Боль и страх. Полная версия

                БОЛЬ И СТРАХ
                Был в истории человек, который
                Мучительно боялся за бесцельно
                Прожитые годы…
                Автор.
 

  Я, похоже, сильно отличаюсь, от остальных людей. По крайней мере, от большинства из них. Это большинство. Как его только не называли. И послушно-агресивное. И аморфное.
И Бог весть, ещё как. Мне кажется, что все эти эпитеты навешиваются лишь по одной причине. Мы не умеем правильно произносить свою мысль. Из-за этого непонятны другим людям. Но, себя любимого, как можно обличить себя любимого. И большинство, каким бы в наших глазах отсталым не казалось, таковым не является. Это наши, только наши слабые знания, нарушения нашей морали и этики, заставляют нас быть в своих глазах самыми прекрасными. Самыми талантливыми. Самыми достойными…
….В совершении недостойных дел.



                БОЛЬ.
 

  Не помню своих детских болей. Наверное, много лет прошло. А возможно, эти боли ничто, по сравнению с этими, многолетними. Нудными, как зубная боль. Сильными, как схватки у женщин. И ко всему ещё, постоянные. Постоянные.  Последние двадцать лет.
   Двадцать лет. Уже больше.
Первый раз я ощутил боль, когда возвращался из краткосрочного отпуска в Афганистан.
Было это перед Новым годом. Тысяча девятьсот восемьдесят третьим годом. В самолёте, который летел в Кундуз, меня выбросило из памяти, словно человек, ненужную вещь в мусорный бак. Боль была острой и резкой. В позвоночник ударил разряд, и темнота.
Это было первое материальное проявление боли. Материальное проявление её действия.
Почему со мной? Почему не раньше? Почему не позже? Другие нашли бы другие причины. Нашли бы виновных. Я никого не вину. Виновен сам. Плохо учился. Сунул свой нос туда, куда дикая собака Динго не засунет свой….хвост. Глупец.
  Наши войска вошли в Афганистан. Когда, почему? Все знают. Не всю правду. Да и кому она, эта правда, нужна. Истины всё равно не узнаем. Но глупости, которые совершили, они вот, на поверхности. Смотрите.
Афганская армия практически нам не сопротивлялась. Её военно-воздушные силы были под нашим контролем. Какой-то чиновник, из министерства нашей обороны недосмотрел.
Недодумал. Наши колонны везли с собой, кроме вещей необходимых, массу разного барахла. Всего того, что могло помешать.
Кто сейчас будет оспаривать тот факт, что ракеты класса «Земля-Воздух», привезли сначала мы. Сами. «Стрелы». Это потом появились американские «Ред-Ай», «Стингеры».
И партизаны, духи, оказались хорошими учениками. Мы начали гореть и падать. С небес, на грешную землю. А, может на нас, проводили опыты? Как на кроликах, или крысах. С них не убудет. Правду не знаю. Истину тем более. И не узнаю никогда. Да и не важно теперь.
В 82-м, после окончания Харьковского ВВАУКУ, я пошел в Афганистан. Добровольно.
Мы все добровольно туда шли. Так было заведено. Но, я пошел добровольно, сам. Мог не пойти. Летом  81-го, я перенёс сложную операцию. Аппендицит. Не верится, что сложная?
А, зря! Мне её три разе делали. Под общим наркозом. То тампон забыли, когда зашивали, то абсцесс оперировали. Спасибо русскому врачу Камакину, из Могочи. Мог загнуться, раньше времени. А, так грамм триста мяса из моего тела в помойку, смотришь жив. Лирика. Наша, русская. Не придерёшся.
  Первые вылеты на боевые задания, первые обстрелы. Первые потери. Слава Богу, сначала теряли только технику. Людей потом. Позже.
Летом 82-го года наше командование решило оснастить авиацию ракетами отстрела, против теплового наведения ракет и системой под милым названием «Липа». Для чего? Это техническая информация, к цели повествования не имеет отношения.
Мы сами в полевых условиях её устанавливали. В основе её действия, лампа СВЧ. Знаний нет. На вертолёте раскрепили, нужно проверить работоспособность. Это потом узнали, что можно проверить с панели. А первый раз проверял на глаз. Кожух защитный сняли, я вылез на крыло своей двадцать четвёрки, а командир включил систему.
Как она работает, я почувствовал на земле. Прийдя в себя, и захлёбываясь кровью. Шла она недолго. Носом. Месяца два. Потом попустило. Стал болеть позвоночник.
  Летал. Воевал. Пришло время, нас сменили другие. Мы вернулись к прежнему месту базирования. В Забайкалье. В Могочу. Славный городок. В те времена можно было добраться только по железке. Автомобильные дороги, только до Тупика, ближайший населённый пункт. Каких-то сто кэмэ. Но природа! Тайга, девственная. Могучая. На тысячи километров в разные стороны. Грибы, охота, рыбалка.
  Там впервые, не от врачей, от старовера, услышал о своей болезни. Мы поехали на зимнюю охоту. Мишку из берлоги подымать. Саму охоту опишу потом.
Утром проснулся. Я любил вставать рано. Часов в пять. Морозец. Чудесно. Градусов 35.
Ну, может сорок. Вышел до ветру, снежком обтёрся. Лепота. В сторожку возвратился, полотенцем обтираюсь, а вокруг меня дед старовер крутится. Имя чудное, Спас. Мышцы напряг, похвастать. Дед, вокруг обошёл, посмотрел мне в лицо и говорит:
- Да, силён ты снаружи, а внутри гнилой.
- Да ты что дед! Да я, пятерых, одной рукой.
