кАМЕНь

Эта повесть о камне. Или, скорее, это повесть камня. Самого обычного, коих неисчислимое множество. О том, как люди проходили мимо, оставляя воспоминания, чувства, веру и даже богов. Они редко глядели под ноги, не говоря уж о том, чтобы запомнить маленький осколок кости земной. А вот он их запомнил. Мало того, сохранил их голоса, мысли, тени. Для тебя.  Понять его не просто, но, с другой стороны,  и не слишком сложно. Каждое слово – ассоциация. Иероглиф. Сочетания их способны провести пытливый ум нехоженными тропами из Яви в Навь, и, быть может, обратно. Почувствуй, как пласты веков расступаются перед тобой, а ты проскальзываешь сквозь открывшуюся на миг брешь. Стрелки на часах начали обратный отсчет. Вспять повернули. Кто знает, что ждет тебя там, за туманом времени? Если ты потерялся в настоящем, быть может, ты найдешь себя в прошлом? Камень поможет тебе.  Гляди! Не ты ли степной дорогой идешь, насвистывая под нос старую песню…


«кАМЕНь»



- Когда мы были на войне… - свежий ветер играет на полой пластиковой трубке, дулом торчащей из камуфлированной сумки. Насвистывает в такт шагам.  Бодрит. Ерошит отогретый солнцем «ежик».
- Когда мы были на войне…- шуршат сухие травы на крыше дважды покинутой церкви. Богу молились. Забыли. Новый мир строили. Бросили.  Кому она теперь нужна? Нет. Все таки ждет. Чего? Не орудийного ли залпа в упор. Чтоб только кирпичная крошка на восемь сторон. Чтоб…
- Там каждый думал о своей любимой или о жене… - чирикают воробьи, плещась в придорожной луже. Прохожий не пугает их.  Брызги летят. Весной даже жидкая грязь похожа на самоцветные камни.
- Там каждый думал о своей любимой или о жене… - шире шаг. Напрямую нельзя. Разлив дня два как сошел. Щедро водой одарил овражки и лопатины. Зелеными очами степь в небо высокое смотрит.  Игриво волнами щурится.
- И я, конечно, думать мог… - Мог. Но о прошлом не думал. Слишком ходко «берцы» по нутру колеи бежали. Точно по окатанному речному песочку. Вот и перекресток. А дальше, глядишь, путь открытый…
- И я конечно думать мог…- Песня к языку прилипла. Вот и пришел. Холодок по плечам. В этом доме, знать, недобрые гости бывали. Земля в рваных ранах. Поруганная память под откос пинками сваленная.
- Когда на трубочку глядел на голубой ее дымок… -  тихо плакал над вывернутыми костями слепой дождь. Знать, не много лет на свете прожил. Экие махонькие. Кто ж тебя так…
- Когда на трубочку глядел на голубой ее дымок… - цвета поблекли. Тучи. Скрутил саперную лопатку. До клада ли теперь… Тут дело нешуточное.  Сироту ни за что обидели. Не грех вступиться…
- Но я не думал ни о чем… - опасно. Не иначе гадюка рядом затаилась. Шипит. Ошибись, мол. Сделай милость. Яда на десять таких заступников хватит…
- Но я не думал ни о чем… - тяжко. Вроде бы и не своего. Даже имени не знаю. И все же… Забросал. Голову склонил. Словом прощальным, нехитрым успокоил. Все! Не разбудить больше до конца времен. За следующим очередь…
- Я только трубочку курил с турецким горьким табачком… -  двумя ногами в солдатской могиле. Полынная горечь во рту. Еще полшага и не вылезти обратно. К птицам. Свету. Дону. Сам смог. Его за собой не звал. За чертой оставил.
-  Я  только трубочку курил с турецким горьким табачком….  – блеснуло на самом дне. Что там? Часы? Подарок? Что ты, братец! Тебя ими за службу, видно, наградили.  Меня ж не за что пока. Спи. Не тронет змеюка, ни тебя, ни сына твоего… Аминь…
- Как ты когда-то мне лгала…-  небесная синь! Как же давно не тонул в тебе!  А говорят, с того света не возвращаются.  Каждой былинке радуешься. О печали не думаешь. Вперед смело глядишь. Чу! Что там? Темно-красный жук по серой ленте летит… Машина… Успел позабыть как выглядит…
- Как ты когда-то мне лгала…- Смотрят? Ну и пусть себе… Валун катить да вверх по склону… Непросто.  Но, если не я, то кто? Не та ли, что ногтями с дерева икону содрала? Дождешься…
- Но сердце девичье свое давно другому отдала… И душу в придачу. Зачем ей это нужно? Мертвых будить… Силу ищет? Врага извести хочет? Мстит… Глупо… Но ведь так… Пусть-ка  нынче попробует…
- Я только верной пули жду… - Ох и нелегок кованый крест. Мелькание непрошеной мысли. Тот, другой, деревянным был, а все ж тяжелее… И холм круче… Шаг за шагом. Удар с маху. Точно кинжалом в горло.  Последняя милость…
- Я только верной пули жду… - Не скоро дождусь… Зря ведьма шипишь, злобишься.  Вот лопатой тебя! Шустрая… Когда жизнь дорога… Перелетел тебе путь черный ворон…
- Чтоб утолить печаль свою, и чтоб пресечь нашу вражду, - три раза кругом обошел. Тремя железными стенами окружил. На три железных замка закрыл. Чтоб ни зверь, ни птица, ни человек, ни нелюдь… Под ноги камень бросился. Руки теплом приласкал…

