой и обнаружил у себя полный бокал такой же красной жидкости. Положив карты (которые я по прежнему сжимал в руке), я тоже осушил его в один глоток. В голове прояснилось.

     – Так, – сказал я. – Петр. Скажите мне, Петр, а где Ивановская область находится?

     – Ну... ВАША – недалеко от Москвы, НАША – по сути, нигде и везде одновременно... – Путано ответил он.

     Я немного поразмыслил над его словами и спросил:

     – А мы играли в покер?

     – Да, в покер, – ответил он. – Но ты не бойся, мы играли не на деньги. Я не люблю азартные игры, поэтому даже самые азартные превращаю в простое состязание.

    

     (...Отказывают легкие. Я не могу больше дышать. Но я почему-то не умираю. Что-то еще осталось, наверное, резерв кислорода в организме, который на холостых ходах поддерживает во мне жизнь, при этом не мешая потихоньку уходить за грань. Я все ближе и ближе к какому-то краю, которого не вижу – потому что глаза мои уже не подчиняются мне, да и не помогут глаза в созерцании края мира. Я тону. Тону. Тону. Тону, чтобы не всплыть...)

    

     Через несколько дней неожиданно началась зима. Мы с Петром ходили на охоту, рыбалку, ездили в деревню по соседству, покупали спиртное – и пили. А потом вели душеспасительные беседы, после которых у меня постоянно рождались четверостишия, наподобие:

     Сансара и Дхарма в полете бреющем,

     Крутятся, накручивая меня на ось.

     Мороз, зима – сезон ли? Мне еще

     Так, как положено, не жилось.

     Короче, писалась полнейшая чушь. Петр же постоянно слушал эти четверостишия, и, как маленькому ребенку, разъяснял мне, что же я такое написал. При чем его объяснения ставили все на свои места, хотя я, когда писал, совершенно не задумывался, что же такое я калякаю. Петр говорил, что это игра сверхсознания, некой части моего собственного я, которая вступает в непосредственный контакт с эфиром, выносит мои переживания на его суд, а после синтезирует с помощью них, как с помощью катализатора, некие идеи, опускающиеся до моего сознательного уровня в виде уже переработанного эфирного идеального субстрата, и, когда я это осознаю, я могу это использовать – и не использовать; в любом случае, это – мой собственный выбор, и в зависимости от него я понимаю написанную мной мазню – или не понимаю... В общем, я понял суть, а этого мне было достаточно.

     А Петр пил красное крепленое полусухое вино и крякал от удовольствия. А потом мы шли рыбачить, и я ловил от этого особый кайф.

     Но все когда-то кончается. Закончилась и моя безмятежная жизнь в отшельничьем жилище Петра.

     Однажды утром, когда мы пришли на почту получать письма и журналы для Петра, ко мне подошел некий человек и сказал:

     – Вас к телефону.

     Я был настолько поражен, что даже не нашелся, что ответить или спросить, и просто взял трубку.

     – Алло.

     – Такой-то, такой-то? – Осведомилась трубка. – Здравствуйте! Очень, надо сказать, рад вас слышать!

     Это был Исаев С. Ю.

     – Нам надо срочно переговорить, – продолжил он, не дожидаясь моего ответа. – Вы знакомы с этим поселком?

     – Это деревня, – ответил я, и голос у меня был хриплым.

     – Не важно. Я вас ожидаю у Головы.

     Видимо, так он назвал какого-то чиновника, типа, "мэра" деревни.

     – А как мне его найти? – Спросил я.

     – Спросите любого жителя, где искать Голову, – ответил Исаев С. Ю.

     – Хорошо, – ответил я. У меня внутри появилось ядрышко, где-то в основании пищевода, стальной шарик, который лез вверх. "Я в западне", – подумалось мне. Даже в рифму...

     Придя к Голове, я не застал в его хате никого, кроме Исаева С. Ю.

     – А где же Голова? – Спросил я.

     – Он ненадолго вышел, – ответил Исаев С. Ю. Я понял, что Голова вышел надолго. Просто по голосу.

     – Итак, – начал мой собеседник, и. о. хозяина дома. – Как вы здесь оказались?

