Ангел с поднебесья

Содержание
                СТР.

Пролог 3
Глава 1 «Глазами полными страданья» ------------------------------------------ 5
Глава 2 «Райский голос» ------------------------------------------------------------ 13
Глава 3 "Радость моя" --------------------------------------------------------------- 23
Глава 4 "Звенящие колокола" ------------------------------------------------------ 32
Глава 5 "Мгновения счастья" ------------------------------------------------------ 42
Глава 6 "Свет" 52
Глава 7 "Странница в пути" -------------------------------------------------------- 62
Глава 8 "Несбыточные мечты" ---------------------------------------------------- 72
Глава 9 "Замужество и слава" ------------------------------------------------------ 81
Глава 10 "Глазами одиночества --------------------------------------------------- 90
Глава 11 "Тропою страданий -------------------------------------------------------100
Глава 12 "Амвросий» 109
Глава 13 «Сила исцеления» Глава 14 «Утешение моё» ----------------------------------------------------------- 127
Глава 15 «Мой Путь» 137
Глава 16 «Возвращение к людям» ------------------------------------------------ 147






























ПРОЛОГ
«Я долго искал свой Путь
и в конце концов нашёл его»
(Мудрец).
…Ангел расправил крылья и полетел ввысь туда, где сияющим ослепительным маревом горели звёзды и галактики. Он был очень юн и никак не мог понять, что до сих пор его так притягивало к земле – маленькой голубой планете из системы холодных чужих небесных тел. Краше его не было нигде во всей вселенной, ибо ангелы по природе своей довольно красивые существа в белоснежном лёгком словно пух одеянии. Нет, они не умеют говорить, но могут чувствовать слишком тонко, слишком явственно. Ангелы живут рядом, но люди не видят их, не ощущают той мимолётной дымки, которая свидетельствует об их присутствии. Они живут среди облечённых кожей и плотью созданий, снующих туда-сюда от своей близорукой недальновидности, отбрасывающих их помощь и благословение.
Ангел сделал крюк в небесах, вернулся обратно в открытое пространство планеты. Он знал, что темноволосая слепая девочка часто созерцает его парение. Встряхнул белоснежным одеянием, и мириады звёзд с ослепительным сиянием рассыпались по небу. Он был размером с эльфа, который мог поместиться на ладони, однако вылетая за пределы Земли, ангел увеличивался, как галактика, целиком растворяясь в ней, чтобы слиться с Великим Сердцем Вечности.
Он возвратился назад. Он страстно хотел оставить какой-нибудь дар этой слепой девочке, но она ни о чём не просила. Она улыбнулась ему, помахала рукой, и ангел приблизился к ней, затем коснулся её лба, и волна тёплой розовой энергии разлилась медленно по всему её телу от макушки до кончиков пальцев ног. Она кажется этого не заметила, и ангел удовлетворился тем, что ему удалось исполнить свою мечту. Ангел вслушался в отдалённые звуки. Пела слепая девочка нежным очень трогательным голосом:
«А где-то там высоко
Что-то вспорхнуло легко,
Это луч Солнца взвился над Землёю.
Кто-то уйдёт далеко,
Здесь не оставив ничего,
Долго прощаясь с чистой синевою.
А где-то там в облаках
Словно в заоблачных снах
Быстро мелькают сказочные лики.
Кто-то исчез в суете,
Ангел порхнул в темноте,
И появились радужные блики».
«Она поёт про меня», - подумал Ангел. Песня стихла, вокруг снова воцарилась тишина. Он наблюдал за тем, как девочка внимательно разглядывает его.
- Здравствуй. Ты – ангел?
- Да, я – Ангел.
- Что ты здесь делаешь?
- Прилетаю изредка с далёких миров, чтобы помогать людям.
«Должно быть, она хочет видеть как все, - снова подумал Ангел, пожал плечами, - Она видит гораздо больше остальных зрячих».
- Ты уже улетаешь? – спросила девочка.
- Мне пора, но ты можешь обращаться ко мне за помощью или советом. Я всегда буду рядом.
Ангел вылетел в открытое окно и скрылся из виду, а разноцветные рождественские огни всё ещё продолжали отражаться на белом снегу.
 «Сегодня я видела Ангела, - сказала слепая девочка, уверенная в продолжении рождественской сказки, когда мир становится чуточку радостнее серых будней, - Ангел улыбнулся на прощание и улетел навсегда из моего чудесного сна».


































ГЛАВА 1
«ГЛАЗАМИ, ПОЛНЫМИ СТРАДАНЬЯ»
«Он же сказал,
Чему подобно Царствие Божие,
И чему уподоблю его?
Оно подобно зерну горчичному,
Которое, взяв, человек
Посадил в саду своём:
И выросло, и стало большим деревом,
И птицы небесные
Укрылись в ветвях его».
(Евангелие от Луки: 13.20-21).
Бабушка Дарья умерла в четверг в начале месяца как раз накануне Рождества Христова, поэтому наш ветхий деревянный домишко опустел, стало пусто, холодно, неуютно. Умерла она легко без мучений, просто ушла в свою горницу, легла на старую кровать и уснула. Я слышала, так обычно умирают незлобливые люли непринуждённо без боли и страха.
Вообще-то в нашем селе к бабушке относились с уважением, даже с почтением, называли её Дарьей Степановной или ведуньей Дашей, потому что она лечила прокажённых, поднимала дух тяжелобольным, облегчала их страданья. Бабушка знала много трав, всё лето после сенокоса собирала целебные травы в свою самодельную котомку, похожую на дорожный узелок босоногих скитальцев, богомольцев, которые ходят от одного селения до другого, собирают краюху хлеба, рассказывают о странствиях и чудесах. Один из таких старцев по имени дед Андрей как-то зашёл к нам на зимовье и остался на месяц «дабы молить за нас грешных Владыку Вездесущего Иисуса». Бабушка приняла деда Андрея радушно, накормила кислыми щами, напоила свежим ароматным чаем с душицей и мёдом, испекла большой капустный пирог. Несмотря на то, что жили мы скромно, бедно, стол пестрел вкусными угощеньями, как будто изобилие всегда присутствовало с нами.
Дед Андрей поселился в небольшой в довольно тёплой и уютной каморке там, где бабушка Дарья всегда держала иконы, доставшиеся ей от её предков.
Дед Андрей спал мало, большей частью молился, потому что я всегда слышала  приятно ласкающий и успокаивающий треск свечей, пахло растаявшим воском и ладаном. У него были большие и тёплые руки, которые согревали мои озябшие ладони.
По вечерам же мы, усевшись рядом с натопленной печью, внимательно слушали, как бабушка Дарья рассказывала сказки, она знала их великое множество, и казалось, что они никогда не закончатся. Каждую ночь засыпала я в обнимку со своей тряпичной куклой, подаренной мне на Пасху, я поверяла ей свои сердечные тайны. С бабушкой было спокойно, радостно на душе, несмотря на то, что она не являлась моей родственницей, ибо взяла меня из детского приюта, когда принесла туда старую одежду и сладости в качестве скромного пожертвования на Великий Пост.
Постилась бабушка регулярно и меня научила, да и посты я переносила хорошо благодаря кулинарному мастерству и умению утешить вовремя добрым ласковым словом, сказанным с верой и благодушием.
В приют я попала ещё в младенчестве, так как от рождения была слепой. Это затем спустя десятилетие, когда медицина сделает огромный рывок вперёд, профессора и выдающиеся светила науки будут недоумённо пожимать плечами и говорить: «Не может быть, чтобы человек родился с полной атрофией сетчатки, словно глаза даны ему как внешний атрибут».
Спустя десятилетие врачи вынесут единый вердикт, прозвучавший словно приговор: «Не может быть».
Человек привыкает ко всему. Однако возможно ли привыкнуть к сплошной черноте, в которую ты полностью погружён, а не только тогда, когда закрываешь глаза, ведь уже спустя секунду тебе хочется вновь открыть их, чтобы увидеть Солнце и весь этот мир в естественных красках, почувствовать прелесть зелёной листвы и обширность голубого неба, нежность розового заката и желтизну Луны? Возможно ли привыкнуть к тому, что общество будет вечно тебя считать больной, неспособной жить полноценно только лишь потому, что какая-то часть твоего организма не функционирует нормально?
Бабушку Дарью я представляла себе высокой, худощавой с серыми добрыми глазами в белом домотканном платке, под которым она прятала свои волосы, покрытые сединою. Деда Андрея я представляла тоже высоким с косматой головой и большими руками, у него был сильный голос, однако он становился чуть приглушённым, когда дед читал молитвы. Ещё я часто вижу сон, в котором молодая женщина в голубом, как ясное небо платье, держит меня на руках и баюкает, напевая при этом мелодичную колыбельную. Слов колыбельной я не запомнила, но в своих мечтах я всегда уношусь к этому сну, стараюсь представить всё до мелочей и даже то, как молодая женщина смеётся очень заразительным добрым смехом. Кто она? Откуда так неожиданно всплывают в моей памяти подобные картины, и хорошо, если бы они никуда не исчезали. Какое оно, Солнце? Как выглядит небо? Почему все твердят о том, что оно голубое, а трава зелёная?
Я тоже «вижу» перед собой множество оттенков и красок, но что созерцают те люди, которые от рождения не являются слепыми? Как окружающий мир отображается в их глазах? О боже, когда у человека вообще нет чего-либо, всеми силами души он старается заполучить это, однако затем полученное теряет для него ценность.
Скажите, если человек поёт, происходит ли это от радости или от боли, а может в песне заложены самые дорогие ему чувства? Иногда я пою, потому что мне хорошо, но чаще при помощи песни я отдаляю любые мысли об унынии, могущие повлечь за собою душевную травму. Стихи сами приходят мне в голову, как будто я считываю их из некоего запредельного пространства, как будто кто-то невидимый нашёптывает мне слова моих песен.
Бабушка Дарья и дед Андрей любили слушать, как я пою. Сначала бабушка обучила меня псаломам из книги Давида, и оставшись в полном одиночества, я представляла себе, как зажигаются торжественно свечи в позолочённых канделябрах, и святые угодники оживают на иконах, всё вокруг меня наполняется неземным Светом. Какой он, Свет? В моих глазах он представляется мне постоянно уходящим вдаль огненным шаром, который освещает темноту, он живой, способный ощущать и чувствовать, а также общаться на непонятном для остальных языке.
Перед смертью бабушка позвала меня к себе и сказала:
- Танюша, о смерти моей не плачь, ибо тот, кто рыдает по покойнику, себя больше жалеет, нежели душу его. А жалость, она ведь словно жало боль приносит, а не облегчение. О судьбе своей, Танюша, не беспокойся, у тебя дар есть, с ним не пропадёшь.
- Какой же у меня дар, бабушка?
- Ты поёшь так, словно сам Господь поёт чистым голосом любви, и у того, кто слушает тебя, сердце трепещет.
- Раньше я ничего такого не замечала, вот разве что я слепая и не могу видеть людей.
- А ты видь сердцем, оно никогда не обманет. Сердце – дом для души. Ты много ещё трудностей преодолеешь и тогда только поймёшь, что не всегда счастлив, кто богат и внешне красив, счастье оно ведь в другом.
- В чём же, бабушка?
- У каждого своё счастье и своя правда, каждый волен выбирать между огнём и водою. И не бог виноват, что человек несчастен, просто душа его истерзана.
Я слышала её слабое дыхание, взяла холодную ладонь бабушки в свою руку и прижала к своей щеке. Из глаз моих брызнули слёзы, я не могла удержаться от нахлынувших на меня рыданий, хотя бабушка и не одобряла этого.
- Ты с дедом Андреем иди и слушайся его. Он добрый человек, много пострадал, поэтому и мудрость человеческую приобрёл. А мудрость, Танюша, вещь ценная. Она выведет к тому, что бог изначально определил для души твоей.
Я поцеловала её ладонь и тихонько прошептала:
- Не умирай, бабушка, я очень тебя люблю. Пожалуйста, не покидай меня. Ближе тебя нет у меня никого.
- Поплачь, Танюша, сердце очистится. Поймёшь же ты слова мои позже, когда повзрослеешь и наберёшься опыта. Сейчас ты ещё маленькая, несмышлёная, у тебя много мечтаний, много грёз. Слепота – не болезнь, а тоже дар бога, но ты не воспринимаешь её, как дар.
Голос бабушки был спокойным, даже наш кот Мурзик замурлыкал и начал ластиться к моим ногам. Я обняла бабушку:
- Бабушка, я «видела» Ангела. Он был очень светлым, он разговаривал со мною. Бабушка, он дал мне нечто неосязаемое, я часто «вижу» этого Ангела.
- Люди не знают об их существовании, не задумываются, что хорошие мгновения случаются от соприкосновения с ангелами. Ангелы не требуют благодарности, они просто хотят, чтобы люди всегда были счастливы. Не думай, Танюша, что если я умру, ты останешься одинокой. Нет, Ангел твой будет с тобою. Ангел поможет тебе, даст душе твоей успокоение.
…Бабушку похоронили на сельском кладбище с единственной часовней. Хоронили всем селом. Отец Александр прочёл молебен над телом усопшей, размахивая кадилом, тотчас часовня наполнилась ароматом благовоний. У отца Александра сильный голос, хор монахинь отражался от стен многоголосым эхо, они пели призыв к архангелам. Я чувствовала, как дед Андрей, стоя позади меня, крестился, вытирая катившиеся по морщинистым щекам слёзы. Плакал он искренне, словно изливал душу. Общая атмосфера была наполнена глубокой скорбью.
В силу своей болезни я не видела ничего, ни грустных лиц людей, ни торжественности окружающей обстановки, ни обшитого красной материей гроба, в котором лежала бабушка Дарья, ни отца Александра в чёрной церковной ризе, размахивающего кадилом, ничего этого я не видела, но мне показалось, что какое-то белоснежное пятно мелькнуло в стороне алькова с иконостасом. Пятно начало оформляться в белоснежную фигуру с двумя крыльями, затем я чётко увидела моего недавнего гостя Ангела. Он три раза помахал мне, затем улыбнулся, очевидно ждя от меня того же. Я, как и он, улыбнулась ему и поприветствовала его тремя взмахами руки.
Кто-то с силой толкнул меня в бок, должно быть, это была наша соседка по дому Аксинья.
- Нехорошо, - с укором прошептала она, - Стыдись.
Мне стало неловко за мой опрометчивый поступок, потому что в пределах церковных стен никогда не разрешалось улыбаться, здесь всё должно быть строгим и торжественным, во всяком случае так учил церковный староста Пётр Митрофанович Хворостин. Он был толстым, высокомерным, любил раздавать советы направо-налево, считая себя человеком привилегированным, «Господу угодным». Бабушка почти каждую среду или пятницу угощала его свежими пирожками с повидлом, любил их Пётр Митрофанович, поэтому и часто заглядывал к нам по вечерам. Бывало, сядет за стол, оглядит обстановку и скажет при этом:
- Тебе бы, Степановна, в новый дом перебраться, твой-то вот-вот рухнет, непонятно на чём только держится, а ты ещё заботишься о проходимцах.
- Перебраться-то я не против, - отвечала бабушка, - да помочь со средствами некому.
- Пособил бы, только у самого всё по полочкам разложено, лишнего нет.
- Насчёт проходимцев же, - продолжала бабушка, - Вы, Пётр Митрофаныч, вовсе не правы. Коль считаете себя божьим человеком, то и к людям относитесь по-божески. Есть такие, кто почтенья к себе требует, но почтенье это показное, от дьявола оно. Душа должна быть чистой, вот что для бога в радость.
После этого разговора Пётр Митрофанович стал реже появляться у нас, однако от бабушкиных пирожков никогда не отказывался. Видать, неосознанно понимал он, что таится в этих простых пирожках какой-то секрет. А я давно знала секрет бабушки Дарьи, ибо она сама поведала его мне:
- Танюша, всё, что ты делаешь, делай с особенным вдохновеньем и любовью.
Действительно, когда бабушка занималась стряпнёй, работа спорилась в её руках: и тесто выходило отменным, и начинка таяла на языке.
Стоя в мрачной часовне с пропитанными многолетней копотью стенами, отчитанная Аксиньей, я вдруг осознала, что потеряла самого близкого, самого дорогого себе человека, без которого даже не могла представить, как сложится моя жизнь в дальнейшем. Всё, что я могла представить себе в свои неполные девять лет, была зияющая дыра пустоты, через которую мне никогда не перейти.
Слёзы вновь хлынули из глаз моих безудержным потоком, я упала почти без памяти на колени и зарыдала. Возможно, я плакала от жалости к себе, как говорила перед смертью бабушка Дарья, возможно перед страхом будущего, который с тех пор почти каждый день преследовал меня. Она являлась для меня опорой, надёжной защитой и ласковой заботой, и вот в одночасье я лишилась всего этого. Я почувствовала свою полную беспомощность перед жестоким равнодушным миром, с которым мне ещё предстояло столкнуться в схватке за собственную свободу и право на уважение. Это право я должна была ещё заслужить – слепая разочарованная девочка…
…Могилка бабушки со слов деда Андрея представляла собой небольшой холмик с деревянным крестом-распятием. Крест выстругали добротным, «дабы проходившим мимо путникам он дорогу освещал», так говаривала бабушка незадолго до смерти. Возле холмика росла берёза, как русская красавица, на её тонких ветках летом будут ворковать озорные воробьи и чибисы, успокаивая её своими звонкими песнями.
Вскоре пришла соседка Аксинья в изношенной кроличьей шубе и вязанной шали со старшей дочерью Инной. Они сразу занялись приготовлением стола для панихиды. Состряпали капустную кулебяку и рыбный пирог. Вторая соседка Матрёна Егоровна принесла смородиновой наливки и холодца. На селе она считалась большой мастерицей по части приготовления самогона и разных настоек, к ней даже за лекарствами ходили, ведь настойки эти обладали целебными свойствами, да и Матрёна Егоровна знала бесчисленное множество их употребления. Вот например, когда у меня на сочельник случилась ушная боль, закапали мне немного медовой настойки, и боль, как рукой сняло. Тайн своих соседка не выдавала, никто и не принуждал её в этом, хотя ходили слухи, будто она колдунья и общается с нечистой силой. Сама же Егоровна говорила мало, больше молчала, потому как всю жизнь прожила вдовицей, и детей у неё не было, а к людскому злобствованию она привыкла.
Кто-то из сельчан принёс маринованных огурчиков, солёных груздей из раменских лесов, мороженную щуку, из которой тут же была сварена сочная уха с жирными молоками. Я по мере возможности помогала по хозяйству: подбрасывала заготовленных впрок дровишек в печь, приносила воду из колодца, уносила на подворье полные вёдра очисток. Так уж повелось на селе – не принято человека в беде бросать.
Пальцы примёрзли к холодной железной цепи, полное студёной водой ведро на том конце цепи застряло в колодце. Было больно от обжигающего холода, я подула на онемевшие пальцы. Казалось, сделай я небольшое усилие, и кожа останется на цепи. Я огляделась вокруг, ибо всегда привыкла чувствовать людей поблизости. Это незабываемое ощущение, и его невозможно передать тому, кто способен видеть. Просто ты ощущаешь чьё-то присутствие, энергию, отличную от обычного пространства, наполненного воздухом.
- Кто здесь? Дед Андрей, это Вы?
- Как ты догадалась? – спросил дед.
Я пожала плечами.
- Не знаю. Догадалась и всё.
Он помог мне вытянуть ведро и понёс его в дом. Перед тем, как открыть дверь, дед остановился, вероятно задумавшись над чем-то.
- Послушай, почему на отпевании ты сначала улыбнулась, будто увидела что-то необычное, а потом безудержно зарыдала?
- Я расскажу об этом, когда уйдут гости, мы останемся одни, сядем возле печи, и никто не прервёт мой рассказ.
Дед Андрей толкнул дверь, студёный воздух сразу же проник в сени, так что образовался пар от соприкосновения тепла с холодом.
На панихиду пришёл даже попечитель богоугодных заведений некий купец Селиванов, который был проездом в Петербург, естественно его пригласили, как человека участливого и видного, склонного произносить речи, полные пафоса и торжественности. Селиванову предназначалась почётная честь первому испробовать и оценить вкус горячей ушицы. Пока попечитель богоугодных заведений пробовал, все сидели в неподвижности, ожидая реакции гостя. Селиванов причмокнул от удовольствия, с большим наслаждением произнёс:
- Уф, хороша!
Его слова были восприняты как сигнал к началу трапезы, поэтому не прошло и четверти часа, как все присутствовавшие могли удовлетворить своё любопытство, свидетельствовавшее об умении и мастерстве местных кухарок. Когда очередь дошла до смородиновой наливки, кто-то даже затянул грустную: «Степь да степь кругом», но его остановили.
- Подожди ты! – махнула рукой Аксинья, - ну-ка, Танька, давай спой честному народу так, чтобы до слёз прошибло. Пусть наш почтенный гость послушает и скажет, где ещё такой голос в русской глубинке сыщешь.
Все взоры тотчас обратились ко мне, как к объекту мечтательных грёз, предназначенному доставить наслаждение. До корней волос я была смущена, взволнована и растеряна, мне совсем не хотелось петь перед захмелевшими людьми, тем более пела я всегда, находясь в одиночестве за исключением деда Андрея и бабушки Дарьи, которым разрешила стать моими слушателями, ибо пение продолжало часть моей внутренней жизни, куда я никого не допускала. Но убежать я не успела, потому что силач-пьяница Алексей Ефимыч – здоровенный детина, постоянный участник кулачных боёв, поднял меня за подмышки и поставил на самодельный стул.
- Пой, Танька, не робей. Пусть купец столичный послухает, - приказала Аксинья.
На ум пришла знакомая песня.
«То не ветер ветку книзу клонит,
Не метель морозом путь свербит,
То моё, моё сердечко стонет,
С болью вдаль душа моя глядит».
Песня была длинной, по мере того, как я пела, гомон за столом стихал, пока не воцарилась полная тишина. Кто-то начал всхлипывать, вытирая рукавом катившееся по щекам слёзы. Когда я закончила, гости сидели молча. Первым тишину нарушил г-н Селиванов.
- Скажи, кто ты и откуда? – обратился он ко мне.
- Подкидыш она, у нашей покойной ворожеи Дарьи жила.
- Никогда ещё ничьё пение не пронимало меня насквозь, будто вовсе не человеческий это голос, а райский. Кто же обучил тебя так задушевно петь?
- Бабушка научила.
- И давно ты поёшь?
- Давно.
Селиванов забарабанил пальцами по столу.
- Я еду в Петербург, обязательно встречусь с одним своим хорошим знакомым, имеющим отношение к музыке, я обязательно расскажу ему о тебе. Уверен, что он заинтересуется, ибо он боготворит оперу.
- Спой ещё что-нибудь для уважаемого гостя, - сказала Аксинья.
Я замотала головой:
- Нет, простите, я посижу одна.
Осторожно слезла со стула и удалилась в горницу, где стояла кровать бабушки Дарьи. Горница располагалась рядом и отделялась от остальной части дома тряпичной занавеской, сооружённой бабушкой. На ней красовались розы, которые бабушка Дарья сама вышивала ночами напролёт. На окнах изморозь, я прочертила пальцем круг, затем легла на бабушкину кровать, незаметно для себя уснула под монотонный гул приглушённых голосов, доносившихся из кухни. Во сне я слышала чей-то знакомый ласковый голос, который заунывно пел:
«То не ветр ветку книзу клонит,
Не метель морозом путь свербит,
То моё, моё сердечко стонет,
С болью вдаль душа моя глядит.

Доняла меня тоска-кручина,
Подколодная печаль.
Ты гори, гори, моя лучина,
Мне любви моей уже не жаль.

Извела меня метель немая,
Та метель, что вьюгою кружит,
Но огонь души моей, я знаю,
Путь мой к сердцу сразу осветит.

Ты гори, гори, моя лучина,
С ней по вьюге в дальний путь пойду,
И останься ты, тоска-кручина,
Всё равно я счастье там найду».
Весь сон мой будто из синей новогодней мишуры состоял, возможно так себе люди небеса представляют. Только увидела чётко я бабушку Дарью в белом, и лицо её, словно молодым стало, радостью засветилось. Это бабушка песню пела, и голос её тоже неземным был. Увидела себя, будто бросилась я в объятья бабушки и горько зарыдала.
- Зачем ты, бабушка, меня покинула? Горько мне теперь будет, очень горько.
А она отвечает, но лишь в уме её слова раздаются:
- Мне здесь ещё лучше, чем при жизни, ведь в последнее время я шибко мучилась, старость, Танюша, никого не щадит.
Говорит бабушка, у самой же слёзы так и катятся по щекам, на землю алмазами падают.
Проснулась я от ощущения тепла, меня словно жаром горячим обдало, кто-то коснулся моего плеча. Я открыла глаза, поняла, что дед Андрей стоял рядом со мною. Голосов из кухни уже не доносилось, очевидно гости разошлись по домам.
- Вставай, Танюша, утро наступило.
- Утро?
- Да, дорогая. Но убираться не нужно, Макаровна уже всё сделала. Ты вот что, поднимайся, одевайся и иди во двор свежим воздухом подыши, тебе полезно. Я тут похлопочу малость, дровишек наколю, вечером вновь печку истопим. Я ещё с недельку поживу, и в лес подамся.
- Нет, дедушка, не уходите, пропаду я одна, да и привыкла я к Вам.
- А ты скажи-ка лучше, что в церкви тебе пригрезилось, теперь-то мы точно одни в доме, никто нас не потревожит.
- Не поверите Вы мне, дедушка, никогда не поверите.
- Отчего не поверить? Коли скажешь, поверю.
Я заговорнически огляделась по сторонам, чтобы точно убедиться, что никто нас не подслушивает. Вокруг было тихо, чётко раздавалось тиканье настенных часов.
- Я, дедушка, Ангела видела. Настоящего, и он разговаривал со мною так же, как я с вами.
- Да ну, и ты слышала его?
- Да, но не ушами, а умом как будто. Он и в церкви у алькова был, когда отец Александр у гроба бабушки Дарьи с кадилом ходил.
Дед Андрей задумался,  вздохнул.
- Знаешь, и со мной однажды удивительный случай приключился. Я ведь не всегда странником был, вырос в семье придворных его императорского величества Александра, этикет знал, языками иностранными владел. Прочили военную карьеру. Был я молодым ветреным в гусарских погонах и мундире с петлицами, с Наполеоном войну прошёл. Вернулся в родительское имение и на одном из столичных балов был представлен некой дворянке княгине Ольге Соломоновне Фёдоровой. Княгиня славилась своей цветущей молодостью, красотой, умом, весь Петербург тогда по ней вздыхал, однако она была слишком горда для мимолётных интриг. Полюбил я её до безумия, попросил в первый же вечер нашего знакомства её руки, и к моей величайшей радости мне не было отказано. С того самого дня начались приготовления к предстоящей свадьбе, в свете появились новые толки на этот счёт, общество долго не могло решить вопрос, чем же мне удалось в столь короткие сроки заслужить благосклонность красавицы-княгини, им не приходило в голову, что иногда любовь, чистая любовь без расчёта способна соединить двух людей.
Однако вскоре незадолго до предстоящего счастья я получил письмо из моего гусарского полка, расквартированного где-то под Москвой. Мне срочно нужно было выехать в полк для выполнения одного неотложного дела. Я ненадолго простился со своей невестой, обещаясь, что не задержусь, тем более свадьба была уже на носу, весь Петербург только об этом судачил. Но уезжал я с каким-то мрачным чувством, хотя ничто, казалось, не предвещало ничего плохого. Поездка моя затянулась вместо одного месяца на целых три с половиною. Приехал я в полдень и сразу решил навестить мою возлюбленную. Мне показалось, что колокола на звонницах пели какую-то печальную мелодию, но я заставил себя не думать об этом. Мне открыла женщина в чёрном платье, которую ранее я не встречал в доме княгини, она представилась сестрой моей невесты и отошла в сторону, дав мне пройти внутрь.
- Что случилось? Где княгиня Ольга? – спросил я.
- Мужайтесь, граф, - ответила родственница невесты, - Ольги больше нет в живых.
- Как! – в ужасе воскликнул я. Мне казалось, сердце моё остановится навеки, - Этого не может быть, ведь мы были обручены.
Княгиня умерла при загадочных обстоятельствах, предполагалось, что она была отравлена завистником, либо завистницей, не потерпевшей её будущего безоблачного счастья.
Долгое время после известия я не мог оправиться от своего горя, ушёл в запой, пил беспробудно, хотел с жизнью кончить, но как-то не решился спустить курок. Затем оставил службу и ушёл в паломничество. Самое же страшное было то, что я стал презирать бога, возненавидел его за то, что в одночасье я лишился всего, что чаял иметь. Много лет ходил я по лесам, проживал в раскольничьих скитах, я пытался найти Истину, ответить на вопрос: почему произошедшее имело место. Родители мои почили вечным сном, не ведая того, что сын их отрёкся от мира, и скорее всего, имение, которым владел мой отец – граф Дмитрий Петрович Вяземский, перешло в управление к брату. Пути, связывающие меня с миром, были навсегда отрезаны.
Однажды, идя по лесу, ноги мои неожиданно подкосились, лишившись сил, я упал прямо в снег (дело было зимой). Больше я ничего не помню, ибо вероятно я потерял сознание.
«Это моя смерть», - подумал я. Затем словно в тумане каком-то явился мне один человек в белых одеждах. Был он очень молод, хорош собою, лицо его светилось, поэтому черт его я не разглядел. Человек протянул руку и помог мне подняться.
- Зачем ты ушёл от людей? – услышал я, - Воротись обратно и неси проповедь своей мудрости, которую приобрёл ты многие годы проведя в странствиях. Так наполнишь сердце радостью, что потерял ты когда-то. Ты много выстрадал, много перенёс потерь, но вспомни старика из скитов, который исцелил твою обмороженную ногу. Нашёл ли ты в его светлых глазах хоть тень отчаяния и ненависти к миру? Своим воодушевлением он дарит всем свет и надежду. Так и ты иди к людям, расскажи им о том, что вокруг не только боль и горе, но покой и умиротворение.
 Сказав это, человек коснулся моего плеча, я тотчас ощутил, как силы влились в моё тело. Я очнулся, человек исчез, а я увидел перед собой протоптанную дорожку, по которой я и вышел из леса. С тех пор я часто вспоминаю об этом разговоре, ибо моё мировоззрение резко изменилось.
- Дедушка, это был не просто человек. Это был мой Ангел.
О сне недавнем своём я не сказала, однако меня не покидало ощущение того, что Ангел где-то незримо присутствует рядом, что я не одинока, не покинута, и он всегда поддержит меня, будет прочной опорой и советчиком.
…Что обычно должен чувствовать человек, когда его называют изгоем, прокажённым? Комок застревает в твоём горле, ты сжимаешься, как горящий в пламени свечи бумажный лист, к тебе подкатывают внутренние рыдания, и ты изо всех сил пытаешься скрыть от всех свою боль, а в ушах продолжает раздаваться раскатистым эхо противное:
- Ты прокажённая! Бог шельму метит! Покидыш!
Ты понимаешь, что они дураки, что глупость их не знает предела, что ты являешься той белой вороной, которую «они» исключили из своей стаи. Но тебе обидно, потому что ты лезешь из кожи вон, чтобы забыть о своём недостатке, ты всячески стараешься оторвать от себя это клеймо. Ты попала в границы жёстких запретов, где любое отступление от серой массы карается нещадно. Это только внешне принято говорить: «Возлюби ближнего своего», на самом деле в мире царит равнодушие и жестокость. Ты обнимаешь единственного человека, который ещё в состоянии тебя понять, и шепчешь сквозь слёзы:
- Дедушка Андрей, заберите меня с собою. Заберите, иначе уйду одна, пусть даже если я слепая. Я буду заботиться о Вас, только не бросайте меня.

ГЛАВА 2
«РАЙСКИЙ ГОЛОС»
«Многие говорят душе моей:
«Нет ему спасенья в Боге».
Но ты, Господи, щит передо мною,
Слава моя,
И Ты возносишь голову мою.
Гласом моим взываю ко Господу,
И Он слышал меня
Со святой горы своей».
(Псалом 3).
В церковном зале было светло, несмотря на то, что утро ещё не наступило. Батюшка Владимир и монахини спали в своих кельях глубоким сном, отдыхая перед предстоящей службой.
Ангел долетел до куполообразного потолка, облетев церковный зал, осветив всё вокруг своей светящейся энергией, опустился обратно. Я глядела на него, как заворожённая, мне было интересно, заговорит ли Ангел со мной. Ангел заговорил.
- Пой, сейчас подходящее время.
- Я не могу.
- Что же мешает тебе?
Я пожала плечами:
- Не знаю. Просто я опустошена.
Ангел протянул ко мне руку, от его ладони отделился голубой светящийся шарик с искроподобными вспышками, которые постоянно исходили от его поверхности. Шарик полетел по направлению меня. Я наклонилась, отошла в сторону. Явление, представшее передо мною, было слишком удивительным, слишком необычным.
- Не бойся, - сказал Ангел, - Пусть голубой огненный шар проникнет внутрь твоего горла. Тогда все страхи и печаль покинут тебя, в тебе чистым потоком запульсирует живой голос Неба.
Шар достиг моей шеи. Следующим моим ощущением было тепло, которое разлилось от шеи к сердцу, а от него по кровеносным сосудам к каждой клеточке моего тела. Со вчерашнего вечера в церкви не топили, по всем правилам я должна была озябнуть от холода, но мне было тепло, я ощутила радость, струящуюся вместе с теплом из моего естества. Душа моя возликовала, я прекрасно понимала, что такое состояние было достигнуто благодаря Ангелу, я хотела, чтобы оно никогда не заканчивалось.
- Теперь пой, - вновь сказал Ангел.
- Я не смогу.
- Сможешь. Пой.
Он произнёс эти слова так настойчиво, что я запела. В последнее мгновение мне показалось, что голос родился спонтанно и так же спонтанно разлился по церковному залу.
Он напоминал журчание тонкого ручья, шум ветра, когда колышутся в поле налитые колосья ржи, он был похож на звон маленьких колокольчиков, на сияние звёзд в ночном небе. Он был как само небо: безграничное, манящее, дарящее тебе сплошной покой, чтобы успокоить твоё страждущее сердце, твою покрытую кровоточащими ранами душу, чужую, далёкую от мирских забот. Мне показалось, что голос окутал всё тёплой волною и распространился за пределы церкви. Этот голос принадлежал мне, и в то же время без Ангела он не был бы так прекрасен, так совершенен. Мне показалось, бабушка Дарья слушала меня, любуясь моим пением.
 Вдруг картина резко оборвалась, Ангел скрылся, и в церкви вновь стало темно. Позади меня послышался шорох, кашель, чьи-то шаги. Я была почти на грани экстаза, воодушевление захлестнуло меня целиком, тонкими невидимыми нитями я была связана с чудесным светлым миром Радости, Озарения и Покоя, который всегда остаётся недоступным обычным смертным. И вдруг всего этого не стало так быстро, так неожиданно в одночасье. Мне не доставало моего друга Ангела, незримого помощника и собеседника.
«О, Ангел, о свет моих очей,
Почему ты покинул меня
Вопреки моим ожиданиям?
Почему оставил меня с людьми,
Которые напоминают
Злых, отчаявшихся существ
В болоте жизни?
Мне не хочется возвращаться к ним…»
Кашель за моей спиной повторился. Я осмотрелась.
- Здесь кто-то есть?
- Я вспомнил, что забыл запереть дверь, поэтому, закончив молебен, я пришёл сюда, - произнёс отец Владимир.
- Вы тоже не спите?
Отец Владимир вздохнул.
- Несколько лет мучит меня бессонница, и я ничего не могу с этим поделать. Но, войдя сюда, я услышал необычный голос, который напомнил мне о моём детстве.
- О детстве?
- Да. Будучи ребёнком, я бегал к реке и любовался тем, как солнечные блики отражались от её ровной поверхности, играя ослепительными зайчиками. Это было давно, очень давно.
Отец Владимир перекрестился.
- Упаси, Господи, мою душу.
Я закуталась сильнее в платок, данный мне монашкой-черноризницей Аграфеной, втянула голову в плечи, чтобы выйти на мороз и тихонько добрести до своей кельи, однако отец Владимир задержал меня.
- Постой, у тебя очень красивый голос, ты поёшь так, что душа расцветает и грудь трепещет. Давно ли живёшь при монастыре?
- Недавно, - ответила я, - Месяц назад меня привёл сюда дедушка, а сам он дальше отправился.
- Раньше я ни разу не видел тебя здесь.
- Я помогаю сестре Марии на кухне стряпать просвиры, иногда мне доверяют воск лить, чтобы свечи делать.
- Тебе нравится у нас-то?
- Нравится. Здесь все добрые, хорошо ко мне относятся.
- А там в миру плохо относились?
- Всякое бывало.
Голос отца Владимира выдавал в нём человека средних лет, говорил он не торопясь, с расстановкой, спокойно.
- Согласишься ли петь в нашем хоре во время служб и обрядов?
- Соглашусь, - не раздумывая ответила я.
- Где твои родители? – спросил отец Владимир после минутного молчания.
- Не знаю, меня воспитывала бабушка Дарья, но она умерла, и теперь у меня никого нет.
- Ты можешь идти, а я ещё немного постою здесь, помолюсь.
Дойдя до двери, я снова обернулась:
- Скажите, Вы ничего необычного не заметили?
- Необычного? Я слышал твой голос и чувствовал, что стало тепло как-то. Мне было хорошо, уютно. У тебя есть дар, большой дар, способный принести счастье людям, тот дар, который дороже всех материальных благ вместе взятых. И не беда, что ты слепа, одинока. Да лучше не видеть всю эту мерзость, - отец Владимир махнул рукой, - мир тёмен и грешен, люди скупы и злы. Лишь устремлённый в иной мир, наполненный духом, сохранит доброту навсегда. Я знаю, ты сохранишь.
В келье пахло свежей древесиной, сёстры-монахини говорили, что эта часть пристроя появилась совсем недавно, когда из Московской епархии был выписан плотник Ефим для строительства и обновления обители Святого Андрея Первозванного.
Должно быть в келье на стенах было повешено множество икон, трещали свечи, только в ночной час они были потушены. Осторожно, чтобы не разбудить сестру Марию, я легла на жёсткую поверхность кровати, закуталась в ватное одеяло и уснула.
- Спокойной ночи, - в пространство прошептала я.
Я знала, Ангел слышал меня, но не ответил. Я погрузилась в сон с ощущением того, что  мой невидимый друг охраняет меня.
- Завтра я буду петь в церковном хоре.
…После похорон дед Андрей или безвестный граф Андрей Дмитриевич Вяземский заколотил полусгнившие доски на окнах, взял дорожную котомку, где ещё тёплыми лежали накануне испечённые пироги с грибами, крупа и разные снасти на всякий случай, надел толстые меховые рукавицы и, стряхнув с моего воротника прилипший снег, сказал:
- Ну, что ж, пора.
Затем низко склонился надо мной, произнёс при этом:
- Может, ещё передумаешь, останешься? Макаровна тебя приютит, к тому же авось купец Селиванов из Петербурга пожалует.
- Зачем же?
- Шибко ему голос твой понравился. Он ведь в тот вечер всё про тебя выспрашивал, интересовался. Едва не силой хотел увезти в столицу к камаринскому свояченнику, который якобы большим знатоком музыки считается.
Услышав от деда такие слова, мне смешно как-то сделалось.
- Отчего радуешься? – удивился дед.
- Так ведь никуда не увёз меня ваш купец, вот она, я. Здесь, с Вами.
- Не увёз-то потому что я и Макаровна горой встали. Рождественские холода-де начинаются, кабы не застудить. Да и не к месту это девчушке-сироте без присмотра по столицам разъезжать.
- А что купец?
- Уехал, но обязательно обещался приехать. Ну, так что?
- Нет, дедушка Андрей, с Вами я пойду. Я по дороге Вам петь буду.
Дед Андрей поклонился на четыре стороны, крепче сжал мою ладонь.
- Пойдём.
Несколько дней мы добирались до леса, дед Андрей знал все тропинки, все перелески. На пятый день мы вышли на поляну, там была прорыта землянка, куда он часто наведывался, чтобы перезимовать, выждать холода, согреться на лежанке возле трещавшего костра.
Наломали еловых веток, затопили печь, и воздух сразу же наполнился хвойным ароматом с запахом сосновой смолы. Настояли отвар из шишек. Сделав несколько глотков, я тотчас согрелась.
- Ель приносит здоровье, даёт силы, - сказал дед Андрей, - Отец мой однажды от ревматизма избавился благодаря отвару из ели, а рецепту этому меня ещё бабка моя дворянка обучила. Она при Павле первой красавицей слыла. Говорили даже, что император имел на неё тайные виды.
- Дедушка Андрей, а Вы вернётесь обратно в своё имение?
Дед Андрей растопил снег в котелке, поставил его на огонь, посыпал щепоткой соли, добавил травы, пшено, помешал, попробовал на вкус.
- Ела когда-нибудь похлёбку графа Вяземского? – спросил дед Андрей, причмокивая.
Я замотала головой, горячий пар из котелка вместе со специями обдал меня, ощутив приятный аромат, желудок нудно заурчал.
- Когда попробуешь, поймёшь.
Дед положил пакетик с солью обратно в холщовую котомку.
- Вернусь ли я в имение? Не знаю. Именье-то моё называется Большой Елец. Слыхала о такой деревеньке?
- Не-а.
- К брату пойду, давно ведь не видел его, сердце моё ноет. Только сначала пойду пешком в Иерусалим, поклонюсь гробу Господню, вымолю прощение за свои грехи. Эх, Танюша, устал я от странствий, хочется угол свой иметь, успокоиться на старости лет, передать хоть какой-нибудь живой душе свою любовь, умение. Приятно, когда кто-нибудь заботится о тебе.
Дед Андрей ещё раз помешал похлёбку, протянул мне поварёшку:
- Попробуй-ка.
Осторожно, чтобы не обжечься, я пригубила горячее варево.
- Вкусно? – поинтересовался дед.
- Постно.
- Сейчас будет так, что пальчики оближешь. Я ведь мясо более пятидесяти лет не ем, ибо не хочу боль причинять и страдания божьим тварям. Здесь когда-то один святой человек жил, исцелял он немощных, дарил им надежду.
- А теперь он где?
- Лет двадцать назад почил, и меня он вылечил. Некоторое время я с ним в этой вот землянке жил, обучался у него, философию особую познал. Суть же философии такова: оказывается, существует где-то Источник Всеобщего Счастья и Благополучия, только мало кто знает об этом Источнике.
- Источник?
- Он даёт все блага, какие человек пожелает.
- Почему же люди бедны и несчастны?
- Им ничего не известно о существовании Источника.
- Дедушка, скажите, где находится Источник?
Дед Андрей пожал плечами.
- Святой старец перед смертью говорил, что Источник Счастья заложен внутри каждого человека, найти его помогает какой-то ветер Удачи или Белый Вихрь, но про вихрь святой не успел поведать. Ты ешь, ешь. Всё уже готово. Нам бы хорошенько выспаться нужно, завтра путь долгий предстоит.
Голод как рукой сняло, несмотря на то, что около суток я не брала в рот ни маковой росинки. Источник счастья я представляла себе неким светом, живущим отдельно от человеческих страстей и скорби. Отныне мысли об Источнике не покидали меня. Я видела его во сне, я разговаривала с ним. Насытившись, дед Андрей уснул, а я продолжала лежать рядом с топчаном, безуспешно пытаясь объять необъятное. Источник целиком завладел моими мыслями. Я укрыла деда Андрея пуховой шалью, доставшейся ещё от бабушки Дарьи, сама осторожно вышла из землянки, остановилась на протоптанной площадке.
- Здравствуй, - услышала я в темноте.
Темнота постепенно начала исчезать, преобразовываясь в сплошное свечение, однако это свечение существовало только перед моим внутренним взором. Ангел приблизился ко мне, прошептал:
- А вот и я.
Я удивилась, хотя удивление моё можно было бы назвать приятным. Ангел давно не появлялся, и я уже начала скучать.
- Здравствуй, - ответила я.
- О чём ты думаешь?
- Об Источнике Счастья и Благополучия. Есть ли такой на самом деле?
Ангел вздохнул. Мне показалось, что сегодня он был особенно прекрасен со светящимися кудрями в сияющих одеждах. Его тело само являлось источником света.
- Он есть, но не каждый способен воспользоваться им, - сказал Ангел.
- Почему же?
- Люди привыкли забирать больше, чем могут отдать, а во вселенной всё построено на Законе Равновесия. Если человеку даётся что-то, он должен отдать это в Поток Энергии. Если же человек жаден, корыстен, зол, он отстраняется от Потока, он ничего не получит из Общего Источника. Но самое главное нужно верить, что ты достоин счастья, и удача не пройдёт тебя стороной. Вера способна поселить в душе надежду и ожидание того, что хочешь получить. Мы, ангелы, призваны помогать людям нести свой крест, указывать дальнейший путь, чтобы они не потерялись в море обстоятельств. Увы, люди не видят нас, не чувствуют, что мы рядом.
Ангел задумался над чем-то.
- Что такое Белый Вихрь? О нём дедушка Андрей говорил.
- Разные народы называют его по-разному, в Китае – это ветер Багуа, здесь – «Белый Вихрь», но суть одна. Попробуй когда-нибудь закрыть глаза и выйти на рассвете на чистый воздух, попробуй не думать ни о чём, стоять так, просто расслабившись, вдыхая ароматы утра. Тогда почувствуешь движение Ветра Багуа, и голова твоя очистится от всяких мыслей. Ветер Багуа скажет тебе: «Не бойся». Но сердце твоё забьётся от волнения. Ты конечно же не услышишь слов, но слова будут. Глаза твои наполнятся потоками слёз наподобие весенних ручьёв, ведь ты всё ещё надеешься, что вот-вот достигнешь Острова сбывшихся мечтаний. Но только не знаешь ты, что для того, чтобы достичь этого Острова, тебе предстоит преодолеть определённые испытания, именно  благодаря им поймёшь ты, что нужно тебе, а что не нужно, ибо душа твоя не приемлет того, что желает твоё эго. Ветер Багуа даст всё, но с ним нужно уметь разговаривать. Отбрось страх и сомнения в собственных силах, отбрось неверие в себя, когда Ветер Багуа прилетит к тебе. Он слишком мудр и независим.
Ангел умолк.
- Ветер Багуа….- заворожёно произнесла я.
Какой-то едва уловимый поток коснулся моей кожи, но это был лишь кратковременный миг.
- Что это было?
- Ветер Удачи.
- Почему ты не спишь?
Дед Андрей коснулся моего плеча. Я испытала кратковременный испуг, неудобство от того, что кто-то другой вторгся в пределы моего уединения.
- Я разговаривала с Ангелом, он рассказал мне о Белом Вихре. Неужели Вы ничего не слышали?
- Нет. Ты стояла одна и что-то говорила. Иди-ка спать. Завтра мы пойдём дальше.
К полудню следующего дня мы вышли на опушку, сделали небольшой привал, доели хлеб с овсяными лепёшками. Часа через три я услышала колокольный звон. Дед Андрей остановился.
- Вот и пришли, - вздохнул он, - Это – обитель Святого Андрея Первозванного. Чуешь, как звонят?
- Чую.
- На той неделе сюда новый колокол только что отлитый из Москвы привезли.
Я прислушалась.
- Дедушка, скажите, какая она, обитель?
- Большая, высокая, о пяти куполах, стены добротные, белокаменные, крепкие, ни один ураган не снесёт. За обителью огородики простираются, но сейчас их снегом замело.
Я попыталась представить себе всё, о чём говорил дед Андрей. Церковь уходила куполами в небо, и было неважно, что она стояла на земле, казалось, небеса давно приняли её. Бабушка Дарья раньше водила меня на проповеди, я слушала певчих, подходила к священнику целовать крест, однако ничего не оставляло во мне таких впечатлений. Дед Андрей постучал в колотушку. Ворота открыла монахиня, судя по голосу, ей было около пятидесяти лет и одета она была в чёрное, как описал дед Андрей. Нас провели в кухню, усадили за стол, поставили котелок с горячей картошкой, щи с грибами, чай с медовыми пряниками. Чай был сладким с травами, я сразу согрелась.
- Далеко идёте-то? – спросила монахиня.
Она представилась ключницей сестрой Аделаидой.
- Странствуем, - ответил дед Андрей, подул на чай, откусил сахар и запил солидной порцией бурого напитка, - Я в своё именье путь держу да нескоро ещё до него-то. Боюсь, девчушка не дойдёт, я уж привык к таким переходам.
- Оставляй, ей в обители спокойнее будет. А родители-то где?
- Нету.
- Да ты никак слепая?
- Слепая.
Сестра Аделаида обняла меня, крепко прижала к себе.
- Радость ты моя, - запричитала монахиня, - На кого такую пташку оставили?
После обеда меня в баньку только что истоплённую повели, затем тёплую постель дали. Я напоследок к деду Андрею приникла:
- Не плачь, Танюша, я здесь какое-то время поживу, на службу похожу. Стар ведь я уже, скоро помирать.
Дед Андрей ушёл через неделю после праздника Крещения Господня с котомкой, наполненной на этот раз медовыми пряниками и свежими капустными пирогами, а я осталась в обители святого мученика Андрея. Сестра Аделаида определила меня помощницей на монастырской кухне вместе с другими монахинями выполняющими подсобные работы.
Там ещё одна кухарка работает, все называют её по-простому – «Ефимовна». Говорят, она шаньги, блины печь мастерица, оттого и такая толстая с пухлыми румяными щеками, густой русой косою, которую она сворачивает кругом. Особенно Ефимовна пельмени лепить мастерица, она даже остальных монахинь обучает этому искусству.
- А делаю я их так, - начинает Ефимовна, - Муку просею, сделаю в ней воронку. Яйцо и соль размешаю в молоке и волью в эту воронку. Вкус пельменей во многом зависит от того, как приготовлено тесто. Оно должно быть нежным. Замешанное тесто пусть «отдохнёт» 2-3 часа. Мясо надо пропустить через мясорубку, добавить туда порезанный лук, соль, сахар, воду, перец и всё перемешать. Для того, чтобы края пельменей мягче склеивались, побрызгаем раскатанное тесто водою (ещё лучше смажем желтком и водой, взятыми в равных количествах). Тесто нарежем на квадратики, на середину квадратика положим фарш, затем зажмём концы пельменей, а длинные концы соединим. Получится пельмень в форме «ушка».
Рецептов русских пельменей Ефимовна знала множество, ещё умела стряпать чёрные пряники, готовила крупник по-польски, пирожное с маком и творогом, гороховый суп, знавала итальянскую, китайскую, болгарскую, венгерскую кухню. Другие стряпали, но не было в еде той редкой изюминки, которая являлась характерным штрихом Ефиминого мастерства.
- А всё от чего, - любила приговаривать Ефимовна, - Оттого, что одна мучка да иные ручки. Чутьё нужно к этому иметь, чутьё особое, а его словами простыми не передашь.
От Анфисы-прачки я слыхала, что Ефимовна когда-то придворной поварихой была, обучалась у французских и чешских мастеров, затем что-то изменилось в её душе, и она ушла в монастырь.
- Видать, беда какая приключилась, - рассуждала Анфиса, - Так просто человек не отлучается от хвалы, богатства, почестей и славы.
- Заболела я, - призналась однажды стряпуха, - Лекари мне смерть скорую предрекали, тогда я пошла на службу, там приметила юродивого в отрепьях с клюкой. Он сказал: «Хочешь исцелиться, приходи ко мне в рубище, без веры ничего не бери, иначе не поможет». Деваться некуда, помирать не хотелось, я и пошла. Так и осталась в обители до сей поры.
О самом исцелении Ефимовна умолчала.
- Я ещё много загадок знаю, - сказала Ефимовна, разминая тесто, - Например, отгадай:
«Без него плачем,
А как появится –
От него глаза прячем».
Я пожала плечами.
- Красно-солнышко это. Плохо было б, если бы на свете не было Солнца. Оно и траве рост даёт, и нам, грешным. А вот ещё:
«Пришёл Яшка,
Белая рубашка,
Где он пробегает –
Ковром устилает». Что это?
- Неужто снег?
- Верно. А это что?
«Воет, свистит,
Ветки ломает,
Пыль поднимает,
С ног всех сбивает,
Слышишь его,
Да не видишь его».
- Ветер.
- А это?
«Шёл Тит долговяз,
В сыру землю увяз».
- Да дождь это, дождь! – пытается перекричать всех Анфиса, - Я дождь-то очень люблю, особенно грибной. Как польёт, землю удобрит, так пойдёт расти подберёзовики, подосиновики, белые, красноголовики, маслята, рыжички, грузди, валуи. Идёшь по лесу, а он, родимый, так и просится к тебе в лукошко залезть.
- А я люблю пироги с грибами стряпать, - говорит Ефимовна, - Они на медовый спас особенно вкусными выходят: тесто раскатаешь, мукою припорошишь, как снегом белым. Масло на сковороду нальёшь и начинку с луком приготовишь. Пирожки мои, словно бравые молодцы из печки вылетают и прямо в рот угодить норовят.
- Ты, Таня, грибы-то видела когда-нибудь?
- Не видела. Я с рожденья такая. Тётя Анфиса, а расскажите ещё про грибы, как они выглядят?
- Вот пойдём летом в наш лес, я покажу, где они растут, сама пособираешь, а мы потом их в печи высушим и на зиму оставим.
Ефимовна кладёт в мою миску своих пельменей, они горячие, от них пар отходит.
- Ешь. Не бойся, они постные. Как раз с грибами да капустою, я ещё сметанки полью, вот тогда поймёшь ты, что такое Ефимовны рукоделие.
Пельмени и впрямь оказались ароматными, постными. У бабушки Дарьи они не такими получались.
- Нравится? – причмокивает Ефимовна, ожидая получить от меня положительный ответ.
Я киваю головой.
- То-то! Две радости только у человека и остались на свете: сладкий сон и душе угодная еда, всё остальное в скорбях да в грехах тяжких потонуло. И у тебя, Таня, наверное тоже две радости.
- У меня всего одна.
- Небось, еда. От неё никто не в состоянии отказаться, хоть в Библии и сказано про десять заповедей, а про чревоугодие особое упоминание имеется.
- Нет, иная у меня слабость, - признаюсь я, слегка смутившись от волнения.
- Небось, давно мечтаешь увидеть людей и всё, что окружает тебя.
- Это – моя мечта, которая никогда не осуществится, но слабость в другом.
- В чём? Скажи, если не секрет.
- Петь я люблю. Как запою, так словно бы душа от тела отрывается и в поднебесье летит к светлым мирам. Тогда и людские обиды, и скорби, и беды уходят далеко-далеко, словно не было их никогда, словно пришла я сюда чистая, как родниковая вода без боли, без уныния, ибо растаяли они, как снег на полуденном Солнце. Бабушка Дарья моим пением восхищалась, говорила, что дар у меня особый есть.
Ефимовна с Анфисой молчат, задумались над чем-то.
- Это хорошо, - вдруг произносит Ефимовна, - батюшка наш любит, когда голосами ангельскими поют. И ты спой что-нибудь, хотелось бы тебя послушать, моя ласточка.
- Что же Вам спеть?
- Из Писаний что-нибудь. Знаешь Писания?
- Бабушка Дарья учила. Посадит меня перед собою, откроет Библию и чтению предаётся, так узнала я об угодниках, о страдальцах божьих, о Николае Чудотворце, что прокажённых целил.
- Тогда спой, - поддерживает Ефимовна Анфису-прачку.
Анфиса удобно усаживается, кладёт руки на стол, готовясь к маленькому представлению. Меня поставили на грубо выструганный стул, я запела слова старой молитвы, которой обучила меня бабушка Дарья:
"Тебе Бога хвалим, Тебе Господа исповедуем.
Тебе Предвечнаго Отца вся земля величает.
Тебе вси Ангели,
Тебе небеса и вся Силы,
Тебе Херувими
И Серафими непрестанными гласы взывают:
Свят, Свят, Свят Господь Бог Саваоф,
Полны суть небеса и земля величества славы Твоея!
Тебе преславный Апостольский лик,
Тебе пророческое хвалебное число.
Тебе хвалит пресветлое мученическое воинство,
Тебе по всей вселенной исповедует Святая Церковь,
Отца Непостижимаго величества,
Поклоняемаго Твоего истиннаго и Единароднаго
Сына и Святого Утешителя Духа.
Ты Царю славы, Христе,
Ты Отца Присносущий сын еси.
Ты ко избавлению приемля человека,
Не возгнушался еси Девического чрева.
Ты, одолев смерти жало,
Отверзл еси верующим Царство небесное.
Ты одесную Бога седиши во славе Отчей,
Судия приити веришися.
Тебе убо просим:
Помози рабам Твоим,
Ихже Честною Кровию искупил еси.
Сподоби со святыми Твоими
В вечной славе Твоей царственности".
Голос мой умолк, некоторое время я стояла в нерешительности, прислушиваясь к полной тишине.
- Божественный голос, - говорит кто-то.
Слышу чьё-то всхлипывание, мне кажется, народу в кухне много собралось, стало жарко.
- Ещё пой, ещё!
Мне неловко делается, в кухню входят незнакомые люди, раздаётся шёпот, дыхание.
- Пой!
Представляю, будто за спиной у меня крылья вырастают, медленно отрываюсь от земли, ибо ступни мои уже не касаются пола, воспаряю ввысь в просторные лазурные небеса с бирюзовым оттенком. Небеса колышутся, чтобы голубь моего духа утонул в голосе рая.
"Господи! Не знаю, чего мне просить у Тебя!
Ты один ведаешь, что мне потребно.
Ты любишь меня паче,
Нежели я умею любить себя. Отче!
Даждь рабу Твоему -
Чего я и сам просить не умею.
Не дерзаю просить ни креста, ни утешения.
Только предстою пред Тобою,
Сердце моё отверсто.
Ты зриши нужды, которых я не зрю. Зри!
И сотвори со мною по милости Твоей!
Порази и исцели, низложи и подыми меня.
Благоговею и безмолвствую пред Святою Твоею Волею
И непостижимыми для меня Твоими судьбами.
Приношу себя в жертву Тебе.
Предаюсь Тебе.
Нет у меня желания кроме желания исполнять Волю Твою.
Научи меня молиться.
Сам во мне молись. Аминь!"
…Утром просыпаюсь от шёпота сестры Марии и треска свечей. Прислушиваюсь. Она молится. За окнами воет метель, её отголоски доходят до моих ушей.
- Студёно нонеча, - причитает сестра Мария, - февраль уж на носу, а там и март не за горами, и Масленница. Блины печь будем, юродивым, да нищим, да сирым раздавать.
Я её за руку легонько тяну.
- Скажите, а Вы видели "Святую Троицу"?
- Ту, что иконописец Андрей Рублёв писал?
- Да. О ней часто дед Феофан из нашей деревни упоминал. Рассказывал, будто приложил он икону ту к больной ноге, и она зажила.
- Была я как-то в Троице-Сергиевой Лавре, видела там "Троицу".
- Расскажите, сестра Мария, - упрашиваю я, - очень мне хотелось на эту икону-то поглядеть ну хотя бы одним глазком.
- А там, на иконе три ангела божьих нарисовано. Первый ангел - самый главный, он в центре изображён в белых сияющих одеждах и плащанице цвета алой зари. Другой ангел по правую сторону от него. Он в красной рубашке и длинной синей плащанице, третий - по левую сторону в розовых одеждах и зелёной плащанице. У каждого в левой руке по кресту Господню.
- Почему они сидят?
- Сидят те ангелы за столом, накрытым белой скатертью, вроде нашего стола в трапезной, когда отец Владимир нас откушать после праздничного молебна зовёт. На столе же - всего одно блюдо, на котором лежит виноград. Позади - дерево с листвою, а дальше - райские горы и небо. Но самое важное - лики у ангелов задумчивые, будто размышляют они об наших грехах бренных, а над головами - нимбы сияющие, выложенные позолотою. От нимбов этих светло вокруг становится.
- И крылья у них есть?
- И крылья есть. Только, думается мне, в раю ангелы не летают, они лишь к нам на землю на крыльях своих ангельских спускаются.
- Отчего их три?
- Бог, Таня, троицу любит.
Я отворачиваюсь, пытаюсь слезу быстро смахнуть, чтоб сестра Мария не заметила, но она замечает.
- Что ты, дитя? Неужто дурное говорю?
Я мотаю головой.
- Нет. Просто никогда не увидеть мне икон и всей красы этой не узреть.
Сестра Мария осторожно гладит меня по плечу. Не по себе ей становится.
- Разве важно видеть и сути при этом не понимать? Гораздо важнее прочувствовать смысл, тогда всё само по себе откроется. Разве преступление это иметь недостаток физический, но чистую душу, не загрязнённую людскими страстями и корыстолюбием? Не плачь, я ещё много икон видала, и ты через меня на них посмотришь. Всё у нас заграничное ценится, а в России-то-матушке сколько сокровищ запрятано, но сокровища же эти намного ценнее заморских диковинок.


