Реки, реки и реки... продолжение воспоминаний

             10. И, наконец, о гидрографии

Не только вдоль, но и поперек, а также по дну и берегам рек, по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там, как поется в известной народной песне, развертывает катушка-память мои сорок семь лет, проведенные в речной державе мира, родной и близкой сердцу нашему, России.
Полевые изыскания – это комплекс работ для различных целей: организации судоходства, строительства мостов, переходов через реки инженерных коммуникаций, проектирования портов, причалов и тому подобное, связанное с жизнедеятельностью человека, живущего на берегах рек. А кто из россиян не живет на берегу, какой-нибудь, пусть даже небольшой, реки? 
Первые племена единого человечества, рассеиваясь по необъятным равнинам от настигающих планетарных изменений: холода, ледников, горообразований, оседали на берегах рек великой русской равнины, обживая ее, и оседая навеки.  И существует ласковая для сердца гидрографа гипотеза, что свое название Русь получила от речки Рось.   
Составление карт морского и речного дна, шельфа, побережья является одной из древнейших
веточек древнейшей науки под названием Геодезия и называется Гидрографией.  Я расскажу несколько эпизодов, связанных с промерами рек.
Что такое измерить глубину реки? Казалось бы, это очень простое действо. Оборудование для этого со старинных времен существует: наметка, то есть  шест с нанесенными штрихами метров и дециметров,  трос или канат с узлами через определенные интервалы, натягиваемый через реку, лот – прибор для измерения глубин.  Лот бывает ручной, то есть – линь с грузом, механический, то есть – прибор, измеряющий давление массы воды по мере движения по вертикальному тросу, и, наконец, лот стал гидроакустическим, то есть регистрирующим время отражения звуковой волны от дна и записывающий его на диаграмму.  Технический прогресс привнес в гидрографию  радио и светодальномеры.
Но измерить глубину, это – полдела, так как необходимо каждую промерную точку закоординировать для составления карты дна реки и отражения подводного рельефа в виде линий равных глубин. 

                Амударья

Первое яркое воспоминание относится к 1955 году.  Тогда наша экспедиция проводила изыскания на реке Амударья в районе города Чарджоу. Шла тогда реконструкция небольшого судоремонтного завода. К заводу давно был подведен канал. Все вроде бы просто, но река бесконечно меняет глуби-ны выносами песка, и проектировщикам необходимо было найти решение для поддержания фарватера на необходимом для судоходства уровне.
Течение на Амударье очень сильное, намыты многочисленные отмели, острова и невидимые, но опасные, мели, а у нас имелась для работы лишь деревянная весельная лодка, о лодочных моторах мы тогда даже и мечтать не смели. По составу ра-бот мы должны были сделать промеры русла Аму-дарьи по створам для определения наилучших подходов к каналу, что представляло трудную задачу для весельной лодки и наметки.  Затем нам пред-стояло  выполнить промеры самого канала, но это являлось уже пустяком из-за отсутствия на канале течения.
Попробую доходчивым языком описать процесс работы на реке, мне хочется, чтобы вы улыбнулись при этом.
Итак: по берегам стоят наши люди, фиксируя створ, по которому должна пройти лодка. Они вооружены флажком, перебрасывающимся из руки в руку, и зычными голосами для выражения эмоций.
Лодка, в которой находился ваш покорный слуга, отталкивается от берега.  Инженерам, находящимся в лодке, необходимо ухитриться грести что есть силы и очень часто, стараясь выдержать створ и одновременно измерять глубину, записывая ее в полевой журнал.
Гребем, натыкаемся на мели. При каждом резком «натыкании» на мель инженер с наметкой летит в воду, а «гребущий» инженер, то есть тот, который гребет, опрокидывается на дно лодки.
Вылезаем, заводим лодку на створ, одновременно трем места ушибов и царапин, продолжаем движение.  Натыкаемся на следующую мель, – редко на створ приходилась одна мель, снова один инженер летит в воду, а второй – падает на дно лодки.
И хоть длина промерной магистрали была небольшая, а створы заданы в двадцатиметровом интервале, «накувыркались» мы изрядно, оглашая воды древней Амударьи сочными оборотами речи северной Руси, так что мели разносили песчинками услышанное далеко на юг. Сообщаю, что моим товарищем по «кувыркам» был не кто иной, как ставший впоследствии начальником экспедиции, уважаемый Валентин Иванович Оплетаев.

