Жестокие сказки. сказка первая

ЖЕСТОКИЕ СКАЗКИ.
Сказка первая
А вот вам, блин, дорогие мои, немного сказков. Но сначала немного истории. А перед этим еще немного истории, совсем, блин, чучуть.
Ну, сначала, значит, блин, чучуть. Чучуть эта про то, што (или шта) в школе мою историчку запросто называли истеричкой в глаза ее бесстыжие за то, што муж с нее дурь недовышибал и оставил расцветать буйным, блин,  малиновым цветом. А кореша мои (или кореши) репу почесали и сходняком порешили: што (или шта) муж (или мудь) законный недоделал, доделаем сами. Ну, порешили, водкой уговор умаслили и пробили ее башку бестолочную нахрен. Ну, дурой она не стала, просто молчала с тех пор и померла небось молча. Историка заместо нее прислали тишайшего, он приходил на урок, говорил, мол, я вам оценки расставлю тут, троечки, четверочки, а кто пятерочков хотит (или хочет), почитайте книжку вот эту, ту што учебник, да скажите мне, чего прочитали-то, а я вам пятерочку поставлю. Ну а кому, блин, пятерочков-то надо? Да никому, нахрен.
И вот с того самого и получается те самые немного истории, про которые я вам, дорогие мои, не так уж давно сказал.
Значица история, блин, такая. По своему разумению я ее вытворил, потому как по ученому не разумею от того, что рассказал вам только што. Так вот думал я да рассуждал. Рассуждал я даже и тогда, когда сапогами мою голову били, а все, блин, потому, што (или шта) шибко умный я и рассудительный я уродился на свою, блин, мать ее в печень, беду.
Так про историю.
История.
Как возникли сказки?
А вот так.
Значца, само слово такое – сказка. Значца, сказал кто. Один сказал, другой его пересказывает. Третий сбоку от второго стоял, когда он четвертому говорил, а потому как еще за пивком сгонять надо было, то кусок и прослушал, а потом по пьяной лавке и конец  не так понял. И когда третий уже пятому рассказывает, то чтоб, значца, блин, дурнем не сидеть, он середку сам придумает, под конец вообще в такую козью ногу все завернет, что и конец токо-токо началом станет.
Ну вот вам, чтоб вы дурнями не были, такой расклад. Приходит Васька и говорит Петьке: мол, пошла Машка по воду, а в дороге ведром соседскую корову по башке огрела, ну когда с водой возращалась, сосед ее в сторону отвел и как рявкнет: а вото и не сметь мою корову по башке долбать, а то у ней надой падает! И вот Ванька все это дело про Машку с соседом краем уха слушал и при случае, блин, говорит Гришке: ходила как-то Машка по воду, а ведро у нее худое, на башку себе надела как ливонский рыцарь, тут-то ее сосед в кустах и зажал, тискал ее нещадно, порыкивая, и нагуляла Машка, и титьки у нее что у твоей коровы стали, хоть дои ее без продыху.
Вот так вота, блин, и сказки, значца, рожаются. И вот с таких вота сказок вам моя первая сказка, про Никиту Кузьмича и про внученьку его Настасью.
Жил, блин, кузнец деревенский Никита Кузьмич, вдовец. Жену у него половодьем смыло, когда она, дуреха, пошла по весне в самый ледоход белье полоскать. Осталась у вдовца дочкам гулящая, и вот как-то приходит она и приносит в подоле понятно чего. Сама шасть за забор, чтоб по хребту ее горюющий о жене папашка оглоблей не двинул, и никто ее с той поры уже не видел. Внучку Никита, как грозился было на всю деревню, не придушил, за ногу ее не схватил и башкой об угол не хряснул. Потому как екнуло сердце у мужика: хоть и жидко разбавлена, а всеж кровиночка его, да и в чем дитё-то виновато, а? И стал ее ростить (или растить) как законную свою внучку, а вот раз дело выло, что мужики на покосе ухмыльнулись, мол, знаем, што (или шта) ублюдочку ростишь, а Никита угрюмо так глянул. Мужикам аж похолодело внутрях, и не зря: Никитушка цепак молотильный с телеги своей снял и отмудохал мужиков так, что над ними бабы ихние до крещенских морозов охали, а сами они даже охнуть не могли. Лют и могуч Никита Кузьмич был, вот так-то.
Потому Настасья, внучка евоная, по деревне без боязни ходила, что под юбку кто щупать полезет да за титьки мять. Гордо сначала так ходила, а потом заголосила дома, запричитала: бабье-то нутро свое берет, ласок там хочется да того–етово. Посмотрел на нее Никита, кулаком по столу хрясь: мужа тебе надо, девка. Пойду тебе с мужем дом построю.
Три года Никита дом для Настасьи строил, а та голосила ночами да по деревне духом бесплотным ходила, в глаза парням заглядывала: кто мой суженый? Парни-то глаза отводят, деда ее лютого боятся, а Настя домой придет и ревьмя ревет, что твоя корова. Никита слушает, как внучка-то убивается, и уже не по бревнышку, а по три в охапку берет и топором знай машет, хоромы строит.