- Когда мы будем на войне,
- Когда мы будем на войне,
- Навстречу пулям полечу на вороном своем коне,
- Навстречу пулям полечу на вороном своем коне…

Допел. На вершине припекает. Сел. Пот утер. Флягу осушил. Легко. Так, что пол
мира обнять. Странный, все же клад курган хранил. Дороже золота и серебра. Желаннее всех богатств земных. А с виду булыжник простой…

…Вот он. Сквозь мох и грязь желтым просвечивает. С высокого неба капля, сверкнув, упала. Покатилась по щербатому боку. Пласт потревоженного времени следом пополз…Ухнул…Прошелестел… Голосом свинца и метели.

Гром. По озябшей степи раскатился. Иней с колючего татарника сбил. Зимний, лютый вечер сжался, замер в испуге. На закате зарницы небо в красный выкрасили. На восходе белыми громадами осели тучи. На полуночь - треск пожара. На полудень – треск пулеметов. Была жизнь, да как худая рубаха по швам разошлась. С треском.   

Где-то далеко слитный стук сапог. Левой! Левой! В ногу! В ногу. В голову. В грудь. В живот. Свинец не милует. Он слеп от рожденья. Людей же другое слепит. Злоба. Ненависть. Ярость. Горит в душах. Нутро желчью жжет. Пока сквозь прицельную планку не вылетит. Пеплом по ветрам развеется.

Не здесь злой огонь зажгли. Искра у северного моря упала. Пал по донским станицам прошел.  Дикий, необоримый. Что ему слезы. Что ему мирр на намоленых досках. Он пришел. Склонись или умри. Не склонились. Перед царями шапки не ломили. Перед быдлом и подавно.  Сорвали.

Метель. Воет. Стонет. Сечет. Все круговертью взялось. Ни зги не видать. Что то будет? Под Койсугом орудия меж собой за жизнь беседуют. Где-то там должно взойти солнце. Взойдет ли?  Ведь миру конец. Только холод под вмерзшим в грязь башлыком. Да еще золы щепоть. К утру затопчут.

Где-то, чуть ближе, за Городищем, гулкая дробь. Лед брызгами из-под горячих копыт. Лихой посвист стали над хмельной, чубатой головой. Голос. Глухой. Точно из-под земли. «Пики к боюююю!!!! Шашки воооон!!!!»  Вон. Понеслось. Синими искрами закружилась пороша в танце меж саблями. Полетела с плеч голова. Одна. Другая. Кто? Брат? Кум? Сват? Кто следующий?! Может ты? Нет. Ты уже спишь. Ну… Пухом тебе…

- Конь боевой с походным вьюком…- пухом белый снег на черную гриву.
Стоит. Не всхрапнет. Седло пусто. Удила мертвыми змеями повисли. Откуда ж ты… Не бурей ли рожден?  Где хозяин твой… Не под холмом ли?   
- У церкви ржет, кого-то ждет…  - Старая церковь в сугробах тонет.  В ограде никого. Стежка волчьих следов.