- Не хвались. Сложи руки ладонь к ладони. Так. А, теперь палец в палец упри, создай усилие.
Как сделал, то что сказал дед, снова разряд в позвоночник. Снова потеря сознания. Пришёл в себя, дед суетится, говорю:
- Дед, ну ты колдун. Ты что это наделал.
- Я ничего не делал, сынок, это в тебе такая хворь сидит. Лечится тебе надо. Через болезнь эту, к вере прийдёшь.

 И начались мои хождения по мукам. Госпиталь в Чите. Все мои, с кем воевал в Германию
Служить, я в это время в госпитале. Пришла замена в Белоруссию, я в госпитале. Сумели от меня избавиться, только когда пришла замена в Сызранское лётное училище, в Пугачёвский полк.
Уже практически не служил. Дежурным инженером на полётах, потерял сознание. Очнулся в Саратове в госпитале. Восемьдесят седьмой. Боль уже не отпускала больше никогда. Что бы полностью. Так что шутка: - Утром проснулся, ничего не болит, значит я умер. – Это на счёт меня.
  Каждому человеку в жизни Господь посылает Наставника. Кому одного. Кому одного мало. У меня было много наставников…
…В Саратове пол года. В разных отделениях. Должен сказать, есть ещё на Земле люди. Их просто не видно. Каждый из них делает своё маленькое дело. И старается сделать его хорошо.
Не помню сейчас ни фамилий, ни имён врачей из Читы, Саратова, Куйбышева. Уже и города некоторые переименовали. А, я жив. Их трудами, трудами других, кого помню. Моё Вам! Низкий Вам поклон.
Саратова, как город, не знаю. Понятно, думаю почему. Болел. Не до местных красот…
…В палате этого госпиталя мне установили предварительный диагноз. Лимфоденомапатия. Быстротекущий лимфатический рак. Я бы не знал его, если бы не моя жена. Она требовала от врачей, ус троила им скандал. Она добилась. Ей ответили так, что услышал я. Другой человек, наверное, испугался бы. Я не поверил. Я решил бороться. А, кому хочется умереть в двадцать восемь лет.  А мне давали полтора месяца.
Ночами запихивал в рот подушки и грыз их, рвал зубами, чтобы не будить рядом живущих, страдающих по-своему людей. Каждого своя боль. Они, все, терпели её. Меня не нагружали? А  я чем лучше? Или хуже? Терпел. Как удавалось, не знаю. Плохо ли, хорошо. Жил как мог. Пытался писать по ночам свои дневники. Днями устаивал диспуты.
А может, другие устраивали их для меня. Ведь тоже болели. Терпели. Ещё и меня пытались отвлечь. От страшных мыслей.
Это время. Я, по-прежнему считаю, что его нужно было прожить. Всем нам. И мне, в числе всех. Уж больно много грязи скопилось. Время умолчания прошло. Время страха. Мы упивались своей смелостью. Своей возможностью говорить. Каждый свою правду. Не слушали чужие мысли. Говорили, ради самого процесса говорения. Спорили, о том, о чём не имели ни малейшего понятия. Нам преподносили факты, исторические были, и историческую ложь, и мы её кушали. Хоть и не съедобно.
В один из дней к нам в палату вошёл старик. Высокий, но не сутулый. Явно в больших годах, но не старый. Эти парадоксы жизни трудно объяснить. Я не буду даже пытаться. Что говорить, если не имеешь понятия…
…Болезнь скрутила так, что уже не вставал. Само тело, без моего участия плакало. Я ел, говорил, спал, а из глаз текли слёзы. Вы представляете себе? Как это не красиво. А, ведь я, это я так выглядел. Смеёшься со слезами на глазах. Это не тот случай, когда это можно осознать. Попробовать пережить самому. Дай Бог, никому этого не испытать на себе. Никому.
Коротич со своими статьями манипулировал сознанием. Сознанием миллионов людей. Огромной страны. Он не пытался сделать обобщения, дать своё видение проблем. Он просто лил на наши головы всю эту скопившуюся, за длинные годы, грязь. А Вы, сможете
выплыть, хорошо, нет – тоните.  Вот и пытались плыть. Кто куда. То, что по прошествии какого-то времени расплылись, и его заслуга тоже есть. Может неосознанная. Но, согласитесь, неумолимая….
…В тот день. Не помню темы нашего обсуждения. Помню, вошёл он, бросил под язык несколько капсул нитроглицерина, и опершись на перила моей кровати, стал слушать. Есть такие люди. Они умеют слушать. Так, что завидки берут. Они понимают смысл сказанного, они вникают в саму суть повествования. Хотите, верьте, хотите, нет. Такие люди, если их внимательно слушать, вот они могут сказать откровение. Что-либо такое, что потом сидишь, думаешь: - фу, как просто. Почему я образованный человек не смог так просто изложить свою мысль.
Дед выслушал, и когда я замолк, чтобы перевести дыхание, сказал:
  - Как же ты держишься за эту жизнь. Видно не всё ещё сделал. А болезнь твоя, не в смерть. Во испытание Веры.
Должен сказать, что тогда я ещё не был ревностным верующим. Для меня это были просто пустые слова. Какая-то там вера. Это теперь Вера. Мощная, сильная, как сама жизнь.
Он легко завладел вниманием всей палаты. Да, что там палата. Когда он закончил говорить, у нас собралось, наверное, всё отделение. Даже врачи и медсёстры. Говорил не громко, спокойно, с расстановкой слов. Просто. Но было видно, говорит, что знает.