ГЛАВА 3
"РАДОСТЬ МОЯ"
"Кто тебя выдумал,
Звёздная страна?
Сколько лет издавна
Снится мне она.
Выйду я из дома,
Выйду я из дома,
Прямо на пристани
Бьётся волна…."
(Слова из песни).
…Ангел влетел в келью, и вокруг вновь стало светло. Приблизившись ко мне, некоторое время он постоял рядом со мною, дотронулся до моих волос.
- Здравствуй.
- Здравствуй.
- Я знаю, ты ждала меня. Ты очень скучала, когда меня не было с тобой, и вот я здесь.
Я быстро смахнула слезу.
- Я думала, ты забыл про меня, и никогда больше не придёшь.
- Ангелы не забывают своих друзей и подопечных, они приходят в трудный момент.
- Тогда почему тебя так долго не было?
- Много забот, ибо множество людей нуждаются в помощи, они зовут меня, и я прихожу к ним. Ты не звала, я не могу понять почему, ведь ты нуждалась в поддержке.
- Ты был слишком занят, я просто не хотела беспокоить тебя, ведь и ангелам нужны отдых и восстановление сил.
- Вряд ли обычные люди понимают это, им всегда кажется, что их проблемы главнее общего порядка в мироздании, и мы бросаемся к ним, чтобы помочь, ибо таков закон, мы никогда не отказываем тем, кто кричит о спасении, кто ждёт помощи от неба.
- Почему так?
- Есть непреложный закон истины, в соответствие с которым люди должны сохранить веру. Если ангелы не станут помогать людям, они разочаруются в справедливости, они перестанут надеяться на лучшее, тогда Земля упадёт в хаос, ибо людские предрассудки погубят доброту, отзывчивость и сострадание.
- Что такое Истина?
- Она никогда не изменяется и вечно существует там, куда человек не может проникнуть ввиду своего невежества и ограниченности. То, что вы называете Богом, мы называем Истиной.
- Значит, истина недоступна людям?
- Не всегда, это зависит от самих людей, от их свободной воли. Если ты разожжёшь в себе огни души, ты поймёшь, что такое Истина.
- Огни души? - удивилась я, - Что такое "огни души"?
Ангел протянул свою ладонь, но не успела я дотронуться до неё, как вдруг в самом центре ладони загорелся огненный шар. Он был маленьким синим с голубыми переливами наподобие миниатюрных фонтанчиков, играющих радостными перекатными бликами. Через какое-то время шар полностью изменил свой цвет, превратившись в изумрудный, затем стал оранжевым, красным, жёлтым и фиолетовым. Ангел встряхнул рукой, шарик исчез.
- Бывают огни физические, - произнёс Ангел, - с ними ты уже знакома, но есть огни духовные. Если они воспламеняются друг за другом, человек начинает прозревать, они видит вещи такими, какие они есть, он понимает своё место в космическом порядке и мировой гармонии. Настоящая стихия человеческой души - огонь, ибо дух и душа имеют огненную природу. Ты уже знаешь, когда возгораются внутренние пламена, у человека раскрывается божественный дар, словно венчик цветка. Ты тогда чувствуешь упадок сил, когда гаснут твои огни. Ты вот что сделай. Встань прямо, чтобы лицо твоё было обращено к Солнцу. Ты сразу почувствуешь это.
- Ангел, как же я почувствую, если раньше я никогда не видела Солнца?
- Солнечный свет имеет особый вкус, - улыбнулся Ангел, - кто-то находит его чуть кисловатым, кто-то - едва уловимым сладким. Ты ещё не знаешь, что солнечный свет можно пить, тем самым пополняя в себе недостаток сил, но ангелы уже давно пьют этот нектар, который поддерживает нас. Итак, обратись лицом к Солнцу, поприветствуй его, прими в дар нетленный голубой огонь и начинай дышать. Дыхание Жизни здесь очень важно, ведь со вдохом ты получаешь огонь Солнца и радость существования, а с выдохом тебя покидают сомнения и горечь, накопленные за день. Солнце возродит в тебе другие огни твоей души, ты сама ощутишь, что тебе вдруг захотелось петь. Если ты запоёшь в этот момент, через тебя на мир польётся голос Солнца и Земли. Ветер Багуа закружит тебя в водовороте своего космического танца. Этому упражнению я обучаю немногих, о нём знают лишь единицы. Тебе же я могу доверить этот секрет. Голос Земли и Солнца способен сделать понятным всё, к чему он прикасается. Услышавший его, глубоко проникнет в суть сказанного
Я была ещё ребёнком и вряд ли поняла слова Ангела, однако они запомнились мне. В дальнейшем, когда я была разбита разочарованиями, когда жизнь казалась мне совсем невыносимой, я сосредотачивалась на Солнце и начинала дышать дыханием жизни. В тот момент какое-то непонятное ощущение окутывало меня целиком, ибо я чувствовала свою связь с древними корнями земли, я "слышала", как по ней когда-то ходили славянские рыцари-русичи, поддерживаемые этими глубинными корнями. Они становились непобедимыми, ведь сама земля и небо поддерживали их. В тот момент я уподоблялась этим богатырям, ибо была способна справиться с собственным бессильем.
- Сестра Мария поведала мне о "Святой Троице" и о том ангеле, что нарисован в центре, - сказала я, наблюдая внимательно за своим гостем. Он плавно облетел целиком всю келью, остановился у окна.
- Это был я, - произнёс Ангел, - Несколько раз я приходил к тому живописцу и однажды явил ему образ Святой троицы.
- Но это же случилось очень давно.
- Давно для смертных людей, но для ангелов это подобно мигу.
- Ты бессмертен.
- Да. Я бессмертен, потому что мой мир расположен близко от Источника Жизни.
- Источника?
- То, что я назвал Истиной.
- Каков он твой мир? Расскажи о нём. Где он находится?
- Очень далеко. Мой мир расположен намного дальше, чем человеческая мысль. Он довольно большой, гораздо больше нежели тот, в котором живёшь ты. Твой мир всегда покрыт мраком, мой же светится и призван освещать темнейшие уголки вселенной. Смотри, - Ангел раскрыл ладони, между его руками образовалось некое пространство, и я увидела в потоке света какие-то горящие огненные шарики. Они были миниатюрными, уменьшенными в размере. Некоторые шарики соприкасались друг с другом, и от них отлетали искрящиеся потоки.
- Это и есть мои миры, - сказал Ангел, - их много и все они разные, но миры эти имеют общее сходство, они вибрируют, вечно существуя на небесах.
- Как бы мне хотелось побывать в твоих мирах, - сказала я.
- Знаю, тебе часто без причин тоскливо на душе, ты чувствуешь себя брошенной, потерянной и одинокой на маленьком островке жизни. Но, тем не менее, не отчаивайся, тебя всегда поддержат небеса. Увы, люди не верят, что однажды мечты могут осуществиться, их стоит только отпустить, как птиц.
Ангел умолк, и вскоре я почувствовала, что абсолютно одна, ибо небесный свет больше не сиял в ночной келье. Я не могла приравнять себя к зрячим, которым доступно созерцание, которые способны с лёгкостью ориентироваться в окружающей среде, не боясь натолкнуться на какое-нибудь препятствие. Перед моими глазами вечно замерла чернота. Уходя, Ангел не попрощался со мною, я надеялась, что он ещё вернётся.
- Я одна, у меня нет никого ближе тебя, - прошептала я, - Пожалуйста, возвращайся.
Это было самое главное моё желание, я не хотела ничего: ни вкусной сытной еды, ни отдыха, ни дня, ни ночи. Ангел был мне единственным другом, я знала в глубине души, он никогда не предаст меня и не покинет….
"От сна востав, благодарю Тя, Святая Троице,
Яко многия ради Твоея благости и долготерпения
Не прогневался еси на мя,
Лениваго и грешнаго,
Ниже погубил мя еси со безаконьми моими;
Но человеколюбствовал еси обычно
И в нечаянии лежащаго воздвигл мя еси,
Во иже утреневати и славословити державу Твою.
И ныне просвети мои очи мысленныя,
Отверзи моя уста поучатися словесем Твоим,
И разумети заповеди Твоя,
И пети Тя во исповедании сердечнем,
И воспевати всесвятое Имя Твоё,
Отца, и Сына, и Святаго Духа,
И ныне и присно и во веки веков. Аминь".
"Приидите, поклонимся Цареви нашему Богу,
Приидите, поклонимся и припадём Христу,
Цареви нашему Богу.
Приидите, поклонимся и припадём
Самому Христу, Цареви и Богу нашему".
Народ крестится, все кланяются, всюду раздаётся стройный хор голосов, по-прежнему слышится треск свечей. Отец Владимир окуривает благовониями церковный зал, запевает начало пятидесятого псалома своим сильным басом, далее мой черёд повторять нараспев. Я дышу так, как обучил меня Ангел. Делая глубокий вдох, я получаю силу от Солнца и Земли. Выдыхаю, и вокруг прямо на присутствовавшую паству разливаются волны света. Я вижу их так явно, что душа моя воспаряет ввысь, и Океан Любви захлёстывает меня целиком. Затем я подхватываю за отцом Владимиром:
"Да воскреснет Бог и расточатся врази Его,
И да бежат от лица Его ненавидящи Его.
Яко исчезает дым, да исчезнут;
Яко тает воск от лица огня,
Тако да погибнут беси
От лица любящих Бога
И знаменующихся крестным знамением
И в веселии глаголющих:
Радуйся Пречестный Животворящий Кресте Господень,
Прогоняясь беся силою не тебе пропятого
Господа нашего Иисуса Христа,
Во ад сшедшаго и поправшаго
Силу диаволю,
И даровавшего нам тебе
Крест Свой Честный
На прогнание всякаго супостата.
О Пречестный Животворящий Кресте Господень!
Помогай ми со святою Госпожею Девою Богородицею
И со всеми святыми во веки веков. Аминь".
Вновь делаю глубокий вдох всеми лёгкими, Солнце поселяется в моём нутре, я ощущаю это, словно струящуюся на меня потоком Радость, от которой на душе становится тепло, свободно и просторно. Выдыхаю. Свет продолжает изливаться во вне.
"Огради мя, Господи
Силою Честного и Животворящаго Твоего Креста
И сохрани мя от всякого зла"…
"В руце Твои, Господи
Иисусе Христе, Боже мой,
Предаю дух мой:
Ты же мя благослови,
Ты мя помилуй
И живот вечный даруй ми. Аминь".
Я прислушиваюсь к хору, всё сливается в одно целое, я представляю, как вокруг меня золотом играют лики святых: и Николай-чудотворец, и Пантелеймон-целитель, и Матерь Божья с Иисусом. Иисус молодой в белых одеждах с животворящим крестом в руках, а крест алмазами сияет, и алмазов тех великое множество. Матерь Божья грезится мне молодою девушкою в золочёной короне и голубом платье до пят с накидкой, лик её добрый, светлый, улыбающийся, глаза же голубые, как небо ясным днём или озёра посреди поля пшеничного.
Меня захватывает волнение, ибо впервые я пою при таком скоплении народа, слёзы сами собою капают из моих глаз, оставляя следы на щеках, я не вытираю их, моё внимание сосредоточено на пении.
"Благодать поселилась в душе твоей", - слышу я внутренний голос, который шепчет мне слишком внятно, доступно моему детскому сознанию.
"Благодать поселилась в душе твоей", - вторит моё сердце.
…Сестра Мария режет только что испечённый хлеб, я с наслаждением вдыхаю его запах, ставит на стол плетёнку с бубликами, сахарными пряниками, привезёнными в прошлом месяце из Московской губернии.
- Кушай, Таня, - говорит сестра Мария, - сегодня всем запомнилась божественная литургия.
- Отчего же запомнилась? - удивляюсь я.
- Оттого, что никто ещё никогда не пел так, как ты, аж до глубины прошибало. Слышь ты, один из прихожан, кажись, тобой шибко заинтересовался. Он к отцу Владимиру затем подходил, и они долго о чём-то беседовали, я краем глаза подсмотрела.
- Кто этот господин?
- Одет хорошо в лисьей шубе с дорогим воротником, с бакенбардами, сразу видно из высших сословий.
- Что он отцу Владимиру говорил?
- Вот бы знать, беда в том, что я ничего не слышала.
Страх сковывает мои плечи, еда уже не кажется такой вкусной, как раньше, и масло на хлеб не мажется. Почему-то представляется мне этот господин высокомерным, злым.
- Да не бойся ты, - успокаивает меня сестра Мария, - Он вроде с первого взгляда человек интеллигентный, начитанный. Но, думается мне, говорил он о твоём чудном голосе.
Ночью сон снится, будто далеко-далеко стоит человек в лисьей шубе и смотрит на меня, скрыться мне невозможно от него, и тогда припадаю я к иконе Чудотворца.
- Сестра Мария, существуют ли ещё иконы краше "Святой Троицы"?
Сестра Мария поспешно крестится:
- Почему не существуют? И такие есть. Видела намедни Святую старицу Пелагею.
- Какая она, та икона? Расскажите, - спрашиваю я.
Сестра Мария делает глубокий вдох.
- Представь, Таня, на золотом фоне стоит святая дева. Одета она в голубую плащаницу, она и голову её обвивает. Одежды же мученицы красные. В правой руке Святая держит Крест Господень, а левая рука словно гладит тебя. В молитве же так сказано: "Агница Твоя, Иисусе, Пелагея зовёт велиим гласом: "Тебе, Женише мой, люблю, и Тебе ищущи страдальчествую, и сраспинаюся, и спогребаюся Крещению Твоему, и стражду Тебе ради, и умираю за Тя, да и живу с Тобою; но яко жертву непорочную прими мя, с любовию пожершуюся Тебе. Тоя молитвами, яко милостив, спаси души наша".
Я с интересом слушаю.
- Сестра Мария, расскажите ещё про мученицу Пелагею.
- Родом святая из Тарса Киликийского, была дочерью знатных язычников. Чистотой и добродетельной жизнью, и рассуждением познала всем сердцем веру во Христа. Когда она отказалась от замужества, мать её выдала императору Диоклетиану. Слыхала о таком?
- Нет, не слыхала, - мотаю я головой.
- Император осудил её на сожжение в раскалённой печи. Святая, осенив себя крестным знамением, сама вошла в печь, где тело её расплавилось, как миро, изливая благоухание.
- Разве может смертное тело благоухать?
- Может, если святой дух обитает в теле том. А есть ещё святая Алла Гофтская. Лик её тоже изображён на золотом фоне в голубой плащанице с крестом в правой руке, только моложе она нежели мученица Пелагея.
Сестра Мария тихим голосом шепчет:
- "Агница Твоя, Иисусе, Алла зовёт велиим гласом: "Тебе, Женище мой, люблю, и Тебе ищущи страдальчествую и сраспинаюся, и спогребаюся Крещению Твоему, и стражду Тебе ради, яко да царствую в Тебе и умираю за Тя, да и живу с Тобою; но яко жертву непорочную приими мя, с любовию пожершуюся Тебе Тоя молитвами, яко милостив спаси души наша". Пострадала она, святая, при короле Унгерихе, преследовавшем христиан. Король приказал поджечь храм во время Богослужения. В пламени пожара среди остальных и погибла мученица Алла.
- А Иисус? Какой он?
- Много написано икон с Его ликом. И в нашем монастыре Владыки Андрея их три: одна в моленной, другая в алькове с распятием, третья - в зале для прихожан. Лик Его светел, черты лица правильные, тонкие, глаза же голубизны неописуемой. Волосы русые до плеч, одежды ветхие, но несмотря на ветхость их Он святой, пожертвовавший жизнью Своей ради всех людей, понесший на Себе их тяжкое бремя.
Я вспоминаю о том, как впервые узнала про Христа от бабушки Дарьи, когда по вечерам, сев возле растоплённой печи, читала она мне страницы из Нового Завета. Я внимательно слушала её и представляла себе красивого юношу с открытым загорелым лицом и волнистыми слегка вьющимися волосами. В моём представлении у юноши были очень добрые глаза, через которые всегда лился неземной Свет и Любовь.
"Иди ко мне, Я приму тебя", - говорили эти глаза.
После этого я попросила бабушку окрестить меня.
- Ему наверное было очень больно, - говорю я, в то время как сестра Мария наливает свежий, только что заваренный чай с мятой в широкое большое блюдце и пьёт его в прикуску с сахаром.
- Кровь у Него текла струёй, а язычники-супостаты глумились над Ним.
- Почему они глумились? Ведь Он спасал их души?
Сестра Мария плечами пожимает:
- Потому что грешны, грех этот в крови их записан. А грешный человек, Таня, не сознаёт, чего творит деяниями своими. Супостаты они, прости меня, Господи, - быстро крестится.
… - Проходи, проходи, - говорит отец Владимир.
Где-то тикают настенные часы. В келье батюшки я никогда ещё не бывала, поэтому веду себя робко. Живёт он в отдельном бревенчатом срубе, в котором всегда хорошо натоплено и пахнет целебными травами. Их Варвара Никитична, попадья-матушка, ежедневно заваривает, чтобы как-то утихомирить мучивший отца Владимира ревматизм. "Кажись, полегчало", - в таких случаях говорит отец Владимир, гладит полуседую бороду и идёт по проторенной меж сугробами тропке прямо в храм на моление.
На этот раз в келье отца Владимира стоит запах мёда и пастилы. Слышится лёгкое постукивание фарфоровой чашки о блюдце, чьё-то ровное дыханье. Я напрягаюсь, останавливаюсь посреди просторной кельи, не дойдя до стола. Чувствую, как гость внимательно меня разглядывает, будто изучает, и от этого становится неловко, как всегда в таких случаях.
- Садись, - неожиданно предлагает отец Владимир.
Нащупываю сиденье стула, осторожно присаживаюсь, однако чувство неловкости при этом не проходит, ибо невидимый гость всё ещё смотрит в мою сторону.
Плавными движениями отец Владимир наливает мне чай, кладёт на блюдце несколько кусочков сахара, пододвигает чашку.
- Угощайся.
Я смотрю в пустоту, пытаясь понять, для чего отец Владимир пригласил меня к себе.
- Да ты пей, пей. Сегодня Никитична особый чай заварила, крепкий, - подбадривает отец Владимир.
Я делаю первый глоток, ставлю чашку обратно.
- Смелее.
- Девчушка-то вся напряглась, дрожит, - слышится рядом со мною довольно приятный мужской голос, - Вы уж, отец Владимир, про меня сразу скажите, дескать, кто я да зачем пожаловал. Так ей спокойнее будет. А то представьте себе, выпустили человека в неизвестность, потом говорят ему: "Успокойся". Какое же спокойствие после этого.
Отец Владимир вздыхает:
- Ну что ж, коль так, открою карты сразу. Перед тобою, Таня, сидит человек, приехавший в нашу обитель издалека, из самой Москвы дворянин унтер лейб гвардии офицер в отставке при дворе императора Александра III Семён Гаврилович Сыромятин. Заехал он сюда случайно, возвращаясь из длительного отпуска в Ессентуках, ибо является человеком верующим, соблюдающим священные заповеди, богобоязненным. Услышав пение твоё намедни во время Крещенской литургии, всё в нём будто перевернулось, аж до глубины души проняло. Вот и решил он, что твой чудный голос, который и меня самого не оставил равнодушным, должны услышать многие люди. Он предлагает тебе поехать вместе с ним в Москву.
- Позвольте мне самому продолжить, - произносит гость, - Дело в том, что мой близкий друг - директор оперного императорского театра, имевшим на протяжении многих лет грандиозный успех не только в России, но и за границей: в Италии, Германии, Австрии, Англии. Сейчас театром руководит сын моего друга Алексей Петрович Давыдовский. Но главное не в этом, - Семён Гаврилович выдерживает короткую паузу, в голосе его чувствуется волнение, - Но самое главное, мой близкий друг, с которым я знаком с детства, Пётр Афанасьевич Давыдовский, тяжело болен. Врачи говорят, что ему осталось каких-нибудь полтора-два месяца.
- Чем он болен?
- Белокровием.
- Вы хотите, чтобы я скрасила последние дни жизни Вашего друга?
- Он мечтал отыскать из множества услышанных им голосов ангельский голос, способный открыть чистейшие струны человеческой души, но увы, впоследствии он понял, что голоса такого вообще не существует в природе. И вот вчера во время богослужения я понял, что мой друг не прав, ибо слух мой уловил настоящий ангельский голос. Поэтому я прошу тебя об этой неоценимой услуге, надеясь, что душа твоя чиста и светла, как и твой дар. Естественно вознаграждение непременно последует.
- Учтите, Семён Гаврилыч, - говорит отец Владимир, - девочка ещё и слепа, ей будет необходима помощь. Конечно, не хотелось бы мне отпускать мою певчую, но Ваш мотив, князь, очень благороден по сути своей. Если она согласится, не стану оставлять надежду увидеть её вновь.
Наконец отец Владимир обращается ко мне:
- Ну а ты что об этом думаешь, Таня?
- Денег мне не нужно и вознаграждений тоже не нужно, только вот решиться так сразу я не могу, привыкла я здесь, а в столицу уезжать боязно. Позвольте мне, батюшка, денёк-другой подумать.
- Оно конечно подумать стоит, - соглашается отец Владимир, продолжая гладить бороду, - Задуматься-то никому ещё не помешали.
…Ангел впорхнул в раскрытое окно вместе с волной морозного воздуха. Встал передо мною, улыбнулся мне своей широко открытой улыбкой. Я припала к нему, уже не сдерживая рыданий.
- Не печалься, - вдруг сказал Ангел, - Тебе нужно забыть обо всём и жить дальше.
- Я тебя ждала, - сказала я.
- Знаю. Твоё сердце наполнено сомнениями, ты сомневаешься в том, что должно произойти в недалёком будущем.
- Что мне делать?
- Твой дар не принадлежит тебе, он дан с тою лишь целью, чтобы, слушая твой голос, другие росли душой.
- Тогда почему ты так печален?
Ангел сложил стелющиеся по земле крылья, зимний ветер немного всколыхнул его белокурые одежды.
- Тебе предстоит долгий путь, полный потерь и разочарований, но ты должна пройти по нему.
- Почему?
- Таков твой выбор перед тем, как родиться здесь среди людей, среди всей этой никчёмной роскоши и нищеты. Я лишь следую за тобой, ведь тебе нужен друг и советчик.
Ангел осторожно сел на подоконник. Как всегда от его присутствия келья осветилась, но никто этого не видел, ибо сестра Мария, как и остальные монахини, давно спала.
- Неужели каждый человек желает себе худшей участи? - удивилась я, - И потом, что значит "перед тем, как родиться"? После смерти есть только одна пустота и ничего больше.
- Так принято считать среди людей, потому что они боятся проникнуть своим ограниченным сознанием за пределы смерти. Они думают, всё заканчивается с приходом смерти: мечты, надежды, чаяния, желания. Они рисуют смерть старой костлявой старухой с косой, но смерть в действительности совсем другое.
- Другое?
- Смерть - это открытая дверь в белое пространство Вечной Жизни. В той жизни совсем иные рамки восприятия: там нет ни страха, ни боли, ни голода. Иногда остаются желания завершить неоконченные при жизни дела, усвоить неусвоенные уроки. Если они остаются, душа молит о возвращении обратно, не подозревая о том, победи в себе она эти желания и чаяния, она навеки окунулась бы в Жизнь Вечную, где б её ждало море Радости и Величия, она приобрела бы качества, свойственные ей изначально, и Счастье стало бы её вечным спутником. Но она предпочитает страдать, навсегда оставаясь в нескончаемом потоке собственных сомнений, исканий, борьбы с самой собою. Люди - странные существа, непонятные существам Света. А жизнь человеческая - это сплошная трагедия, драма, даже если ты смеёшься, пребывая в состоянии эйфории.
- Почему?
- В человеческом теле истинное счастье недоступно, мольбы к Богу - лишь жалкая попытка приблизить его, терпящая в конце своём крах. Этот мир предназначен для страданий, он не имеет ничего общего с радостью духа, которую способен испытать дух, целиком освободившись от грубого тела, держащего его во власти тёмной стороны жизни. Это - мир Смерти, ибо таким он был создан изначально.
Я молчала, не зная, что ответить Ангелу. Мне хотелось возразить, но я понимала, Он был прав.
- Ты видела когда-нибудь глаза младенца и глаза взрослого, прожившего здесь не мало лет? - вдруг произнёс Ангел.
- Нет, - тихо сказала я, - Ты забыл, я не способна ничего видеть кроме темноты, вечно наполняющей собою этот мир.
- Не важно, - перебил меня Ангел, - ты и так знаешь, о чём я говорю. Глаза любого младенца, пришедшего в мир, наполнены светом, покоем и невинностью, которые он по простоте своей стремится передать в окружающую его среду похоти, лести, высокомерия, злобы, ведь именно этими чувствами наполнена жизнь. Но затем он сталкивается с их проявлениями и начинает меняться, потому что понимает, что здесь его никогда не примут таким, какой он создан богом без миллионов условностей. Он начинает приспосабливаться к равнодушию и злобе других, растрачивая самое ценное, что у него есть - Любовь. Он превращает её в страх, самобичевание, агрессию и ненависть. Достаточно единожды заглянуть в глаза ребёнка, чтобы мгновенно исцелиться, ведь этими глазами Сам Божественный Дух смотрит на тебя. Теперь сравни их со взглядом взрослого. Ты увидишь взгляд затравленного зверя, у которого не осталось ничего кроме огромного страха, но ты не прочтёшь в этом взгляде Безусловной Любви Ребёнка-Бога. Душа взрослого становится тяжёлой, полной предрассудков, потому что анализ и скептицизм, стопудовый скептицизм преобладает в ней. Нам, ангелам, намного сложнее подойти к взрослому нежели к ребёнку и общаться с ним, одаривая его энергией духа. Твои глаза пока ещё глядят глазами Ребёнка, но в них уже появилась боль и страх.
Ангел нарисовал в воздухе круг, через мгновение круг наполнился огнём, превратившись в огненный шар. Он переливался разными цветами и оттенками радуги от красных до густофиолетовых с переходными тонами.
- Что это? - спросила я, любуясь великолепным шаром из множества энергий.
- Шар желаний и шар защиты. Его способны видеть дети и те, кто зрит в Беспредельное. Твои желания ещё пока чисты и совершенны, как душа твоя, поэтому не бойся желаний, не беги от них, а останови поток времени и осторожно прислушайся к ним. Мир постепенно замрёт, и ты привыкнешь к божественности покоя и равновесия. Почувствуй это каждой своей частичкой, утихомирь свой хаос, ибо в человеке живёт много сознаний, объедини их, чтобы услышать свой собственный голос. Он сразу подскажет тебе, какого цвета твоя мечта, погрузись в неё, не бойся, что сгоришь в огне. Это не тот огонь, что разводят люди на земле испокон веков. Этот огонь особый, он воспламеняет сердца и приносит нескончаемую радость потерявшим её за долгие годы. Таким образом, ты сделаешь посыл в пространство Великого Космоса, и твоя мечта обязательно осуществится, тебе останется только ждать, ибо Космос - не фантазия взрослых, а живое существо, с ним нужно уметь разговаривать. Ты - ещё ребёнок, и это умение пока не утеряно тобою.
- Если б ты знал, Ангел, как бы мне хотелось остаться беззаботной девочкой, созерцать этот чудесный мир или тот мир, какой мне дано созерцать, ведь я убеждена, что никто не видит ангелов.
Мне показалось, что Ангел обнимает меня.
- Для этого нужно соблюдать три простых условия, - сказал Ангел, - Несмотря на то, что мир Духа безусловен, но условия всё же существуют. Они есть негласно, увы, люди их не соблюдают, вот почему Тонкий мир Света закрывает перед ними двери.
- Какие это условия?
- Первое - верить в том, что ты живёшь среди чуда, что ты не одинока, и если не люди, живущие рядом с тобою, но существа более высокого плана никогда не оставят тебя, им понятны твои страдания и одиночество. Ты должна верить, что мир Тонких энергий и Радости действительно есть, ибо это - истинная правда. Второе условие - оставаться всегда ребёнком и радоваться каждому мгновению, проведённому тобою здесь, пусть даже если ты прожила скорбные минуты своей жизни. Помни, чистота души остаётся в вечности, а печали, страсти, счастье и горе меняются подобно тому, как на смену одному времени года приходит другое. Ты ещё ребёнок, но когда ты станешь взрослой, никогда не груби детям. Таким образом взрослые гасят внутренний свет, горящий в детских глазах, незаметно для себя они лишают их детства и способности усваивать уроки жизни. Дети, лишённые внутреннего света души, сопротивляются переменам, происходящим вокруг них, они не могут дарить этот свет остальным, нуждающимся в нём.
- Ты говорил о трёх условиях. Какое же третье условие?
Я огляделась, Ангела рядом со мною не было.
- Где ты! - крикнула я.
Никто не ответил.
- Вернись, пожалуйста, вернись!
Я перестала кричать, поняв, что крики мои утонули в пустоте.
Сестра Мария просыпается от шума, зевает.
- Кого ты зовёшь? - спрашивает она.
- Никого. Просто мне стало вдруг очень грустно.
Она ласково гладит меня по волосам.
- Не переживай, Таня. Москва - большой красивый город, князь Сыромятин - добропорядочный человек. Ты будешь петь в императорском театре, колоколов в Москве наслушаешься, их много там колоколов-то.
- Не останусь я в Москве. Сюда приеду.
- Не загадывай сейчас, потом видно будет. В Москве у тебя другая жизнь начнётся, авось она тебе понравится.
Пытаюсь убедить сестру Марию в обратном, но она не слушает меня, только крепче обнимает, к себе прижимает, словно прощается.
- Я вот что, - говорит вдруг сестра Мария, - схожу-ка я к Варваре Никитичне и отцу Владимиру, скажу, дескать, согласна ты ехать, пусть матушка пирогов своих знаменитых с разными начинками да блинов побольше в дорогу напечёт. Она у нас печь любит, как и стряпуха Ефимовна. В дороге-то голод особенно плохо переносится.


ГЛАВА 4
"ЗВЕНЯЩИЕ КОЛОКОЛА"
"Белая лошадка
В чистом поле скачет.
Может кто-нибудь
Обо мне поплачет.
Белое пространство
Заметает вьюга
И непостоянство
Жизненного круга.
А в тихом домике
Струится свет,
И голос слышится
Сквозь сотни лет:
"Куда ж ты, маленький?
Мир полон бед".
"Ах, мама-маменька,
Я уж не маленький,
Ах, мама-маменька,
Мне много лет".
(Слова из старой песни).
…Пётр Афанасьевич Давыдовский жил недалеко от центра на соборной площади в роскошном особняке с белыми колоннами и огромной террасой, выходящей в сад. Зимой сад опустел, только на покрытых снегом ветках рябины изредка чирикали воробьи, сюда же слетались желтогрудые синицы, садились прямо на открытую ладонь и склёвывали ещё мягкие крошки.
Комната больного была тёмной, он периодически стонал, мучился от болей и ревматизма. Друг князя Сыромятина судя по голосу был человеком старым, истощённым длительною болезнью. Он не мог передвигаться, ибо каждое движение доставляло ему невыносимые страдания. Все в доме за исключением князя только и ждали его ближайшей кончины. Это выражалось в манере их речи, наполненной нескрываемым раздражением. Семён Гаврилович Сыромятин представил меня сыну больного и его супруге княжне Давыдовской Евдокие Борисовне дворянке до мозга костей и сказал, что моё присутствие должно облегчить страдания умирающего.
Мне выделили комнату на первом этаже господского особняка в той его части, где располагались помещения для прислуги. Говорили, раньше там была кладовая, в которой хранились соленья и другие заготовки, но затем её решили перенести в погреб. Я сразу же познакомилась с горничной Груней.
- Отмыть да преодеть тебя надобно, - были первые слова Груни.
После бани она принялась меня одевать в наряды, что нашли в доме. Детское платьице сохранилось ещё от внучатой племянницы князя Давыдовского, которая уже выросла, превратившись в молодую семнадцатилетнюю особу на выданье.
- Если б ты видела, как ты в этом платье похожа на маленького ангелочка, - сказала Груня, перед зеркалом расправляя складки на подоле, - Оно розовое, сшитое специально по заказу из итальянского атласа, воротник же кружевной наподобие нежных облаков на небе. А небо - это твои голубые глаза.
Мне хотелось взглянуть на свой новый облик, но пришлось довольствоваться описанием Груни. После гардероба принесли пирожное, я должна была съесть его, чтобы немного набраться сил после долгой дороги. Пирожное оказалось с глазурью, а я была так голодна, что, не медля доела всё до последней крошки.
Ближе к полудню мне сказали, что я должна присутствовать в гостиной вместе с князем Семёном Гавриловичем на обеде.
- Ни в коем случае не отказывайся, - произнесла Груня, - Отказ может быть расценен, как неуважение к семье, тем более просьба о твоём приглашении исходила от твоего покровителя.
За столом царила напряжённая атмосфера, слышался звон хрустальных бокалов, временами раздавались замечания хозяев и приглушённый шёпот. Я чувствовала, как кто-то, не отрываясь, смотрит на меня. Туда-сюда сновала прислуга с тяжеленными серебряными подносами. За столом сидело четверо, не считая меня: сын князя Давыдовского с супругой, князь Семён Гаврилович Сыромятин и внук князя Давыдовского десятилетний мальчик, которого называли Иваном. Мальчик всё время молчал, я подозревала, что это он так внимательно разглядывал меня. Князь Сыромятин наклонился надо мной:
- Тебе нравится?
Я кивнула, не зная, что ответить. В этот момент служанка открыла большую фарфоровую супницу, тотчас гостиная наполнилась запахом чеснока и пряностей. Суп был разлит по тарелкам, но я не могла решиться приступить к еде. Я чувствовала себя, как рыба, выброшенная на берег, хозяева дома показались мне людьми высокомерными, лишёнными бескорыстия.
- Тебе нравится? - повторил свой вопрос князь.
- Здесь тепло и уютно.
- Попробуй суп из свиных рёбрышек. У Давыдовских всегда отменный суп.
Я зачерпнула ложку в уваристую горячую жидкость, проглотила.
- Ну, как?
- Вкусно.
- Ты ешь, ешь, не стесняйся. Напоследок мне хотелось бы тебе кое-что сказать.
Когда я осталась совершенно одна в комнате, дверь открылась, и раздались шаги, заставившие меня насторожиться.
- Мне сказали, что ты слепая, - произнёс мальчик.
- Да.
- Ты будешь петь моему деду?
- Буду. Почему ты смотрел на меня за обедом?
- Откуда ты знаешь?
- Знаю.
- А где твои родители? - спросил мальчик.
- Они давно умерли.
- Давно-давно?
- Когда я была очень маленькой, я их не помню.
Я не видела лицо мальчика, но мне почему-то показалось, что у него были русые волосы, гладко зачёсанные назад и умные зелёные глаза.
Уходя и распрощавшись с хозяевами, князь Сыромятин подозвал меня к себе и тихим голосом, чтобы нас не слышали, сказал:
- Здесь ты будешь чувствовать себя скованно, ничего не могу сказать об этих людях, но они тоже не вызывают у меня доверия. Однако взять к себе сейчас я тебя не могу, потому что в связи с переездом в Екатеринбург я временно остановился в гостинице, а для девочки твоего возраста гостиничная суета не пойдёт на пользу. Я обязательно заберу тебя в своё имение, как только улажу свои дела, если ты согласишься. Я сражён твоим благородством, ибо редко встречал людей, которые бы пожертвовали покоем ради счастья и покоя других. Ты понимаешь, о чём я говорю?
- Понимаю, - согласилась я.
- Надеюсь, разговор наш останется между нами. Я часто буду приходить сюда и навещать тебя и своего друга, чтобы провести с ним его последние дни.
Князь крепко сжал мою ладонь.
- Держись, ты сильная. Твой талант не должен пропасть, и я сделаю всё возможное, чтобы помочь тебе.
…"Я озарю лучом своей надежды,
Я озарю лучом своей мечты,
Оденусь в белые блестящие одежды,
Воскресну светочем природной красоты.
Я улыбнусь, и в радости улыбки
Увижу радость всех живых существ,
Я пролечу сквозь горести ошибок,
Полёт и сила - вот мой светлый крест.
Откуда я возьму свою удачу?
Откуда я возьму свою мечту?
Утру я слёзы, я уже не плачу,
В самой себе я счастье обрету.
Я гимном радостным встречаю полдень,
Я гимном радостным встречаю ночь,
И мне полёта ждать уже не долго,
Сама себя я в силах превозмочь.
А этот свет, что льётся на несчастных,
Покинутых под ветхостью своей,
Он озарит покоем их прекрасным,
Маяк как путь даёт среди морей".
Я закончила пение, стоя в неподвижной позе, так как боялась пошевелиться. Я ощущала буквально всей кожей, что на меня смотрели несколько пар глаз, они слышали, они окунулись в атмосферу совсем другого измерения, где царствуют иные законы звукового восприятия.
Как только наступила тишина, обстановка изменилась. Светлый мир счастья и покоя исчез, и всё вновь стало обыденным.
- Этот голос…Где я мог слышать этот голос… Ах да, он приходил ко мне во сне много раз.
Больной приподнялся в кровати, до моих ушей донеслось его частое взволнованное дыхание. Он был всё ещё слаб и обессилен, зрение подводило его.
- Кто это пел только что? - спросил князь.
- Я.
- Подойди ко мне ближе, я хочу рассмотреть тебя. Здесь темно, и я ничего не вижу.
Князь Сыромятин подвёл меня к лежавшему, осторожно вложил мою руку в его ладонь. Князь сжал её, притянул меня к себе.
- Маленькая девочка, похожая на фею. Как твоё имя?
- Татьяна, господин.
- Татьяна…- произнёс князь, слово вдумываясь в каждый слог, - Но это не ты пела. Голос мог принадлежать только ангелу. Разве обычный смертный способен обладать таким голосом?
- Вы тоже видели его?
- Ангела?
- Ангела.
Я ощутила, что мои пальцы стали влажными от слёз князя.
- Почему Вы плачете?
- Я знал, когда-нибудь он подарит мне чистоту своего голоса. Я всегда знал, что этот день настанет.
- Эта девочка тебе принесёт ещё много прекрасных минут, - сказал князь Сыромятин.
Давыдовский обратился ко мне.
- Ты будешь приходить сюда и петь каждый день? Ты согласна?
- Да, господин.
- Если вдруг смерть внезапно застанет меня, клянусь, я никогда не забуду этот голос, удивительный голос. В нём отражается биение самой жизни, в нём - дыхание Солнца и неба, в нём шелест ветра и прибрежный прибой. Если б я знал…- князь умолк, - Жаль, я уже слишком стар, а театр оперы - прошлая попытка того, что прозвучало здесь, передо мною. Увы, старость никогда не станет молодостью.
- Пётр Афанасьевич, сегодня слишком много эмоций для Вас. Вы утомлены и нуждаетесь в полноценном отдыхе.
Княгиня Давыдовская положила распахнутый веер на прикроватный столик, взяла маленький колокольчик с подноса и позвонила. В спальню больного вошла Груня, поклонилась хозяйке.
- Аграфена, принеси князю настой из листьев мяты.
- Слушаюсь, - Груня снова поклонилась и вышла.
Я следила за перемещениями в комнате по звуку шагов, прислушиваясь к малейшему шороху. Мне так хотелось подойти к пожилому князю, возможно, он пытался сообщить мне нечто очень важное, но судя по окружающей обстановке я не могла этого сделать.
"Что Вы знаете об Ангеле?" - едва не сорвалось у меня с языка.
Это была наша общая тайна, и я не хотела её разглашать.
Минут через пять спальня наполнилась специфическим ароматом мяты. Груня принесла поднос с только что приготовленным мятным настоем. Послышалось дребезжание фарфора, суета вокруг страдающего.
- Доктор Браун уехал на прошлой неделе в Берлин, но, я слышала, он скоро возвратится в Москву, - сказала Давыдовская, - Алексей Петрович, мне необходимо с ним встретиться, чтобы обсудить кое-какие вопросы относительно здоровья нашего уважаемого тестя.
Княжна плавно подошла ко мне сзади и шепнула, не дожидаясь ответа от своего мужа:
- Сейчас, милочка, ты пойдёшь в мой кабинет для достаточно короткого, однако вполне необходимого разговора. Он касается твоего пребывания в этом доме.
В кабинете княгини громко тикали часы.
- Закрой дверь и сядь на стул, - сказала она, едва я вошла внутрь.
Осторожно я нащупала пальцами край двери, затем гладкую ручку. Дверь закрылась легко и непринуждённо со щелчком. Княгиня Давыдовская сидела передо мной за столом. Это был письменный стол с пачками счетов и документов, какие обычно составляют часть делового интерьера любого кабинета. Я знала, в тот момент она внимательно смотрела своим холодным непроницаемым взглядом на меня.
- Итак, - произнесла княгиня, - Ты здесь, но надеюсь ненадолго. Мой тесть - довольно впечатлительная натура, ему кажется многое из того, чего в действительности нет и быть не может. Несколько лет он едва не переписал всё своё состояние на имя одной дешёвой певички из театра якобы за её необыкновенный голос и манеру исполнять старые русские романсы.
Княгиня встала, прошлась по кабинету, остановилась возле окна.
- Надо заметить, талант у тебя есть, но это совсем не значит, что я позволю тебе влиять на полоумного старика, он находится на пороге смерти, и ему следует подумать о чём-нибудь более существенном, но данная тема является закрытой. Даю тебе ровно неделю, чтобы ты покинула этот дом.
- Как Вы можете так говорить, ведь князь очень болен, и я ни на что не претендую.
- Как благородно! - съиронизировала княгиня, - У тебя нет ни рода, ни имени. Более того, я снизошла до разговора с тобой только лишь потому, что забочусь о здоровье своего тестя и о положении своей семьи. Теперь ты можешь идти и запомни хорошенько, что было сказано здесь.
- Но ведь это жестоко по отношению к князю, - нашлась смелости возразить я.
Я чувствовала себя так, будто являюсь ничтожной блохой по отношению к огромному изваянию, вот-вот готовому задавить меня.
- Жестоко? А не думаешь ли ты, милочка, что не к месту лезть в чужую семью. Старик давно отошёл от дел, вся работа в театре лежит на плечах моего мужа. Ещё раз говорю, ты можешь идти. Кстати, завтра у нас светский приём, соберётся много гостей, люди из приличного общества. Будет шумно, однако это совсем не коснётся тебя. Ты должна сидеть в отведённой тебе комнате и никуда не выходить. Надеюсь, ты поняла меня.
Я встала.
- Ты поняла?
- Да.
Оставшись наедине с собою, я легла на кровать, в моей душе поселилась обида, злость на саму себя за то, что я не в состоянии ничего предпринять, чтобы помочь старому князю. Мои маленькие кулачки сжались от отчаяния. "Неужели на этом свете нет ни доли, ничтожной доли справедливости?" - так думала я в отчаянии.
Никто не ответил мне тогда, ни единая волна в пространстве не пошевелилась. Я тогда не знала, что мне предстоял долгий путь, чтобы найти, наконец, ответ на мучивший меня вопрос. Пройдёт немало лет, немало страданий суждено будет испытать моей душе. Страждущей одинокой душе…
….Снизу доносились звуки музыки. Это было фортепиано, кто-то, а точнее несколько пар вальсировало в зале. В гостиной был накрыт роскошный стол примерно на двадцать персон. Там было море накрахмаленных салфеток, серебряных вилок, модных блюд, употребляемых лишь в среде высшей аристократии и дворянства. Они не просто жили, каждый день их был наполнен праздником. Женщины в атласных и кринолиновых платьях, мужчины в чёрных фраках. Там были гусары, гвардейцы, дипломаты, представители императорского двора. Там было море мороженного и пудингов, там были сладости, конфеты, хлопушки. Дети были счастливы, они играли в салки, бегали по дому, восторженно что-то восклицали на французском.
Я сидела одна в мрачной пустой темноте. Ах, как же хотелось мне спуститься к этим счастливым детям, как хотелось играть с ними в их весёлые детские игры! У них было детство, настоящее детство. Я была лишена этого детства.
Вдруг дверь захлопнулась, кто-то проник в мою комнату и быстро юркнул под кровать.
- Кто здесь?
- Не говори, что я сейчас в твоей комнате, - раздалось из-под кровати.
Это был голос Ивана.
Вслед за этим дверь вновь открылась, в комнату вошла дама в шуршащем шёлковом платье. Кажется, она поставила подсвечник на стол.
- Где Иван? - спросила княгиня Давыдовская.
- Его….его нет.
- Куда же он скрылся?
- Я не знаю.
Княгиня сделала ещё несколько шагов, огляделась, взяла подсвечник и вышла. Через пару мгновений Иван вылез из-под кровати, приблизился ко мне.
- Спасибо, что не выдала меня, - сказал он.
- Почему ты ушёл оттуда?
- Там очень шумно. Они корчат страшные рожи и смеются надо мной.
- Но ведь это - игра.
- Я больше не хочу играть.
Какое-то время мы стояли в полной тишине, затем совсем неожиданно для меня я почувствовала на своей щеке лёгкий поцелуй.
- Ты очень красиво пела, у тебя божественный голос. Дедушке очень понравилось.
Где-то вдалеке послышался колокольный звон "Боже, царя храни", затем дальше перекатами на соседних звонницах заиграли колокола.
- Колокола, - прошептал Иван.
- Здорово.
- У нас часто поют колокола.
Я была смущена, потому что он стоял рядом со мною, я даже слышала его частое дыхание. Никогда ещё ни один мальчик не проявлял ко мне такого внимания.
- Тебе хорошо в этом доме?
- Не очень, - тихо произнёс Иван, - Каждый день сюда приходят нудные гувернантки и заставляют зубрить ноты, а потом, когда я играю на рояле, меня бьют по рукам. Бывает слишком больно, но я терплю.
- Я была бы счастлива, если бы кто-нибудь научил меня нотам.
- Отец хочет, чтобы в будущем я стал известным композитором. Когда мне исполнится четырнадцать, он отдаст меня в обучение какому-то французу, сочиняющему сонеты, и я уеду отсюда на пять лет.
- Ты будешь жить во Франции? - спросила я.
- Да.
Он взял мою руку и с детской наивностью притянул к себе.
- Пожалуйста, не уходи отсюда. Я буду часто сюда приходить, ты будешь петь, а я придумывать мелодии и исполнять их на старом дедушкином рояле.
- Я не могу остаться.
Иван сильно сжал мою ладонь, словно всё, что я скажу дальше, являлось предельно ясным для него.
На звоннице раскатистым эхо во второй раз прозвучало: "Боже, царя храни". Кто-то на первом этаже громко крикнул:
- Смотрите, там за Соборной Площадью - фейерверк!
Иван подбежал к окну, где отсветами полыхали огненные разноцветные блики фейерверка. Должно быть, они были очень красочными, потому что Иван восхищённо воскликнул:
- Жаль, что ты не видишь всего этого.
- Но ты можешь рассказать мне.
- Ты никогда не  видела фейерверк?
- Нет.
- Он напоминает то, как в гости приходит сказочная фея со сверкающими огоньками всевозможных цветовых гамм. Они исчезают и вновь появляются, вновь исчезают и так до бесконечности.
- Неужели это действительно так красиво? - удивилась я, смутно пытаясь представить себе всё, о чём говорил Иван. В моей голове чудесное представление, как карусель завертелось ярким безудержным вихрем.
В тот момент я больше всего на свете желала, чтобы слова юного князя Давыдовского сделались явью.
Иван потащил меня к выходу:
- Идём скорее! Сейчас внизу будут раздавать мороженное с фруктовыми начинками, а затем устроят бал, и целый вечер будут звучать вальсы Штрауса.
- Нет, нет, твоей матушке не понравится, если я окажусь среди гостей, - я сделала шаг назад.
- Тогда я отведу тебя в зал с зеркалами, где стоит рояль и обязательно принесу тебе персикового мороженного в изящной хрустальной вазочке.
Я ела сладкое мороженное, а он играл на рояле. Нежная мелодия напоминала струящиеся с неба звёзды, которые падают словно золотой горох.
- Пой, - вдруг сказал Иван, оторвав пальцы от клавиш, - Я хочу, чтобы ты спела.
- Но я совсем не знаю, что мне петь, я никогда ещё не пела под музыку.
- Когда-нибудь придётся начинать.
Снизу раздавались хлопки, крики детворы, среди всего этого шума в дверь зала с зеркалами кто-то легонько постучал. Вошла незнакомая мне горничная. Иван обернулся, не сходя со своего места.
- Извините, старый князь очень ждёт Вас у себя в комнате. Он хочет, чтобы Вы пели ему, пока в доме суматоха, и никто не заметит, что он уже проснулся.
Слова, сказанные горничной, были обращены ко мне.
- Он плохо себя чувствует?
- Боюсь, его состояние с каждым днём ухудшается, но сегодня князь необыкновенно горд, что судьба дала ему возможность испытать новую радость.
- Я тоже пойду с тобой, - произнёс Иван, встал из-за рояля и осторожно на цыпочках, чтобы ни одна живая душа не могла услышать нас, повёл меня в спальню к своему дедушке. Горничная шла чуть впереди, освещая нам дорогу со свечою.
Князь Давыдовский нежно потрепал меня по волосам своей слабой рукой.
- Быть может, всего несколько дней осталось прожить мне в этом полной жестокости мире. Быть может, эти несколько дней будут полны страхов и стенаний, ведь здесь все хотят моей скорейшей кончины, им нужны мои деньги, моё наследство, но не я, не душевные переживания, переполнившие меня. Так или иначе я уйду, ведь человек не вечен. Однажды настаёт срок для каждого, и этот срок, эти последние дни обычно бывают полны серьёзных испытаний и разочарований. На человека обрушивается груда его прошлых неправильных поступков, ошибок, грехов. Он понимает, что уже имел возможность столкнуться с предательством, ибо когда-то сам предавал, много раз отказывался от своих принципов, идя на сделку с собственной совестью. Не дай Бог осознать всё это в один момент и никогда не простить себя. Что ты думаешь об этом, девочка, похожая на фею?
Князь утёр слёзы на подслеповатых глазах, он говорил с трудом, с надрывами, будто каждое слово рождалось изнутри сердца с огромными муками.
- Я думаю, прощение всегда начинается с самого себя.
Я почувствовала, что князь улыбнулся, ему стало теплее от моих слов.
- Никто не знает, что ты сейчас со мной, никто не хватится тебя в течение ближайшего часа, я хочу, чтобы ты спела мне в этот зимний вечер, возможно, дав насладиться в последний раз твоим чудным голосом. Спой, чтобы успокоилось моё старое больное сердце, чтобы уснула моя покрытая глубокими ранами душа.
- Пой, - сказал Иван.
Я коснулась морщинистой щеки князя, утёрла его влажные от слёз глаза.
- Я спою.
Мой голос сквозь прозрачную пелену собственных слёз полился радужной волною на слабо освещённое пространство тёмной комнаты, занавешенной бархатными шторами. Затем где-то в середине комнаты он распался на семь составляющих, продолжая всё так же плавно литься дальше. Я пела, призывая Ангела Света, и Он звучал в моём голосе. Ангел пел вместе со мною:
"Огниво красное льётся на Землю,
Звук его чист и светел,
Солнце на небе тихонечко дремлет,
Его подгоняет ветер.

Солнце как блин в серебристой печали
Уснуло и спит на века,
Скоро корабль мой заветный отчалит,
Встретит усталые берега.

Скоро ладья полумесяца ночи
Сделает полный свой круг,
Скоро закроются добрые очи.
Чтоб ты уснул, милый друг.

