Боль и страх. начало

                БОЛЬ И СТРАХ
                Был в истории человек, который
                Мучительно боялся за бесцельно
                Прожитые годы…
                Автор.
 

  Я, похоже, сильно отличаюсь, от остальных людей. По крайней мере, от большинства из них. Это большинство. Как его только не называли. И послушно-агресивное. И аморфное.
И Бог весть, ещё как. Мне кажется, что все эти эпитеты навешиваются лишь по одной причине. Мы не умеем правильно произносить свою мысль. Из-за этого непонятны другим людям. Но, себя любимого, как можно обличить себя любимого. И большинство, каким бы в наших глазах отсталым не казалось, таковым не является. Это наши, только наши слабые знания, нарушения нашей морали и этики, заставляют нас быть в своих глазах самыми прекрасными. Самыми талантливыми. Самыми достойными…
….В совершении недостойных дел.



                БОЛЬ.
 

  Не помню своих детских болей. Наверное, много лет прошло. А возможно, эти боли ничто, по сравнению с этими, многолетними. Нудными, как зубная боль. Сильными, как схватки у женщин. И ко всему ещё, постоянные. Постоянные.  Последние двадцать лет.
   Двадцать лет. Уже больше.
Первый раз я ощутил боль, когда возвращался из краткосрочного отпуска в Афганистан.
Было это перед Новым годом. Тысяча девятьсот восемьдесят третьим годом. В самолёте, который летел в Кундуз, меня выбросило из памяти, словно человек, ненужную вещь в мусорный бок. Боль была острой и резкой. В позвоночник ударил разряд, и темнота.
Это было первое материальное проявление боли. Материальное проявление её действия.
Почему со мной? Почему не раньше? Почему не позже? Другие нашли бы другие причины. Нашли бы виновных. Я никого не вину. Виновен сам. Плохо учился. Сунул свой нос туда, куда дикая собака Динго не засунет свой….хвост. Глупец.
  Наши войска вошли в Афганистан. Когда, почему? Все знают. Не всю правду. Да и кому она, эта правда, нужна. Истины всё равно не узнаем. Но глупости, которые совершили, они вот, на поверхности. Смотрите.
Афганская армия практически нам не сопротивлялась. Её военно-воздушные силы были под нашим контролем. Какой-то чиновник, из министерства нашей обороны недосмотрел.
Недодумал. Наши колонны везли с собой, кроме вещей необходимых, массу разного барахла. Всего того, что могло помешать.
Кто сейчас будет оспаривать тот факт, что ракеты класса «Земля-Воздух», привезли сначала мы. Сами. «Стрелы». Это потом появились американские «Ред-Ай», «Стингеры».
И партизаны, духи, оказались хорошими учениками. Мы начали гореть и падать. С небес, на грешную землю. А, может на нас, проводили опыты? Как на кроликах, или крысах. С них не убудет. Правду не знаю. Истину тем более. И не узнаю никогда. Да и не важно теперь.
В 82-м, после окончания Харьковского ВВАУКУ, я пошел в Афганистан. Добровольно.
Мы все добровольно туда шли. Так было заведено. Но, я пошел добровольно, сам. Мог не пойти. Летом  81-го, я перенёс сложную операцию. Аппендицит. Не верится, что сложная?
А, зря! Мне её три разе делали. Под общим наркозом. То тампон забыли, когда зашивали, то абсцесс оперировали. Спасибо русскому врачу Камакину, из Могочи. Мог загнуться, раньше времени. А, так грамм триста мяса из моего тела в помойку, смотришь жив. Лирика. Наша, русская. Не придерёшся.
  Первые вылеты на боевые задания, первые обстрелы. Первые потери. Слава Богу, сначала теряли только технику. Людей потом. Позже.
Летом 82-го года наше командование решило оснастить авиацию ракетами отстрела, против теплового наведения ракет и системой под милым названием «Липа». Для чего? Это техническая информация, к цели повествования не имеет отношения.
Мы сами в полевых условиях её устанавливали. В основе её действия, лампа СВЧ. Знаний нет. На вертолёте раскрепили, нужно проверить работоспособность. Это потом узнали, что можно проверить с панели. А первый раз проверял на глаз. Кожух защитный сняли, я вылез на крыло своей двадцать четвёрки, а командир включил систему.
Как она работает, я почувствовал на земле. Прийдя в себя, и захлёбываясь кровью. Шла она недолго. Носом. Месяца два. Потом попустило. Стал болеть позвоночник.
  Летал. Воевал. Пришло время, нас сменили другие. Мы вернулись к прежнему месту базирования. В Забайкалье. В Могочу. Славный городок. В те времена можно было добраться только по железке. Автомобильные дороги, только до Тупика, ближайший населённый пункт. Каких-то сто кэмэ. Но природа! Тайга, девственная. Могучая. На тысячи километров в разные стороны. Грибы, охота, рыбалка.
  Там впервые, не от врачей, от старовера, услышал о своей болезни. Мы поехали на зимнюю охоту. Мишку из берлоги подымать. Саму охоту опишу потом.
Утром проснулся. Я любил вставать рано. Часов в пять. Морозец. Чудесно. Градусов 35.
Ну, может сорок. Вышел до ветру, снежком обтёрся. Лепота. В сторожку возвратился, полотенцем обтираюсь, а вокруг меня дед старовер крутится. Имя чудное, Спас. Мышцы напряг, похвастать. Дед, вокруг обошёл, посмотрел мне в лицо и говорит:
- Да, силён ты снаружи, а внутри гнилой.
- Да ты что дед! Да я, пятерых, одной рукой.
- Не хвались. Сложи руки ладонь к ладони. Так. А, теперь палец в палец упри, создай усилие.
Как сделал, то что сказал дед, снова разряд в позвоночник. Снова потеря сознания. Пришёл в себя, дед суетится, говорю:
- Дед, ну ты колдун. Ты что это наделал.
- Я ничего не делал, сынок, это в тебе такая хворь сидит. Лечится тебе надо. Через болезнь эту, к вере прийдёшь.

