За нравственность!

Снега в этом году выпало немного. Зато градусов хватало. Между остывшими домами тянулись грязные ленты улиц и переулков.
Аллочка стояла у окна и размышляла о полном отсутствии информационных поводов в окружающем мире. В мире, окружающем других журналистов, этих поводов хватало. В одних городах были террористы, в других - крупные культурные и политические события. Третьи города вообще были южными. Там вообще можно было никаких поводов не искать, а валяться целыми днями на пляже, поглядывая на волнующееся море…
Аллочка поколупала обмерзшее окно, бросила взгляд на унылую городскую картину за окном и вернулась за свой стол. Ну какой дьявол выдернул её из постели в такую рань? В дверь заглянул взъерошенный отсек с лицом человека, увидевшего дохлую мышь:
- А ты чего здесь?
- Работаю, - улыбнулась Аллочка. - Кто-то же должен в эту газету писать, в конце концов.
Отсек, почему-то застрявший в дверном проеме, задумался и после короткой паузы изрек:
 - Должен. Кстати, надо место дать депутату Барковскому. Сходишь, поговоришь? - Отсек дождался кивка, крякнул и заскрипел коридорным линолеумом по направлению к своему кабинету.
Обычно все депутатские песнопения были однотонными по форме и очень невыразительными по содержанию. Отчет о проделанной работе, обязательный реверанс в сторону правящего Папы, планы на будущее, пара фраз о семье, любви к Пушкину и Сурикову. Все. Весь информационный повод, который и поводом-то быть давно перестал. В сухом же остатке был только обязательный в таких случаях процесс отчетности депутата перед избирателями. Ни одной из сторон уже ненужный. Чего-то подобного ожидала Аллочка и от предстоящего интервью.
Барковский был местным депутатом. Борцом за нравственность и в принципе популярной в городе личностью. К нему апеллировали и ссылались на его мнение. Ждали одобрения или опасались несогласия. Большой и фактурный, он по прямой своей занятости был актером местного театра. Театра провинциального, имевшего, впрочем, собственную публику и критиков, страсти и интриги, неудачи и громкие премьеры... Барковский исполнял ведущие роли в репертуаре этого культурного очага.
И депутатствовал. А что нам? Городской совет - не хухры-мухры, десятки тысяч электората. Потому чувствовал себя депутат и артист Барковский в этой жизни уверенно, выступая то на сцене родного театра, то на телевидении, то, вот как теперь, в городской газете.
Возглавляя комиссию общественной нравственности, он частенько взывал с различных трибун к совести распоясавшихся горожан. Беспокоился о моральной стороне их жизни и сверкал с экрана глазами так, что казалось и никакой свечки не надо: вот он, под каждым одеялом следит за чистотой помыслов и жизнь положит, но не допустит ни похоти в постелях земляков, ни ****ства. И ведь именно сегодня думать о похоти Аллочке не хотелось.
Договорились о встрече быстро. Барковский был приветлив и с готовностью пригласил Аллочку к себе, за депутатский станок, в солидный кабинет на четвертом этаже здания городского совета. До назначенного времени оставался час.
Бухгалтерия опять забрала машину. Мелочь, а досадно. Кто, в конце концов, для кого? Они для нас или мы для них? Аллочка ворчала про себя всю дорогу - три остановки. Мороз, как ни странно, только подогревал в ней чувство протеста. Не радовали ни общее предновогоднее настроение витрин, ни ощущение социальной значимости выполняемой работы. Последнего, впрочем, и не было. Дважды в дороге она чуть не упала. Около десяти, когда Аллочка уже подходила к зданию горсовета, как-то недоходчиво рассвело и стали видны прохожие. Невыспавшиеся и с печатью угрюмого долга на лице.
Открывая тяжелую дверь (пружина была пришпандорена, видимо, от танкового амортизатора) Аллочка решила: быстренько отпишусь, и на сегодня хватит. Надо выпить. Крепко. Впрочем, мысль эта посещала её практически каждое утро, но нечасто воплощалась в жизнь. Гораздо реже, чем того требовала надломленная психика провинциальной журналистки.
Пропускная система в горсовете работала просто. Можно было пройти и без пропуска, если на лице у тебя отражалась занятость важными государственными делами. При наличии такого выражения человек проникал в здание, не задерживаясь на вахте. Все это знали. И перед охраной, конечно, пытались такое лицо представить. Но вохровцы тоже не лыком были шиты и выщелкивали примазывающихся без сожаления. Пропуск у Аллочки лежал где-то в недрах сумки. Лезть за ним не хотелось, но строить государственное выражение лица вообще не было никаких сил. Пришлось выкладывать сначала косметичку, потом сотовый телефон, блокнот, пудреницу, паспорт, ключи, сигареты и коробочку с витаминами. Пропуск, конечно, оказался в самом низу.