Чтобы тревоги твои растворились
В небытии прошлых дней,
Чтобы прекрасные сны тебе снились,
Ты своё сердце согрей".
Князь Давыдовский долго молчал, прислушиваясь к треску углей в камине. Стало даже жарко, в то время как за окном стоял трескучий мороз, щипавший уши и щёки отчаянным прохожим.
- Ты сама придумала эти удивительные слова? - спросил князь Давыдовский.
- Да. Иногда стихи сами приходят мне на ум, - призналась я.
- Твои стихи пришлись как раз впору. И ты не запомнила их?
- Нет.
- Жаль. Это - замечательные стихи.
- Скажите, а Вы видели Ангела?
- Видел.
Я обняла князя, ощутив, что наконец нашла родственную себе душу - единственную во всём мире.
- Я, кажется, умирал, но он дал мне ещё несколько дней. Он хотел, чтобы я ушёл без обиды и боли, а это не так просто.
- Вы поправитесь, вы обязательно поправитесь, - произнесла я, едва сдерживая слёзы, - Потому что вы - хороший добрый человек.
- Когда-то я оставил в беде своего самого близкого друга, и этот грех я до сих пор ношу с собой. Друг умер в нищете, теперь я точно так же умираю в нищете.
- Вы не должны так говорить, Вы давно осознали свою ошибку, а Ваш друг, должно быть, счастлив там, на небесах.
- У тебя большое будущее, ты станешь известной певицей, у тебя будет множество поклонников, невзирая на твою слепоту, но….- князь отдышался, - но, прошу тебя, береги свой голос, это единственное, что связывает тебя с Ангелом. Передай ему, что я умираю счастливым.
Через пол часа князь уснул, я же провела остаток ночи, думая над тем, что услышала в тот день.
Дня через три Семён Гаврилович Сыромятин приехал за мною, чтобы увезти меня в гостиницу, где он сам остановился. Я была одета в красивую детскую шубку с воротником из беличьего меха и посажена в кабину поданного во двор экипажа. Иван и некоторые слуги вышли нас проводить. Поднялась метель, мои ноги буквально одеревенели от холода, я ждала, когда экипаж тронется.
- Не уезжай, - сказал напоследок Иван. В его словах сосредоточилась вся горечь предстоящего расставания, - Пожалуйста, не уезжай, мы вместе будем приходить к дедушке и петь.
- Прости, - выдавила я из себя.
- Мы ещё встретимся! Мы обязательно встретимся! Я клянусь!
Кучер дёрнул поводья, и лошади двинулись к воротам. Сердце моё замерло от боли и нахлынувшей тоски.
- Встретимся, - прошептала я в забытьи.
Наш мрачный экипаж мчался вдоль людных улиц Петербурга, где властвовала суматошная жизнь неожиданная и непредсказуемая. Забившись в угол, я думала о последних словах князя Давыдовского, будто он прощался со мной навсегда. Я тихонечко потянула Семёна Гавриловича, сидевшего напротив меня, за рукав. Всё это время князь смотрел в окно на проплывающий мимо город, отвлёкся, взглянул на меня.
- Тебя что-то беспокоит, Таня? - спросил князь.
- Скажите, ведь Ваш друг не умрёт так скоро?
- С чего ты это взяла?
- Накануне вечером он говорил со мной….в его голосе было слишком много горечи.
- Тебе показалось, моя девочка. Нужно только верить, что ему станет легче. Вот увидишь. А через неделю я свожу тебя в Мариинский театр и покажу знатокам и ценителям настоящего искусства. Ты сделаешься знаменитостью этого города и не только его.
- Мне хотелось бы вернуться обратно в монастырь святого Андрея.
- Успеешь ещё. Познай сначала разнообразие окружающего тебя мира. Поверь, мой друг князь Давыдовский поступил бы точно также, будь он на моём месте.
Я промолчала, ибо действительно старый князь поступил бы точно так, как говорил Семён Гаврилович, однако я беспокоилась о чём-то, что могло случиться, о чём я буду с грустью вспоминать всю оставшуюся жизнь.
По приезде в гостиницу сразу был растоплен камин и подан горячий обед, состоявший из грибных щей, икры и цыплёнка под соусом. Здесь было не так уютно, как в доме Давыдовских, но я чувствовала себя намного свободней и уверенней в себе. С этого гостиничного номера начиналась новая пора моей жизни…..
….Я увидела огромный голубой шар, от которого распространилось золотисто-жёлтое свечение. Шар замер посреди гостиничного номера, затем начал постепенно растворяться в воздухе до тех пор, пока светящийся Ангел, мой дорогой друг Ангел не появился оттуда. Он по-прежнему улыбнулся мне, возникнув из темноты.
- Ты пришёл! - обрадовалась я, всем телом прижавшись к Ангелу, - Теперь я больше не буду одинокой.
- Я знаю, ты хочешь о чём-то спросить.
- Ты забыл сказать о третьем условии.
- Ты не могла догадаться сама?
Я покачала головой:
- Нет, не могла. И всё же, что это за условие?
- Любовь, безграничная любовь, отсутствие ненависти, страха и озлобленности. Когда любовь живёт в сердце, злоба уходит.
- Любовь…
Я постаралась вслушаться в звучание этого слова.
- Любовь…
- Эта любовь есть у каждого ангела, иначе бы он не прошёл Посвящение и не стал ангелом.
- Ангелы проходят Посвящение? - удивилась я.
- Точно так же, как и вы, люди. Вас учит сама жизнь, нас - Владыки Света, каждое мгновение они опекают ангелов, дарят нам безусловную любовь.
- Почему жизнь так жестока?
- Она не жестока, просто люди разучились радоваться.
Ангел коснулся меня, я ощутила волну тепла, разливающегося по моему телу.
- Скоро ветер Багуа принесёт тебе большую удачу. Не отчаивайся, если что-то вдруг напомнит тебе о печали, ибо не всегда бывают светлые дни. Я подарю тебе великое терпение, ты преодолеешь все препятствия, переживёшь все невзгоды.
- Но сейчас так одиноко, так грустно.
- Не верь, что состояние твоё будет длиться вечность. По закону Бытия на смену плохого обязательно приходит хорошее. Пребывая постоянно в унынии, ты ничего не решишь и не изменишь. Тебе следует положиться на Провидение, оно направит тебя, оно исцелит твою скорбь, оно вылечит твою душу. Одиночество - это не так уж и плохо. Когда человек одинок, он впервые задумывается о себе, своём предназначении на земле, о мироустройстве и законах бытия. Он приходит сюда один и уходит в полном одиночестве, он остаётся наедине со своим "я".
- Сейчас ты со мной, я могу положиться на тебя.
- Я появился, чтобы утешить тебя.
Ангел взмахнул рукой, и комната наполнилась красным цветом. Где-то вдали белел силуэт бабушки Дарьи. Я увидела её сидящей на деревянной лавочке и глядящей на меня из совсем другой реальности.
- На самом деле у тебя есть друг, - сказал Ангел, - у тебя ещё будут друзья, на которых ты сможешь положиться, они же станут твоими верными учителями и помощниками, они подставят тебе свои плечи, чтобы ты опиралась на них.
Комната полыхнула изумрудным маревом.
- Ты слепа в мире людей, но способна лицезреть Мир Тонкий. Воистину, слепы они, а не ты.
- Ангел, ты знаешь князя? - спросила я.
Он кивнул:
- Я знаю всех.
- Князь был очень добр ко мне, он просил передать, что он счастлив…что он умирает счастливым.
Ангел вздохнул и улыбнулся:
- Он действительно счастлив. А теперь прощай, я сказал тебе всё, что хотел.
- Неужели ты снова оставишь меня? - в смятении я пыталась поймать пола его одеяния, однако Ангел ничего не ответил, бесшумно растворившись в воздухе.
…С той поры прошло моё детство, юность, но Ангел так и не появлялся несмотря на то, что я каждый день ждала его.
Князь Давыдовский умер в начале марта 1875 года как раз в тот день, когда состоялся мой первый дебют в Мариинском театре. Говорили, смерть его была довольно лёгкой, он просто уснул и не проснулся. Вопреки этому я с трудом перенесла его кончину, ибо всё ещё была не в состоянии смириться с людскими страданиями.
У меня началось воспаление мозга, целыми днями вокруг моей кровати сновали гувернантки и прислуга, выполняя малейшие советы лечащего доктора относительно моего здоровья. Семён Гаврилович курил трубку, подолгу стоял на балконе, думая над чем-то. Сожалел ли он, что привёз меня из обители? Переживал ли за меня? Я не знала этого.
Помню свой вечный сон, когда я убегала от преследовавших меня жутких кошмаров, убегала в холодный туман, не оглядываясь назад, боясь, что он никогда не развеется, и я останусь в своём сне. Я звала Ангела, но он не приходил. Я боролась то с жаром, то с холодом, призывала бабушку Дарью, чтобы она обняла меня и успокоила. В тумане я видела спину уходящего вдаль человека. Человек обернулся, и я узнала князя Давыдовского.
- Я умираю счастливым, - сказал он и пошёл вперёд, пока туман не скрыл его силуэт полностью.
С Иваном я больше не встретилась, я словно навсегда покидала остров, сказочный остров под названием "Детство", вовсе не желая прощаться с ним….

ГЛАВА 5
"МГНОВЕНИЯ СЧАСТЬЯ"
"В горнице моей светло
Это от ночной звезды,
Матушка возьмёт ведро,
Молча принесёт воды.

Белые цветы мои
В садике завяли все,
Лодка на речной мели
Скоро догниёт совсем.

Тает на стене моей
Ивы кружевная тень,
Завтра у меня под ней
Будет хлопотливый день.

Буду поливать цветы,
Думать о своей мечте,
Буду на речной мели
Лодку мастерить себе".
(Слова из песни).
"Каково моё предназначение?"
"Утешать страждущих, дарить им покой и мгновения истинной радости, голосом своим побуждать их прислушиваться к душе и сердцу, бьющемуся в груди гордо, пламенно, смело".
"Есть ли у меня мечта?"
"Заветная мечта есть у каждого человека, значит, и у тебя она тоже имеется. Один хочет приобрести славу и деньги, ибо слишком беден, другой мечтает о вечной любви, потому что его прельщает красота этого чувства. Третий далеко отгоняет мечту свою, так как не верит в её существование. Четвёртый живёт в пустоте и мечтает лишь о том, чтобы жизнь его стала осознанной и яркой, как никогда раньше".
"О чём же мечтаю я?"
"Ты не знаешь свою мечту?"
"Нет".
"Тогда тебе следует погрузиться внутрь твоего сердца и понять душу свою. Ты не должна разбрасываться по мелочам, они лишь губят, уводят от основной цели. Посиди в тишине и спроси своё сердце, что же оно хочет, чего желает больше всего на свете".
"Но мне редко удаётся посидеть в тишине, уделив минуту для себя. Вокруг меня постоянно люди, и все они жаждут получить мой дар, не понимая того, что иногда мне хочется оставить всё это и бежать, бежать отсюда, сломя голову бежать".
"Почему же ты хочешь бежать от славы? Разве мало тебе того, что имеешь? Ты не бедствуешь, тебя со всех сторон окружают поклонники. Разве тебе этого мало?"
"От славы быстро устаёшь. Слишком быстро".
"И всё же, о чём ты мечтаешь?"
"О спокойствии. Я просыпаюсь однажды в полном одиночестве, подхожу к окну, а там плещется море, плавно и тихо омывая прибрежные скалы. Над головою летают чайки с криками, они кружат над тобой. Вдали, где Солнце встаёт, плавает корабль с белыми парусами. Я мечтаю о том, что когда-нибудь этот корабль заберёт меня в некую страну, где с неба красуются алмазы, где Солнце сияет, одаривая своей радостью всё вокруг. Я мечтаю о том, чтобы увидеть Солнце. Какое оно? Яркое или тусклое?"
"Оно яркое и слепящее. Оно питает людей своею силою. Оно умеет разговаривать искренне, дружелюбно. Оно дарит то, что ты не получишь нигде. Оно дарит радость, много радости, океан радости".
"Радость".
Пытаюсь уловить сигналы души, но она молчит, разговор окончен. Я встаю со стула, подхожу к большому окну, но вместо яркого Солнца передо мною по-прежнему тусклая чернота, которая не исчезает от меня….
…"За холмами по дороге
Плывёт месяц, не спеша.
Вдалеке на небосводе
Плачет целый день душа.

Ты, душа моя, не мучься,
Не страдай и слёз не лей,
Солнце дарит тебе лучик,
Чтобы было веселей.

Сердце, плачь, тебе полезно,
Успокой мою печаль,
Ночь прошла, и день болезный
Снова устремился вдаль.

Месяц, освети долину
И усталые стога,
Затемнённую низину
И немые берега.

Ты по небу часто бродишь,
Очень редко отдыхаешь,
Прячешься и вновь уводишь,
Но куда, увы, не знаешь.

Ты плыви, плыви по небу,
Ты не думай о печали,
То ли в сказку, то ли в небыль
Погружаешься ночами.

То ли в радости, то в горе
Ты витаешь над холмами,
То мелькнёшь на косогоре,
Иль взметнёшься над долами.

Ты плыви, плыви неспешно,
Я иду с тобою вместе.
Путь наш сложится успешно,
Будто я - твоя невеста.

За холмами всё отбросим,
Всё отбросим, улыбнёмся,
Вдаль далёкую уносят
Нас с тобою наши грёзы".
Часы пробили ровно полдень. Мне всегда нравилось слушать, как бьют часы, в этой строгой музыке я часто улавливаю напоминание, хоть и отдалённое о бренности нашей жизни. Разжалобить можно кого угодно, но только не неумолимое жестокое время. Оно исподволь медленно подбирается к нам, приближая человеческую старость, ворчливую, дряхлую старость.
Каждый раз, когда бьют часы, я настораживаюсь, мне кажется, что впереди меня ждёт немая пустота.
Горничная Глафира как всегда ставит на столик графин и две рюмки, полные вина. Я киваю ей, давая знать, что она может удалиться. Вслушиваюсь в приглушённые шаги Глафиры. Крамской делает пробные мазки масляной краской на палитре, затем осторожно наносит мазки на холст. Я сижу перед художником в неподвижной позе, мои руки и ноги одеревенели, начинаю сожалеть, что согласилась позировать, но мне нравится спокойная обстановка, усыпляющий шорох кисти по заранее подготовленному холсту. Прямо здесь в тёмной комнате с единственной свечою рождается новое произведение искусства. Крамской - довольно талантливый живописец с приятным голосом и хорошими манерами. Ему около пятидесяти лет.
- Илья Николаевич, я могу немного расслабиться?
- Конечно. Основные моменты я уже зарисовал, остаются лишь частности. Я вижу, Вы устали и очень бледны. Вас утомило долгое нудное сидение перед человеком, уважающим Ваш необыкновенный дар?
- Пожалуй, да. А Вы не хотите вина?
- В другое время я бы с удовольствием, но не сейчас. Иначе увлечение объектом своего обожания перейдёт к дурманящему напитку.
- А я выпью.
Я беру холодный бокал вина, отпиваю немного. Огненная жидкость разливается горячей волною по моему горлу, оно начинает першить, впрочем я давно привыкла, что в один и тот же час Глафира приносит бокал вина. Это здорово расслабляет.
- Мне нравится, как Вы читаете стихи, - говорит Крамской, - Почему-то именно в Вашем исполнении они получаются особенно драматичными, наполненными романтикой. Продолжайте, мне бы очень хотелось послушать Вас ещё.
Я делаю снова несколько глотков, ставлю бокал обратно на поднос.
- К сожалению мой репертуар иссяк, а нового я ничего не могу вспомнить.
Крамской оставил своё занятие, вытер испачканные краской руки.
- Уверяю Вас, Ваш портрет будет уникален, и если бы картина не принадлежала Вам, она украсила бы лучшие галереи Москвы, Петербурга, Парижа, Флоренции.
- Всё равно я ничего не увижу.
- Поверьте, Вы прекрасны. На Вас голубое платье с белым атласным поясом, на груди - великолепная брошь, изображающая цветок розы, у Вас тёмные русые волосы, красиво очерченные брови, необыкновенные голубые глаза, в них столько жизни, столько света, что это вряд ли поддаётся описанию простым русским языком. Вы очень красивы причём не внешней красотою, а внутренней, из Ваших глаз льётся настоящий свет души человеческой. Очень жаль, что Вам никогда не суждено увидеть мои полотна, - Илья Николаевич с горечью вздохнул, подошёл к круглому столику, где сидела я.
- Знаете, а я пожалуй тоже выпью с Вами за компанию.
Крамской долго держит бокал в руках, затем пробует, оценивая его свежий вкус винограда.
- Вы непременно должны быть в этом платье на осеннем балу у графини Вольской. Говорят, он устраивает пышный бал, и на этот раз у неё собирается весь высший свет Петербурга. Вы будите блистать.
При упоминании о бале и приёме я съёживаюсь, как улитка, втягиваю голову в плечи - первый рефлекс закрыться от мира.
- Бал у графини Вольской? Через неделю я должна ехать в Париж с гастролями, к тому же здешний климат дурно влияет на моё здоровье.
- Вы боитесь, Татьяна? - в изумлении спрашивает Крамской.
- Мне стыдно признаться, но это так, - с трудом признаюсь я, чувствую, как лицо моё покрывается пятнами.
- Полноте. Вы - само совершенство, знаменитая прима Мариинского театра Вознесенская Татьяна Александровна. Вы молоды, Вам уже двадцать, а это - отличный возраст для того, чтобы испытать все прелести светской жизни. Разве не так? И потом в Вас влюблён почти весь Петербург.
- Я по-прежнему одинока, если б вы знали, как я несчастна, несмотря на мою популярность в обществе.
- Одиноки? - Крамской на минуту задумался, отрешённо заходил вдоль комнаты, - Я и не подозревал, - сказал он, - Право, я слыхал, у Вас есть покровитель, преданный Вам человек, и он достаточно богат и состоятелен.
Я делаю над собой усилие, улыбаюсь.
- Помилуйте, Пётр Игнатьевич Бережнов - купец первой гильдии, вдвое старше меня. Он проявляет в отношении меня чисто отеческую заботу, ибо я рано лишилась родителей. Дом, в котором я живу полностью принадлежит ему. Он очень добр и мил со мною, здесь всё дышит свободой и роскошью, но…- я не договорила.
- Но Вы не чувствуете к нему никакого влечения, не воспринимаете его в качестве мужчины.
Я смущаюсь всё больше и больше.
- Я прошу вас….
- Простите меня за столь явную откровенность. Очевидно, Вы представляете меня эдаким грубым неотёсанным мужланом.
- Нет, отнюдь. О Ваших полотнах часто рассказывают. Говорят, Вы любите писать куртизанок. Также говорят, что Вы - подвижник, что исповедуете некие взгляды на живопись и не согласны со многими прославленными мастерами, как прошлого, так и нашей эпохи. Из-за этого Вас не долюбливают определённые светские круги, Вас считают бунтарём, революционером, способным на резкие выпады, непредсказуемым. Свет боится непредсказуемости.
- А Ваше мнение? Вы тоже считаете меня бунтарём?
Я пожимаю плечами. Передо мною стоит человек, за которым я чувствую будущее, который непременно оставит какой-то след в истории России. Он прост, открыт и всё же непонятен мне.
- Я не разбираюсь в живописи, Илья Николаич. Я думаю, в моём положении подобное невежество простительно. Но мне бы хотелось знать, в чём именно Ваши взгляды.
- Вам действительно интересно?
- Разумеется.
- Представляете себе мирную сцену на полотне Бруни в стиле древнего Рима, когда обнажённые римляне стоят в предвкушении опасности от некоего фантастического чудовища? Или мирно отдыхающее семейство святых в стиле великого Рембрандта?
Я качаю головой, мне кажется вполне забавным подобное короткое вступление Крамского.
- Увы, не представляю.
- Живопись должна прежде всего основываться на подлинных реалиях, а не описывать красивые сказки чего-то несуществующего, вымышленного. Люди должны видеть то, что есть, отражение своей жизни, так как витание в облаках ничего не даёт.
- Реальности?
- К примеру, Ван Гог. Не скажу, что он - мой кумир, но его картины истинно реалистичны. В них солнце, буря и движение. Представьте себе море в Сен-Мари. Бушующие волны набегают друг на друга, а вдалеке стремительно и быстро плывут парусники. Но самое главное - небо. Оно серое, потому что сгущаются тучи, белая полоса растворяется на небосводе ближе к горизонту.
Я медленно закрываю глаза, хотя в этом и нет особой необходимости, воображаю то, о чём так самозабвенно говорит Илья Николаевич.
- Вы никогда не были во Франции?
- Всего один раз, правда проездом, - отвечаю я.
- Побывайте, обязательно побывайте. Тогда Вы поймёте.
- Вы не будите против, если я позову Елизавету? Она хорошо играет на фортепиано.
- Конечно, нет, - соглашается Крамской.
Я осторожно звоню в колокольчик. Минут через двадцать приходит Елизавета - шестнадцатилетняя дочь Петра Игнатьевича, весёлая, но чаще задумчивая девушка, с которой у меня сложились тёплые дружеские отношения.
- Поиграй нам, - прошу я её.
Елизавета садится за инструмент, касается нежно клавиш, и задушевная мелодия начинает литься вокруг. Крамской снова берёт кисти, наносит на полотно ряд мазков, работа продолжается уже под музыку, лишь изредка слышно шуршание кисти, нега приятного сна накатывает на меня непобедимой волной. Вспоминаю последний разговор о реализме в искусстве.
- Илья Николаич, неужели Вы не верите в то, что не могут запечатлеть Ваши глаза? - внезапно спрашиваю я, - Неужели не верите?
- О чём Вы, Татьяна?
- Вы никогда в детстве не видели ангелов и других неземных существ, отличающихся от обычных людей, далёких от всей этой обыденности, серой будничной обыденности?
Крамской отрывается от холста, на котором уже успел появиться мой лик, я чувствую, как он долго пристально смотрит на меня.
- Ангелов?
- Да, ангелов. Вы никогда не видели ангелов?
- Возможно, когда-нибудь все дети в определённый период своей жизни видят ангелов.
Я качаю головой.
- Не все.
- Я тоже не из их чиста. Но я редко кому-либо в этом признавался.
- Жаль, ангелы летают среди нас, они присутствуют всюду.
- А Вы видели?
- Если я отвечу: "Да", Вы всё равно мне не поверите.
- Отчего ж, - улыбается художник, - Ведь Вы - странное создание.
- Странное?
- В Вас есть что-то неуловимое, ускользающее, как дымка, это невозможно высказать простым человеческим языком. Если подобрать подходящее слово, то неуловимой дымкой является Ваша необыкновенная душа.
- Боюсь, Вы льстите мне.
- Жаль, что чистая правда не вызывает в Вас никакого доверия, Татьяна. И, тем не менее, это так. Действительно так, чёрт меня побери.
Я во второй раз закрываю глаза, вслушиваюсь в волнующую мелодию старого фортепиано, извлекаемую руками Елизаветы. Как же это возможно, чтобы человек, состоящий из костей, бренной плоти и крови способен был порождать чарующие звуки, граничащие с невообразимостью этого мира?
…С уездом из дома Давыдовских для меня началась совсем другая жизнь. Около года положение моё было неопределённо, однако благодаря заботам семёна Гавриловича я не была выброшена за борт жизни. Он взял в аренду небольшую комнатку на втором этаже Цветочного Бульвара возле прудов, пристроил ко мне опытную гувернантку и прислугу в одном лице Глафиру, потому что я нуждалась, как в воспитании, так и в непрестанном уходе и присмотре третьего лица.
Глафира отлично справлялась со своими обязанностями, хотя по первости я находила её несколько строгой, не терпящей малейшего беспорядка и возражений. Я была угнетена такой строгостью, часто ощущала на себе её пристальный взгляд. Но чуть позже наши отношения стали тёплыми после того, как Глафира призналась мне, что ей не суждено иметь детей.
- Я не способна быть счастливой, - сказала горничная, - А одиночество делает женщину злой, невыносимой и придирчивой.
Семён Гаврилович регулярно навещал нас, приносил свежие новости, периодически зачитывал выдержки из "Петербургских Ведомостей", держа и меня, и Глафиру всегда в курсе всех городских событий. Мы уже точно знали, кто женится, кто разводится, кто умер или родился, или устраивает светский приём.
После смерти князя Давыдовского со слов самого Семёна Гавриловича я была больна столь продолжительное время, что у них уже не осталось никакой надежды на будущее. Иногда я всхлипывала, просыпалась по ночам, ибо видела перед собою всё ту же сцену из моего сна, когда князь навсегда уходит в туман. Я видела перед собою его глаза, глаза разочаровавшегося в жизни старика, постепенно осознавая, в чём именно его разочарование. Он устал от жизни, от гнетущей лжи, которая словно тень преследует любого рождённого на Земле человека. Я не знаю точно, как в действительности глядел на меня князь, но мне почему-то казалось, что взгляд его был полон вековой горечи.
А затем наступила весна, начало припекать Солнышко, появились первые проталины на извозничьих дорогах, лекарства, прописанные доктором, стали помогать. День ото дня я выздоравливала, чувствуя, как силы буквально вливались в моё ослабленное тело. Мы переехали в Петербург, впрочем, как и семья Давыдовских, я слышала об этом краем уха от людей. Семён Гаврилович вывозил нас на прогулки по Летнему Саду, где днями и ночами напролёт пела иволга и соловьи. С каждым днём становилось всё теплее и теплее, ещё не до конца обогретая Земля уже готовилась принять свежую молодую траву, а на ветках деревьев набухли почки. Я дышала этим весенним воздухом, понимая, что страшное позади.
Однажды Семён Гаврилович появился не вечером, а ближе к обеду. Глафира принесла только что приготовленного чаю с какими-то экзотическими индийскими травами и торт.
Князь покачал головой:
- О нет, Таня, я здесь не для того, чтобы обедать. Дело в том, что вчера я договорился с директором Мариинского театра - с человеком, принадлежащим к древнему княжескому роду, который уходит корнями ещё к Шуйским. Поверь мне, он - действительно знаток и ценитель прекрасного, у него тонкий вкус. Я мог бы поручиться за этого человека, - Семён Гаврилович пожал мою руку, - Да ты побледнела и вся дрожишь. Неужто боишься?
- Боюсь, - с трудом призналась я.
Он с отеческой заботой обнял меня.
- Отбрось свои страхи, дорогая. Страх лишит тебя уверенности, но ведь твой голос - чудо. Сейчас мы поедем к нему домой, ты познакомишься с его родственниками. Они - хорошие люди, и ты будешь принята с радушием.
Мои губы едва пролепетали:
- Я не готова.
Он снова мягко обнял меня за плечи, поцеловал в холодный лоб, успевший покрыться лёгкой испариной от волнения.
- Отбрось страх и одевайся. Экипаж ждёт нас.
Семён Гаврилович оказался прав. Директор театра князь Шуйский очень хорошо нас принял, пригласив отобедать в кругу его семьи. Подавали испечённого гуся с соусом, суп из шампиньонов, мороженное и сладкие напитки. Когда наконец обед был завершён, князь Шуйский, вытря руки о полотенце, принесённое слугой, сказал:
- Ну-с, это и есть та самая маленькая фея, о которой Вы рассказывали накануне?
Говорили, в тот день я пела с большим самозабвением, потому что, как впоследствии рассказывал князь Шуйский, во время моего выступления будто растворилось всё вокруг, и у всех было ощущение невесомости, "лёгкого парения", как выразился князь. Он тотчас пригласил меня на прослушивание в оперный театр. Я была показана многим преуспевающим музыкантам, композиторам и известным певцам, в том числе преподавателям по исполнительскому искусству. В конце концов спустя около трёх недель князь Шуйский вынес общий вердикт, обратившись к Семёну Гавриловичу:
- Да, батенька! Где ж Вам удалось отыскать такой талант? Приведи Вы ко мне иной голос, я бы прослушал его и очевидно сказал бы, дескать, сыроват материал, алмаз тоже нуждается в шлифовке. Однако про юную особу я скажу другое: материал уже готов, требуется лишь время, чтобы о нём узнали, чтобы его оценили по достоинству. С девочкой следует работать в несколько ином свете.
Семён Гаврилович удивился:
- Что Вы имеете в виду, князь?
- Она очень напугана, она боится, слишком боится людей. Ей нужно создать спокойную уютную атмосферу, окружить лаской и заботой. Свозите её куда-нибудь. Например, устройте небольшой тур по Европе, пусть она наполнится свежими ощущениями. Обучение ей всё же необходимо пройти, я готов сам лично оплачивать частные уроки у ведущих музыкантов Санкт-Петербурга, надеясь, что она будет петь именно в моём театре.
Путешествие по Европе так и не состоялось. Утром мая 19 Семёну Гавриловичу пришло срочное письмо. Письмо, кажется, было от генерала Гарбовского, в котором тот извещал князя Сыромятина о том, что он должен был явиться в назначенный срок по указанному адресу. Это был небольшой аул на Кавказе, где как раз начинались военные действия. Князь с нежностью обнял меня, он делал это всегда особенно в последние дни после разговора с Шуйским.
- Увы, Таня, этому суждено было случиться. Теперь у тебя есть люди, которые всегда готовы позаботиться о тебе. Доверяй им.
- Пожалуйста, не бросайте меня, - умоляла я сквозь слёзы, - Только Вы и никто кроме Вас не являлся истинным мне верным другом. Только Вы….
- Нет, Таня, на самом деле мир намного дружелюбнее, чем ты думаешь. Но пока ты ещё не знаешь об этом, пока ты ещё не доверяешь никому. Я понимаю, это вызвано нелёгкостью твоей жизни; но пройдёт время, и ты совсем по-другому будешь оценивать происходящее вокруг.
Семён Гаврилович уехал через два дня, я ходила, как в воду опущенная, подолгу не могла ни с кем разговаривать, мне даже не хотелось ехать в театр, на очередную репетицию, потому что всё казалось чужим, далёким, холодным и мрачным. Я лишилась моей единственной опоры и надежды, не понимая отнюдь того, что сожаление моё было вызвано чистым эгоизмом и не имея никакой мыли для определения самой себя.
После первого занятия профессор Бертищенский тронул меня за руку и спросил:
- Скажите, кто научил Вас так петь? Я имею в виду, кто дал Вам начальные навыки несколько необычной манеры исполнения?
- Никто, - робко ответила я, - Никто. Меня никто не обучал.
- Не может быть, - возразил профессор.
Без всяких задних мыслей, потому что чаще всего дети откровенны со взрослыми, они ещё не приучены лгать и приспосабливаться, я произнесла очень тихо так, что едва можно было расслышать меня:
- Ко мне приходил Ангел, который и научил меня петь.
- Ангел?
Бертищенский был совершенно сбит с толку, подвёл меня ближе к себе и долго долго всматривался в каждую линию моей фигуры, надеясь в тайне, что быть может что-то выдаст моё умопомешательство. Я была сконфужена до коней волос, мне вдруг сделалось крайне стыдно за свою откровенность. С другой стороны, куда было мне деться, если судьба моя до мелочей давно уже определена этими людьми?
- Отбросьте всякие глупости, - строго сказал Бертищенский, - Нельзя быть такой впечатлительной, так же, как и нельзя лгать. Тем более ложь - это большой грех, и если раньше Вас не обучили хорошим манерам, Вам хотя бы придётся признать это. Вы меня понимаете?
- Да, - тихо ответила я, тотчас выбежала из зала для репетиций
В тот день я проревела до самого ужина, отказавшись от еды. И тем горестнее были мои слёзы, чем мрачнее ощущение тяжёлого одиночества.
Семён Гаврилович Сыромятин писал исправно. Письма его приходили едва ли не каждый месяц, и надо признаться, они являлись единственными светлыми весточками моей монотонной жизни. Глафира зачитывала их от точки до точки иногда даже по два раза, я живо представляла себе всё, о чём говорил мой добродетель. Он описывал местный климат, местные обычаи, которых князь временами дичился, потому что кое-что казалось ему  странным, несуразным, в корне неправильным и несправедливым, ибо это противоречило его представлениям о свободе, обладать которой дано изначально каждому по праву рождения. Например это прежде всего касалось угнетённого положения женщин, они абсолютно не имели голоса и должны были подчиняться строгим, а порой жестоким общественным предрассудкам.
Затем вдруг письма стали приходить всё реже и реже, затем через год и вовсе прекратились. Каково же было моё горе, когда однажды Глафира принесла с почты от сына Семёна Гавриловича весть о том, что оказывается отец его погиб, как доблестный воин в одном из боёв с горцами при местечке Сен-Алами июня 5, 1883 года и похоронен там же.
"Я вынужден был известить Вас об этом, - писал сын князя, - так как понял, какую привязанность испытывал к Вам мой отец, как он был предан Вам, намного сильнее, намного крепче предан, чем к собственному сыну, являющемуся ему кровным, а значит и самым близким родственником. Но время прошло, и бог ему судья. Оставайтесь засим в полном здравии".
За первым последовал почти сразу и второй удар. Арендодатель, у которого я проживала все эти годы, уезжал навсегда за границу, а дом свой намеревался продать одному состоятельному Московскому семейству. Все документы уже были подписаны, оставалось лишь собрать вещи, коих у меня было не так уж много.
Глафира ходила в полном расстройстве, часто садилась за стол и откровенно рыдала.
- Что же теперь-то с нами будет, - упавшим голосом причитала она, - На кого Семён Гаврилович нас, бедных, оставил. Вы уже почти созрели, Татьяна, Вам бы о замужестве подумать, чтоб хоть куда-нибудь прибиться, чтоб опереться на чьё-нибудь сильное уверенное плечо. А то как же иначе?
Я успокаивала её, говоря при этом:
- Господь не оставит нас, но если причитать будем, то Он может и разгневаться.
Я гладила Глафиру по голове, совсем как маленькую девочку, у самой же страх так и подкатывал к горлу. Но могла ли я тогда показать ей, что действительно по-настоящему боюсь? В тот момент я служила для неё единственною опорою.
Помнится, когда впервые позволено мне было выйти на большую открытую сцену Мариинского театра. Я была одета в лёгкое платье, почти воздушное, ибо я изображала богиню Венеру среди ангелов и амуров в небесах. Аплодисменты прекратились, а ещё минуту назад они раздавались с оглушительной силою. Всё разом стихло, зазвучали сначала арфы, потом к ним присоединились скрипки, контрабасы.
Я запела. Я понимала, в те счастливые минуты, когда я оставалась один на один с музыкой, публика взлетала вместе со мной, наслаждалась торжеством Венеры, в то же время сердце моё постепенно умирало от горя потери, от безысходности, от ужаса остаться в нищете, лишившись единственного друга. О, мой восторг! Мой пленительный восторг! Я не испытала его, одаривая счастьем других.
Прошло не более часу, и Венера с амурами уже была на устах у всех. Публика бушевала, публика восторгалась от радости, на сцену словно дождь летели букеты цветов.
Композитор австриец Людвиг фон Вольф подбежал ко мне, чтобы поцеловать мои руки:
- Благодаря Вам! - воскликнул он среди некончавшегося гула аплодисментов, - Благодаря Вам моя опера "В раю" превратилась в истинное произведение искусства. Благодаря Вам Венера богиня Любви запела голосом райского наслаждения.
- Я не прогадал. Я не ошибся, - подхватил князь Шуйский, - Танюша, это же успех! Грандиозный успех! Взгляните только, как они, все они аплодируют Вам.
Он обнял меня, горячо поцеловал.
- Вы даже не представляете, Танюша, как талантливы, - сказал князь.
Всё завертелось вокруг меня словно карусель так быстро, что я теряла ориентацию, цветы летели на сцену градом. Мне казалось, ещё немного и я утону в этих цветах. Передо мной стояли глаза князя Сыромятина грустные усталые глаза, а в голове вертелись строки из письма: "Оставайтесь засим в полном здравии".
….Оставайтесь засим в полном здравии…
Я пошатнулась на месте и медленно, очень медленно падала куда-то вниз.
- О боже, ей плохо! - воскликнул князь Шуйский, - Она слишком впечатлительна, душа её переполнена до краёв от избытка эмоций. Ей требуется срочная помощь. Скорее доктора!
Кто-то легко подхватил меня, понёс. Легко, потому что с самого утра я была голодна, а в обед выпила пол чашки горячего чаю без сахара. Очнулась я уже в больнице с белыми скучными стенами и запахом спирта и эфира. Моя верная Глафира сидела подле меня, держа меня за ослабевшую руку. Когда я наконец открыла глаза, она сжала мою кисть, утёрла слёзы и прошептала:
- Слава богу всё обошлось. Это был голодный обморок, к тому же в театре было слишком душно. Вы должны теперь хорошо есть, чтобы набраться сил. Сейчас я принесу Вам горячего бульона, а затем Вы примете одного посетителя, он уже давно ждёт в коридоре с газетой на коленях.
- О, нет, я не смогу съесть ни крошки, пока не увижу этого человека, - сказала я, крайне заинтересованная словами Глафиры.
Она попыталась возразить, но я твёрдо отклонила её просьбу. Вошедший представился Бережновым Петром Игнатьичем, который считал себя купцом первой гильдии, интересовался искусством, любил охоту, скачки и прочие развлечения. Он был вдовцом, воспитывал пятнадцатилетнюю дочь, водил дружбу со многими известными людьми Петербурга и вообще был общительным человеком. Когда Глафира, подобрав юбки, вышла, гость сказал:
- Мне сорок пять лет, но я отнюдь не чувствую себя стариком. Да Вы не смущайтесь, я пришёл к Вам, потому что заслушался третьего дня Ваше пение и был поражён до глубины души своей. Я принёс Вам хризантемы.
- Я не смущаюсь, - солгала я, - Просто….
- Просто на сердце у Вас лежит какая-то сильная боль. Ведь я прав?
Он взял мою руку, и я тотчас ощутила его тепло.
- Вы слепы, но у Вас есть поразительная воля к жизни.
Голос у него был бодрый, свежий, как очевидно и всё существо этого человека, принёсшего волну неповторимой свежести с собою в полную мрака палату. И сам он представлялся мне человеком крепким, уходящим корнями в русскую землю, словно богатырь. Бережнов сжал мою ладонь:
- Река всё равно когда-нибудь выходит из берегов и удобряет влагою почву, - произнёс Пётр Игнатьич, - Плачьте, плачьте, не стесняйтесь, оросите себя целительным бальзамом любви. Я никогда не осужу Вас. Вы - мой кумир.
Он положил хризантемы на кровать, видя, как я уронила в лицо ладони и зарыдала. Около двух часов я проревела, я что-то говорила ему, что-то причитала, а он всё слушал и слушал. Я что-то рассказывала ему о своей жизни, он во всём соглашался, беспрестанно кивал, периодически сжимая мои ладони, гладил меня по голове, как маленькую девочку.
- Князь Шуйский, которым он так восхищался, в котором он души не чаял, даже не спросил, жив ли Семён Гаврилыч, что с ним сталось, как он. Все они были опьянены успехом.
Я много ещё говорила. В конце концов Пётр Игнатьич упросил меня поселиться в его доме, где мне будет выделен весь второй этаж и зал для репетиций в придачу, где я буду иметь возможность петь целыми днями напролёт.
- Этим Вы окажете мне огромную честь, - сказал Бережнов, - Я не потребую никакой платы кроме Вашего личного пребывания в моём доме, тем более там Вы не будите чувствовать себя одинокой, и дочь моя Елизавета найдёт в Вас отличную подругу. После смерти своей матери она превратилась в нелюдимое замкнутое существо.
Вошла Глафира. Она восхитилась белыми распустившимися хризантемами, поспешила их тотчас поставить в вазу и отчитала меня за моё непослушание.
- Обед уже давно стынет, а Вы и в ус не дуете. Ешьте, пока я окончательно не рассердилась, а Вам, господин, следовало бы и время знать, - обратилась бывшая гувернантка к Петру Игнатьичу. Он пожал плечами, улыбнулся и вышел, сказав при этом:
- Ну и строгая же она у Вас. Однако она беспокоится о Вашем здоровье.
Через неделю мы переселились в дом Петра Игнатьича, в котором я нашла покой, уют и удобство.

ГЛАВА 6
"СВЕТ"
"Я сегодня открываю
Новый день своей души,
Мне сегодня светит Солнце,
Светит Солнце из тиши.

Я отныне мрак свой сброшу
И покроюсь блеском дня,
Свежий снег чуть запорошит,
Белизну свою храня.

Я умоюсь снегом этим
И очищусь от тревог,
Море радости и света
Я впущу на свой порог.

Море вечного покоя
И открытый добрый взгляд,
Я лицо своё омою,
Как сто тысяч лет назад.

Я дождусь грибного ливня,
Сладкой утренней росы.
Я начну свой день отныне
От счастливой полосы.

Я скажу: "Прощай" печали,
Я скажу: "Прощай" слезам.
В небо загляну очами,
Как в волшебный тот Сезам.

Отпущу своё желанье,
Отпущу свою мечту,
И угрюмых расставаний
Я уже не допущу".
(Гимн новому дню).
…Дом Петра Игнатьича оказался двухэтажным, просторным с колоннами в греческом стиле, как подметила Глафира, когда грузчики перетаскивали наши коробки на крыльцо, а я стояла, наслаждаясь свежестью утра. Занимать полностью весь второй этаж я конечно же отказалась. Во-первых, для меня это было излишне, ведь я всегда привыкла ютиться в небольших по площади каморках. Во-вторых, я не хотела своим присутствием стеснять радушных хозяев, отнёсшихся с пониманием к моей участи. В-третьих, я сошла бы с ума одна в четырёх стенах, хоть и дорого обставленных. Здесь были высокие амфоры с позолотою и характерным орнаментом. Глафира не раз описывала мне их, когда проводила со мною уроки по Древнему Риму и рассказывала о развалинах Афин с ещё уцелевшим Парфеноном. Мне нравилась эта цивилизация с её отголосками мелодичных арф и танцем "сертаки".
С Елизаветой я тоже быстро подружилась, мне сразу понравилась эта молчаливая, но добрая девочка, мечтавшая о высоких мотивах, признающая всё возвышенное, чистое и отвергающая низкое, недостойное человеческого. Она приходила ко мне с влажными от слёз глазами, зачитывала какой-нибудь отрывок из Тургенева или Вальтера Скотта, часто грустила без причин. Мне казалось, какая-то глубокая заноза медленно точила её молодое сердце, но мне никогда ещё не удавалось вызвать её на откровенность. Она говорила о своём отце, который многие годы провёл на Кавказе в Тифлисе, подолгу стоял в задумчивости подле бушующего Терека, чьи воды неслись далеко-далеко, смывая всё на своём пути.
Смерть от чахотки жены была большим ударом для Бережнова. Схоронив её, он уехал с дочерью в Петербург и занялся делом, касающегося освоения осетровых промыслов и вообще рыбным ремеслом, купил баржу, весь погрузился в работу, чтобы ничто не напоминало ему о его безвозвратно ушедшей потере. Пётр Игнатьич часто отлучался, ибо новое ремесло требовало непрестанного внимания да "глазу за прохвостами-приказчиками", и Елизавета была предоставлена самой себе, своим мыслям, сильнее погружаясь в депрессию. Поэтому моё появление в доме явилось настоящим целительным бальзамом для неё.
Поочерёдно с Глафирой Лиза читала стихи Пушкина, Лермонтова, длинные главы из пьес Островского, из романов Толстого. Мы скорбели о трагической и глупой смерти бессмертного поэта, о гибели молодого чрезвычайно талантливого Лермонтова, в которого Лиза была, кажется, косвенно влюблена. Помню, как в полной задумчивости Глафира читала, облокотясь на спинку обтянутого бархатом кресла, а я живо представляла описанные Пушкиным сцены:
"Стамбул гяуры нынче славят,
А завтра кованой пятой,
Как змия спящего раздавят,
И прочь пойдут - и так оставят.
Стамбул заснул перед бедой.

Стамбул отрёкся от пророка;
В нём правду древнего Востока
Лукавый Запад омрачил.
Стамбул для сладостей порока
Мольбе и сабле изменил.
Стамбул отвык от поту битвы
И пьёт вино в часы молитвы.

В нём веры чистый жар потух,
В нём жёны по кладбищам ходят,
На перекрёстки шлют старух,
А те мужчин в харемы вводят,
И спит подкупленный евнух.

Но не таков Арзрум нагорный,
Многодорожный наш Арзрум;
Не спим мы в роскоши позорной,
Не черплем чаши непокорной
В вине разврат, огонь и шум.

Постимся мы: струёю трезвой
Святые воды нас поят;
Толпой бестрепетной и резвой
Джигиты наши в бой летят;
Харемы наши недоступны,
Евнухи строги, неподкупны,
И смирно жёны там сидят".
Настоящим праздником являлись для нас дни приезда Петра Игнатьича. Тогда Глафира начинала тотчас подгонять прислугу, чтобы удивить хозяина чистотою и блеском столового серебра, изысканностью поданных блюд. В такие дни дом превращался в настоящий дворец, всё сверкало ухоженностью, дескать "вот, батюшка, как мы постарались к Вашему приезду". В такие дни стол всегда ломился от угощенья: в миниатюрных хрустальных вазочках красовалась икра всех сортов и красная, и чёрная, и даже белая, на широких подносах в аппетитном гарнире из весеннего картофеля утопала искусно приготовленная форель. Ефимовна - старая опытная экономка, доставала из погребов солений, каких было заготовлено много ещё с прошлого года (у Бережнова было довольно большое имение где-то под Самарою, доставшееся ему ещё от его предприимчивых предков).
В тайне я ждала его возвращений. Я ощущала себя полноправной хозяйкой в доме, не стеснённая никем. И к этому, прежде всего, был причастен сам Пётр Игнатьич. За столом мы долго разговаривали, спорили о вкусах, нравах, политике, затем я пела. Пела для Лизы, для Петра Игнатьича, для Глафиры, для всех в доме, ибо в эти минуты семейного уединения, я знала, они получали истинное наслаждение.
…Я сжимаю в руках измятый кружевной платок. Я одна в своей комнате, на стене мирно тикают часы. Вот только что был слышан их бой, чем-то отдалённо напоминающий колокольный звон. Я вслушиваюсь в этот бой, мне делается спокойно.
Входит Пётр Игнатьич, узнаю его твёрдую поступь, его уверенную походку. Он садится подле меня, берёт мои холодные руки, долго держит их в своих руках, и я постепенно согреваюсь. За окном слышится отдалённый шум проезжающих мимо экипажей и обозов заезжих торговцев. Лето входит в свои права, и наверное, на ветках деревьев и тополей, и берёз, и осин давно уже распустилась зелёная листва. А сколько цветов тянут свои венчики к Солнцу в надежде улыбнуться ему! Я грустно опускаю голову.
- О чём ты думаешь? - спрашивает Пётр Игнатьич.
- О своей жизни, - отвечаю я.
- Тебя воспитала добрая женщина, смерть которой причинила тебе невыносимую боль.
- Бабушка Дарья была когда-то крепостной у некоего барина Селивёрстова. Видела она его очень редко и то лишь по праздникам, когда он раздавал ношеную одежду со своего плеча дворне или когда он осматривал свои владения, объезжая их на тарантасе. Затем крепостного права не стало, и бабушка сама присматривала за хозяйством, вела скромный образ жизни. Я помогала ей. Но мне не хотелось бы сейчас говорить об этом, та жизнь осталась за невидимою чертою, которая уже никогда никогда не вернётся вновь. Расскажите лучше о тех местах, где Вы жили всё предыдущее время. Расскажите о Кавказе, о Тифлисе, о бурных водах Терека, стекающих с высоких горных вершин.
Пётр Игнатьич тяжело вздыхает, мнёт ладони.
- Что Кавказ…Неспокойно там. Черкесы - кровавый народ, вроде всё утихомирится, и вдруг опять вспыхивает восстание, вновь раздаётся стрельба из винтовок, а от этого много много людей гибнет.
- Я часто спрашиваю себя о том, зачем Семён Гаврилович уехал в самое пекло, он мог вести приличное существование, мог уехать к родне в Екатеринбург, мог… - я обрываюсь на полуслове, комок рыданий подкатывает к моему горлу.
- Такова русская душа, Танюша. В этом и есть главная загадка, перед которой с почтением склоняется педантичный англичанин и скупой практичный немец.
Он крепче сжимает мои ладони.
- У графини Вольской намечается бал, газеты пишут, что ты - одна из приглашённых.
Я рассеянно киваю, однако образ князя Сыромятина всё ещё стоит в моих мыслях, как лёгкая светлая дымка.
- Я догадываюсь, ты будешь звездой этого бала, там соберутся известные фамилии Санкт-Петербурга, в том числе и приближённые к императорскому двору. Ты пойдёшь туда?
- Я не могу не пойти.
- Неужели ты хочешь быть там?
- Я никогда не присутствовала на балах. Если честно, я волнуюсь, я в большой растерянности. Вы часто выходите в свет?
- Я - помещик, купец, высоких чинов и званий не имею. Среди толпы я чувствую себя покинутым, брошенным, а тем более среди толпы цивилизованных циников. Они все слетятся, как коршуны, чтобы только поклевать белый, не успевший завянуть цветок.
- Не успевший завянуть…. - задумчиво повторяю я.
- Тебе не нужно ходить туда. Я увезу тебя на воды. Лишь скажи.
- На воды?
- Они придали бы тебе сил, и твоя болезненная бледность превратилась бы в свежесть, ты должна немного отвлечься от своих забот. Лизонька тоже хотела на воды, на горячие источники.
- Почему Лиза всегда плачет? Однажды я вошла в её комнату, она сидела за столом по обыкновению за раскрытою книгою, но, нет, она не читала. Она тихонько рыдала. Я взяла её кисть и спросила: "Лиза, что с тобой?" Она отвернулась и сослалась на головную боль.
- Лиза ещё очень юна, неопытна и впечатлительна. С тобой она стала гораздо уравновешеннее. К сожалению, её тётка графиня Аверина - довольно влиятельная и видная особа в этом городе. Её давно принимает свет, я наслышан о её любви ко всякого рода щекотливым ситуациям и интригам. Она дурно влияет на Лизу, пытается знакомить её с прохвостами-женихами, но Лизе совсем не это нужно.
- Что же тогда?
- Искусство, поэзия, музыка. Я вижу, как душа её оживает, как она радуется.
Бережнов отпускает мои руки.
- Лиза тоже поедет на бал вместе с….- он запинается.
- С графиней Авериной, - заканчиваю я.
- С Настасьей Павловной, - с горечью произносит Пётр Игнатьич, - Я встречу вас, и обещаю, после бала обязательно увезу вас обоих на воды.
В этот момент дверь открывается, входит Ефимовна с чаем, ставит поднос на стол, разливает душистый чай по чашкам. Пахнет лимоном. Она что-то медлит, затем говорит:
- Вам бы Татьяна Санна следует сойти на примерку. Портной, г-н Шевелёв, ждут-с.
- Хорошо, я сейчас спущусь.
- Не торопитесь покамест. Там ещё г-жа Лизавета примеряются. Тоже мне, моды нынче пошли, - ворчит Ефимовна, уходит.
Я вновь остаюсь наедине с Петром Игнатьичем. Он разрезает ножом яблоко, но откладывает его в сторону.
- Вы очень много делаете для меня. Я…я Вам благодарна. Почему Вы так обо мне заботитесь?
Бережнов отворачивается, тягостная тишина воцаряется в комнате. Сквозь такую тишину бой часов кажется истинным спасением. Пётр Игнатьич встаёт, ходит взад-вперёд, я слежу за его шагами. Вдруг он снова резко садится, берёт мои ладони.
- Ты даже не представляешь, насколько ты прекрасна, насколько прекрасно то, что внутри тебя. Ты….
Я слышу, как Пётр Игнатьич открывает окно, волна летнего, не успевшего ещё пропитаться зноем, ветра влетает внутрь, шуршат занавески и тяжёлые бархатные гардины.
- Я должен идти. К сожалению, меня ждут, - неожиданно сухо говорит Пётр Игнатьич, - Глафира поможет тебе спуститься вниз.
Он подходит к двери:
- Не доверяй Настасье Павловне.
Он уходит, я остаюсь одна озадаченная, сбитая с толку.
- Пётр Игнатьич! Пётр Игнатьич! Подождите!
Я прислушиваюсь. Снизу раздаются голоса Лизы и г-на Шевелёва. Они беспечны, они ничего не понимают, а я…. Понимаю ли я?
…."Разгорелся рассвет над далёкой горой,
Многоцветным заревом засиял Путь твой,
По которому пройдёшь ты уверенно,
Высоко подняв голову и расправив плечи,
И глаза твои будут излучать многоликое сиянье,
Состоящее из семи цветов,
Семи главных составляющих всего сущего.
И каждый цвет вольётся в энергию твоих центров.
Когда улыбнёшься ты,
Улыбка твоя разольётся лучами и
Составит огромный Океан
Свежей чистой воды твоих мыслей,
Твоих желаний.
И когда взойдёшь ты на ту высокую гору,
Остановишься и оглядишься вокруг на мир,
Развернувшийся перед тобой,
На обширные долины, на реки, текущие вдаль,
Реки Мудрости,
Знания,
И Великих Учений,
Зачерпни ладони в эти реки
И умойся знаниями Учителей.
Тогда Путь твой будет легче,
И ноша твоя не так сильно отяжелит твои плечи,
Ибо теперь ты станешь сильнее,
И укрепятся в тебе силы Духа,
Ибо ты ощутишь себя духом
И Светом, несущим Свет.
Ты не услышишь ни одного голоса вокруг,
Ни одно эхо не отразится от скал.
Но ты услышишь зов сердца твоего,
Что зовёт тебя понять Величие
Мирового Океана Энергий.
И если поймёшь это ты
То начнёшь восходить, если же нет,
То продолжишь Путь,
И полон он будет испытаний,
Которые выпадут на долю твою,
А когда ты поймёшь, кто ты во Вселенной
И узнаешь своё место в ней,
То начнёшь восходить
И увидишь ты Бога-Учителя,
И Скажет Он: "Иди за Мной, о ученик".
Кто-то шепчет в суете ночи. Мне кажется, в траве мелькают спинки светлячков, они ползают по земле, дожидаясь утренней росы, возможно, они что-то говорят друг другу. Мне кажется, я слышу тонкие, словно серебряные нити, голоса. Что же они говорят?
Нет, это не светлячки. Это кто-то живой проник в мою комнату и наблюдает за мною. Занавески всё ещё шуршат, но ветер уже не такой знойный, как днём. Не кудахчут куры, не лают собаки, колокола в соседней часовне стихли. Земля спит, но именно в этом чутком сне рождается нечто светлое, очищенное от людских забот, взглядов и оценок. Кто же может уловить это нечто, поймать его, ухватиться за него, не выпуская его на волю и держать, держать, держать? Я провожу рукою по столу, по книгам, которые накануне принесла Лиза. Для чего она принесла их? Разве увижу я печатные строчки, от времени пожелтевшие, пойму суть выложенных на бумагу мыслей?
Книги….Это - живые существа, они способны говорить с тобою, как равный собеседник с другим, они отличаются ненавязчивостью, ибо ты можешь и не соглашаться с изложенным. Книги - это целая цивилизация, целая страна со своими границами, законами и порядками.
- Ангел, ты здесь? - осторожно спрашиваю я, не веря своим новым ощущениям.
На меня пахнуло свежей волной, возле окна сверкнул яркий свет, но это был неземной свет, так как он не мог ослепить. Ангел, всё тот же ангел стоял у окна и смотрел на меня. Он был кружён ореолом свечения, как пишут обычно святых угодников. Но на этот раз на Ангеле были сияющие розовые одежды. Он тряхнул головой и улыбнулся мне.
- Откуда эти слова?
- Слова? - спросил Ангел.
- Ну да, я их только что слышала. Они словно витали в воздухе лёгкою дымкой. Я знаю, это ты мне их напел.
Ангел продолжал молчать, ничего не произнося.
- Но ведь мне не показалось. Детство уже давно прошло….
Ангел стоял и спокойно слушал меня.
- Ты думаешь, что я - плод твоего воображения?
Я пожала плечами.
- Я - твой друг, я прихожу только тогда, когда чувствую, что тебе нужна помощь и поддержка, ведь человеку неоткуда ждать чуда или покровительства кроме как от ангелов. Я спел тебе часть гимна Вездесущему Духу, который всегда оберегает тебя, ибо он внутри, в твоём сердце. Не страшись ничего, я здесь лишь за тем, чтобы дать тебе напутствие и предупредить.
Но я не дослушала его. Подойдя к Ангелу, я попыталась его обнять, правда руки мои прошли сквозь воздух и сквозь самого Ангела.
- Но где ты?
- Я бестелесный. Ты можешь видеть меня, разговаривать со мной, но ты не можешь касаться меня, для этого тебе тоже нужно лишиться тела, а срок твой ещё не пришёл.
- Срок?
- Каждому человеку отводится на Земле свой срок, в течение которого он должен пройти определённые ступени бесконечной Школы Жизни. Если же эти ступени не пройдены, он остался на прежнем уровне своего развития, тогда он вынужден рождаться вновь и вновь, чтобы снова страдать.
- О, как грустно, - вздохнула я.
- Таково правило Школы, но не все о нём знают.
- О чём ты хотел меня предупредить?
Ангел нарисовал в воздухе светящийся круг, круг начал постепенно уплотняться до тех пор, пока не превратился в жёлтый шар. Затем он окружил шар белой эллипсовидной капсулой. Ещё немного, и я почувствовала себя внутри эллипса. Шар продолжал по-прежнему светиться.
- Что это тебе напоминает? - спросил Ангел.
- Яйцо, - без раздумий ответила я.
- Жёлтый шар означает источник энергии, который даёт силу, свет Мировому Яйцу Жизни. Без энергии Яйцо будет опустошено только жизненная сила составляет его суть, его начало. Знаешь, где находится источник этой силы?
Я пожала плечами, воображая перед собою нечто грандиозное. Но на самом деле я не знала, что Ангел имел в виду.
- Где же? - спросила я.
- Внутри тебя. Там всё, там Океан неизведанных энергий. Внутри тебя содержится ответ на любой вопрос.
- Почему же тогда я многого не ведаю, будто заблудший странник?
- Источник Жизни не доступен твоему разуму. Могу даже сказать больше, он не доступен почти никому из обывателей, но адепты давно знают о его существовании. Они живут в полном уединении, они постоянно концентрируются на своём внутреннем источнике, черпая из него всё, что им нужно. Со временем ты научишься, но сначала нужно набраться опыта, уметь распознавать людей.
- О чём же ты хотел меня предупредить?
Ангел отошёл от стены:
- Смотри, - сказал он.
Вдруг стена ожила, превратившись в экран. Я чётко "увидела" на нём просторную залу, торжественно украшенную свечами в дорогих подсвечниках. Модные дамы в красивых платьях и дорогих украшениях лениво обмахивались веерами, меж ними сновали кавалеры в строгих чёрных фраках. Среди дам я тотчас различила смущённую голубоглазую Лизу, которая всё время держалась рядом с какой-то расфуфыренной дамой в шелках с ажурным веером на японский манер. Дама ехидно улыбалась всем напропалую, злорадно хихикала, сотрясая своими бриллиантовыми подвесками. Её красота была отталкивающей, скромная же красота Елизаветы наоборот притягивала, заставляя глядеть, любоваться ею бесконечно.
Я никогда не видела Лизу, но я сразу определила её в толпе. У неё были белокурые волосы, уложенные буклями, голубые широкораскрытые глаза, смотрящие немного настороженно, немного неуверенно, точёное лицо с бархатной кожей, дышащее молодостью и свежестью. В этих широкораскрытых глазах я прочла ту же печаль, какая много раз была слышна в её голосе.
Затем внимание моё было привлечено певицей, исполняющей какой-то романс под аккомпанемент фортепиано. На певице было оранжевое платье из атласа, каждая складка которого живописно подчёркивала стройность и совершенство линий её тела. Она была не высока и не низка ростом. Волосы её были тёмно-каштановыми, уложенными на затылке. Меня привлекло её лицо. Серо-голубые глаза были сосредоточены на чём-то, что выходило за пределы всего существующего. Я отшатнулась от стены. В певице я узнала себя самоё.
- Неужели….неужели это я? - робко спросила я
- Это ты, - произнёс Ангел, - Это действительно ты.
- Нет.
- Ты поражена?
- Да.
- Смотри дальше. Возможно, ты увидишь что-то ещё.
На фортепиано играл белокурый молодой человек. Он глядел на певицу, любовался ею. Взгляд его ловил каждое её движение, каждый порыв, малейшее волнение. Не знаю почему, однако что-то знакомое мелькнуло во всём облике молодого музыканта.
- Кто это?
- Ты уже его встречала, - сказал Ангел.
Ангел махнул рукою, и картинка на стене полностью изменилась. Вместо роскошной залы передо мною полностью раскрылась гостиная в красных тонах. Я увидела, как девушка рыдала одна, спрятав лицо в ладонях. Вокруг неё не было никого. Вдруг девушка подняла голову. Я узнала в ней себя, только на этот раз моё лицо было бледным, словно та девушка, в которой я уже теперь с трудом узнала себя, устала от жизни, от забот, вообще от всего на свете. Её глаза были погружены внутрь, точнее взгляд этих потускневших глаз.
- Почему она рыдает? - в растерянности спросила я.
- Она познала нечто, что впоследствии разочаровало её. Но то ещё не ты, это твоё будущее, - сказал Ангел.
- Будущее? Неужели у меня такое мрачное будущее?
- Почему ты думаешь, что тебя ждёт именно мрачное беспросветное будущее, суета и крах? Судьба каждого человека уникальна, как уникален сам человек.
- А если я не хочу иметь это будущее, я очень мечтаю о счастье, обыкновенном человеческом счастье.
Ангел серьёзно посмотрел на меня. На этот раз его большие бирюзовые глаза выражали, как мне показалось, глубокое истинное понимание моей души. Он всё прекрасно понимал, он знал тогда, что ожидает меня впереди, но он молчал, как будто смиренно соглашался со всем, что я скажу ему. Нет, нет, он вовсе не имел намерения меня тревожить, приносить мне лишние огорчения, он просто знал, что так необходимо, так задумано. Кем задумано? Почему необходимо? О, тогда в пору своей безрассудной молодости я не знала всех ответов. Я была ещё слишком неопытна, похожая на бабочку с яркими крыльями, которая готова лететь на огонь, чтобы затем погибнуть. Моя душа напоминала эту бабочку.
- Что считается человеческим счастьем? - вдруг спросил Ангел.
В растерянности я пожала плечами. Ах, оказывается, как трудно дать вполне определённый ответ на столь простой вопрос.
Я посмотрела на Ангела:
- Счастье - это состояние любви, когда ты можешь опереться на чьё-то плечо, когда рядом с тобою надёжный любимый человек, и ты беспрерывно даришь ему свою любовь. Это когда глаза твои не слепы, и ты видишь перед собой не черноту бездны, а других людей, их лица, природу, дома, цветы, себя наконец.
Ангел покачал головой:
- И это всё?
- Ну, возможно, чтобы ещё быть всегда уверенной в завтрашнем дне, не голодать и заниматься тем, что ты больше всего любишь.
- У тебя ограниченные представления о счастье. Счастье на самом деле - это нечто большее, даже больше того, что может вместить в себя человеческое сердце. Счастье - это целый океан безграничный, безбрежный. Но к сожалению подобное состояние нельзя передать с помощью слов, его нужно испытать самому. Это словно цветок, распустившийся в твоей многострадальной душе. Людям неведомо, что есть истинное счастье. Они ведут беспокойную жизнь, вечно суетятся, совсем не понимая, нужно ли им это. Так праздно день проходит за днём, и наступает другая эпоха - эпоха радости, расцвета сил у одних и эпоха душевных стенаний, разочарований, когда человеку открывается правда на впустую потраченное время, и тогда сердце долго болит нечеловеческою болью. Старые ценности отметаются, а новые ещё не сформировались.
- И у меня наступит такой период?
Ангел вздохнул:
- Он бывает у всех. Правда одни переносят его легче, другие тяжелее. Всё зависит от  того, каков человек, от его предыдущего развития и веры в себя.
- Веры?
- Помнишь слова Иисуса, которые говорил он людям: "Вера твоя спасла тебя"?
Я вспомнила, как часами слушала чтение Евангелия из уст бабушки Дарьи. Библейские сюжеты тогда я воспринимала, как некую красивую сказку. Иисус представлялся мне высоким красивым человеком с ясным взором и светлыми глазами. Он помогал больным, прокажённым и бедным, исцелял их, говорил им о Новом Учении. Люди слушали его и воображали, что наконец придёт тот день, когда они окажутся на небесах. Они верили.
- Да, я имею в виду тех самых людей, которые слушали Христа, - произнёс Ангел, прочтя мои мысли, - Они верили в небеса, воображали, как летают в поднебесье, как они счастливы, и ничто уже не поколеблет их счастья, ибо счастье на земле - ничто в сравнении со счастьем на небесах.
Я ещё раз взглянула на Ангела. Свет, исходивший от него, усилился многократно, но он по-прежнему не слепил. Теперь я могла чётко различить его силуэт. Русые волосы также светились, а от головы исходили многочисленные лучи.
- Какие они, небеса? - спросила я, заворожёно глядя на своего друга, - Действительно ли там хорошо?
- О, да, но ничего не даётся без упорного труда. Когда-то и я был обыкновенным человеком, жил, совершал ошибки, сталкивался с разочарованием, предательствами и неоднократно сталкивался. Когда-то и я испытывал душевные муки, страдал, и мне было тяжело и страшно.
- Ты испытывал страх?
- Страх за своих близких, за себя. Ведь это естественно, если человек жив, он часто боится.
- А теперь? Чего боишься ты?
- Ничего. Я умер, я стал Ангелом. Я могу бояться только лишь за твой страх, но не всегда способен оградить тебя от всех бед и несчастий, которые непременно встретятся на твоём пути.
- И всё же, какие они, небеса?
- Безграничные. Они намного больше, чем Земля. Там обитают существа Света: ангелы, архангелы, боги, "помощники". Там много планет, и все они излучают свет, ибо каждая такая планета сама по себе уже является Солнцем, только Солнцем не материальным, а духовным. Там другие цвета, они намного насыщеннее, чем здесь, они плавно переходят друг в друга, мелькают, и душа твоя целиком переполняется блаженством, и ты летишь в пространстве миров.
- Я не умею летать.
- Это не страшно. Ты обязательно научишься.
- Я никогда не попаду на небеса.
- Береги себя. Пока ты ещё только в самом начале бесконечного Пути, ведущего в мир Духа. Дух твой ещё спит, но придёт время, и он пробудится от векового сна. Твой дух сильный, он способен выдержать все испытания, только ты не знаешь об этом, не ведаешь, какая радость у тебя впереди. Ты ещё научишься летать. Но всё же, не доверяй людям, у тебя очень ранимая душа, раны будут глубоки. Особенно не доверяй….
Ангел не договорил, так как в этот момент со свечою вошла сонная Лиза. Она была в ночном туалете, я не могла этого видеть, но очевидно у неё были растрёпаны волосы. Она недоверчиво вгляделась в темноту моей спальни.
- Татьяна, почему ты не спишь? - спросила Лиза, подставив подсвечник на стол, - Я думала, ты давно витаешь в заоблачных далях своих снов, но затем услышала голоса из твоей комнаты, ведь ты же знаешь, что наши спальни рядом.
- Ты действительно слышала голоса?
- Конечно.
- И я разговаривала не одна?
- Нет. Там был, кажется, второй голос.
- Ты правда слышала этот голос?
- Правда.
- Каким он был?
Лиза приложила ладонь к моему лбу.
- Почему ты спрашиваешь об этом?
- Почему?…я так просто, - я растерялась.
Несомненно мне пришлось выдумать более менее нечто правдоподобное, но она мне не поверила.
- Кто здесь всё-таки был?
- Никого, - наконец призналась я.
- У "никого" не бывает мягкого мелодичного голоса, "никто" не говорит таких серьёзных вещей.
- Значит, ты слышала.
- Немножко, ведь я уже начинала засыпать, правда после большой дозы снотворного, которую выписал мне доктор Веснин. Он наблюдает меня, и ему известно о том, что я часто подвергаюсь депрессии.
Я попыталась незаметно перевести разговор совсем на другую тему, мне стало бы гораздо легче, если б Лиза забыла о теме нашего настоящего разговора.
- Почему ты не можешь уснуть? - спросила я.
- О, если б ты знала, как я волнуюсь по поводу предстоящего бала у графини Вольской. Это - мой первый выход в свет.
- И мой тоже. Только в отличии от тебя я не аристократка и не дворянка, хотя и получила хорошее воспитание.
- Там будут кадеты, юнкера и молодые офицеры. Все они будут смотреть на меня, ловить каждое моё движение, я боюсь оказаться в центре всеобщего внимания. К тому же отец не хочет отпускать ни тебя, ни меня. Он не долюбливает мою тётушку Настасью Павловну. Она кажется ему очень чопорной и вульгарной. Да и я в её присутствии чувствую себя как-то стеснённо.
- Успокойся, - я ласково поцеловала Лизу в щёку, - Ты обязательно понравишься всем дамам и кавалерам. У тебя красивое лицо.
- Откуда ты знаешь? Разве ты можешь видеть?
- Нет, но…я уверена, что ты красивая, - поправилась я, - А сейчас иди спи. Тебе нужно выспаться и выглядеть свежо.
- А самое главное, там будет известный композитор Иван Алексеевич.
- Кто?
- Тебе обязательно его представят. Говорят, он самый самый, и в него все дамы влюбляются.
Я улыбнулась наивности Лизы.
- И всё же, с кем ты только что разговаривала? - неожиданно спросила она.
- С Ангелом, - просто без обиняков ответила я.
Лиза не поверила моим словам, она упросила спеть ей колыбельную, и в ту ночь она быстро уснула.

