Сны о любви

                Быть героем легче, чем быть просто
                порядочным человеком; ведь героем
                можно быть раз в жизни, а порядочным
                человеком нужно быть всегда.
                Пирондело




                1

 
Я…
Я Одиссей.
Я Одиссей с острова Итаки.
Я потомок Зевса и Гермеса. Вселенских богов молний и дорог. Власти и коммерции.
Я Внук Автолика и Аркесия. Сын Лаэрта-пирата, принимавшего участие в плаванье «Арго» и Антиклеи, ждущей его дома.
Я хитроумный муж, участвующий во взятие Трои.
Я стою на носу своего корабля. Чайки летают над кормой. Соленые брызги летят и ложатся на кожу лица и плеч. Ветер развевает мои волосы и смоченный морской водою попадает под хитон, от чего становится немного холодно.
Море несет мой корабль на Итаку. После десяти лет отсутствия.
После…
Весело кричат, да, именно кричат, а не поют мои гребцы. Этот рев невозможно назвать песней, но мне он милей и приятней, чем сотни песен Микенского аэда.
Я возвращаюсь.
Я возвращаюсь домой.
Я возвращаюсь к жене.
Именно!
Я возвращаюсь к жене!
К той, ради которой я пытался выжить все эти десять лет. К той, с чьим именем я шел в атаку и отступал.
Троя. Она стояла между нами. Между мной и той рыжей, узкобедрой девчонкой, которая родила мне сына.
- Я возвращаюсь! – кричу я.
Кричу в небо.
Кричу в никуда.
Кричу Пенелопе.
Она услышит, обязательно услышит. Нет, не ушами. Сердцем. Так, как сердце чувствительней ушей.
- Я вернусь! – кричу я небу. – Я люблю тебя! –
Волна ударяет в борт. Брызги, крики гребцов, скрип мачты.
И только ветер разносит над морем: Я верну...! Я люб…!

Я…
Я Ойсин.
Я Ойсин сын Финна Мак Кумала.
Я Ойсин сын Финна Мак Кумала, великого фиана водившего в победоносные походы свою дружину, фиана, в чьих руках простая вода становилась лечебной и могла исцелять даже тяжелые раны, фиана заслужившего уважение всей Эриннии.
Я Ойсин сын сиды Садб, превращенной когда-то завистницей в олениху.
Я Ойсин-олененок.
Я ложусь в постель с женщиной. Женщиной с головой свиньи.
Скрипит деревянное ложе. Сбиваются медвежьи шкуры. Запах пота и сена. Запах дерева и очага. Чад факелов.
Я спасу тебя Ниам, единственная дочь короля Тир На Н-Ог, страны вечной молодости. Я Спасу тебя от милости твоего отца, которую носишь вместо головы. Вместо твоей милой, прекрасной головы. Даже имя твое звучит как красота. Я преодолею себя, закрою глаза и представлю тебя настоящую. Без пяточка и торчащих свиных ушей.
Брезгливость…
Брезгливость?
Я преодолею тебя, брезгливость. Ради нее. Ради женщины, которую я люблю.
- Я люблю тебя.- Шепчу я.
- Я люблю тебя. – Скрипит кровать в такт двум сплетающимся телам. – Я люблю, я смогу!

Я…
Я Александр Волков.
Я сын своих родителей.
Я сын заместителя главного бухгалтера Петра Петровича Волкова и сельской учительницы Александры Васильевны Лукиной.
Я старший офицер советской армии.
Я защищаю Москву.
Зима. Снег. Лед, Ветер. Холод. Нет, хуже, это не холод, это мороз, что замораживает сквозь шинель, до внутриностий, до самого сердца. Миттель, шум, свист, кровь, взрывы.
Они наступают. Они наступают уже не впервой. А нас все меньше и меньше. Но мы выстоим. За нами Москва. За мной мой, двор, мой дом, моя женщина.
Моя женщина.
Моя жена.
Женщина, которую я люблю!
Танк. Тигр. Он ползет на нас, он не хочет останавливаться.
Руки сами рвут чеку. Ноги сами бегут.
- Я люблю тебя Маша! – Крик сбивается на хрип. – Живи!
Взрыв, огонь, дым.
И где-то в грохоте разносит ветер по районам Москвы: Люблю.… Живи…

