БАНЯ

В субботу утром у 29-ой камеры помывочный день. У всех 25 подследственных праздничное настроение. Собираются, словно на парад Победы. Вот, зазвенел ключами надзиратель, прозываемый попкарем, клацнул полупудовый накладной замок и расширилось пространство. Весь коридор твой! Выскочили по одному, построились вдоль стеночки. Попкарь посчитал, тыча увесистым ключом каждому в грудь, и повел на выход. За дверьми тюрьмы взоры рванулись в поднебесье. 25 легких вдохнули полной грудью и опьянели все как один от близости воли. Балдеж! И пошатывались они, как коровы в чистом поле после голодной зимовки. Далее двинулись парами: вор с вором, баклан с бакланом, мужик с мужиком. Последними плелись опущенные, чуть отстав. Миновали узкий двор, зажатый с одной стороны четырехэтажным зданием тюрьмы, а с другой такой же высоченной стеной.
- Какой камер?! – крикнул с угловой вышки узкоглазый солдат.
- Два девять, - лениво отозвался попкарь.
Часовой на вышке мигом передернул затвор «калашникова» и взял колону на прицел.
- Шаг влево, шаг вправо, прыжок вверх – считаю побег! – звонким злым голосом со страшным акцентом крикнул он. – Стрелять буду!
Подследственные вжали головы в плечи, и пошли, словно по минному полю, страшась оступиться.
- Это же Уголек, - шепнул напарнику молодой вор по кличке Токарь. – Ему стрельнуть, что два пальца об асфальт.
Шедший с ним в паре Вася-Прилавок, которому только-только исполнилось 18, тоже маялся по воровской статье. Но в отличии от Токаря, был, как говорят, транзитным пассажиром. По пьяной лавочке разбил витрину, влез в магазин, набрал всяко разного добра да и заснул на прилавке. Там милицейские его и нашли. А уж заведующая списала на него все, что можно было «скоммунизьмить».
Вася согласно кивнул, угроза часового была нешуточная. Да и как тут не поверить, когда вот уж неделю 29 камера тиранила этого самого Уголька. От скуки каких только издевательских историй они не придумывали о парне из дикого кишлака. День за днем часовой медленно доходил до исступления, не зная из какого именно окна доносятся крики. А вся западная сторона тюрьмы, наблюдая за ним сквозь микроскопические зазоры в защитных «баянах», заходилась от дикого хохота. Вместе с ними над этим развлечением посмеивалась и внутренняя охрана тюрьмы. Она-то вероятно и подсказала Угольку адресат. С тех пор он и дергает затвором, и грозиться дать очередь по окнам 29-ой. Кто бы испугался, да только не подследственные, которые от скуки готовы на любое развлечение, лишь бы оно не добавило им срока. Своим «сэчас стрэлат буду» Уголек только раззадоривал их еще больше. За толстыми тюремными стенами шутники были недосягаемы для пуль. И вот теперь они попали в столь щекотливую ситуацию, что хоть шапку-невидимку надевай. Если у Уголька сдадут нервы и он спустит курок, то прощай мама. Автомат-то заряжен боевыми.
Итак, они шли медленно, словно по минному полю. А хотелось сорваться с места и стремглав скрыться за ближайшим углом. Но ни звука лишнего, ни слова. Даже толстый попкарь, шедший спереди обернулся удивленно. Посмотрел на притихших с затравленными лицами подследственных, потом на часового с автоматом наизготовку и все понял.
- Гы-гы, - гоготнул он, - шутнички. Счас раскинете мозгами по асфальту.
Но тут же смекнул, что если узкоглазый Уголек начнет стрелять, то и ему несдобровать. Нахмурился, отошел от колоны в сторону.
- А ну давай, шевели копытами! – прикрикнул.
Когда завернули за угол все, в том числе и надзиратель, перевели дух.
- Вот падла, - выдал кто-то из безмозглых бакланов, - давай ему частушку из-за угла споем.
- Еще обратно идти, - напомнили дураку. – Тогда точно засветит.
- Разговоры, - напомнил толстый попкарь и открыл железную дверь. – В баню по одному.
Перед ними открылась небольшая квадратная комната, в одну из стен которой была вмонтирована длинная массивная скамья. Напротив скамьи темнел дверной проем без двери, в сумерках которого угадывалась душевая. Справа возвышались ворота прожарки.
Не успели подследственные раздеться, как ворота распахнулись и оттуда в предбанник-раздевалку с грохотом выкатился гардероб на колесиках. Кто чувствовал вшу на теле, тот вешал свои одежды на металлические крюки. Глядя на них, вешали одежды и те, кого вошь еще не тронула. Долго ли подхватить, а потом чешись целую неделю. Могут и на этап угнать, тогда совсем плохо, неделей не обойдешься.
- Ты только синтетику не вешай, - посоветовал Васе Токарь. – Расплавиться на раз.