И вот в первое лето, как дом строил, приходит Никита к людям на покос и как гаркнет: а кто внучку мою женой возьмет, я вот уже и дом строить начал? Все стоят тихие, друг за дружку прячутся, к бабам жмутся, за телегами прячутся. Никитушка насупился, к цепаку потянулся: али внучкой моей брезгаете?
Вышел тогда мельников сын, косая сажень в плечах, Микула Мукомолов: беру, говорит, внучку твою! И шапкой оземь. У Никиты в глазах потемнело: ах ты, думает, чертово ребро, внучку мою драть захотел? И говорит так: а вот стань против меня, зятек будущий, да врежь мне промеж глаз чем бог в руку вложит, а потом я тебя разок по темечку кулаком. Микула усмехнулся, жернов мельничный взял да как звезданет Никите промеж глаз! Жернов на три куска рассыпался, а Никита не покачнулся даже. Ну, думает Никита, врежу ему вполсилы, а то зятек дураком-то будет. Ну, и врезал. Черепушка у Микулы лопнула, кулем он мучным оземь упал да и преставился. Не вышла в тот год замуж Настасья.
И вот во второе лето, как дом строил, приходит Никита к людям на покос и как гаркнет: а кто внучку мою женой возьмет, я вот уже и дом под крышу подвел? Все стоят тихие, друг за дружку прячутся, к бабам жмутся, за телегами прячутся. Никитушка насупился, к цепаку потянулся: али внучкой моей брезгаете?
Вышел тогда скотобойца сын, две косых сажени в плечах, Никола Мясников: беру, говорит, внучку твою! И шапкой оземь. У Никиты в глазах потемнело: ах ты, думает, чертово ребро, внучку мою драть захотел? И говорит так: а вот стань против меня, зятек будущий, да врежь мне промеж глаз чем бог в руку вложит, а потом я тебя разок по темечку кулаком. Микула усмехнулся, топор забойный взял да как звезданет Никите промеж глаз обухом! Топор на три куска рассыпался, а Никита покачнулся едва. Ну, думает Никита, врежу ему в четверть силы, а то зятек дураком-то будет. Ну, и врезал. Черепушка у Николы лопнула, тушей он мясной оземь упал да и преставился. Не вышла и в этот год замуж Настасья.
И вот в третье лето, как дом строил, приходит Никита к людям на покос и как гаркнет: а кто внучку мою женой возьмет, я вот уже и дом утварью заставляю? Все стоят тихие, друг за дружку прячутся, к бабам жмутся, за телегами прячутся. Никитушка насупился, к цепаку потянулся: али внучкой моей брезгаете?
Вышел тогда цыганский сын, три вершка от земли, Васька Конокрад: беру, говорит, внучку твою! И шапкой оземь. У Никиты в глазах потемнело: ах ты, думает, чертово ребро, внучку мою драть захотел? И говорит так: а вот стань против меня, зятек будущий, да врежь мне промеж глаз чем бог в руку вложит, а потом я тебя разок по темечку кулаком. Васька усмехнулся, да говорит: да нет, у нас, у цыган, старших уважать принято, бей ты первый, Никита Кузьмич! Ну, думает Никита, врежу ему в осьмушку силы, а то зятек и так, видать, дурак, что ж с ним потом-то будет. Ну, и врезал. Васька  Конокрад на полверсты улетел, о телегу чью-то хребтиной хряснулся, телегу в щепки – ну, все перекрестились, сдох, думают, душой богу преставился. а Васька встал, кровища с носа прыщет, глаза в куче. Мой черед, говорит! Никита плечами пожал: пробуй, говорит. И перед Васькой встал. А Васька портки спустил и такую елду оттуда достал, что бабы в обморок попадали, а мужики от зависти побелели и некоторые даже полопались. И как хватил Васька Никиту Кузьмича елдой промеж глаз, так Никитушка дураком враз и стал. Вот в то лето Настасья замуж и вышла.
Бабы потом, как по воду ходили, все норовили мимо того дома идти, что Никита для Настасьи выстроил. Идут мимо, а оттуда такие крики, ахи да охи! Бабы постоят, как замороженные, послушают… плюнут да и по воду дальше идут, а обратно опять той же дорогой, и опять стоят слушают…
Мужики в конце концов не стерпели да сожгли тот дом . Зима была лютая, ночь темная, а полыхало так, что хоть тебе нитку в иголку вздевай. А мужики столпились кругом и крики слушали, и все гадали, в толк взять не могли: то ли жизнь этим криком кончается, то ли и в огне новую начинают… плюнули  и по домам разбрелись.
Так и сгорели в доме том Васька Конокрад, и жена его молодая Настасья, и кузнец Никита Кузьмич, что на старости лет так срамотно дураком стал.
Вот вам, блин, дорогие мои, и первая сказка моя. Уж кто чего поначалу рассказывал да как на самом деле это было, то вам гадать, а я вам, блин, как слышал, сказал, ну, может, приврал немного, чтоб красившее было да чтоб дурнем не казаться. А все потому, што (или шта) даже такому неучу да пакостному человечку, как я, дурнем стыдно казаться, ну не елдой же мне, мать ее в печень, в лоб засветили. Засим и раскланяюсь я, до второй моей сказки, которая совсем на эту похожа не будет. Ну, разве только чуть-чуть.