     – Я не помню, – абсолютно честно ответил я. Я и действительно не помнил.

     – Хорошо. Другого я от вас не ожидал.

     В этот момент произошло такое... На лице Исаева С. Ю., на этой непробиваемой, каменной глыбе появилась улыбка. Глаза заблестели, сверкнули абсолютно белые зубы и он мне задорно подмигнул.

     – Не надо расстраиваться, я вам напомню, – сказал он. – Вы напились, потеряли дорогу к дому, и вышли к домику отшельника.

     – Да, – ответил я.

     – Ну вот, а говорите – не помните... – Протянул Исаев С. Ю.

     – Но ведь это же не все. Я как-то перемахнул где-то через пять-шесть тысяч километров, – напомнил я ему.

     – Ну да, этого-то вы и не запомнили... – Загадочно протянул он.

     – Слушайте, чего вы от меня хотите? – Начал заводиться я, чувствуя, что меня хотят прижать к стене лопатками. – Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не помню, как сюда добрался. Вы хотите, чтобы я вам признался в сверхъестественных способностях? Чтобы я вам рассказал, что у меня на чердаке стоит суперскоростной самолет? Или чего?

     – Успокойтесь, вас ни в чем не обвиняют, – сказал Исаев С. Ю., именуя себя во множественном числе. Потом он как будто немного отвлекся и процитировал:

     – "Я в западне"

     Подумалось мне.

     Меня обвиняют в измене.

     Родина-мать

     Будет карать:

     Отправит к едрене-фене...

     Меня процитировал, между прочим. Мысли он мои читает, что ли? При чем на расстоянии...

     Он опять мне подмигнул и сказал:

     – А вы бы выпили коньячку, очень, надо сказать, способствует непринужденной беседе.

     На столе в углу стояла литровая глиняная бутыль. По словам Исаева С. Ю., в ней был коньяк. При чем, по словам его же, весьма неплохой.

    

     (...Вот она, мысль всей моей жизни: я умираю. Я умираю. Я – умираю. Как такое возможно? Мое сознание – отныне единственное, что осталось. Мне кажется, если ничего нет, должно что-то появиться в ближайшее время. Скорей бы уже. Скорей бы...)

    

     Жизнь перестала быть приятно монотонной.

     Каждый день – ну, или почти каждый – мы встречались с Исаевым С. Ю. все в том же доме Головы, которого я так ни разу и не увидел. Мы разговаривали, вели какие-то беседы непонятные. Исаев С. Ю., на самом деле, был бы неплохим собеседником; мозгами его бог не обделил, начитанность была на высоте... Если бы не метка у него на лбу: "ФСБ", ему бы вообще не было цены.

     Так что, что бы мы ни обсуждали, труды Ремарка ли, музыку ли, какие-то тонкости поэтического искусства, напряженность как перед грозой в воздухе ощущалась.

     В одной из бесед со мной и произошло НЕЧТО. Видимо, Исаев С. Ю. этого и ждал, но ни разу даже намека не обронил.

     А НЕЧТО заключалось в следующем: я захотел курить. Желание возникло внезапно, когда я изучал потолок, слушая очередную выкладку Исаева С. Ю. на тему идеи Фейербаха о том, что вера в бога унижает человека. Он выслушал меня, потом сказал, дежурно вытягивая слоги, как оратор на партсобрании:

     – С ним нельзя согласиться. Если сидеть на этом, как на растопке костра жизни, мы очень быстро свихнемся от отсутствия реализации тяги во что-нибудь верить... Ну не может человек поклоняться сам себе...

     Примерно в этот момент меня вырубило безумным желанием курить. Рука моя автоматически потянулась к нагрудному карману рубашки и достала оттуда СИГАРЕТЫ, а другая тем временем вытащила ЗАЖИГАЛКУ из другого кармана. Потом пальцы открыли пачку, я вытянул оттуда одну сигарету зубами, поднес зажигалку и затянулся. Дым проник в легкие, я опустил взор на Исаева С. Ю.

     И встретился взглядом с собой.