Он рассказывал о Кольцове. Рассказал, что благодаря его таланту публициста мы узнали Островского. Его Павку. Рассказал один его фельетон, его страшную участь. Потом, как-то без перехода, но так естественно перевёл разговор на Ярослава Галана. Кто из нас, его читал? Потом позже, я специально учил украинский. Так, чтобы прочитать Галана в подлиннике. На его родном. Чтобы понять…И не принять! Слово сильное оружие. Им нужно пользоваться со знанием дела. Теперь оно звучит так. Не навреди.
  К вечеру все разбрелись. Кто куда. Я не вставал. Дед подошел ко мне, спросил разрешения присесть у ног и завёл разговор.
- Ты слышал, что- либо о дыхательной гимнастике?
- Да. Есть такая система восточных тренировок. А ещё есть целебная, по системе Бутейко. Если не могу терпеть боль, я ею пользуюсь.
- Да! Тогда я в тебе не ошибся. Ни восточная система, ни система Бутейко, тебе не помогут. Тебе нужно выработать свою.
- Как?
- Ты, когда пытаешься снять боль, ты ведь прислушиваешься к своим ощущениям. Так вот. Попробуй поговорить со своим телом. Найди слова. Во время дыхательной зарядки попробуй перенести к больному месту целебное действие.
Мы разговаривали с  ним два дня. У него было очень больное  сердце. Он постоянно ложил под язык нитроглицерин. Теперь  знаю, что такое боль сердца. Какой всё-таки достойный человек. Он последние минуты своей жизни уделял мне. Чтобы мои минуты продлились.
Днём все снова разбрелись из палаты. Он как всегда сел возле меня. Я под его руководством делал гимнастику, а потом он сказал:
- Ты поспи немного, мне нужно отдохнуть.
И всё. Я заснул. А когда проснулся, узнал, что он умер. Я не плакал. Когда он ушёл, у меня высохли слёзы. А горечь, ком в горле. Такой ком я готов носить до смерти. Кто он мне? Как его зовут? Кто его родственники?…Да имеют ли эти вопросы смысл? Здравый смысл жизни. Ушел. Человек. Настоящий человек.
  И до этого, и после, я видел много смертей. Я видел, как умирал молодой парень, с саркомой бедра. Пришла жена, требовала развода. Он не дал. Ради детей. Ради пенсии.
Я видел, как умирала молодая женщина. В страшных муках. Она тихо плакала, смотря на
фотографии своих маленьких детей. Я видел, как умирал мужчина, обгоревший в угляшку, и всё допытывался, как дела у спасённого им из огня чужого малыша. Да мало ли на свете боли. Смерти. Боже! Как мне хочется быть похожим. Хоть самую малость….
  Боль. Большинство ассоциирует это  состояние человеческого тела с определёнными физическими мучениями. Возможно, так оно и есть. На первом этапе этого состояния. Именно это предощущение боли, вызывает страх. Порой он превращается в ужас. А человек в животное. Затравленное, загнанное, ущербное.
Длительное восприятие боли, это другое состояние. Это состояние преодоления. Сумел, значит остался человеком, нет….ну что ж, на нет и суда нет.
  Бывает боль другая. Не физическая. Моральная. Душевная. Духовная. И если человек преодолевает её, становится чище. Преодоление совместных болей человека возвышает.
 В палате, в Саратове лежало на человек восемь. А запомнились только двое. Ещё посетитель и кот. О Старике рассказал. О остальных далее.
Квитченко. Он, она и кот.
 Он. Мужчина под полтийник. Седой, сохранивший мужскую красоту. Высокого роста. С холёными руками и длинными пальцами пианиста. Но от пианиста только пальцы. Всё остальное можно охарактеризовать парой слов. Военная кость. Зычный командирский голос. Офицерский, не унтерский. Умные глаза с затаённой болью. Чистая, литературно правильно поставленная речь.
Она. Красавица. Умница. Волосы с сединой указывают на схожесть лет. Женщина сказка. О таких, слагают стихи. Им пишут оды. Ими восхищаются. Их мужьям завидуют.
Кот. Вы видели кота в сапогах? Так вот это он. Наш, русский кот в сапогах. Рыжий. Огромный. Наглючий, как пахан. Царь царей, людей, зверей, всех!
  Он страдал от физических болей. Она приходила его навещать. И приносила кота. В большой красивой клетке. Ставила её на тумбочку у кровати, открывала дверцу, садилась, и они заводили свой разговор. Тихий. Спокойно-уравновешенный. С пониманием недосказанного, или ещё невысказанного.
Коту надоедало сидеть в своём клеточном дворце, и его величество соизволяло выйти.
Медленно на тумбочку, с неё на кровать, нехотя на колени. Хозяина или подданного? Друга или брата? Всех вместе взятых. Он вступал на колени, как к себе домой. Вставал на задние ноги, подносил свою голову к голове человека, и со знанием дела позволял себе с ним коротко поцеловаться. Почему нет?  Ему так хотелось.
Потом склонял голову к уху человека и две-три минуты мурлыкал свои тайны. После проведения необходимого ритуала, ложился на колени и позволял себя гладить. Можете!
Чего там. Я не жадный.
  Так повторялось каждое посещение, без единого нарушения традиций. Когда коту надоедали ласки, он грациозно вставал, и медленно уходил своей дорогой. Нельзя надолго покидать дворец.
Она тут же начинала собираться, и они уходили. В каждое посещение, кроме передач, которые приносились мужу, она приносила мне. Всякую вкуснятину. Зимой огурцы, помидоры, другие деликатесы. Сейчас это понятно. Может не всем, но всё же. А, тогда.