                Иртыш

В следующем 1956 году послали нас на Иртыш, под город Павлоград, где проектировался комбайновый завод. Нам была поставлена задача: изыскать оптимальные места на берегах под причалы будущего завода для предстоящего вывоза готовой продукции речным транспортом.
Работа уже подошла к концу, настроение было «чемоданное», когда поступила команда «сверху» на  дополнительные промеры полосы русла под глубоким правым берегом Иртыша для составления плана крупного масштаба. А это означало, что промерные профили должны отстоять друг от друга на 10 метров. Основные промеры были сделаны нами зимой со льда, а это красивая работа: на льду намечается магистраль, профили, бурятся лунки для промеров. Промеры выполняются со льда лотом, все понятно, точность результатов гарантирована, несмотря на суровость зимы и метровую толщину льда. С живой летней воды при глубине реки до семи метров такую работу выполнить можно только при наличии хороших плавсредств и другого оборудования, которыми мы не располагали в расчете на зимние работы.
Хотелось домой, и конечно, профессиональное самолюбие было бы уязвлено при возвращении с недоделками. И вот наш начальник Чугунов Александр Иванович пригоняет на участок промеров колесный пароход прошлого столетия.
Инженерам стало все ясно, энтузиазм засветился в их «орлиных очах», семиметровая наметка была мгновенно сшита, сбита, размечена из подручных материалов, точки засечек определены, теодолиты отцентрированы, створы намечены, – начали!
Пароход упирается носом в берег, на палубе ваш покорный слуга Смирнов В.С. и молодой Борис Николаевич Лапуцков, замечательный инженер, посвятивший геодезии всю жизнь, и хороший человек.
Борис Николаевич бегает по палубе с семиметровой наметкой, Смирнов, то есть я, – с флагом, отмашка которого фиксируется инженером у теодолита с береговой точки. Смирнов при этом, как обладатель голоса, сравнимого, разве что с пароходным гудком, выкрикивает глубины Иртыша стоящим далеко на берегу «записаторам».
А на «диком бреге» Иртыша, на его выдающейся высоте, в развивающихся на ветру полах форменной шинели речника, тогда они были обязательны, стоит начальник и, воздев руки к небесам, кричит: «Давай, давай, давай!»
На следующем створе картина повторяется после изящного и долгого маневра парохода, сопровождаемого воплями инженеров, так как пароход отходил, что называется, отработав задний ход, де-лал поворот, заходил на новый створ (15 – 20 мет-ров) и снова втыкался в берег, хорошо, если сразу туда, куда надо.
На борту парохода все повторялось: пробег по борту с длиннющей наметкой, «отмашины» флагом, засечки этих отмашек с берега теодолитом, установленным на расстоянии пятисот метров.
Энтузиазм достиг своего апогея, не переходя в суету, но все же ваш покорный слуга, пишущий эти строки, был сбит наметкой при закладывании ее на очередной промер.
«Давай! Давай! Давай!» – разносился далеко по берегам сибирской реки голос начальника в развевающейся шинели. Его «Давай!» поняли позже, узнав, что аренда этого музейного экспоната стала экспедиции «в копеечку», и пароход надо было отпустить как можно скорее, чтобы выключить счетчик почасовой оплаты.