Я …
Я Джон Кобански.
Пилот боевого космического одноместного корабля объединенных сил Земли.
Я управляю этой «игрушкой» и нам предстоит сражение против Кробов, негуманоидной цивилизации захватчиков, старше, могущественней, сильнее нас.
Но мы выстоим.
Наши корабли срываются с носителей на встречу вражеской армаде.
Тишина. Космос. Точечные искры звезд. Множество кораблей. Краснота лазерных потоков. Мерцание двигателей самонаводящихся ракет.
Он вышел в лобовую. Мы сходимся, точнее, слетаемся лоб в лоб.
Кто точнее?
Кто быстрее?
Я шепчу. Нет, не молитву, не просьбу к господу о спасении моей грешной души. Нет.
Я шепчу: Я люблю тебя Элли.
Кнопка на штурвале управления. Немножко влево, вверх…
Огонь.
Взрыв.
Попал.
Мой корабль несет меня дальше в гущу сражения.
- Я люблю тебя Элли! Я буду жить ради тебя. Я буду жить, что б защищать тебя. – Оглашается радиоэфир.
- Живи! – Отвечает космос.
Космос отвечает?
Космос?

Я…
Я проснулся. Ну, приснится же такое. Приснится же такой каскад снов. Мотнул головой, сбрасывая останки сна. Рядом заворочалась Ленка.
- Да не Пенелопа ты все-таки. – Прошептал я и поплелся на кухню ставить чайник.
Пора собираться на работу.
- Да не Пенелопа ты, не Ниам, не Мария и Элли. Ты Ленка. – Шепчу я, чтоб не разбудить жену, попивая горячий чай и закусывая его бутербродами с колбасой. – За это я и люблю тебя.
- Я люблю тебя Ленка! – Шипит еще неостывший чайник.

                2


Первые в ворота Трои ворвались доблестные отряды Диомеда Тидида, ванакта Аргоса. Они смяли поднимающееся сопротивление, пробивая дорогу отрядам других Ахейских ванактов. Да, и какое сопротивление? Сотни еще непроснувшихся, но вставших по тревоге и выбирающихся на улицу в исподнем воинов Трои?
Троя падала. Нет. Троя пала.
Тысячи гоплитов бежали по улицам древнего города. Тысячи гоплитов убивали и насиловали, Убивали и грабили, Убивали и рушили, исполняя тем самым заветы предков и наказы военоначальников. Три дня на разграбление. Три дня начались. Песочные часы Клио перевернулись. Песок сыпется по новой.
Он стоял около своего двора. Он не думал, что он выживет. Он не хотел победить. Он знал, что все проиграно. Он видел огонь. Огонь охватывающий трою. Его город. Он видел приближающиеся щиты. Бронзовые щиты Спарты, украшенные черной буквой «лямбда». Лакедемоняне. Самые злые из спартанцев, самые обученные и опасные. Он хотел лишь одного. Драться как можно дольше, чтоб дать время спастись своей семье. Жене, двум дочерям и сыну.
Они пришли. Бой был не долог. Может, он и превосходил их умением и мастерством, но они превосходили числом и умением этим пользоваться.
Нет, его не убили. Его ранили и обездвижили. Двое вытащили из дому семью. Его, подняв за волосы голову, заставили смотреть, как насилуют его жену, дочерей и даже сына. Их насиловали долго, со вкусом. Со знанием дела. После этого, они увели детей, их участь была решена. Ему опять подняли голову и вожак медленно, смакуя, перерезал горло уже несопротивляющейся женщины.
Потом ему выкололи глаза, подрезали жилы на ногах и руках. И оставили подыхать. Вспоминая каждый миг, перед смертью, самых дорогих ему людей.
Вспоминая любовь.
Вспоминая уничтоженную любовь.