Когда гардероб на колесах загрузили до отказа, его увезли и ворота закрылись.
В душевой вспыхнул свет и подследственные вошли под своды этой мрачной комнаты.
- На газовую камеру похоже, - оценил Вася-Прилавок. – Я фотку видал в книге про Маутхаузен.
Действительно из низкого потолка душевой торчало с десяток металлических конусов-душей, напоминающих рассекатели садовых леек. Из стен поблескивали глубоко вмурованные в них облезшие зеркала, на бетонных полках перед которыми лежали бритвенные станки. Вася этому очень удивился. В тюрьме возбранялось даже стекло. А тут можно ведь и лезвие стащить. Увы, оказалось, что станки намертво заклепаны металлической клепкой.
Зал душевой был выложен кафелем, который обжигал ноги ледяным огнем. Воды не было. Они подождали: минуту, вторую, третью. Когда миновало десять, окончательно продрогшая камера наконец не выдержала.
- Эй, шнырь! – закричали самые нервные. – Воду давай!
Тотчас, словно по мановению волшебной палочки, открылось ранее не замеченное крохотное окошко и в нем возникло ухмыляющаяся физиономия худосочного человечка в тюремной робе.
- Чего ревем, быки? – спросил он нагло, презрительно сверкнул золотыми фиксами и захлопнул дверцу.
- Вольный, да? – удивился такому поведению Вася, которое никак не согласовалось с униформой шныря.
- Из наших, - жестко усмехнулся Токарь. – Срок тут мотает.
- Авторитет? – уставился на него Вася.
- Стукач. Или должник, - отрывисто, словно свинцовые пули плевал, пояснил Токарь. – На зону не идет. Боится. Там ему голову зараз отрежут. На крытой отсиживается, в отдельной хате.
Тут из конусов-леек брызнула долгожданная вода. Подследственные с радостными возгласами бросились к рассекателям. Увы, из них лил кипяток. Камера орала, ругая шныря на чем свет стоит, но тот никак не реагировал. Пришлось мыться тем, чем бог послал. Вася набирал чуть в ладошки и плескал на себя. Получалось не так горячо. А потом он и вовсе свыкся и даже на миг вставал под кипящий душ. Но голову не подставлял – не долго мозги сварить.

С горем пополам помылись. Вернулись в предбанник. Кипяток между тем лил и лил на кафель, заполняя все вокруг паром. А тут и гардероб на колесиках выкатился из прожарки. Стало еще жарче. Натянули торопливо горячую одежду, зная, что в любую минуту их могут выгнать во двор.
Вася почувствовал, как на лбу его одна за другой возникают капельки пота. Вот уж их целая гроздь. Набухают и под тяжестью собственного веса съезжают вниз, виснут на бровях, бегут по щекам и шее. Вот уж и загривок взмок, спина…
- Козлы, - в отчаянье шепчет Вася.
- Слушай, - толкает его легонько в бок Токарь, которому тоже неуютно, но который еще хорохорится. – А знаешь, как отмычку сделать?
- А ты знаешь? – утер лоб Вася.
- Конечно, какой вор без отмычки.
И Токарь начинает рассказывать способ изготовления воровского инструмента, заменяющего двусторонний ключ. Транзитный пассажир Вася-Прилавок с интересом слушает. Слушают и другие. Кипяток между тем продолжает литься. Предбанник, словно густым туманом, затягивает паром. Падает в обморок первый подследственный. Его кладут под входную дверь, из-под которой хоть немного поступает свежий воздух.
- Эта самая простая отмычка, - продолжает свой рассказ молодой вор. – Для английского замка сложнее. Там сноровка нужна и пальцами каждый бугорок чувствовать.
И он начинает объяснять устройство другой отмычки. С лавки на пол сваливается еще двое: старик и совсем юный пацан. Вася глянул на молодого и вдруг понял, что еще немного и он сам не выдержит.
- Кому не западло, ложитесь на пол, - заявил Токарь, внимательно посмотрев в Васины глаза.
Вася отрицательно помотал головой.
- А сам?
- А мне плевать, я злой! – сказал весело Токарь.
Еще один свалился из мужиков, и еще. Под входной дверью лежат рядком уже пятеро, а кипяток все валит и валит. Токарь все рассказывает. Вася слушает и не может никак понять, то ли это пар сгустился, то ли глаза ему белым снегом залепило. Поднимает руку, пытается убрать эту пелену и валится куда-то набок. Он чувствует такую муку во всем теле, что лучше бы часовой стрельнул...
Наконец, открыли дверь. Мокрые, полуобморочные, подследственные вышли на мороз, ведя под руки более слабых своих товарищей по камере.
Увидев шатающуюся, словно после попойки, 29-ую камеру, Уголек на вышке отставил автомат. Заложил ладони за пояс и рассмеялся счастливым смехом.
- Я твой и твой мама иметь! – кричит он и хохочет.
Тюрьма угрюмо молчит.