                Шатт-Эль-Араб

Из объектов с большим объемом гидрографических работ вспоминаются те, где случалось что-то необычное, нестандартное.
В 1960 – 62 годах Гипроречтранс выполнял работы в Ираке на реках Тигр, Евфрат и реке Шатт-Эль-Араб, что в переводе звучало как «река арабов». Она являлась продолжением соединивших русла Тигра и Евфрата и завершала великое и древнее междуречье, пронеся до морского залива воды гор и притоков, оживив выжженную землю.
На этой реке в ста километрах от устья расположен город-порт Басра, где и была наша база. В Басру по Шатт-Эль-Арабу приходили большие ко-рабли из океана, так как глубина более двадцати метров позволяла это. В середине от слияния Тигра и Евфрата до Персидского залива в Шатт-Эль-Араб впадала река Корун. Она несла массу песка, образуя отмели или по-местному – «бар», отчего местечко это и называлось по-арабски Корун-Бар. Советская землечерпалка уже давно работала там для поддержания глубин на фарватере.
Нашей экспедиции, наряду с другими работами на Тигре и Евфрате, предстояло провести промерные работы именно в этом месте. Необходимо отметить, что именно в этом месте по урезу левого берега пролегла условная граница между государствами Иран и Ирак. Для непосвященного в речные термины читателя сообщаю, что урезом называется касание воды и суши. Межгосударственная граница дело серьезное, спорное, а граница по воде вообще вещь условная, так как морские приливы и отливы близкого океана периодически меняют высоту русла. Таким образом, Иран, который должен быть на суше, то приближался к Ираку, который на воде, то отдалялся от него.
И вот в этих условиях мы выполняли промерные работы. Все тот же прекрасный инженер и хороший товарищ Борис Николаевич Лапуцков выбрал очень удачное место для установки теодолита, необходимого для засечек промерных точек. Этим ме-стом оказалась мель под левым берегом на территории Ирака, но в десятке метров от Ирана. Забив, как положено, кол под центр теодолита и колышки для установки треноги, он был доволен собой, так как геометрически место оказалось идеальным для засечек. Во время работы начался морской отлив, и наш хороший товарищ оказался на территории Ирана, – вода ушла в сторону фарватера. Нарушитель границы мог быть обстрелян пограничниками или, в лучшем случае, состоялся бы международный инцидент с вытекающими последствиями.
Еле-еле, по пояс в воде, волоча лодку, ушли на глубину, отплыли на середину реки. Конечно, в экспедиции был скандал! А времена тогда были суровые, – давалось двадцать четыре часа на отправку в Союз. Но обошлось, так как Лапуцков был специалистом высококлассным, замены не было, и начальству его отправка грозила бы срывом запланированных сроков работ. Но, тем не менее, шума было много, и когда страсти утихли, вспомнил наш хороший товарищ и прекрасный инженер, что он и раньше нарушал границу, правда, было это на дру-гой реке в Азии, на границе с Афганистаном, и называлась река – Амударья. И случилось это нарушение около порта Термез и тоже при промерах. Геометрически подходящая точка для засечек так-же была выбрана на отмели. Там не было приливов и отливов, просто все смутно представляли, где проходит условная линия межгосударственной границы.  Наши пограничники не стали придираться, – шла работа для реконструкции порта Термез, в котором был заинтересован дружественный тогда Афганистан. Повздыхал наш хороший товарищ  тогда, вспоминая свои приключения, и заключил, что неспроста это,  – судьба такая!
Работы в Ираке сопровождались и другими курьезами, которые теперь бы уже не воспринялись бы, как курьезы, но тогда…
Например, транспортом для инженеров и оборудования, доставлявшим их на объекты, служили советские автомобили марки ГАЗ-63, ГАЗ-69, а запчастей для замены и ремонта не было.  То есть, они были, но для их получения надо было запрашивать иракскую армию, оснащенную советскими автомобилями. Дело это долгое, а работать надо! Телеграмма за телеграммой отправляется руководству в Москве, и принимается решение: отправить кардан с оказией, то есть с возвращающимися из отпуска инженерами, а именно со Смирновым В.С.
И повез Смирнов В.С. кардан в ящике, окантованном жестяной полосой. Вместе с черными сухарями, селедкой, московскими журналами и газетами для экспедиции.
Довез он это все до Багдада, предъявил таможенному досмотру ящик, а там…
В деревянных российских стружках, весь в масле лежал предмет стратегического назначения!
«Не пропустим!» – категорически заявила таможня.
И, несмотря на уговоры, таможенник никак не соглашался пропустить столь необходимую в экспедиции деталь.
Тогда Смирнов позвонил в ГКС (Государствен-ный комитет по экономическим связям), объяснил там, что к чему – о запчастях…
Запчасти эти можно было достать только через иракскую армию, оснащенную советской техникой, но иракцы давать их категорически отказывались.
Кончилось все тем, что подъехал представитель ГКС, дал иракскому таможеннику десять динаров, и он неохотно, скривившись, пропустил все-таки злополучный кардан и уже испортившуюся за время переговоров на жаре селедку.
Увидев черные сухари, таможенник с недоумением в глазах сказал:
– Вот когда русские едут, у них все не как у всех. Что у нас хлеба нет?
– Хобс-то есть, а вот «блек» – нет! – так, смешивая иракские и английские слова, удрученно пояснил Смирнов, мысленно оплакивая пропавшую селедку. О том, что в Ираке нет селедки, он промолчал.
Одна радость – кардан отдали!