Рязань была окружена. Орда стояла под стенами. Залп осадных орудий. Второй. Третий. Стены рухнули. В город ворвались нукеры. Отборные, тяжелые части татарского войска.
Бойня. Яростная бойня. Татары не жалели ни кого. Сопротивляющихся было мало. Отбивались всем, чем можно. От копья и меча до сковороды и скалки.
Они ворвались в город стремительно. Тяжелая конница. Элита. Сломав порядок в стане сопротивления. Превратив одно целое во много кучек защищающих не город, а улицу, дом, двор. Дальше шла пехота. Рязань была отдана на разграбление.  Разграбление, а дальше…
А дальше Батый сожжет этот город. Сожжет до основания, а затем…
А что затем?
Да, ничего. Девок и баб на базары, выживших мужчин, если найдутся туда же.
И все.
Он стоял посреди улицы. Они подъезжали. Их было десятеро. Десять хорошо обученных, хорошо вооруженных мужчин в железных пластинчатых доспехах. Против него. Против него одного, с одной саблей в правой руке.
Двое слезли с коней, вытащили прямые мечи и пошли на него. Так ходят на хищного зверя. Слегка согнув колени, пружиня, перекатываясь, точнее переплывая из шага в шаг.
Поворот, свиля, свиля, удар, поворот, свиля, подсад, слив, удар.
Два монгольских трупа и две раны. Одна на бедре, другая поперек груди.
Трое конников опускают копья и пускают коней вскачь. Пригнутся, удар, удар, удар. Кони ржут от боли. Кони плачут. Заплачешь тут, когда рубят ноги. Простите милые, другого выхода не было. Он перерезает голо оглушенным всадникам. Остальные достают луки и натягивают тетивы. Пять стрелков, пять луков, пять наконечников-жал хищно прищурились, дрожат, ждут момента, что бы полететь, что бы впиться в незащищенную плоть. Залп. Пять стрел попадают. Попадают точно. Тело белобрысого варвара оседает в пыль дороги. Кто-то подходит и режет ему живот одним движением. Их уже не интересует он, не интересуют трупы. Их сознание уже занято домом, откуда доносится вой и плачь. Опять пять стрел срываются в полет, но теперь не в тело, они несут маленькие язычки огня, которые, слившись, сделают из дома большой костер. Пытающихся выбраться из полыхающего дома добивают ножами.
Он ползет. Немеющие пальцы скребут по земле. Он ползет спасти Василису. Свою любимую. Взгляд вверх. Какой-то молодой татарин заносит нож над его Василисушкой.
Последний рывок…
Чей-то сапог вдавливает его лицо в грязь, боль пронзает шею.
- Живучий, русский собака.
Так он и умирает, видя перед глазами занесенный нож над его любовью.
Слыша предсмертный крик его любви.
Его любви.
Крик.


Емелькины входили в село шумно, весело. Убивая всех кто против. Кто против решал сам Емелька. Точнее не сам, а его казачки. Они неслись по селу: улюлюкая, размахивая саблями. Кони давили тех, кто не ушел в сторону, кто ушел в сторону, рубили саблями наездники.
Он сидел дома. Налет был молниеносный и неожиданный. Он услышал крик жены. Дикий крик. Так не может кричать человек, так не может кричать его жена. Но кричала. Кричала его жена. Он схватил топор и ринулся из избы.
Он увидел ее. С нее уже сдирали подол, предварительно уложив на траву. Она кричала и билась в отчаянье. Но что может сделать баба супротив пяти мужиков.
- Убью! Не тронь! – Кричал он, несясь ей на помощь.
Один встал поперек дороги, но тут же рухнул с раскроенным черепом. Второй, недолго думая, взвел пистоль.
Выстрел. Дырка. Падает тело. Падает тело в грязь, не закончив своего бега.
А жинку уже бесчестят.
Бесчестят его любовь.
Это последнее что он видел в этой жизни.
Бесчестят. Его. Любовь.


