Просо и зола

Командир разведвзвода лейтенант Пойко на коротких кривых ногах неспешно идет перед строем. Останавливается, смотрит в лицо сержанту Мигайло, черные кустистые брови торчат ежиком. Сержант вытягивается. Лейтенант неспешно отводит глаза, глядит вдоль строя. Ни одна травинка не шелохнется. Звуки приглушены, растоплены жарой. Усатый сержант переводит дыхание.
- Сержант Мигайло.
- Я.
- Старший группы.
- Есть.
Разведчик делает два шага вперед, поворачивается кругом и становится лицом к стою. Комвзвода подходит дальше. Останавливается… Весь взвод ловит глазами выражение глаз комвзвода. Что за рейд предстоит? Если ли надежда вернуться?
- Рядовой Липухин.
- Я.
- Выйти из строя.
- Есть, - шморгает носом простуженный, несмотря на жару, Липухин.
Становится ясно, ничего хорошего из рейда не получится. Каждый боец думает, что именно Липухин приносит неудачу. Вроде бы ничем человек не выделяется. Но, какая-то божья пометина, таки есть на нем. Слишком часто в этом приходится убеждаться.
Заенко вспоминает последний эпизод, когда они были в тылу. Уже и языка взяли. Толстого штабного обер-лейтенанта. И тут как назло, в избе, где они остановились, начался пожар. Кто уж там опрокинул злополучную керосиновую лампу? Только, в той суматохе язык сбежал.
Или когда их привал два «Мессершмитта» поливали вдоль и поперек. Патронов не жалели. Остались там лежать Васька Галябин и Ромка Смык. А Липухину хоть бы что.
- Рядовой Штунь…
- Есть.
Весь взвод знает перед кем остановится сержант.
- Рядовой Каладзе.
- Есть.
Лейтенант не скрывает своей вражды к грузину Каладзе. Самые сложные и опасные задания не обходятся без него. Удивительно, что до сих пор ему удается выживать.
Каладзе делает два шага вперед. Комвзвода тяжелым колобком останавливается перед Анатолием. Боец задирает подбородок, опущенными глазами упирается в грудь комвзвода.
- Рядовой Заенко.
- Есть.
С обреченным видом, сутулясь больше обычного, Анатолий выходит из строя.

Бойцы разведгруппы стоят как гвозди, вбитые пьяным плотником.
- Группа готовиться и отдыхать. Сержант Мигайло ко мне в землянку. Командуйте.
- Равняйсь… смирно… направо шагом марш.

От комвзвода сержант возвращается через полтора часа, нахмуренным, с тревогой в глазах.
- За языком идем, Василий Иванович, - спрашивает Заенко, как о чем-то само собой разумеющемся.
- В свое время узнаете. Чего глупые вопросы задавать, - сказал сержант, и улегся отвернувшись к стене, - Всем отдыхать.
Это было на него непохоже.

Василия Ивановича Мигайло Анатолий впервые увидел, когда тот приезжал в диверсионную школу за пополнением. Невысокий сухощавый Анатолий понравился сержанту складностью и ловкими движениями. Из личного дела сержант узнал, что Анатолий занимался боксом. И не просто занимался, а был чемпионом области в полусредней весовой категории. С тех пор они воевали вместе, в одном отделении.

Сумерки уверенно опустились на траншеи передовой.
Проползли нашу и немецкую колючую проволоку. Дальше идут шагом по опушке леса по направлению к деревне, в которой по данным воздушной разведки было обнаружено скопление немецкой людской силы и техники. Рядовой Липухин, не отставать. Местность знаешь?
- Да, я из этих краев.
- У кого сможем остановиться в деревне.
- В деревню лучше не идти. Остановимся на хуторе. Там живет Пахом Пахомович. Я его знал еще до войны. У него можно спрятаться самим и спрятать языка.

Хозяин встретил их радушно. Пока они снимали верхнюю одежду и рассаживались по лавкам, он принес квашеной капусты, домашней колбасы, огурцов, нарезал хлеб. Откуда-то появилась двухлитровая бутылка самогона. Разведчики оживились.

- Куда ходил, Пахом Пахомыч, почему тебя долго не было, - сержант пристально смотрит в глаза хозяину, суетливо протирающему фартуком бок бутыли.
- Скотинку прибрал, да согревающего твоим доблестным бойцам нацедил. Останетесь у меня переночуете, а с утра с богом.