                3АБАСТОВКА

Разные они были, иракские рабочие, помогавшие геодезистам. Вспоминается и грустное, и смешное. Вспоминаются их обычаи и нравы, такие непривычные и странные для нас, живущих в других частях мира.
Была там и дружба, была и вражда…
Вспоминается молодой парень, в сущности мальчик, он был похож на недоучившегося школьника. Удивительно было то, что под мышками он носил две объемные, изданные на плохой бумаге книги. Под одной рукой – «Капитал» Карла Маркса, а под другой – «Майн кампф» Адольфа Гитлера. В этом был его вызов нам, нашей стране, если хотите.
– А вот у вас можно так? Читать и Маркса, и Гитлера? А у меня в стране можно… Мы это, пожалуйста…
Паренька этого звали Вадутом. Не очень-то он нас жаловал. «Все вы коммунисты», – говорил часто он обо всех нас, делая исключение только для Лапуцкова. Его почему-то он коммунистом не считал, хотя тот был единственным членом КПСС в нашей группе. «Вот он хороший, он – не коммунист…» –говорил Вадут, прищелкивая языком.
Уж не знаю, радовался Лапуцков или обижался такому «комплименту»…
Был и еще один парень, в противоположность Вадуту дружелюбно настроенный, толковый и работящий. Звали его, кажется, Фархад.
Он просто буквально выручил нас. А было это так. У мусульман в двенадцать часов пополудни – молитва. Все они бросают любую работу, всякую деятельность и молятся…
С их молитвой однажды произошло следующее. Мусульманин должен молиться, повернувшись лицом на Мекку, то есть для тех широт – в направлении к полуденному Солнцу. День был настолько-туманный, что определить местонахождение Солнца на огромном сером небосводе никто из них не мог. Покрутились-покрутились, и у меня спрашивают:
– Мистер Виктор, а где шимес (солнце, значит)?..
Я по прибору определил, показал, они остались очень довольны…
Так вот – у них – молитва, а у нас в это время разгар работы. А работаем мы на двух разных берегах реки Тигр, то есть одна часть бригады на одной стороне реки, а другая – на противоположной.
И только я прокричал команду рабочему-иракцу, находящемуся на противоположном берегу на расстановку вешек, подошло время молитвы. Все ирак-цы нашей бригады, за исключением парня на другом берегу, расстелили на песке коврики, вста-ли на колени и стали молится. Я себя чувствовал крайне неловко при этом, но продолжал отдавать распоряжения.
Парень вяло, неохотно какое-то время выполнял их, а после и вовсе перестал понимать меня и хао-тично метался по берегу.
Тогда не выдержал Фархад. Прервав молитву, он вскочил на ноги и прокричал что-то выразительно на тот берег. Парень сразу и буквально все понял, работать с ним стало легко.
А Фархад невозмутимо продолжил молитву.
Конечно, мы оценили то, что ради нашей работы они прерывают свою молитву, и в дальнейшем старались в полдень работой их не занимать. Так мы приноравливались к их обычаям, а они к нашим.
Их работу мы оценивали и записывали им трудочасы. Для этого был приставлен таймкипер, который отмечал проработанное время. Если были случаи переработки, то мы отмечали им «овертайм», что означало работу сверх времени.
Было так, что мы по доброте душевной хорошо работающим ставили «овертайм», чтобы поддержать их бедные семьи. Деньги для них это были хорошие – 20-30 динар, а это по тем временам по иракским меркам очень неплохо. Оплату производили из Басры, где было иракское руководство.
Жили мы в шикарном особняке, который для нас арендовали иракцы, это была вилла какого-то крупного богача. Оплачивали мы рабочим и уборку этого огромного помещения, так как на это сил и времени у нас просто не хватало.
Некоторые рабочие отличились особым прилежанием. И именно это не понравилось Вадуту, который, к слову сказать, работать очень не любил и не хотел.
Он потребовал, чтобы «овертаймы» были поставлены всем, даже тем, кто не работал на уборке особняка. Мы наотрез отказались. Тогда Вадут подговорил рабочих выступить с забастовкой…
Это был неожиданный поворот. Он обескуражил нас, мы, представители самой свободной страны рабочих и крестьян и вдруг у нас – забастовка!
Уговоры не помогли, пришлось сообщить в Басру. Там с рабочими, участвующими в забастовке, разобрались строго. Их тут же отозвали, и они вылетели с работы. Ничего не поделаешь. Осталось с нами всего несколько человек. И завершить все дела нам помогли они.
По приезде в Москву нам, конечно, этого не спустили, вызвали куда надо, проработали, но дело уже сделано… Вот так-то…
Разве можно было тогда представить, что наступит тот черный, злополучный день, когда Америка станет бомбить Ирак… Глядя кадры разрушенного Багдада и авианосцев, стоящих в заливе Басры, по телевизору, я невольно содрогаюсь. Ведь это места моей работы, моей молодости, где остались мои труды и друзья, где сердце замирало от восхищения архитектурой и природой этой древней, ветхозаветной, необыкновенной, загадочной страны… Время не пощадило ее, а, кажется, что и меня, мою память…

