Воспоминания редакция моя

Уважаемые читатели! М.б., кому-нибудь это и интересно.
Но мы так жили... Этот текст под названием "Неизвестная широта" официально издан ограниченным тиражом и приурочен авторами к 225-летию МИИГАиК.

Вспоминает В.С Смирнов

1. Студенческие вечера

Мы очень любили студенческие вечера наших факультетов. В наше время спортсмены, активисты и просто общительные ребята были в почете и любимы на всех факультетах. Они ходили на вечера без приглашений и были завсегдатаями и душой компаний и имели постоянных партнерш по танцам. А танцевали под радиолу, на которой проигрывались принесенные пластинки, записанные  на рентгеновских пленках, с танцевальными мелодиями и песнями П. Лещенко, Л. Утесова, которых в те времена не жаловало Министерство культуры.
Кто умел, танцевал «стилем», что означало достижение высшего класса, даже для освоивших танго и фокстрот, а твист и шейк появились в шестидесятые годы и нашей студенческой компании были неизвестны. Перед танцами обычно проводились самодеятельные концерты, на которых читали стихи, пели и играли на музыкальных инструментах.
Запомнился один вечер с выступлением молодежного оркестра из «Станкина» (Московского станко-инструментального института), под руководством Боба Неческого, сына знаменитой в свое время певицы Пантофель Неческой.
Послушать и посмотреть «звезд» в старинный особняк ломились студенты со всей Москвы. Попасть в актовый зал на втором этаже можно было по пожарной лестнице. Мы, как хозяева, отбиваясь  от незваных гостей, кидали осаждающих пришель-цев вниз, понимая, конечно, что внизу – мягкие сугробы. Тот вечер, наверное, поэтому и запомнился своим задором и удалью, выплеском молодой энергии, – обиженных не было, справедливость торжествовала.
Другое воспоминание тоже ознаменовано схват-кой со студентами из Механического института, которых пригласил Картографический факультет, а там, да будет доведено до читателя, учились одни девушки.  Ваш покорный слуга, в памяти которого это запечатлелось, узнал о возникшей из-за девушек драке в стенах родного института, в трамвае из разговора молодых парней: «В МИИГАиКе оптики механиков бьют!» Оптиками называли студентов Оптико-механического факультета. Конечно, патриотические чувства заставили меня, спортсмена и патриота института, изменить маршрут и последовать на помощь.
На вечерах Геодезического и Картографического факультетов пелись песни, привезенные с полевых практик и из туристских походов. В этих песнях был текст из профессиональной тематики, понятный студентам и геодезистам, людям бродяжьей жизни, он отзывался в их душах. Вот, например:

Великолепен труд живой и кропотливый…
Но в рыжем октябре как рвешься ты домой,
В разбитых сапогах, обветренный, счастливый
Из тишины лесов в гремящий город свой!

И, слушая друзей шутливые приветы,
Нарочно медленно ты развернешь чехол,
Почти торжественно подвинув ближе к свету
Исколотый планшет, хранящий запах смол!

Прекрасен этот миг! И прав старик Витковский,
Что топография поэзии сродни,
Что в песню просятся графит и ватман жесткий,
И все дымком костра окуренные дни!

И кто однажды пил из родников таежных,
Ладонью зачерпнув хрустальный холодок,
Тот в голосах весны бессонных и тревожных
Знакомый для себя почувствует упрек!

И словно позабыв о злобном ревматизме,
За пыльным рюкзаком полезешь под кровать…
Так начинаешь ты горячку летней жизни,
Чтоб снова осенью о доме тосковать!

                (Лев Стекольников,. 1950 г.)

Время тогда было наполнено патриотизмом и верой в светлое будущее для всей страны, которое только и могло стать собственным светлым будущим. И поэтому пелось и такое:

Мы проходим землю вдоль и поперек,
Сколько ждет еще топографа дорог,
Сколько планов предстоит отснять,
                Жить в лесу, в палатке легкой ночевать?