 И начались мои хождения по мукам. Госпиталь в Чите. Все мои, с кем воевал в Германию
Служить, я в это время в госпитале. Пришла замена в Белоруссию, я в госпитале. Сумели от меня избавиться, только когда пришла замена в Сызранское лётное училище, в Пугачёвский полк.
Уже практически не служил. Дежурным инженером на полётах, потерял сознание. Очнулся в Саратове в госпитале. Восемьдесят седьмой. Боль уже не отпускала больше никогда. Что бы полностью. Так что шутка: - Утром проснулся, ничего не болит, значит я умер. – Это на счёт меня.
  Каждому человеку в жизни Господь посылает Наставника. Кому одного. Кому одного мало. У меня было много наставников…
…В Саратове пол года. В разных отделениях. Должен сказать, есть ещё на Земле люди. Их просто не видно. Каждый из них делает своё маленькое дело. И старается сделать его хорошо.
Не помню сейчас ни фамилий, ни имён врачей из Читы, Саратова, Куйбышева. Уже и города некоторые переименовали. А, я жив. Их трудами, трудами других, кого помню. Моё Вам! Низкий Вам поклон.
Саратова, как город, не знаю. Понятно, думаю почему. Болел. Не до местных красот…
…В палате этого госпиталя мне установили предварительный диагноз. Лимфоденомапатия. Быстротекущий лимфатический рак. Я бы не знал его, если бы не моя жена. Она требовала от врачей, ус троила им скандал. Она добилась. Ей ответили так, что услышал я. Другой человек, наверное, испугался бы. Я не поверил. Я решил бороться. А, кому хочется умереть в двадцать восемь лет.  А мне давали полтора месяца.
Ночами запихивал в рот подушки и грыз их, рвал зубами, чтобы не будить рядом живущих, страдающих по-своему людей. Каждого своя боль. Они, все, терпели её. Меня не нагружали? А  я чем лучше? Или хуже? Терпел. Как удавалось, не знаю. Плохо ли, хорошо. Жил как мог. Пытался писать по ночам свои дневники. Днями устаивал диспуты.
А может, другие устраивали их для меня. Ведь тоже болели. Терпели. Ещё и меня пытались отвлечь. От страшных мыслей.
Это время. Я, по-прежнему считаю, что его нужно было прожить. Всем нам. И мне, в числе всех. Уж больно много грязи скопилось. Время умолчания прошло. Время страха. Мы упивались своей смелостью. Своей возможностью говорить. Каждый свою правду. Не слушали чужие мысли. Говорили, ради самого процесса говорения. Спорили, о том, о чём не имели ни малейшего понятия. Нам преподносили факты, исторические были, и историческую ложь, и мы её кушали. Хоть и не съедобно.
В один из дней к нам в палату вошёл старик. Высокий, но не сутулый. Явно в больших годах, но не старый. Эти парадоксы жизни трудно объяснить. Я не буду даже пытаться. Что говорить, если не имеешь понятия…
…Болезнь скрутила так, что уже не вставал. Само тело, без моего участия плакало. Я ел, говорил, спал, а из глаз текли слёзы. Вы представляете себе? Как это не красиво. А, ведь я, это я так выглядел. Смеёшься со слезами на глазах. Это не тот случай, когда это можно осознать. Попробовать пережить самому. Дай Бог, никому этого не испытать на себе. Никому.
Коротич со своими статьями манипулировал сознанием. Сознанием миллионов людей. Огромной страны. Он не пытался сделать обобщения, дать своё видение проблем. Он просто лил на наши головы всю эту скопившуюся, за длинные годы, грязь. А Вы, сможете
выплыть, хорошо, нет – тоните.  Вот и пытались плыть. Кто куда. То, что по прошествии какого-то времени расплылись, и его заслуга тоже есть. Может неосознанная. Но, согласитесь, неумолимая….