                Енисей

Работали мы и на реке Енисей, где проводили изыскания для подводного газопровода Мессояха – Норильск, в 13 километрах ниже города Дудинка, – речного и морского порта, невдалеке от Норильского комбината.
Нам предстояло выполнить промерные работы на Енисее по два с половиной километра вверх и вниз от оси намеченного газопровода. А глубина реки под правым берегом до сорока семи метров. Какая уж тут наметка, речной эхолот с трудом определял такую глубину. А в геодезии критерием качества является прежде всего точность измерений.
Эхолот наш был установлен на судне типа «Ярославец». Это хорошее судно для глубоких рек, опробованное и в волжской флотилии в Великую Отечественную войну, только вместо эхолота на борту его тогда размещалась пушка или зенитка.
Засечки промерных точек выполнялись с трех береговых точек старинными и надежными мензулами. Учитывая, что глубина под правым берегом Енисея на участке пятисот – семисот метров менялась стремительно от небольших до предельных, малейшая ошибка в засечках влекла за собой недопустимую погрешность в плановом положении промерных точек. Такая точность не удовлетворяла требованиям проектирования, и нашими инженерами, которых с уважением называю: Серебряков М. И., Прилуцкий А.С. и, я, пишущий эти строки, Смирнов В.С., который там был, мед и пиво, правда, не пил, но принимал решение проконтролировать глубины в зимних условиях со льда.
Когда лед достиг полуметровой толщины и Енисей стал, такие промеры и были выполнены до места выполаживания дна к левому берегу. Это позволило составить план реки достаточно точно, но споры и дебаты во время обработки полевых материалов запомнились до сих пор горячностью, азартом, желанием уложиться в плановые сроки, так как первая нитка газопровода должна была быть уложена той же зимой, – Норильск ждал газ, Родина – доклада! А работа наша еще не сделана!
По составленным нами картам и профилям надо было протащить по дну Енисея на глубине до сорока пяти метров трубопровод полуметрового диа-метра на протяжении трех километров. И не просто проложить, то есть опустить на дно, но и прокопать донную траншею и аккуратно уложить в нее изо-лированный трубопровод. А толщина льда в ту зиму 1967 – 1968 года на реке достигла двух метров. Мы, конечно, не подвели, но понервничали.