ГЛАВА 7
"СТРАННИЦА В ПУТИ"
"Я стою на перепутье двух дорог,
Я подавлена, сошла с пути неспешно,
Почему меня преследует злой рок?
Почему нет радости, и жизнь не так успешна?

Заплутала я среди своих забот,
Заблудилась, и увы, не вижу, где же выход,
Что же день грядущий снова принесёт?
Как меня закружит злое "лихо"?

Я не стану думать и гадать,
Я не стану призывать свои печали,
Слёзы я свои утру опять,
Чтобы в сон войти неспешными ночами.

Заблудилась я, запуталась во мраке,
Только что-то светлое во мне
Говорит, показывает знаки,
Что найду я светлый путь в себе".
(Раздумья одинокой души).
На следующий день я была представлена графине Вольской, куда мы приехали вместе с Настасьей Павловной. Мне на самом деле не понравилась тётушка Лизы. После того, как мы сели в поданный экипаж, она сразу начала критиковать моду в Париже.
- Ах, Вы знаете, милочка, - томно вздохнула княгиня Аверина, - Нынче все хотят укоротить платье, а шею закрыть. Прямо безвкусица и стыд какой-то, ей богу, - Она два раза мягко стукнула меня по пальцам своим веером, - Как Вы считаете, я права?
Я пожала плечами, по правде не зная, что ей сказать:
- Право, я никогда раньше не задумывалась над такими вещами.
- А жаль, милочка. По моему мнению, каждая уважающая себя женщина должна хоть раз в жизни оценить, во что хотят её одеть все эти модные модисты, портные и мастера по пошиву. Не они, а мы - женщины должны диктовать им свои вкусы. Вы согласны?
Я кивнула, чтобы только отделаться от навязчивого разговора. Я думала совсем о другом, о том, почему Ангел так внезапно исчез, не успев сообщить о главном?
Настасья Павловна снова заговорила, обращаясь ко мне:
- Ах да, простите, я совсем забыла, что Вы слепы от рождения, и Вам действительно нет дела до того, во что одеваются люди, и как это смотрится со стороны. Поверьте, я Вам сочувствую.
- Тётушка! - воскликнула смутившаяся Лиза, - Вы прекрасно знали, я уверена, знали, что Татьяна слепа. Неужели Вам доставляет удовольствие сыпать соль на рану?
- Но поверь, Лиза, я и впрямь забыла. Иногда я говорю невесть знает что, но я старше, поэтому могу в некотором роде рассчитывать на пусть хоть совсем малую степень снисхождения.
- Конечно можете, и я на Вас совсем не в обиде, - сказала я.
- Вы не увидите самого Ивана Алексеевича, который специально приехал из Парижа, чтобы дать концерт на сцене Мариинского театра. Жаль…жаль, но, дорогая, мы что-нибудь придумаем, как исправить столь серьёзное затруднение. Я отведу Вас в укромный уголок и обо всём расскажу.
Я чувствовала, что Лиза стеснена поведением своей тётушки, она постоянно жалась в угол и скорее всего наблюдала за тем, что творилось на улицах Петербурга. Настасья же Павловна как будто совсем этого не замечала. Она была так сильно увлечена дворцовыми сплетнями и интригами в высшем обществе, что когда наш экипаж подъехал к особняку графини Вольской, и швейцар галантно открыл дверцу кареты, чтобы мы могли выйти на убранную дорожку среди роскошного сада акаций, Настасья Павловна всё ещё не могла прийти в себя. На этот раз её занимал туалет и убранство двора, а в особенности супруги императора Александра.
Голос графини, встретившей нас на террасе, показался мне довольно приятным с глубоким вдохновляющим чуть низковатым тембром, однако, как мне показалось, несколько властным. Со слов её окружения графиня жила исключительно для себя одной, слыла изнеженной аристократкой и имела скандальную репутацию в Петербурге из-за третьего замужества. Первых двух мужей она с лёгкостью похоронила, вовсе не собираясь длительно страдать. Она была ещё молода, хороша собою, избалована вниманием. Ходили слухи, будто сам царь Александр и один из наследных принцев Англии пытались завести с ней роман, но принц якобы был отвергнут, а Александр стал её любовником, и в течение почти года каждый день посылал жестокосердной графине по букету цветов. Затем ему надоело упорное молчание возлюбленной, и он бросил свою затею. Насколько в действительности правдоподобны эти слухи, никто доподлинно не знал, однако все придерживались единого мнения, что Варвара Всеволодовна Вольская - капризная особа, однако очень богатая, могущая позволить себе любые вольности, что в принципе оправдывалось её фамилией.
Поднимаясь на террасу навстречу хозяйке, Лиза крепко пожала мою руку, как бы передавая мне всё своё волнение и весь свой страх. Я тоже ответила ей рукопожатием.
- Успокойся, Лиза, - быстро шепнула я, - У тебя всё будет хорошо. Вот увидишь.
- Ты уверена? - спросила Лиза.
- Конечно.
Вдруг кто-то взял меня за руку и подвёл ближе к графине Вольской.
- Позвольте Вам представить, графиня, мою воспитанницу, - услышала я голос князя Шуйского, - Вознесенская Татьяна Александровна. Это она в свои молодые годы успела уже прославиться почти на весь Петербург. Помните Ваш недавний поход на оперу "Влюблённый повеса"?
- Как же, как же, помню. Я с нетерпением ждала столь знаменательного события, - произнесла графиня Вольская, - Услышать голос слепой певицы, и необычный голос, который даже, как говорят, способен дарить исцеление душевнобольным, я мечтала об этом с тех пор, как узнала такую потрясающую новость.
- Моя певица сейчас стоит перед Вами.
- Так это Вы, дорогая? - сказала Варвара Всеволодовна, - Вы слепы от рождения, и это уже вызывает сочувствие и симпатию к Вам, но к тому же Вы ещё и очень красивы. Вам часто говорят об этом мужчины?
Я растерялась. На помощь пришла Настасья Павловна:
- Что Вы, милочка, она не воспринимает их всерьёз.
- Неужели это в самом деле так? - удивилась Варвара Всеволодовна, -  Как я Вам по-своему завидую, дорогая! Мне они не дают покоя, и я, право, не знаю, куда от них деться, всюду маячат с никчёмными подарками, а ведь муж мой - ревнивец.
- Нет, конечно же меня интересуют мужчины, как любую женщину, но у меня слишком много работы и практически нет времени для другой жизни.
Графиня взяла меня за руку, отделившись от остальных гостей, и отвела в сторону. Наклонившись ко мне всем своим грациозным телом, она прошептала прямо в ухо:
- Все они - ужасные сплетники. Если б они знали, что я думаю о них, то давно бы презирали меня.
- Почему Вы это говорите? - спросила я, немного обескураженная таким поведением графини.
- Почему? - чуть повысив голос, сказала Вольская, - да потому что я безгранично Вам доверяю, Вы не способны на мерзкие подлости, так как в Вас совсем нет этой отвратительной мелочности, которая бесспорно присутствует во всех этих людях, несмотря на их звания и высокие титулы. И не спрашивайте пожалуйста, откуда мне это известно. Я сразу могу различать, кто во что горазд.
- Но ведь Вы постоянно вращаетесь в среде, как Вы говорите, "мелочных мерзких людей".
Графиня обмахнулась веером, затем резко сложила его и продолжала:
- Мне приходится по моему социальному положению, и увы, я не могу избежать своей участи. Сегодня Вы должны пообещать мне, что будете петь только для меня, петь искренне и самозабвенно. Вы обещаете?
- Обещаю.
- О чём вы это секретничаете? - раздался откуда-то справа женский голос, - Может Вы поделитесь со старухой?
Вольская отмахнулась и представила меня пожилой графине Екатерине Матвеевне Стародубцевой, приходящейся ей дальней родственницей по материнской линии.  Старая графиня долго надевала пенсне, осматривала меня со всех сторон, как покупатель разглядывает товар.
- Весьма, весьма недурна, - наконец произнесла графиня.
- Простите, - обратилась я к Варваре Всеволодовне, - Но мне необходимо отыскать Лизу с Настасьей Павловной. Помогите мне.
Графиня улыбнулась, снова обмахнув себя веером:
- Это та самая нежная девочка в голубом платье со своей глупой болтливой тётушкой?
- Да.
- Несомненно, Татьяна, Вы её найдёте, но сейчас мне бы хотелось представить вас ещё кое-кому.
Не успела я опомниться, как графиня опять подхватила меня под руку и направилась в комнату для гостей. Я не отставала от неё ни на шаг, и мне почему-то казалось, что сердце моё билось с бешенной скоростью, готовое вот-вот выпрыгнуть из груди. Графиня замедлила походку и, остановившись, махнула рукой в толпу гостей. Кто-то подошёл к нам, и графиня сказала:
- Иван Алексеевич, разрешите Вам представить нашу знаменитую слепую певицу Татьяну Вознесенскую. Она будет петь, а Вы - аккомпанировать ей.
Незнакомый гость очень долго, даже слишком долго смотрел на меня. Я почувствовала это, покраснела до самых корней волос. Казалось, вся эта пышная многолюдная обстановка, весь этот роскошный особняк, овеянный дурною славою, всё в один миг растворилось, перестало существовать, как будто в этом огромном особняке присутствовали только я и незнакомец. Потом я вдруг вспомнила, что накануне Лиза упомянула о каком-то красавце сердцееде Иване Алексеевиче, приехавшим специально из Парижа в Петербург, чтобы дать концерт в Мариинском театре.
Вольская нарушила затянувшееся молчание, назвав, наконец, имя гостя:
- А это - наш любимый герой и страстный воздыхатель Давыдовский Иван Алексеевич.
Фамилия "Давыдовский" заставила меня встрепенуться, сердце ёкнуло внутри, я вздрогнула. Давние, почти забытые воспоминания мгновенно пронеслись в моей голове, ноги стали ватными, мне стало душно, я сама не знала отчего.
- Вы - композитор? - смогла лишь пробормотать я.
Ответила Варвара Всеволодовна, так некстати вмешавшаяся в разговор, который только-только начал налаживаться.
- О, да, Иван Алексеевич, как мне кажется, довольно талантливый композитор, он уже специально написал для меня несколько опер, где в главных героинях Вы несомненно узнаете меня. Правда мой муж так не считает, но ему, я думаю, это простительно. Единственным недостатком князя Давыдовского является то, что он живёт в Париже. Кстати, он не женат. Почему же Вы до сих пор не женились, князь? Быть может, Вы ищете совершенный идеал женщины, который Вам так и не посчастливилось встретить за всю Вашу бурную молодую жизнь? Если это так, то идеал сейчас стоит перед Вами. Слепота ничего не значит для женщины, которая так хороша собою, как наша Татьяна.
- Варвара Всеволодовна, я - одиночка по природе своей, иногда к Вашему сведению общение мне претит.
- Да что Вы говорите, Иван Алексеич, на Вас это непохоже. Вы так романтичны, так галантны. Такие мужчины обычно не чураются женщин.
- О, но что Вы, женщины меня развлекают, но почему-то с годами я больше люблю уединение.
- Это бывает, - сказала развеселившаяся графиня.
- Позвольте поцеловать вашу ручку.
Я робко, ещё неумело подала князю руку, он прикоснулся к ней губами.
- Да Вы вся дрожите, - усмехнулась Вольская, - Не переживайте, скоро привыкнете ко всеобщему вниманию. Странно, что Вы ещё не избалованы им.
- Позвольте, я всё-таки разыщу Елизавету.
Играла хорошая музыка, в зале кружилось несколько пар. Меня подвели к стоявшей в толпе дам Настасье Павловне, которая вытирала слёзы своим кружевным платочком.
- Смотри, смотри, милочка, как танцует наша Лиза с каким-то ротмистром. Обязательно узнаю, кто он и где служит. Если б Вы видели, как она хороша, как легка, словно дымка, как улыбается на его слова, кивает, что-то говорит ему.
Внезапно все разговоры были прерваны, вошёл швейцар и громогласно объявил:
- Господа, графиня Вольская приглашает вас к столу.
Настасья Павловна помогла мне добраться до своего места. Разумеется, я сидела рядом с Лизой и княгиней Авериной за вторым столиком. Говорили, что где-то среди нас присутствовал гость из императорского семейства. Все были возбуждены этой новостью. Лиза с трудом дышала и была занята рассказом о своих новых впечатлениях.
- Ой, сначала я очень растерялась, когда он приглашал меня на мазурку, а затем я вспомнила твои слова, Татьяна, которые были сказаны тобою перед началом бала. Помнишь?
- Помню, - ответила я.
- Так вот, твои слова здорово помогли мне. Я вдруг поняла, что всё будет в порядке, что мне нечего беспокоиться. К тому же, здесь много девиц моего возраста, которые тоже впервые вышли в свет. Ах, зачем па не поехал с нами!
- Изверг! - прошипела Аверина, - Не может забыть своё ремесло, занялся не тем, чем следовало бы, - она слезливо махнула рукой, - Ему, извергу, всё равно. Воспитывала, воспитывала, а всё без толку.
На первое был подан черепаховый суп. Графиня уверяла гостей, что рецепт его приготовления она узнала от потомков древнеегипетской цивилизации, когда миром правили циничные фараоны, возглавляемые не менее циничными жрецами культа Солнечного божества Раа.
- Это блюдо, - сказал Вольская, - как утверждают египтяне, делает разум чистым, а тело терпеливым и выносливым, точь-в-точь, как сущность черепахи.
- И Вы верите в это, графиня? - воскликнул кто-то с соседнего столика.
- Разумеется, нет, но я верю, что этому верите вы, господа, - ответила графиня, разом отметя от себя все подозрения и нападки.
Раздался смех. Затем снова уже кто-то заговорил о превратностях европейской кухни. Воспользовавшись суетой, Настасья Павловна принялась снова за свои расспросы.
- Лизонька, кто тот человек с выправкой в военной форме, который танцевал с тобою? Кстати, я его вижу, он сидит за третьим столиком.
- Это - ротмистр Головизнин Семён Емельянович, - чуть покраснев произнесла Лиза.
- Знаю, знаю. Я знаю его почтенного отца графа Головизнина. Почтенный, надо сказать, человек. В своём возрасте он страстно увлекается ездой в седле, охотою и вообще, он довольно общителен.
- Откуда же Вы его знаете? - поинтересовалась Лиза.
- Не забывай, дорогая, когда-то и я была в твоём возрасте, и тоже имела море поклонников. Граф Головизнин волочился за мною, пока я не вышла замуж за князя Аверина, ныне покойного.
- Тише, тётушка! Нас могут услышать, - чуть понизив свой нежный голосок, сказала Лиза.
- Ну и что, - как ни в чём не бывало, отмахнулась княгиня Аверина, - все так говорят о своих бывших поклонниках. Тем более, я до последних дней была верна покойному мужу. По-моему, Головизнины, насколько мне известно, владеют солидными имениями в Пензенской губернии и где-то под Смоленском. Ты будешь, как сыр в масле кататься. Я имею в виду твоё будущее замужество, дорогая.
- Но, тётушка, ещё совсем рано говорить об этом.
- Прости, Елизавета, тебе уже шестнадцать лет. Я уверена, все девицы твоего возраста, которые сидят за этим столом, уже не один раз вообразили себя жёнами того или иного приглашённого, и это, я считаю, правильно. Моя сестра, твоя матушка Катенька почила, но я уверена, и она и даже твой батюшка, все они поддержали бы моё рвение, моё радение о твоей судьбе. Нужно непременно съездить на днях к Головизниным и ближе познакомиться с этим семейством.
- Но, тётушка, - попыталась возразить Лиза.
- Молчи, дорогая, я знаю, что делаю.
На второе подали жареных поросят в соусе. Умелые вышколенные слуги сновали меж столами, и казалось, всё это напоминало до мелочей отрепетированное действо. Запахи постоянно менялись, я привыкла питаться скромно, а тут у меня была хорошая возможность насытить свой желудок самыми изысканными блюдами, которые только существовали в мире. Несмотря на разросшийся аппетит, однако помня правила этикета, которым была в своё время обучена строгою требовательной Глафирой, ела я очень мало, делая вид, что пища не представляет для меня никакого интереса.
На этот раз среди всеобщего застольного гула Настасья Павловна решила продолжить разговор в другом направлении.
- Послушайте, милочка, - обратилась она ко мне, едва справляясь с жирным куском мяса, который она никак не могла разрезать напополам.
- Послушайте, милочка, - повторила Настасья Павловна, - Когда Вы разговаривали с этим молодым красавцем князем Давыдовским, я очень внимательно наблюдала за Вами. И знаете, что интересное я увидела, что бросилось мне сразу в глаза?
- Что же Вам бросилось в глаза? - спросила я, заинтригованная таким началом.
- А то, как он смотрел на Вас. Вы, разумеется, не могли этого видеть.
- И…..и как же князь смотрел на меня?
- В его взгляде было не то удивление, не то восхищение, а возможно, и оба этих чувства, но одно точно я уловила: так глядят только влюблённые.
- Я уверена, Настасья Павловна, это Вам показалось. Ведь князь - очень известная личность, его знает вся Европа, весь Париж. Что ему до слепой певицы из Петербурга.
- Бог ты мой, да Вы, милочка, тоже кажись к нему неравнодушны. Весьма похвально, это была бы отличная пара.
- Пожалуйста, давайте оставим этот бесполезный разговор. Он всё равно ни к чему не приведёт и привести не может.
- Я с Вами не согласна. Хотя даже если и князь Давыдовский  будет оказывать Вам знаки внимания, Пётр Игнатьич этого не одобрит.
- Почему же?
- Ага, наконец-то я Вас заинтересовала. Да потому что он….
Княгиня Аверина остановилась на полуфразе, так как подали мороженное, и она была настолько увлечена новыми впечатлениями, что уже забыла, о чём только что говорила. Я вспомнила, как Лиза предупредила меня, что её тётушка обладала беглым умом, могла перепрыгнуть с одной темы на логически не связанную с ней другую, это не составляло для неё труда, и было абсолютно бесполезным возвращать Настасью Павловну к предыдущему.
Когда начали подавать вина с шоколадом, напоминающим фуршет, и гости наконец-то имели возможность встать из-за столов и заняться более интересными по их мнению делами: игрой в вист, в бильярд, дамскими сплетнями, обсуждением политических проблем, разговорами об искусстве и т.п., я успела схватить Лизу за локоть, пока она не растворилась в толпе танцующих, и попросила проводить меня на веранду.
- Разве ты не хочешь пойти с тётушкой? Она многое бы поведала тебе об этом доме. Настасья Павловна любит подобные рассказы, - произнесла Лиза, - Иногда она говорит сущие несуразицы, не обижайся на неё. Тётушка хоть немного и глупа, но чаще всего она говорит то, что думает, причём мысли её вроде бы несуразные, потом действительно оправдываются.
- Неужели это так? - спросила я.
- Много раз Настасья Павловна описывала мне те явления, в будущем на самом деле имевшие место в моей жизни.
Мы вышли на террасу, к счастью не замеченные и не остановленные никем.
- Почему ты не хочешь пойти к гостям? Кстати, там присутствуют некоторые писатели и художники. Они сейчас рассказывают о своих заграничных впечатлениях и спорят о том, каким должно быть искусство в России. Неужели ты не хочешь послушать?
- В другой раз. В зале достаточно душно, а здесь - свежий воздух, тишина и покой.
- Ты любишь одиночество? - спросила Лиза.
Подул лёгкий ветерок, с сада акаций пахнуло ароматом летнего вечера. Днём было знойно, а теперь приятная прохлада освежала, и тебе ничего не оставалось кроме как предаться новым впечатлениям. Из зала звучала музыка одного из вальсов Штрауса.
- Я пойду туда, - сказала Лиза, - Только пообещай мне, что ты всё время будешь здесь. Мне бы очень хотелось поделиться с тобой своими мыслями.
- Конечно я буду здесь, ведь мне совсем некуда идти.
Лиза чмокнула меня в щёку и удалилась. Не видя её, я помахала ей вслед, вообразила себе, как она будет вновь танцевать, показывая всем свою восхитительную грацию а также результаты работы учителя танцев мсье Левуа. Я представляла себе, как хороша Лиза в танце. Вмиг на протяжении всего бала она изменилась: исчезла куда-то копившаяся годами грусть, желание уединиться с книгою, молчаливость, так присущая ей. Она веселилась в общем потоке, она была счастлива, безумно счастлива. Безумно….
Я вдумалась в это слово, никак не понимая его смысл. "Что значит быть безумно счастливым? И вдруг давно готовый ответ пришёл мне в голову. Ах, да, быть безумно счастливым, значит не позволять уму контролировать своё счастье. Как просто. Как, оказывается, всё просто. Я вспомнила об Ангеле, и мне друг стало грустно, потому что его не было рядом со мной. "Почему же ты исчез так внезапно?" - подумала я. Прислушалась к звукам музыки. Музыка на этот раз, как мне показалось, звучала намного громче обычного, но она совсем не мешала мне предаваться своему одиночеству. Снова подул ветерок, я так хотела спуститься в сад к беседке возле небольшого пруда с непрестанно квакающими лягушками-спутниками ночи, но рядом со мной никого не было, кто мог бы проводить меня туда или хотя бы помочь сориентироваться в окружающей местности. Слышался шорох ног, обрывки фраз, смех, звон бокалов. Сейчас в доме графини Вольской я словно попала совсем в иной мир, тихий, спокойный, лишённый людского раздражения, ханжества и агрессии.
- Вы всё ещё здесь? - услышала я рядом с собою.
Человек, внезапно нарушивший мой покой, присел рядом со мной на скамью. Это был голос Давыдовского, моё сердце сжалось. Всякий раз оно сжималось, так и не давая ответов, отчего. Я взяла себя в руки, не привыкшая показывать никому своё замешательство, ибо в таком случае человек проникал за запретную черту моей души, а я этого не хотела.
- Только не спрашивайте, почему я ушла от гостей, - сказала я.
- Я и не буду, ведь я сам оставил их оттого, что мне надоело предаваться пустой болтовне, делая вид, что мне это крайне интересно.
Я отвернулась, прислушиваясь к пению горлицы, внезапно она вспорхнула, махнула крыльями и улетела.
- Ведь Вы сразу узнали меня, - произнёс Давыдовский.
- О чём вы?
- О том, что Вы не забыли, не могли забыть, как мы были детьми, подверженные законам и запретам взрослых. Наверняка Вы вспомнили то далёкое время, когда Вы пели умиравшему старику, лишённому сил и надежды, хоть на какое-то короткое время Вы возвращали его к жизни и заставляли испытывать пусть краткосрочные, но радости. Ведь Вы же вспомнили тот вечер, когда во дворе особняка Давыдовских вспыхивали разноцветные фейерверки, вспомнили мальчика, игравшего Вам на старом рояле хоть и очень неумело и примитивно. А знаете, что старый князь сказал перед смертью?
Я покачала головой.
- Он сказал: "Я видел Ангела, и Ангел пел мне". Его потухший взор на миг вдруг осветился огненной искрой жизни. Никогда он ещё не смотрел так, как смотрел тогда. Почему же Вы предпочли принять тон холодной учтивости?
- К чему все эти воспоминания? Я долго носила в себе эту боль, но затем всё прошло. Имеет ли смысл возвращаться к тому, что уже нельзя вернуть, нельзя изменить, несмотря на желание повернуть жизнь или небольшой промежуток жизни вспять? Не лучше ли оставить всё, как есть? - я смахнула слезу.
- Оставить всё, как есть? Я думал о Вас, думал многие годы, я и к музыке-то приобщился благодаря Вам - красивой слепой девочке из моего детства с ангельским голосом. Одно время я даже начинал думать, что Вас нет, что Вы - сказка, мечта, которая может быть лишь мимолётной.
- Вы пишете оперы?
- Да, всё это время практически после смерти деда я жил за границей, много учился у известных мастеров, последователей Бетховена и Моцарта. И знаете, почему я вернулся в Россию? Я услышал о певице с совершенным голосом, способным дарить исцеление. Конечно же я не верил, что обладательницей этого голоса окажетесь Вы, но я решил узнать, кто может ещё петь так, как пели Вы. Когда  увидел Вас около часа назад, я понял, голос, чудный божественный голос мог принадлежать только Вам и никому больше. Вы побледнели. Вам плохо?
- Нет, нет. Оставим это. Зачем Вы вспомнили то время? Зачем решили ворошить прошлое?
Я закрыла глаза, чтобы сдержать слёзы, хотела встать, но он задержал меня, крепко прижал к своей груди. Я почувствовала его горячие губы. Мне стало стыдно, ибо не один мужчина ещё не касался моего тела, но было уже поздно, слишком поздно….
- Оставьте меня…. Прошу Вас. К чему это?
- Успокойтесь. Я не причиню Вам зла. Я не сделаю Вам ничего дурного. Поверьте, я - Ваш друг.
- Прошу Вас….
- Я желал этой встречи, страстно желал….я Вас желал, - прошептал Иван Алексеич.
- Прошу Вас….
- Не отталкивайте меня. Если Вы сделаете это, я стану самым несчастным человеком на Земле. Я …я люблю Вас, всю жизнь любил. С тех пор, как впервые увидел Вас.
- О, боже… Не говорите такие страшные вещи.
- Страшные? По Вашему мнению любовь -  это страшно? Но почему?
- Страшно довериться кому-либо. Страшно открыть своё сердце навстречу неизвестности, ведь ты не знаешь, что может произойти затем.
- Вы хотите сказать, что не верите мне, не воспринимаете меня, как своего друга? Почему Вы так недоверчивы к жизни? Почему ищете во всём подвох?
- Оставим это, князь.
Стукнула дверь, ведущая на террасу, послышались шаги.
- Иван Алексеич, - сказала графиня Вольская, - Что Вы здесь делаете вместе с нашей очаровательной певицей? Уже темно, так романтично, так загадочно.
Варвара Всеволодовна отпила несколько глотков из бокала с вином, поставила его на бортик террасы.
- Я имела неосторожность объявить нашим многоуважаемым гостям о том, что Вы нам споёте. Фортепиано уже настроено. Они ждут вас. Идёмте. Иван Алексеич, разумеется, Вы будите играть, ведь Вы же - виртуоз. Кстати, Вы обещали на днях показать мне наброски Вашей новой оперы. Надеюсь, Вы выполните своё обещание.
- Да, - потухшим голосом сказал Давыдовский.
- И как Вы назовёте свою оперу?
- Ещё не придумал.
- Подумайте. Меня крайне интересует всё, что связано с Вашим творчеством. Татьяна, почему же Вы сидите, как пташка, вжавшись в скамью?
- Я…
- Перестаньте грустить. Идёмте же скорей к гостям.
- Вы хотите, чтобы я спела? Но я….я не в состоянии сейчас.
- И слушать не стану Ваших отговорок. Поверьте мне, там собрались исключительно Ваши поклонники, к тому же Иван Алексеич узнает Ваш голос. Ведь Вы же хотите восхититься божественным даром, князь?
- Хочу, - сказал князь, - Очень хочу.
- Тогда идёмте скорее, гости уже обеспокоены Вашим долгим отсутствием. Ваше уединение может вызвать дальнейшие толки.
- Толки?
Графиня мягко коснулась моей руки.
- Не берите в голову, дорогая. Смотрите, они же Вам хлопают. Я объявила, что Вы споёте свой знаменитый отрывок из оперы "Прощание". Помните, как Вы были восхитительны в роли Марии Фёдоровны Облонской, которая прощается навсегда со своим женихом?
Я не ответила.
- К чему весь этот маскарад? Вся эта фальшь? - князь коснулся руками нескольких клавиш, зазвучали знакомые аккорды, зал умолк.
- К проблеме фальши мы ещё вернёмся, - успела сказать Вольская перед тем, как присоединиться к гостям.
Я начала петь:
"Прощай в отголосках заката,
Там, где ночует заря,
Звучит на прощанье кантата,
Мой стих, моя скорбь - всё уж зря.

Венчали нас в церкви свирели
В небесной, но нет, не в земной,
Навстречу нам ангелы пели,
В душе чтоб оставить покой.

В любви растворялись сомненья,
И таяла быстро печаль,
И ветерка дуновенье,
Уж ничего мне не жаль.

Венчали с тобой небеса нас,
Кружили во славе своей,
Но ближе становится час
Печальной разлуки моей.

А помнишь ли тихое лето,
И пенье в глуши соловья?
Беседка, залитая светом,
Тебя где ждала вечно я?

А помнишь осенние ливни,
Овитых багрянцем берёз?
Что было, покроется былью,
Потоком непролитых слёз.

Прощай, в этот час расставанья
Вся жизнь пронеслась словно сон.
Но может ли даль расстоянья
Уменьшить страдания звон?

А он раздаётся всё громче,
Как колокол бренной души,
Мне нужно покинуть дом отчий,
Затем чтоб растаять в глуши".
Я умолкла, несмотря на то, что исполнение не было закончено, несмотря на то, что все присутствовавшие продолжали внимательно слушать. Какое-то время князь Давыдовский ещё играл на фортепиано, затем музыка стихла. В зале воцарилось смятение, которое с каждым разом превращалось в гул.
- Ну что же вы? - растерявшись произнесла Вольская, - Что-нибудь случилось? Вам плохо?
Память моя вдруг вернулась к сцене, накануне показанной Ангелом. Я "увидела" столь явно пианиста, его белокурые волосы, его молодое чуть надменное красивое лицо. Это же был Иван….Иван Давыдовский - тот самый Иван из моего далёкого детства, из тех самых воспоминаний, которые я упорно старалась забыть. Я увидела то, что Ангел показал мне будто скользила по цепочке будущих событий из моей жизни. Он хотел показать мне что-то ещё, но не успел.
- Простите, - я подобрала юбки и наощупь вышла из зала, оставив ничего не понимавших гостей.
Я знала, через два дня местные газеты обязательно известят о произошедшем на балу Вольской конфузе, моё имя будет оговариваться, но тогда меня мало заботило это. Я словно хотела убежать от своей судьбы…. Однако возможно ли это?

ГЛАВА 7
"НЕСБЫВШИЕСЯ МЕЧТЫ"
"Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.

Так пел её голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.

И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.

И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам плакал ребёнок
О том, что никто не придёт назад".
(Александр Блок).
…В течение нескольких последующих дней я не покидала пределов своей комнаты. Ко мне входила одна Глафира, приносила чай, справлялась о моём самочувствии. Даже Лизу я не допускала до себя, потому что меня душил стыд. А если вдруг пожалует кто-нибудь с того самого злополучного бала и надумает подробно меня расспросить о моём поведении в тот вечер? Что я могла сказать, чтобы объяснить, почему поступила так, а не иначе?
Долгие часы, проведённые в добровольном заточении в четырёх стенах, отнюдь не прибавили мне решимости. На третий день Лиза всё же вошла, села возле меня и произнесла:
- Я пришла, чтобы помочь тебе собраться. Мы едем в Крым на воды.
- На воды?
- Папа распорядился. Сейчас он в отъезде по своим делам, но он обещался встретить нас прямо в Крыму, где уже присмотрел неплохой домик для отдыха. Сначала я тоже сопротивлялась, но затем решила, что нам, а в особенности тебе не помешает хороший отдых где-нибудь вдали отсюда. Неужели ты забыла?
- Мне действительно нужен отдых, но это не потому, что я сбежала тогда. Наверное, в Петербурге ходят разные сплетни, ведь светское общество слишком падко до всех этих мелочей. А князь Шуйский? Он тоже засвидетельствовал своё почтение?
- Зря ты так. Князь вполне тебя понимает и ни в коем случае не судит, ведь он - истинный христианин. Он тоже даёт тебе время для отдыха.
- Даёт время?
Я вдруг ощутила себя настолько зависимой от тех людей, которые предоставили мне дорогу к славе, сами купаясь в реке этой славы, наслаждаясь её плодами, что мне стало не по себе. Я была марионеткой, всего лишь маленькой ничтожной марионеткой, куклой на верёвочках, которые непрестанно дёргают хозяева этой куклы, дабы добиться от неё каких-то определённых действий.
- Ты тоже считаешь, что я должна ехать? - спросила я Лизу.
- Я не хочу, чтоб у тебя был нервный срыв. Мы вернёмся через два месяца, когда всё уляжется, и разговоры смолкнут. Говорят, в Крыму свежий воздух, я считаю, это освежит твою бледность. И Глафира так думает.
- Глафира? Она поедет с нами?
- Разумеется. Она знает много легенд о тех местах.
Мало-помалу приятный голосок Лизы успокоил меня. "Кто знает, возможно, так будет лучше, - подумалось мне, - возможно, я слишком сильно увлеклась воспоминаниями о романтичном безвозвратном детстве".
  На миг я "увидела" лицо Ивана, его облик, почувствовала на щеке его поцелуй, но тут же отогнала свои мысли прочь. "Я должна отвлечься, - решила я, - хоть на какое-то время отвлечься от сцены".
- К тому же ты очень любишь Моцарта, а там будут концерты с исполнением его произведений в особенности "Фигаро". Скажи, ведь ты же в действительности любишь Моцарта?
- Да. Когда начинает звучать его музыка, я становлюсь другой, совершенно другой, ибо я обо всём забываю, будто нет меня в этом мире, будто здесь я не живу. Иногда мне начинает казаться….
- Говори, - произнесла Лиза, видя мою нерешительность.
- Нет, ты не поймёшь, ты сочтёшь меня сумасшедшей.
- Ни разу я ещё не заслужила твоего недоверия, всегда и во всём поддерживая тебя. Почему же ты перестала доверяться мне после бала, как будто между нами легла какая-то глубокая пропасть? Нет, пока она не так глубока, но со временем станет всё глубже и глубже.
Я обняла её.
- Не говори так, ведь ты - моя единственная подруга. Просто…просто я всё-таки боюсь остаться до конца непонятой, а для меня это смерти подобно.
- Не бойся, - ответила Лиза, - Я никогда никогда не осужу тебя, ведь и меня многие считают странной. А по мне - странность в человеке происходит от его непонятости другими, от его отчуждённости, от осознания им того, что его не принимают таким, какой он есть. Что же тебе кажется, когда ты слушаешь Моцарта?
- Что он и я - суть одно целое. Мне кажется всё больше и больше, всё сильнее и сильнее, причём с каждым разом это ощущение становится явственнее. Мне кажется, что наши души неотделимы одна от другой. Впервые я услышала его музыку в детстве, когда князь Шуйский дал мне возможность присутствовать на концерте симфонического оркестра. Ты не поверишь, но в тот день я по-настоящему рыдала. Я долго не могла понять почему я рыдала, все тогда решили, что у меня - обыкновенный нервный срыв, который случается с детьми в переходном возрасте. Мне запретили по распоряжению врача присутствовать на концертах Моцарта, но всё равно я украдкой убегала от своих воспитателей и слушала, слушала, слушала. В такие редкие минуты мне будто приоткрывалась дверь, ведущая в потаённые места Незримого, Непостижимого, Неразгаданного никем, и я начинала созерцать мир глазами Моцарта. Иногда я словно начинала "видеть" его, по наитию пишущего ноты. Его музыка….в ней нет ничего лишнего, кричащего, словно он списал её с духовного мира, недоступного ограниченному человеческому зрению.
- Это бывает, - сказала задумавшись Лиза, - это бывает, когда человек слишком тонок, слишком чувствителен к вибрациям, окружающим его. А для этого нужно обладать тонкостью души. Она есть у тебя. Ты родилась вместе с нею.
Так мы говорили около получаса, пока в мою комнату не постучали очень тихо, но довольно настойчиво. Это была Глафира.
- Ты принесла чай? - спросила я, предвкушая будущее неудобство поездки.
- Нет, я пришла, чтобы сказать, что к Вам пришёл гость.
- Гость? Но я никого не жду.
- Он тоже извинился за внезапность своего визита.
- Как он представился?
- Да вот же его визитная карточка. Сегодня весь день в суете, и я даже не успеваю обратить внимание на такие мелочи.
Я услышала, как Глафира передала Лизе маленький клочок бумаги.
- Что там написано?
- Это…это князь Иван Алексеич Давыдовский, - сбившимся голосом отвечала Лиза, - Однако почему он приехал в столь ранний час?
Я пожала плечами, мне стало не по себе, но как скрыть своё смущение, я не знала.
- Велите принять?
- Подожди, а князь не объяснил, почему он приехал, через семь часов мы должны будем выехать из Петербурга. Папа специально купил билеты на поезд, решив впервые воспользоваться удобствами цивилизации, хоть это по его мнению и не совсем безопасно, но он пошёл мне навстречу.
- Нет, он ничего не объяснил, мне показалось, князь был чем-то взволнован. Я не знаю, к кому из вас он пришёл: к мадам Лизе или мадам Татьяне….
- Ко мне….
Лиза сжала мою ладонь.
- Похоже, Иван Алексеич ищет с тобою встречи. Он очень хорош собою, но ходят слухи, будто Иван Алексеич и графиня Вольская - тайные любовники. Знаешь, я не верю досужим сплетням. Он пришёл к тебе, и я думаю, было бы верхом неприличия не принять его.
Лиза обратилась к ожидавшей дальнейших распоряжений Глафире:
- Передай князю, что мадам Татьяна сейчас спустится в гостиную, я помогу ей, а ты позаботься, чтобы как можно скорее поторопились с обедом.
- Хорошо.
Глафира скрылась. Я едва могла унять стремительно бившееся сердце.
- Я….я…..я….., о, господи, - пробормотала я, не в силах произнести что-либо.
Всё случившееся накануне на террасе в доме графини Вольской представилось мне неким сном, сказкой, долгое время я пыталась убедить себя, что не было никакого разговора с князем. Но романтическая ностальгия многократно возвращала меня к тому самому разговору.
"Неужели он тогда действительно поцеловал меня, как в детстве, только более осознанно, более страстно….и признался в любви? - думала я, - это не может быть, никак не может быть".
- Ты без ума от него, - сказала Лиза, в её голосе явно прозвучали нотки грусти и ещё, пожалуй, упрёка.
Она помогла мне спуститься в гостиную и удалилась Князь и я остались вдвоём. Дом замер, и казалось, мы были в нём совершенно одни. Даже ключница и кухарка Параша перестала журить слуг, чем обыкновенно занималась везде и всюду.
- Присядьте, - предложила я князю, не зная, что сказать. Я была растеряна.
- Я пришёл к Вам, чтобы пригласить Вас на обед.
- Простите, это невозможно. Сегодня мы уезжаем в Крым.
- Уезжаете?
Я кивнула.
- Но к чему такая поспешность?
- Мой покровитель Пётр Игнатьич хочет, чтобы я отдохнула.
- А Вы устали?
- Совсем нет, просто слишком много впечатлений и…. И я хотела бы извиниться за тот день.
- Помилуйте, Вам не в чем извиняться, Вы ни в чём не виноваты, Вы чисты, как Ангел.
- Ангел? Не говорите так, позавчера я была не в себе.
- Я пришёл сюда не для того, чтобы выслушивать Ваши оправдания, в которых нет никакой необходимости. Я пришёл…чтобы сделать Вам предложение.
- Предложение? Вы?
Он вытащил из кармана небольшой бархатный футлярчик, раскрыл его и достал оттуда кольцо.
- Примерьте.
- Что это?
- То, что оставит Вам небольшую память обо мне. Алмазный перстень. Вы не можете его видеть, но я уверен, он бы понравился Вам.
- О, нет….я право…, - я была очень смущена.
Мне казалось тогда, что мой далёкий сон всё ещё продолжается, и я блуждаю где-то в дебрях моих фантазий, не имеющих ни начала ни конца. Князь Давыдовский стоял передо мной и делал мне предложение руки и сердца. Происходит ли это в реальности? Происходит ли? Или это всего лишь игра моего воображения? Больного расстроенного воображения….
- Нет…нет….
- Вы растеряны. Вы не ожидали. Поддаются ли словам Ваши чувства? Но я прошу Вас, примерьте мой скромный подарок. Я прошу Вас стать моей женой и вручаю свою судьбу в Ваши руки.
"Неужели я влюблена в него?" - спросила я себя. Я слышала стук сердца.
Князь надел перстень на безымянный палец моей правой руки, я не сопротивлялась, я стояла, как столб, лишённая чувств и эмоций. Что я испытывала в тот момент? Радость? О, это была безграничная радость, если не больше. Почему?
Вдруг я представила себе, что стану женой Ивана Алексеича Давыдовского. Как такое вообще возможно? И возможно ли?
"Возможно, - подтвердило моё сердце, - когда-нибудь счастье коснётся и тебя тоже".
- Иван Алексеич, я должна подумать, - сказала я.
- У Вас будет время. У Вас будет достаточно времени.
- Но почему именно я? Вы вращаетесь в обществе, целыми днями Вы окружены людьми, которые восхищаются Вами и ценят Вас.
- Вы хотите сказать, что вы - никто в моём представлении?
Князь Давыдовский прикоснулся губами к моим рукам, оставив на них лёгкий поцелуй.
- Я жал Вас, я думал о Вас, я мечтал о том, что когда-нибудь встречу Вас, и мечта моя сбылась. Я напишу много опер, где главной героиней будите Вы - одинокая, романтичная и чуточку отчуждённая. У Вас божественный голос, Париж будет восторгаться Вами, исполнять малейшие Ваши капризы и просьбы, Париж будет ликовать, а Вы смиренно понесёте этот крест Победы. Хотя всё это уже не будет иметь для Вас никакого значения, ведь тогда Вы и я забудем о бренной суете. С тех пор, как я услышал Ваш голос, я изменился, стал другим, что-то происходит во мне необъяснимое, непонятное для меня.
Князь ушёл вскоре, я не могла прийти в себя, прикасаясь к алмазу на перстне. Алмаз был холодным, но лишь я дотрагивалась до него, мои пальцы горели. Я очнулась, когда Лиза подошла ко мне сзади и сказала:
- Зачем Иван Алексеич приходил? Он…он подарил тебе кольцо? Покажи.
Лиза взяла мою ладонь, дотронулась до алмаза.
- Скажи, он правда чудесный? Тебе нравится подарок князя?
Лиза ответила не сразу.
- Почему ты молчишь?
- Он сделал тебе предложение?
- Да, князь пригласил меня на обед, но….
- Ты оказала?
- Нет, я просто хочу уехать на день позже, князь придёт завтра за мной.
- О, боже….
Лиза села на стул. Казалось сказанная мною новость, привела её в замешательство.
- Ты не можешь дать ему согласие.
- Не могу? Но…я люблю князя.
Я села рядом с ней.
- Прости, я никогда не говорила тебе о своём детстве, о том, что князь и я уже встречались около десяти лет назад. Мы расстались внезапно, и это было связано со смертью его деда.
- Постой, откуда ты узнала о нём?
Я поведала ей свою историю, Лиза выслушала меня очень внимательно, ни разу не перебив.
- Но ведь это было давно. И почему ты действительно ничего мне не рассказывала об этом эпизоде?
- Я не хотела вспоминать, не хотела снова возвращаться к событиям минувших дней, тем более события эти связаны с потерей близкого мне человека, с разлукой и болезнью.
- Они оставили в твоей душе незаживающую рану.
Я кивнула:
- Да. Незаживающую. Я одинока, даже несмотря на то, что меня окружают люди.
- И со мной ты чувствуешь себя одинокой?
- Ну что ты. Без тебя мне было бы очень плохо, как и без твоего отца, без вашей поддержки. Вы предоставили мне кров, уютный очаг, вы были рядом со мною в трудные минуты моей жизни. Я благодарна вам за это. Однако помощь не может быть бесконечной. Когда-то следует становиться на свои ноги, жить своей собственной жизнью.
- Но ты ведь не выйдешь замуж за князя Давыдовского.
Я задержала её, так как Лиза собиралась выйти из комнаты, оставив меня в замешательстве.
- Тебе не нравится Иван Алексеич? Ведь перед балом ты же сама его хвалила.
- Не в этом дело.
- Так в чём же?
- Я не хочу вставать на пути твоего счастья.
- Князь очень интеллигентный романтичный человек. Наверное, все эти годы я тайно любила его, только не осознавала своих чувств.
- Папа будет ждать нас, но если ты хочешь остаться, я скажу ему об этом.
- Я задержусь всего на день.
- Хорошо.
Лиза вышла, у меня осталось ощущение, будто она что-то не договаривала. С нижних этажей раздался громкий крик Параши-ключницы, подгоняющей слуг, бегающей туда-сюда по дому.
…На следующий день Иван Алексеич познакомил меня со своей матушкой. Да, именно познакомил, потому что княгиня Евдокия Борисовна Давыдовская не помнила обо мне с тех пор, как Семён Гаврилыч и я покинули их дом. Голос у княгини практически не изменился, правда стал немного грубее, какой он обычно бывает у людей в возрасте.
- О, да Вы, дорогая и в самом деле неплохо выглядите, - произнесла княгиня, выйдя мне навстречу после приветственных фраз Ивана Алексеича.
- Мой сын вчера говорил мне о Вас, о Вашем чудном голосе. Жаль только, что я не смогла пойти на бал к графине, в тот день я очень плохо себя чувствовала, думаю, в следующий раз я ни за что не пропущу светскую вечеринку, на них-то и узнаёшь все основные события, творящиеся в Петербурге и не только в нём. Пару раз я бывала на Ваших концертах, и признаться честно, они произвели на меня особенное впечатление. Вы были неподражаемы, Вы походили на нимфу, фею в ореоле славы. Только слушая Вас, я впервые не уснула на опере. К тому же, я посещаю Мариинский и Большой только лишь потому, что свет так велит. Я была польщена, тем, что мой сын увлёкся Вами. Ах да, какого Вы рода, и кто Ваши предки? Наверняка какие-нибудь знаменитые Меншиковы или Воронцовы. Я права?
- Позвольте, княгиня, я - сирота.
- Но ведь у Вас должна же быть какая-нибудь родовая нить, родословная.
- Маман, моя невеста очень красива, добра, хорошо поёт. Для меня этого вполне достаточно, - сказал Иван Алексеич. Он был немного сконфужен началом разговора, - У неё хорошее образование и манеры.
- Невеста? Так Вы уже обручены? Иван,  почему Вы не дождались отца из Австрии? У Вас было много увлечений, что ж, я не спорю, для мужчины важно иногда потратить свои чувства на какую-нибудь любовную фантазию, но не все же фантазии  заканчиваются браками.
- Что же Вы хотите?
- Перво-наперво познакомиться с родственниками Вашей невесты, если уж на то пошло. Дорогая, Вы слепы от рождения? Это так?
У меня подкосились ноги, я едва не провалилась от стыда, всё это напоминало сдачу экзамена в какой-нибудь гимназии, когда нерадивый ученик ответил невпопад на заданный ему вопрос и мечтает во что бы то ни стало скрыться с глаз долой. Вдруг во мне закипела волна гнева, поднявшаяся откуда-то из самых глубинных недр моей души.
- Я слепа, в Вашем представлении я неполноценна, и моё место - только лишь на сцене для развлечения усталой ничего не понимающей в искусстве публики. Я - та самая девочка, которую Вы когда-то выставили из своего дома.
- Вы? Это Вы?
- Да. Неужели Вы и в самом деле забыли меня, забыли, как вызывали меня в свой кабинет, чтобы унизить? Но вот пришло время, когда эта девочка, эта слепая маленькая девочка стала известной, даже несмотря на то, что у неё нет никакой родословной.
- Прошу к столу, - сказала вошедшая служанка.
Немая сцена продлилась недолго. Первым молчание нарушил Иван Алексеич.
- Нравится Вам или нет мой выбор, мне уже всё равно. Я женюсь на этой девушке, хотите ли Вы этого или нет. Я слишком долго подчинялся Вашей воле, матушка.
- Делайте, как сочтёте нужным, только моё решение Вам уже известно. Я поговорю с Вашим отцом о той минимальной денежной сумме, которую мы можем выделить Вам на Ваше проживание за границей до поры до времени, пока Вы, наконец, не одумаетесь.
Обед не удался. Я не могла больше ни на миг задерживаться в этом холодной отчуждённом доме. Я с силой, какая была во мне, сжала ладонь князя.
- Прошу Вас, проводите меня.
При расставании Иван Алексеич долго молчал, затем внимательно глядя на меня, произнёс:
- Вы не изменили своего решения? Вы всё ещё хотите связать свою судьбу со мной?
- Вы знаете, к чему объяснения? Но сейчас я нуждаюсь в непродолжительном отдыхе, и это единственное, что я могу сделать, чтобы мои душевные раны затянулись. Я уеду в Крым, где никто меня не потревожит, никто не потребует объяснения того, кто я, кто мои родители и где мои корни.
- Не обижайтесь на матушку, она - недалёкий человек, она избалована беззаботной жизнью и роскошью. Изобилие ведь портит характер, люди становятся чёрствыми, циничными, они ценят уже не внутренний мир, а фрак с медалями и признанными обществом заслугами. Заслуг много и непризнанных, неизвестных никому.
- А Вы? Почему Вы не превратились в циника, несмотря на присутствие изобилия в Вашей жизни? Почему Вы другой?
- Я - это не то. Я воспитывался большую часть жизни вдали от отчего дома, я не знал душевной теплоты и ласки, я рос, как солдат, которого постоянно муштровали, и не дай бог, если он вдруг решит нарушить чужие принципы, поколебать чужие взгляды на правильность и гармонию. В таком случае его ждала та же муштра, то же насилие, только намного грубое, не терпящее возражений.
- Значит, страдания, будь то телесные или душевные, делают человека добрее? - спросила я.
- Выходит, что так. Мы оба страдали, оба были лишены нежности, поэтому похожи друг на друга, но….всё же, если бы Вы любили меня настолько, насколько я люблю Вас.
- Вы сомневаетесь в моей любви к Вам?
На этой вопросительной ноте мы расстались. Садясь в вагон первого класса, меня не покидало ощущение того, что я больше никогда уже не встречусь с князем. Через каждые пол часа Глафира подавала мне чай с пирожными, заботясь о моём самочувствии. Я была в смятении, с тревогою оглядывалась по сторонам, иногда пыталась прилечь, но сон не приходил.
- Не стоит Вам так переживать об этом князе, - сказала наконец Глафира, составляя горячие чашки с чаем с подноса на столик.
Я не видела, как она хмурилась, но понимала, что это было так.
- Он не приедет, он больше никогда не приедет, - шептали мои губы, я едва сдерживала слёзы.
- Ну и к лучшему, - пробормотала Глафира.
- Но почему, почему никто не хочет моего брака с князем? - отчаявшись спросила я, - Почему непременно я должна расстаться с ним, когда счастье уже мелькнуло на горизонте?
- Не пара он Вам, совсем не пара.
- Что заставило тебя так подумать, ведь ты не знаешь князя, ты видела его всего один раз в жизни?
- Но Вы тоже видели его не так уж много.
- Это - самые дорогие моему сердцу воспоминания.
- Расфуфыренный он какой-то, высокомерный шибко. Сразу видно, знает себе цену.
- Князь любит меня.
- Это-то и настораживает.
Я прониклась искренним интересом к словам Глафиры. Она не привыкла показывать свой ум, свои способности, но они угадывались за её чуть грубоватыми замечаниями, вставленными всегда к месту.
- Объясни мне, что может настораживать в искренней любви одного человека к другому?
- Люди, подобные князю, не остаются преданными на всю жизнь. Обычно они часто меняют женщин, заводят множество знакомств, но затем, когда им, наконец, это наскучит, они бросают всех, чтобы затем привязать к себе других.
- Иван Алексеич не такой. Я это сердцем чувствую.
- Не обращайте внимания на мои слова, Вы любите этого человека, и будьте счастливы. Первые впечатления бывают обманчивыми.
Пётр Игнатьич и Лиза  встретили меня на перроне, Глафира помогла мне сойти на влажную от дождя дорожку для пассажиров, в воздухе ощущался запах озона и сырости. Затем Глафира с проводником вытащили картонные коробки, куда были тщательно упакованы все мои вещи.
- Тебе было удобно? - спросил Бережнов.
- Я редко езжу в поездах, в основном в экипажах, как в старые добрые времена, однако, этот путь показался мне не столь утомительным, как все предыдущие мои путешествия.
Дом, снятый на период отдыха, был довольно просторным, он принадлежал вдове одного некогда разорившегося аристократа и умершего, забытого всеми на чужбине. Жена его, Пестова Екатерина Антиповна, поддерживала своё существование сдачей семи комнат на втором этаже заезжим туристам.
- Я покажу тебе горы, Чёрное море. Ты услышишь, как оно непокорно бьётся о скалы своими волнами, - сказала Лиза, увлёкшая меня в предназначенную для меня комнату, - Здесь есть очень красивые места, достойные пера Кипренского, я уверена, Кипренский уже писал ряд пейзажей с видом на пристань, но об этих картинах ничего неизвестно.
Пока Лиза говорила, я в пол уха слушала её, затем вдруг прижалась всем своим телом к ней и тихонечко зарыдала на её плече.
- Ну что ты, успокойся. Здесь ты забудешь обо всём, обо всех своих душевных переживаниях, ты растворишься в красоте окружающей природы, ты станешь её частью, неотъемлемой частью. Через меня ты увидишь скалы, море и звёзды. Я расскажу тебе о зелёной листве и о небе, о цветах и песке.
- Я больше никогда, никогда не вернусь в Петербург, никогда не встречусь с князем, я забуду о нём, будто его и не было.
Лиза ласково потрепала мои волосы:
- Здесь тебя ждёт умиротворение и покой, как и меня.
… Он приехал сам. За полуденным чаем, когда Пётр Игнатьич мирно обсуждал какое-то политическое событие, лениво помешивая растаявший на дне стакана белоснежный кусочек сахара, хозяйка дома слушала его, периодически кивая от чувства солидарности с его взглядами, а мы с Лизой молча внимали его словам, иногда отвлекаясь на шум прибоя в бухте, в столовую вошла обеспокоенная Глафира.
- Что случилось? -  спросил Бережнов.
- Я….там….
При её первых неуверенных словах сердце моё судорожно забилось, будто зверь, насильно загнанный в клетку и вынужденный провести внутри неё остаток своих безрадостных дней.
Я встала, чуть пошатнулась, но силой воли заставила себя удержаться на ногах, не упасть в обморок и не броситься в прихожую. Минуту спустя я отчётливо различила сквозь надоедливый полумрак собственной слепоты его уверенные шаги. Мне казалось, эту походку я бы узнала и на том свете. На ум вдруг пришли знакомые строки из "Евгения Онегина", ибо в тот миг в душе моей творилось то же самое, что и в душе юной Татьяны Лариной, до безумия влюблённой в своего героя:
"И между тем душа в ней ныла,
И слёз был полон томный взор.
Вдруг топот…кровь её застыла.
Вот ближе!…. скачут…и на двор
Евгения! "Ах!" - и легче тени
Татьяна прыг в другие сени,
С крыльца на двор и прямо в сад,
Летит, летит взглянуть назад
Не смеет; мигом обежала
Куртины, мостики, лужок,
Кусты сирен переломала,
По цветникам летя к ручью,
И, задыхаясь, на скамью
Упала…."
Мне казалось, ещё немного, и я так же, как она полечу навстречу своей судьбе, даже невзирая на слепоту, ибо я ни секунды не сомневалась, что хотела сообщить Глафира.
Князь Давыдовский вошёл в гостиную, поклонился всем присутствовавшим и, подойдя ко мне, взял меня за руку.
- Простите, господа, что я ворвался сюда без приглашения, но поверьте, мною руководило чувство.
Затем князь подошёл к Петру Игнатьичу:
- У моей невесты нет отца, но позвольте обратиться к Вам, как к человеку, проявившему о ней отцовскую заботу, позвольте мне сейчас здесь при свидетелях просить руки Татьяны Александровны. Согласны ли вы?
Если б я могла тогда видеть изумление на лице моего покровителя. Изумление и разочарование….
Надорвавшимся голосом он спросил меня:
- Ты согласна, Таня?
После чего он долго бродил по пристани, глядел вдаль на заходящие в бухту суда, курил трубку, непрерывно набивая её табаком. О чём он думал?
В последний момент Лиза обняла меня и как агонизирующий зверь прошептала прямо в моё ухо:
- Не делай этого.
Но я не слышала её, на всех парусах я мчалась к своему счастью, которое пришло так неожиданно, так внезапно.
…Ангел обошёл меня со всех сторон, присел на скамью. Я вновь чётко увидела его, в особенности огненный ореол, исходящий из всего его радужного облика. Радости моей не было предела.
- Ты вернулся! - воскликнула я, - Ты наконец-то вернулся.
Вместо ответа я услышала одну из симфоний Моцарта. Я встрепенулась, потому что мелодия на этот раз раздавалась откуда-то с неба.
- Что это?
- Звуки, которые услаждают тебя, -  сказал Ангел, - Я пришёл открыть тебе две тайны, касающиеся твоего бытия.
- Тайны?
- Хочешь знать, почему ты так сильно увлечена гением Моцарта?
Я кивнула.
Передо мною вдруг возникла сцена, где я чётко различила обстановку семнадцатого века: красочные гобелены, подсвечники, горевшие огоньки свечей, напудренные парики галантных кавалеров и кокетливых дам. Всё это растворилось, слилось, когда в центре парадной залы с фонтанами я увидела мальчика Моцарта, сидящего за клавесином. Двор короля Фридриха восторженно хлопал ему, а он, осторожно перебирая клавиши своими уже умелыми пальцами, демонстрировал им свои собственные произведения. Они были легки, воздушны, как перо птицы, но в то же время очень совершенны.
Я лишь могла услышать их отрывки. Отец его - придворный композитор, непрерывно кивал, будто в подтверждение таланта своего сына. По его лицу текли слёзы, и он быстро смахивал их, как бы боясь показать другим свою слабость. А мальчик, внутри которого жил гений, словно не замечал этого, он был сосредоточен на музыке.
Затем минуту спустя передо мною уже возникла другая сцена. Взрослый Моцарт вёл концерт, он был болен, он нуждался в поддержке, но рядом не было друзей, никого из тех, кто мог бы оказать ему любую помощь, ведь и гении не всегда бывают достаточно сильными. Теперь он умирал, забытый всеми на краю австрийского городка, мучимый лихорадкою.
Внезапно я проникла внутрь его мира, его душа…была….моей….душою, возродившаяся через много десятков лет спустя после телесной смерти. Потрясение было столь мощным, что я села на скамью рядом с Ангелом, едва не лишившись сознания.
- О, нет, - пролепетала я, - не может быть.
- Да, - ответил Ангел, - Я помог узнать тебе нечто, находящееся за границей твоего рассудка.
- Значит, я и Моцарт….
- Одна и та же воплощённая душа. Ты родилась слепой, только потому что умирающий гений не пожелал никогда видеть грязь этого бренного мира.
В моих глазах застыли слёзы, я сидела на скамье, обхватив голову руками, и рыдала.
- Нет! Нет! Нет! - хотелось крикнуть мне в пространство.
- Вскоре ты привыкнешь к такой мысли, - ответил Ангел, - Вскоре я приду к тебе и поведаю о второй тайне. Уходя же, я хочу сказать, будь осторожна, покоряясь судьбе. Что бы ни случилось, помни, я всегда рядом.
Я очнулась от лёгкого ветерка. Беседка и сад были пустынны. Я осталась одна посреди ночи, всё ещё ошеломлённая.