- Рядовой Штунь, почему не в дозоре.
- Так тишина же товарищ сержант. Опасно маячить на улице. Еще не дай бог, кто случайно заметит.
- Немцы у нас не появлялись, они в деревне расположились, - говорит хозяин.

Вышедший до ветру Заенко слышит слабый, почти неуловимый гул. Как будто шмель возвращается со взятком к гнезду. В ночной тишине хорошо слышно. Определять звуки двигателей боевой техники противника учил инструктор-акустик. Именно так он говорил: «как будто груженый шмель возвращается в гнездо». Говорил он это о звуке, издаваемом немецким бронетранспортером. Анатолий прислушивается. Точно. Гул немного усилился, и стали слышны более высокие дребезжащие тона. Сомнений нет.
- Немцы, - кричит он, влетая в хату.
- Ты, сука, навел, ствол сержантского автомата уткнулся в грудь хозяина.
- Не стреляйте. Не я. Я не мог.
- Как отсюда незаметно выбраться.
- Я покажу. Я выведу. Не убивайте, - частит Пахом.
- Они вышли в сенцы. Было видно, как мощный прожектор бронетранспортера рассекает тьму. И позади него гирлянда огоньков поменьше. Мотоциклы, штук пятнадцать не меньше. Роскошная встреча.
- Идите за мной, - хозяин заворачивает за хлев. Разведчики следуют за ним.
- Хозяин заведет в ловушку, - пронизывает Анатолия. И другая крамольная мысль - бежать в другую сторону. Анатолий останавливается, прислушивается. Шагов не слышно. Вдруг где-то впереди слышится сдавленный крик: «Стой сволочь».
В следующее мгновение раздается длинная очередь чужого пулемета. Анатолий падает на землю и ползет прочь от стрельбы. Он ползет, но что-то останавливает его. «Там товарищи. Они могут погибнуть». Он видит, как мощный прожектор разрезает местность. Слышит тяжелую очередь крупнокалиберного пулемета. Вдруг все стихло. Немцы спешиваются и идут цепью .
«Их пятеро было», - голос хозяина. - «Трупов только четыре. Должен быть пятый». Широким размахом прожектор скользит по земле. Анатолий затаился. Немцы широкой цепью двинулись на него.
«Я должен спастись».
Слово «должен» успокаивает, как заклинание. Короткими перебежками, между взмахами прожектора, бросается к опушке леса.

Солнце клонится к закату, но воздух еще сохраняет температуру летнего дня. Легкий ветерок шевелит веселую листву, которая отвечает на его прикосновения ленивым шуршанием. Разные деревья по-разному отзываются на прикосновение ветерка к струнам листвы. Ольха лопочет круглыми листьями, создавая заметную рябь в некрашеном полотне тишины. Осина шелестит тоном выше, переливаясь темой от нижних листьев к верхушке кроны, и создавая волнующую вариацию мимолетности ветра, дня, лета, и вообще жизни. В основании кроны небольшие листья создают металлически-жесткий звук, как будто литавры отзываются на движения воздушных струй, укоряя ветер в легкомысленном отношении к покою, нарушении священной определенности тишины.

Переходя выше, ветер извлекает более жизнерадостные звуки, зовущие на борьбу с отмиранием. И только верхний, самый молодой ярус слегка шепчет незначительную мелодию, поддерживает жизнеутверждающий звук среднего яруса, но, как будто боится выразить в полный голос, как будто сомневается, что важнее, тишина, своей глубиной напоминающая, что все мы вышли из тишины и безмолвия, и все туда вернемся, как бы нам ни хотелось шелестеть вечно. Эта истина известна всем, и не оспаривается ни нижним ярусом, умудренным прошлыми ветрами, ни оптимистами среднего яруса, наперекор судьбе шелестящими бодрую и радостную мелодию. Возможно, они убеждают себя: "До этого все было так, а мы первые, мы докажем, что нет невозможного, что стоит только захотеть, и жизнь будет длиться вечно, зима отступит, осенний безжалостный ветер не сорвет нас, не понесет, рассеивая по земле, чтобы успокоить уже навсегда.