Кабинет депутата располагался в конце коридора. Темно-коричневая дверь с золочёной табличкой. Барковский. Нам сюда. Аллочка одернула юбку, поправила волосы и вошла - Можно?
-- Заходите, заходите! - Барковский встал за столом и широким жестом выбросил руку, приглашая садиться. - Вы у меня впервые? Впервые. Я вас не помню. Чай, кофе? Коньяк не предлагаю - во время службы не употребляю и вам не рекомендую, - Барковский ухмыльнулся. Ты бы себе пургену, что ли, порекомендовал, чтоб не так светиться от полноты жизни, жлоб, подумала Аллочка, но вслух попросила чаю, достала блокнот и приготовилась записывать.
Барковский выдержал мхатовскую паузу, предоставив журналистке возможность… насладиться величием момента приобщения к прекрасному, что ли. За это время он успел вытащить пакетик «Липтона», положить его в кружку, налить туда кипяток из подоспевшего чайника, насыпать в чай сахар и позвенеть, размешивая, ложечкой.
- Вы давно были в секс-шопе? - Аллочка с перепугу даже не сразу поняла о чем был вопрос. - Нет… то есть да… Однако депутата совершенно не смущал её лепет, и он бодро продолжил: - А мне по роду своих занятий на депутатской ниве приходится посещать подобные места и, я вам скажу, не совсем у нас отлажена система торговли продукцией эротической направленности. Более того, никуда не годится система.
Чувствовалось, что Барковский говорил по накатанной,  профессионально посверкивая глазом и поигрывая хорошо поставленным голосом.
- Взгляните! - депутат ловким движением открыл ближний ящик стола и положил перед Аллочкой пеструю пачку глянцевых затертых журналов. Девушка навела резкость. На обложке верхнего журнала красовался член формата А4. Причем большая часть этого члена была у кого-то во рту. Крыша медленно начала съезжать в неизвестном направлении. Аллочка проводила бегущий по спине холодок и не к месту брякнула: -- Так.
- Так, - повторил Барковский - это нравственность? Это, на ваш взгляд, поведение высокоморальных людей? Я уже не заикаюсь о том, что это смотрят дети! Мальчики и девочки, совершенно не ориентирующиеся в океане разноплановой информации, вливающейся в их неокрепшие мозги. Особенно девочки. Юные, невинные. Они-то почему должны страдать? Вы только представьте: подходит такая молодая особа с неустоявшейся психикой к прилавку, а там вот это!
Барковский открыл верхний журнал на случайном развороте и ткнул пальцем в крупное, красочное изображение группового соития.
- Ну и какова её реакция, я вас спрашиваю? А здесь? На следующей странице раскрашенная девица в пожарном шлеме сидела то ли на бутылке, то ли на огромном баклажане - Аллочка не успела рассмотреть. Барковский на мгновение задумался, что-то неясно-тревожное мелькнуло в его лице, и он спросил: - Как вы думаете, ей удобно? Но тут же спохватился и продолжал, листая и перекладывая журналы. Чтобы окончательно не свихнуться, Аллочка смотрела на корешки. В стопке было восемь штук.
- У меня двадцать четыре года супружеского стажа. Я нормальный мужик. Но такое мне и в голову никогда не приходило! Полюбуйтесь! Это нормальные люди? Вот зачем ей двое мужчин? Эти жеребцы ведь буквально разрывают хрупкую и явно интеллигентную блондинку на следующей фотографии… где это… Ах, да. Вот. Что толкнуло ее на подобный путь зарабатывания средств к существованию? Голод?
С момента, когда начался этот кошмар, мысли в голове у Аллочки путались, выстреливая яркими вспышками: Почему? По какому праву он так ведет себя? Что вообще происходит? Записывать ей было нечего, но китайская ручка выводила в блокноте цепляющиеся фразы: восемь штук… голодающая блондинка… неокрепшая психика. Планомерно пролистав всю стопку, Барковский, не убирая журналы, живописно разбросанные по столу, встал.