     Припев: 
Вся страна наша – сад,
И картина вокруг, словно в сказке,
К коммунизму идет наш великий народ,
Не страшны никакие невязки!

Мы работаем на стройках и в полях,
Иногда поесть забудем впопыхах,
За расчетами всю ночку проведем,
Ну а утром улыбнемся и вздохнем!

     Припев: 
Все нужнее наш труд,
Отдаленные ждут нас участки.
Пусть бывает порой
Тяжело нам с тобой
Устранять полевые невязки.

Получил письмо от милой от своей,
Бьется сердце молодое веселей,
И становится прекрасен сразу мир,
Словно милую увидел в нивелир!

         Припев:   
И от милой вдали
Счастлив ты от ее теплой ласки,
Потому что, друг мой,
Она всюду с тобой,
Не должно никакой быть невязки!

Эта песня называлась «Лирическая-геодезическая», пели ее в 1952 году. Слово «невязка» на профессиональном языке означает погрешность, неизбежная во всяком измерении и регламентирующаяся определенными допустимыми значениями. Как бы старательно ни работал инженер на полевых измерениях, она, родимая невязка, сопутствовала, присутствовала, но определялась после окончания полевых измерений в так называемых исстари камеральных условиях при обработке измерений.
Затаив дыхание, вычислитель завершал последние движения на металлическом арифмометре, который можно в настоящее время увидеть разве что в музее, и лицезрел ее, невязку. И ее значение или удовлетворяло, или пугало предстоящими повторными измерениями.
Время дышало прошедшей войной, от которой осталось много песен, много романтики, так как боль утрат не может вечно преследовать людей, тем более, молодых. Была популярна в те годы песня военных журналистов: «С лейкой и блокнотом…»
И вот миигаиковцы на ее мотив пели свои слова:

Песенка топографов (1952 г)

Обойди полсвета, не найдешь нигде ты
Места, где б топограф не ходил.
Он бродил по взгорьям, на степном просторе
И на пики горные всходил!

И в жару и в стужу мы, друзья, не тужим,
Не к лицу топографу тужить.
Будь, товарищ, весел, знай побольше песен
И умей работать и дружить.

Скоро, очень скоро мы покинем город,
Годы ведь стремительно идут.
И ты в жизни новой вспомни добрым словом
Наш родной и милый институт!

Мы увидим горы, реки и озера,
По тайге походим мы с тобой.
Ждут работы нашей Коммунизма трассы,
И Сиваш, и Волга, и Узбой!

Под широким небом, где я только не был,
Но скажу я вам, друзья, слова,
Что земли нет краше, чем Отчизна наша,
Города нет краше, чем Москва!

Мы в жару и в стужу никогда не тужим,
Не к лицу топографу тужить.
Будь, товарищ, весел, знай побольше песен,
И умей с работою дружить!

Вот такие были песни, и нам они нравились, и коммунизм был тогда близкой реальностью, он был неизбежен, как сказал наш первый «шестидесятник» Н.С. Хрущев, – он, коммунизм, на линии горизонта, к которой чем больше приближаешься, тем она все больше удаляется.
Но вернемся в далекие и дорогие сердцу пятидесятые. К нам на студенческие вечера ходили из других институтов, и мы ходили в другие вузы.
Популярностью пользовался МГИМО, Московский государственный институт международных отношений, потому что он мог позволить себе настоящий джазовый оркестр. Их концерты всегда дополнялись выступлениями известных певцов, актеров и танцоров. Но попасть на эти вечера можно было только при наличии друзей, могущих обеспечить проход. Но на всех, конечно, друзей не наберешься, несмотря на то, что все люди братья, поэтому мы ухитрялись проникать на вечера МГИМО через угольную яму в котельной, из которой уже можно было беспрепятственно пройти в зал и, оттерев угольную пыль с видавших виды штанов, послушать Лемешева и увидеть молодую Майю Плисецкую.
Еще помню вечер в Плехановском институте, куда мы лезли по стенке, выступы позволяли это сделать. А на третьем этаже наши друзья нам открывали окна. Тяга к вечерам у студентов была большая, не у всех, но у значительной их части.