Он и она. Они. Они смотрят телевизор. Передача про роды. Он скоро станет отцом, она матерью. Уже видно. Уже давно видно. Они давно этого ждали. Давно хотели. Она будет лучшей матерью на свете.
Шум на леснечной клетке. Входная дверь вылетает от удара. Комната наполняется толпой бритоголовых мальчиков с пушками в руках. Его связывают. Задирают голову.
- Ну, что ментовский ублюдок, ты сделаешь то, что просили?
Он молчит.
- Ну, смотри.
Бригадир рвет платье на его жене, поглаживает округлый живот.
- Папой готовишься стать?
Он достал бутылку шампанского. Ее сопротивляющуюся кидают на диван, раздвигают ноги.
- Если войдет это, - бригадир поглаживает горлышко бутылки, - То ребеночек выйдет нормально. Прямо сейчас. Прямо сейчас ты станешь папой.
- Нет!!! – Режет помещение крик. – Не надо! Я все сделаю. Все, что вы скажете.
- Молодей. – Бригадир похлопывает потерявшую сознание женщину по бедрам. – А ее мы заберем с собой, чтоб ты не передумал.
Через неделю дело закрывают за недоказанностью и за нехваткой улик. Следом исчезает майор Седов. Бесследно. Через два месяца грибники найдут в подмосковном лесу два трупа, изрешеченных  из автомата. Медэксперты покажут, что женщина перед смертью была жестоко изнасилована и не один раз, беременность прервана самым жестоким способом, анальное отверстие и половые губы разорваны, как будто туда попал противотанковый снаряд, на теле нет места без синяков и порезов.
Они лежат в обнимку, в глазах застыла любовь. В мертвых глазах.
Растоптанная, обруганная любовь.


Я рывком вскочил на кровати. Нет. Рядом. Нежно рядом сопит моя Ленка. Как хорошо, что ты есть. Что ты рядом. Я погладил ее по голове, чмокнул в губы и пошел на кухню, ставить чайник.
Как хорошо, что ты рядом.
Моя Ленка.
Моя любовь.
 

                3


Петр перекинул кувалду из руки в другую. Борька был привязан. Привязан к забору.
- Ну, Васек, давай…
- Че давать то?
- Держи… мать….
- Кого держать?
- Ты что, придурок или прикидываешься? – Изумился Петр. – Борьку держи.
- Как?
- Да за шею. Чудак городской.
Васек бросился к бычку. Но тот мотнул головой в сторону бежавшего, и тот остановился в нерешительности. Животные они такие. Они все понимают. Говорить не говорят, но понимают. В отличие от человека. Который говорить говорит, но редко когда понимает. Понимает через раз, да и то по большим праздникам.
- Кувалдой ударить сможешь? – Сплюнул Петр.
- Смогу, наверное.
- Бить будешь в центр лба. Понял?
- Угу. – Кивнул Василий, беря кувалду.
Петр ловко подскочил к бычку, обхватил шею.
- Бей.
- У-у-у-х.
- Твою ма….
Петр отскочил от упавшего, но еще хрипевшего Борьки.
- Ты че, урод цивилизованный, делаешь? – Петр взял кувалду и с одного раза добил мучающегося бычка. – И его не убил и меня чуть не покалечил.
- Да, понимаешь…, не люблю я этого. – Потупил взор Василий, двоюродный брат, родившийся и проживающий в городе. – Убивать зверюг не люблю.
- А, говядину любишь? Ладно, пошли жрать, горе-убийца. – Петр развернулся и поплелся в сторону избы, волоча за собой окровавленную кувалду.
- Да. Говядину я люблю. – Запоздало пробормотал Василий и пошел вслед за братом.


Она красила губы. Долго. Придирчиво. Карандаш. Помада. Кисточка. Долго и придирчиво. Потом глаза. Тени. Тушь. Также долго и придирчиво. Платье. Ну, с этим проще. Оно должно притягивать взгляды, но не фамильярно и броско. Нет. Она уже немолодая женщина, и в отличие от своих более молодых конкуренток, знает толк в одежде. Одежда должна подчеркивать достоинства и скрывать недостатки. Она недолжна, быть фривольной и вызывающей, но должна призывать мужчину сорвать ее и посмотреть что же там под ней. Как истинная женщина, Мила знала великую женскую тайну: голая женщина не возбуждает, возбуждает слегка одетая женщина и возможность ее раздеть.
Бибиканье машины.
Она закрывает дверь и сбегает вниз по лестнице, благо второй этаж.
Цок, цок, цок. Стучат каблучки-шпильки. В такт цоканью покачиваются округлые, манящие бедра. Старички и старушки улыбаются-скалются и желают здравствовать. Мужики пялятся, да прикалывают как бы они ее и в каких позах.
Мила садится в машину. Закуривает длинную сигарету.
- Слушай Милка, Я тебе удивляюсь. Ну, в возрасте уже, а как на тебя все смотрят.
-Люблю я это дело.
- Курить?
- Секс люблю. Дурак. Трогай. – Отвечает она сутенеру.
Машина трогается с места.
- Люблю я сам процесс. – Шепчет Мила строчки из бородатого анекдота про поручика Ржевского.