Конец восьмидесятых. И подчёркиваю, провинция, не Москва.
  Господь не дал этим людям детей. Взамен они получили огромные человеческие сердца. Это благодаря ей, я попал на лечение в Москву. В госпиталь имени Бурденко. И возможно, благодаря им дополнительные годы жизни.
  В апреле восемьдесят восьмого меня перевели в окружной госпиталь, в Куйбышев. Так я попал в палату смертников. Первую свою двухлетнюю одиссею жизни, постоянной жизни рядом с смертью.
Первая встреча особо запомнилась. Молодой парень, моих лет. Саркома бедра. Неоперабелен. Страшнейшие боли. И ни звука лишнего. Только просьбы позвать медсестру. Обезболивание.
Этому человеку было мало физической боли. Я с ним пролежал всего ничего, неделю.
В один из дней в палату в палату как ветер ворвалась дрянь. Красивая. Как любая воендама из разряда «вобла».
Она с места в карьер бросилась на штурм. Ей нужен был развод. Развод со смертельно-больным человеком. Он не давал.
Я не мог слушать этот бред. Был лежачим, не вставал, а тут встал и ушёл. В жизни много подлости. Мы привыкли с ней мириться. Многие. А у меня появляется желание наказать. Наказать подлеца.
Через несколько лет мне пришлось пройти путём этого человека. Я сумел сдержаться. Вобла, она и есть вобла, и место её не в семье, а в забегаловке.
Когда вернулся, её уже не было. Ему похоже было неудобно. Только и сказал:
- Пацана жалко. Мне от силы неделя осталась. Пенсию будут платить.
- Зачем ты оправдываешься? За кого?
- Ты знаешь, если бы не сын, сам бы подал на развод. А, так…
19 апреля он попросил позвать сестричку, чтобы сделала укол. Она прибежала. Ввела внутривенно. Он попросил гитару, провёл рукой по струнам, и рука упала. Госпиталь разрезал крик : - Юра!
Вечером того же дня освободившееся место занял новый постоялец. Это был изрезанный полковник. Татарин. Наш русский полковник. В конце пятидесятых он попал под ядерную бомбардировку. Была такая. Под Челябинском. Его готовили к операции. Он читал Коран.
И вёл со мной разговоры о Вере. Хорошо, умно говорил. Со знанием дела. Через три дня, когда его везли на операцию, он мне сказал:
 - Прощай. Больше не свидимся. А ты, наверное, прав. Веру предков предавать нельзя. Удач тебе.
Больше я его не видел. Вот какой человек.
  Можно было бы продолжать рассказы о достойных. Их было много. За два года повидал.
Только один сдался. Ну что ж, не всем быть героями.

                Страх.


  Я сумел преодолеть боль. Я сумел отказаться от обезболивания. Преодолел. Если долго мучиться, что-нибудь получится. Со страхом сложнее. В первую голову оттого, что его не отрицаю. Не отринаю. Писать о других? Как? Боль это похожие ощущения. Страх. Он у каждого свой. Жуткий или тоскливый, мерзосно сосущий и липкий как грязь. Ужасный и смешной. Такой разный. Его нельзя описать чужой. Его нужно попробовать на себе. Испытать на своей шкуре.
Детские страхи. Бабай. Не помню. Может и были. Но, они прошли и ушли. Расскажу о тех, которые приходили и оставили свой след.
Первый страх. Он, как и боль, связан с Афганистаном.
 Наши правители умные дяди. Как только начинает пахнуть жареным, начинают войну. Так заведено. В конце семидесятых власть достаточно подгнила. Нужна была палочка выручалочка. Хотелось. Так хотелось ещё немного поцаревать. А близился крах. Надо было начинать войну. Всё бы ничего. Но, дураков у власти, а в особенности у нас, всегда с избытком.
Мы вводили войска. Нас местами встречали с цветами. Местами. Женщины афганки чепчиков не носят. В основном паранжу.  По этому мест с цветами было маловато. В основном с духами. Озлобленными, малограмотными, но смелыми афганскими партизанами. Они готовы были умирать. И умирали. Но не сами.  Мы пришли на их землю. Мы стреляли и убивали. Их убивали.  Они убивали нас. Как могли и умели. Любыми доступными методами. У них не было современного вооружения. У них было желание.
А у наших руководителей не хватало в голове. Это теперь рассказывают, что американцы снабжали. Они тоже. Но позже. А первые ракеты класса «земля-воздух» духи преобрели в наших раздолбанных колоннах.  Под Ханабадом. Есть такой городишко, на севере Афганистана.
Я прилетел в Кундуз 12 апреля 1982 года. Пригнал новенький «Ми-24 В». Аэродром Кундуз возвышается над остальными населёнными пунктами. Он стоит на возвышенном плоскогорье, практически рядом горы. Чуть дальше, даже со снежными шапками. Весной красота. В смысле краснота. Зацветают маки. Идёшь по красному морю. Ассоциации с морем крови. Назад посмотришь, зелёная стёжка.  На утро снова красота. Мерзопакость всякая лазит. Фаланги, скорпионы, гады разные. Удовольствие одно, не жарко. И мухи не кусают.
Вокруг  аэродрома десятки кишлаков. Или аулов. В смысле «Ау», а там никого. Наши постарались. Десятки разрушенных сёл. Тысячи жилищ человека превращенных в развалины. Не будет воевать? Будут. Зубами рвать будут. Не то что из берданок семнадцатого века.
Наши «Стрелы», американские «Ред-Ай», «Стингеры». Первые вылеты мы легко отделались. Вертолёты теряли, техника, люди живы оставались. За два месяца шесть вертолетов потеряли. Война.