2. Студенческие общежития

У МИИГАиКа общежитие было в Лефортово, учебный год у старших курсов начинался в октябре-ноябре, после практик и работы на каникулах в экспедициях. Некоторые студенты привозили хорошие по тем временам деньги. И пока эти деньги были, студенты гуляли.
На одну такую гулянку я попал и пришлось заночевать там.
Утром я наблюдал «чайный забег»: кухни были в конце длинного коридора, одна кухня – на один этаж. Чтобы все были в равных условиях, чайники ставили двое из четверых участников забега с чайниками по коридору. Эту картину надо было видеть!
Крутой поворот в торце страховался матрацами, укрепленными на подоконнике.
Мы болели, как на стадионе! Проигравшие участвовали в утешительных забегах. И так поспешно чайники кипели, а студенты и их гости пили чай!
А соревнования вузов в громкости их радиол, установленных на окнах и демонстрирующих музыкальные хиты тех лет!

3. Случаи на учебных практиках

Жили в деревне Луч,
около железной дороги «Москва-Серпухов»

Выход на работу в 7 утра. Мы должны быть готовы на все сто процентов: поесть, попить чай, собрать инструменты.
После первого курса практику у нас вел Николай Иванович Модринский. В те годы он являлся доцентом кафедры геодезии, а также был  действительным членом Польской Академии наук. Он запомнился нам, как человек высочайшей культуры и эрудиции, читал лекции по геодезии на нашем курсе и проработал в МИИГАиКе до семидесятых годов.
И вот заходит он к нам: «Готовы? Как дела?»
У нас в бригаде работал бывший фронтовик Мохов Ю.В., он очень хорошо играл на гитаре, и его гитара лежала на одной из кроватей. Модринский берет гитару, садится и начинает играть, исполняет очень профессионально романс «Отцвели уж давно хризантемы в саду».
У нас отвисли челюсти, мы обалдели…
Он закончил играть и петь и как ни в чем ни бывало: «Ну, пошли на работу!»
После этого случая мы Модринского очень зауважали. Это было для нас совершенно немыслимо: Модринский исполнил для нас романс!
По дороге из Луча в Крюково на хлебном поле был участок, идущий под уклон, который мы снимали мензулой. Снимали во время обильного роста хлебов и не заметили горизонтальный участок. Горизонтали провели не совсем правильно.
Принимал съемку сам Александр Степанович Чеботарев. Так вот, после того, как хлеба скосили, и, конечно, мы «попались». Красной тушью наметили правильные пикеты и исправили положение горизонталей.
Потом выяснилось, что Чеботарев на этом склоне много лет «ловит» студентов, не обративших внимание на эту площадку.
Несколько слов об этом выдающемся человеке просто необходимо сказать. Он заведовал кафедрой геодезии. Это был удивительный преподаватель из тех дореволюционных слоев интеллигенции, сохранивших культуру почтительного обращения к студентам на «Вы». Для нас он оставил двухтомный курс «Геодезии». Эта книга поражала своими габаритами, уважением к излагаемой науке и большим объемом иллюстраций и практического материала.
Кстати, он и жил во дворе МИИГАиКа, в небольшом старинном флигеле. Студенты более поздних лет видели прогуливающегося с маленькой собачкой старика с бородкой, и шептали, указывая пальцем:
– Вон, Чеботарев!
Говорят, что во времена смены руководства кафедры он произнес исторические слова: «Чем темнее ночь, тем ярче звезды…»
 
4. Юрка Бурцев

При поездке в Москву за продуктами на паровозе, электричек тогда не было, каждый раз исполнялся один и тот же трюк.
Юрка Бурцев ходил по вагонам, а кроме студентов было много и других пассажиров, и, закатив глаза так, что только белки сверкали, изображал слепого. А это были послевоенные годы. Он начинал петь очень жалостливо:

«Ты ж моя, ты ж моя, перепелочка,
Ты ж моя, ты ж моя, сизокрылая!..»