                Кубань

В семидесятые годы прошлого столетия работали мы в Краснодарском крае на реке Кубани в районе города Ейска.  Руководил работами замечательный, ныне здравствующий инженер Веретин Сергей Никитович.
Река Кубань не широка, но течение быстрое и глубина свыше трех метров. Берега Кубани заросшие кустарником, что очень препятствовало засечкам промерных точек с берегов, то есть Кубань по сравнению с Енисеем – ручеек, но работы наши были посложнее. Думали, думали и приняли решение работать по старинке, то есть промерять глубины по тросу, протянутому с берега на берег. Этот способ промеров «по тросу» на нешироких реках прост и надежен, но требует большого количества исполнителей. Другой способ промеров, требующий меньшего количества людей, когда промеры глубин выполняются не вдоль натянутого троса, а по про-извольным, так называемым «косым» галсам, мы отвергли из-за того, что засечкам промерных точек двумя теодолитами препятствовали кроны высокого пойменного кустарника.
Итак, опишу впечатляющую картину промеров «по тросу». Количество людей на одном профиле –хорошо натянутом тросе, закрепленном на берегах, доходило до десяти. Рации тогда не применялись, поэтому крик и шум команд разносился далеко по водной глади. Жителям на берегах, не видящим и не понимающим, что происходит на реке, представлялась орава древних ушкуйников, или военно-спасательные учения, или связка бурлаков с возгласами «Эй ухнем!», или картина погони фараона за уходящими иудеями.
Четверо переносили и закрепляли на берегах трос, в лодке – трое, не считая, мечущейся по берегу собаки, у теодолита – наблюдатель и записатор дальномерных расстояний, и, конечно, руководитель, стоящий в позе Чапаева на высоком обрыве над кронами ив и тополей. Глубины измерялись тяжелым лотом, не менее пяти килограммов, для минимального сноса быстрым течением реки.
Поскольку заданный масштаб съемки был крупным, профили располагались часто, перемещать и натягивать трос с минимальным прогибом над водой приходилось без перекуров и отдыха. Картина впечатляла и, наверное, поэтому эти промеры хорошо запомнились!
Но не одни льды да снега, лодки да наметки, суета, плановые сроки, листы ватмана и изобаты отложились в памяти. Лето в Ейске, – фрукты, молодое вино, теплое море тоже хранит она!
В Ейском заливе Азовского моря имелись огромные залежи ракушечника, накопившегося за тысячелетия. Ракушечник – великолепная, после его размельчения в муку, добавка в корма для кур, гусей, уток.  Скорлупа несушек от такой добавки становилась гораздо крепче. Послевоенная страна хотела кушать! 
Так вот этот прелестный ракушечник залегал в заливе на обширной площади на расстоянии более десяти километров от берега. Для определения его запасов и проектирования добычи необходимо было составить карты этого участка и выполнить буре-ние с воды для определения мощности слоя залегания.
Для проведения работ в местах предполагаемого залегания ракушечника были забурены трубы-сваи, на которых установлены настилы для установки штативов с теодолитами и радиодальномерами марки РДГ. Координаты этих пунктов путем изме-рения углов и расстояний, так называемым в геодезии способом триллатерации, были определены с береговой сети опорных точек. Это – предварительный этап изыскательских работ. Окончательным этапом являются промеры глубин участка залива. И вот началась работа! Вино и фрукты ждали нас на берегу, а мы мотались до вечерних сумерек по мелкому заливу на морском боте, то есть на большой килевой лодке, промеряя глубины, как у нас говорят вручную, метр за метром. Романтика! Ли-хая песня: «По морям, по волнам» помогала преодолеть однообразие пейзажа, чайки носились за нами стаями, отыскивая в бурунах за нашей лодкой мелкую рыбешку.
Ваш покорный слуга, пишущий эти строчки, считался тогда уже специалистом и входил в штат руководителей экспедиции. Это именно ему пришла в голову мысль поставить практиканток, студенток МИИГАиКа на эти промеры мелких, в пределах одного метра, глубин залива.
«Работа – простая, но кропотливая, а девушки – старательные, смышленые, дисциплинированные и тому подобное и так далее», – решил тогда товарищ Смирнов, то есть я, смутно представляя себе, что стоит за этим «и тому подобное и так далее». Решение было одобрено, и Смирнова, то есть меня, обязали руководить этой работой, то есть исполни-телями, а вернее, исполнительницами, то есть девушками.
Организовал он это следующим образом: утром, если погоду обещали тихую, бот завозил студенток на пункты, то есть настилы на торчащих из воды сваях за десяток километров от берега, а вечером бот отыскивал славных практиканток и доставлял их, слегка покачивающихся от твёрдости земли под ногами, обратно, к фруктам, еде, ночлегу.
День их проходил так, – с покачивающегося на морской волне бота девчата по шатким лестницам, с теодолитом, штативом, рейкой, запасом воды и пищи на плечах вскарабкивались на настил. Затем бот уходил в порт Ейск до вечера, придти за ними раньше он мог только при изменении погоды. Одна из девушек устанавливала теодолит на настиле, а вторая спускалась на море, то есть бродила  по ракушечной отмели, устанавливая рейку и записывая в полевой журнал глубину, в то время как первая засекала теодолитом положение промерной точки, то есть отсчитывала угол и определяла по дальномеру расстояние.
В это лето везло с погодой, поэтому оно и запомнилось. Практикантки успешно выполняли работу, и можно было при желании наблюдать в морской бинокль, как бродит по морю с рейкой одна прекрасная дева, а вторая грациозно стоит на возвы-шающемся над заливом настиле. Представьте себе, как они были одеты, – лето, мелкое море, и никого?
Отработав участок в пределах видимости с пункта-настила, девушки выполняли операцию по перебазированию на следующий настил-пункт. Пе-реход осуществлялся пешком по пояс в воде, плавсредства не применялись, а утопления или других чрезвычайных происшествий не предвиделось,– их просто не могло быть при такой хорошей погоде, мелком море. Хорошем настроении и мудром руководстве экспедиции.
Когда участок был отработан, девицы предстали перед руководством экспедиции, база которой на-ходилась в старинном городе Ростов-Дону, и  возглавляемую уважаемым Х.А. Синоняном, работать с которым считалось за удачу и честь.
Все были в шоке, – две, загорелые до цыганской черноты, красавицы с полевыми сумками, хранящими журналы промеров, с вычерченными на чистых ватманских листах планами участка залива, содержащими изящные линии равных глубин, – такого от практиканток, начинающих специалистов, никто не ожидал. Такого вообще никогда не было, да и не могло быть, – ожидали доделок, переделок, но не работы без замечаний и исправлений.
А в Ростове лето, – фрукты, молодое вино, теплое море! И идут по Ростову, прошедшие по водам морским, как по суше, красавицы. И дядька Черномор, то есть я, Смирнов В.С., охранитель и организатор чуда, конечно, с ними.
По такому случаю были устроены торжественные проводы, практика оценена на пять с плюсом, куплены купейные места в скором поезде, проводы до вагона с коробками фруктов из резервов экспедиции, и слезинки счастья на девичьих глазах…