Ладно, если бы нас убивали. Они бы не чухались. Вертолеты жалко. Прослали ракеты отстрела, для введения в заблуждение теплового наведения. Плохо. Всё равно сбивают.
Учённых у нас хватало. Придумали «Липу». Принцип действия, техническая документация, это не ко мне. Это к шпиону «Пете». Но кое-что сказать нужно.
У нас как всегда? Работу делают те кто ничего не знает и не умеет. Зачем нам спецы. Так что мы сами с усами. Сами раскрепили на вертолётах, сами проверяли работоспособность.
А если мозгов нет, что взамен? Правильно! Вавка.
Внутри в «Липе» стоит лампа СВЧ. Как проверить, работает или нет. Правильно. Нужно посмотреть. Защитный кожух долой, сам на крыло, а командир включил. То, что она работает, я понял уже потом, когда пришел в себя, на земле. Ерунда какая, два месяца кровь носом. Потом перестала. Появилась боль. И страх. Балбес, балбесом, но в училище кое-чему на счёт радиации учили. Так задавил страх. И всё. Это такой страх. Фи. Толи есть, толи нет его. А, настоящий, животный, это другой. Вот как этот.
Всем знакомо выражение. На войне как на войне. А обед по распорядку. Ну, в смысле, когда придется. Приходилось. Не только есть. Изредка и нужду надо справить. Пришел, штаны снял…минометный обстрел. Что там вам рассказывают.  Снятые штаны бежать мешают. Не мешают. Проверено. На личном житейском опыте. Первым прибежал. Хоть и сортир дальше. Пока остальные припёрлись, штаны успел одеть. Но бежал не зря. Сортир приказал долго жить. А если бы остался? То-то.
 Обстрел закончился, нас по тревоге подняли. В районе Кокчи духи водовозов мочат. Это Америка воюет с кофе. А мы могли и без воды. Артезианскую скважину уже при нас пробили. Летом. А два с половиной года воевали так. Без воды. Не совсем конечно. Строгий лемит. А пить хочется? Хочется. Пейте из Кокчи. Кипятите, добавляйте верблюжью колючку, чтобы желтуху не подхватить, или тиф, или ещё какую заразу. Или не пейте. Ерунда. На солнышке за полтийник. Лист металла на солнце оставляем, перед вылетом яйца разбили на него, после вылета, яичница. Правда печённая, но есть можно.
…Водовозов мочили серьезно. Со знанием дела. Всё как по науке. Минно-подрывная война. Боевая машина десанта тю-тю. Пацанва технику побросала и на блок-пост. Здрыснули. Страх он не тётка. В гости не ходит. К любому в нагляк.
Проходим четверкой вдоль реки. В шлемаке голос командира, Евсея.  Фил, иди сюда. Я бортач. На  двадцать четверке бортовому авиационному технику место не предписано по штату. Только подушка, куда положил, там сидишь. Подымаю свой зад, и волоку его  за спину командиру. Он без слов показывает куда-то вниз.  Смотрю, в нашу сторону линия трасеров от ДШК. Тряхнуло и эфир взорвался. «Евсей, в тебя попали, горишь». Смотрю показания приборов. Пожара нет. Баба молчит. Хотя вот завопила. Ох, и противный у неё голос. «Отказ основной гидросистемы».
- Евсей, срочно вниз. Аварийная посадка. На всякий пожарный, вырубай движки. Садимся на авторотации.
- Может на движках?
- Не стоит. Можем сгореть. Попасть попали. Гидрашка пылит, если полыхнёт, до земли доберёмся в виде пережаренного шашлыка.
Смотрю результат разговора ненужный. За парашют схватился.
- Что, хочешь, чтобы лопасти фарш сделали? Садись. Всё будет нормально.
Начинает соображать. Вырубает движки и бросает машину к земле. Надо пойти приготовиться  к посадке. Они в креслах, мне нужно что-нибудь придумать…на всякий случай. А случаи бывают всякие.
Возвращение к подушке приводит в немалое замешательство. В ней дыра, размером с мою голову. Представляю себе свою задницу, волос встаёт дыбом, и во рту появляется горечь. Мама мия, а если бы не позвал?
 Мысли, события летят со скоростью реактивного самолёта….
…С детства мечтал стать лётчиком. Постоянно читал книги о знаменитых авиаторах. Испанские интернационалисты. Маресьев, Гастелло, Кожедуб, Покрышкин.  Герои. Хотелось…чего, этого? Этого не хотелось. Вот дурак. Мало было ногу сломать, когда прыгал со скирды, нужно было головку безтолковую надломить…
…Интересно далеко до земли?
- Евсей,…
…Фу, кажись сели.
- Все живы? Фил?
- Жив!
- Лёха?
- Жив!
- Покинуть машину!
Выпрыгиваю из вертолёта. Всё, капец, отлетала ласточка. Такие деформации не рыхтуются. Достаю шевретку, одеваю, пулемёт на плечо. Пригодится. Мои орлы как зайцы скачут по полю метрах в ста, а то и дальше. Во, гребут! Петляют, нет, ну точно зайцы. Бегу, усмехаясь про себя. Вот, пацанам расскажу, обхохочутся…
…Над головой свиснуло, так близко, сразу мыслишка прилетела. По мне стреляют! Похоже, сейчас снимут. Резко добавляю в скорости передвижения, без видимых на то усилий. Поле, сплошные арыки, понарыли тут всякие. Так не долго и ласты поломать. А бежать далековато. Нет, срежут гады. Как ботву срежут…
…Не замечаю очередного арыка, суюсь мордой в пыль. Прямо над головой бьют фонтанчики. Подрываюсь и гребу, гребу, гребу. Не разбирая куда. Лишь бы унести ноги.