Рассвет. Тихо. Отгремело. Надвинув на лоб кубанку, восьмилетний казак коня ведет. Только ему вороной дался. Кто по хатам отсиделся, спросят, зачем сироте такое богатство? Низовой эхо с кургана донесет – «Пики к боюююю!!! Шашки воооон!!!»   

…Еще одна капля. Еще. Рыжую землю моют. Крупинку за крупинкой…  Ненаписанными страницами. Отгоревшими звездами. Палой листвой. Насквозь. За собой зовут… Голосом любви и веры…

...Каждый вечер он переходил дорогу…
…Благославял прихожан. Старался поменьше говорить. Больше слушал. Иногда вздрагивал: его окликали отцом Василием, здесь окликали. А когда-то давно - теперь уже казалось, что совсем в другой жизни - она звала его Андреем. И теперь зовет. Андрей... Андрей... Анд… Замок гулко здоровался с тяжелой дверью. Он переходил дорогу. Шел по колено в траве. Садился у подножия кургана. Гладил тугую от жажды землю. Казаки, невзначай завидев черное пятно у края степи, безразлично отводили глаза. Блаженный, спаси Господь, занесло его ветром с самой Волги, видать тоскует, бедолага, а колдовку-то нашу он здорово приструнил, ей богу, правду матку как резанул промеж глаз, ажнок искра пошла, и где, прямо в церкве, как только не рухнула родимая. А он, словно слыша, несказанные слова, улыбался станичникам  вслед и едва шевеля губами твердил какую-то забытую молитву.
Кольцом любви...
- Что-то зачастили вы, батюшка, на погост, али с чертями во спасение души спорите...
Кольцом веры... Я бы поспорил, да они меня не слушают, все как один к тебе на блины спешат...
Кольцом силы... Ай, никак не уймется девка, влюбилась что ли....Окружаю тебя...Тоже скажешь, влюбилась, да он ей все карты перепутал... И Ветер... Услышал. Улыбнулся. Поймал божью коровку. Проводил на палец. Дунул.
-     Нечистое место тут, батюшка...
- Уж не ты ли напаскудила...
- Шли бы вы по добру...
- Говорить слова - говоришь, а что они значат, не знаешь...
- Я поболе вашего знаю...
- Уж не то ли, что бабка перед смертью на метлу нашептала...
- Нашептала про то, что могила тут глубокая, а в ней сила несметная...
- Не в могиле сила...
- А в где же, в Боге что ли?...
- И не в Боге..
.Он не торопясь поднялся, стряхнул траву с рясы и ушел. Вслед за ним - хохоча и
улюлюкая  ушел  ветер. В степи стало тихо. Утром у подножия кургана нашли мертвую колдовку. Поговаривали будто укусила ее змея…
 
…Дождь все сильней. Укрыться бы, да как укроешься, когда уже летишь сквозь века. Вниз. К истокам, самым корням  сочишься…Мыслей нет. Вперед. Там шумит река… Голосом смерти и жизни…

