Быть самим собой

Он был слеп. Весь его мир был видимым внутри него самого. Извне вламывалось без конца множество разных звуков. Когда он хотел слышать их, весь его мир услужливо создавал модель источника. Иногда это развлекало его, потому что внутри него жил художник и образы рождались самые невероятные. Но порой ему становилось невыносимо от этого бешено меняющегося калейдоскопа картинок. И тогда он переставал слышать. Просто разворачивался и уходил по пустым на первый взгляд улочкам своего мира.
Это была набережная с редкими фонарями, угасающим на западе небом, темным загадочным морем и тихим, согласным киванием веток деревьев невдалеке.
Людей там не было. Ему очень нужна была эта уединенность. Он слушал только шум моря, который узнал в детстве. Ему надо было только дойти до вон той причудливо изогнутой скамейки на его набережной, едва видной в сумерках, сесть лицом к морю и увидеть…
«Увидеть…» - всё чаще он горько усмехался, когда ему нужно было оторвать взгляд от черноты дороги и посмотреть вверх на тот, еще освещенный невидимым солнцем, кусочек неба, откуда приходили его картины.
«Извините, вы не подскажите…»- слабый голос каким-то чудом вкрался в его сумерки, а за ним и весь мир, гудящий, грохочущий, дребезжащий ворвался с беззастенчивой наглостью.
Он услышал заминку и раздраженно спросил: «Ну что же вы замерли? Что вам подсказать?» Ему казалось, он смотрит прямо в глаза спрашивающего. Он даже ехидно усмехнулся, рисуя в воображении этого наверняка бледнолицего с невыразительными чертами лица, прилизанными, редкими волосами и жалкой бородкой юношу, который несомненно оторопел, увидев его неподвижный взгляд.
«Извините…я заблудился..» - голос стал ещё слабее, в нём послышалось отчаяние. Странным было то, что голос слышался снизу, как будто спрашивающий сидел. Но слепой знал, что здесь нет ни скамейки, ни чего-то другого, на что мог бы присесть человек.
В растерянности он протянул руку вперед, не встретив препятствия, опустил её ниже, нащупал плечо, тонкую руку и подлокотник кресла. Слепой отдернул руку, потом снова наклонился. Рука его легко пробежала, едва касаясь головы, крупного носа, небольшой, но густой бороды, плеча и снова подлокотника.
- Извините! – выдохнул, распрямляясь, слепой.
- Я ездил в маленький магазинчик в центр за мольбертом и красками, и на обратном пути решил пройти через парк. И заблудился..
- Вы – художник? – спросил с интересом слепой.
- Что Вы! – тихо засмеялся юноша в коляске. – Я бы очень хотел… давно хотел, но не знаю, с чего начать…Вот, наконец, решил хотя бы купить то, на чём я буду писать и чем.
- А хотите, я научу Вас? – неожиданно для себя предложил слепой.
- Хочу! – без раздумий ответил юноша.
- Но сначала я отведу Вас домой! – решительно заявил слепой. – Как называется Ваша улица?
После того, как юноша сказал название, слепой задумался на мгновение, как будто перекладывал слова на музыку звуков, а затем до мельчайших подробностей нарисовал картину того места, где жил человек в коляске.
- Да, это в самом деле там! – воскликнул пораженный юноша. Он каждый день слышал ту массу звуков из своего редко нарушаемого затворничества, и, оказывается, они все оставались в нём, воспринимаемые на веру своему воображению, вслепую, как вот этим человеком.
По дороге они почти не говорили. Каждый обдумывал неожиданность встречи, удивительную похожесть в мироощущениях и загадочную закономерность этого события.

На следующий день слепой художник и юноша встретились в парке. Солнце уже клонилось к западу. Деревья всё больше создавали сумрак кронами. Юноша встревожено сказал, что скоро не будет видно холста, который он привёз с собой.
- Не торопитесь, - сказал слепой. – Для начала я положу холст Вам на колени, а Вы просто смотрите на него. - Что Вы видите?
- Море…гору…нет, скорее скалу, выступающую в море…А внизу город…бурлящий праздной, туристической жизнью…Всё. – несмело закончил юноша. – Все! – повторил он погромче, потому что его учитель замер и не отвечал.
Через секунду слепой встрепенулся, пробормотал «Не может быть..», и, обратив в сторону человека в кресле бледное с пылающими щеками лицо, сказал: «Вы увидели мою картину! Видимо сам Бог послал мне Вас! Если правда то, что происходит, я смогу отдать всё то, что есть у меня, Вам! А Вы станете художником!»