Окопы блок-поста приближаются с каждым шагом. Но, ещё переть и переть. Мне  показывают что-то в стороне. Смотрю, в стороне от меня окоп. Бегу к нему…
…Фу! Кажись, пронесло. Спасибо, тебе Боже. И тебе, бабушка, за нагрудную иконку. Достаю её, целую. Господи! Спаси и сохрани. Пресвятая Дева Мария, спаси и помилуй…
…Сейчас не помню, услышал или нет взрыв. Меня накрыло землёй, и тишина…
…Прихожу в себя от нестерпимой боли в ногах. Первая мысль: - пришли духи. Это они мне гады, живому ноги выкручивают. Где мой пулемёт? Нет! Потерял пока бежал! Так пистолет. Суну руку к кобуре, не дают! Вот мрази… От обиды начинаю выть…
… И тут замечаю, вокруг свои. Наши! Слёзы смешиваются со смехом. Свои! Наши! Что-то мне говорят? Что? В ушах вата, во рту кровь, одного зуба нет, другой надломал. Сглатываю кровь, кто-то протягивает флягу. Пью. Водичка! Господи, хорошо то как. Интересно, зачем они мне ноги выворачивали? Смотрю на ноги. Вывихнул! Как же я на них бежал? Мысли, мысли, мысли…
  Приносят носилки. Несут на блок-пост. Тут уже колонна брони, десантура. Как всегда, к шапочному разбору. Вата в ушах постепенно тает. Уже слышу громкие голоса. Мне предлагают закурить. Не курю, но сигарету беру. Дым бодрит… с тех пор…
  Страх войны. Он тоскливо-нудный. Подлый, своей неизбежностью. Если слышу теперь от кого-либо, что на войне не боялся, не испытывал страха, уверен, врут. Или не воевал, или понты клеет. Права, есть ещё вариант. У человека башни нет. Либо сорвало, либо никогда не было. Если сорвало, несчастный, если никогда не было, странно, что выжил.
Страх на войне естественный. Он необходим, если хочешь остаться жить. Его можно и нужно преодолевать. Проминуло, и Слава Богу!…
…Бывают страхи другие. Глупые. Какие-то несуразные, как само событие. На войне таких не было. А, вот в жизни, приходилось испытать…
 Было это в Забайкалье. Я никогда не любил охоту. Подлое убийство несчастного животного. Оно не может равноценно за себя постоять. Гибель его неизбежна. Мы умнее в выборе средств уничтожения жизни. И гордимся этим. А гордится то не чем…
…Меня долго приглашали на охоту. На медведя. Зимой. Спит себе мишка, никого не трогает. Собирается толпа умников, ищет его берлогу, и мочит бедолагу. Кто не спрятался….
…Я долго отнекивался, но в конце концов уговорили. Зима. Тайга. Мороз под пятьдесят. Естественно со знаком минус. На всех унты, меховые комбинезоны, меховые куртки. Одним словом, не тот сибиряк, кто не замерзает, а тот кто тепло одет. Приехали к деду Спасу. Он нас повёл в тайгу.
Часа через три вышли в распадок. Сопки образовали узкий спуск  на  более-менее ровную площадку, километра три длинной и в ширину метров четыреста. В самом распадке, под комлем вывернутого кедрача, берлога. Не знал, не гадал мишка, откуда беда пришла.
Пришли, стали по номерам. У меня никогда не было своего ружья. А тут дают мне мелкокалиберку, на белку, говорят:
- Сейчас подымим, а ты, как только голову из берлоги высунет, стреляй. В ухо, или в глаз. Да смотри, не промахнись. Второго выстрела не даст.
Ловкачи. Тоже мне снайпера нашли. Срубленным, тонким деревцом, начали подымать, медведя. А он, гад, не полез из берлоги, а благим матом орать начал…
…Ну, я и подался…по распадку. Ружьишко сразу бросил. Мешало. Без него сподручнее. Легче скорость набирать. Бегу и слушаю, нет погони. Я всё-таки легкой атлетикой занимался. Как ни как первый разряд. Остановили мой бег с препятствиями, по пересечённой местности выстрелы. И тишина. Погони нет. Значит, приговорили мишку.
Медленно иду обратно. Зимняя тайга на диво красива. От мороза ветки трещат. Наст держит меня, лишь немного проминаясь. Иду вдоль своей тропы. Там, где делал шаг, теперь делаю три. Думаю, что буду говорить, ведь засмеют. По дороге подбираю ружьё.
Выхожу к берлоге. Так и есть, подтрунивают.
- Ты, похоже, к ветру спешил? Штаны менять не нужно?
- Не нужно. Не могу смотреть, как вы его убивали. Вон как скоро, уже и обеловали.
- Зачем же на охоту ехал?
- А вы зачем приглашали? Говорил же, не люблю охоту. Охота, это когда всем охота. А когда одним охота, а другим икота, это не охота. Пукалку на медведя дали. Думаете, бегать не умею?
Так закончилась моя первая и последняя охота. Повеселил людей, да и ладно. А для себя решил. Не царское это дело. Может и царское, но что точно, не моё.
  Таких вариантов страха не стоит разумному человеку испытывать. Глупый это страх. Сам себя наполняешь адренолином по самое нехочу.
Но и в мирной жизни человеку дано испытывать страх. Не по желанию. По обстоятельствам…
  Уже  серьёзно переболев, я уехал на жительство в село. Надо было вставать на ноги. Вплотную заниматься своим здоровьем. Нужно было вернуться к истокам. Походить по лесу, пособирать грибы, ягоды, половить рыбку. Одним словом набраться сил.