И что-то еще…
Перед собой он держал шапку-ушанку. Ему подавали студенты и другие пассажиры…
Гвоздем прохода Бурцева была песня о незаконном сыне Льва Николаевича Толстого:

«В своей ясноокой Поляне жил Лев Николаич Толстой,
Ни рыбу, ни мясо не кушал, ходил он по саду босой.
Жена его Софья Толстая, обратно любила поесть,
Ходила по саду босая, сохраняя фамильную честь!..

… Вот так разлагалось дворянство,
Вот так разлагалась семья,
В результате такого разложенья
Остался я сирота…»

И финал:
«Подайте, подайте, граждАне,
Я сын незаконный его,
Подайте, подайте, подайте
Из вашей копейки трудовой!»

Все это шло на «ура!» Деньги собирались хорошо, студенты не жалели мелочь, местное население не отставало.
Возле Курского вокзала шли в пивную пить пиво, а потом делали «хил» в центр и в своей полевой форме (телогрейка, сапоги, ну, и что могли найти рабочее) делали проход по «Броду» (улица Горького). Как мы выглядели среди пижонских москвичей, можно себе представить!

5. На сигнале* «Красный Орел»
(* Сигнал – триангуляционный пункт)

На практике после 2-го курса мы работали на сигнале «Красный Орел». Прошел слух, что ребята в сильную оптику (увеличение до 70-и крат) рассматривают девчонок младших курсов, которые в этих местах выполняют мензульную съемку.
А в женских бригадах, как правило, при солнечной погоде раздевались максимально, чтобы позагорать!
На практике один преподаватель был на несколько бригад, и вот пришло время проконтролировать работу именно этих загорающих девушек.
«Идет!» – раздалось в женской бригаде при виде направляющегося из-за ближайшего куста преподавателя.
Преподаватель подошел к тому месту, где они расположились, и видит, что стоит штатив с мензулой, инструментальные ящики, а вокруг – никого…
Дело в том, что в этих самых ящиках студентки прятали одежду, когда отправлялись загорать.
Преподаватель подождал немного, и утомленный жарой, тоже решил присесть до прихода девушек. Он сел на эти самые ящики. Сидит и ждет, когда появятся девчонки, а они ждут его ухода, стесняясь появиться в таком виде, и из леска за ним наблюдают, тоже ждут, пока он уйдет…
Так никто никого и не дождался.
Вызвали, конечно, не девушек, которых не дождался преподаватель, а нас, любопытных созерцателей пейзажа в 70-кратный объектив универсала, и не к кому-нибудь, а к заведующей практикой, Валерии Георгиевне Селиханович – на ответ.
Несколько слов о Валерии Георгиевне. Она заведовала практикой и являлась заместителем декана. Знала всех студентов, помнила их по именам и фамилиям и была редким специалистом, прошедшим школу «основных работ», повидавшая и испытавшая на себе все трудности и тяготы освоения «белых пятен». Она умела воспитывать студентов, не унижая их. И когда после четвертого курса я, наконец, стал получать повышенную стипендию, в связи с отличными оценками, Валерия Георгиевна произнесла: «Ну, Смирнов, я от тебя такого не ожидала».
На двадцатипятилетии встречи нашей группы она присутствовала и произнесла трогательную речь – признание в любви.
И вот нас вызывают к Валерии Георгиевне. Мы ото всего отказываемся!
На астрономической практике, на полигоне, часто вечером устраивали танцы (одна, две пары). Ловили танцевальную музыку по рации во время приема сигналов точного времени. Это сигналы из астрофизической обсерватории имени Павла Карловича Штернберга, передающиеся на радио, фиксирующиеся шестым сигналом московского времени. Геодезистам это было необходимо для определения поправок момента прохождения светила или звезды через меридиан.
Недаром среди студентов ходил постулат, что не те часы точные, которые показывают точное время, а те, поправки к которым определены с большой степенью точности.
Бывало и такое: при наблюдении «пар Цингера» один наблюдатель следил за прохождением нужной звезды, а все остальные слушали чтение «12-ти стульев» или  «Золотого теленка» Ильфа и Петрова.
И вдруг раздается вопль: «Звезда!» – и все бросаются к приборам наблюдать… Кто замешкался, пропустил – снова вопль: «Прошла! Не мог раньше крикнуть!» Это надо видеть и слышать. И так всю наблюдательную ночь!