Теперь, если они расставались ненадолго, то лишь для того, чтобы отдохнуть от работы.
Слепой художник учил юношу писать маслом, смешивать краски, разбавлять темперу водой, использовать аэрограф. Уже были написаны: «Вечер на одинокой набережной», «Сумерки в парке» с удивительнейшими оттенками оранжевых, розоватых теней от лучей садящегося солнца на сером фоне крадущегося вечера, «Натюрморт» с зажженной свечой, бокалом вина, отражающим темно-гранатовым боком пламя свечи, неясной фигурой женщины в темном открытом платье с ворохом пушистых цветов на коленях и вскрытым конвертом на столике…
Но чем светлее становилось лицо слепого художника, и чем больше работал юноша, тем мрачнее он становился.
Однажды чуткое ухо слепого уловило, что юноша в коляске плачет.
- Что случилось? – спросил он.
- Я научился всему, чему Вы меня учили. Я тайком выставил наши картины среди картин уличных художников, и ими восхищались, надолго задерживались перед ними, их покупали.
- Это же прекрасно! Что же Вы плачете?
- Но ведь это по сути Ваши картины! Я - лишь руки Ваши. И дело не в  том, что я не могу также, а в том, что я не могу лучше!

На другой день художник не пришёл. Напрасно юноша в волнении ожидания метался из конца в конец парка. И неделю спустя художник не появился.
Теперь юноша не спешил в своей коляске из одной аллеи в другую, а сидел в глубокой задумчивости в каком-нибудь тихом, безлюдном уголке. На коленях у него всегда лежал небольшой, чистый холст. Время от времени он принимался водить пальцем над холстом, но потом снова застывал в неподвижности.
Однажды, как обычно, юноша сидел в своем уединении и не заметил, как налетела туча, и хлынул дождь. Ему пришлось включить самую большую пятую скорость, чтобы побыстрее добраться до широкой арки входных ворот и там укрыться от дождя. Как это часто бывает в конце лета, дождь не закончился совсем, а нудно, бесконечно заморосил. Потемневший  день незаметно перешёл в вечер. Осветились витрины магазинов, включились фары машин, черными тенями заторопились люди из своих временных укрытий. Юноша сидел под аркой и не мог оторвать взгляд от представшей перед ним картины. Три ангела окружали распятие над струящейся разноцветной рекой большого городского проспекта. Ангелы были абсолютно не такими, как их привыкли изображать. Казалось, они были сотканы из того же материала, что и легкая дымка облаков, будто небрежно оброненная кем-то тончайшая вуаль. Они были бы похожи на ложки, если бы не тонкие едва видимые, сложенные крылья за спиной.
В эту ночь юноша не ложился в постель. Он лихорадочно трудился, пользуясь всем, что узнал от слепого художника. В ожидании, когда высохнет первый слой краски, он дремал, положив голову на подоконник.
Через несколько мгновений вскидывал голову, торопился к мольберту, делал необходимый мазок, распрямлял затекшие от неудобной позы ноги, подгибал одну из них под себя, в нетерпении выписывал немыслимые фигуры на коляске по комнате, потом старался снова задремать. И тут опять спешил к холсту, проверял, достаточно ли подсох очередной слой и выписывал следующую деталь картины.
Взошедшее солнце тщетно пыталось пробиться сквозь занавешенное окно и крепко сомкнутые веки юноши.
Лишь в полдень свету удалось вкрасться в сны, спящего, облокотившегося на подоконник человека. Ему снилось море с россыпью бриллиантов от солнечных лучей на поверхности. По морю плыла лодка, в которой сидела лицом к нему женщина. Он любил её больше самой жизни. Он тонул в её темно-синих глазах, и так хотел запутаться, задохнуться в её рыжеватых волосах…
Затёкшие ноги и руки дали о себе знать нестерпимой болью. С неохотой успокаивая дрожь в себе, не желая мириться с тем, что лодка, женщина и море – не реальность, юноша ещё несколько минут сидел неподвижно, закрыв глаза, затем потянулся, зевнул и проснулся окончательно, вспомнив, что ночью написал свою картину. Нет, он не кинулся смотреть на неё. Он боялся. Ему было страшно, что солнечный свет будет беспощаден к созданному, как беспощаден день к иллюзиям и фантазиям ночи.
Он захотел отдернуть шторы, вспомнив своего любимого Тернера, который специально жил в подвале, с занавешенными окнами и время от времени распахивал окна, чтобы поразиться в очередной раз многообразию красок дня и перенести ещё больше света на свои и без того светлые картины.
Солнце ослепило его. Юноша зажмурился, и тут же перед его взором возникли подсолнухи. Их радостная полнота и совершенство, теплота ярких, желтых лепестков согревали всё вокруг.
«Господи!» - прошептал юноша и в спешке, стараясь не смотреть на ночную картину, снял холст, разыскал в кладовке новый, небольшой, и принялся за «Подсолнухи».
Когда домохозяйка пришла навестить своего, нуждающегося в помощи жильца, она застала его за работой. Лицо юноши было бледным, глаза ввалились, но светились таким счастьем и вдохновением, что добрая женщина благоговейно глянула на проступающие детали картины, охнула и ушла на кухню, приготовить еду для своего жильца. Она даже прикрыла дверь, как будто шум её движений мог помешать художнику.
В кухне женщина стояла некоторое время в задумчивости. Она видела прежние работы юноши. Они были прекрасны, хоть в них было маловато света. Но то, что она успела увидеть на полу в углу комнаты, поразило её необычностью изображённого. Эта картина переворачивала все традиционные представления об ангелах. А Христос не был распят на кресте! Он парил у центра креста, держа в руках свечу, освещавшую не только его бесконечно прекрасное лицо, но и путь одинокого человека, бредущего в людском потоке на широкой городской улице.
Она и понимала и не понимала этой картины. Скорее душа её впитывала всё, что хотел сказать художник, а ум не был готов осознать открывшееся пространство нового представления.
Покончив с приготовлением обеда, женщина тихонько открыла дверь кухни и вошла в комнату. Там никого не было. Комната вся была залита светом, хотя за окном смеркалось. Домохозяйка подумала, что юноша включил свет, чтобы было лучше работать, и решила погасить его, пока жилец вышел куда-то. Но свет не был включен. Он шёл от ещё незавершенной картины. Бедная женщина глаз не могла оторвать от солнечного света, исходившего от удивительно живых, словно покачивающих тяжелыми головками на ветру подсолнухами.

