Если бы у шизоида были еще одни крылья...

Я летала высоко над землей. Горячие воздушные потоки подхватывали широкие крылья и несли в высь. А я думала, как же это все-таки свободно летать…. В следующий момент я перестала думать и отдалась во власть воздушных потоков, растворилась в щемящем чувстве безграничной свободы, будто превращаясь в один из потоков, я была сестрой ветру. Мои крылья сладостно дрожали, я закрывала глаза от бесконечного наслаждения. Это было моим миром, который они видели в моих глазах.
 - Какой интересный экземпляр… - сказал доктор Сладкоречев.
 - Он еще неизвестен науке. – Продолжил Остроружьев.
 - Ну да, мы вроде как должны доказать этим молокососам с Земли, что они нас сюда не зря отправили.
 - И вот оно, наше доказательство. – Третий член экспедиции сказал это шепотом и указал пальцем вверх.
Мое горло испустило протяжный крик счастья. Я купалась в прозрачном эфире, как не было бы ни в одном бассейне. Я подставляла свои могучие крылья под стремительные ленты воздуха. Ветер прижимал ушные перышки, он обволакивал тело серебряным вихрем. Солнце согревало этот вихрь, и я укутывалась в теплое пуховое одеяло.
 - Она очень красива. – Сказал Остроружьев, хищно облизнувшись, вскидывая винтовку-лассо к плечу. – Я буду рад, если ее оставят нам.
 - Мы можем заказать отличную золотую клетку по прибытию. – Сказал Сладкоречев, разворачивая крепкую сеть.
Третий участник экспедиции, блаженно улыбнувшись,  взглянул в небо, где, распахнув чудесные серебряно-лимонные крылья, порхало нечто, ничем не похожее ни на птицу, ни на человека, ни на динозавра.
Ее голова была покрыта белоснежными перьями, кое-где пробивался пушок: на надбровных дугах, ресницах, и вокруг ушных перьев. Ее лицо, как и у обычного человека, было в совсем коротеньком мягком волосяном покрове. Где-то от середины линии челки рос сродни белоснежному пуху ресниц чуть серебристый более длинный волос. Эта линия продолжалась назад к шее, немножко удлиняясь, затем по позвоночнику сверкала дальше, становясь длиннее и длиннее, и заканчивалась длинным шлейфом восхитительно мягких и прекрасно серебрящихся волос, продолжавшийся до середины икр. Ее лодыжки были скрыты мягким пуховым покровом в палец длинной. Он скрывал ее икры и заканчивался под коленками, образуя наподобие сапожек белоснежную шерстку.
Странный громкий звук нарушил тишину пространства. Я заметила белую круглую петлю, летевшую ко мне. Рванула в сторону, поджимая ноги и на секунду складывая крылья, но петля все же ухватила меня за правую ногу и резко рванула вниз. Я теряла сознание от боли в рвущихся связках. Но когда я открыла глаза, то поняла: эта боль – ничто по сравнению с пленом белой петли, что утаскивала меня вниз. Я расправила крылья, снова и снова ударяла по бессильному что-то сделать воздуху. Мои крылья очень быстро наполнились тяжестью. Стало не хватать воздуху. Я пыталась другой ногой стянуть удавку, но ничего не получалось. В панике я закричала. Я уже поняла, что мне грозит. Посмотрев вниз, я увидела похожих на меня, но не моих сородичей, я закричала снова в надежде, что они поймут и спасут меня, но я увидела того, кто держал другой конец веревки и сеть…, сеть, расстеленную на земле. Я забилась в агонии страха, мое тело уже не подчинялось приказам мозга. Притяжение работало на славу….
Последней моей мыслью, когда я рывком кинулась грудью на выступающий острый сук, было не то, что мне будет больно…, и не то, что они все равно меня заберут в свою тюрьму…, а то, что если бы у меня были еще крылья, я бы подрала их этим людям.
Сладкоречев и Осторужьев сняли ее с дерева и осторожно уложили в сеть. Они молчали. И только третий участник экспедиции, Мефистофель, заметил перед тем, как опустить еще теплые веки:
 - Сколько любви в мертвых глазах этого существа.
 - Ангел? – спросил Сладкоречев.
 - Не говори чепухи! – нервно, искусственно смеясь, ответил Остроружьев.