                Волга

Чтобы Вам, дорогой читатель, не показалось, что все так легко и безоблачно в нашей речной геоде-зии, представьте сорокакилометровый простор Волги в месте впадения в нее Камы.  Вода большая и рукотворная, потому что – водохранилище искусственное. Там нас сопровождали облака, нас буквально накрыло осенним затяжным циклоном. Стоял октябрь, дули холодные ветры, приносившие снеговыми разряды, после которых на мгновение среди хмурых клочьев облаков проглядывало печальное в наших широтах октябрьское солнце, как бы прощаясь с прошедшим бабьим летом. 
Еще чуть-чуть напрягитесь и представьте затопленное устье, несущей свои воды с Урала Камы, и тонны песчано-гравийной массы, отложившейся в виде наносов, образующих опасные мели. Эта смесь является готовым строительным материалом. Дать народу материал для строительства, – вот наша цель. Для этого необходимо провести разведочное бурение со льда для определения залегания и, как всегда, составить подробную карту участка.
Гора Лобач на правом берегу Волги закругляется так, что угол засечек при больших расстояниях до промерных точек геометрически не допустим. Чтобы улучшить углы засечек посередине водной глади подобрали искусственный островок, созданный для устройства маяка на развилке судовых ходов «Волга – Кама». Островок был создан так называемыми «набросами» камня и железобетонных плит и блоков, и возвышался над водой не более двух метров.  Над «набросом» размещался большой полосатый, красно-белый бакен с ночным фонарем, гаснувшим с наступлением рассвета. На этот оди-нокий и унылый, безжизненный, но нужный судам островок и был высажен наблюдатель – засекатор, то есть Ваш покорный слуга, инженер Смирнов В.С. Его отличие от Робинзона Крузо состояло лишь в наличии лодки и нанятого в деревне Пятницы, то есть рабочего.
В то время для фиксации момента промера «Гипроречтранс» уже начал применять, радиостанции, связывающие с гидрографическим судном. Таким судном тогда служил, (кто из москвичей не катался на нем?), теплоход типа «МО», то есть знакомый прогулочный «Москвич», каковых и сейчас много на Москве-реке. На нем и был установлен эхолот и радиостанция, с которой поступали команды.
Погода была, как говорится «не очень», – среднее волнение, над головой нависли тучи, обещавшие уже не дождь, а снег, а надо выполнить работу, – «его величество» план лежал в кабинете министерства, и над ним висела хрустальная люстра, а не снежная туча.
Высадившись с борта теплохода на двухместную лодку типа «Казанка», натянув капюшоны курток подошли мы к нашему одинокому бакену. Втащили на островок-наброс лодку, установили теодолит и послали по рации команду: «Мол, к промерам готовы!». Начались промеры и, все шло, как и должно идти у хороших инженеров, до того момента, когда судно наше удалилось на большое расстояние. Хорошие инженеры, конечно, читали когда-то в учебниках о рефракции, то есть оптическом эффекте, при котором изображение как бы раздваивается, но не видели его в яви, –она, рефракция, как бы была теоретической, а не практической стороной геодезических измерений. Рефракционное двоение изображения появилось из-за небольшой высоты островка.
И когда судно, увеличенное объективом зрительной трубы, оторвалось от поверхности воды, поплыло в небе, а затем и вообще исчезло из поля видимости, начались разрывы снежных зарядов, – туча разродилась!
Судно продолжает идти намеченным курсом, команды по рации на фиксацию промеров поступают, а ваш покорный слуга. Смирнов В.С.,  засекает летящий и растворившийся в снежных зарядах  корабль и передают по рации в эфир: «Я вас не вижу, остановитесь, сделайте повторный заход на профиль!».
Ветер, волны, брызги воды, температура воздуха – нуль по Цельсию! И тут рабочий сообщает, что лодку бьет волной о бетон и необходимо ее поднять выше. Ваш покорный слуга несется спасать лодку, а с гидрографического судна раздается команда о начале повторного промера глубин на профиле.  В результате несколько промеров не засечены, лодка все же спасена, но намокли полевые журналы, карандаш режет раскисшее месиво, а углы засечек необходимо записывать. Кругом вода, – и в сапогах, и с неба, и из глаз! Как все закончилось, не помню, но с маяка нас сняли. Мокрый и замерзший, я сказал тогда, что завтра на маяк не пойду, мол, делайте, что хотите!
А на утро случилась солнечная, прекрасная погода, было сухо, видимость была прекрасная, слышимость радиокоманд – отличная. Стояли мы с теодолитом на горе «Лобач», высоко над водой и виден был наш корабль как на ладони. И хоть углы засечек не выдерживали нормативной величины, особенно при промерах левого берега, все работы были выполнены в установленные сроки, за три дня и с допустимой погрешностью измерений. Признаюсь, что промеры эти достались нам тяжело, поэтому и запомнились, и укрепили наше «братство по оружию», и легли в виде этих строчек на бумагу.