     А потом все померкло, и, когда я пришел в себя, я уже не курил и курить не хотел. Я лежал на полу. Каким-то загадочным образом я упал со стула и ударился затылком обо что-то твердое.

     – Что с вами? – Услышал я голос Исаева С. Ю.

     Я посмотрел в его сторону. Он сидел как ни в чем ни бывало, смотрел на меня и курил. Если бы при мне кто-нибудь вдруг грохнулся со стула ни с того ни с сего, я бы не был так спокоен. Хотя – он-то СБ-шник, может, у него нервы железные.

     – А что было-то? – Спросил я, садясь обратно на стул.

     – Вы упали со стула, – сказал Исаев С. Ю.

     – Вы курите? – Спросил я неожиданно для себя.

     – Что вас интересует – процесс или свойство? – Со смешком сказал он. – Да, курю иногда. В принципе, бросил, но – бывает, сильно начинает хотеться. И как-то это не зависит от времени без курения... У вас сейчас были видения? Галлюцинации? Сны наяву? Что-нибудь наподобие?

     – Нет, – соврал я. Исаев С. Ю., может быть, что-то и знал. Может, он даже знал все. Но мне не сильно в это верилось. Скорее, я склонен был признать, что у него есть определенные догадки.

     – Точно? – Спросил он.

     – Точнее не бывает. Сидел – да так и очнулся на полу, – дополнил я свое вранье.

     – Хорошо, – пробормотал Исаев С. Ю. себе под нос. Похоже, ложь у меня получилась похожей на правду, и эта "правда" разочаровала Исаева С. Ю. Он бросил бычок на пол, затоптал его ногой, и сказал:

     – Ладно, на сегодня вы свободны, – и, не добавив ничего, удалился.

     Я посмотрел ему вслед, и заметил, что он обронил конверт. Незаметный, серый конверт.

     Сначала я хотел его окликнуть, но потом передумал. Когда он закрыл за собой дверь, я встал со стула и подошел к конверту. Он был распечатан.

     Я его поднял и вытащил из него лист А4, сложенный втрое. Развернув его, я углубился в чтение.

     "Первое декабря.

     День пасмурный, неудачный, скучный. Невыносимо сидеть и ничего не знать, но ничего не знание – тоже знание, на крайний случай.

     Постараемся обойтись без познания края.

     В. В. Путин – марионетка. Ну и бог с ним, был бы жив. Скоро придет тот день, когда невозможно будет отличить истину ото лжи, потому что и то, и другое утеряет смысл.

     Я могу предсказать, хоть и не хочу этого, даже больше того – я этого панически боюсь...

     Моих слов никто не станет слушать, и не потому, что меня не считают серьезным и умным – это не так, все, общавшиеся более-менее со мной люди меня уважают, либо не уважают, но дураком назвать может мало кто. Хотя многие и считают меня откровенным шутом... Ну, да это не важно. Я боюсь, и, наверное, поэтому надо отдавать себе отчет в том, что мне пора проигрывать – чтобы не было слишком поздно, когда уже не получится это сделать с честью.

     28-го ноября вышел новый закон. По нему штраф незарегистрированного гражданина составляет 2,5 тысячи рублей. Гражданина другой страны – 1,5 тысячи. Украинца... А у украинца вообще нет штрафа, типа опа.

     Это все фигня, заморочки на регистрации. Чтобы сделать ее, надо месяц. Штрафуют в худшем случае каждые три дня. То есть за две недели обчищают в полную, и на изготовление регистрации денег не остается. Таким образом, правительство Москвы взращивает новое "поколение" бомжей, а бомжи получают пополнение в свои ряды – и конкурентов.

     К чему я это все?

     А к тому, что демографическая проблема отпадает. Сколько бомжей дохнет на улице ежедневно? Тысячи. Они замерзают, их убивают, они травятся денатуратами и т. п. Да мало ли, как они подыхают, факт остается фактом.

     Хотя это все – тишина матросская пока что. И не очень важно. Коренных жителей больших городов это мало касается. И не скоро еще коснется крупно.

     А теперь пришло время, собственно, для предсказания.

     По пунктам.

     1. Путин пойдет на третий срок.

