Потерянные из цикла Подражая великим

Он тоже был писателем, хотя казалось, что он был бродячим художником или неизлечимым романтиком. Впрочем, именно такими и бывают писатели. Тот, кто хоть раз брался за перо, знает, что значит быть подвластным музе.

Иногда, казалось, что он такой же как и все - веселый, общительный, заводной. А иногда словно удалялся от бытия этого мира и становился безразличным, циничным и даже порой жестоким.

У него всегда был блокнот, который скрывался где-то в складках его одежды. Иногда он доставал его и черкал в нем какие-то строки, которые, возможно, потом превращались в золотые слова, крылатые фразы, незабываемые произведения или навсегда оставались в этом блокноте, как памятник пролетевшей мысли.

Когда я смотрела на него, говорила с ним или просто шла рядом, мне казалось, что этот человек знает все. Он мог чувствовать глубже других, видеть дальше других, любить и ненавидеть всей душой. Казалось, что в его глазах был весь мир, что никакое таинство чьей-либо души не было сокрыто от него. Казалось, что он знает и меня...

Мы встретились с ним случайно. Случайно и совершенно банально. Также как встречаются и знакомятся тысячи людей - на обычной пьяной пирушке общих друзей. Сперва он показался мне обычным, серым и похабным. Его непристойные шуточки веселили всех. Все были под хмелем, веселились, шутили, как бывает всегда. Именно в такие моменты, когда рядом приятели, и чувствуешь острее всего одиночество. Возможно, мне просто было скучно среди хмельного народа, ведь самой в горло ни лезло ни капли. А, возможно, я просто их не понимала. Не понимала и не хотела понять этого призрачного кайфа, который заставляет людей расслабиться и считать, что они отдыхают. Хотя частенько после такого "отдыха" и вправду не мешает отдохнуть, кутая раскалывающуюся голову в мокрые полотенца и пытаясь вспомнить, не скомпрометировал ли себя чем-то и что вообще делал, как себя вел на вечеринке.

Почему я была среди них? Я старалась не думать об этом. Впрочем, мне было совершенно все равно где и с кем быть в одиночестве. А, может, я просто была своего рода извращенцем, впитывая в себя все события, потом размышляя в спокойные тихие вечера о смысле жизни и о прочем "высоком".

Иногда мне становилось совсем невмоготу, и тогда я уходила в какой-нибудь тихий закуток квартиры, где меня никто не смог бы потревожить. Впрочем, обычно моего отсутствия никто и не замечал, кроме того самого вечера, когда я узнала его.

Я стояла на балконе, совершенно ни о чем не думая, ощущая лишь легкий ветерок на своем лице. Я слышала краем уха, как за спиной веселятся люди. Он подошел как-то незаметно. Я вздрогнула. Он молча закурил и устремил свой взгляд куда-то вдаль в непроглядную тьму ночи. Мне показалось странным, что такой весельчак, соблазнитель девушек, разве что не душа компании, стоит и молчит.

Он глубоко затянулся и выпустил клуб дыма, разглядывая его как произведение искусства, и тяжело вздохнул.

Я поймала себя на мысли о том, что уже довольно долго пристально его рассматриваю. Я никогда раньше ни на кого так не смотрела. Казалось, он был отрешен. Ему как будто все было безразлично.

Он выпустил еще один клуб дыма и посмотрел на меня. Так мы стояли, глядя друг на друга с минуту, потом он опять затянулся и вернулся к "созерцанию ночи". Я тоже посмотрела во тьму. Мысли опять улетели, будто опьяненные не держались в голове. О чем я думала, что скрывала своим молчанием - все исчезло из памяти, оставив шлейф каких-то размышлений.

Мой молчаливый собеседник докурил сигарету и сказал, обращаясь будто к кому-то незримому:

- Рука поэта жаждет речи.

- Что, что? - переспросила я.

Он посмотрел на меня, усмехнулся и спросил:

- Ты чего такая серенькая?

- В смысле? - вконец растерялась я.