ГЛАВА 9
"ЗАМУЖЕСТВО И СЛАВА"
"Если кто-то скажет тебе,
Что ты бездарен, не верь.
Если кто-то будет
Предрекать тебе неудачу,
Не верь.
В каждом человеке есть
Зерно духа,
Зерно Мудрости,
Зерно Любви и
Зерно Воли.
Тебе нужно постичь свою суть,
Прежде чем ты поймёшь,
Что успех и счастье
Идут с тобою следом,
Ожидая того,
Когда ты обратишь
На них внимание.
Следуй за зовом своего
Внутреннего источника,
И ты найдёшь его".
(Совет русского
старца из монастыря).
…Я представляла себе, как пылает Собор Парижской Богоматери, утопая в золоте и пурпуре осенней листвы. Венчание было закрытым, на него были приглашены только самые близкие друзья Ивана Алексеича. С моей же стороны были Глафира, Пётр Игнатьич и Лиза Бережновы. Жаль, что я не видела их грустных лиц, а они были именно грустными. Я долго терялась в догадках, почему они не рады, они были против свадьбы, но страдая хорошим воспитанием, не показывали этого.
Священник в последний раз перекрестил нас и спросил сначала меня:
- Будите ли Вы оставаться рядом со своим мужем и в бедности, и в горе?
- Буду, - отвечала я, только собственный голос казался мне слишком глухим.
Я находилась тогда в церкви на собственном венчании, в действительности же я была далеко отсюда. Но где?
- Будите ли Вы оставаться рядом со своей женою и в бедности, и в горе?
- Буду, - произнёс князь.
- Перед Господом я соединяю ваши сердца и объявляю вас мужем и женой.
Дальше был длинный поцелуй сразу же после обмена кольцами.
Меня не покидало ощущение того, что я отрываюсь от чего-то очень близкого, очень дорогого мне. Отныне Иван Алексеич стал моим мужем, а я - княгиней Давыдовской. Я услышала, как заиграл орган, и от этих торжественных звуков мне хотелось плакать. Где-то в темноте католического собора я заметила Ангела, который наблюдал за происходящим. Я почувствовала, что на душе моей потеплело оттого, что рядом был друг. Ангел скрылся, как только двери собора распахнулись, и мы пошли к поданному свадебному кортежу. Тотчас же после завершения церемонии мы должны были уехать в Америку, а затем вновь вернуться в Париж. Иван Алексеич планировал заняться постановкой новой оперы, где я должна была исполнять главную партию.
- Нам покорится не только Париж, но и весь мир, - сказал князь, - Ты станешь примадонной.
Прощание с гостями было коротким. Безжизненными руками Лиза обняла меня и едва слышно произнесла:
- Он будет страдать.
- О ком ты? - спросила я, обескураженная её словами.
- О моём отце.
Я долго не могла понять, что имела в виду Лиза, смысл её слов открылся лишь спустя годы, когда мне суждено будет познать всю горечь разочарования.

…
Софиты погашены, публика в напряжении. Вот-вот стихли звуки скрипок и арф, а заканчиваю арию.
Они поражены, я знаю, никогда они ещё не слышали такого, никогда ещё не дышали атмосферой театра настолько полно, настолько всеобъемлюще, как сейчас. Я в роли Венеры Милосской стою перед многочисленной аудиторией, а вокруг меня плавают зыбкие небеса.
- Браво! - вдруг раздаются неожиданно аплодисменты.
- Брависсимо! - уже успевает подхватить зал.
Вскоре воцаряется всеобщее ликование. Нет, я никогда не привыкну к успеху. Как всегда я кланяюсь, кто-то из зрителей поднимается на сцену, чтобы вручить цветы. В последнее время в моей комнате с зеркалами море цветов. Обычно дарят розы, фиалки и гладиолусы. Как выглядят фиалки? Какие они?
- Гениально! Гениально! - вопит публика.
Затем выходит князь Давыдовский, гул усиливается.
- Знаменитый Давыдовский! Иван Давыдовский! Композитор из России!
Он берёт меня за руку, ведёт по сцене, мы снова кланяемся. Я слышу, как он говорит мне:
- Сегодня ты была великолепна.
Его голос… Я узнала бы этот голос из тысячи….Нежный мягкий голос. Закрывается занавес, снова открывается, мы стоим одни перед ревущей публикой.
- Браво! Брависсимо! На бис! На бис!
Они кричат по-французски, но я отлично понимаю их.
- Тебя просят спеть, - говорит мой муж.
Он делает жест, публика умолкает, как по мановению волшебной палочки.
- Друзья мои, - произносит Иван Алексеич, обращаясь к застывшим очумелым лицам, - сейчас в этом огромном зале специально для вас будет петь молодая и очень талантливая прима, которая уже успела достичь горизонтов славы у себя на родине, а теперь приехала в Париж, чтобы покорить этот город. Я надеюсь, что она полюбится вам точно так же, как полюбились вам герои моих опер. Встречайте её.
От последовавшего оглушительного гула мне хочется убежать, спрятаться где-нибудь в тихом уединённом месте, чтобы никто, никто не видел меня. Всё смолкает, я остаюсь одна посреди залитой софитами сцены. Мне кажется на какое-то короткое время, что в свете этих софитов мелькает доброе старое лицо бабушки Дарьи.
"Я здесь, я с тобой", - словно говорит мне она.
Звучит вступление к арии Венеры Милосской. Я должна петь, они ждут, когда из единственного лучика света вдруг родится голос, чистый божественный голос. Он льётся плавно, медленно серебренною струёю, распространяясь с поднебесья на запутавшихся в жизни людей. Я пою, я растворяюсь в облаках, и ангелы вторят мне. Я представляю себе, как Венера раскрывает свои объятия навстречу лучезарной заре. Почему я не могу видеть зарю, восторгаться её прелестью и совершенством, как это делали когда-то древние римляне?
Мне досадно оттого, что богиня Венера в лёгком воздушном платье, сотканном из звёзд, слепа.
….Несколько месяцев после свадьбы князь и я жили в Америке. Мы поселились в пригородном домике с садом и озером. Я помню, как Иван Алексеич часто спускался к озеру и брал меня с собою. Мы гуляли вдвоём вдоль по тенистой аллее, затем шли в какой-нибудь домик для чаепития или кофейню, где нас всегда ждали свежие бутерброды с ветчиной - изобретение американских кондитеров, и свежеприготовленный кофе.
Каждый день в мою спальню приносили по букету цветов, но, увы, я могла только слышать их чудесный запах, довольствуясь малым. Я знала, цветы дарил мне мой муж, хотя он никогда не распространялся об этом, желая остаться неисправимым романтиком. В букет обычно была вложена записка., которую мне всегда читала Глафира по моей просьбе.
"Самой любимой женщине от самого влюблённого в мире мужчины", - обычно гласила записка. Но несмотря на банальные фразы, запечатлённые во множестве женских альбомах тайными поклонниками и воздыхателями, это были самые дорогие для меня слова.
Вечером по привычке мой муж приносил конфекты из кондитерской сэра Джона Брайтона, славившейся почти на весь русский квартал Нью-Йорка. Мы по обыкновению садились в гостиной и пили чай. Жизнь текла медленно, однообразно, скучно. Особых знакомств мы не заводили, лишь иногда к нам захаживали некие супруги Бельтюковы, иммигрировавшие из России три года назад, и теперь как все русские испытывавшие ностальгию по родным краям. Граф Антон Фёдорыч Бельтюков вынашивал в своей голове грандиозные планы насчёт основания в Нью-Йорке русского православного прихода, но всё же эти идеи оставались пока только идеями.
Мне было по-прежнему одиноко, я скучала по Лизе, по Петру Игнатьичу, от которых совсем не приходили письма, я скучала по бурной деятельности, по репетициям, по строгим преподавателям исполнительского искусства, по князю Шуйскому с его эксцентричной натурой, всего этого мне не хватало, я чувствовала, как с каждым днём Глафира становилась всё угрюмее и угрюмее, словно не одобряла моей жизни, моего выбора, но ничего не могла поделать и молчала.
- Ты должна отдыхать, - говорил Иван Алексеич, - Когда мы возвратимся в Париж, тебя снова ждут подмостки, слава, успех.
- Мне не нужна слава, всё, что я хочу, это петь, чтоб душа трепетала.
- Успеешь. Ты успеешь петь.
…Иван поцеловал меня, заставил подняться с кресел и увлёк за собой.
- Куда ты меня ведёшь? - спросила я, следуя за ним.
- Чтобы показать тебе мой подарок.
Он ввёл меня в огромный зал нашего нового дома на улице Мари Роз, подвёл к роялю и набрал несколько аккордов.
- Что это?
- С этой минуты ты стала королевой оперы.
- Сыграй что-нибудь из Моцарта.
- Ты слишком любишь Моцарта, ты становишься другой, ты понимаешь его музыку совсем не так, как все. Почему? Есть же другие талантливые композиторы.
- Моцарт….Но…., - вспомнив последний разговор с Ангелом, я растерялась.
- Скоро я напишу оперу о временах Людовика XIV, и ты непременно будешь королевой в ней.
Он не стал настаивать на моём объяснении насчёт Моцарта, это обрадовало меня, ибо мне не хотелось раскрывать свои тайные мысли. Понял бы меня мой муж? "Нет, не понял бы", - спустя много лет могла бы заключить я. Тогда же мною руководила исключительно Интуиция - та непознанная грань, перейти за которую дано далеко не всем. Мой друг Ангел открыл мне страшную тайну, и я должна была вечно носить её в себе, это было слишком лично, недоступно никому, как недоступна Безбрежность Непостижимого. Незаметно Иван оторвался от нот, подошёл ко мне сзади и обнял меня.
- Если бы ты видела сейчас своё отражение в зеркалах. Я специально заказал здесь столько зеркал.
- Специально?
- Ты должна понять, насколько ты хороша, но в тебе не хватает немного высокомерия и недоступности.
- Высокомерия? - я пожала плечами, - К чему высокомерие?
- Публика должна ощутить расстояние между собой и взошедшей звездой, иначе и быть не может. Но странно то, что простота так тебе к лицу. Будь ты другой, я, очевидно, никогда бы не обратил на тебя внимания. Твоя простота покоряет.
Где-то в облаках улыбнулся маленький Вольфганг Амадей Моцарт. Мне это конечно же вновь показалось…Я счастлива, я замужем….Я до безумия люблю своего мужа…..
- Ты не такая, как все, - произнёс князь.
- Не такая?
- Ты веришь в то, во что никто не верит, потому что люди не способны верить.
- А ты? Веришь ли ты?
- Бог мой, я перестал надеяться и верить с тех пор, как почти силой был оторван из родового гнезда и увезён за границу, чтобы доказывать, оправдывать своё право на существование в аристократической семье с древними традициями. Увы, подобной экзекуции подвергается в наше время почти каждый ребёнок, родившийся в дворянском семействе. Это отнюдь не секрет.
- Но ведь всё равно в твоей душе осталась какая-то пусть ничтожная толика веры?
В ответ Иван ещё раз поцеловал меня в шею.
- Ты также неподражаема, как дети.
Вошла горничная, но не Глафира, которая была занята грузчиками, перетаскивавшими вещи в наш новый дом. Мой муж давно намекал рассчитать её, но я была против.
"Она - ужасная брюзга, и по-моему, она меня не любит", - сказал как-то Иван ещё в Нью-Йорке.
"Глафира не только горничная, но и моя подруга, разделившая со мной мои трудности и неудачи. Я доверяю ей больше, чем себе самой". Иван отвернулся, на этом разговор был окончен.
Итак, Глафира осталась. Мне впервые удалось отстоять своё мнение в глазах князя, моего мужа, пусть даже ценой маленькой ссоры и последовавшего вслед за нею разлада. Иван был недоволен, задет замечанием насчёт доверия. Впоследствии я пыталась объясниться, но он был непроницаем. В конце концов, Глафира была со мной рядом, и это всё, что мне было нужно.
- Что случилось, Клеменция?
Горничная протянула пакет, аккуратно завёрнутый в конверт. Князь распечатал письмо и долго всматривался в послание.
- Дорогая, - наконец произнёс он, протягивая мне конверт, - Тебя приглашают в театр "Ла скала", весть о тебе дошла до самой Италии.
- Меня приглашают в "Ла скала"?
- Я же говорил, однажды ты прославишься, и о тебе узнают все, все в этом мире.
Однако Клеменция не спешила уходить.
- Что-нибудь ещё?
- Да, господин, - ответила горничная, - Кажется, к Вам гости.
- Гости? Но я никого не жду.
- Это - графиня Вольская из Петербурга, она вот уж как пятнадцать минут ожидает в прихожей за чашкой кофе.
- Графиня Вольская? - удивилась я, - Откуда она узнала, что мы возвратились в Париж?
Мне показалось, князь был несколько смущён, как бывает смущён любой человек, застигнутый врасплох.
- Варвара Всеволодовна, как ты знаешь, не обладает даром прозорливости, но в течение всего этого времени я поддерживал с ней деловую переписку, - сказал Иван.
- Почему ты ни в Нью-Йорке, ни здесь ни разу не обмолвился об этом словом? Я не думала, что у нас могут быть тайны друг от друга.
- Никаких тайн нет, просто….графиня Вольская в качестве мецената хочет выделить энную сумму денег для организации и строительства русского оперного театра в Париже.
Весть, сказанная князем, была несколько ошеломительной, неожиданной для меня. Что тогда ещё я могла думать? Что предполагать?
- Мне всегда казалось, что у нас хватит средств для такого дела…- несмело начала я, - Во всяком случае, мы тратим достаточно, пусть даже и на неприглядные мелочи.
- Ты далека от жизни. Театр стоит миллионы, если не больше.
- Но мы могли бы вместе организовать какой-нибудь благотворительный фонд для этих целей.
- Прости, я совсем не подумал об этом. Организация фонда - хорошее дело, и всё же…
- Всё же?
- Графиня сама изъявила желание помочь. Ты же знаешь, она - ужасная поклонница оперы, в том числе, и твоя поклонница. Она воображает, что на подмостках нового театра будешь петь ты, и так оно и будет. Это - дело времени. Клеменция, скажи Варваре Всеволодовне, что мы её примем.
- Слушаюсь, - ответила горничная и поспешила удалиться, чтобы сообщить гостье о добром расположении к ней хозяев дома. Впрочем, графиня Вольская и без этого знала, что ей будет оказан радушный приём.
Графиня была в добром расположении духа, она мирно сидела за столом на обитом кожей стуле, попивала бразильский кофе и читала газету, просматривая основные новости о русской эмиграции во Франции. Иван поцеловал ей руку, она всё так же продолжала вглядываться в недавно отпечатанные в местной типографии газетные листки.
- Что новенького пишут? - поинтересовался Иван.
- Ничего особенного. Всё тот же Парижский шик и шарм, и унылая русская грубость, но я приехала совсем не за этим.
Только тут графиня обратила на меня внимание.
- О, прекрасно выглядите, моя фея. Сегодня Вы особенно charmante, очаровательны. Просто душка. Да при Вас, дорогой князь она расцветает словно майская роза в саду. Вы, видно, её балуете. Татьяна, он Вас балует.
- Жизнью я вполне довольна. Более того, мой муж окружил меня заботой и вниманием.
- Как и подобает настоящему мужчине, - закончила графиня, - Что ж, я рада за вас обоих. Вы напоминаете мне голубков, согретых истинным чувством друг к другу. Кстати, профессор Либерштейн утверждает, что только голуби из всех животных тварей проявляют точно такие же высокие чувства, как люди. Вы со мною согласны, князь?
Иван пожал плечами.
- Не знаю, графиня. Я не интересуюсь наукой.
- Ну конечно же Вы интересуетесь искусством. Как я забыла, оно - Ваш воздух, Ваша жизнь. Я считаю, каждый нормальный человек болен искусством, которое возрождает к жизни и волнует кровь. И всё же, повторяю, я приехала сюда не за этим.
- Не объясняйте, графиня. Вы и так наш самый желанный гость, столь живо, столь ярко напоминающий о России. Ведь что ни говори, заграница есть заграница.
- Но позвольте мне, тем не менее объяснить.
- Хорошо, мы рады Вас выслушать.
Вольская улыбнулась, отстранив от себя газету:
- Татьяна, Ваш муж неподражаем, если б Вы знали, какой он красавчик. Итак, касательно моего приезда сюда, - произнесла Варвара Всеволодовна, - Итак, князь, мне бы хотелось свозить Вас сейчас, не теряя более ни минуты в одно примечательное место. Не беспокойтесь, Татьяна, речь идёт только об искусстве и ни о чём кроме него. Надеюсь, Вы отпустите князя всего на какие-то два-три часа.
- Вы хотели основать миссию русского театра в Париже? - спросила я, - Мой муж говорил об этом.
Графиня ответила не сразу.
- О, да. Было бы неплохо, чтобы Вашим голосом восхищались в таком ошеломительном городе и цели всех людских мечтаний - Париже. Именно об этом и пойдёт речь. Я рада, что три месяца назад приглашение на мой бал соединило ваши судьбы.
Через пол часа они ушли. Я не видела, как Иван помог графине сесть в поданный к парадному входу экипаж, но я слышала их смех, стук дверцы кареты и цоканье копыт по мостовой. Постояв возле окна, я кликнула Глафиру. Она спустилась со второго этажа, усиленно кутаясь в шаль, несмотря на тёплую погоду. Приближалась пора золотой осени, когда деревья издали смотрятся, как сплошной разноцветный ковёр. Ах, как бы мне хотелось увидеть всё это. Говорят, у людей, имеющих какой-нибудь физический недостаток, сильная, почти железная воля, и они добиваются всего именно благодаря этой воле. Но никому не приходит в голову, что помимо воли существует ещё и огромное желание наслаждаться жизнью, причём наслаждаться не просто так, а совсем так же и в том же объёме, как это делают полноценные во всех отношениях люди.
Если б у меня вдруг спросили, что бы я выбрала: волю или здоровье, я конечно бы предпочла второе, ни на минуту не задумываясь. Глафира нашла меня, когда я глядела вдаль, пребывая в своих мечтах. О чём я мечтала? О другой жизни и совсем не в этом мире.
- Уехали? - спросила Глафира.
- Иван Алексеич и графиня обещались быть к обеду. Мне нужно распорядиться насчёт обеда.
- Подождите, не суетитесь. Все распоряжения я уже сделала. Надолго к нам эта вертихвостка?
- Ты имеешь в виду графиню Варвару Всеволодовну Вольскую? - спросила я.
- А то кого же? Она и приехала то сюда ради князя.
- Она - наша гостья. Я думаю, они просто обсудят кое-какие дела о театре.
- Вы конечно же можете закрыть на это глаза, Ваше дело. Я бы не стала.
- А что бы ты сделала?
- Выгнала б и его, и её.
- В свете так не поступают.
Я улыбнулась, восхитившись простоте Глафиры, мне импонировала её прямота и простодушие.
- Я позвала тебя, чтобы ты помогла мне написать одно письмо.
- Письмо?
- К Лизе и Петру Игнатьичу. Я очень скучаю по ним и удивляюсь, почему они так долго молчат. Я не видела их со дня моего венчания.
- Хорошо. Идёмте наверх. Не понимаю, зачем Ваш муж приобрёл такой огромный особняк, здесь слишком много комнат, что запросто можно потеряться в одной из них.
Она помогла подняться мне на второй этаж, и, усадив меня за письменный стол, села напротив.
- Диктуйте, - наконец сказала Глафира, приготовив писчие принадлежности и перебравшись за секретер.
Я начала диктовать, будто сама писала письмо, кое-где запинаясь, кое-где поправляясь, Глафира терпеливо выслушивала меня до конца. Казалось, она тоже испытывала удовольствие, словно вторила моему желанию поскорее встретиться с дорогими и близкими мне людьми.
В окончательном варианте моё письмо выглядело следующим образом:
"Здравствуйте Лиза и Пётр Игнатьич,
ужель с первых строчек не догадались, кто пишет вам? Я думаю, догадались, поэтому продолжаю дальше. Собор Парижской Богоматери в итоге стал местом нашей последней встречи. Но для расставания навсегда тогда мы даже, как следует не попрощались. Путаюсь в догадках, почему с тех пор от вас больше нет ни слова. А ведь мне интересно знать, что сталось  с вами, как сложилась ваша жизнь за эти долгие три месяца. Три месяца… как будто целая жизнь прошла. И не только жизнь, как будто нечто большее мимо меня пролетело и унеслось прочь. Это, наверное, счастье. О, нет, что это я всё время о грустном да о грустном. Дела мои в общем-то идут совсем неплохо. Напротив, я полна счастьем, любимый человек теперь со мною рядом, и кажется, больше не о чём мечтать, я словно маленькая девочка, продолжаю, упорно продолжаю предаваться мечтаньям. Я больна, наверное, больна своими мечтами.
Сейчас моя верная Глафира пишет, я слышу, как пищит перо по бумаге, а на сердце по-прежнему остаётся столько всего невысказанного.
Лиза, как сложилась твоя дальнейшая судьба? Что теперь с тобою сталось? Где ты теперь? Представляю тебя тонкую, прозрачную в белом платьице с лёгким летним рисунком, а вокруг плещется море, и плеск этот отражается от безмолвных скал, слышится громкий крик чаек, они пролетают мимо, склёвывают выброшенную засохшую корочку хлеба и дальше летят.
Так ли это? Правильно ли рисует картины моё бедное воображение? Так бы сейчас встала и понеслась бы к вам на крыльях, которых у меня нет, но которые тут же бы выросли из-за моей спины, ибо воля человека может преодолеть все препятствия, разрушить все преграды, какие только существуют. Что сталось с вами, моими добрыми, дорогими людьми? Пётр Игнатьич, а Вы так же заняты своим промыслом, как раньше? Или всё же хоть иногда вспоминаете меня?
Ещё раз говорю, у меня всё прекрасно. Я со всех сторон окружена роскошью, этикетом, почти весь Париж судачит обо мне и об Иване Алексеиче, как о певице и талантливом композиторе. После очередного концерта дом наш бывает завален цветами, но не хватает единственного….вас…потому что всё остальное мёртвое, и я, как птица, в золотой клетке. Пишу к вам уже без надежды, что вы ответите мне, что-то случилось с тех пор, как я вышла замуж за князя, какая-то глухая стена пролегла между нами.
Умоляю, ответьте мне, душа моя всё ещё благодарна вам за то, что вы разделили мою участь, были со мною рядом в трудные для меня минуты. Мне не хватает единственного - общения, теплоты, ибо от окружающей меня обстановки веет холодом. Я живу всё чаще и чаще одними лишь воспоминаниями, и кажется, другая пора жизни настала. Пётр Игнатьич, мне казалось, что Вы всегда что-то не договаривали мне, хотели высказать, но не могли. Теперь и не только теперь я готова выслушать Вас, ибо чувствую, словно тяжёлый камень накопился у Вас на сердце. Даже если Вы не ответите, я успокоюсь, если всё у вас в порядке, и жизнь Ваша пошла в гору….. Прощайте".
Я долго сидела в тишине, прислушиваясь, как внизу Глафира договаривалась с почтальоном насчёт доставки писем. Стукнула дверь, и всё снова стихло. Не знаю, сколько времени я пробыла так одна, стараясь успокоить себя, что вечером князь обязательно вернётся. Но часы пробили двенадцать ночи, а он всё ещё не возвращался.
- Ложитесь спать, голубушка, - сказала Глафира, - Ваш муж приедет не раньше завтрашнего утра, а Вам не стоит себя гробить из-за его ветрености.
- Глафира, я не смогу уснуть в этом большом холодном доме.
- Я посижу возле Вашей кровати, как когда-то много лет назад, когда маленькая Татьяна боялась засыпать. Вы помните?
Поток слёз хлынул из моих глаз при этих воспоминаниях. Я припала к Глафире и разрыдалась на её плече.
- Нет-нет-нет! Он обязательно вернётся, он не может так поступать со мной.
- Я говорила Вам, не выходите замуж за этого человека. Рано или поздно он бы обманул Вас. Вы без роду, без имени, а он знатен. Ему ничего не стоит ранить сердце и пройти мимо страждущего. Такие люди являются разрушителями. Пётр Игнатьич, он не разрушитель, он хороший, и он.…
Глафира запнулась, но я вдруг поняла, что не запнись она, я не узнала бы нечто очень важное для себя.
- Что Пётр Игнатьич? Что ты хотела сказать?
- Так, ничего.
- Нет-нет, говори.
- Я поклялась ему молчать во имя Вашего счастья с князем.
- Ты не должна утаивать от меня, что, быть может, подскажет мне, как следует жить, чтобы больше не совершить роковой ошибки.
- Она уже совершена.
Я взяла ладонь Глафиры и крепко сжала её.
- Прошу тебя, скажи мне.
Наступило молчание, которое продлилось слишком томительно для меня, будто Глафира раздумывала, должна ли она сделать этот шаг. Наконец, она произнесла:
- Все эти годы Пётр Игнатьич любил Вас, любил осторожно, чтобы Вы ни о чём не догадались. А на самом деле он тяжело болен, но болезнь его развивалась медленно, оправдывая приговор всех врачей. Он худел, бледнел, но Вы не видели этого, и он был спокоен, что Вы никогда не узнаете о его тайне.
- Что это за болезнь? - не до конца поняв смысл сказанного, спросила я. Так бывает после сильного удара, когда человек какое-то время оглушён и не способен чувствовать остроту боли. Ком застрял в горле, я боялась дальнейших слов Глафиры.
- Белокровие.
- Белокровие….Так вот почему Лиза целыми днями пребывала в слезах, вот почему она плакала ночами….О, нет….я….я не могу, я должна ехать к нему сейчас же. Быть может, я ещё увижу его, тогда я брошусь к его ногам и буду молить прощение. Почему столько времени меня держали в неведении? Это жестоко, жестоко!
- Вы ни в чём не виноваты. Виновна я, что рассказала Вам.
- Виновна? Ты должна была сделать это раньше, с первого дня, как только мы переехали в дом Петра Игнатьича. Моя судьба сложилась бы тогда совсем иначе, я была бы с ним, заботилась бы о нём….
- Я поклялась молчать, Вы должны были петь, чтобы голос, Ваш божественный голос услышали бы люди во всём мире. Обладая таким даром, Вы не могли похоронить его в себе.
- Я пела б ему одному, для меня большего и не нужно.
Уснула я уже под утро. Сквозь сон до ушей моих доносилась музыка Моцарта, словно она действительно играла где-то вдалеке, но умом я понимала, что это могло быть только во сне.
Я вспомнила о своём друге Ангеле, о его не столь частых визитах и впервые подумала: "А ведь это очень удивительно, что я вижу ангелов". Хотя раньше мне казалось, что подобное видение должно быть в порядке вещей, не понимая, отчего другие не видят. Вдруг рамки моего сна раздвинулись, и я поняла, что окружена сценой из последнего предсказания Ангела. Я увидела себя рыдающей в бархатном платье, я была окружена роскошью, мраморные стены с вкраплениями позолоты дышали изысканностью, достойной королей, но я была одинока и несчастна. Всё в точности сбылось, как показал мне Ангел.
Добрые глаза Петра Игнатьича смотрели на меня из пространства сна, но в них я не прочла укора. Я всегда воспринимала его, как доброго друга, годящегося мне в отцы, но….любила ли я его? Любила. Просто сознание этого глубокого чувства пришло ко мне внезапно, как только я поняла, что теряю его. Как же я могла допустить его страданья? И из чего складывается любовь? Только ли из человеческой страсти и внешней телесной красоты? Что может быть ценнее, во сто крат ценнее красоты внутренней? Какую же тайну хотел поведать мне Ангел? Не эту ли, не о болезни ли Петра Игнатьича хотел он мне рассказать? Проснувшись среди ночи, я посмотрела в сторону окна в ожидании появления Ангела, но он так и не появился в ту ночь.
Забывшись снова, я молила прощения у своего покровителя за то, что была так легкомысленна, не оценив того, что имела. Все ушедшие безвременно люди по очереди появлялись передо мною: бабушка Дарья с её доброй улыбкой, какою я себе представляла, и тёплыми заботливыми руками, князь Сыромятин, погибший где-то в горах опасного Кавказа, Пётр Афанасьевич, старый князь Давыдовский, когда-то давно внимавший звукам голоса сироты Тани. И все они благословляли меня, шепча слова утешения.
"Не бойся… иди своей дорогой…слушай свой внутренний голос. Через него с тобой общается Творец Мира", - слышала я сквозь время и пространство ночи.
….Творец Мира….Творец Мира….Кто он?
Сам Бог, являющийся к тебе в облике светлого Ангела….

ГЛАВА 10
"ГЛАЗАМИ ОДИНОЧЕСТВА"
"Если кто-нибудь внушит тебе,
Что ты жалок,
Не верь.
Если кто-нибудь скажет тебе,
Что ты глуп,
Не верь.
Если услышишь, что ты
Бездарен, не верь.
Не верь, если кто-то
Предрекает тебе вечные страдания,
Ибо они не могут быть вечными.
Не верь,
Если ты окажешься одинок,
Ибо душа не бывает одинока,
Не верь,
Если кто-то отнимет у тебя
Самое дорогое,
Ибо дорогое в тебе.
Не верь, если ты почувствуешь
Себя несчастным,
Ибо счастье вокруг тебя,
Но ты не привык замечать его.
В тебе есть главное богатство
- воля,
И она сотворит чудеса небывалые,
Поэтому никогда не верь,
Если вдруг услышишь,
Что ты никчёмен.
Возлюби себя внутри и иди
Своим путём,
Предназначенным только
лишь для тебя".
(Из наставлений одного старца).
Ангел - мой друг Ангел является Творцом Мира. Ему молятся миллиарды, к нему обращаются за помощью, а он приходит ко мне, и я могу видеть его так же легко и свободно. Так же чётко и ясно, как любой зрячий человек способен созерцать деревья, дома, улицы, экипажи, других людей, наконец. Но кто мне поверит? И поверит ли, если я вдруг расскажу обо всём, что со мною случилось?
Я лежала, распластавшись на широкой кровати и смотрела в пустоту комнаты. Мир с его проблемами был теперь от меня настолько далеко, что на миг я забыла о его существовании. Я забыла о своей известности во Франции, о том, что по всему Парижу расклеены плакаты с моим изображением, и люди спешат достать билеты на очередную оперу с моим участием. Я забыла о своём муже, о том, что сейчас он возможно наслаждается в объятиях другой женщины. Я полностью забыла о себе, словно я вдруг в какой-то один момент превратилась в чистое сознание, чистый дух во внетелесной оболочке. Там, за гранью той далёкой жизни осталась моя личность, теперь я была совсем иной, теперь каждой своей клеткой я дышала свободой.
- Ангел, - тихонечко позвала я, - Приди ко мне. Мне нужно твоё утешение, ибо я страшусь неизвестности.
Пространство снова замерло, как живое существо, воспринимающее каждый мой мысленный посыл. Мысль, что это? И есть ли она в реальности? Что такое реальность? И чем отличается она от вымысла?
- Ты жаждешь утешения, но оно у тебя уже есть, и если ты думаешь, что я когда-нибудь брошу тебя, то это не так. Я всегда рядом с тобой.
Голос раздался со стороны окна. Я встала, ощупью добрела до окна, раскрыла его. Волна свежего воздуха хлынула в спальню, послышалось шуршание занавесок.
- Ангел, ты здесь?
- Да.
- Но почему тогда я не  вижу тебя?
- Потому что ты смотришь не туда. Взгляни повнимательней.
Я обернулась в противоположную сторону, где ярко сиял свет, исходящий из головы Ангела. Я действительно достаточно чётко увидела его. Он стоял со свечою в руке, русые волосы развевались по плечам, на нём было голубое одеяние, которое выделялось в темноте спальни. Как и прежде я с радостью бросилась к нему.
- Почему ты так долго не приходил?
- Ты очень страдала без меня?
- Очень. Кроме того, всё сбылось.
- Теперь ты веришь в предсказания?
- Верю. Но кто ты? Ангел или….
- Или?
- Или Дух Света?
- Можешь называть меня любым именем, от этого суть моя не изменится.
- Будет ли он жить?
- Тебе нужно смириться с неизбежностью, чтобы научиться побеждать свои страхи.
- Но…встречусь ли я с ним? Успею ли свидеться с этим добрым человеком?
Ангел кивнул.
- Успеешь.
- А ветер Багуа?
- Это - ветер удачи.
- Который уже больше не дует в мою сторону, - произнесла я.
- Ошибаешься. В жизни каждого человека есть счастье, даже если ему кажется, что его нет.
- Счастье? В чём же оно?
- Ты узнала, что такое добро и зло, что есть люди, по-настоящему любящие тебя независимо от твоих физических недостатков.
- Но, Ангел, пришёл ли ты, чтоб открыть мне вторую тайну, ведь я её так жду?
- Ты хочешь узнать тайну?
- Хочу, - ответила я.
Ангел поставил свечу на подоконник и подошёл ко мне ближе.
- Тебя ждут серьёзные испытания, затем сила твоя перейдёт в руки.
- Как это?
- Я намеренно не раскрываю тебе всего до конца.
- Почему же?
- Если б люди знали всё о себе, они потеряли бы интерес к жизни, они перестали бы бороться и преодолевать трудности, тогда смысл существования бы прекратился.
- Но не лучше ли знать об опасностях, чтобы иметь возможность избежать их?
Ангел покачал головой.
- Нет, мне не хотелось бы, чтобы в людях вечно жил страх.
- Чего бы тебе хотелось?
- Чтобы они уходили в Вечность с любовью, пронесённой через испытания, с которыми им суждено было столкнуться.
Произошедшее со мною ночью было слишком необычным и неожиданным для меня. Не помню, как долго я проговорила с Ангелом, кажется, до пяти часов утра, когда в доме все спали глубоким сном, и никто не прервал нашего общения. Ангел рассказывал мне о мирах, существующих гораздо дальше, чем Земля, о том, что в этих мирах есть свои обитатели, сильно отличающиеся от людей. Его рассказ был похож на сказку, но я верила Ангелу. Через много много лет я продиктовала его слова одному человеку, записавшему их, отчего впоследствии родилась летопись моей жизни.
- Никогда не поддавайся истощающим твою душу эмоциям: гневу, страху, сомнениям или излишней радости, даже если тебе трудно обойтись без них, - говорил Ангел.
- Почему? Очень часто человек не осознаёт, как он попал в сеть той или иной эмоции.
- Потому что есть в пространстве целые миры-паразиты, питающиеся эмоциями. Они доводят людей до исступления, но люди не замечают их, не видят, так как существа эти могут переходить из одного параллельного мира в другой. Они сталкивают людей, ссорят их, а затем наслаждаются их бесконечным горем.
- Ты видел этих существ?
- Да, я знаю о них.
- И сейчас они здесь?
Ангел улыбнулся.
- Там, где я не может быть хаоса.
Под самое утро воздух в комнате стал холоднее. Я прикрыла окно и снова легла. Ангел погладил меня по голове и запел какую-то песню, незнакомую мне. Слова этой песни надолго запомнились, сохранились в моей памяти:
"Дует ветер Багуа,
Он очень нежный
И принесёт тебе
Большую удачу.

Ветер Багуа
Просыпается от
Улыбки твоей.
Не бойся испытаний,
Ведь он однажды
Унесёт тебя
На крыльях своих.

Ветер Багуа живой,
И не ветер это вовсе,
А дыхание моё,
Он поселит в сердце
Твоём
Теплоту и надежду.

Не бойся ничего,
Я с тобой,
Пусть даже,
Если не всегда ты
Видишь меня,
Всё равно я с тобой.
Любовь подарит свет,
И от него засияешь ты
Ещё ярче,
Знай, тогда я рядом".
Я уснула в слезах, почувствовав огромную силу утешения…..
….Князь возвратился уже утром. Я сидела в столовой за чашечкой кофе, Глафира суетилась возле меня, подливая из фарфорового кофейника свежий напиток.
- Я…я задержался. Прости.
Да, конечно, он опустил низко голову, как это делают люди, чувствующие вину.
- А где графиня Вольская? - спросила я.
Я удивилась самой себе, ибо в моей душе уже не бушевали страсти. После ночного посещения Ангела в ней царил мир, покой  и благодушие. Однако мысли мои витали давно не здесь, а в России рядом с Лизой и её отцом. Ещё совсем немного, и я снова окажусь вместе с ними, я буду вспоминать своё замужество, как какой-то страшный сон, прилетевший из вне и долго терзавший моё израненное сердце.
- Она прилегла в комнате для гостей, - наконец ответил Иван Алексеич, - Но я не понимаю, почему возле нашего крыльца стоит готовый к дальней поездке экипаж, и грузчики носят твои вещи.
- Я уезжаю.
- Куда?
- В тёплый дом подальше от этого жуткого холода.
- Тебе холодно, любовь моя?
Глафира нервно быстрым шагом покинула столовую, словно была больше не в силах наблюдать эту сцену. Я чувствовала, глубоко чувствовала её состояние.
Мне хотелось сказать князю, нет, крикнуть: "Не называй меня своей любовью!", но я не сделала этого, какая-то непонятная мне самой сила сдерживала меня от необдуманных поступков.
- Я виноват, что оставил тебя одну практически на целые сутки.
Он прошёлся вдоль столовой, сел рядом со мной.
- Но ты не можешь сейчас бросить меня, у тебя подписан контракт, и потом, ожидается новая премьера. Ты не можешь взять так неожиданно и бросить взволнованный твоим успехом Париж.
- Я разрываю контракт.
- Нет! Ты не можешь….Это несправедливо!
- В течение этой ночи я многое поняла, и мне неважно теперь, кто будет моим слушателем: один человек или миллионы. Я буду петь для одного.
- Кто этот счастливец?
- Он умирает.
Князь уронил голову на мои колени.
- Если ты всё бросишь, я буду разорён. Я виноват перед тобой, очень сильно виноват…но прошу тебя, вернись после своей поездки всего на две недели, чтобы закончить гастроли, а потом… Потом уезжай навсегда, если ты того хочешь.
Я отодвинула кофе, пожалев, что не могла увидеть лица своего мужа.
- Ты разоришься, но у тебя есть графиня, у неё много денег.
- У неё нет твоего голоса, твоего дара. Она пуста, ветрена и бездушна.
- Но ведь ты её любишь?
Князь покачал головой.
- Нет, любовь - это не только горячая страсть, это - ещё нечто большее, словно неизученный безбрежный океан, окутывающий душу человеческую. Ты иное, в тебе есть душа, а в ней, этой вульгарной женщине, её нет. Я попался в её сети, и мне нет оправданья, нет. Но я взываю к твоему милосердию и пониманию. Я…я прошу у тебя всего две недели.
- Всего две недели? Неужели эти две недели способны решить многое?
- Да.
Он сжал крепко мою ладонь:
- Скажи, ты едешь к нему? К этому человеку, у которого ты жила долгие годы? Ты чувствуешь перед ним обязанность за то, что он когда-то поддержал тебя?
Я не ответила, позвала Глафиру, чтобы она помогла спуститься мне вниз.
- Поехали, - сказала я, - Пора.
С мужем я не стала прощаться, но перед тем, как выйти на крыльцо, я в последний раз обернулась, ибо знала, он стоял там.
- Хорошо, - произнесла я, - Я вернусь всего на две недели, а потом…я переселюсь в Москву или в Петербург. Я останусь там навсегда….
…Лиза встретила меня довольно сухо. Она изменилась за этот год, изменился её голос, манера держать себя в обществе, словно из души её ушло нечто неосязаемое, но такое дорогое и близкое сердцу. Она даже не обняла меня, как это сделала бы раньше.
- Я вернулась, - сказала я.
Лиза отошла в сторону, чтобы мы могли пройти в комнаты. Раздался звон колоколов в монастыре Преображения, и я подумала, как же давно я не слышала колокольного звона, такого мягкого, переливчато-золотистого, какой может быть слышан только над Россией. Как я могла жить без всего этого, дышать тем воздухом, который так далёк от меня? Я поняла, приобретя славу, я лишилась многого.
- Где Пётр Игнатьич? - спросила я практически с порога.
- Он…он у себя в комнате, - не сразу ответила Лиза.
- Я приехала к нему.
- Зачем? Разве теперь ты не счастлива, живя с князем в Париже? Зачем бередить сердце моего отца?
- Скажи, вы не получали моего письма?
- Да, - Лиза кивнула, - Ты пишешь, что счастлива. Тебе не нужно было приезжать.
- Не надо, не скрывай от меня правды, ведь я знаю, Пётр Игнатьич тяжело болен…и…он любил меня.
- Нет, он не любил тебя, он до сих пор любит тебя, любит ненавязчиво, постепенно сжигая себя страданиями.
- Я не знала, я не понимала этого, я думала, твой отец, этот великодушный человек, испытывает ко мне чисто отеческие чувства, я не предполагала, не могла предположить, что….
- Молчи! Теперь уже поздно. К прошлому возврата нет. Уезжай, он не должен знать, что ты приезжала, это причинит ему боль, а он очень слаб.
Я упала в кресло, низко опустила голову, не желая показывать своих слёз.
- Я порвала с мужем, только на две недели я уеду обратно в Париж, чтобы завершить гастрольный сезон, а затем вернусь навсегда в Россию жить с вами. Прошу тебя, Лиза, не будь жестока, позволь мне увидеть твоего отца.
- Две недели…- произнесла Лиза, - Это большой и очень долгий срок для страдания. Ты была жестока с моим отцом, хоть и не понимала этого. А я любила и боготворила тебя, я преклонялась пред тобою, восхищалась тобой, тонкостью твоей души.
Мне было трудно говорить. Каждое произнесённое слово давалось с большими муками, внутри присутствовало ощущение стянутости горла, словно слова представляли собой огромные комья, застревающие внутри. Через минуту я была готова окончательно отчаяться, однако в следующий момент я услышала шаги Глафиры. Она осторожно подошла к Лизе и что-то прошептала ей на ухо.
- Он зовёт тебя.
- Зовёт? Он знает, что я здесь?
- Папа услышал твой голос из комнаты. Сейчас ты пойдёшь туда, но хочу сразу предупредить тебя: ты не должна рыдать возле него.
Осторожно я дошла до заветной двери, нащупала её ручку. Лиза коснулась моего плеча:
- Пообещай мне, что как только поговоришь с ним, ты уедешь, и никогда сюда не вернёшься.
- Я не могу….
- Пообещай! - настаивала Лиза.
Я разговаривала с непроницаемой стеной, глухой, безразличной к тому, что я чувствовала. Вина тяжким бременем упала на мою голову, ещё немного, и она вот-вот придавит меня, пригвоздит к земле.
Я тряхнула головой в попытке развеять мрачные мысли, я была всего лишь жалкой ничтожной песчинкой в лапах судьбы, и те люди, которые были когда-то дороги мне, либо уходили от меня навсегда, либо становились совсем чужими и далёкими, сразу перечеркнув несколько лет взаимной дружбы и привязанности. Лиза, моя милая Лиза была среди них.
Если б у меня была возможность родиться заново, никогда не совершила бы я тех роковых ошибок, которые сделали этих людей далёкими от меня. Ах Лиза, Лиза, поверь, мне тоже тяжело, как и тебе. И не только тяжело оттого, что ты холодна со мною, а оттого, что прошлого уже не вернёшь.
Как дымка пронеслись передо мною воспоминания о дне венчанья в Соборе Парижской Богоматери, я счастливая выхожу под руку с князем - невеста в белом платье с изящной вуалью на лице, а Лиза, Пётр Игнатьич и приглашённые гости остаются там, далеко, далеко совсем в другой жизни.
….Он лежал на кровати посреди тёмной комнаты, я сразу почувствовала, что она была тёмной. На мгновенье я увидела себя со стороны, вернее не увидела, а ощутила. Вот я осторожно сажусь на стул, на котором обычно, по всей видимости сидел или доктор, пытающийся возвратить безнадёжного больного к жизни, или кто-нибудь из родственников. Сердце моё неистово бьётся в груди, но постепенно страх исчезает, на его место приходит умиротворение от того, что я наконец рядом с ним. Вот он смотрит на меня, вглядываясь в каждую черту моего лица, он берёт мою ладонь в свою, притягивает меня к себе.
- Ты ли это? - произносит он.
Голос его очень слаб, его ли это голос? Я провожу пальцами по кудрям его волос. Раньше я и не предполагала, что у него кудрявые волосы.
- Это я, я, и никогда теперь я не покину Вас. Если б я знала раньше! Если б можно было повернуть время вспять! Тогда всё было б иначе! О, зачем я поддалась на искушение князя!
- Не беспокойся, всё хорошо, девочка моя.
Он впервые называет меня "своей девочкой", на душе от этих слов становится тепло, будто ноги мои отрываются от земли, и я устремляюсь далеко в заоблачные дали. Но сознание жестоко возвращает меня снова и снова туда, где лежит больной Пётр Игнатьич.
- Я не знал, что ты решишь вернуться, не предполагал даже, но тебе не стоит этого делать.
- Не стоит? Почему?
- Ты должна быть счастлива там, куда зовёт тебя твоё сердце.
- Сердце зовёт меня сюда, к Вам, только прошу Вас, не прогоняйте меня, как…. (имя Лизы уже готово было сорваться с моих уст, но я сдержала себя), за то долгое время я и так потеряла слишком много друзей и….любимых. Я не позволю Вам умереть, Вы обязательно поправитесь.
Слёзы катились по моим щекам, нет, я не должна была плакать, но это было выше меня. Он вытер своей ослабевшей ладонью мои слёзы.
- Когда-нибудь людям всё равно приходится расставаться друг с другом, от этого не уйти, ибо так определил сам Господь. Своим голосом ты принесёшь ещё много радости. Вот увидишь, ты будешь очень счастлива.
- Мне не нужно счастье, если в нём не будет места Вам.
- Я уже достаточно стар и слаб, а рядом с тобой должен быть достаточно крепкий мужчина, на плечо которого ты всегда бы смогла опереться.
- Вы и есть этот мужчина.
- Нет, теперь я уже не тот, каким был.
Опустившись на колени, я припала к его груди:
- Умоляю, простите меня. Эта разлука подкосила Вас окончательно, ведь уже тогда Вы носили в себе зерно этой болезни. Я найму всех известных светил медицины, они сделают невозможное. Вы должны жить… должны жить хотя бы для меня. Я никогда не прощу себя, если Вы умрёте.
Пётр Игнатьич потрепал мои спутавшиеся волосы.
- Никогда не говори этого страшного слова, ведь человек не умирает. Просто душа его переходит в иные сферы, на иной уровень. Интересно, каков я в твоём представлении, каким ты представляешь меня?
- Вы - крепкий, сильный человек, - пальцами я дотрагиваюсь до его глаз, бровей, губ. У Вас обязательно голубые глаза, совсем, как у ангелов, которых я часто "вижу" витающими в облаках. У Вас нежная кожа и добрый взгляд.
Осторожно он взял мою ладонь в свою.
- Время прошло. Я действительно люблю тебя, до сих пор люблю, несмотря на то, что долго сопротивлялся своим чувствам. Я отталкивал от себя мысль, как может пожилой опытный мужчина безумно влюбиться в молоденькую девушку, годящуюся ему в дочери. Но сейчас я уже могу открыто сказать об этом, Я до сих пор всё ещё люблю тебя, моя маленькая девочка.
- Я тоже. Господи, если б Вы только знали, как я люблю Вас.
- Но у тебя есть талантливый муж, восхищающийся тобою.
- Разочарования постигаются слишком поздно, но осознание этого бывает слишком болезненным. Князь и я - разные люди, далёкие друг от друга.
- У меня есть одна заветная мечта, Танюша.
Я была тронута.
- Какова же Ваша мечта?
- Чтобы однажды ты прозрела, открыла свои прекрасные глаза и увидела бы мир, в котором ты живёшь, увидела б его таким, какой он в действительности. Тогда б ты поняла, как он прекрасен, несмотря на то, что ещё далёк от совершенства. Я мечтаю о том, чтобы этими глазами ты прочла мою тетрадь со стихами.
- Вы пишете стихи?
- Под старость лет я стал слишком сентиментальным. Я вдруг понял, когда болезнь настигла меня во всём своём разгаре, что поверхностно относился к жизни, воспринимал её, как должное, а ведь ничего должного здесь нет. Ты смотришь на жизнь иначе, потому что ущемлена, потому что понимаешь, что значит не иметь глаз и постоянно зависеть от людей, нуждаясь в их помощи. Моя тетрадь лежит на столе. Подойди и возьми её.
Я подошла к столу, нащупала его гладкую полированную поверхность, где действительно лежала тетрадь в мягком переплёте. Раскрыла её, пальцами провела по гладким листам бумаги.
- Я обязательно прочту Ваши стихи, - сказала я, садясь рядом с больным, - Несмотря на то, что я не могу любоваться реальным миром, но мне дано созерцать иной мир, и он не менее, а даже более красив, чем этот. Там иные краски, иные цвета, там всё иное.
- Твой мир тоже реален, Танюша. Я знаю, о каком мире ты говоришь, и скоро я встречусь с ним лицом к лицу.
- Не говорите так. Вы встретитесь с ним не скоро и не сейчас, а через много много лет. Я приехала сюда, чтобы остаться с Вами, чтобы сказать Вам о своей любви, настоящей любви без страсти и обмана, которая подобна мирно текущей реке в долине: спокойной и совершенной.
- Ты ещё ребёнок, полный детских мечтаний, но именно за эту необычную детскость я и полюбил тебя, много раз гнал от себя это чувство, пока не понял, что я попался, я - грубый человек, недотёпа, однажды побывавший на твоём концерте, тогда мне было просто интересно увидеть слепую певицу, которой восторгался свет.
- И Вы увидели?
- То, что я увидел, нельзя описать словами, когда я растворился в потоке твоего чудного голоса. Ты была слишком беззащитной, и я поклялся себе, что стану оберегать тебя, чтобы ты могла нести свой дар людям, изменяя их души, чтобы через твой божественный голос каждый человек мог раствориться в царствии небесном, чтобы в нём разгорелся пожар и сжёг все его грехи. Ты должна петь, это - великая миссия, данная тебе Богом. Танюша, веришь ли ты в предопределённость, в судьбу?
- Я не знаю. Когда говорят о судьбе, я почему-то думаю о злом роке, преследующим каждого. И тогда я спрашиваю себя: "А справедливо ли это?" Но как всегда ответа никакого не бывает.
- В детстве я был слабым ребёнком, едва выкарабкался из мучившей меня лихорадки. Затем мать носила меня к бабке-гадалке и целительнице. Бабка поводила надо мною руками, поколдовала, дала какое-то снадобье и сказала, что я вскоре окрепну, но всё равно мне не убежать от моей судьбы. Я действительно вырос, поправился, каждая клетка моего тела, казалось, дышала здоровьем. Но именно тогда первые признаки ужасной болезни дали о себе знать. Возвратившись из длительной поездки, я почувствовал, как ноги мои подкосились, и я упал. Две недели я провалялся, обессилев, доктор сделал ряд анализов, результаты которых насторожили его. Потом я стал замечать, что Лиза относится ко мне, как к нуждающемуся в постоянной опеке младенцу.
"Что с тобой?" -  спрашивал я, но она каждый раз уходила от ответа. Тогда я вызвал доктора и, по-русски говоря, припёр его к стенке.
"Вы больны", - наконец сказал врач. Он назвал мою болезнь, но странно, это не повергло меня в панический страх.
"Через какое время я умру?" - спросил я.
Доктор сказал, что многие умирают спустя несколько месяцев, у других же это тянется годами. И вот тогда я понял, что есть судьба, от которой не убежишь, ибо не дано человеку убежать от себя самого.
- Это несправедливо! Несправедливо! - крикнула я в воздух, оставшись одна в пустом гостиничном номере.
Я упорно ждала, что ответит мне пространство, но оно молчало. Вдруг в один момент комната озарилась светом, я даже зажмурилась от обилия этого света. Ангел неожиданно появился передо мною. На этот раз он был в переливающимся оттенками изумрудном одеянии. Мне показалось, что волосы его приобрели золотистый цвет, а кожа дышала розовой свежестью. В руках он держал толстую книгу, которую сразу же положил на мои колени. Но удивительно, я совсем не почувствовала её веса, будто книга была соткана из воздуха.
- Открой книгу, - произнёс Ангел.
Я подчинилась, перевернула несколько листов, они тоже не имели веса, мои пальцы ощущали тепло, исходящее от книги.
- Прочти, - снова произнёс Ангел.
На залитой светом странице я увидела единственное слово: "Судьба".
- Судьба? Но почему судьба? - удивилась я.
- Когда-то этот человек был очень большим грешником и, не ведая космических законов, совершил много зла. Однако, придя в склеп к телу, убитого им святого угодника, он раскаялся и попросил прощения у неба. Небо ответило, что он должен сначала искупить свои грехи. Болезнь послана ему для искупления. По человеческому летоисчислению это было очень давно, и в теле того угодника, лежащего в склепе, была твоя душа. Но ты не можешь помнить этого, ибо после смерти и путешествия по космическим сферам душа покрывается забвением. Так и должно быть, таков закон Бытия.
- Я не хочу допустить того, чтобы он умер, мучаясь от тяжёлой болезни. Я не верю, что ничем уже невозможно помочь, ибо когда-то бабушка Дарья говорила: "Для Бога нет ничего невозможного".
На моих глазах цвет одеяния Ангела изменился на густо-фиолетовый, в глубине этого цвета играли золотистые блики. Я вспомнила тотчас, как бабушка Дарья говорила об отражении Солнца на золотистых куполах. "Должно быть, это выглядело именно так, - подумала я, - Должно быть, это было очень красиво".
- Прошу тебя, Ангел, помоги ему. Если ты говоришь о грехах, то они давно откуплены.
- Ты действительно хочешь, чтобы он жил?
- Действительно, - созналась я.
- Я знаю, уже теперь ты любишь этого человека.
- Люблю, я сильно люблю его, чтобы допустить его дальнейшие страдания.
- Я понимаю, - кивнул Ангел, - Но для того, чтобы смерть ушла, тебе придётся отказаться от многого. Ты готова к этому?
Не успела я произнести слово: "Да", как Ангел показал на стену. В его присутствии я могла видеть всё. То, что появилось передо мною на стене-экране, поразило меня. В старой монастырской комнатке-келье лежала парализованная больная женщина. Однако руки её светились очень яркой жёлтой энергией. Сбоку в келье рядом с иконами святых мученников горели свечи, но она не видела этих свечей. Она по-прежнему лежала обездвиженная, пребывая в своей чёрной пустой бездне. Она была по-прежнему одинокой.
- Согласна ли ты иметь такое будущее, если тебя ждёт слава, богатство и уютная жизнь?
Изображение на стене исчезло. Ангелу не нужно было объяснять: в больной, одинокой обездвиженной женщине я узнала себя.
- Неужели только таков выход? - отчаявшись, спросила я.
- Космос беспределен, время же на земле ограничено. За тот короткий срок, отпущенный людям, трудно осознать последствия своих ошибок и неправедных действий. Поэтому вскоре человек умирает и, страдая, он осознаёт свою душевную нечистоту и очищается. Но возможен и другой путь, который практически неизвестен людям. Так когда-то поступил Иисус, облегчая тем самым процесс осознания своих грехов человечеством. Для поддержания мировой гармонии космос не прощает, любое прегрешение должно быть искуплено. Итак, согласна ли ты?
- Согласна, - тотчас ответила я.
- Подумай ещё раз
- К чему раздумья? Я согласна, Ангел. Теперь, когда я поняла, что могу помочь ему, у меня нет и не может быть пути назад.
- Да будет так.
Свет, исходивший от Ангела, усилился во сто крат, я даже зажмурилась от его яркости. Он взял меня за руки, и я почувствовала, как волны тёплой энергии перешли из его рук в мои. Мне стало очень жарко, словно огонь пылал внутри моего тела.
Я поняла, что это был мой сон, видение. В следующий момент я обессиленная упала на кровать и забылась… Однако сон больше не повторился.