     2. Жилищная проблема станет проблемой регистрационной.

     3. Постоянную регистрацию отменят, как факт. КАЖДЫЙ должен будет оформлять временную регистрацию по месту фактического проживания.

     Первый пункт – относится только к сроку Путина и не более.

     Второй – переход от одного к другому завершится в 2007 году.

     Третий пункт... В 2007 году будет издан законопроект, и его примут в начале 2008 года.

     Лучше в это не верить, а то будет очень тоскливо жить. Дай бог, чтобы я оказался не прав. Дай бог.

     О, как же я ненавижу эту проклятую страну!

     -Э. Кулеровский-Самоса-"

     Когда я дочитал, я оторвался от листочка и заметил, что рядом со мной стоит Исаев С. Ю. и заглядывает мне через плечо. Сердце мое ушло в пятки.

     – Интересно? – Ледяным голосом спросил он.

    

     (...Что-то появилось. Я пока не могу сказать, что, но появление чего-то отрицать нельзя. Я вижу какие-то пятна – а может, и нет, но, по-моему, есть движение. А движение не возможно без материи. Забавный момент. Я – на грани смерти, и не осталось ни голода, ни холода, ни желания спать – никакого дискомфорта, только счастливое монотонное существование сознания. Я бы даже сказал – это и есть НАСТОЯЩАЯ, счастливая ЖИЗНЬ. Жаль, что жизнь такая продлится недолго: если появилось движение, то появилось и время. Почему настоящую жизнь можно познать только на самом краю, когда уже все предопределено и нет шанса выжить?..)

    

     Вскоре я узнал, чего от меня хотели.

     Тот инцидент с прочитанным мною письмом сошел на нет сразу, никаких проблем лично мне не доставив. И вполне логично, что не доставив...

     Первым делом я узнал, что Головы не существует – т. е. существует, но это и есть Исаев С. Ю. Эта деревня, по всей видимости, на карте отсутствовала, по крайней мере, на карте нашей обычной Земли. Меня вышвырнуло в другой мир, и я оказался в западне у спецслужб России, которые давно уже умели использовать эту лазейку. А при переходных состояниях (переход не моментален) человек способен на очень многое, и эти способности со временем интерпретируются в обоих мирах... Я понял это все примерно так.

     А я был одним из проводников – людей, которые способны перемещаться между мирами. Соответственно, я был способен и тягать некоторые способности. В этом мы были генетически родственны с Исаевым С. Ю. И когда я увидел на пару секунд мир его глазами, он моментально отсек это вмешательство. И вышвырнул меня из своего тела. Так он мне объяснил.

     Далее продолжалась моя вербовка. Спецслужбам нужны такие люди, как я. И Исаеву С. Ю. надо было непременно меня завербовать, чтобы получить в свои ряды стукача высшего разряда – шутка ли, человек, который может проникать непосредственно в мысли других!

     С другой стороны, я понял, что сделать мне реально он ничего не может. ФСБ не станет рыть мне могилу, по крайней мере, напрямую. Поэтому в какой-то момент я просто послал Исаева С. Ю. куда подальше и ушел из деревни. Спросив у Петра направление до ближайшего большого тракта, я ушел и из его жилища. Он напоследок одарил меня странным взглядом – в нем было и удивление, и разочарование, и уважение – и еще множество чувств, которые не поддаются описанию...

     А потом я шел. Оказалось, что в этом мире автостопа не существует. И водители не понимали меня, когда я голосовал на обочине. А просто так они не останавливались – холодно, да и разбойников боялись, наверное. То же самое относилось и к жилью – Петр был исключением, он, наверное, был единственным человеком в этом мире, который соглашался к себе пускать посторонних. И вот, протопав пешком три дня без еды, воды, по холоду, постоянно созерцая проносящиеся мимо меня машины, я потерял цель. Я уже не знал, куда я иду, что я вообще здесь делаю.

     И я продолжал идти.

     ...Я шел. Шел, пока не упал.

    

     (...Я вижу свет. Пятна объединяются, оформляясь во что-то вроде фар большого грузовика. Они приближаются с неотвратимостью лавины. Они приближаются. Приближаются...)