6. Посещение «фефиловки»,
«Коктейль-холла» и др.

Около нашего института была забегаловка – крытая щель между домами. Ее, по имени, посещавшего ее, профессора Фефилова Б.В. называли «фефиловкой». Посещал он ее по привычке к месту, на котором когда-то вместо забегаловки стоял приличный для старой Москвы трактир. Уважаемый Б.В. Фефилов принадлежал к слою старой московской интеллигенции и не любил менять своих привычек, поэтому и захаживал туда перекусить, чего зоркий студенческий взгляд не мог не заметить…
 Посетители забегаловки располагались вдоль стен, отчего подойти и сделать заказ было невозможно. Заказ передавали, как деньги кондуктору в переполненном транспорте, говоря стандартный пароль: «Сэтэпэ, кэрэпэ и бусик», что означало: сто пятьдесят, кружка пива и бутерброд с икрой. Заказ выполнялся, сдача передавалась точно, до копейки, хотя от двери до прилавка было около десяти метров.
Напротив входа в институт был общественный туалет, который мы называли в шутку «деканат». Там можно было всегда «принять» и затем сдать посуду тетеньке, которая следила за порядком.
«Коктейль-холл» на улице Горького (ныне Тверская) – это целая легенда!
 Мы старались посещать его в дни выплаты стипендий военных академий. «Вояки» шли одни, а мы – с девушками. После того, как «Коктейль-холл» заполнялся посетителями, обычно происходило братание, так как за это время уже было много выпито. Все смешивалось, а стипендии у «военных академиков» были значительно больше, чем у нас, и они угощали. А тогда на двадцать пять рублей можно было хорошо посидеть (пунш плюс полукрепкое, плюс закусь).
Самый дорогой коктейль «Карнавал» стоил семнадцать рублей (пять слоев разноцветных ликеров). Самый любимый – крепкий «Маяк» – пять шестьдесят (коньяк плюс яичный желток). Повышенная стипендия в МИИГАиКе была приблизительно 480 рублей.
В «Авроре» (теперешний «Будапешт») до трех часов ночи играл оркестр ударника Лаци Олаха, он играл у Эдди Рознера. Это было что-то!
Надо было идти с пятьюдесятью рублями и с грелками, привязаннами под рубашками, а в грелках – водка, которая пахла резиной и была теплой. Шланги, зажимы – дело техники, а для маскировки мы заказывали закуску и бутылку вина на четверых. А что делать?! На легальщину мы не тянули даже с повышенной стипендией!
Кафе-мороженое «Космос» было самым дешевым, оно находилось тоже на улице Горького.
Брали обычно по триста пятьдесят граммов мороженого (семь шариков разных сортов) и плюс сладкая газированная вода. Потом шли повторы заказа, доходили до килограмма. Стоимость точно не помню, но это было вполне по карману. Ну а очереди были, приходилось терпеть! Вкус и качество мороженого были выше всяких похвал!
У «Первопечатника Федорова» (сквер справа, если идти от «Метрополя» к Лубянке) в кафе один раз перед экзаменами выпили сто граммов коньяка и съели мороженое. Сдали на 4 и 5! И стали перед экзаменами ходить туда. Талисман! Многим помо-гало. «Взятие» доходило до трехсот граммов и трех порций мороженого.
Еще можно вспомнить любимую студентами МИИГАиКа, МИСИ, МИХМа, «землеустройства», «торфяного», «экономико-статистического» институтов сосисочную в Армянском переулке, такую же на углу Разгуляя (сейчас ее сломали), напротив старого МИСИ. Это были вотчины студенчества!