           Нижне-Камское водохранилище

Участок работ включал Нижне-Камское водохранилище выше города Набережные Челны до по-селка Красный Бор от затопленного устья реки Ик, что в переводе с татарского языка звучит прозаически, а именно: «мясо». Длина участка –двадцать, ширина – более километра. И пошел наш кораблик, гидрографическое суденышко, на котором мы жили, дальше, вниз по матушке по Волге.
И вот мы на просторах Нижне-Камского водохранилища. Об этой работе я рассказываю напоследок, чтобы не утомлять вас, дорогие читатели, однообразием наших рабочих будней, привычных за сорок пять лет службы, из которых я исключаю лишь выходные, праздники, переезды, сборы в дорогу и отъезды. Как говорил наш бухгалтер: «За день отъезда и день приезда суточные оплачивать, как за один день!» Я и выбрасываю дни, приходившиеся на организационные мероприятия.
Объем промеров на Нижне-Камском водохранилище оказался значительным. Усугублялся он еще и отсутствием берегов, как таковых, – море, да и только! Откуда производить засечки, где устано-вить теодолиты, – не было в те времена светодаль-номеров, компьютеров, о них мечтали, как о ковре-самолете!
Таким образом, из всех точек, которые нам удалось наметить, только треть была на суше, осталные же – на отмелях, полузатопленных островках, по инженерное колено – в воде. Под ножки штативов забивались свайки, под ноги насыпалось сооружение из подручных материалов: веток, досок, ящиков и старых табуреток с корабля. И опять рефракция, тот же оптический эффект, только на этот раз в небе неслась лодка типа «Прогресс» с подвесным мотором, но и она выпадала из поля зрения объектива, – Земля-то круглая, а мы низко над водой устанавливали свои приборы.
Помимо этих помех в работе, дальность расстояний не позволяла четко различать лодку в объективе с тридцатикратным увеличением. Поэтому мы соорудили на лодках мачты с большими белыми полотнищами вроде парусов. Мешало засечкам также и интенсивное судоходство: крупные судна надолго закрывали видимость на промерную точку, для чего приходилось страховать засечку третьим и даже четвертым теодолитом с других точек. По реке «бегали» и различные частные рыбацкие и прогулочные лодки и катерки, которые на большом расстоянии можно было принять за свои, промер-ные. Засекаторы перемещались в процессе работы с пункта на пункт на вспомогательной лодке, поэтому, чтобы не путать в эфире команды и объекты наблюдения, промерная лодка называлась «эхолот», остальные объекты делились на три группы. Привожу пример эфирной связи: «Первый, первый, прием! Первый – на связи! Через пять профилей второй переходит! Все слышали? Подтвердите прием!» С мест же идет: «Вас понял, второй! До связи!» и тому подобное.
Промеры на Нижне-Камском водохранилище длились долго. Каждый вечер производилась сверка полевых журналов с батиграммами эхолота, зарядка аккумуляторов раций и эхолотов, проверялись моторы. Единственной удачей отмечаю хорошую погоду, а к коротким дождям и ветровым шквалам нам тогда было не привыкать!

Вот лишь некоторые эпизоды из гидрографических буден, а их было очень много за сорок семь лет работы. Они оставили заметный след в моей памяти, поэтому и решился я на эти заметки по случаю юбилея нашего МИИГАиКа.
С уважением, дорогие коллеги! Написал все это я не в назидание молодым, а на светлую память уходящему поколению.               
                17.02.2003г.