С самого детства обожаю рыбалку. Люблю её всякую. И спорую, когда не успеваешь тащить, и когда клюёт от случая к случаю. Люблю спокойное состояние у воды, на льду.
Есть время подумать, помечтать. Лепота.
  Моим постоянным  партнёром в рыбалке, был дядя Володя Стучилин. Худой, постоянно покашливающий, к тому времени уже, похоже, болевший раком, был он хорошим собеседником и слушателем. К сожалению, наше общение было недолгим. Через полтора года болезнь унесла его сначала в онкологический диспансер,  а затем и в могилу.
Однажды собрались мы с ним в ночь на рыбалку. Было это в начале апреля. Днём в начале апреля на Подолье бывает довольно тепло, но ночи ещё холодные. По этому оделись тепло, взяли с собой огромный полиэтиленовый мешок, снасти, и пошли.
До водохранилища километра четыре. Нужно пройти по полю, мимо скирды с соломой. Набрали с собой в мешок соломы, пришли как раз на вечернюю зорьку. Рыба после зимы, ещё берёт осторожно. Но если правильно подобрать снасти, приманку, насадку на крючки, кое-что поймаешь. Вот и мы до темна, поймали с пяток карасей грамм по триста, с десяток приличных, на ладошку, окуней, и несколько десятков плотвы.
На ночь мы постоянно устраивались, немного отойдя от воды, у куста орешника. Он рос как-то интересно, вокруг небольшого участка чистой земли, тонкие, толщиной с человеческую руку деревья. Так плотно, что внутрь возможно протиснуться, лишь приложив немалые усилия.
На ночь расстелили солому в мешке, залезли в него, закопались и бай-бай.  Мягко, тепло и мухи не кусают…
… Проснулся среди ночи. Дяди Володи рядом нет. Ощущение, что вокруг сгустилась тревога. Вылез из мешка, огляделся вокруг, смотрю, он залез между деревьями и вокруг оглядывается. Подхожу, спрашиваю:
- Дядя Володя, ты что там делаешь?
- Тише! Он тебя может услышать?
- Он? Кто?
Как в ответ раздаётся страшный крик. Голова моментально перестаёт соображать. Вижу кусок земли, который более-менее безопасен, но он занят не мной.  Это не дело. Протягиваю руку, дядю за шкирку, и как ведро из колодца. Вынос тела, без соблюдения такта к  годам, не смотря на сопротивление. Смотри, ручёнками упирается. Да я  сто пять одной левой. Сам на место. Дядя стоит за деревьями, гладит меня по плечу и канючит. Что он там говорит?
- Володенька, так не честно. Ты вон какой большой. Он тебя не возьмёт. А я с ним не справлюсь.
- Кто он. – Медленно начинаю приходить в себя.
- Как кто? Козёл!
- Какой козёл?
- Как какой, взбесившийся.
Боже! Как мне стыдно. Вылезаю из зарослей, не давая ему одновременно залезть. Сначала без слов, потом не выдерживаю.
- Дядя Володя! Сам ты козёл! Старый! Ты что косулю испугался?
- Да! Знаешь, он женщину одну побил, она даже в больницу попала.
- Ну и что? Ты что думаешь, он слепой? Он что, не может отличить одну бабу, от двух здоровых мужиков. Она же от него бежать начала. Палку выбросила. Самой за семьдесят, хотела козла обогнать. Пока палка в руках была, что-то он не больно подходил. У них гон недавно был. Эх, ты.
Говорю, говорю, хочу его успокоить, а он не поддаётся.
- Ага! А сам чего лез. Пусти.
- Так со сна. Уже проснулся. Не лезу. Что так и будешь всю ночь за деревьями прятаться.  Да он тебя там нечего делать достанет. А ты отбиваться не сможешь.
Еле уговорил. Страх. Животный страх и желание жить. И ведь не трус. Смею вас заверить
Много раз слышал байки, как дядя смело выходил один, против нескольких  инспекторов рыбонадзора. И били его, и он отбивался, но не боялся. А тут. Стыд и срам. И меня в него ввёл.
Человеческое желание жить. Оно и необходимо в этом опасном и прекрасном мире, и в тоже время, порой, преподносит такие мерзопакосные сцены, что жить не хочется…
…Следующий случай тоже произошёл на рыбалке.
В июне, в двадцатых числах, на Подолье начинает цвести рябина. В это же время выходит на нерест один из видов карпа. На него говорят пятидесятник, троицкий, по-разному. От праздников, которые православная церковь празднует в эти дни.
И надо было, такому случится, что на это время один мой знакомый решил жениться.
Сергей. Молодой сельский паренёк, влюбился в женщину, старше его годами, повидавшую уже жизнь. Вот воистину любовь слепа. А возможно и нет. Насколько знаю, живут они очень хорошо.
 Ловят этого карпа в основном на «паука». Снасть такая есть. Длинная, метров пять, жердь
к ней привязывают четырёхугольник их коротких кусочков водопроводной трубы, диаметром три четверти дюйма. В эти кусочки трубы вставляют тонкие, хорошо гнущиеся, ветви орешника. На подоле их называют каблУки. Откуда такое странное название, не имею ни малейшего понятия. На концы этих веток привязывают кусок прошнурованной и отягощенной грузами по периметру сети. Это и есть снасть для ловли карпа.
