Офелия

    Твой Новый Год, - с большой или с маленькой буквы – это не имеет значения. Ты начинаешь новую жизнь, строишь нового себя, кроишь своё обновлённое мышление, свой обновлённый разум. Ты находишь новых людей, ты… летишь. Летишь, летишь, летишь и … падаешь, с глухим стуком ударяясь о дно пустоты. Боль, - тупая, острая, - какая разница – она просто растекается по телу, вливается в мысли и парализует – тебя, твои чувства, эмоции, твой мир. Бесцельно слоняясь по дну пустоты, ты равнодушно пинаешь куски тишины. Они же в свою очередь гулко звенят, бьются и рассыпаются в пыль, беспечную пыль, оседающую на твои и без того отягощённые плечи. Твой дом? Вот же он – обитый досками, покосившийся от времени, дождей и ветра. Тропинка к порогу уже заросла, а скамеечка, что под самым окном, превратилась в труху. Ты спрашиваешь, что стало с девушкой, что жила по соседству? Да, ты был в неё влюблён. Красивая брюнетка с огненным взглядом. Ты наблюдал, как она убирает двор, работает в саду, как, вытянувшись на широких перилах огромного крыльца, она нежится в лучах закатного солнца. Ты не смел к ней подойти, ведь по сравнению с ней ты всего лишь был жалким хлюпиком. А помнишь, ты вышел во двор душным летним вечером, и вы встретились взглядами? Этот горячий взгляд, словно пуля застрял в самом сердце. Ты ведь и сейчас хранишь эту пулю, наделяя её божественным смыслом для своей жизни. А ведь на самом деле, твоё сердце много лет истекало липкими тёмно-красными каплями, но ты всё продолжал любить, упорно, настойчиво и безнадежно. Ты видишь, в городе появилось новое кладбище, - чистенькое, опрятненькое. Так вот первая могила, та, что в самом углу с западной стороны – это могила твоей любимой. Офелия, не так ли? Через неделю, после того, как ты уехал, она умерла от тоски. Ты начитался книг, философией и социологией заталкивая пулю в сердце всё глубже и глубже. Словно помешанный, что-то повторял об учениях великих святых, а она… она перестала гулять в саду, разлюбила закатные вечера и целыми днями о чём-то тосковала, запершись в своей комнате. Она неделями носила длинное серое платье, внезапно изменив привычке менять наряды каждый день. Грустила вечерами у камина, перестала сажать белые лилии в саду; краска на её пёстрых клумбах поблёкла, точно так же, как и она сама. А ты всё продолжал читать, живя ради бездушных слов на жёлтых, измятых страницах. А помнишь, что было потом? Ты уехал. Уехал, не обернувшись к ней, не взглянув в последний раз в некогда любимые глаза. Ты жил среди книг, среди людей, похожих на книги. Летний зной сменялся осенними дождями, на смену снегопадам приходил звон ручьёв. Но тебе было плевать на природу, на чувства, на отношения – ты словно книжный червь вгрызался в слова, что напечатаны вонючей типографской краской. И вот, на смену книгам в твою жизнь пришла она. Да, пусть она другая, не такая: низенькая, щупленькая, словно пятнадцатилетняя девочка, в круглых очках…, но ведь её звали Офелия. Как же ты был сентиментален. Ты влюбился в имя, в имя! Хотя, нет, в воспоминания об имени. И ведь, каков дурак, - любил! Любил, боготворил, обожал… имя, имя, а не её саму. Ты водил её в городской парк по тем аллеям, где в пёстрых клумбах цвели белые лилии, вы гуляли по пустынной набережной, взявшись за руки, и ты тоскливо рассматривал лучи закатного солнца на широких белых оградах. А как же она ушла? Ах, да, ты вновь принялся читать. Читать, читать, читать… ты так увлёкся, что её миниатюрная фигурка поблёкла и затерялась в твоём сознании; осталось одна лишь имя, которое ты лихорадочно повторял. Через год твоя милая умерла от чахотки. А что же ты? Ты весь бледный, мертвенно-бледный стоял у могилы. Но не от горя, а от нечеловеческой боли в сердце – пуля резко шевельнулась в сердце, давая о себе знать. Ха, ты бессердечен! Ты низок в своей любви! Как же ты циничен! Что же было дальше, помнишь? Ты вновь уехал. Уехал в заснеженный край, где человеческие души теплее, чем в тропических странах. Твой дом – огромный, тёплый, уютный – впустил одинокого человека в свои комнаты, позволил этому несчастному смотреть сквозь стёкла на снежные метели. Ты учил этих странных, добродушных людей мудрёным знаниям, тем самым знаниям, искалечившим тебе жизнь. И они внимали каждому твоему слову, старательно что-то выводя на шуршащих листах, в свою очередь, обучая тебя игре на струнах собственной души, обучая тебя мелодиям внутреннего мира. Ты женился на прекрасной девушке, родившей тебе дочь, но так и не смог до конца понять странный лад души этого народа. Ты помнишь, ты ведь помнишь эту идиллическую жизнь? Этот уют? Это тепло? Ты помнишь небо, что было над твоей головой в день выезда? В тот самый роковой день.
    На сером небе стал местами проступать деревянный потолок. Марио проснулся в холодном поту, весь липкий, тяжёлое дыхание сопровождалось резкими, ещё более глубокими глотками воздуха. Вот уже многие годы его преследует один и тот же голос во сне, тот самый голос, которым он некогда боялся признаться в любви, его собственный голос. Каждую ночь ему снится его же прошлое, словно больное сознание, желая измучить душу, прокручивает прошлое раз за разом. Изляпанная яркими пятнами чёрно-белая плёнка прокручивается, терзая Марио. Голос совести, возможно, так его можно было бы назвать. Всю свою жизнь Марио чувствует огромный груз вины за две смерти, груз, который не сможет облегчит ни что на свете.
    В комнату вбежала девчушка лет восьми с большими, излучающими огромное детское любопытство глазами.
     - Папа, папа, ты уже проснулся? – Она забралась на кровать возле Марио. – Папа, смотри, что я тебе нарисовала! – Девчушка протянула ему немного помятый альбомный лист.
    Марио взял рисунок: огромное солнце, зелёная поляна, усыпанная множеством цветов. Он обнял дочку и поцеловал в лоб.
     - Умница, дочка, умница.
    Марио взглянул на потолок,  воспоминание о сне сжало сердце в комок. Он вновь обнял дочку:
     - Умница, Офелия, умница. Офелия, дочка…