Анатолий пошевелился. Тут же неподалеку застрекотала сорока, с некоторым торжеством в голосе. Впрочем, сороки всегда трещат с торжеством в голосе, будто радуются, что удалось вплестись в пестрое полотно лесных звуков. Анатолий замирает, пытается расслабиться.
Со стороны тропинки, с того места, где застрекотала сорока, слышится медленный ритм глухо бухающих шагов, по волнам которого плывут переплетающиеся звуки мужских голосов. По голосам Анатолий определяет, приближающихся - человек семь. Резкие пики гортанных звуков могут принадлежать только немцам. Он не рассчитывал на семь человек. Даже с тремя бы он справился. Но семь человек – это слишком. «Нет, не мои», - думает Анатолий и вжимается в траву. Голоса приближаются. Немцы идут, сняв каски, растянутой цепочкой по узкой лесной тропе. Стволы автоматов опущены книзу. В голосах угадывается настороженность, готовность к действию. Неожиданно большой злой совой ухнула граната и с противоположной стороны тропинки суетливыми, голодными до человеческой крови курицами застрекотали автоматы.

Немцы отработанными движениями рассыпаются и отвечают короткими очередями. Анатолий оказывается позади немецкого патруля. Партизанский огонь направлен в его сторону, и настолько плотен, что невозможно двинуться. Металлическое кудахтанье разгорается. По плотности партизанского огня Анатолий определяет, что группа насчитывает около двенадцати человек. В автоматном хоре выделяется пулемет и несколько винтовок. С этой стороны тропы стреляют пятеро. В просвете подлеска Анатолий видит лежащий холмик нацистской шинели. Сгорбившееся лежащее тело подергивается в такт треску очередей. Анатолий, камбалой вжимаясь в опавшие листья, разбавленные редкими кустиками осоки, ползет к немцу. Кто-то ойкает и справа раздается немецкая речь. По тону понятно - ругательство, какое именно Анатолий не расслышал. «Должно быть, ранили одного», - думает он, бесшумно подбираясь к жертве. Когда расстояние между ними остается не больше хорошего броска, Анатолий достает из голенища нож. «Черт с ним, с языком, надо помочь партизанам». Партизанский огонь стал жиже. Его немец стреляет короткими очередями. «Пора», - одними губами командует себе Анатолий, привстает, и прыгает на спину немцу, целясь ножом в шею. Немец, лежа, резко повернувшись, наотмашь бьет Анатолия по руке сжимающей нож. Нож вылетает из руки разведчика, а он сам неловко плюхается рядом. Кажется, мгновение длится целые сутки. Он видит выражение холодной агрессии на выбритом лице крупного плотного мужчины. Не в силах сделать хоть какое-то движение Анатолий, наблюдает, как немец, будто в замедленной съемке, направляет на него ствол автомата и с торопливостью улитки указательным пальцем нажимает на спусковой крючок. Анатолий видит этот палец, как под увеличительным стеклом, с черным полумесяцем под ногтем. Выстрела не слышит, боли не чувствует. В следующую секунду видит левую руку немца, передергивающую затвор. Это движение подействовало на него подобно залпу сотни сигнальных ракет. Отталкиваясь левой ногой, в развороте лежа Анатолий, без замаха, втыкает растопыренную пятерню в лицо врага, целясь в глаза. Лицо врага принимает тычок, левый глаз лопается, и растекается жижей своего содержимого. Немец орет и отшатывается. Несколько заученных движений и – немец лежит на животе с завязанными за спиной руками и кляпом. Кровь из левой глазницы обильно поливает палую листву. «Потом медицинскую помощь окажу», - Анатолий быстрыми рывками утаскивает языка в гущу леса, дальше от места огневого контакта. Ползком, удаляясь с уже перевязанным языком, Анатолий слышит, как выстрелы постепенно сходят на нет.

Вечер того дня застает их в пути. Немец идет самостоятельно, с плотно связанными за спиной руками. Сделав еще двадцать шагов, Анатолий останавливается, опускается на землю. Костер раскладывать нельзя. Немец сидит привязанный к толстой сосне и мычит.