7. Производственная практика

На практику мы ехали летом 1953 года пять суток в поезде до Иркутска. Там мы и узнали, что арестован Лаврентий Павлович Берия. Так началась новая эпоха.
А ехали мы на большую стройку возводить Иркутскую ГЭС и должны были «отбивать» зону затопления на Байкале. Нас было четверо: двое поехали на Север – река Нижняя Ангара, а двое на Селенгу. Я попал на Север.
Это было очень здорово. Изыскательской экзотики мы хватили достаточно: рубка просек в тайге, охота (мы везли с собой одностволки двенадцатого калибра и море боевых запасов), еда - свежеприсоленный омуль (два-три часа свежая рыба находится в мокрой соленой тряпке) и красота окружающих горных гольцов, особенно осенью, как будто цветной ковер набросили на них! Жили у местного охотника-эвенка на отшибе (жена у него была русская).
Хозяин наш, это был настоящий «Дерсу Узала»! Один раз он взял нас на охоту. Три дня мы шли по тайге за нашим проводником. Особенной добычи не принесли, но впечатление получили!
Во время прокладки теодолитных ходов по зоне затопления мы находили пикетные столбы довоенной трассы БАМа, заложенные заключёнными ГУЛАГА. Ну а впоследствии БАМ как раз и прошел там. Да и тот знаменитый БАМовский тоннель (Северо-Мульский) прошел где-то в тех же местах. Наши заработки в то время очень долго были выше той зарплаты, которую я получал на работе после окончания института.
Некоторое время мы жили у рыбаков (бригада состояла из немцев Поволжья, высланных на Север).
Добирались до района работ г. Нижне-Ангарска на теплоходе «Комсомолец» трое суток. За то время, что мы провели в зоне затопления, начальство посетило нас один раз, чтобы выплатить зарплату (полевые) и дать много бесценных указаний технологического характера: как заполнять журналы, рисовать схемы и т.п.
Рабочих у нас не было, мы были и ИТР, и рабочие… Тяжело досталось, но, несмотря на это, воспоминания о практике остались самые светлые…
Строки «… и кто однажды пил из родников таежных, ладонью зачерпнув хрустальный холодок…» мы прочувствовали на себе буквально.
Охотились на уток, это было наше питание. Сахар, чай, хлеб покупали в магазине в деревне. На прощание с хозяевами я отдал все свое охотничье снаряжение в обмен на ондатровые шапки. Такая шапка спасла меня, когда я работал на Севере, на Енисее, в Дудинке, на изысканиях перехода газопровода «Мессояха – Норильск» через Енисей. И носил я ее аж до 1968-го года.