ГЛАВА 11
"ТРОПОЮ СТРАДАНИЙ"
"Итак, прежде всего прошу
Совершать молитвы, прошения,
Моления, благодарения за
Всех человеков,
За царей и за всех начальствующих,
Дабы проводить нам жизнь тихую
И безмятежную во всяком
Благочестии и чистоте;
Ибо это хорошо и угодно
Спасителю нашему Богу,
Который хочет, чтобы все люди
Спаслись и достигли познания
Истины.
Ибо един Бог и един посредник
Между Богом и человеками,
Человек Иисус Христос, предавший
Себя для искупления всех:
Таково было в своё время
Свидетельство,
Для которого я поставлен
Проповедником и Апостолом -
Истину говорю во Христе,
Не лгу учителям язычников
 В вере и истине.
Итак желаю, чтобы во всяком
Месте произносили молитвы
Мужи, воздевая чистые руки
Без гнева и сомнения;
Чтобы также и жёны в приличном
Одеянии
Со стыдливостью и целомудрием
Украшали себя не плетением волос,
Ни золотом, ни жемчугом,
Ни многоценною одеждою,
Но добрыми делами".
(Первое послание к Тимофею
святого Апостола Павла, Гл. II 1-10).
…Венера, увенчанная лентами, садится на золочёный трон, где должна гордо восседать, наблюдая за детьми-амурами с луками и стрелами.
Заканчивается музыка. Это арфы, мелодия которых плавно переходит одна в другую. Я встаю, делаю глубокий вдох, так как следующая ария моя. Я должна буду исполнять песнь Венеры. Я знаю, зрительный зал замрёт, пытаясь уловить каждое моё движение, каждый мой взгляд. Я чувствую присутствие множества людей, чувствую в который уже раз. Странно, я ощущаю настроение и боль каждого человека, будто боль эта передаётся и мне. А в центре из ниоткуда возникает худое измождённое лицо Петра Игнатьича. Я знаю, у него чистые глаза, хотя на самом деле я никогда не видела этих добрых глаз. Слова Ангела о грехах этого человека, которого я успела полюбить, кажутся нелепостью. Ангел что-то перепутал. Но разве могут Ангелы говорить неправду?
ЕГО глаза вырастают, заполонив собою остальное пространство, и я уже потеряла связь с публикой, я оторвалась от сцены и лечу некоторое время. Что-то вдруг надламывается во мне, как тонкая струна всего моего естества, я помню себя падающей на пол сцены, голос неожиданно обрывается, не завершив арии, из моего горла доносится нечто напоминающее хрипение, будто всё тот же загнанный зверь случайно попал в клетку, но он ещё не привык к ограничению свободы и бьётся, бьётся, бьётся внутри…. И никто не может помочь ему.
Я слышу, как из зала доносится гул, крики, публика в растерянности встаёт со своих мест, кто-то включил софиты. Несколько человек подбегают ко мне, среди них - мой муж. Он наклоняется надо мною, берёт осторожно мою ладонь, пытается нащупать пульс, но безуспешно.
- Что с тобой?
Это - голос князя, однако я не понимаю смысла его слов, я будто в каком-то облаке, не здесь, а где-то в безвоздушном пространстве, и этот мир стал недосягаем для меня. Испытывает ли то же самое человек, неожиданно оказавшийся в другом измерении? Не знаю.
Но где я? Откуда этот покой, и почему мне кажется, что за моей спиной вот-вот вырастут крылья? О, нет, только не это. Я не хочу умирать. Я ещё в расцвете сил, и могла бы сделать многое. И потом, увижу ли я снова Ангела и…его?
Мысли путаются, затем очень медленно я начинаю возвращаться, окружающий меня гул постепенно нарастает, и наконец, мне просто хочется заткнуть уши, но я не могу. Руки, мои руки не подчиняются мне. Я лежу в тяжёлом коконе, и этот кокон - моё тело.
Мне становится страшно. Да, я кричу, по-настоящему кричу, и на этот раз слышу отчётливо свой крик. Кричу я, но голос не мой, он другой, чужой, незнакомый мне. Ещё немного, мысли останавливаются, и я теряю сознание. В последнее мгновение внутренний голос шепчет мне:
- Скандал! Какой скандал! Ты больше никогда не будешь петь.
- Я больше никогда не буду петь, - как заученную фразу твердят мои губы, - Никогда…
Момент невесомости повторяется. Всё…Дальше пелена. Серая, унылая пелена, застилающая собой добрые глаза Петра Игнатьича.
"Не беспокойся, - сказал мой разум, - он будет жить. Но ты не должна желать своего счастья рядом с ним, у тебя своя судьба, которую ты выбрала сама".
…Которую ты выбрала сама….сама….
- Я умираю.
Никто не отвечает мне. Кажется, что неумолимое время растянулось на долгие мучительные промежутки Вечности, которая отныне замрёт внутри меня, а я останусь на перепутье двух миров далеко отсюда….
….Кто-то дотронулся до моего пылающего лба.
- Кажется, у неё жар.
Следующее прикосновение было намного дольше первого.
- Да она вся горит. Доктор, это серьёзно?
Разговор происходил на русском языке, а я уже отвыкла от русской речи, и каждое произнесённое слово было словно бальзам для моей души. Это были мужские голоса.
- Скажите, она будет жить? - произнёс первый голос.
- Конечно будет. Сейчас каждая её клетка проходит через большие страдания, однако, если она узнает, князь, страдания Вашей жены приумножатся.
- Она никогда не узнает.
- Придя в себя она сразу поймёт, что её тело обездвижено.
- Неужели, моя жена никогда не сможет ходить?
- Ни ходить, ни петь. Всё, что ей подвластно - лежание, бесконечное лежание.
- Я не верю. Десять дней назад она собиралась ехать в Италию, чтобы дебютировать в "Ла скала". Как это могло случиться?
- Не знаю, князь. Увы, медицина способна дать ответы не на все вопросы. К сожалению или к счастью, но в жизни происходят необъяснимые наукой явления, некая мистика вмешивается в нашу жизнь, и лишь тот, кто есть Высший Дух, знает обо всём. Единственное, что я в силах посоветовать Вам - идите в церковь, исповедуйтесь, предайтесь молитве.
- Глупости! Я не верю в мистику. Я готов заплатить Вам любые деньги, чтобы Вы заставили мою жену ходить и петь. И…
- Чтобы её седые волосы приобрели природный цвет? Я не сумасшедший, поэтому не могу пообещать Вам то, что заранее обречено на провал, я не какой-нибудь мошенник, ищущий лёгкой наживы.
- А если я предложу Вам миллион фунтов стерлингов? Вы тоже откажетесь?
- Миллион? Даже за миллион я не стал бы рисковать свой репутацией. Я - не бог.
- Значит, моя жена останется навсегда калекой? Вы это хотите сказать?
- Думайте, как считаете нужным. Однако если Вас не вполне устраивает моё первое объяснение, что ж, могу предложить второе. Возможно, Ваша жена накануне испытала сильный стресс, и это подкосило окончательно её здоровье да вдобавок нервные перегрузки во время пения, все эти факторы также следует принять во внимание.
- Многие певицы испытывают нервные перегрузки, многие подвержены стрессам, но вряд ли кто из них падает посреди спектакля на глазах у многочисленных поклонников, покрываясь вмиг сединою, лишаясь природного голоса и способности двигаться.
- Я Вам и говорю, что приписал бы всё произошедшее к разряду неподвластных человеку, сверхъестественных сил. Я пропишу Вашей жене успокоительное, будите подавать согласно инструкции три раза в день: утром, после обеда и вечером.
- Успокоительное? Вы считаете, что оно сделает мою жену прежней?
- Нет, но повторяю, это - всё, что я могу предложить.
Однако на этом разговор был прерван.
- Стыдитесь, господа, говорить такие вещи рядом с постелью больной. Она может слышать вас. Стыдитесь, князь.
Я не ошиблась. Голос принадлежал Глафире. Видимо она постояла некоторое время у моего изголовья, желая убедиться,  сплю я или нет, затем выдворила из комнаты, где я находилась, моего мужа и доктора.
- Простите, но сейчас вам следует уйти.
Доктор протянул ей листок с рецептом:
- Возьмите, это поможет больной.
- Ей поможет сейчас только одно: покой, внимание и забота. Князь, это касается, прежде всего, Вас.
Иван Алексеич ничего не ответил, но я знала, он был зол, зол на непоколебимую Глафиру за то, что она осмелилась приказывать ему - отпрыску древнего княжеского рода. Однако он не мог выразить ей свою злость, ибо Глафира превратилась в заботливую мать, оберегающую своего птенца и готовую смести всех на пути к его счастью и благополучию. Он был зол…на меня. Я чувствовала это.
Как только они вышли, я коснулась тонкой руки Глафиры и тихонечко потрясла её.
- Вы не спите? - удивилась и даже, как мне показалось, несколько испугалась она, - Почему Вы не спите? Вам следует отдохнуть, Вы истощены и ослаблены.
- Нет, я не хочу спать. Я всё слышала.
- Всё?
- Да, всё, что было сказано здесь только что.
- Но…
- Не бойся, скажи только, у меня правда седые волосы?
Она замолчала.
- Пожалуйста, ответь мне, я хочу знать правду.
- Но…
- Если ты соврёшь, я буду переживать ещё сильнее, я не люблю ложь, потому что в конце концов истина открывается, но тогда она бывает во сто крат болезненнее, чем сразу.
- Ваши волосы стали похожи на тонкие серебряные нити, и это ничуть не портит Вашу внешность.
- Я знаю. Для меня теперь это уже не важно.
- У Вас чистая благородная душа, я редко встречала таких людей.
- Поверь мне, в мире намного больше хорошего, нежели плохого, просто мы почему-то думаем о плохом, тем самым привлекая к себе зло.
- Я знаю, почему это произошло с Вами, и почему Вы сейчас так страдаете.
Я вздрогнула. Ну, конечно, она ничего не может доподлинно знать, ведь Ангел прилетал лишь ко мне, и никто не видит его кроме меня. Однако мне показалось, что в глазах Глафиры застыли слёзы. Я воочию представила себе её состояние.
- Я всё слышала в тот день в Петербурге, когда Вы оставались в номере гостиницы.
- Слышала? О чём ты? Я спала в ту ночь мёртвым сном, а ты была в соседней комнате и тоже спала.
Глафира покачала головой:
- Нет, всё было совсем не так. В ту ночь я тоже, как и Вы не могла уснуть. Я пошла в Вашу комнату, чтобы проведать Вас. На душе у меня было неспокойно как-то. Не знаю, почему, но с детства, если я о чём-либо переживаю, затем сбывается худшее. Моя покойная бабка была прорицательницей, возможно, этот дар передался и мне по наследству.
- И что же ты увидела? - сердце моё усиленно билось от волнения.
- В Вашей комнате горел свет, я присмотрелась, но там не было ни ночника, ни свечей. Свет исходил из центра комнаты и напоминал яркий живой столб энергии. Вы разговаривали с этой энергией, я слышала отчётливо Ваш голос.
- А голос моего собеседника?
- Никто не говорил, но мне показалось, что…
- Что тебе показалось?
- Вы не могли отвечать самой себе, ибо было такое впечатление, будто Вы вполне осмысленно поддерживали разговор с кем-то невидимым. Поднос с вечерним чаем едва не выпал из моих рук, но я продолжала стоять под дверью. Вдруг слух мой уловил слабый "голос", словно говорила вся вселенная.
- Ты слышала до конца весь разговор?
- Нет, только с того момента, когда Вы пообещали, что во имя спасения его, Вы согласны испытать большие страдания.
- Ты думаешь, я сумасшедшая?
- Нет. Своими глазами я видела свет, яркий сияющий свет. Если честно, раньше я ходила в церковь, молилась, глядела на иконы, но делала я это, выполняя определённые ритуалы, ничего не испытывая в своём сердце. Я хотела броситься в комнату, крикнуть: "Не соглашайтесь на это!", но что-то удержало меня. Возможно, страх. Да, я боялась, очень сильно боялась, ибо в ту ночь я столкнулась с неведомым для меня. Вернувшись к себе, я упала на кровать и зарыдала. Теперь, видя Вас, я поняла, Вы действительно общались с Богом…Но Вы могли бы жить совсем другой жизнью.
- Тогда Пётр Игнатьич умер бы.
Глафира промолчала, я слышала её частое дыхание, говорившее о глубоком волнении.
- Мои волосы, - я коснулась их ладонью, они были жёсткими, грубыми, как проволока, - Ты будешь по-прежнему укладывать их в причёску?
Она утёрла слёзы:
- Я буду ухаживать за Вами, я последую за Вами повсюду. Вы считаете меня сухой и холодной, без тени эмоций, но это не так. Я очень очень сильно люблю Вас с тех пор, как узнала маленькую девочку с необычным голосом, способным растопить любой лёд. Мы непременно поедем в Петербург к Петру Игнатьичу и будем, как раньше жить в его доме, который опустел с тех пор, как Вы покинули его, выйдя замуж за князя.
- Мы действительно уедем отсюда, но только не в Петербург.
- А куда же тогда? - спросила Глафира, - Больше нет места, где бы нас приняли радушно.
- Успокойся, я думаю, Бог приведёт нас в это место.
- Господи, да что ж это такое! Татьяна, голубушка, бедная Татьяна, Вы даже не представляете себе, как Вы больны, но Вы относитесь к своему теперешнему положению, будто ничего не  случилось. Я многих людей перевидала за свою жизнь, другой бы проклял всех и рыдал бы целыми сутками, утопая в своём горе, а Вы словно безучастны ко всему. Как же так?
Почувствовав состояние Глафиры, граничащее с истерикой, я взяла её ладонь в свою, крепко-крепко сжала эту ладонь, представив себе, что передаю ей божественную силу.
- Я верю, что через мои страдания он поправится. Мне больно не от того, что волосы мои покрылись сединой, и я обездвижена, а от того, что я не могу петь. Но не будем предаваться грусти, когда уже всё решено, и нам следует просто подчиниться и продолжать жить. Пожалуйста, если ты хоть немного желаешь облегчить мою участь, прочти мне Его стихи.
- Стихи? Стихи Петра Игнатьича?
- Да. Они в той тетради, что лежит на секретере. Когда ты начнёшь читать, я представлю себе, что слушаю симфонию Моцарта.
- Вы всегда восхищались этим великим композитором. Мне тоже нравится его музыка, но Вы … Вы больны ею, Вы готовы внимать ей часами напролёт с первого дня, когда покойный князь Семён Гаврилыч Сыромятин двенадцать лет назад привёл меня к Вам и сказал, что я должна буду исполнять обязанности Вашей гувернантки.
- Моцарт…Да, я действительно больна его музыкой, ибо она проникает глубоко в мою душу, намного глубже, чем ты можешь себе представить.
Глафира вздохнула, задумавшись над чем-то, затем сказала:
- Это был талантливый человек с несчастною тяжёлой судьбой…как и Вы.
Минут через десять Глафира принесла тетрадь и, раскрыв её на первой странице, начала читать.
Нет, я не могла уснуть, я внимательно слушала свою верную подругу, и мне казалось, что Он присутствовал здесь, рядом со мной. За бегло написанными строчками постепенно раскрывалось его великодушное доброе сердце, которое он прятал под маской отчуждённости.
"Так вот Вы какой, - подумалось мне, - Как жаль, что я не знала Вас именно таким".
…"Наши души бессмертны,
Как бессмертен Бог,
Как бессмертен Создатель.
Они сотканы из тонкой
Субстанции Света,
Они сотканы из Чистоты Сиянья.
Наши души бессмертны,
И мы это знаем
Боясь поверить, что мы - это духи,
Великие Духи,
Великие в малом.
Мы входим в сиянье планет Мирозданных,
Мы входим в Разум Вселенский,
Мы входим в Чистоту Света,
Мы - духи, и духи бессмертные.
Забыв об этом,
Творим непоправное
Материя - опора души,
Опора, но, нет, не главное,
О, люди, помните это
О, люди, вы - духи великие".
Глафира закрыла тетрадь.
- Если Вы решили пойти на такой шаг, значит, Вы ничего не боитесь, я всегда преклонялась перед людьми с природной смелостью и мужеством.
- Нет, Глафира, во мне тоже живёт страх. В детстве я очень боялась темноты. Зрячий человек, не лишённый способности видеть, вряд ли испытает нечто подобное, что испытываешь каждый день, каждую секунду. Вы открываете глаза, и вас встречает свет, когда глаза открываю я, меня окутывает мрак. Тогда я садилась возле печи бабушки Дарьи и представляла себе, что огонь окружает меня целиком с головы до ног. Я говорила, внушая себе: «Теперь мне ничего не страшно, ибо свет вокруг меня со всех сторон. Я в свете. Я – Свет». Знаешь, страх уходил, и тогда я чувствовала себя защищённой. А потом я познакомилась с Ангелом, и он стал моим другом, он научил меня петь.
….Наши души бессмертны,
Как бессмертен Бог,
Как бессмертен Создатель.
Они сотканы из
Тонкой Субстанции Света,
Они сотканы из Чистоты Сиянья….
- Не плачь, Глафира. Я тоже не плачу. Бывают слёзы очищения и слёзы боли. У нас слишком много душевных ран, но я уверена, однажды мы найдём Покой и Счастье. Я верую, и ты веруй, потому что лишь вера даст тебе источник твоего собственного света.
…

…Он вошёл в спальню и плотно прикрыл за собою дверь. Это был князь, он приблизился к моей кровати и долго смотрел на меня. Прошло уже около семи месяцев с момента моего падения в театре….А будто ничего не изменилось. Вот сейчас я встану и пойду репетировать в тот самый роскошный зал с зеркалами, который он купил специально для меня. Я вновь погружусь в негу поднебесья, превращусь в богиню и полечу в заоблачные дали вместе с амурами. И всё снова повторится….
Будут страстные поцелуи, сидение в саду до глубокой ночи, предавшись сказочным мечтам, объятья, воспоминания и успех, а затем море поклонников с восторженными восклицаниями: «Bravo! Bravissimo!» И цветы. Розы, фиалки, гладиолусы. Всё будет торжественно и великолепно. И это привычное великолепие вновь опьянит нас – влюблённых друг в друга певицу и композитора.
Но где же та лёгкость тела, где же звонкие струны божественного голоса, призванного согревать сердца? Где прежняя красота и ответный зов души, опьянённой любовью. Почему всего этого нет? Куда делась возвышенная сказка? Куда улетела мечта?
И князь стоит сейчас передо мною – абсолютно чужой человек, тепла которого я уже не чувствую и не почувствую никогда.
- Иван, ты здесь?
Он кашлянул:
- Гм… Я пришёл, чтобы поговорить с тобой и выяснить всё до конца, - произнёс мой муж.
- Говори.
- Я хотел сказать…. нам следует разойтись. Ты можешь быть свободна.
- Как, Иван, но ведь ты же сам не хотел этого, ты был против.
- Потому что….
- Потому что ты нуждался в моей помощи, но сейчас, когда я стала беспомощной, я превратилась в обузу для тебя.
- Послушай….
- Прости, позволь мне закончить. Теперь я, кажется, понимаю, что ошиблась в тебе. Помнишь, когда-то я сказала тебе, что ты сильно отличаешься от своей матушки. Нет, ты похож на неё, как две капли воды. Ты – чёрствый человек, Иван, ты привык к лёгкой жизни, на твою долю ещё не выпали такие тяжёлые страдания, какие испытывают остальные. Я была опьянена твоим обаянием, быть может, потому что с детства питала к тебе нежные и тёплые чувства. В детстве ты был совсем другим. Ты был добрым, и душа твоя не была так испорчена, как сейчас. До самого конца я была готова пожертвовать ради тебя всем дорогим, что у меня есть. Я должна была догадаться намного раньше, что ты и графиня Вольская… Но я предпочла думать о тебе лучше, чем ты есть. Я жестоко наказана за свою доверчивость. Знайте, князь, мне больно, однако боль моя обусловлена собственной недальновидностью. Молчите. Если бы Вы только могли предположить….
Я сглотнула, ибо горло моё было сдавлено «железным кольцом», и слова откровенности застряли внутри невысказанными. Я сделала над собой усилие, прекрасно понимая, что даже в такие мгновения не должна выглядеть перед князем жалкой плаксивой неудачницей. О, это было совсем нелегко, мне хотелось разрыдаться на его плече, почувствовать его силу, способность защитить меня от собственного одиночества. И, тем не менее, словно заноза, не давала покоя единственная мысль: разве возможно убежать от себя?
- Я понимаю, Вам неприятно, должно быть, слышать все эти вещи. Конечно, истину, как правило, никто не желает слушать. Истину не любят, её боятся, как боитесь Вы, князь. Я помню, как в далёком, слишком далёком детстве Вы играли мне, а я пела. Мне хотелось тогда подарить Вам частицу себя, ибо мы были чисты. Это было давно, совсем в другой жизни, и мы были другими…далёкими от себя самих.
После того, как я замолчала, князь долго стоял в тишине. Нам обоим показалась она тягостной. Я сжала кулаки под одеялом, но у меня не получилось, ни один мускул, ни одна клетка моего тела не были живыми….Была ли живой я? Нет, я давным-давно умерла и до сих пор существовала только во внешнем мире, вернее делала вид, что существовала.
На самом деле меня здесь не было, меня не было нигде. НИГДЕ…
- Почему ты обращаешься ко мне «на Вы»? Неужели ты думаешь, что больше нас ничего не связывает и не может связывать? Куда же деть годы, проведённые вместе?
- Годы? Наш брак едва продержался год, и последние пол года превратились для меня в настоящий кошмар. Я чувствовала себя пленницей в золотой клетке. Наш дом мрачен, пуст, в нём не слышны разговоры добрых друзей, смех.
- Но я имел в виду наше знакомство на протяжении многих лет. Разве это не идёт в счёт? Нас связывало нечто большее, у нас были общие интересы, общие взгляды, мы оба восхищались театром, мы оба грезили искусством. Большим искусством, и оба были на венце славы.
- Вот именно «были». Всё это в прошлом, в далёком, покинутом нами прошлом. Теперь этого нет. Но мне всегда почему-то хотелось вернуть детство, чистоту и непорочность тех лет, которую мы,  увы, не смогли сохранить. Мы растратили это великое богатство на ряд ненужных вещей. Нам действительно лучше развестись, как можно скорее. Я освобожу Вас от себя, и Вы тоже оставите меня в покое. Отныне Вы не будете связаны обузой в моём лице. Только…только признайтесь честно теперь, когда нас уже ничто не связывает: графиня Вольская, она красива?
- Помилуй, Татьяна, я же сказал тебе, эта женщина ветрена, в ней нет твоей души, твоего сердца…твоего голоса. Всё, что прекрасно в ней, это лишь её внешняя оболочка, за которой ничего нет.
- Но, тем не менее, князь, Вы предпочли её, и я знаю почему. Потому что разбитая параличом, я уже перестала быть для Вас перспективой, той лестницей, которая могла сулить Вам славу, богатство и преклонение. Всё, что Вы жаждали, это власти, ибо Вы горды и честолюбивы. Прощайте.
- Постой.
Князь приблизился ко мне, хотел взять меня за руку, но, поколебавшись, не сделал этого.
- Вы о чём-то хотели меня спросить?
- Ты уедешь к нему?
- Кого Вы имеете в виду?
- Твоего покровителя. Ведь ты любишь его?
- Он болен. Но…
- Говори.
- Что Вы хотите услышать, князь?
- Ты любила его?
- О, да. Только не поняла этого с самого начала. Он другой, он не жаждет славы, его любовь не эгоистична, как Ваша. Но если Вы хотите знать, поеду ли я к нему, то я отвечу: нет. Мой путь в потоке жизни отныне совсем другой. Я должна следовать велению своей души, думаю, на этот раз у меня получится. От Вас мне не нужно ничего: ни денег, ни наследства.
- Ты хочешь, чтобы весь остаток жизни я мучился совестью?
- Нет, нет, совсем не это. Я хочу…. Помилуйте, ведь Вас восхищал мой голос, моя красота, теперь от этого не осталось ни следа. Я хочу, чтоб Вы оставили меня в покое.
Он вышел, а я не смогла сдержать потока слёз. Я поняла: мосты сожжены, и мне следует найти силы, чтобы продолжить своё существование в пустоте и одиночестве - полном жестоком одиночестве. Но у меня не было этих сил.
…

…- Ангел, скажи, что мне делать дальше? Почему так сложилась моя судьба, и Ветер Удач Багуа не на моей стороне? Ты слышишь меня?
- Слышу. Я здесь, я с тобой. Почему ты боишься остаться одной?
- Не знаю.
- Когда человек один, никто не мешает ему, никто не вмешивается в его внутренний мир. У Ветра сейчас другая работа, ведь он тоже занят.
- Занят? Чем же он может быть занят?
- Помощью тем, кто нуждается в ней.
- А разве я не нуждаюсь? Кому, как не мне необходима поддержка?
- О, люди, вы привыкли считать, что только вы являетесь центром всего, что кроме вас не существует ничего. Вокруг столько бед, ибо земля постоянно стонет. Ей тоже нужна помощь. Знаю, ты испытываешь сейчас такие же чувства, какие испытывал Иисус, будучи распятым. Он просил небо избавить его от мучений, какое-то мгновение ему показалось, что мучения эти бесполезны, что они ничего не дадут миру, и он стенал: «Боже, для чего Ты оставил меня здесь на поруганье людям? Во имя чего я распят? Не во имя ли зла и пороков, чтобы они вновь восторжествовали?» Он сомневался, но затем воля возобладала в нём, и он выполнил то, что было предначертано лишь ему одному, ибо это был его собственный выбор.
- Скажи, Ангел, неужели Пётр Игнатьич когда-то был грешником? Он?
- Понимаю, тебе трудно поверить в это, а ещё труднее принять. Прошлое бывает закрыто от вас, людей, ведь вы проживаете несколько жизней, и каждая из них по-своему неповторима, не похожа на другую. Человеческая личность меняется из жизни в жизнь. В одной вы – тираны, в другой легки и кротки, как ангелы божьи. Но бесконечная Книга Жизни продолжается. Туда вносится всё, что происходит с вами, она следует за вами либо, как благословение, либо как тяжкий груз. Вам не всегда дано видеть далеко вперёд, поэтому вы сомневаетесь, думаете, что мировой космический порядок беспрестанно нарушается, но это не так. Я знаю, ты смирилась, сознание твоё поднялось выше, и поэтому скоро ты сможешь обозревать окружающее в истинном свете. Люди, что постоянно рядом с тобою, скоро сольются в одно лицо, и это будет Лик Бога. Несмотря на свою слепоту, ты увидишь Его, несмотря на свою обездвиженность, ты почувствуешь Его прикосновение.
- Ангел, как мне быть? Что мне дальше делать?
- Попроси, чтобы тебя привезли в монастырь к святому старцу Амвросию. Он ещё не ведает о твоём существовании, но он ждёт тебя.
- Где этот монастырь?
- В самом центре России, откуда доносится колокольный звон, поселяющий в людских душах благоговение и трепет.
Ангел коснулся моих рук, которые засияли ещё ярче.
- Помни, что сила твоя сосредоточена в них, отбрось все сомнения и следуй своему пути, а я всегда буду рядом с тобой незримый для других, оттого что сердце их закрыто.

ГЛАВА 12
«АМВРОСИЙ»
«Был болен некто Лазарь
Из Вифании из селения,
Где жили Марфа и Мария,
Сестра её.
Мария же, которой брат
Лазарь был болен,была та,
Которая помазала Господа
Миром и отёрла ноги Его
Волосами своими.
Сёстры послали Ему:
«Господи, вот кого Ты любишь,
болен».
…Иисус говорит:
«Отнимите камень».
Сказав это, Он воззвал
Громким голосом:
«Лазарь, иди вон!»
и вышел умерший, обвитый
по рукам и ногам
Погребальными пеленами,
И лице его обвязано было платком.
Иисус говорит им:
«Пусть идёт».
Тогда многие из иудеев,
Пришедших к Марии и
Видевших, что сотворил Иисус,
Уверовали в Него».
(«Новый Завет от Иоанна»
Гл. 11. 1-45).
…Три ангела сидели за столом
Молились и вкушали плоть Христову,
Просторен был небесный светлый дом,
И были сброшены со всех людей оковы.
.
Как жаль, что этот мимолётный миг
Увы, уже нигде не повторится,
Быть может, кто-нибудь Небесный Свет постиг
Быть может, кто-нибудь узрит святые лица.
.
А ангелы шептали всё сильней
Но вряд ли люди их смогли услышать,
Сквозь монотонность мрачных серых дней
Сердца уже давно не дышат.
.
Их души уж давно мечтать не могут
Не ловят мир такой красивый и весенний,
Не отправляются в небесную дорогу
Не принимают Духа чистые даренья.
.
Один из них махнул рукой, и небо
Наполнилось прекрасными цветами,
Другой наполнил небо ещё большим светом,
А третий ангельскими произнёс устами:
.
«Блаженны праведники, грешники и дети,
Блаженны нищие, богатые, святые,
Всем одинаково вам Солнце светит,
И закрома души наполнены златые».
.
И был торжественен тот вездесущий миг,
И ангелы блаженство всем дарили
Быть может, кто-нибудь Небесный Свет постиг
И слышал, как колокола забили.
.
Три ангела сидели за столом
В обители смирённой и просторной,
И светел был небесный божий дом,
И были сброшены со всех людей оковы….
.
…Маленький Моцарт коснулся клавиши и под гробовую тишину внимательно слушавших придворных дам и кавалеров свиты императора Фридриха извлёк первые ноты. Стоявший рядом с клавесином отец в тёмном парике и вычищенном накрахмаленном жабо едва сдерживал слёзы, и вот наконец они выступили на его глазах.
- Смелее, мой мальчик. Покажи свой талант. Император любит музыку.
Мальчик беглым взглядом осмотрел присутствовавших. Пестрота красок, изумительная роскошь зала, почти зеркальные полы, отражающие множество зажжённых свечей – всё это было ничто в сравнении с его скромной наружностью.
- Смелее, сынок! – повторил отец уже более уверенным голосом.
Вольфганг Амадей провёл детскими пальцами по клавишам, будто приспосабливая новый инструмент под свою мелодию, которую он собирался играть. Клавесин издал несколько звуков и умолк. Вторая волна была более насыщенной, более громкой, чем первая. И вот уже рождалась необыкновенная мелодия, способная заразить всех и каждого. В ней был отчётливо слышан звон ручейка, пенье птиц, цветение садовых роз, в ней различались звуки земли, великолепное проявление Природы, пребывание во всём, в каждом уголке Вселенной. Музыка напоминала стихи только без слов. Разве может поэт сочинить более совершенные стихи, чем эти, вмещающие в себя всё мироздание? А потом вдруг Пустота, Покой, космическое равновесие в потоке сияющих звёзд, когда хочется громко крикнуть в безграничное пространство миров: «О, Боже, Ты создал всё это? Как же я мал перед Твоим Величием!»
И вновь нежные звуки Матери-Природы заглушают этот крик души, словно она успокаивает тебя и шепчет, как шепчет мать своему ребёнку: «Не переживай, ты велик в малом, тебе дана свобода, которой ты ещё пока не знаешь».
Музыка остановилась, утихла, зал замер в ожидании. Казалось, она всё ещё продолжалась где-то далеко-далеко, и все слушали её чарующие звуки. Казалось, волшебство ещё не закончилось. Вот скоро появится фея из старых сказок, и безмолвное эхо понесётся вдаль, ввысь за облака.
- Подойди ко мне, - произнёс Фридрих, оставаясь под впечатлением только что услышанного.
Вольфганг соскочил со стула и подбежал к императору, детский напудренный парик едва не съехал с его головы. Он посмотрел в глаза мальчика, они были голубыми с серым оттенком, но эти глаза были необычными, что-то таилось в них, что-то необъяснимое, неподвластное анализу человеческого ума, привыкшему давать всему увиденному, прочувствованному старые ярлыки. Нет, глаза Вольфганга не поддавались описанию. Казалось, в этом маленьком теле ребёнка было сосредоточено всё, весь мир с его многообразием.
После первой тишины раздались первые хлопки, затем гудел уже весь зал. Маленький Моцарт слушал, не понимая, отчего они так хлопают, ведь он просто играл то, что было у него на душе.
- Великолепно! Великолепно!
Император позвонил в колокольчик, но это был не сигнал к вызову слуг, зал сразу понял и смолк.
- Скажите, Амадей, Ваш сын… у кого он обучался музыке?
- Ваше величество, ….. я сам обучал его, - ответил придворный музыкант.
- Знаете ли Вы, что у Вас родился гений? Подойди ко мне ещё ближе, мой мальчик.
- Иди, иди, сынок.
Амадей тихонько подтолкнул Вольфганга.
Мальчик нерешительно сделал первый шаг. Фридрих встал сам и, приблизившись к Моцарту, обнял его. На глазах его впервые выступили слёзы.
- Гений! Настоящий гений!
Всмотрелся в облик стоящего перед ним ребёнка:
- Ответь, чувствуешь ли ты себя необычным мальчиком?
- Нет, Ваше величество, не чувствую.
Солнце, пробившись сквозь разноцветные витражи, заиграло в его белокурых озорных кудряшках. Фридрих подошёл к окну, подвёл Вольфганга и указал вдаль на сверкавшую на свету реку. Корабли с раскрытыми на ветру парусами медленно плыли к пристани, отдавая по уставу честь высокопоставленной особе. Военная выправка была заметна даже издалека.
Император обвёл рукой окружающую панораму.
- Смотри же, Вольфганг Амадей. Что ты видишь?
- Я вижу корабли.
- Они тебе нравятся?
- Да.
- Но всё это – ничто в сравнении с тем богатством, которое носишь в себе ты. Я верю, дар твой останется на веках, прославив тем самым великое государство Австрийское.
За обедом маленький Моцарт не произнёс ни слова, он думал о тех красивых кораблях, виденных им накануне прямо из дворцовых палат. Они так напоминали фрейлин, грациозно плывущих мимо с высоко поднятыми головами, что у Вольфганга перехватило дыхание. Он мечтал умчаться на этих кораблях с развевающимися полотнищами парусов куда-нибудь далеко-далеко. Его детское неопытное сердце жаждало приключений.
- Почему ты не ешь пудинг? О чём ты думаешь, Вольфганг? – спросил отец.
Мальчик отстранил от себя недопитый кофе.
- О других странах, о морях, о том, есть ли конец света или его вообще не существует. Я слышу в своём уме симфонии, льющиеся с небес, но не знаю, смогу ли я переложить их на ноты.
- Ты сможешь, Вольфганг. Ты сможешь. Но для этого тебе нужно много заниматься, и я уверен, ты готов к этому. Увы, великие музыканты, как правило, не бывают богатыми, и жизнь их очень тяжела, потому что они не такие как все. Они долго остаются непонятыми. Но ты ещё мал и не способен предвидеть этого.
…Ночью Моцарт видел страшный сон. Его всё время преследовал какой-то человек в маске. Человек был чёрным и маска тоже чёрной, но когда он попытался её сорвать, ему это не удалось. Чёрный человек так и остался стоять в темноте. Кто он? В его очертаниях угадывалось нечто знакомое.
- Кто ты? – сквозь пустую бездну прошептал Моцарт.
Ему ответила всё та же пустота. Он встал, взял подсвечник, разжёг свечи и подошёл к окну. Сквозь ночное стекло он чётко видел своё отражение. В его комнате раздался стук.
- Лаура, это ты?
- Да. Что случилось?
- Ко мне снова приходил мой Чёрный Человек. И знаешь, что он сказал мне?
- Открой дверь.
Вольфганг щёлкнул замком, и на пороге в ночном одеянии и в лентах перед ним предстала сонная Лаура. Она была чем-то напугана, возможно, намечающейся грозой, когда дождь начинал неистово биться о крыши домов. Ветер ворвался внутрь комнаты, раскрыл окно и задул свечи. Лаура прижалась к Моцарту:
- Мне страшно.
- Это – мой Чёрный Человек, тот самый, что приходил три дня назад в моё отсутствие.
- Что ж он сказал тебе?
- Он сказал: «Напиши реквием по своей душе». Я пишу этот реквием.
Лаура покачала головой, в её серых глазах отразились звёзды.
- Ты не должен этого делать.
- Почему не должен?
- Потому что Чёрный Человек – это твоё собственное воображение. Его нет.
- Но ведь он приходил.
- Кто-то пытается играть на твоих страхах. Ты должен бороться и победить.
Она закрыла окно.
- Ты обещал мне написать Симфонию Радуги.
- Нет, Чёрный Человек заказал реквием.
Лаура задёрнула шторы.
- Ты должен забыть о своём сне, ты болен, Вольфганг. Завтра же мы уезжаем в Берлин или в Кёльн. И тогда…
Она перевела дыхание, улыбнулась. В темноте сверкнули её безупречны белые зубы:
- Тогда ты забудешь о Чёрном Человеке.
- Но я слышу этот Реквием, непрестанно слышу в своём уме, он словно преследует меня повсюду. Вот и опять слышу.
Он сел за стол, обмакнул приготовленное перо в чернильницу и начал писать в нотном альбоме. Лаура залилась слезами:
- Ты погубишь себя!
Новая вспышка молнии врезалась в небо, она была похожей на ослепительной яркости зигзаг, который мгновенно исчез, чтобы уже затем продолжиться в звук грозы.
Окно задрожало, внезапно разлетелось, оставив на полу мелкие осколки стекла. Моцарт закрыл ладонями лицо:
- Я не хочу видеть Чёрного Человека, я не хочу видеть этот полный страдания мир!
Звон колокола на городской ратуше заглушил его слова.

…Рязань пылала в огне третий день. 21 декабря 1237 года после 6-дневной осады войско хана Батыя взяло Рязань. Маленькие белокаменные и деревянные церквушки вокруг, а также деревни были разорены. До неба был слышан вопль страждущих русичей, и ненависть к иноземцам была великой. До Москвы оставалось совсем немного, но по всем дорогам стояли шатры Батыевых военачальников, которые дни и ночи жгли костры, ели зажаренную телятину, наслаждаясь видом награбленного добра. Иконы сжигали, а пепел выбрасывали на ветер, золотые украшения, кубки складывались в кучи и делились между иноземцами. Повсюду чувствовался запах гари и пепелища, вся Русская земля стонала. И слышны были мольбы церковной братии:
«Великий Владыче, спаси нас,
Отверзи иноверцев,
Басурман и прочую нечисть.
Развей тучи Тьмы,
Клочьями скопившиеся над Мутушкою-Русью.
Великий Владыче,
 Прости нам грехи наши тяжкие,
Яко Спас и Человеколюбче».
Инок Владимир задул свечу и поспешил на зов умирающего настоятеля монастыря Рязанского.
Старец Александр лежал на полатях уже на последнем издыхании. Он был худ и немощен, но всё ещё в здравом уме. Тяжёлый золотой крест на цепи выделялся на фоне чёрной рясы. Епископ Александр с трудом снял со своей шеи крест и протянул его юноше-иноку, склонившемуся над его почти бездыханным телом.
- Возьми крест, закопай в землю иконы и летописи, а также Священные Писания и беги. Я завещаю тебе сохранить эти богатства.
- А Вы?
Владимир наложил на себя крест.
- Моя участь уже решена. Я останусь здесь, ты молод, тебе нужно жить. Захвати с собою привратника и беги в Москву. Найди там архимандрита отца Иоанна Чуйского и передай ему этот крест, а также скажи моё слово. Когда Батый уйдёт, раскопайте книги и иконы и испросите благословения обосновать новую обитель Рязанскую, где молиться будете за очищение земли Русской.
Александр перевёл ослабевшее дыхание.
- Теперь иди.
Инок мотнул головой, не мог он бросить умиравшего посреди вражеского нашествия. Грешно это. Грешно.
- Иди, так Господу угодно, - твёрдо сказал старец Александр, - Иди.
Нерешительно инок Владимир вышел за ворота, где отыскал привратника. Тот уже седлал лошадей.
Взволнованный предстоящей кончиной епископа Александра, Владимир не заметил недобрый взгляд привратника. Тот замышлял предательство, войдя в сговор с воинами Батыя.
Владимир взял лопату и начал копать.
- Иди в зал и принеси Писания и Летописи. Там же лежат иконы.
Привратник медлил. Вдруг он наклонился и приложил ухо к пылающей земле, она дрожала, как живое существо.
- Сюда скачет отряд, земля трепещет, - произнёс привратник.
- Поспешим.
Привратник нехотя взял лопату, сделал несколько движений в грунт. Земля не поддавалась.
- Тяжеловато копать-то, - произнёс он, поморщив лоб.
- Нужно успеть.
Владимир прислушался. Земля вновь задрожала, как вздрагивает живой человек. Ему даже показалось, что он слышал конский топот, инок встряхнул головой, понимая, что не следует отвлекаться, глянул на окно кельи епископа Александра, крепче сжал рукоятку лопаты.
- Благослови, Господь, - пробормотал Владимир, продолжил своё занятие.
Он, возможно, и предвидел, что ему не успеть, но он должен, во что бы то ни стало, выполнить завет старца, перед которым даже сам архиепископ Московский Илларион преклонялся. Он должен, если б и жизнь свою положит.
Топот становился всё слышнее, всё явственнее, Владимир закрыл уши. Наконец, небольшое углубление было сделано, от земли повеяло холодом, она была чёрной, богатой, плодородной – Великая Русская Земля-Матушка.
Привратник Михаил замер, показал вдаль на темневшие от заката холмы долины, в воздухе витал запах гари от сожжённой поблизости деревни, все жители её были связаны и уведены в плен, а красивые женщины превратились в наложниц наглых басурман.
Инок Владимир вспомнил, как Александр, не взирая на опасность, пошёл пешком с клюкою в деревню, встал у ворот и обратился к иноземцам с увещеваниями. Но его не послушали. Один из сыновей Батыя некий Тохмыш плюнул в сторону старца, топнул ногой и велел своим воинам заложить соломы под дома, чтоб лучше горели. Он сам единолично поджёг один из домов старейшины с красиво вырезанными кокошниками.
Староста по имени Варфоломей бросился с кулаками на ханского отпрыска, но был остановлен стрелой. Затем его растерзанное тело накололи на копьё и выставили на обозрение испуганным поселянам «в назиданье».
Возвратился Александр с поникшей головой, ходил угрюмый, ни с кем не разговаривал. Говорили, в тот день он закрылся в своей келье и читал молитвы, крестился, бил челом, испрашивал божьих угодников прощенья за грехи человеческие. Слышно было только, как он беспрестанно шептал:
- Прости, Владыко, ибо не ведают, что творят. Мы, дети Твои грешни, молим Тя за грехи отцев наших.
- Кто-то едет, - вдруг сказал Михаил.
Владимир сощурился, взглянул туда, куда указывал привратник. Действительно, из-за холма появился небольшой отряд в десять человек, они пришпорили лошадей и ехали довольно быстро. Инок всмотрелся в их силуэты повнимательней. Это были басурмане в лисьих мехах и золоте. Предводитель отряда – высокий узкоглазый человек мчался впереди всех и что-то выкрикивал на своём языке.
- Что там, Михаил?
Владимир положил очередную стопу рукописей в яму.
…Ему связали руки, верёвку закрепили к столбу, и он не мог пошевелиться, ибо при малейшем движении ему становилось нестерпимо больно. Сам Тохмыш соскочил с коня и подошёл к Владимиру достаточно близко. На нём выделялась кольчуга из чистого золота, пальцы украшены дорогими перстнями из самоцветов. Владимир видел, как подобными камнями обделывали титульные листы Писаний. Возрастом иноземец был молод, едва ли не погодка иноку Владимиру, держался грубо, вызывающе, словно давно чувствовал себя законным хозяином на Русской Земле. Тохмыш усмехнулся, сказал что-то и заставил одному из отряда перевести. Тот вышел вперёд и произнёс:
- Кто ты? И чей это монастырь?
- Инок Владимир, - ответил связанный.
Привратник стоял чуть в стороне и, насупившись, глядел себе под ноги. Его не связали, потому что он сразу поклонился завоевателю-монголу, предавшись под его покровительство. Владимир же не пожелал делать этого и был наказан.
- Кто ещё остался в монастыре?
- Никого.
- Есть здесь какое-то золото или утварь?
- Нет, - Владимир покачал головой, - Всё, что было, разграблено и уничтожено.
Тохмыш сплюнул:
- Врёшь, тварь! Никто из моих воинов не успел побывать в твоём монастыре. Говори, где спрятаны сокровища!
Владимир резко взглянул на врага, ни единый мускул на его лице не дрогнул, когда он смотрел. В нём не было страха, но лишь ненависть за поруганную землю, растоптанную и истерзанную иноземцами, за оборвавшуюся так внезапно жизнь епископа Александра, всегда подававшему братии пример истинной святости и следованию Христову пути. Тохмыш обратился к привратнику:
- Ты знаешь, где спрятаны монастырские богатства?
Михаил кивнул:
- Знаю.
Поймал дерзкий взгляд инока Владимира, услышав его тихие слова:
- Бог тебе судья. За предательство своё будешь суд держать не передо мной, а перед творцом Небесным.
- Убей его! – заорал Тохмыш, - И покажи сокровища.
Бросил Михаилу кинжал. Привратник схватил кинжал и занёс его над головой инока.
- Помни, - сказал Владимир, - не мою главу рубишь, а свою жизнь отсекаешь.
В следующее мгновенье Михаил с силой ударил по вые, и струя крови брызнула ему на лоб. Голова Владимира покатилась по земле.
Долго после этого мучился Михаил, долго не мог отделаться от преследовавшего его праха убиенного им инока Владимира, долго в ушах стояли его последние слова: «Не мою главу рубишь, а свою жизнь отсекаешь».
«Тебе Бога хвалим, Тебе Господа
исповедуем.
Тебе Предвечнаго Отца
Вся Земля величает.
Тебе вси Ангели,
Тебе небеса и вся силы,
Тебе Херувими и Серафими
Непрестанными гласы взывают:
Свят, Свят, Свят
Господь Бог Саваоф,
Полны суть Небеса
И земля величества
Славы Твоея!
Тебе преславный Апостольский лик, Тебе пророческое хвалебное число.
Тебе хвалит пресветлое мученическое воинство,
Тебе по всей Вселенной
Исповедует Святая Церковь,
Отца Непостижимаго величества,
Поклоняемаго Твоего истиннаго и
Единароднаго Сына и Святаго Утешителя Духа.
Ты, Царю Славы, Христе, Ты Отца присносущный сын еси.
Ты ко избавлению приемля человека,
Не возгнушался еси
Девического чрева.
Ты, одолев смерти жало,
Отверзи еси верующим Царство Небесное.
Ты одесную Бога седиши во славу Отчей,
Судия приити вершися.
Тебе убо просим:
Помози рабом Твоим,
Ихже Честною Кровию искупил еси.
Сподоби со святыми Твоими в вечной славе
Твоей Царственности.
Спаси люди Твоя, Господи,
И благослови достояние Твоё,
Исправи я и вознеси их во веки веков.
Во все дни благослови Тебе,
И восхвалим имя Твоё во век и в век века.
Сподоби, Господи, в день сей без греха
Сохранитися нам.
Помилуй нас, Гоподи, помилуй нас;
Буди милость Твоя, Господи,
На нас якоже уповахом на Тя.
На Тя, Господи, уповахом,
Да не постыдимся во веки.
Аминь».
Внезапно передо мною возник облик Пантелеймона целителя. Он был высоким в красных одеждах с целебною шкатулкою в руках. Его голубые глаза как-то по-доброму посмотрели на меня. Он коснулся моего измученного тела, и по спине прошла волна жара. Я ещё раз взглянула на Пантелеймона, вдруг мне показалось, что это был мой Ангел.
- Вставай. Я пришёл, - услышала я его знакомый голос. Я узнала бы этот голос из миллиона голосов, как и голос князя Давыдовского….
- Кто был этот инок, которого так безжалостно казнили? Или я увидела страшный сон?
- Тот юноша пронёс свои страдания через многие воплощения, разве не узнаёшь в нём свою душу?
- Я? Неужели этим юношей была я?
- Отчего ты так удивлена?
- Всё это слишком необычно для меня.
- Скоро ты привыкнешь.
- Значит, моё виденье – не жуткий сон?
- Нет, я позволил тебе войти за границу прошлого. Но данный опыт даётся не каждому.
- Привратник…Кто он?
- Ты сама знаешь.
Колокольный звон вернул меня с небес на землю, я поняла, что находилась в монастыре старца Амвросия, куда только вчера меня привезли благодаря тому, что удачливой Глафире удалось договориться с конюшими. Нас почти беспрепятственно пропускали через заставы, даже подорожные документы не проверяли несмотря на то, что обстановка в России к тому времени была напряжённой. То здесь, то там вспыхивали бунты крестьян, в городах рабочие бастовали, повсюду были разбросаны листовки добровольцами революционного движения с призывами объединяться против царской власти.
Мирно текущая пора Российской эпохи постепенно уходила в прошлое – намечались новые грядущие перемены, которые принесут с собой беспокойства, тревоги, потери. Однако монастырь Амвросия находился в стороне от основных событий, словно его не коснулась участь остальных губерний. Всё здесь было по-прежнему, по-старому: и звон колоколов, и белокаменные стены, увенчанные золотыми куполами, как обрисовала мне их Глафира. Она очень красочно описала близлежащую окрестность, и я живо представила себе берёзовые рощи, утопающие в зелени холмов, одинокие деревянные домишки заброшенных некогда имений крупных землевладельцев, а теперь устремившихся за границу, предвидя недоброе. Всё это было таким родным, таким близким для меня.
«Как я могла в столь недалёком прошлом покинуть Россию с её зелёными дубравами и тихим успокаивающим шелестом ветра? – подумалось мне, - Как могла променять деньги и славу пустого Парижского уюта на всё это, столь близкое сердцу?»
Я почувствовала то, что обычно чувствует странник, блудный сын, возвратившийся наконец из длительного путешествия. Однако было такое впечатление, будто я никогда не покидала родных краёв, будто я корнями срослась с ними. Эти связи простирались уже не на физическом, а на духовном уровне.
«О, нет, я ни в коем случае не должна была так поступать. И теперь я снова возвращаюсь, но только уже больная, лишённая всего, чтобы окончательно сростись со своей родиной. И уже ничто не заставит меня переменить решения».
Чувство раскаяния, глубокого настоящего раскаяния давлело надо мной до тех пор, пока Ангел не коснулся осторожно моего плеча.
- Это – твоя судьба. Перестань заниматься самобичеванием. Тебе предстоит ещё многое сделать здесь.
- Но что я могу сделать, когда я – почти что живой труп, мне остаётся лишь лежать и глядеть в пустоту.
- Считай, что этим путём повёл тебя Я. Я подарил тебе голос, когда ты была ещё ребёнком, но голос – это ни что иное, как моя преобразованная энергия. Она может проявиться в человеке, как какой-нибудь талант или необычная сила. Время талантов прошло, настало время силы.
- Но что это за сила?
- В свой день и час ты узнаешь об этом.
Он зачерпнул ложку в шкатулку с целебным снадобьем.
- Выпей моё лекарство, оно поможет тебе обрести уверенность, которой так не хватает обычным людям.
Я пригубила снадобье, оно был сладким, похожим на вкус мёда. По моему телу, словно из центральной точки, разлилась пульсирующая волна энергии. Оно погрузилось в некую среду, отличную от воздушной. Мой ум всё ещё блуждал в сомнениях, отвергнув только что случившееся.
«Нет, - твёрдо говорил он, - это – твоё собственное воображение. И Ангел – это тоже воображение. Сейчас ты, как раньше, откроешь глаза, и ничего не увидишь. Ты ничего не увидишь»….. Ничего…
«Да, - спорило моё внутреннее начало, неподвластное уму, - Реальность не та, а эта. И Ангел более реален, чем ты думаешь. Твой голос…Откуда ему взяться без Его помощи?»
- Ангел, скажи, где же правда? Где Истина? – в изнеможенье спросила я.
- Решай сама. Интуиция подскажет тебе правильный ответ.
- А ты? Кто же всё-таки ты?
- Я – Ангел, я – Дух, я – Тот, кто существовал всегда изначально, скрытый под покровом иллюзорного восприятия. Если бы все люди были слепы, как ты, они увидели бы меня и поняли бы, что другой мир существует, он не придуман ими, он есть. Смотри же, вот Ветер Багуа.
Ангел взмахнул рукой, и на его месте возник вихрь белого цвета, непрерывно вращающийся, а внутри него вращалось всё, что существовало на этой планете с миллиардами, миллионами таких же крошечных планет и звёзд. Этот вихрь светился, как светился Ангел.
«О, Боже, - прошептала я, - так ты и есть Ветер Багуа, приносящий удачу?» Мне снова ответила Пустота, но теперь уже словами:
«Я вижу Окно в Вечность,
И через Окно то мелькают галактики,
И душа моя рвётся улететь
В то космическое окно,
Чтобы навсегда покинуть эту Землю,
Но нет, ещё не пришло время,
Ещё не истёк мой срок
И поэтому я буду терпеливо ждать своего часа….»
Вдруг дверь моей кельи раскрылась, и кто-то вошёл шаркающей походкой.
- Кто здесь?
- Старец Амвросий, - ответил вошедший.