Слепой художник не появлялся уже год. Юноша написал много удивительных, своеобразных картин. Там была и «Сон в летнюю ночь» с рыжеволосой знакомой незнакомкой из его снов, спящей к зрителям спиной, в то время, как лесные духи капали мандрагору в ухо принцу. И лик Иисуса, и «Костёр в ночи» с фантастическим единорогом, сотканным из следа кометы, пересекающей небо, и много других приковывающих внимание полотен.
Друзья юноши, увидев все его новые работы, решили организовать выставку.
В тот день юноша так волновался, что не смог даже застегнуть сам манжеты, потом забыл в машине перчатки и зонт и здорово стукнулся головой, когда выезжал из такси.
Павильон кишел людьми. Не желая показываться на глаза публике, юноша заехал за колонну, которая образовывала нишу со стеной. Люди ходили, подолгу стояли перед каждой картиной, что-то говорили, качали головами, обсуждали, останавливаясь возле колонны. Но юноша не слышал ничего, судорожно вцепившись в подлокотники коляски и глядя на неожиданно появившуюся пару. Это был его учитель со спутницей. Художник изменился, вернее изменилось его лицо. Оно будто светилось изнутри. И каждый раз как он поворачивался в сторону своей спутницы, оно смягчалось и озарялось еще больше.
Когда пара подошла так близко, что спрятавшийся юноша мог рассмотреть из своего укрытия даже цвет глаз женщины, до чуткого уха слепого донёсся слабый вскрик. Художник что-то сказал женщине, и она, оглянувшись вокруг, заметила тень в нише и решительно направилась к ней.
«Это Вы! Я вижу Вас во сне давно! Я знаю Вас! – выпалил юноша подошедшей и опешившей от такого признания женщине. – Я знаю Ваш темно-синий цвет глаз! Знаю каждый завиток в Ваших рыжеватых волосах!»
«Успокойтесь, прошу Вас!» - прошептала женщина.
«Зачем он Вам? – не слушая её, продолжал юноша. – Ведь он никогда не увидит Вашей красоты! Не сможет написать её!»
«Он видит то, что невозможно увидеть глазами! Он – художник! И что мне до того, чего не увидят другие! Успокойтесь, прошу Вас! Когда Вы говорите так, Вы оскорбляете, но не его, а меня! Пойдёмте, он слышал, как Вы вскрикнули, и просил разыскать Вас.»
Несчастный юноша, дрожа от переживаемых волнений, поехал вслед за женщиной своих снов, не в силах объяснить себе, как могут случаться такие совпадения.
«Вы помните, как сказали, что страдаете от того, что не можете лучше?» - сразу начал художник, когда юноша и женщина приблизились к нему.
«Да!» - промямлил юноша.
«Теперь Вы видите, как неважно быть лучше? – ласково улыбаясь, спросил художник.
«Да.» - снова едва слышно произнёс юноша и выразительно посмотрел на женщину.
«Теперь Вы понимаете, что гораздо важнее быть самим собой?! – продолжил слепой. – Моя жена чудесно описала мне все Ваши картины. И я увидел всё, как если бы сам создал их. Я очень горжусь, что узнал Вас. Теперь я абсолютно уверен, что поступил правильно, когда ушёл. – тут он хитро улыбнулся, протянул руку к женщине и добавил. – Надо сказать, что судьба щедро возместила мне потерю моих «рук»!
Женщина улыбнулась и поцеловала художника.
«Простите меня, учитель! – воскликнул юноша. И, увидев предостерегающий жест женщины, продолжил. – Я был не прав тогда. Я так мало знал и умел, а уже хотел несравнимо больше! Спасибо Вам!»
Выставка имела ошеломляющий успех. Юноша не остался до закрытия,  волнения дня совсем измотали его. Он уехал вместе со слепым художником и его спутницей. На прощание жена художника поцеловала юношу в щеку и шепнула, что та, которая сниться ему, обязательно придёт, когда он окончательно перестанет бояться быть самим собой и поверит в тот свет, что идёт изнутри и пока наполняет его картины, и когда он позволит этому свету заполнить всё вокруг.
Юноша долго смотрел вслед уехавшим таким дорогим для него людям, и всё больше начинал верить в то, что они сегодня открыли ему.