На шестой день пути лес такой же густой. Даже кажется гуще. Они заблудились. Грязный обрывок бинта сереет на сочащейся кровью глазнице немца. Анатолий давно вытащил кляп из его рта, и немец, между стонами бормочет что-то по-немецки. От голода колет в животе. Говорят, что летом в лесу невозможно умереть с голоду. Невозможно, если это мирный лес, у тебя охотничье ружье, и можно разводить костер. Этого лишены Анатолий и его пленник. Сухпаек, взятый в рейд съеден.
Они лежат, похожие на голодных леших. Анатолий пристально смотрит на немца сухими глазами.
- Найн найн, - кричит немец писклявым голосом. Удивительно, откуда у такого кабана бабий голос.

Анатолий прикладом бьет немца по голове. Пока тот без сознания, жгутом перетягивает руку выше локтя и ударом ножа рассекает сухожилия внутреннего сгиба локтя. Немец мычит, но в сознание не приходит. Отрезав руку, Анатолий бинтует культю. Зубы вгрызаются в покрытую густой шерстью отрезанную руку. Рвет мясо и глотает не жуя. По подбородку стекает струйка чужой крови. Немец шевелится и жутко стонет, вынимая душу. Анатолий срезает кусок мяса и протягивает немцу. Тот отворачивается и начинает кричать. Анатолий снова подносит немцу кусок его руки. Здоровой рукой немец берет кусок и впивается в него зубами. Съев кусок, он смотрит на Анатолия жадными глазами. Второй кусок тоже съедается залпом. Остаток окровавленной руки Анатолий завертывает в тряпочку и кладет в вещмешок.

Левой руки им хватило на три дня. Анатолий берет автомат за ствол, и направляется к немцу, тот зажмуривает глаза. Анатолий режет правую руку немца. Теперь они едят поровну. Анатолий кормит немца с ножа. Перевязывая левую руку немца, Анатолий чувствует легких запах гниения. «Не жилец немец. А мне без языка никак. Только чудо нас может спасти. И лес все не кончается».

Нижняя губа немца дрожит, когда он смотрит на свои окровавленные культи. Лоб покрывается крупными каплями пота, в глазах застывает звериная ненависть. Не похоже, что он голубых кровей. И звание его – лишь фельдфебель. Может быть, он был плотником, и его работой любовались жители немецкой деревни. И был он уважаемым человеком, своим трудом своими руками добывающим хлеб насущный себе и своей семье. Да и не важно кем он был, простым крестьянином или высококвалифицированным рабочим, все равно, кормился он руками, и теперь без рук был вне жизни. Ему есть за что ненавидеть человека, который покалечил его.
«Это я все себе надумал, когда смотрел на задрожавшую губу. Может быть, у него и в мыслях ничего подобного не было. Просто, боль и злоба».

Анатолий отгрызает кожу с чужих пальцев, пропахших табаком и пороховой гарью. Видит веснушки на пальцах и тошнота подкатывает ему под горло.

В сумерках они проваливаются в замаскированную яму, скорее всего, приготовленную на лося. На следующий день в квадрате неба появляются небритые люди с автоматами.
Их запирают в сарае. За стенами сарая военный совет. Голос, требующий расстрела, звучит все настойчивее. «Они нас выдадут. Ты хочешь опять вшей в окопах кормить? Голову под пули подставлять. Накось выкуси. Пусть сами воюют. А этих в расход пустим. Так спокойнее». Неожиданно голоса стихли. Безмолвие нарушают только звуки леса. В неподвижном ожидании проходит день. «К ночи расстреливать не будут»,  - думает Анатолий и начинает рыхлить и отгребать землю из-под глухой стены. Убегают они, когда совсем стемнело. Отбежав на приличное расстояние, Анатолий оглядывается. Немец тяжело топает сапогами, и надорванно дышит, с трудом успевая держаться в пределах видимости. Все осталось в таборе дезертиров: оружие, нож, недоеденный кусок руки.
 
Анатолий ненадолго выныривает из полузабытья, видит далекий сполох цвета застиранной крови и слышит еле уловимый звук артподготовки. Там люди. Неважно, немцы или наши. Он расталкивает немца, и они, не дожидаясь утра, идут в направлении звука.

За взятие и доставку языка рядовому Заенко объявляется благодарность, - в до блеска начищенных сапогах комвзвода отражается шеренга бойцов, высокое солнце и согнутая фигура Заенко.
- Служу Советскому Союзу, - слабым голосом произносит Анатолий.