ГЛАВА 13
«СИЛА ИСЦЕЛЕНИЯ»
«Не хочу оставить вас,
братия, в неведении
и о дарах духовных.
Знаете, что когда вы были
 язычниками, то ходили
к безгласным идолам так,
как бы вели вас.
Потому сказываю вам,
Что никто, говорящий Духом
Божьим, не произнесёт
Анафемы на Иисуса,
И никто не может назвать
Иисуса Господом,
Как только Духом Святым.
Дары различны,
Но Дух один и тот же;
И служения различны,
А Бог один и тот же,
Производящий все во всех.
Но каждому даётся
Проявление Духа на пользу:
Одному даётся Духом
Слово мудрости,
Другому – слово знания,
Тем же Духом;
Иному вера, тем же Духом;
Иному – дары исцелений,
Тем же Духом;
Иному – чудотворения,
Иному – пророчества,
Иному – различение духов,
Иному – разные языки,
Иному – истолкование языков.
Всё же сие производит
Один и тот же Дух,
Разделяя каждому особо,
Как Ему угодно.
…Все ли мы Апостолы?
Все ли пророки?
Все ли учители?
Все ли чудотворцы?
Все ли имеют дары исцеления?
Все ли говорят языками?
Все ли истолкователи?
Ревнуйте о дарах больших,
И я покажу вам путь,
Ещё превосходнейший.
…Если я говорю языками
человеческими и ангельскими,
а любви не имею,
то я – медь звенящая
или кимвал звучащий.
Если имею дар пророчества
 и знаю все тайны, и имею
всякое познанье и всю веру так,
что могу и горы переставлять,
а не имею любви,
то я – ничто.
И если я раздам всё имение
моё на сожжение,
А любви не имею,
- нет мне в том никакой пользы.
Любовь долготерпит,
Милосердствует,
Любовь не завидует,
Любовь не превозносится,
не гордится».
(Новый Завет; 1-е послание
Апостола Павла к коринфянам,
Глава 12-13).

…
Свет Божественной Радости
Разливается по всему моему телу,
Светом Божественной Радости
Вся наполняюсь я
От макушки до кончиков пальцев.
…
Он разливается по телу моему
Мягкою волною,
И золотисто-серебристое свечение
Исходит из него.
И устремляется ввысь.
…
Свет Божественной Радости
Вливает в душу мою
Энергию Солнца,
И душа моя от этого
Распускает крылья,
Ибо готовится к полёту она.
…
Я купаюсь в этом Свете,
Согреваясь в нём,
Ибо в мире окружающем царит мрак и холод
От чужих мыслей,
Которые, как хищники ищут
Восприимчивую жертву.
…
Свет Божественной Радости
Способен разрушить
Все волны агрессии,
Которые порождаются во мне
От невежества моего.
…
И чувствую я,
Как просветляюсь я вся насквозь.
Я подарю свет Божественной Радости всем,
Нуждающимся в Нём,
Чтобы они так же воспарили ввысь
И почувствовали Силу Бога Вечного,
И поняли,
В каком невежестве пребывают
Их заблудшие души.
…
Свет Божественной Радости
Разожжёт все огни, все центры,
Все чакры моего тела,
И тогда почувствую я себя Солнцем,
И тогда почувствую я себя
Космическим Лотосом
С тысячью лепестками.
…
И каждый лепесток тот
Имеет свой цвет,
А в совокупности тот Лотос
Распространяется в пространство
Многоцветной Радугой,
Которая вибрирует в созвучии
С мировым дыханием Космоса.
…
Свет Божественной Радости
Вольёт силы в меня,
Чтобы стала я крепче и твёрже духом.
Свет Божественной Радости,
Благодарю Тебя за то,
Что ты дал жизнь Духу моему
И стал для меня
Настоящим Учителем –
Мудрым и Святым,
Который без слов объясняет многое то,
Что невозможно постичь
Материальным Разумом,
А возможно постичь лишь Духом…

…Сначала старец Амвросий представлялся мне сгорбленным стариком – немощным и обессиленным. Но, внимательно прислушавшись к его голосу, я поняла, что он был не так стар, как мне показалось. Амвросий вытер ноги о лежавшую на полу тряпицу, вошёл внутрь кельи и остановился возле моей кровати.
Глафира сидела рядом со мной, она была занята вышивкой, рассказывала мне о своей жизни то, что ещё не успела рассказать, хотя мы были уже давно знакомы с ней. Когда вошёл Амвросий, Глафира встала, почтительно поклонилась и поспешила удалиться, но старец задержал её.
- Останься, сестра, - сказал он.
Затем обратился ко мне, и слова его повергли меня в панику и даже испугали.
- Послушай, сестра, мне нужна твоя помощь. Встань, возьми ведро, иди к колодцу и принеси воды.
Сначала я подумала, что ослышалась, но он отчётливо повторил то, что сказал.
- Отец Амвросий, - внезапно вмешалась Глафира, хоть она и уважительно относилась к церковнослужителям, но в голосе её я успела уловить нотки возмущения, - Простите, но Вы, наверное, не поняли, Татьяна больна, Вы же сами всё прекрасно видите. Третий месяц жизни в Вашем монастыре она лежит без движения, и не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Это причиняет ей лишние страданья. Если б Вы знали об её мученьях, Вы никогда не попросили б её принести воды. Разумеется, я сейчас займусь Вашим поручением.
- Сестра, Господь милосерден и всевидящ, и Он видит моими глазами, что твоя подопечная вовсе не больна.
- Не больна? Что…что это значит, отец Амвросий?
- Она не хочет быть здоровой, всё её нутро сопротивляется этому.
- Как же так?
- Она потакает своей жалости, которая закрывает ей путь к исцелению.
- Но, боже мой…я…я Вас не понимаю! – чуть ли не воскликнула я.
- Или Вы слишком жестоки, или Вам совсем нет дела до людских страданий. Танюша, Вы всё ещё желаете остаться здесь? Мы сейчас же уезжаем к…
Глафира хотела произнести имя Петра Игнатьича, но я остановила её. Сквозь невыплаканные слёзы я заставила себя сказать:
- Подожди, отец Амвросий прав. Во мне действительно живёт жалость, ведь каждый день, просыпаясь, я думаю: «Как же я несчастна!» Увы, но это так. Я вдруг начинаю вспоминать события последних лет, и мне становится горько на душе. Мне хочется крепко-крепко сжать кулаки, когда на ум вдруг приходит мой бывший муж, который никогда меня не любил, и нужно ему было от меня лишь ореол славы, что окружал его в Париже благодаря моему голосу. Но я не могу сжать кулаки, тело не слушается, тогда мне просто хочется громко выть от жалости к себе. Но помилуйте, отец Амвросий, как же заставить непослушное тело подчиниться собственной воле? Разве я не пыталась сделать это? Вы думаете, легко молодой женщине смириться со своей печальной участью? Сколько раз я пыталась умереть, я призывала смерть, но она не приходила ко мне. Каждый день Глафира только тем и занята, что готовит мне горячий суп и, как маленького ребёнка, пытается накормить с ложки. Вы не пережили того, что пережила я, поэтому Вам не понять, что испытывает отверженный человек.
Во мне кипела, нет, клокотала обида, словно потревоженного скорпиона выкинули из норы, в которой он столько лет сидел, и никто никогда его не трогал. Я прекрасно осознавала это, но ничего не могла изменить. Я «двигалась» по давно накатанной колее, не желая менять направление.
Отец Амвросий выслушал меня терпеливо, ни разу не перебив. Когда я закончила, между нами в течение некоторого времени было молчание. Мне будто давали возможность осмыслить свою речь. Глафира тоже стояла рядом и думала. О чём она думала? Соглашалась ли с моими мыслями насчёт жалости к себе? Она ни разу ни в чём меня не упрекнула, и возможно, никогда не посмотрела «косо» в мою сторону, я безоговорочно доверяла ей, ведь она, по сути, являлась самым близким мне человеком, который ни при каких обстоятельствах не бросил бы меня в беде.
И вдруг мне стало стыдно за то, что сейчас оголилось моё нутро, и она увидела там кое-что, что я пыталась скрыть от себя самой. Мне вдруг стало стыдно за своё малодушие и жалость к себе.
Наконец, отец Амвросий заговорил, прервав уже начавшую становиться тягостной тишину.
- Ты успокойся, дитя моё, всё будет хорошо. Ты пойдёшь вперёд, как только поймёшь и осознаешь свои недостатки. Вот здесь именно начинается работа над собой, внутренний рост души, которая так долго находилась в спячке, хоть ты и бодрствовала. К чему слёзы? Они не помогут. Ничто не поможет, если человек сам противится исцелению. Я говорю тебе это, потому что сам выстрадал слишком многое.
- Что же Вы выстрадали, отец Амвросий? – спросила я.
- Очень давно, когда я был ещё ребёнком, и мысли мои были далеки от духовного пути, на моих глазах убили родных и близких мне людей. Я лишился семьи, я видел их смерть, их тяжёлую смерть.
- Но как Вы могли видеть? Как это случилось?
- Отец мой был священником, наша семья была очень большой и дружной, - Амвросий вздохнул, ибо слова давались ему с трудом, - В тот день в храм ворвались воры, которые хотели разграбить его, вынести иконы и утварь, а потом продать их, ведь золото тогда ценилось дороже, чем сейчас. Но мой отец попытался воспрепятствовать их греховным намерениям. Он был убит несколькими ударами ножа в сердце. Мать моя, братья и сёстры были также убиты, как ненужные свидетели этого страшного злодеяния. Мне же тогда исполнилось шесть лет, я выпрыгнул через окно и убежал в лес. Однако жуткая картина убийства матери и двух сестёр до сих пор стоит у меня перед глазами. Несколько дней я провёл в лесу, боялся выйти к людям, питался, чем Бог пошлёт. Затем года два после этого я не мог говорить из-за подобных переживаний. Я перестал чувствовать, видеть мир, он представлялся мне в каких-то серых тонах.
- Вы так и прожили в лесу до преклонных лет? – спросила я, крайне заинтересованная рассказом отца Амвросия.
- Нет, затем я вернулся в ту церковь, в тот приход, где до этого жила моя семья. Но вместо неё я увидел пепелище. Местные жители говорили, что они пытались потушить пожар, но безуспешно.
- А как же убийцы? Их так и не нашли?
- Нет. Для меня они стали воплощением всего зла на земле, они заронили внутри моего ещё тогда детского сердца ненависть и презрение к людям, которые я пронёс на протяжении многих лет.
- Я бы не сказала, что Вы ненавидите людей. Напротив, от Вас исходит некая теплота, наверное, и являющаяся Божественной Любовью.
- Я никогда б не был таким, если бы в жизни моей не произошло одно очень важное событие, перевернувшее все мои взгляды.
Амвросий умолк.
- Что же это за событие, отец Амвросий?
- Когда я был ещё отроком, со мной случилось несчастье. Однажды я шёл по площади, и на меня со всей скоростью налетел экипаж, кучер не смог вовремя остановить лошадей. Моё тело напоминало месиво из плоти и крови, каким-то чудом я остался жив, хотя впоследствии доктора удивлялись этому. Они не помнили ни одного случая, когда кто-то выживал после такого. Мне была оказана первая помощь, тело моё перенесли на носилках в амбулаторию, где какой-то пожилой врач в течение часа пытался остановить кровь, ибо она лилась струёй. К тому времени я был уверен, что жизнь моя окончательно оборвалась. Я стал калекой.
- Но Вы же не.. – перебила я его.
- Затем, - продолжал Амвросий, - в один прекрасный день ко мне пришёл странник с холщовым мешком и посохом и назвался Никодимом. Он вытащил из своей котомки овсяную лепёшку, надломил её, вторую половину протянул мне.
«Съешь это, - сказал Никодим, - Тебе потребуется много сил, потому что путь наш долгий».
«Но я никуда не собираюсь уходить, - возразил я, - тем более, я не способен к передвижению».
«Сын мой, - произнёс в ответ странник, - тебе только кажется, что ты никуда не идёшь. Всё в мире движется либо вперёд, либо назад, правда, иногда сущее похоже на застывшую реальность, и всё же, это не так. Собирай вещи, скоро мы пойдём, я укажу тебе твой путь».
Странник заговорил так, словно читал мои мысли, видел меня насквозь. Он был стар, одежда его представляла лохмотья. Раньше я видел нищих, они часто приходили в наш приход, просили подаяние, молились. Отец мой благословлял их, проводил назидательные беседы, сам кормил, разливая горячие щи, приготовленные моей матушкой, в их котелки. А по праздникам мы, дети, славили Христа и раздавали пряники и монеты. Отец привил мне любовь и сострадание к обездоленным. Однако странник Никодим был совсем не таким, как другие нищие. В его глазах светился огонь Радости и той Любви, которую никогда не передать обычной человеческой речью. У него были особые глаза – глаза не простого человека, а существа более высокого порядка.
- И Вы пошли с ним?
- Да, ибо я понял: его послал сам Господь для исцеления моей души.
- Но …..  Вы же были калекой.
- Он сказал: «Встань!», и я встал. Я поднялся с кровати, хотя это далось мне  с большим трудом. Затем я не мог поверить, что такое возможно, не мог, потому что видел, как такие же калеки, совсем такие же, как я, целыми днями напролёт лежали, уставившись бездумно в окно и смотрели в небо, надеясь в тайне, что когда-нибудь оно даст им возможность спокойно умереть. Я был из их числа. За один день всё внутри меня перевернулось, я вдруг осознал, что, по сути, я не жил, а существовал, словно равнодушный путник пересекая Дорогу Жизни. Долгие годы своего отрочества я был несправедлив к людям, злясь на весь мир …. и даже на Бога за то, что Он отнял моих близких. Я даже не понимал того, что заноза ненависти медленно подтачивала мою душу, ненависть подобно семени пустила в ней корни. Я понял это, только лишь смотря в глаза Никодиму, ведь он просто молчал, наблюдая за мной. Он обладал той силой, которая заставляет камни катиться с гор, а больные клетки человеческого организма превращаться в здоровые без всякой логики и объяснений. Он обладал силой Христа.
- А что же было дальше?
- Дальше он повёл меня в пустынь, где обучал неписанным истинам. Постепенно тело моё укреплялось, каждый божий день я видел Солнце, раньше я никогда не сосредотачивался на нём, ибо меня сжигала суета. Я обучался не только от Никодима, но и от Солнца, от каждого уголка пространства, наполненного божественной Любовью. Укреплялось не только моё тело, но и душа. Я привык к подобной жизни, к общению с Природой и думал, что так будет всегда.
Но однажды старец Никодим взял посох, котомку и, обратившись ко мне, сказал: «Я ухожу дальше, а ты, возвратившись в город, станешь учиться в семинарии, чтобы быть служителем божьим, коих в действительности не так уж много.
Ты думаешь, что ты один, но это не так. Не может человек быть совсем совсем одинок, за ним всегда следуют ангелы-хранители и учителя его. Ты думаешь, что счастье обходит тебя стороною. Но счастье всегда относительно, ибо зависит от взглядов человека, от его накопленной мудрости. Если человек мудр, то он и счастлив. Не привязывайся ко мне, ведь я пришёл к тебе через бога, ибо душа твоя взывала о помощи. На этом отрезке времени нам суждено навсегда разойтись. Я знаю, я дал тебе всё, что должен был дать. На этом миссия моя завершена, как завершается круг и начинается второй, третий, четвёртый и так до бесконечности. Ты начнёшь отныне свой круг, будешь жить в собственном ритме».
Только тогда на ум мне пришла мысль, кто на самом деле этот человек, и чем он отличается от остальных. Он встал лицом к Солнцу, помолился и пошёл вперёд, я же остался посреди поля в полной растерянности. Если ты думаешь, сестра, что я так легко воспринял слова Никодима, ты ошибаешься. Мне тогда казалось, что земля перевернулась под моими ногами. Я хотел броситься за ним вслед и крикнуть: «Подождите, позвольте мне быть всегда с Вами! Я не смогу без Вас!» Но я словно прирос к месту, не в состоянии сойти с него.
Опомнился я только на следующий день, посмотрел на утреннюю зарю, и слух мой внутренний уловил Глас божий: «Послушай, поднимись и посмотри на окружающую тебя красоту. Мир величественен и совершенен, как совершенен Сам Господь – Творец Вселенной. Иди в Петербург, там встретишь помощников на твоей жизненной дороге, читай много книг. Многое ещё познать тебе нужно, прежде чем станешь учить других, пришедших к тебе за Учением».
Каждый уголок огромного пространства общался со мною, рассказывал мне Древние истины, словно по небу сияла Раскрытая книга, и я считывал с неё некоторую информацию Вездесущей Вечности. Сама Вечность являлась для меня Учителем, и это было новым опытом.
Я понял, старец Никодим открыл передо мной дверь за пределы того, что я до сих пор познал. Да и познал-то я не так уж и много. С этого дня я пешком отправился в Петербург, следуя за светящимся Солнцем. Оно указывало мне путь.
- Пешком? Но это же очень большое расстояние.
- Но я шёл за Солнцем, совсем не чувствуя усталости, не ощущая отёкших от долгой ходьбы ног. Будто на крыльях летел. В семинарии я встретился с архиереем Дмитрием, который учил меня. Я прочёл много томов книг, занимался песнопением, но не на миг не забывал я то волшебное мгновение, тот Небесный Глас, исходящий из розового предрассветного Солнца. По ночам я стоял на коленях в храме и молился за души убийц отца, матери, сестёр и братьев, молился я и за души убиенных. Однажды я увидел их перед собою в воздушном облаке на фоне аналоя, они улыбались и были счастливы, они знали обо мне всё. Отныне я мог лицезреть не только живых, но и усопших, ибо непрестанно пребывал в воздержании и молитвах. Тогда же созрело желание отправиться служить в отдалённый от мирской суеты приход, где мог бы я посвятить себя целиком своему делу.
«Но, боже, где ж найти мне это уединённое место, ту маленькую церквушку?» - спросил я, стоя перед иконою Господа Вседержителя. Ответа не было. И вдруг какой-то внутренний голос сказал мне: «Иди туда, куда тебя приведут ноги. Найдёшь и церковь, и Храм Божий, и пустынь. Там и будет твоё место».
И я пошёл, куда глаза глядят.
- Вы нашли этот храм, где живёте до сих пор?
- Да. Я молюсь, я счастлив. Здесь моё истинное место, здесь и умру.
- Почему Вы так легко говорите о смерти?
- Смерть – переход души, но почему же люди боятся этого перехода?
- Потому что там страшно, там чернота.
- Эту черноту ты всегда видишь перед своими глазами, сестра?
- Я уже привыкла, отец Амвросий. Для меня ничего не существует кроме этой Черноты.
- Оттолкни жалость, сестра. Жалость мешает тебе. Только тогда тебе откроется Нечто, только тогда дано тебе будет узреть Главное – Семя Жизни Вечной, как я узрел.
- Что же Вы видели, отец Амвросий? Что открылось Вам?
- Ангела. Я видел Ангела.
- Ангела?…..Ангела.
Что-то как будто кольнуло меня в сердце, я вздрогнула, услышав знакомое имя. Имя? А есть ли у ангелов имена? «Конечно, - подумала я, - у ангелов много имён». Но каково же имя моего Ангела? Ветер Багуа. Ветер Удачи….
- Значит, он тоже явился перед Вами, и Вы были свидетелем всего Его великолепия?
- Сестра, ангелы приходят лишь к избранным, но они знают многое. Они всё знают.
Я почувствовала тёплую ладонь отца Амвросия, с этой минуты он стал близок мне, нас связал Ангел своим чистым небесным светом, ибо сам он был этим Светом.
- Именно Ангел дал мне наставленье искать Вас, именно он направил меня к Вам.
- И как же ты нашла меня, сестра?
- Так же, как вы нашли свой приют, отец Амвросий. Я чувствовала, что Ангел ведёт меня. От него изливается столько теплоты, столько силы, нечеловеческой силы, а духовной, столько Света Небесного. Отец Амвросий, иногда мне хочется рыдать, по-настоящему рыдать и вовсе не от жалости к себе. Нет, не от жалости.
- Слёзы бывают трёх видов: горя, очищения и жаления. Когда человека постигает какая-нибудь печальная участь, он плачет слезами горя. Они чёрные, эти слёзы, и приносят ещё большее горе, после них становится ещё тяжелее. Слёзы жалости к себе происходят тогда, когда человек закрывается от мира, от божественной помощи и причитает: «Ох, какой я бедненький, какой разнесчастный!», словно сыплет себе беспрестанно на рану соль, ему становится ещё больнее, и он снова рыдает и стенает. Эти слёзы, сестра, несут лишь разрушение. До сей поры они частыми были гостями в доме души твоей. А третьи слёзы олицетворяют собой очищение души. Как из тела выходят шлаки в виде слизи и зловоний, так и со слезами душу покидает вся грязь, накопленная в ней в течение неоднократных воплощений. Эти слёзы приносят лишь облегчение. А затем человеку становится легко, будто в небо он устремляется всем своим существом.
Отец Амвросий сел возле моей кровати, теперь были только он и я, даже Глафира куда-то растворилась.
- Если Ангел снова придёт к Вам, передайте ему, что страданья мои безмерны, и порой я очень нуждаюсь в утешенье.
- Значит, он перестал являться тебе, сестра? – спросил отец Амвросий.
- Да, я иду сквозь тернии, я устала бороться с собою.
- Запомни, сестра, страданиями совершенствуется душа человеческая. Только лишь страданиями просветляется она. Без страданий человек становится чёрствым и эгоистичным. Оглянись вокруг, таких людей – множество, ими переполнен мир. С этими людьми холодно и неуютно. И всё потому, что они не прошли путь страданья и не исцелились от своих грехов. Грех один губит человека…грех. Встречалась ли ты с подобными людьми, сестра?
Я вспомнила о своём бывшем муже, о княгине Давыдовской – его матери. Страдали ли они? Нет, не страдали.
- Но час их настанет, - произнёс отец Амвросий, проникнув в мои мысли, - Ибо у Бога всё едино, и Господь падшую душу на Свои поруки берёт. Этот путь прошёл и я, и даже Иисус проходил его, несмотря на Свою изначальную чистоту. Иисус страдал, особенно молясь Отцу Небесному и причитая: «Отче, зачем же Ты покинул меня на поруганье!» Страдая, человек проходит через определённые испытанья. Каждому Господь даёт свои испытанья, однако никогда не даётся человеку сверх того, что он не сможет выдержать. И тебе, сестра, даны испытанья по плечам твоим.
Порог недоверия был пройден, и всё, что говорил отец Амвросий, я принимала на веру, со всем соглашалась. Не было внутри уже прежнего протеста, ибо я чувствовала, быть может, подсознательно, что он хочет искренне помочь мне. И не телесное здоровье вдруг стало для меня важным, а нечто совсем другое – неуловимое. Я ещё раз убедилась, что на свете не бывает случайностей, всё до мелочей запрограммировано высшим Разумом, Богом, и Он ведёт меня по жизни, сводит с определёнными людьми, устраивает конкретные жизненные ситуации. И совсем не сопротивляться я должна, не стенать, не заниматься самобичеванием и самосожалением, не гнаться за эфемерным зыбким благополучием, которое лишь даст рост моей гордыне. Нет, всё, что мне нужно – это крепко ухватиться за «руку Бога» и, не сопротивляясь, не возмущаясь, а запасшись огромным терпением, следовать за Ним туда, куда Он поведёт меня. Именно зерно понимания этой Истины заронил во мне отец Амвросий.
- Но, кажется, сестра, у тебя есть кое-какие сомнения.
- Не сомнения, отец Амвросий, а вопросы.
- У хорошего ученика всегда имеются вопросы к учителю.
- Скажите, как нужно правильно молиться?
- А как ты молишься, сестра?
- Ещё когда я не была парализована, я вставала на колени, затем некоторое время молчу, чтобы сосредоточить ум свой на Боге. И только после этого говорю всё, что Господь на душу положит. Иногда я пою, иногда просто выражаю свою радость и благодарность, а иногда рыдаю, раскаиваюсь за свои мысли и поступки, которые кажутся мне не совсем благочестивыми. Иногда же почти вслух я проговариваю те молитвы, которым научила меня бабушка Дарья.
- И всё-таки в тебе ещё живы сомнения.
- Да, отец Амвросий. А сомнения мои таковы: правильно ли я молюсь, так ли следует обращаться к Богу. Следует ли обременять Его своими проблемами?
- Сомнение – твой второй враг, сестра. Они уничтожают на корню всё, что до сих пор ты смогла осознать. Сомнения в Истине, в Боге губят в человеке его свет, который он успел накопить земными уроками и страданьями своими. И вот почему, сестра. В Божественном Творении всё гармонично, оно совершенно по сути своей. Скажи, если Творец так мудр, неужели Он не наделил создания Свои всем необходимым, чтоб они всегда могли связаться с Ним, обратиться к Нему с тем, что беспокоит их в минуты раздумий? Скажи, когда вокруг никого не было, как же постигала ты то, что должна была постичь?
- Я обращалась к своему сердцу, - чуть поразмыслив, ответила я.
- Почему же, сестра?
- Потому что….
Слова, готовые сорваться с языка, застыли в воздухе.
- Потому что….но к кому же ещё мне было обращаться за советом?
- Правильно, ибо Бог живёт в твоём сердце. Это и есть тот самый Внутренний Глас, что ведёт тебя по жизни, только не все понимают это, не все знают, что Бог гораздо ближе, чем мы можем себе представить.
Зазвонили колокола громко и переливчато, мне всегда нравился звон колоколов, раньше я любила тихонько уединяться где-нибудь и слушать этот звон, ибо он будил во мне тонкие струны моей души. Он соединял меня с…
- Обедать пора, - произнёс Амвросий, медленно поднялся.
Но он не собирался уходить, желая сказать что-то ещё. Я ждала.
- Так ты не обижаешься на свою судьбу? – наконец спросил отец Амвросий.
- Не обижаюсь.
- А мне казалось ещё до начала нашего разговора, что ты злишься. Но теперь я вижу, что это не так. Ты стала мудрее. И не думай, что у тебя изношенное тело, скоро оно восстановится, ибо в Божьем Творении всё возможно. Если сердце твоё оставила обида, значит, оно открылось навстречу Его целительному потоку Силы. Всё, что тебе нужно – просто поверить, ведь неверие – твой третий враг, сестра.

ГЛАВА 14
«УТЕШЕНИЕ МОЁ»

«И сказал им: Положим
Что кто-нибудь из вас,
Имея друга, придёт к нему
В полночь и скажет ему:
«Друг, дай мне взаймы три хлеба,
Ибо друг мой с дороги зашёл ко мне,
И мне нечего предложить ему».
А тот изнутри скажет ему:
«Не беспокой меня, двери уже
заперты,
И дети мои со мною на постели,
Не могу встать и дать тебе».
Если, говорю вам, он не встанет
И не даст ему по дружбе с ним,
То по неотступности его,
Встав, даст ему, сколько просит.
И я скажу вам: «Просите,
И дано будет вам;
Ищите и найдёте,
Стучите и отворят вам;
Ибо всякий просящий получает,
И ищущий находит,
И стучащему отворят.
Какой из вас отец,
Когда сын попросит у него Хлеба,
Подаст ему камень?
Или, когда попросит рыбы,
Подаст ему змею вместо рыбы?
И если попросит яйца,
Подаст ему скорпиона?
Итак, если вы, будучи злы,
Умеете деяния благие давать
Детям вашим,
Тем более Отец Небесный даст
Духа Святого просящим у Него».
…Нет ничего сокровенного,
что не открылось бы
И тайного, чего не узнали бы.
Посему, что вы сказали
В тёмном месте, то услышится
На Свете;
И что говорили на ухо внутри дома,
То будет провозглашено на кровлях.
Говорю же вам, друзьям Моим:
«Не бойтесь убивающих тело
И потом не могущих
Ничего более сделать,
Но скажу вам, кого бояться:
Бойтесь того, кто по убиении,
Может ввергнуть в геенну,
Говорю вам, того бойтесь».
(Новый Завет от Ап. Луки
Гл. 11-12).
…А Солнце скрылось дальше за тучами,
И поэтому мир покрылся Мраком.
Солнце становится ярко-красным,
Как огненный шар,
Небо – сизое со слегка голубоватым оттенком
И с примесью лилового.
Никогда ещё не доводилось видеть мне таких чистых цветов, такого радужного совершенства, хоть раньше я и созерцала «тонкие миры».
На фоне этого возвышается громадная фигура Ангела, он смотрит на меня и улыбается своей безупречной божественной улыбкой. Мой Ангел… Он такой большой, аж до самого неба, до Солнца. Нет, Солнце является частью его – всего лишь маленькой частью.
…О, боже, помоги мне не упасть духом, когда всё внутри меня разбито и дальше не желает жить, ибо существование кажется бессмысленным. Но может ли быть что-то бессмысленным в Творении Твоём, о Господи? Ни единая травинка, ни один атом Беспредельности не бессмыслен сам по себе. Безграничное Пространство Бытия встречает меня с распростёртыми объятиями, а я будто закрываюсь от объятий этих, крепко-наглухо закрываюсь в своём маленьком ограниченном мирке, и от этого он становится ещё меньше, он сжимается от собственных страхов.
О, боже, не допусти поскользнуться на Пути к Тебе. Не допусти свернуть назад и пасть жертвою ошибок, ошибок, продиктованных собственным незнаньем.
О, боже, помоги видеть мне в этом мире только хорошее, только светлое, без которого не может быть Твоей Гармонии. Не допусти, чтоб жалость снова вернулась ко мне и закрыла б Твоё Величие. Не допусти, Господи.
О, боже, научи меня правильно жить, подчиняясь Твоим Вечным Законам, которые в миллиарды раз превосходят справедливость законов человеческих. Научи правильно оценивать каждое испытание, посланное Тобою. Научи меня Твоей Любви, которая несравнима с человеческими чувствами. Что есть Любовь? Она вмещает в себя всё, всё, что можно вместить в этом сложном мире от рая до ада.
Отец Амвросий кладёт ладонь на мой лоб, и неожиданно для меня из глаз моих начинают литься безудержные потоки слёз, будто не слёзы это вовсе, а безбрежные реки. Я ощущаю, как огонь из его пальцев переходит на мои глаза, они буквально горят, совсем как раскалённые угли в печи.
- Плачь, сестра, плачь, - спокойно произносит отец Амвросий, - со слезами уходит болезнь твоя, а сердце очищается. Не смотри на время, на самом деле его не существует, ведь нет же никого между Богом и человеком. Никаких посредников. А ежели и есть посредники, так это Учителя твои, коих Господь посылает специально к заблудшей душе, чтоб вернулась она к Нему.
Меня захлёстывают рыданья. Всё, что нужно мне было – это целебные слова Амвросия, сказанные им только что. Как же пуста бессмысленная речь людская, и каким смыслом и глубиною отличаются духовные наставления, а всё остальное – пустая трата сил человеческих.
….Помоги, Господи, осознать многое и не остаться рабом собственных чувств. Помоги, Господи, уйти из мира этого в полном спокойствии, ни к чему не привязываясь, не ища ложного престижа, ложного богатства, ложной славы.
Ты отправил Сына Своего Возлюбленного на крест за мои грехи. Благодарю Тебя, Господи, за милосердие Твоё. Прошу Тебя, сделай меня такой, какой хочешь видеть меня…
Слова молитвы обрываются. Хотя это не слова, а мысли мои. Наконец, поток слёз перестаёт литься из глаз моих. Сразу становится всё светло, чисто и радужно, словно попадаю я совсем в иной мир без горестей и тревог. Я понимаю, что произошло какое-то действо, потому что всё разом изменилось вокруг, словно по мановению волшебной палочки. Отец Амвросий встаёт.
- Пойду я, пожалуй, сестра, - говорит он, - Пойду, нужно к службе готовиться. Сейчас прихожане придут, станут вопросы всякие задавать, а я с ними назидательные беседы провожу.
Он выходит, Глафира открывает перед ним двери, затем закрывает их. Издали и сверху слышится колокольный звон, но он не такой, как раньше, а с плавными перекатами, протяжный что-ли. Длинь-длинь-длинь, длинь-длинь-длинь, длинь-длинь-длинь. Красиво, торжественно.
И друг меня захлёстывает сильнейшее волнение от того, что я вижу перед собою светлое пятно. Оно пока ещё расплывчатое, мутное, но оно есть, оно начинает увеличиваться, расширяться, расти. Сначала я думаю, что снова «тонкий мир» возникает передо мною. Но, нет, пятно настоящее. Я на самом деле вижу его своими физическими глазами. Пятно начинает становиться ещё больше, увеличивается пространство света, затем оно пульсирует, словно живое. Я начинаю разговаривать с ним, как с живым существом.
- Кто ты? – спрашиваю я.
Пятно молчит. Да, оно молчит, но я точно знаю, что оно живое. Неожиданно для меня пятно приобретает вполне определённые очертания человеческой фигуры. Они ещё всё размытые, смазанные, но намного чёткие по сравнению с тем, что увидела я в первый раз. Это – женское лицо.
Я вижу чёрные длинные волосы, заколотые на затылке, серую шаль, наброшенную на плечи, бардовое платье. Лицо не улыбается, оно внимательно меня разглядывает.
- Кто ты? – снова спрашиваю я.
На этот раз пятно отвечает:
- Глафира я.
Я хочу схватиться за голову от переполняющего меня страха, но руки не подчиняются мне.
- Что это! Боже мой, я вижу…Вижу! Не может быть!
Наконец, осознав это, не до конца поверив своему зрению, я ещё раз вглядываюсь в возникшее передо мною лицо Глафиры. У неё большие серо-зелёные глаза, теперь я уже точно вижу, что они именно такие – серьёзные, вдумчивые, немного отстранённые, глаза человека, перенёсшего на своих плечах многое. Кожа бледная со слабым едва заметным румянцем на щеках. Губы строго очерчены. Так это и есть моя милая Глафира?
- Я совсем не такой тебя представляла, - сказала я, всё ещё не оправившись от первого впечатления.
- Представляли? Танюша, Вы меня….Вы видите меня?
- Да! Вижу!
Теперь мы обе рыдали не в силах сдержать слёзы.
- Как же так, Танюша! Ведь отец Амвросий только коснулся глаз Ваших.
- Он сказал, что со слезами уходит прочь моя болезнь.
- Со слезами…., - задумавшись произнесла Глафира.
- Позови его, я хочу его видеть.
- Сейчас, дорогая, сейчас. А Вы лежите, лежите. Чрезмерные переживание, знаете, тоже ведь вредны особенно для Вас, ведь Вы слабы ещё. Пойду тесто замешу для пирогов, меня в кухню монастырскую пускают.
- Замеси, Глафира, замеси. Нужно отпраздновать.
Она сняла с плеч шаль, затем снова одела её, подошла к двери, но задержалась, повернулась ко мне и сказала, взвешивая каждое слово:
- Я постриг решила принять, Танюша.
- Постриг?
- Поняла я, наконец, именно этого жаждала моя душа. Родных у меня нет, никто искать и горевать не станет. А для суровой и аскетичной жизни я с детства привыкшая. Пойду сообщу об этом отцу Амвросию. Пусть даст благословенье.
- Ах, Глафира, всё ещё поверить не могу! Так и упала б в ноги ему, да не в силах.
- Я упаду за Вас, Танюша. Упаду и буду молиться.
- Поцелуй меня.
Глафира поцеловала меня в щёку, вышла.
Сбылось! Свершилось! Неужели настоящий мир такой? И небо голубое с белыми облаками, свободно плывущими по нему. Зелёная листва, колышущаяся на ветру, белокаменная церквушка с золотистым куполом и крестом. Цветы с яркими венчиками: красными, сиреневыми, жёлтыми, белыми. И жёлтый подсолнух, и ромашка…
Всё живое, всё движется.
Я делаю усилие и пою:
- Прекрасный мир –
Такой чудесный,
Прекрасно небо голубое,
И берег на скале отвесной,
Живое облако большое.
.
Туман непризрачный, далёкий,
И стая уток над водою,
Холмистый берег столь высокий
И всё, что связано со мною.
.
И звучный Глас природы Вечной,
Поющей песню ясным Светом,
И призрак Жизни Бесконечной,
И тысячи немых ответов…
Слова «песни» как-то сами пришли мне на ум из Ниоткуда. Я уже привыкла говорить стихами, ибо в действительности природа всегда общается с созданиями Своими с помощью созвучных рифм.
Как жаль, что мне не довелось видеть бабушку Дарью, верного друга Семёна Гаврилыча Сыромятина, князя Давыдовского, Лизу и Петра Игнатьича. Но обратного пути нет. У меня своя судьба….Почему-то вспомнились его последние слова, сказанные, когда я приезжала в Петербург, впервые познав супружескую измену князя.
«Знаешь ли ты, что я больше всего хочу? Я хочу, чтоб однажды ты прозрела и увидела б этот мир таким, какой он есть».
Тогда я даже предположить не могла, что мечта его сбудется. Я ещё раз посмотрела в раскрытое окно, там вдалеке желтело пшеничное поле. Желтело…
Теперь я понимала, что значит «желтеть», а раньше мне постоянно приходилось напрягать своё воображение, чтобы представлять себе желтизну. Размытая ещё фигура отца Амвросия шла по направлению к пристрою. Издалека было видно, как Глафира догнала его, они остановились, затем отец Амвросий свернул в сторону моей келии.
Вошёл он тихо, по привычке вытер ноги в прихожей, приблизился ко мне и посмотрел на меня своими мудрыми глазами.
- Я знаю, сестра, что ты хочешь сказать мне, о чём известить, - произнёс он.
- Но это невозможно.
- Для Бога возможно всё. Научилась ли ты теперь молиться, сестра?
- Научилась. Только не знаю, как это произошло. Просто слова сами вышли из моего сердца.
- Добре. Завтра ты встанешь с кровати и принесёшь воды из колодца. Мы сварим рыбу и отметим день твоего исцеления.
- Но…
- Молчи. Сомнения твои тут как ту строят козни. Помни об этом. А сейчас лежи, набирайся сил. Тебе они пригодятся.
- Постойте, отец Амвросий. Так Вы обладаете той же целительной силой, что Иисус обладал?
- Об этом никому не сказывай. Сила Божья в любой твари проявляется, на самом же деле, я – грешник и ничем не лучше тебя.
- Если Вам даровали такой дар, значит, Вы – святой человек и наговариваете на себя лишнее.
Он покачал головой.
- Нет, сестра, нет вовсе. А сила эта мне досталась так. Я ещё не рассказывал тебе.
Когда я был совсем молод, после встречи со старцем Никодимом как-то странствовал я, добираясь до Москвы, шёл мимо ветхих деревень, общался по дороге с местными жителями. Они все в один голос указывали на святого монаха, жившего в глубинке Российской. Его Серафимом звали. Саровским. Может, слыхала?
- Слыхала.
- Говорили, к нему за наставлениями сам переодетый царь Александр I хаживал. И Серафим посоветовал искупить ему тяжкий грех воздержанием, постом и молитвами. Затем Александр исчез из Петербурга, и до сих пор никто о нём ничего не знает. Сказывает народ, где-то в Сибири живёт он в землянке и молится беспрестанно. Разговор у них был, но об том разговоре почти никто не слыхивал. Что уж там святой угодник сказал грешнику, неизвестно, а только после разговора того тот странник изменился шибко.
- Какой же грех он совершил?
- Сказывают, отцеубийство, ибо он участвовал в заговоре против императора Павла. А это тяжким грехом считается. Но об том не сейчас.
Серафим жил скромно, большей частью молчал, чем говорил, а ежели говорил, так только по делу, когда учил или когда вразумлял. Я уже отчаялся найти его, прошёл по всем дорогам, но всё безрезультатно. Однажды начался сильный ливень, я промок до нитки, ноги мои кровоточили от долгой ходьбы. Вдруг вижу небольшую землянку, я тихонечко в дверь постучался, обрадованный тем, что Господь помог найти мне приют. Дверь открыл старец с очень добрым лицом и, отойдя в сторону, сказал: «Заходи. Я ждал тебя». Он научил меня чувствовать ритм Природы и видеть Бога там, где другим кажется, что Его нет.
«Господь повсюду», - говорил Серафим, - и ты научись Отца Небесного лицезреть, распознавать Его знаки». В последний день перед дальнею дорогою я упал, потеряв сознание, а руки мои горели так, словно я держал раскалённые угли. Я закричал от боли, но отец Серафим успокоил меня. Он сказал мне: «Не бойся, в тебе до сих пор живёт страх, и он мешает познать Истину. Истина же в том, что Бог всегда с тобою, всегда в твоём сердце, но ты ещё этого пока не знаешь. Боль твоя вскоре утихнет, перетерпи её. Так сила наружу «пробивается». Но, видя мучившие меня боли, он не выдержал и взял руки мои в свои. Боли утихли, и на коже моих ладоней проступила свежая кровь, будто раны Христовы. Отец Серафим перевязал мои руки и сказал, чтоб я ложился спать. Утром, когда бинты были сняты, от ран не осталось ни следа. Затем я попрощался с ним, он благословил меня на дорогу, и мы расстались.
Сестра, сначала я забыл об этом событии и, возможно, никогда б о нём не вспомнил, если бы не произошёл один случай. Как-то сюда, в этот приход, привезли родственники одного человека, который уже находился при смерти. Они боялись, что он не доживёт до следующего дня, поэтому решили задержаться в церкви, чтобы дождаться его кончины, и уже деньги оставили для отпевания. Я обратился к Ангелу и получил такой совет: «Верни деньги, он спасётся».
Не поверив, я всё же подчинился Ангелу, к тому же, человек этот был достаточно молод. Я обратился к своему внутреннему зрению, спросив, за что же страдалец так наказан. И вдруг мне открылось то, что повергло меня в ужас. Когда-то он был очень корыстолюбив и жесток, был римским императором и многих обрёк на смерть ради своего тщеславия. Среди погибших были сотни преданных Христу учеников, ведь события эти имели место на заре Христианства.
Помолившись за его душу, я коснулся его измождённого тела, наложив на него крест. В тот момент, сестра, я почувствовал словно из кончиков моих пальцев искры посыпались. На другой день ему стало легче, страдалец попросил воды, на третий день его уже мучил голод, и его накормили, на четвёртый он встал на ноги. «Это чудо!» - ликовали родственники, предлагали золото, но я не взял. Вот тут-то я и вспомнил отца Серафима. Он не сказал мне тогда, что передал свой дар целительства.
- Вы многих уже исцелили, отец Амвросий? – спросила я.
Он покачал головой.
- Нет, сестра. Не всех, кто болен или страдает тяжко, имею право я исцелять. Кому и нужно претерпеть великие мучения, чтоб осознать свои грехи. Ежели человек не осознал происшедшее с ним, так ему и сам Бог не поможет. Здесь должна быть сугубо внутренняя работа.
- Значит, я осознала, отец Амвросий?
- У тебя трудный путь, сама об том знаешь. Каждому своё даётся. Не всяк слепой, как ты прозреет. Повторяю, сестра, у каждого свой путь, как бы ни сопротивлялась душа человеческая, всё равно она придёт к тому, к чему должна была придти. Такова, сестра, Воля Божья. Ведь если рассудить по-умному, по-мудрому, и Солнце светит благодаря Воле Господа.
- Глафира хочет постриг принять.
- Она и примет, ибо всегда к этому в душе стремилась, недаром же жизнь прожила в одиночестве. Значит, она давно к этому готовилась, только не понимала ещё того.
- И Вы благословите её, не дав времени на раздумье?
- Я уже благословил, сестра. А время ей не нужно, она всегда к этому готовилась.
- И меня благословите, отец Амвросий? – спросила я.
Он смотрел на меня очень внимательно и долго.
- Ты должна идти в мир и нести людям свой свет.
- В этом твоя миссия, сестра.
- Но какой же свет я понесу людям, ведь ничего уж от него не осталось. Обветшал он давно, утонул в слезах, горе и разочарованиях.
- Ты не переживай. Голос твой многим ещё даст утешение.
- Голос? Что Вы такое говорите, отец Амвросий? У меня нет голоса. Он исчез на том злополучном концерте несколько месяцев назад. Это заставило меня ехать в Ваш отдалённый приход. Нет, душа моя хочет остаться здесь навсегда. Здесь хорошо, спокойно, здесь душа окрыляется.
- Послушай, сестра, служить Богу по-разному можно: можно молитвами и постом, став Невестой Христовой, как хочет Глафира, а можно просто находясь среди суеты и грязи бренного мира, освещая его своим присутствием. Даже тогда у людей начнёт меняться сознание, и они чуть ближе станут к Творцу Небесному. Даже таким образом, сестра, можно служить Ему. О голосе своём не беспокойся. Вернётся он к тебе и будет намного прекраснее, намного совершеннее и чище, чем был. Пусть его не услышит избалованная пресыщенная роскошью публика, способная лишь оценить красоту голоса, но ничего более того. Пусть. Но его услышит один человек и изменится, а это для Бога важнее тысячи невеж, оставшихся в стороне.
Произнеся эти слова, отец Амвросий глубоко вздохнул:
- Ты, конечно же, сестра, можешь остаться и принять постриг, как пожелаешь, но согласись, желания Господа превыше всего, если ты хочешь служить Ему. Будь одновременно и с людьми, и с Богом, вот всё, что нужно тебе. Держись Его руки, ибо Он в облике Ангела всегда пребывает рядом с тобою. Я пойду, а ты подумай над моими словами до следующего утра. Как только придёт рассвет, возьми ведро и принеси воды. Ничего не бойся, вера поможет тебе, ибо без веры всё мертво.
Отец Амвросий вышел, осторожно прикрыв за собою дверь, а я уснула.
Не знаю, сколько времени я проспала, долго или нет, однако в тот вечер мне приснился один примечательный сон. Во сне своём я видела огромное ромашковое поле, а небо было наполнено всевозможными цветами, которые плавно переходили друг в друга: красные, розовато-лиловые, фиолетовые, белые, жёлтые, золотистые, изумрудные, зелёные, синие, голубые, серебристые, алые. Затем цвета исчезли, а вместо них появилось ночное небо со звёздами, звёзды были разноцветными.
Будто я стою посреди этого поля и что-то пою. Сначала я не слышу песню, но затем начинаю прислушиваться. Слова становятся всё отчётливее. Я вижу себя со стороны.
…Прольётся Свет на море звёзд,
и станет мир чуть краше,
и тысячи прольются слёз,
и будет дух отважней.
.
Я вижу поле желтизны
на зелени небесной,
и Свет Волшебной Новизны
позволит мне воскреснуть.
.
Люблю мой сад из диких роз,
мне Ангел подарил их,
не заморозит их мороз,
они всегда незримы.
.
Спасибо за чудесный дар
и за ночное небо,
за огненный Любви пожар,
дар Твой наполнен Светом…
…Наконец-то я вижу Ангела и не верю своим глазам. Они у него голубые, как всегда, но что-то особенное появилось в них: наверное, голубизна эта стала намного насыщеннее. Белое одеяние светится ослепительным свечением, и только сейчас я вижу его длинные крылья.
«У ангелов всегда крылья, - подумала я, - почему же раньше я этого никогда не замечала?»
Ангел улыбается своею привычной безупречной улыбкой, подзывает меня к себе:
- Здравствуй, - говорит он.
- Здравствуй, - отвечаю я, - Почему ты не приходишь ко мне? Я так по тебе скучаю. Ты даже не представляешь, как я по тебе скучаю.
Ангел обнимает меня, я чувствую, как его большие крылья ложатся на мои плечи, но я совсем не ощущаю тяжести.
- Теперь ты видишь, как все остальные люди. Я не зря направил тебя к отцу Амвросию, я знал, он поможет тебе. Поэтому твоё видение стало не таким острым, как раньше.
- Мне бы хотелось, Ангел, чтобы этот дар от меня не уходил.
- Увы, от чего-то приходится отказываться. Отец Амвросий правильно говорил, я всегда незримо присутствую с тобой, но это совсем не значит, что меня нет. Я есть.
- Нужно ли мне оставаться при монастыре?
- Нет, ты должна идти в мир.
- Но как же я расстанусь с моей Глафирой? Я не смогу без неё, без её любви и преданности.
- Поверь мне, любовь и преданность ты ещё встретишь в своей жизни. Они тоже повсюду, как и я.
- Представится ли мне случай покинуть монастырь?
- Представится, об этом не переживай.
Вдруг вижу, как Ангел протягивает мне ведро пустое, а я рядом с колодцем стою.
- Пить хочется. Набери воды, - говорит Ангел, - Напой меня.
Ведро тяжёлое очень, но я с трудом держу его, оно падает с оглушительным плеском на дно колодца, и я с силой тяну его обратно, затем беру в руки и ставлю на траву.
- Неси в дом, - говорит Ангел.
Я несу, хотя ноги подкашиваются, меня шатает во все стороны.
«Сейчас упаду», - шепчу я с болью в голосе.
«Держись, я с тобой», - слышу чей-то знакомый голос позади себя.
Оборачиваюсь.
Вижу отца Амвросия, а рядом с ним упавшую на колени Глафиру. Она вся в слезах, и это удивляет меня, ведь я привыкла к излишней сдержанности и некоторой холодности своей преданной подруги.
Встряхиваю головой. Нет, не сон это, а по-настоящему всё происходит, и я действительно стою на обездвиженных недавно ногах, держу полное студёной воды жестяное ведро.
Только сейчас ноги мои наконец подкашиваются, и я падаю. Ко мне подходит отец Амвросий и помогает подняться.
- Ну вот, сестра, сомнения твои снова дали осечку, - говорит он.
- Сомнения?
- Конечно. Твой ум диктует тебе, что ты не можешь ходить, и ты подчиняешься этому, хотя, на самом деле, можешь.
- Но я только что видела сон. Я же спала.
- Ты была в трансе, а тело твоё двигалось.
- Ко мне приходил Ангел. Это он попросил принести ему воды.
- Он приходил, чтобы помочь тебе поверить в себя.
- Но…но я же была парализована. Я пыталась.
- Без Божьей воли и травинка не шелохнётся, сестра. Теперь-то ты понимаешь?
- Понимаю.
Отец Амвросий улыбается.
- А воду снова придётся принести. Помнишь о своём обещании?
- Помню. Вы хотели устроить праздничный ужин в честь моего исцеления.
- Теперь ты должна поверить в себя, сестра. Утри свои слёзы, Глафира. Радоваться нужно, а не горевать. Радоваться оттого, что вера ваша усилилась от прославления Силы Господа.
Я обняла Глафиру, дрожащими руками вытерла её слёзы.
- Всё будет хорошо.
С её помощью мне удалось добрести до колодца. Уже в ясном сознании я спустила ведро вниз, но отшатнулась.
Там, внизу на меня глядела седая женщина с распущенными растрепавшимися волосами.
- Не отчаивайся, сестра, - произнёс отец Амвросий, когда мы вернулись обратно в кухню, - Ты сама не заметишь, как скоро волосы твои почернеют, а щёки покроются природным румянцем. Просто смирись и ничего не делай. Всё само по себе произойдёт. Не в годах старость считается, в дряхлости души, ибо на земле много ходячих мертвецов, кои лишь телом одним живут. Хочешь ли знать, сестра, в чём истинная сила человека?
- Хочу, отец Амвросий.
- А сама-то не догадываешься?
Он подмигнул мне.
- Сила человеческая в мысли. Умение владеть мыслями делает человека властелином всего. Помнишь ли Святого Александра Невского? Когда литовские иноземцы напали на землю русскую, он сказал: «Кто к нам с мечом придёт, тот от меча и погибнет». Мысль он положил мощную, которая до сих пор действует, и во веки веков никто не сможет Россию завоевать. Так и ты работай мыслью и осветишь вокруг себя пространство. Часто ли слышала слова «расширенное сознание»?
- Часто. Мне бабушка Дарья об этом говорила.
- А понимаешь ли истинную суть сих слов?
- Кажется, я только теперь понимать начинаю.
- И что же это в твоём разумении, сестра?
- Ты вдруг чувствуешь единение со всем, ты - часть этого всего, его составная часть. Ты ощущаешь огромную ответственность за каждое своё действие, за каждый свой поступок. Ты видишь, что всё в этом мире взаимосвязано между собою, и каждое твоё неверное действие может отразиться на твоём будущем, на судьбе, и не только на твоей, но и планеты в целом. Неужели когда-то то же самое испытывал Иисус?
- Не только он, сестра. Сознание Земли с каждой эпохой расширяется, и людей с новым сознанием становится всё больше и больше. Однажды оно – коллективное сознание достигнет «критической точки», и тогда… Тогда человечество вступит в «Золотой век».
- «Золотой век»?
- Земля будет блистать, исчезнут болезни, Истина восторжествует и засияет подобно Солнцу. Верь, это время придёт, ибо всё в плане Божьем едино. Исполняй свою задачу и не думай о том, что ждёт тебя в далёком будущем.