- Ну, незаметная. Ты ведешь себя так, будто ты из породы тех людей, с которыми знакомишься, а наутро не помнишь их лиц и имена, даже если был совершенно трезв.

- А, может, я и есть той породы.

- Такие люди не уходят от толпы...

Я ничего не поняла и решила промолчать.

- Скорее ты из той же породы, что и я, - продолжил он.

- Как это?

В моей голове никак не могла уложиться мысль о том, что между мной и этим повесой может быть что-то общее.

- Я знаю, о чем ты подумала, - опять сказал он. - С волками жить - по-волчьи выть. Я веду себя так, чтобы быть понятным и привычным для них. Но меня ничего не держит, я могу просто уйти. Молча уйти, и, поверь, никто не заметит.

- Что значит никто?

- Кто-нибудь когда-нибудь замечал, что ты уходила?

- Нет.

- Вот!

- Но ведь ты в центре внимания!

- Я как шут. Пока с ними - меня замечают, а как меня нет - находят другую игрушку. Запомни, помнят королей, а не шутов.

Я опять промолчала.

- Если ты еще и также испорчена, как и я, то ты навсегда потеряна для общества, потеряна для этого стада, подвластного только животным чувствам, зависти, лжи, жадности и власти...

Внезапно он замолчал. Я вновь ничего не поняла, но не стала переспрашивать, посчитав, что алкоголь плохо влияет на ход его мыслей.

Только потом я догадалась, что испорченность, о которой он говорил, есть тяга к писательству...

В последний раз я видела его в деревне моей бабушки. Он заезжал ко мне, чтобы попрощаться перед долгой дорогой в неизвестном мне направлении. А я никогда и не интересовалась направлением. С ним казалось это совершенно неважным. С ним многое казалось неважным.

Мы шли по полю. Ветер обдавал прохладой наши тела. Травы щекотали ноги, а мы шли в никуда. Просто шли по велению непонятной нам прихоти. Он стал мне как брат, как некий идеал человека, в которого можно влюбиться. Но любовь - удивительная вещь, она обошла нас стороной, зацепив лишь теплыми чувствами.

- Знаешь, сестричка, - говорил он. - Писатель - это состояние души. Но нет до таких мастеров своего пера, как Лермонтов, Лев Толстой, Достоевский, нам, сестренка, еще далеко. Кто знает, может, мы никогда и не взойдем на ступень их уровня. Я бы даже и не сказал, что я писатель. Это как дар. Либо это есть, либо этого нет.

Нас никогда не поймут люди. Часто посчитают сумасшедшими. Согласись, ведь так оно и есть.

Такие люди, как мы никогда не смогут жить той жизнью, о которой пишут, не смогут с головой окунуться в омут жизни и суеты.

Мы просто созерцатели. Нас будто для того и создали, чтобы мы смотрели и хранили все в памяти. Знаешь, почему писатель пишет? Потому что люди нашего круга не могут все держать в голове, они либо сойдут с ума, что, кстати, бывает частенько, либо погибнут под тоннами мысленного груза, что тоже далеко не редкость.

И никогда мы не сможем жить полноценно. Мы либо уйдем в себя, либо будем разрываться между пером и обычной жизнью. В итоге растратим себя попусту.

Ну, вот как ты напишешь рассказ, готовя мужу обед или стирая пеленки сыну? Вспомни тысячи книг, которые ты начинала, и которые были прерваны бытовой рутиной. Большинство из них уже никогда не обретут жизнь, ведь и мысли гибнут в ярости быта.

И нас никто никогда не сможет понять. Ведь это как наваждение, когда приходит Она. Он Нее не скроешься, а близким не объяснишь, почему мы променяли их на Нее.

Потому у меня и нет семьи, нет дома. Я хожу по свету, как ветер переменный. Неизменны лишь мое перо и листок бумаги, которые всегда готовы ко встрече с Ней.

Вот и сейчас, сестренка, я могу в любой момент уйти от тебя, повинуясь прихоти Великой Музы. Я даже сказать ничего не успею, не смогу да и не захочу. Только ты, в отличие от всего остального мира, меня поймешь, потому что тоже потеряна...

2004 год.