…В тот день. Не помню темы нашего обсуждения. Помню, вошёл он, бросил под язык несколько капсул нитроглицерина, и опершись на перила моей кровати, стал слушать. Есть такие люди. Они умеют слушать. Так, что завидки берут. Они понимают смысл сказанного, они вникают в саму суть повествования. Хотите, верьте, хотите, нет. Такие люди, если их внимательно слушать, вот они могут сказать откровение. Что-либо такое, что потом сидишь, думаешь: - фу, как просто. Почему я образованный человек не смог так просто изложить свою мысль.
Дед выслушал, и когда я замолк, чтобы перевести дыхание, сказал:
  - Как же ты держишься за эту жизнь. Видно не всё ещё сделал. А болезнь твоя, не в смерть. Во испытание Веры.
Должен сказать, что тогда я ещё не был ревностным верующим. Для меня это были просто пустые слова. Какая-то там вера. Это теперь Вера. Мощная, сильная, как сама жизнь.
Он легко завладел вниманием всей палаты. Да, что там палата. Когда он закончил говорить, у нас собралось, наверное, всё отделение. Даже врачи и медсёстры. Говорил не громко, спокойно, с расстановкой слов. Просто. Но было видно, говорит, что знает.
Он рассказывал о Кольцове. Рассказал, что благодаря его таланту публициста мы узнали Островского. Его Павку. Рассказал один его фельетон, его страшную участь. Потом, как-то без перехода, но так естественно перевёл разговор на Ярослава Галана. Кто из нас, его читал? Потом позже, я специально учил украинский. Так, чтобы прочитать Галана в подлиннике. На его родном. Чтобы понять…И не принять! Слово сильное оружие. Им нужно пользоваться со знанием дела. Теперь оно звучит так. Не навреди.
  К вечеру все разбрелись. Кто куда. Я не вставал. Дед подошел ко мне, спросил разрешения присесть у ног и завёл разговор.
- Ты слышал, что- либо о дыхательной гимнастике?
- Да. Есть такая система восточных тренировок. А ещё есть целебная, по системе Бутейко. Если не могу терпеть боль, я ею пользуюсь.
- Да! Тогда я в тебе не ошибся. Ни восточная система, ни система Бутейко, тебе не помогут. Тебе нужно выработать свою.
- Как?
- Ты, когда пытаешься снять боль, ты ведь прислушиваешься к своим ощущениям. Так вот. Попробуй поговорить со своим телом. Найди слова. Во время дыхательной зарядки попробуй перенести к больному месту целебное действие.
Мы разговаривали с  ним два дня. У него было очень больное  сердце. Он постоянно ложил под язык нитроглицерин. Теперь  знаю, что такое боль сердца. Какой всё-таки достойный человек. Он последние минуты своей жизни уделял мне. Чтобы мои минуты продлились.
Днём все снова разбрелись из палаты. Он как всегда сел возле меня. Я под его руководством делал гимнастику, а потом он сказал:
- Ты поспи немного, мне нужно отдохнуть.
И всё. Я заснул. А когда проснулся, узнал, что он умер. Я не плакал. Когда он ушёл, у меня высохли слёзы. А горечь, ком в горле. Такой ком я готов носить до смерти. Кто он мне? Как его зовут? Кто его родственники?…Да имеют ли эти вопросы смысл? Здравый смысл жизни. Ушел. Человек. Настоящий человек.
  И до этого, и после, я видел много смертей. Я видел, как умирал молодой парень, с саркомой бедра. Пришла жена, требовала развода. Он не дал. Ради детей. Ради пенсии.
Я видел, как умирала молодая женщина. В страшных муках. Она тихо плакала, смотря на
фотографии своих маленьких детей. Я видел, как умирал мужчина, обгоревший в угляшку, и всё допытывался, как дела у спасённого им из огня чужого малыша. Да мало ли на свете боли. Смерти. Боже! Как мне хочется быть похожим. Хоть самую малость….



                Страх.
-