…

Стол был накрыт в парадной зале. Я никогда ещё не заходила в эту часть монастыря. Глафира и Елена – одна из монахинь, суетились возле стола, разливали свежеприготовленную уху по тарелкам. Здесь же красовалась сваренная «в мундире» и очищенная картошка с укропом, помидоры, собранные с монастырских грядок, огурцы, соль, приправы и хлеб.
Когда я жила в Париже, еда была всегда изысканной, но ни разу я не чувствовала вкуса и насыщения от пищи, которое не получала от столь дорогого «угощенья». Отец Амвросий то и дело причмокивал от удовольствия, вытирал вспотевший лоб.
- Ну как, сестра, нравится ли тебе простая монастырская еда?
- Нравится. Очень нравится.
- Налей-ка кваску. Он у нас особый, кислый. Его сестра Матрёна каждый сезон готовит.
- Благодарю, отец Амвросий.
- Бога благодари, не меня, я – лишь винтик в Его механизме. Это Он исцелил тебя, Он же путь указал верный, и знаки дал нужные. Поэтому, сегодня ты заново родилась, ибо на тебя излилась Его благодать.

ГЛАВА 15
«МОЙ ПУТЬ»
«Ибо знаем, что когда
земной наш дом,
эта хижина, разрушится,
мы имеем от Бога жилище
на Небесах,
дом нерукотворный, вечный.
Оттого мы и воздыхаем,
Желая облечься в Небесное
Наше жилище,
Только бы нам и одетым
не оказаться нагими.
Ибо мы, находясь в этой
Хижине,
Воздыхаем под бременем,
Потому что не хотим
Совлечься, но облечься,
Чтобы смертное
 поглощено было жизнью.
На сие самое и воздал нас Бог,
 И дал нам залог Духа.
Итак, мы всегда благодушествуем;
И как знаем, что, водворяясь в теле,
Мы устранены от Господа, -
Ибо мы хотим верою, а не видением.
…А Христос за всех умер,
чтобы живущие уже не для себя жили,
но для умершего за них и воскресшего.
…Нас огорчают,
а мы всегда радуемся;
мы нищи, но многих обогащаем;
мы ничего не имеем, но всегда
обладаем.
…Молим Бога,
чтобы вы не делали никакого зла,
ибо мы не сильны против Истины,
но сильны за Истину.
…Братия, радуйтесь, усовершайтесь,
усовершайтесь и будьте
 единомысленны, мирны,
и Бог любви и мира будет с вами.
Приветствуйте друг друга
Лобзанием святым.
Приветствуют вас святые.
Благодать Господа нашего Иисуса
Христа и любовь Бога Отца
И общение Святого Духа
со всеми вами».
(2-ое посление к коринфянам
Святого апостола Павла; Гл. 5, 13)
…В тот день Глафира была особенно красивой. Мне запомнилось её спокойное торжественное лицо, её белое одеяние, когда она готовилась принять постриг. Солнце яркими бликами скользнуло вдоль стен, остановившись на иконах с изображением святых ликов. Там посреди всех выделялась Троица, та самая Святая Троица, которую когда-то описывала мне сестра Мария из монастыря Святого Андрея Первозванного. Я приблизилась к иконе, долго всматривалась в её очертания. Меня поразило то, насколько образно удалось сестре Марии рассказать о трёх ангелах. Один из них действительно сидел в центре как бы во главе стола, накрытого золотистой скатертью. На нём было белоснежное одеяние и накидка ярко-оранжевого цвета. От головы его исходило изумрудное свечение. В своей правой руке главный ангел держал сияющий крест. Глаза его были полны задумчивости. Я ещё раз всмотрелась в эти глаза. Они были чистыми, голубыми, именно такими, какие я привыкла видеть у своего друга Ангела.
Следующий ангел, сидящий по правую его сторону, был в розовом одеянии с зелёною накидкою. Он тоже держал сияющий крест, но взгляд его в отличие от Главного ангела был устремлён вглубь себя. Наверное, точно также смотрел когда-то Пётр Игнатьич или Семён Гаврилыч, или дед Андрей.
…Дед Андрей….Где он сейчас? Жив ли, или, быть может, влачит дни свои, старость свою среди семьи брата в имении его? Я на миг представила себе испещрённое морщинами лицо деда Андрея. Он вызвал во мне далёкие сладкие воспоминания давно прошедшего детства.
И тут же возникло передо мною лицо бабушки Дарьи. Будто спрашивала она меня: «Ну, как тебе живётся, Танюша, с людьми в миру? Вспоминаешь ли хоть иногда обо мне, оставившей тебя когда-то на волю судьбы?»
«Вспоминаю, - подумала я, - часто вспоминаю».
Третий ангел сидел по левую сторону. Одет он был в красное с синею накидкой. Но красный цвет был совсем иным, не таким, каким дворники красят заборы хозяев. Нет, цвет его одеяния напоминал утреннюю зарю на небе, до того он был нежным. И вообще, здесь не было ни одного резкого цвета. На столе стояло блюдо с яблоками и ещё какими-то фруктами. Позади ангелов возвышалось дерево с зелёною листвою, а далее простирались горы и холмы, составляя в общей сложности природный ландшафт небесного мира, который люди называют «раем». И всё тот же изумрудный свет, распространяющийся от их нимбов.
- Что смотришь, сестра? – услышала я.
Я обернулась, позади меня стоял отец Амвросий. Он был в праздничной белой ризе, украшенной драгоценными камнями, потому что сегодня должно было состояться великое таинство, согласно которому Глафира вступит в ряды невест Христовых. Она с таким нетерпением ждала этого дня, я чувствовала её состояние, хотя Глафира ни разу не сказала мне о своём волнении. Однако в день самого таинства нам обеим было немного грустно.
- Что ты там увидела на иконе? – снова спросил отец Амвросий.
Я показала на блюдо с фруктами.
- Что это на блюде?
- Виноград, сестра.
- Виноград? Я ела его в Париже, но не представляла даже, как он выглядит.
- Да, Господь создал его таким. Тебе предстоит, сестра, познать те вещи, о которых ты часто слышала. Каждая из этих вещей имеет своё применение и предназначение. Но я вижу, что задаёшь ты поверхностные вопросы. На самом деле тебя волнует совсем другое.
- Отец Амвросий, до сих пор мне трудно поверить, что я двигаюсь и, тем более, что я способна видеть, как обычный человек. Ещё когда я жила во Франции и пела в опере, в те времена меня осмотрел один известный профессор медицины. Он сказал, что зрение у меня никогда не восстановится, так как я родилась слепой. «Это – редкие случаи, но они бывают, - вынес свой вердикт профессор, - в таких случаях человек появляется на свет с атрофированной сетчаткой». Как же это возможно?
- Ты видишь ещё не так чётко, но постепенно зрение твоё будет становиться более совершенным. Скорее всего, твой профессор не ошибся, ты действительно пришла в этот грешный мир с недоразвитыми клетками глаз, но он не был знаком с духовной энергией. Когда человек попадает под её воздействие, эти самые клетки словно пробуждаются от долгого сна, как цветок пробуждается после лютых морозов и даёт зелёные всходы, венчик его приобретает живой оттенок и поднимается навстречу Солнцу. Беда людей в том, что все явления, происходящие с ними, пытаются объяснить они рамками материальных законов. А законы эти совсем не такие, как представляет себе человек. Они намного шире и не поддаются его контролю. И вот тогда люди начинают метаться во все стороны, напоминая сумасшедших. С тобою, сестра, произошло чудо, которое Господь совершает не так уж часто. Поблагодари Его и дальше живи, принимая Его дары. Тебе трудно ещё осознать это, ведь до сего времени ты проводила дни свои в суматохе, не ценя саму жизнь и не радуясь ей, но со временем ты обязательно осознаешь. Я пойду приготовлюсь к обряду, а ты постой здесь и понаблюдай за экстазом радости, когда душа человеческая соединяется с душою Вселенской.
Отец Амвросий ушёл в альков, прикрыв за собою двери. В этот момент пение усилилось, ко мне приблизилась старушка-монахиня и вручила зажжённую свечку.
- Держи её, - произнесла она, - Когда человек глядит на пламя свечи, душа его очищается.
Сердце моё трепетно забилось, когда я увидела облачённую в чёрную ризу Глафиру. Она подошла к только что вышедшему из алькова отцу Амвросию с иконою Святого Николая Чудотворца. Амвросий велел ей поцеловать икону.
Затем ему подали кубок с благовонным маслом, он прочертил на лбу Глафиры крест. После этого он велел встать ей на колени и, положив свою руку на её темя, что-то ей говорил. Я не слышала его слов. Ему подали второй кубок, наполненный кагором, символизирующим кровь Христову. Амвросий зачерпнул в него ложку и поднёс её к губам Глафиры. Она выпила.
Он снова велел ей подняться, что-то очень долго говорил ей, Глафира или кивала лёгким наклоном головы, или отвечала вслух. Их разговор заглушался пением псалмов. Я смотрела на всё это, как сторонний наблюдатель, но мне казалось, что какая-то пусть совсем небольшая часть происходящего таинства проникала в меня.
С уст моих в пространство полилась молитва, вторящая словам Глафиры и остальных монахинь:
«Господи,
Боже мой,
Вем, яко несмь достоин,
Ниже доволен,
Да под кров внидешь храма души моея,
Занеже весь пуст и пался есть,
 И не имаше во мне места достойна,
Еже главу подклонити,
Но якоже высоты нас ради смирил еси Себе,
Смирися и ныне смирению моему,
И якоже восприял еси в вертепе и в яслех
Безсловесных возлещи,
Сице воспреими и в яслех безсловесная моея души,
И во осквернённое мое тело внити.
И яко же не неудостоил еси внити,
И свечеряти со грешники в дому Симона прокажённого,
Тако изволи внити и в дом смиренныя моея души,
Прокажённыя и грешныя;
И яко же не отринул еси подобную мне блудницу и грешную,
Пришедшую и прикоснувшуюся Тебе,
Сице умилосердися и о мне, грешнем,
Приходящем и прикасающем Ти ся;
И яко же не возгнушался еси
скверных ея уст и нечистых целующих Тя….»
…Целующих Тя….
Сквозь трепет своего сердца я услышала слова отца Амвросия:
- Поздравляю тебя, Глафира, в монахинях сестра Елена. Отныне ты чиста пред Иисусом, словно младенец. Отныне каждое дело твоё принадлежит не тебе вовсе, а господу Иисусу, Ему и будь верной. Сёстры, поздравим же вместе нашу новоиспечённую сестру, возблагодарим Бога за то, что теперь она с нами, в наших рядах.
Монахини подошли к Глафире, начали целовать её в уста, в щёки и в лоб. У всех были сияющие радостные лица. Когда я подошла к Глафире, мы обнялись с нею, она крепко прижала меня к себе.
- Поздравляю тебя, - сказала я.
Она смахнула застывшую на ресницах слезу.
- Нет, Танюша, не меня поздравляйте, себя.
- Себя? С чем же?
- Это благодаря Вам, Вашему исцелению пришла к вере столь близко, что приняла постриг и не о чём не жалею. Только….
Глафира не договорила, подтолкнула меня к выходу.
- Идёмте. Отец Амвросий снова приглашает нас к трапезе, - спустя какое-то время произнесла Глафира.
- Подожди.
Я обернулась, чтобы бросить повторный взгляд на торжественность окружающей обстановки. Подсвечники сверкали позолотой, яркие краски икон горели в утре. И незримое пение ангельских голосов продолжалось.
«Благодарю Тя, Господи, Боже мой,
яко не отринул мя еси, грешнаго,
но общника мя быти святынь
Твоих сподобил еси.
Благодарю Тя,
Яко мене недостойнаго причаститися.
Пречистых Твоих и Небесных Даров сподобил еси.
Но Владыко Человеколюбче;
Нас ради умерый же и воскресый,
И даровавый нас страшная сия
И животворящая Таинства,
Во благодеяние и освящение душ
И телес наших,
Даждь быти сим и мне
Во исцеление души же и тела,
Во отгнание всякого сопротивнаго,
В просвещение очию сердца моего,
В мир душевных моих сил,
В веру непостыдну,
В любовь нелицемерну,
Во исполнение премудрости,
В соблюдение заповедей Твоих,
В приложение Божественные Твоея благодати,
И Твоего Царствия присвоение:
Да во святыни Твоей теми сохраняем;
Твою благодать поминаю всегда,
 И не ктому себе живу, но Тебе,
Нашему Владыце и благодетелю,
 И тако сего жития измед
О надежде живота вечнаго,
В присносущный достигну покой,
Идеже празднующих глас непрестанный,
 И безконечная сладость,
Зрящих Твоего лица доброту неизречённую.
Ты бо еси истинное желание,
 И неизречённое веселие любящих Тя,
Христе Боже наш,
 И Тя поёт вся тварь во веки. Аминь».
Я вышла из церкви и направилась вслед за Глафирой. Вдруг она вскрикнула. Упала, распластавшись на траве. Лицо её выразило невыносимое страдание. Отец Амвросий и остальные сёстры подошли к ней.
- Что случилось? – спросил отец Амвросий.
- Я, кажется, ногу повредила.
- Как же это могло произойти?
- Не знаю. Просто шла, и неожиданно совсем ноги мои подкосились.
Амвросий внимательно осмотрел больную ногу, едва дотрагиваясь до неё, чтобы не причинить лишнюю боль.
- Ты повредила лодыжку, сестра. Сейчас мы все вместе перенесём тебя в келию, и я приду, чтобы наложить тугую повязку.
Сёстры подхватили Глафиру за подмышки и осторожно пошли в жилую часть монастыря. Её положили на кровать, я помогла сестре Аксинье растереть лодыжку Глафиры, удивительно, но она не рыдала, а наоборот улыбалась.
- Почему же ты улыбаешься? – спросила я
- Я вспомнила, как отец Амвросий говорил о страданьях Христа, мои страданья – ничто в сравнении с его.
- Я схожу за отцом Амвросием, чтобы он побыл с тобою.
Когда я вошла в келью к отцу Амвросию, он накладывал на себя крест. Он обернулся.
- А, ты, Татьяна, проходи. Садись. Знаю я, ты пришла, чтоб привести меня к больной. Разве я не прав?
- Конечно, правы, отец Амвросий, - ответила я.
- А знаешь ли, почему произошло с нею подобное происшествие? Ведь в мире нет и не может быть случайностей, всё обусловлено, всему место имеется.
- Нет, отец Амвросий, не знаю.
- Расставание всегда бывает особенно болезненным для душ, которые долгое время связаны меж собою. Она настолько привязалась к тебе, сестра, что само тело её не хочет отпускать ту, которая была ей так близка.
- Неужели возможно такое?
- Возможно. Идём, сестра, я попытаюсь помочь твоей подруге.
Глафира с большим нетерпением ждала нашего появления. Отец Амвросий сел подле неё, приложив свою ладонь к повязке.
- Вот что бывает с теми, кто слишком к чему-то привязывается, - наконец сказал он, - Пойми же, сестра, все мы в этом мире странники божьи, все путешественники по безграничным просторам Вселенной. Если тебе вдруг кажется, что ты кого-то полюбил, нашёл близкую душу, не соверши роковой ошибки, которую многие люди привыкли совершать. Не считай эту душу своей собственностью, будто она принадлежит тебе и только лишь тебе одному. По сути, в этом мире тебе ничто не принадлежит и не может принадлежать, потому как все мы – дети Божьи, давайте ж и относиться друг к другу соответственно, то есть, по-божески. Если ты сейчас поняла мои слова, сестра, то тебе станет легче, а боль исчезнет навсегда. Пойми же, сестра, вот ты нашла себя, призвание своё здесь, в монастыре средь тишины, покоя и смиренного служения сестёр твоих. Но у подруги твоей иная задача, она должна идти в мир и нести свет людям своим чудным голосом. В тайне же ты страстно желаешь, чтоб она здесь осталась, с тобою. К чему лукавить?
- Ой, отец Амвросий, я чувствую в больной ноге тепло, - сказала Глафира. Лицо её просияло в улыбке.
- Очень хорошо. Значит, постепенно наступает твоё осознание. Пойми же, можно быть монахом при монастыре и нести службу, как обычно. Однако сейчас наступает Новое Время, монахи, а их станет всё больше и больше будут жить средь людей и таким образом служить Богу. Твоя подруга Татьяна принадлежит к числу этих монахов. Знаешь ли, намного труднее служить Богу, живя в миру. Но это совсем не значит, что вы больше никогда не увидитесь друг с другом. Она будет приезжать к тебе, много раз вы встретитесь незримо, как обычно встречаются Сотрудники Света. Не переживай, что настанет момент расставанья, он не вечен. Истинная Вечность – это все мы. Понимаешь ли меня, сестра?
- Понимаю, отец Амвросий.
- И вот ещё что: если вдруг, проведя трудный день, ты чувствуешь, как мысли давят на тебя со всех сторон, отбрось их. Подойди к чистому роднику и умойся его освежающими водами. Тогда сил в тебе прибавится, ты ощутишь себя, словно заново рождённой, и весь груз твоих проблем разом сбросится с плеч твоих. Этому обучил меня ещё старец Серафим. Уходя от него, я был переполнен страхом того, что принесёт мне день грядущий. Помню, Серафим подошёл ко мне, нежно коснувшись плеча моего, чтоб не потревожить моих дум и сказал: «Сыне, подойди к колодцу, ороси лицо своё студёною водою, и тогда твои проблемы покинут тебя, как будто их никогда не было. В остальном же положись на Волю Божью. Господь тебе подскажет, как поступить надобно». Я так и сделал. И знаете, сёстры мои, проблемы в самом деле оставили меня, и больше уж никогда не возвращались. Подумай, сестра, над словами моими, сейчас мне идти надобно провести обряд освящения трапезы.
Когда отец Амвросий ушёл, Глафира попросила меня принести ей ведро свежей колодезной воды. Когда я в точности исполнила её поручение, она поблагодарила меня, зачерпнула ладони свои в холодную воду и омыла лицо.
- Я действительно не хотела отпускать Вас, Танюша, потому как Вы стали для меня очень близким человеком. А с близкими всегда трудно расставаться, - наконец сказала Глафира.
- Я тоже боялась оставить тебя здесь. Мне долго пришлось бороться, чтобы справиться со всеми своими страхами, - призналась я, - Теперь я понимаю, это – всего лишь испытанья, вехи на моём пути, ведь в жизни каждого человека всегда есть трудности, с которыми ему следует справиться самому лично, потому что Жизнь – это огромная Школа Бытия, а трудности – уроки Жизни.
Спустя два часа после праздничной трапезы я принесла Глафире поднос с едой. Здесь же на блюде были выложены просвиры. Одну из них Глафира сразу же съела. Трапеза состояла из рыбы, кваса и испечённого сестрой Аксиньей пирога. Я помогла Глафире справиться с ужином, как маленького ребёнка уложила её в кровать, и когда увидела, как она мирно уснула, покинула келью своей подруги, чтобы возвратиться. Впервые за всё время пребывания в монастыре я ощутила лёгкость во всём теле, будто оно состояло из воздуха, на душе моей было спокойно, прежде всего, это спокойствие касалось Глафиры. Теперь я была уверена, она продолжит свой путь, не оглядываясь назад.
…Ангел стоял у окна. Он часто любил стоять возле окна, ведь и у ангелов могут быть тоже собственные предпочтения и интересы. В тот день он был в белом, и это придавало ещё больше света в его и без того светящуюся ауру. Сегодня мой друг Ангел был средоточием всего собранного на Земле Света, ибо от него струилось тысячи лучей, как от звезды, освещающей путь и днём, и ночью.
- Почему ты так долго не приходил? – спросила я, как всегда обрадовавшись.
- Ты не находишь ничего удивительного в том, что ты снова видишь меня?
- Почему я вижу тебя? – спросила я.
- По мере роста твоей души прежние способности возвратились к тебе.
- О, Ангел, скажи, когда-то ты показал мне моё будущее. Тогда я была ещё не замужем за князем. Ты сказал: «Особенно не доверяй…», так и не договорив, ты исчез. Теперь я знаю имя того, кому я не должна была доверять. Это – князь, Иван Алексеевич Давыдовский.
- Да, это – он, - ответил Ангел.
- Почему же ты не назвал имени его тогда? Ты показал мне моё будущее, в котором я увидела себя страдающей несчастной женщиной, но ты не раскрыл измену князя, мою болезнь. Возможно, знай я всё это, я не совершила б роковую ошибку да, именно роковую, не вышла бы замуж за князя, не оставила бы в одиночестве по-настоящему любящего меня человека, не бросилась бы на яркое пламя, словно неопытный мотылёк.
- Скажи, жалеешь ли ты о том, что произошло? Ведь ты же рассматриваешь всё, как вехи на пути твоём, как учёбу. Я не показал тебе всего, потому что тогда у тебя бы просто опустились руки, ты потеряла бы интерес к жизни. И потом, я продолжал надеяться, что, пересмотрев свои взгляды, ты изменишь судьбу.
- Но этого не случилось.
- Даже ангелы продолжают надеяться до конца и верить, что уж говорить о людях. Они похожи на слепцов, им показывают дорогу, но они всё равно продолжают мыслить старыми категориями, спотыкаться о камни, брошенные на этой дороге. Им легче умереть, чем изменить собственные взгляды и себя. И они умирают, но проблемы остаются. Смирись с тем, что ты пережила, ты должна была пройти через боль и унижение и возвыситься над собой. Ты стала мудрее и дальновиднее. Ты прозрела.
- О, Ангел, прости меня. Это – совсем не претензия. Я размышляю, я думаю, ведь именно так постигаются истины.
- Помнишь ли ты об Источнике Счастья, который находится внутри тебя?
- Помню.
- Не позволяй ему потухнуть. Сейчас я вижу, как он разросся в тебе, как Солнце. Ты видела Солнце?
- Видела. Я долго смотрела на него, словно заворожённая. Оно светило над полем высоко-высоко в небе, а мимо летели целые стаи журавлей, они издавали какие-то курлыкающие звуки, а я продолжала наблюдать за ними. Впервые, как только я увидела этот мир во всём его многообразии, я была поражена его красотою и величием. Кстати,  Ангел, Петр Игнатьич подарил мне тетрадь со своими стихами. Впервые я услышала их от Глафиры.
- Ты не догадывалась раньше, что он пишет стихи? – спросил Ангел.
- Нет, конечно же, нет. Я думала о нём иначе. Он представлялся мне человеком отнюдь не сентиментальным, переживающим события жизни поверхностно. Но потом я поняла, что ошиблась. Он очень чуток, он знает больше, чем я.
- Чужое сердце – потёмки. Иногда человек кажется одним, а внутри он совсем другой. Так чаще всего и бывает.
Я взглянула на Ангела, боясь, что он снова исчезнет, но он был рядом. Мне показалось вдруг, что в волосах его стало чуть больше золота, и одежда приобрела розовый оттенок. Глаза, огромные глаза его, отражающие вселенную и не одну, заискрились голубизною. Они напоминали ясное летнее небо, не хватало лишь пшеничного поля. Сколько Радости и Света сосредоточилось в них! Неземной Радости и неземного Света!
- Ангел, расскажи ещё что-нибудь о своих мирах, - сказала я, - Где они находятся, и как выглядят? И действительно ли они существуют?
- Жаль, что ты до сих пор всё ещё сомневаешься. Эти миры есть, но их нельзя созерцать нормальным зрением. Я могу показать тебе. Смотри.
Ангел взмахнул рукой. В этот момент пространство в келье стало разрежённым. Затем оно наполнилось светом. Каждая частичка этого пространства заискрилась, засверкала. Вдруг искры начали оформляться в шары-планеты. Их было много, очень много. После чего Ангел коснулся одного из шаров, и я увидела его вблизи. Красивые существа в дорогих богатых одеждах улыбались друг другу и мне. Они общались не словами, а мыслями. Их мысли были наполнены любовью, безусловной любовью, не зависящей ни от каких причин и следствий. Их окружал дивный сад с растущими деревьями, которые давали ароматные плоды. Даже не пробуя эти плоды на вкус, я уже ощутила их необыкновенную сладость. Я вспомнила, как бабушка Дарья рассказывала мне когда-то о райских садах, и теперь, увидев эти сады, всё встало для меня на свои места. Райские сады были живыми, ибо там, в тех мирах ничего не могло быть мёртвым. Ангел сорвал с одного из деревьев персик и протянул его мне.
- Съешь, - сказал он.
Я взяла персик, он был настоящим, потому что кожей своих пальцев я ощутила вполне реальную поверхность. Она была бархатистой на ощупь. Я откусила и поняла, как, должно быть, счастливы обитатели запредельных миров, если каждый день у них есть возможность наслаждаться подобной едой. Существа попрощались со мною, словно надеялись встретить меня в своих роскошных садах. Затем светящееся пространство свернулось в маленькую точку и исчезло в темноте.
- Ангел, я хочу к ним в твой мир, - сказала я, всё ещё пребывая под впечатлением.
- Ты будешь там, - произнёс Ангел, - но пока не пришло твоё время. Тебе нужно кое-что осуществить, иначе придётся возвращаться вновь. Таков закон Бытия.
Тетрадь Петра Игнатьича я всегда держала под рукой. Я раскрыла её на первой попавшейся странице. Вгляделась в расплывающиеся строки, затем они стали более чёткими.
- Можно я прочту тебе его стихи? – спросила я.
- Прочти. Хотя я знаю всё, что здесь написано, но я хотел бы послушать тебя, - сказал Ангел.
Я поднесла зажжённую свечу ближе и начала читать:
… «Что откроют тебе лучи Солнца,
которые посетили землю в течение дня?
Что ты узнаешь от них?
Попытайся увидеть солнечный свет,
Попытайся понять,
Что говорят тебе эти невидимые глазом лучи.
Быть может, они открывают заново тебя самого?
Или пытаются раскрыть тебе сердце твоё
Которое ты, увы, не слышишь и не можешь слышать,
Ибо душа твоя запуталась в суете, и сущего не видит.
Попытайся открытыми глазами смотреть на Солнце
И познавать законы бытия.
Попытайся видеть Солнце и ощутить
Его Великую Вселенскую Пульсацию,
Ибо сказано:
Что Солнце – есть Сердце твоё.
Разве не чувствуешь ты этого?
Попытайся питаться Солнцем,
Ведь пища – это грубая энергия,
В которой нуждается лишь твоё чрево,
Но не тонкие структуры души.
Скажи,
Разве пришёл ты на Землю,
Чтобы ублажать это тело,
Или чтобы развить дух свой
 И понять божественное,
Постичь Непостигаемое,
Объять Необъятное?
И если каждое утро, каждый день
Будешь ты сосредотачиваться на Солнце,
То тело твоё не будет нуждаться в обилии пищи.
Но дух твой будет развиваться
И совершенствоваться.
Через Солнце ты можешь очистить тело своё.
Знай это и помни.
Если у тебя не будет хлеба насущного,
То не хлебом сыта душа и тело, а духом.
Дух может питать тело,
Но если дух не развит,
Он не сможет питать тело твоё.
Сосредотачивайся на Солнце,
На каждом его светлом лучике,
На каждой его частице.
И постигнешь то, чего ещё не смог постичь.
Тёплые руки подарят мне дар богов,
Самый лучший дар,
Что можно получить, - это небо».
Я закрыла тетрадь, сидела, долго думая над последними строками. Затем взглянула на Ангела, на его светящийся лик и обсыпанные золотом кудри волос.
- Скажи мне, Ангел, когда-то ты говорил, что сила моя будет сосредоточена в руках. Что это значит?
- Прикоснувшись к любому предмету, ты будешь чувствовать его суть, но гораздо глубже, чем обычный человек. Ты можешь попробовать прямо сейчас. Вот перед тобою свеча. Дотронься до неё.
Я сделала, как попросил меня Ангел.
- Что ты ощущаешь?
- Тепло. Но не только его. Свеча, словно живая. Она будто хочет мне что-то сообщить.
- Попытайся понять, что именно.
- Ей хорошо сейчас, но скоро она потухнет и навсегда прекратит своё существование. Точно также обрывается однажды человеческая жизнь.
- Теперь о каждой вещи ты будешь знать гораздо больше, чем остальные, - произнёс Ангел, - Но мне бы хотелось, чтобы с этой минуты ты отбросила свои мысли и запела. Пой.
- Но, Ангел, у меня нет голоса, я лишилась его в Париже.
- Он у тебя есть, просто ты ещё ничего не знаешь об этом. Пой же. Помнишь, как я учил тебя? Сделай глубокий вдох и представь, что Солнце и всё Мироздание улыбаются тебе улыбкою Бога, вспомни Ветер Багуа и пой.
Я сделала глубокий вдох, увидела перед собою звёзды и Ветер Багуа, которые вращались в непрерывном космическом Ритме и …..запела. Голос полился наружу мощной волною прямо из моей души, и он был намного прекрасней, намного сильней прежнего.

ГЛАВА 16
«ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЛЮДЯМ»
«Я есмь истинная
Виноградная Лоза,
А Отец Мой – Виноградарь;
Всякую у Меня ветвь,
Не приносящую плода,
Он отсекает,
И всякую, приносящую плод,
Очищает,
Чтобы больше принесла плода.
Вы уже очищены через слово,
Которое Я проповедал вам.
Пребудьте во Мне и Я в вас.
Как ветвь не может
Приносить сама собою,
Если не будет на лозе,
 Так и вы, если не
Будете во Мне.
Я есмь Лоза, а вы – ветви;
Кто пребывает во Мне, и Я в нём,
Тот приносит много плода,
Ибо без Меня не можете
Делать ничего.
Кто не пребудет во Мне,
Извергнется вон,
Как ветвь и засохнет;
А такие ветви собирают
И бросают в огонь,
И они сгорают.
Если пребудете во Мне,
И слова Мои в вас пребудут,
То, чего не пожелаете,
Просите, и будет вам.
Тем прославится Отец Мой,
Если вы принесёте много плода
И будете Моими учениками.
Как возлюбил Меня Отец,
И Я возлюбил вас;
Пребудьте в Любви Моей.
Если заповеди Мои соблюдаете,
Пребудете в Любви Моей,
Как и Я соблюдал заповеди
 Отца Моего и пребываю
В Его Любви.
Сие сказал Я вам,
Да Радость Моя в вас пребудет,
И Радость ваша будет
Совершенна.
Сия есть заповедь Моя
Да любите друг друга,
Как Я возлюбил вас.
 Нет больше той Любви,
Как если тот положит
Душу свою за друзей своих.
Вы – друзья Мои, если
 Исполняете то,
Что Я заповедую вам».
(Новый Завет от Апостола
Иоанна, Глава 15).
…Пётр Игнатьич приехал во вторник, когда вечерняя служба была уже окончена. Глафира подошла ко мне и сказала:
- Только не тревожьтесь, Танюша, я пришла сообщить Вам…
- Что случилось?
- Идёмте со мною, Лиза и Пётр Игнатьич ожидают Вас в домике для гостей.
- Как же возможно такое? Как они узнали о том, где я нахожусь?
Глафира опустила голову.
- Что же ты молчишь?
- Это я им написала.
- Ты?
- Я видела Ваши страданья, Вы думали о Петре Игнатьиче, только не всегда говорили мне об этом.
- О, Боже, Глафира, я совсем не готова к подобной встрече. Если они вдруг увидят седину в моих волосах….Что же тогда станется? Правда, я постоянно прячу их под платком.
- Снимите платок и подойдите к зеркалу, - произнесла Глафира.
- Отчего ж? Разве волосы мои изменятся от этого?
- Они уже изменились.
Я подошла к зеркалу, стоявшему на окне в моей келье, сняла платок и…
Они были густыми, тёмными, как всегда. В голубых глазах моих поселилась надежда, но это был мимолётный огонёк. Я увидела перед собою абсолютно молодую женщину с посвежевшим цветом лица и живыми глазами.
- Нет, это – не я, - сказала я, глядя на своё отражение, - я не могу быть такой.
- Отец Амвросий говорил, что всё изменится, и волосы Ваши станут прежними. Разве это не так?
- Так.
- Вот ещё одно чудо свершилось. Идите же скорее, он ждёт Вас. Я вижу, как Вы рвётесь к нему, не скрыть Вам этого, да и зачем же скрывать? Для чего?
Я взяла её за руку.
- Ответь только, здоров ли он?
- Здоров! Ещё как здоров! За последние месяцы он окреп, и он знает, что Вы тому причиной.
- Откуда же это известно ему?
Глафира пожала плечами.
- Скорее всего, Пётр Игнатьич догадывается, он что-то чувствует. Он…он любит Вас. Очень любит.
- Очень….
- Идите же скорее, не терзайте своё сердце, голубушка, оно уже и так обескровлено томительным ожиданием. Поймите, однажды мечты сбываются.
Я коснулась своих волос, они были действительно мягкими, густыми, затем попросила Глафиру уложить их в причёску. Меня встретила Лиза, которую Ангел показал мне в одном из моих видений: белокурая тонкая девушка с нежным лицом и большими, как у сказочной феи, голубыми глазами. Она крепко обняла меня, обвив шею мою своими тонкими совсем ещё детскими руками. После этого неожиданно Лиза упала на колени:
- Прости меня! Пожалуйста, умоляю, прости меня.
- Что ты, милая, встань. Тебе не нужно молить у меня прощения. Ты ни в чём не виновата.
- Как же так? Я приняла тебя тогда очень холодно, совсем не войдя в твоё положение. После твоего визита мой отец стал поправляться. Теперь он чувствует себя великолепно. Я думала тогда, что ты наоборот усугубляешь его болезнь. Когда я поняла, что это не так, было уже поздно. Ты уехала.
Она посмотрела в мои глаза.
- Ты способна видеть?
- Да.
- Не могу поверить. Скажи, каков цвет моего платья?
- Голубой с кружевами и воланами. Тебе очень идёт и цвет, и фасон.
Лиза повернулась вокруг оси, на её миловидных щёчках заиграл розовый румянец.
- У меня есть ещё шляпка с розами, но я подумала, что она будет затенять моё лицо, а я бы хотела, чтобы оно было открыто Солнцу. Как ты думаешь, Татьяна, я права?
- Конечно, права. Тебе следует немного загореть.
- Значит, мы снова с тобою подруги, и ты простила меня?
- Мы никогда не переставали быть ими, и я ещё раз говорю: тебе не за чем извиняться передо мною и просить прощения. Ты совершенно ни в чём не виновата.
Лиза увлекла меня за собой.
- Идём. Отец ждёт тебя. Он очень переживает об этой встрече, потому что хочет сказать тебе нечто очень важное.
Увидев меня, Пётр Игнатьич припал к моим ногам. Я долго смотрела на него: я поняла, внешность Петра Игнатьича вполне соответствовала его доброй душе и слишком великодушному сердцу. Он был высок, приземист со светлыми кудрями волос, его лицо до мелочей было чисто русским, и даже глаза его выдавали в нём простоту – русскую простоту и природную незлобливость. Это был тот человек, которого я по-настоящему любила…
- Таня, ты ли это?
- Я, я. Это я стою сейчас перед Вами, дорогой мой. И отлично вижу Вас. Можно ли только предположить, что совсем не так давно Вы были измождены тяжёлою болезнью? И под Вашими глазами были синие круги?
- Не беспокойся обо мне. Теперь мне хорошо, когда ты рядом. Но действительно ли ты видишь?
- Действительно.
- Мы искали тебя, даже приезжали в Париж к князю.
- Пётр Игнатьич, встаньте же с колен, садитесь и поведайте мне о том, как жили Вы всё это время.
Я осталась с ним вдвоём, потому что Лиза решила не мешать нашему дальнейшему разговору. Он продолжал держать мои руки в своих тёплых ладонях.
- Я чудом исцелился, Таня. Ты внезапно уехала из Петербурга, а я долго-долго спал. На следующий день я встал уже посвежевшим. И вот что примечательно: во сне ко мне приходил Светлый Ангел. Он обнял меня и сказал, что своим исцелением я обязан тебе.
- А что доктора? – спросила я.
- Им оставалось удивляться. Доктор приходил, осмотрел меня, сделал множество анализов. Знаешь, он был впервые за время своей практики поражён результатами. Они были нормальными, как у абсолютно здорового человека. Сон свой я до сих пор храню в памяти.
- Ангел… И он тоже приходил к Вам….
- Приходил. Это был тот самый Ангел, что посещал тебя?
Я кинула.
- Ну а как ты стала видеть? – спросил Пётр Игнатьич.
- Это – длинная история, когда-нибудь я расскажу её Вам. Важно то, что я поняла многое за время своей болезни, многое осознала.
- И что же ты поняла?
- Нужно продолжать жить, невзирая ни на что, нужно найти себя в этом бесконечном потоке жизни. Нужно верить.
- Знаешь ли, что ты мудра? Ты очень мудра, но никогда раньше не замечала этого. Это удивительно само по себе то, что ты сейчас сидишь со мною рядом, наблюдаешь за мной, представляешь себе, как я выгляжу.
Я с интересом посмотрела на своего покровителя. Как я могла жить долгое время, когда рядом не было его? Боже мой, я даже перестала чувствовать одиночество. Возможно ли такое? Оказывается, вполне возможно.
- Вы виделись с князем в Париже? – спросила я.
- Он встретил меня в гостиной, но мне показалось, что он был чем-то очень сильно обеспокоен.
- Какой он?
- Князь молод, красив, галантен. Ты всё ещё любишь его?
- Люблю ли я князя? Нет, не люблю.
- Неужели так болезненно разочарование брошенной женщины?
- Князь – мой горький опыт, он оставил заметный след в моей жизни, но к чему этот разговор? Я уже не думаю о нём. Вероятно, Иван Алексеич счастлив без меня.
- Значит, ты разочарована, и больше никому, никогда не отдашь руку своё и сердце? – произнёс Пётр Игнатьич.
Его слова заставили меня встрепенуться.
- Что же Вы хотите сказать? Вы хотите….
- Выйдешь ли ты за старика, любящего тебя до безумия, который сам не осознаёт, насколько он предан тебе?
- Старика? Где здесь старик? Если Вы имеете в виду себя, то это отнюдь не так. Достойна ли я быть Вашей женой? Достойна ли разделить Ваши дни, быть с Вами, и в горе, и в радости?
- Не сомневайся. Ты именно та, что так нужна мне. Прошу тебя, ответь.
Если б я стояла перед зеркалом, я заметила бы, что лицо моё залилось краской. Я стояла перед ним, и он делал мне предложение. Возможно ли мечтать об этом?
- Выйду. Я выйду за Вас. Отныне я всегда буду рядом с Вами, я буду петь Вам, а Вы станете слушать мой голос. Спасибо Вам за Ваши стихи, я прочла их, сама прочла. Они действительно чудесны. Раньше я не читала ничего подобного. Вы любите Солнце?
- Я люблю подолгу смотреть на него. Иногда мне кажется, что оно разговаривает со мною. Но, наверное, это мне только кажется.
- Нет, не кажется. Вы и в самом деле слышите Солнце, разговариваете с ним, как со мной сейчас. Я поняла это из Ваших необыкновенных стихов. Помните?
«Что откроют тебе лучи Солнца,
Которые посетили Землю в течение дня?
Что узнаешь ты от них?
Попытайся увидеть солнечный свет,
Попытайся понять,
Что говорят тебе эти
Невидимые глазом лучи.
Быть может,
Они открывают заново тебя самого?
Или пытаются раскрыть тебе сердце твоё?…
Мы снова обнялись.
- Конечно же, я буду слушать твои песни, твой божественный голос, но, прошу тебя, не заточи себя в клетке только лишь ради меня. Ты должна петь для других, ибо обладаешь настоящим талантом – чистым непревзойдённым даром небес. Это – редкая удача, Татьяна, ведь небеса доверяют избранным.
- Если б Вы только знали, что случилось со мною за это время, - сказала я.
- Знаю. Я всё знаю.
- Вам Глафира написала?
- Да.
- И что же она Вам сообщила?
- Ты мучилась, ты была больна. Твои волосы…
- Не вспоминайте, ведь всё уже давно позади. Самое главное – я стала другой. Отец Амвросий помог мне многое осознать, осмыслить.
- Отец Амвросий? Этот тот самый седовласый священник с добрыми глазами? Через них словно сама душа улыбается.
- Он очень мудрый.
Пётр Игнатьич кивнул.
- Да, Таня, редко таких встретишь. К тому особый дар иметь надобно. Как же ты нашла его?
Я рассказала ему о своём видении, о том, как мы с Глафирой добирались на перекладных в дожди, непогоду и слякоть. Я поведала о своём чудесном исцелении. До самого вечера мы сидели вдвоём, обнявшись, ни единого слова не было произнесено больше нами, но мы отлично понимали друг друга.  Моя душа откликалась на зов его души. Впервые ощутила я близость с человеком, впервые поняла, насколько это важно – духовное единение между двумя людьми. До сей поры оба мы были одиноки, оба шли по разным жизненным путям. И вот теперь эти пути слились меж собою. Вновь нас соединил Ангел.
«Любовь бывает разная, - подумала я, - сначала я приняла страсть за истинную любовь и была жестоко наказана. Страсть напоминает чадящую лучину, распространяющую вокруг себя боль и смрад. Любовь же подобна спокойно горящему пламени. Она дарит, а не забирает, исцеляет, а не ранит Любовь истинная – это светоч в кромешной ночи. До тех пор, пока человек не испытает её, он будет бесконечно ошибаться, принимая страсть за любовь. Есть ли в глазах князя тот неиссякаемый Источник Света, который несомненно можно увидеть в глазах Петра Игнатьича, Лизы, Глафиры, отца Амвросия? Есть ли этот Источник? А в моих глазах? Присутствует ли он в них?»
Когда уже начало смеркаться, Лиза тихонечко постучала в дверь комнаты, вошла внутрь и, увидев, как мы сидим, молча обнявшись друг с другом, осторожно шёпотом спросила:
- Что же вы надумали?
- Лиза, она согласна. Она сразу же согласилась.
- Вот видишь, па, твоё желание осуществилось. Ты думал, что Татьяна откажется, не захочет выйти к нам. Твой Ангел услышал тебя. Пойду передам эту радостную весть Глафире.
Спустя некоторое время Лиза принесла яблочный пирог, только что испечённый в монастырской кухне умелой Аксиньей.
- Угощайтесь, Пётр Игнатьич, специально к Вашему приезду испекли.
Мы были тронуты подобной заботой и вниманием. Только сейчас Пётр Игнатьич по настоящему рассмотрел Глафиру.
- Скажи, почему ж ты в чёрном? Неужто траур по ком?
- Постриг я приняла, Пётр Игнатьич. Разве Татьяна ничего не говорила Вам?
- Да я и сам теперь вижу. Значит, не поедешь с нами обратно?
- Не поеду. Так вы сами сможете ко мне в гости наведываться. Разве не так?
- Так, так, Глафира. А то, может, возвратишься?
- Не могу. Обет я дала строгий перед Христом, как же я нарушу его?
….Отец Амвросий обвенчал нас в церкви через два дня. Могла ли я предположить, что снова войду в церковный зал в скромном наряде невесты: розовом платье с кружевами? Причёску мне делала сама Лиза, ей помогала Глафира, которая искусно уложила мои волосы и долго орудовала всевозможными заколками и головными булавками. Несколько монахинь держали наготове румяна, пудру, тушь для ресниц.
Наконец под пение псалмов Пётр Игнатьич и я вошли в церковь. Снова я увидела доброе лицо отца Амвросия с удивительно живыми светлыми голубыми глазами.
- Дети мои, отныне вы вступаете в священный союз, который заключается сейчас между вами. Храните верность друг другу, а самое главное – через всю жизнь пронесите любовь, что зародилась в ваших сердцах, незапятнанной. Представьте, что вы видите друг в друге Лик Творца Небесного. Не смотрите на тело, смотрите на душу. Поверьте, в вашей жизни будет много испытаний, ибо никуда от этого не деться. Вы должны пройти через все испытания. Я знаю, вы долго шли к этой любви, противились ей, отныне оставшийся жизненный путь вам суждено пройти вместе, рука об руку. Я не стану просить у вас клятв, они ни к чему, ведь истинная клятва находится внутри сердца человеческого. Хочу лишь подарить вам Камень Счастья, который давно хранится здесь, в нашей обители. Идёмте за мной.
Он повёл нас в альков, где среди икон лежал большой жемчуг размерами с ладонь. Камень переливался перламутровыми бликами с вкраплениями желтизны, голубизны, розовыми и изумрудными оттенками. Казалось, жемчуг разговаривал с нами посредством игры цветов. Отец Амвросий вручил камень нам.
- Камень Счастья однажды принёс в обитель один святой странник. Оставляя его, он сказал: «Подарите этот Камень Счастья двум любящим сердцам, и они никогда не расстанутся. Их любовь будет вечна». Поэтому, Камень Счастья ваш. Храните его, берегите, как берегли до сих пор свои чувства. Я знаю, у вас получится.
Я взглянула на икону Николая-Чудотворца. На мгновение мне вдруг показалось, что мой Ангел улыбнулся. Я увидела его вместо лика Угодника. Я мысленно поблагодарила Ангела за сей дар.
«О, Ангел, чем заслужила я твоё особое покровительство?» - хотелось мне спросить, но не успела я подумать об этом, как в моей голове возникла новая мысль, словно ответ самого Ангела.
 «Любовь, истинная Любовь никогда не иссякает. Она способна обогатить, окрылить, защитить. Будь счастлива, ведь теперь ты обладаешь сокровищем. И не камень это вовсе, а любовь твоя, которую ты носишь внутри».
Взмахнув крыльями, Ангел исчез,  никто не видел его кроме меня.
Отец Амвросий продолжал:
- Помните, если Камень почернеет, значит, в любви вашей появилась неискренность, фальшь. Блюдите себя, дети мои, в чистоте. Наслаждайтесь, радуйтесь, ведь Творец создал мир этот, наслаждаясь. Не всегда жизнь похожа на праздник, но в ваших силах осветить её. Заботьтесь друг о друге, любите друг друга.
На центральной звоннице красивыми перекатами зазвонили колокола. Сознание моё растворилось в этом звоне. Я почувствовала, как Пётр  Игнатьич сжал мою руку.
..Я не могла долго прощаться с Глафирой. Мне казалось тогда, что, расставаясь с ней, я теряю часть себя, лишаюсь чего-то очень важного.
- Мне будет тебя не хватать, - сказала я.
Мы обнялись с нею, как прежде. В её глазах застыли слёзы, но она старалась их не показывать, потому что всегда привыкла выглядеть собранной, сдержанной.
- Не плачь, я обещаю, что обязательно приеду к тебе. Я буду каждый раз навещать тебя, я буду петь тебе, а утром мы встанем на заре и пойдём к реке, чтобы вспомнить о лучших днях нашей жизни.
- Я и не плачу, Танюша. Я держусь. Расставаться ведь всегда тяжело. Мне тоже будет очень тебя не хватать. Но я ни о чём не жалею.
Отец Амвросий дал последнее напутственное слово. Он остановил на мне вой взгляд:
- Береги себя, сестра, - произнёс он, - я уверен, ты нашла своё счастье, свой путь. Следуй по нему, не отклоняясь ни на шаг. Люби себя и верь в лучшее, в прекрасное.
Экипаж был уже готов. Лиза помахала мне рукой, чтобы я поспешила. Глафира сжала мою ладонь, мне показалось, что она что-то хотела мне сказать.
- Ты действительно видела Ангела? – спросила Глафира.
- Видела.
- Какой он?
- Большой и светлый. У него золотистые кудри и белые одежды. Он очень красивый, у него нежный приятный голос, и он может предсказывать будущее.
- Мне бы хотелось тоже увидеть его хоть одним глазком, хоть на мгновение.
- Ты ещё увидишь, ты обязательно увидишь.
Я села в экипаж, кучер дёрнул поводья, и мы тронулись. Никогда не забуду одиноко стоящую фигуру в чёрном и грустные глаза Глафиры. Целые вселенные отражались в этих глазах, в них был совсем иной мир, и я долго не могла познать его. Он был голубым с перламутровым оттенком, как мой жемчуг.
«Я не говорю «прощай», я говорю «до свиданья», - подумала я, - Мы обязательно встретимся, и я расскажу тебе о своём Ангеле».
…Мягкая жёлтая груша издавала благоухающий аромат. Она выглядела аппетитной из-за вкрапления красно-оранжевых оттенков. Как давно я не ела груш! Я откусила, посмотрела вокруг. Теперь я видела намного лучше, чем раньше.
- Каково твоё желание?
- Мне хочется, чтобы люди всегда были счастливы, чтобы в мире не было слёз и горя. Я хочу, чтобы страданья, терзающие землю, прекратились.
- И что же ты готова сделать для этого?
- Я согласна пожертвовать своею жизнью.
- Не слишком ли велика твоя жертва?
- Нет.
- И ты согласна испытать ужас боли, страх и падение? Ты согласна познать кошмар боли?
- Согласна.
Ангел улыбнулся мне из пространства своих миров, я ответила ему тем же.
- Сестра, ты скоро встретишь Покой и Радость, в этой гармонии ты будешь жить долгие годы.
Моё видение вскоре исчезло, я улыбнулась навстречу Восходщему Солнцу…Оно было большим, сияющим, как душа Ангела.
Да, кажется, Ангел говорил мне что-то ещё, что-то вроде:
- Жертва твоя благородна, но она не нужна, ибо настало Новое Время, где каждый в отдельности несёт ответственность за себя и только за себя. Углубись внутрь, ты почувствуешь единение со всем человечеством. Будь с миром и одновременно одна, а это уже целое искусство. Теперь не нужно крайностей, держись Золотой Середины. Именно тогда найдёшь ты внутри Источник Внутреннего Счастья.
- Источник Внутреннего Счастья…Где же он?
- В тебе, в твоём сердце. Сердце хрупко, не разбей его ещё раз.
…Могла ли я подумать, вообразить, что увижу когда-нибудь шпиль Петропавловской крепости… и услышу звон колоколов…Петербургских колоколов…?
Три ангела охраняют Петербург: золотой, серебряный и бронзовый.
Позолоченный длиннокрылый ангел встретил меня радостно и непринуждённо. Его грустный взгляд скользнул по моей душе, словно взгляд живого существа. А он и был живым, это только кажется, что статуи мертвы. На самом деле они живут, они всё видят, они предостерегают людей от поступков, могущих повлечь за собою тяжёлые последствия. Но люди не видят их, не слышат их предостережения. Они глухи, они жестоки…
«Здравствуй, Ангел», - мысленно произнесла я, поприветствовав своего давнего друга.
Сколько раз приходила я к нему, будучи слепой, вернее, меня приводила Лиза. Она рассказывала мне об ангелах, которые стоят на страже моего города. Нет, я не родилась в Петербурге, я вообще ничего не знаю о своём рождении, но это не важно. Каждый человек рождается, чтобы усвоить неоконченный в прошлом урок.
Позолоченный ангел обветшал, сейчас, придя к нему, я действительно увидела его грустные глаза. Это был маленький кусочек святости, вырванный откуда-то и помещённый в заброшенный серый мир скупых, вечно озабоченных о мелочах людей. Это был не его мир, но Ангел пришёл в него, чтобы своим присутствием осветить всё вокруг.
- Здравствуй, Ангел, - сказала я вслух.
Позолоченный ангел не ответил, но если бы он мог говорить, я знаю, о чём бы он поведал мне. Он поведал бы мне о себе, о том мире, откуда он прилетел на своих длинный ангельских крыльях. Он рассказал бы мне об Источнике Внутреннего Счастья, о том, что этот Источник подобен Солнцу, которое обогревает нас, когда нам плохо и больно.
- Здравствуй, ангел, я возвращаюсь сюда обновлённая. Я долго скиталась в поисках Истины. Я нашла её, нашла Истину. Истина и есть Источник Внутреннего Счастья.
Три раза прозвонил колокол, словно позолоченный ангел соглашался с моими мыслями….
…Это был князь. Да, несомненно, это был князь. Это был Иван. Он был молод, красив, галантен, таким, каким я представляла его. Белокурые волосы, серые, почти голубые глаза, стройны плечи, модный фрак.
За окном шёл дождь, поэтому князь быстро смахнул капли с пальто, передал перчатки и зонт подошедшей прислуге, затем остановился и долго стоял в прихожей, не решаясь войти.
- Почему Вы стоите? – спросила я.
Он встряхнул головой, затем взглянул на меня и ….остолбенел.
- Татьяна? Кто ты? Тебя ли я вижу? Или ты так похожа на…
- На Вашу бывшую жену?
- На бывшую жену….Бывшую….
Князь переминулся с ноги на ногу. Я всё ещё была занята разглядыванием Ивана. Пожалуй, не следует удивляться тому, что он пользуется популярностью среди женщин. Не следует удивляться тому, что женщины всё ещё ублажают его, стараясь предугадать малейшее желание этого человека. Я с ужасом вспомнила, что когда-то и я принадлежала к их числу. Я боялась, что когда-то он не остановит на мне свой взгляд. Боялась ли этого я теперь?
- Зачем Вы приехали? Вы, кажется, известный композитор, Вам аплодирует весь Париж, Европа.
Мне показалось, лицо князя стало серым, взгляд потухших глаз не выражал ничего кроме страха и огромной усталости. Неужели такой взгляд у него был всегда? Это был взгляд мёртвого человека.
- Возвращайся, я не могу без тебя.
- Князь, это невозможно.
- Что тебя удерживает в этом мрачном городе с крысами и унылой Невой?
- Как забавно получается: когда певица была беспомощной и нуждалась в Вашем внимании, Вы бросили её на произвол судьбы. Теперь она абсолютно счастлива в этом, как Вы говорите «мрачном городе с крысами и унылой Невой», и она вдруг стала Вам нужна. Она была слепой, теперь стала зрячей, она была больной и увядшей, теперь – расцвела. Вы никогда не любили меня. Поезжайте к графине Вольской, она ждёт Вас у своего горящего очага.
- Графиня Вольская – вздорная женщина, и очаг её для меня уже давно потух. Мы расстались.
- А Ваша матушка? Вы не навещали её со времени нашего венчания.
- Она умерла три месяца назад.
- Я соболезную Вам, князь, но ничем не могу помочь. Я замужем.
- Замужем?
- Пётр Игнатьич Бережнов – мой муж.
- А где он?
- На промыслах. Вам известно, он – деловой человек.
- Ты его любишь?
- Люблю.
- А меня? Любила ли ты меня?
- Мне тогда казалось, что любила, но это была обычная страсть. К сожалению, люди часто ошибаются, принимая одно за другое. Уходите. Вы – свободны и вольны поступать, как посчитаете нужным.
Он уронил лицо в ладони. Он был так похож на маленького разочарованного мальчика, что мне вдруг захотелось обнять его, утешить, как заботливая мать утешает своего воспитанника.
- Хотите, князь, я Вам спою?
Он кивнул. Я запела, и в доме стало теплее, несмотря на бушевавший за окном дождь. Я пела о небе, о Солнце, о земле и о других мирах….
Я пела, а он слушал. Ангел тоже слушал и улыбался….
…
…- Я вынужден покинуть тебя, - произнёс Ангел.
- Почему? Неужели ты оставишь меня сейчас? – спросила я.
- Ни в коем случае. Просто я слетаю на другой конец Вселенной. Мне нужно хоть раз наведаться в свой дом, а затем я вернусь. Не отчаивайся, теперь твоя жизнь более-менее наладилась, твоё желание исполнилось, так что на время я могу оставить тебя.
- Моё желание?
- Разве ты забыла? Ты хотела, чтобы твои глаза, наконец, увидели этот мир, и они видят. Ты встретила свою любовь, и это было твоё второе желание. Ты открыла Источник Внутреннего Счастья, о котором я говорил тебе.
- А может, ты улетишь в другой раз?
Ангел покачал головой.
- Не получится. Меня ждут там мои братья и сёстры.
Ангел коснулся моей руки.
- Прощай, - произнёс он.
Затем взвился над Петербургом. Я видела, как белое пятно облетело город и устремилось ввысь за пределы земной атмосферы. Это было маленькое белое пятно, которое светилось, но его по-прежнему никто не видел. Никто кроме меня.
Солнечный свет коснулся моих пальцев, с незапамятных времён мои руки чувствовали буквально всё, к чему я прикасалась. Вместе с голосом эту способность подарил мне Ангел.
Серебряная струна голоса устремилась вслед за моим небесным другом. Она рождалась в сердце, наполненная Любовью, Радостью и Покоем.
Любовь, Радость и Покой….Да, это именно то, что так не достаёт людям.
Ангелы есть, они с нами, они вокруг нас, но люди не замечают их. Люди вечно суетятся, гонятся за «призраками», которые называют «счастьем». Они ничего не знают об Источнике Внутреннего Счастья, а он в нас. Он похож на Солнце, и ангелы рождаются из этого Солнца, чтобы научить нас Вечности….
«А где-то там высоко
Что-то вспорхнуло легко,
Это луч Солнца взвился над Землёю.
Кто-то уйдёт далеко,
Здесь не оставив ничего,
Долго прощаясь с чистой синевою.
А где-то там в облаках
Словно в заоблачных снах
Быстро мелькают сказочные лики.
Кто-то исчез в суете,
Ангел порхнул в темноте,
             И появились радужные блики».




Глазов, июнь, 2004 г.