8. Воспоминания о двух военных сборах

Они были у нас после второго и четвертого курсов по двадцать дней.
Первые сборы были под Владимиром, а вторые в знаменитых Гороховецких лагерях под Нижним Новгородом (тогда г. Горьким).
На первых сборах была строевая подготовка, преодоление штурмовой полосы и один раз ночное хождение по азимуту. Нас одели в форму, бывшую в употреблении, и в связи с этим было много курьезов. Для нас не находили сапог большого размера и поэтому некоторые долго ходили в «гражданских» кедах.
Как мы пели при хождении строем – это целая поэма!
Знаменитую песню «Взвейтесь соколы орлами, полно горе горевать. То ли дело под шатрами в поле лагерем стоять!..» мы начинали словесным вступлением - перекличкой рядового (вымышленного) Циперовича и командовавшего солдатами фельдфебеля:
– Рядовой Циперович, а чтой-то у вас там на грудях?! – кричит фельдфебель.
– А на каких таких грудях? – ответ Циперовича.
– Да на левых!
– Университетский значок.
– Снимите значок! Здесь фрунт, здесь головой думать надо! Раз-два, раз-два!!! Запевай!
И далее начиналась песня…
Военное руководство после проверки подлинности запевки, посовещавшись, разрешило все это говорить…
Были стрельбы, а полоса препятствий с оружием для многих была смертельным испытанием.
Много выпало на долю Феликса Льва (он стал впоследствии детским писателем) и Руслана Силаева, который имел большой вес и был не очень спортивным.
Около забора, через который надо было перелезать с оружием, чего Силаев сделать никак не мог, старшина ставил двух студентов, и когда Силаев с разбега врезался в забор, они подхватывали его и перебрасывали на другую сторону вместе с карабином. Так как за забором был песок, падать было не жестко. Одна беда – карабин падал на Силаева сверху!
В гороховецких лагерях мы уже больше занимались по нашей специальности (военные топографы): ходили по азимуту, дешифрировали аэрофотосъемки и т.п.
Дешифрировали самые трудолюбивые, им отдавали свои снимки другие студенты. Но за эту услугу надо было платить, отдавать трудолюбивым свои компоты, кисели и другие вкусные вещи…
Ленивые соглашались на это и шли купаться на Клязьму.
Каждый вечер, собираясь в курилке, кричали хором: «Очередному дню (цифра) – конец!»
Причем, слово «конец» выкрикивалось более смачно.
Нами была сочинена песня об этом периоде «Прощанье с лагерями»:

            Вот наш лагерь скрылся за горою
            И пропал из виду старшина.
            Мы уходим раннею порою
            В край, где много пива и вина!

Припев: 
             Там речка черная, песок сухой,
             Там жизнь военная течет струей.
             И роту пятую, и Клязьмы гладь
             Мы будем часто вспоминать!

Эту песню выпускников 1954 года мы часто поем на наших встречах и взахлеб вспоминаем перипетии нашей военной юности.

9. О девушках…

В воспоминаниях о нашей студенческой юности надо отметить очень важный факт: в 1949-54 г.г. самые красивые девушки учились на Картфаке. И поэтому многие наши парни вились вокруг них, выбирая себе жен. Именно там нашел свою судьбу и я. Моя жена, Наташа Малышева, выпускница картфака 1954 г.
Во время распределения в Круглом зале «Золотых комнат», – где был деканат и сидел директор, ректора тогда еще не было, – на столе лежала карта СССР (она сохранена до сих пор), на ней мы отмечали города, куда направляли наших ребят.
Меня распределили в «Арктикпроект» и мы с женой серьезно готовились ехать на Север, собирали чеснок, сушили сухари и т.п.
Но вдруг узнали, что «Арктикпроект» приказал долго жить! Он относился к Министерству морского и речного флота, и мы пошли в «Отдел кадров по молодым специалистам» решать свою судьбу.
Чиновник внимательно и пристально посмотрел на нас и говорит, что им нужны геодезисты в Певек, а я тогда даже не знал, где это.
Другой кадровик заявил, что у него есть заявка из проектного института в Измайлово, который относится к этому же министерству.
Нас спросили, знаем ли мы, где Измайлово (метро тогда было только до станции «Измайловский парк»), мы ответили утвердительно:
– Знаем!
– Ну, вот и давайте, поезжайте туда, – и с этими словами нам переписали распределительные путевки…
В этом институте, который сейчас называется «Гипроречтранс» мы с супругой проработали более 47-и лет. И я провел все эти годы на полевых изысканиях, объездив наш СССР (правда, только до Байкала, очень жаль, что не удалось дальше) вдоль и поперек…

Продолжение следует.