Ну и день выдался. Чертова работа. Леонид пришел домой. Бухнулся на кровать. Вошла жена.
- Развалился…. Разделся бы с начала.
- Да ладно тебе. – Он не хотел спорить с женой.
- Мог бы хоть поинтересоваться, что нужно сделать по дому.
- Ну, и что нужно сделать?
- Тебе сразу весь список или по отдельности?
- Давай список, но по отдельности. – Он понял, что от жены сегодня просто не отделаться.
- Кран течет, розетка искрит, постоянно выбивает пробки, не работает утюг, нужно выбросить мусор.
- И ты хочешь, что б я все это сделал сейчас?
- Да.
- Все?
- Хотя бы что-то.
Жена была непреклонна. Это ухудшало настроение и сводило к нулю все шансы спокойно провести вечер с телевизором.
- Давай завтра. Завтра выходной.
- Ты меня уже месяц своими завтраками кормишь, хорошо, что хоть, обещаешь, не отказываешься. – Она развернулась и пошла на кухню. – И на том спасибо.
Он встал. Мужская гордость взяла свое.
- А ты не хочешь поинтересоваться, как у меня дела, как здоровье, как на работе? – Он встал в проеме дверей кухни, уперев руки в бока.
- Вот, вот, как дела на работе. Ты любишь свою чертову работу больше, чем меня. – Она зарыдала.
Он сплюнул и пошел в комнату. Вечер был полностью и неисправимо испорчен.
- Да, я люблю работу. Там меня хотя бы ценят. – Подумал гробовщик и включил телевизор, предварительно плюхнувшись на диван.


Вечер. Памятник в центре Москвы. Два человека стоят около памятника.
- Товар доставил. – Сухой очкарик.
- Сколько? – Такой же сухо. Но эта сухота больше от борзой или от матерого волка.
- Килограмм.
- Килограмм чего?
- Килограмм в тротиловом эквиваленте.
- Ты не мудри, ты лучше пальцем ткни.
- Все шутишь?
- Шучу, шучу.
- Деньги где?
Матерый достает из кармана пачку банкнот иностранного, точнее американского производства. Очкарик быстро пересчитывает и прячет в карман.
- Ну?
- Все в ажуре. С тобой приятно работать.
- С тобой тоже.
- Будет что нужно, звони.
- Позвоню.
- Слушай, а ты, правда, от этого кайф испытываешь?
- От чего?
- От убийства.
- Наверное.
Очкарик сплевывает, поворачивается и уходит. Матерый достает пистолет. Направляет в спину уходящего. Палец ложится на курок. Щелчок. Ствол озаряется пламенем. Синим пламенем. Матерый подносит пистолет-зажигалку к губам, прикуривает сигарету.
- Ты мне еще нужен. – Шепчет он. – А убивать я действительно люблю. Нет ничего более возбуждающего, чем игры с жизнью и смертью.


Я проснулся. Поворачиваюсь. Ленки рядом нет. Она на даче. Значит сегодня выходной. Значит, на работу не идти, супружеский долг не выполнять. Одна проблема: есть придется готовить самому.
Я иду на кухню и открываю холодильник. Там десяток яиц и печеночный паштет. Десяток яиц. Десяток неродившихся трупиков куриц.
Я беру паштет. Не люблю я печеночный паштет…, но жрать-то чего-то надо.
- Надо пить валерьянку, - думаю я, глотая, бутерброды с чаем, - а то сны какие-то странные снятся. Нервы, наверное….