У меня был такой «паук» Площадь сети около 16 квадратных метров. Поднимать, этот паук  из воды приходилось с помощью вспомогателя. По самой середине жерди, укреплялась рогатина, которая служила своеобразным рычагом. Даже с её помощью вытащить из воды такого размера «паук», надо обладать большой физической силой.
Пришли мы к водохранилищу перед самой вечерней зорёй. Всё-таки браконьерство. Свадьба, свадьбой, а никто не посмотрит, что денег на неё нет. Рыбу надо покупать. Ловить запретными снастями, даже на такое мероприятие нельзя. Кушайте продукты водного мира из магазина, а нет денег, сосите лапу. Может оттого русский мишка, что у власти на Руси, только на запрет работает умишко.
  Потемнело, и мы собрали «паук». Раз десять поднял его. Пусто. Потом, как на зло, что не поднимаю, карп на шнурах. И нет, чтобы в сетке остаться, покачается, как на качелях, и в воду. Со злости резко бросил « паук» в воду и сломал одну каблУку. Одним словом отрыбачили. Запасной не было. Что зря бродить у воды. Рыба играет, только раззадоривает. Собрали «паук», решили уходить домой, а прийти на следующую ночь.
Дорога домой проходит через лес, если напрямую. Сколько раз ходили. Пошли и этот. Только углубились в лес метров на сто пятьдесят, где-то рядом, хрю-хрю. Кабаны. Надо сказать, что в это время года, свиньи ходят с поросятами, и очень опасны. Предлагаю Сергею:
- Слушай, еще на кабанов нарвёмся, давай обойдём.
- Да, ну! Сейчас. – Поднимает ветку, и со всего ума, по ближайшей сосне. Звук, по всему лесу.
Практически сразу, хрю-хрю раздается, где-то совсем рядом, за ближайшими кустами. Оглядываюсь вокруг, и понимаю, Сергея рядом нет. Если кабаны подойдут, целью буду я один. Серёжа, со скоростью высотника лезет на ближайшую сосну. Без длительных раздумий повторяю его манёвр. До ближайших веток метра четыре. Сучки постоянно ломаются, да ещё жердь мешает лезть на дерево. Бросаю её, чтобы не мешала, и с горем пополам добираюсь до нижней ветки. Потом, в экстазе лазания поднимаюсь ещё на три, или четыре выше. Пока лез, думал, прошло времени, немеряно. Где Сергей? Смотрю на соседние деревья, не видно. Тихо зову:
- Сергей?
- Я тут.
Смотрю, он сидит со мной. На одном дереве. Ниже меня. Только мостится. Смотрит на меня, и говорит:
- Ты когда успел? Я же первый полез. Ты что, туда выпрыгнул?
- Ага! Со страху, летать научишься. Особенно, если с тобой начнёшь кабанов пугать.
На дереве я уже герой. Можно и пошутить. Часа два шутили, друг друга подначивали.
Долго на дереве не просидишь. Кабанов не слышно. Видно пока лезли, такого шороха наделали, что они решили от греха подальше уйти. Поседели, поседели, решили и мы. Надо домой. На следующую ночь снова нужно на рыбалку.
Слезли с дерева, идём разговариваем. Так прошли весь лес. Вышли в поле, с пол километра прошли по нему. Туман стоит такой, что в десяти метрах человека не видно.
И тут прямо по краю видимости, идёт целое стадо диких свиней. Самец остановился, в нашу сторону смотрит. Самки, поросята мимо него дефелируют. Мама мия! Мы превратились в два истукана. Ни дохнуть, ни пукнуть. А, он зараза, постоял, и ушел в туман. Мы еще минут пять стояли, а потом включили скорость.
Я после болезни бегать не мог. Лучевая терапия на область средостения. Опухоль правую бронху повредила… Но тут… преодолел остающиеся три километра на одном дыхании. На счет результата не знаю, но Сергея ждал минут пять. Слабак! Бегать нужно уметь. Прибежал весь в мыле, говорит:
- Нет, я сегодня не пойду!
- Почему?
- Штаны стирать нужно!
- Ерунда. Новые оденешь.
- Ага! Ты что, хочешь, чтобы все воняли. Нет, лучше пойду куплю рыбы у инспекторов.
Мы ещё пошутили и разошлись по домам. А рыбу он действительно покупал у инспекторов.  Кому нельзя с «пауком» для своих нужд, а кому можно сетями на продажу.


Я не трус. Я никогда не боялся выйти подраться против толпы. Даже один против шоблы.
Били нещадно. И я метелил по полной программе. После одного такого случая, когда связался с стаей подонков, две недели лежал в реанимации.  И не заложил. Очухался, вышел, снова встечают. Двадцать пять. Вилы в руки, бегают паскуды, не догонишь…
…А впрочем, почему паскуды. Просто испуганные люди. У страха глаза велики. Ноги быстры, а запах всем известен. 

  Боль и страх. Любое литературное произведение должно иметь своего главного героя. Кто этот человек? Как его описать? Как передать его боли и страхи. Я передал так, как сумел. Это не все мои боли и не все мои страхи. Это плод воображения, человека испытавшего на себе боль, попробовавшего на вкус страх. Главный герой?…
…Да они и есть главные герои. Главные герои повествования под названием жизнь. Хочется надеяться, что мы преодолеем боль, уймем свой страх, отрем со своих лиц слёзы. С лиц своих родных и близких. С лиц дальних и незнакомых, и испытаем радость и смех.
Они. Мои главные герои. Такая простая человеческая боль. Такой простой животный страх.
 Её человек несёт через всю свою жизнь. Мучается и беспокоится о своем теле. Пытается оградить его от неё, такой разной. Далёкой
 




-



 




                .
-