- Давайте пройдем туда - депутат тем же отработанным жестом пригласил журналистку в другой конец кабинета, где стояли кресла, журнальный столик и большой телевизор. Уголок отдыха. Оазис самоанализа и спокойного погружения в задачи депутатской деятельности. Островок свободы от интриг и стратегически выверенных поступков. Аллочка послушно перешла в кресло. В кресло рядом сел Барковский, наклонился к телевизору - тот оказался видеодвойкой - и вставил неизвестно откуда взявшуюся у него в руках кассету в гнездо.
Опасения оправдались. На кассете было жуткого качества порно. Чуть подергавшись, черно-белое изображение стабилизировалось, и Барковский, приосанившись, отвалился на спинку кресла. Нога на ногу. Свободная поза человека с чистой совестью. Под льющееся из динамиков «О-о-о! Е, е, фак ми!!!» депутат продолжал: - А вы знаете, сколько молодых людей познают искусство любви в подворотнях и заплеванных подъездах? Нет, вы пойдите на вокзал, и там юные, пардон, проститутки сделают вам, простите, минет за сто рублей! Всего-то!!!
Аллочку как током ударило. Вокзал. Проститутки. Почему мне? О чем мы говорим? Мама! Ситуация становилась критической в своем идиотизме. Аллочка, теряя чувство реальности и координацию, уронила под журнальный столик ручку и пролепетала что-то о том, что здесь неудобно записывать и давайте перейдем за стол. Барковский оторвался от экрана, кивнул и, выключив телевизор, выдвинулся к столу. Сел. Собрал и сунул в ящик стола журналы. Комедия абсурда закончилась. Аллочка вздохнула с облегчением. Собравшись с мыслями и отхлебнув из кружки остывший чай, она занесла над блокнотом ручку и спросила о том, какие действия предпринимает наш депутатский корпус для повышения эффективности сексуального воспитания в учреждениях образования… бла-бла-бла…
- В школах? Очень, очень необходимо сексуальное образование. Вы посмотрите, в чем они сейчас ходят? В каждом галантерейном отделе -рекламный щит с изображением девушек с вот таким бюстом (Барковский показал, с каким)! И вот приходит десятиклассница на урок. В вот такусенькой мини-юбке! Что там надето? Под юбкой, я имею в виду? А надеты на ней кружевные красные, положим, трусики и чулки на пажах. Ученица, вызванная учителем к доске, конечно, роняет мел, нагибается, стоя спиной к классу, и что же мы видим? Ноги в ажурных чулках, прикрепленных к трусикам пажами и непосредственно трусики на молодой, простите, уже оформившейся попке. Трусики еле прикрывают тело девочки под юбкой… а чулки сейчас делают, знаете, на таких силиконовых резинках по окружности. Они держатся на ляжках и безо всяких пажей. И эти вот ажурные чулочки плотно облегают ноги молодой девушки, которая, сама того подчас не желая, будит в одноклассниках нездоровое вожделение, неправильное отношение к женщине, как к сексуальному объекту, как к предмету похоти и разврата... да.… Так вот эти чулочки продают сейчас на каждом углу. В любом, так сказать, гастрономе!
Все ясно. Дальше выдерживать это психо-сексуальное давление было бессмысленно. Барковский продолжал что-то об уроках полового воспитания, но Аллочка уже сложила в сумку ручку и блокнот, нашла в цепочке его рассуждений микроскопическую паузу и торжественно провозгласила конец интервью. Точнее, она хотела провозгласить торжественно, даже где-то агрессивно и волево, но получилось неказисто. Красная, как вареный рак, Аллочка пролепетала, что, мол, материала для публикации теперь достаточно, статью на согласование я принесу завтра, и всего хорошего, и приятно было пообщаться. Уже в коридоре Аллочка услышала бодрый, но затихающий голос Барковского: «Я приглашаю вас в рейд по секс-шопам»! Особенно раздражало то, как она закончила разговор. «Приятно было пообщаться». Хотелось вымыть руки. 
Аллочка шла в редакцию и думала: вот я, сформировавшаяся тридцатилетняя женщина, профессиональный журналист, мать своего сына, полноценная, пусть и творческая личность. Почему я выслушиваю эти бредни? Кто попадает у нас во власть? И как случилось, что я на них работаю? Где справедливость?
Впрочем, через два часа интервью с депутатом городского совета было сдано отсеку. В приличном виде. На триста строк верстки. Включая фото. А еще через час Аллочка сидела на прокуренной кухне с рюмкой в руке и провозглашала (теперь уже, конечно, очень торжественно) тост. За нравственность. За столом её не поняли.… Но это было уже не принципиально.
24.12.2004