…Желтые цветы по горло в свинцо-студеных волнах. Нежные соцветия под хлесткими ударами небесных слез. От полудня до полуночи. Серо. Шорох тонущих в разливе иссушенных осенью плавней. Молчание черных деревьев. Плеск весел.
Издалека тянет дымком. Пожар? Нет. Старое пепелище вновь домами поросло. Огнем нынче не убивали. Грелись дыханием его. До поры.
Лодка днищем по кустам. Носом в холм уткнулась. Разбудила дремлющий ветер. Брызгами в лица. Холодные капли с теплыми перемещались. Лопата корни взрезала. Глубже. Глубже. Глубже.
…Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго преставльшагося раба Твоего, брата нашего…
   Имя… В лету кануло.  Затерялось, как выпавшая из кармана мелкая медная
монетка.  Только эхо граем воронов…
  …и яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи, и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная, избави его вечныя муки и огня геенскаго, и даруй ему причастие и наслаждение вечных Твоих благих, уготованных любящым Тя…
Сырая земля комьями. К ногам, рукам, сердцам липнет. На зубах скрипит. Ждет. Зовет. От века голосами отгоревших душ кричит…
…аще бо и согреши, но не отступи от Тебе, и несумненно во Отца и Сына и Святаго Духа, Бога Тя в Троице славимаго, верова, и Единицу в Троице и Троицу во Единстве, православно даже до последняго своего издыхания исповеда. Темже милостив тому буди, и веру, яже в Тя вместо дел вмени, и со святыми Твоими яко Щедр упокой:
Плач. В голос. С надрывом. Нет. Поздно. С собой не возьмет. Ему не до того. Шагами тропу из Яви в Правь меряет. Назад не глядит. Он уже не помнит. Простите ему…
…несть бо человека, иже поживет и не согрешит. Но Ты Един еси кроме всякаго греха, и правда Твоя, правда во веки, и Ты еси Един Бог милостей и щедрот, и человеколюбия, и Тебе славу возсылаем Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков…
Горстями. Так было. Три. Еще три. Следующий. Вот и все. Холмик. Деревянный крест. Первого странника курган на теле своем приютил.
…Аминь…
Спящим покой. Живым битва. Не все ли равно какие слова в путь провожают. На каком языке.  К каким Богам взывают. Всех сумерки уравняют.
…Аминь…
Небо поймет. Земля сохранит. Огонь согреет. А ветер… Он забыть не даст. Имеющий уши да услышит.
…Аминь…

Желтые цветы на встречу заре бутоны раскрыли. За ночью всегда наступает день.     
  Нет дождя. Нет мира. Нет меня. Нет ничего. Только бурный поток. Несет. Воронкой. Затягивает. Дальше. Глубже. Воздуха бы хватило вынырнуть…Крикнул… Голосом полуночи и рассвета…

…Апрельская ночь грелась неярким светом костра. Пар изо рта. Вокруг темь. Лишь наверху Мамаев путь россыпями алмазов усыпан. Прохудившиеся мешки щедро  небесную ниву засеяли. Холодная красота отраженная в темных зрачках. Зябко. Железо сквозь толстые стеганные куртки душу студит. Ждать не просто.
- Зря мы тут… - над застывшими у огня людьми бесшумно скользнул нетопырь.  Самое время хищникам охотиться. И не все ли равно, что кому-то зари не увидеть? Не сумел защититься – умри. Своя рубаха всегда ближе к телу.
- Нам бы берегом пройти… - тихий шорох в густых зарослях. Зелено-золотые, хищные звездочки волчьих глаз. Две. Четыре. Шесть. Рядом. Близко не подходят. Шкуры жалко. Железные клыки больно ранят.
- Поганые не далеко ушли, - вожак протяжно завыл. Эхо стократ помноженное ответило. Не одна стая добычу гнала. Давно. От самого Белева сытая орда откатывалась. Бедой след провонял. На запах шли. А еще говорят, злато не пахнет. Еще как. Кровью.  Потом. Поспешай! Рассвет уж скоро!
- Кто ж под холмом ентим лежить? – ледяное дыхание полуночника в лицо. Будто водой плеснули. Дрожью по спине аукнулось.  Сердце в полет. Пальцы рукоять сабельную до боли сжали. «Обернись! Ну же!» Никого за плечами. Некого замечать. Слава по ветрам развеялась. Память мыши по норам растянули, вороны склевали. Ничего не осталось. Только тень на белый валун присела.
- Знать, воин! Помянуть бы… На удачу…
На вершину поднялись. Ломоть хлеба, от вина красный – сырой земле. Низкий
поклон, да простые слова  – непроснувшимся почтение. Гляди! Вон, на закате рыжие огоньки в строчку вытянулись. То погребальные костры. Для тех, кто час назад о смерти не думал. Айда!
Ожила ночь. Скорыми шагами. Скрипом кожи. Зубовным скрежетом отточенных клинков. Волки взяли след.  Теперь не укрыться. Ни в глубокой норе, ни в высоком небе, ни за крепким щитом.
Споткнулся. На колено упал. Поспешил. Не зря. Подкову пальцами нащупал. «На счастье, стало быть. Было чужим, да нынче наше». К кресту, на шею привесил. Посмеялись.

По утру вернулся. Один. Смертью отпетый. У кургана над кострищем долго стоял, в руках находку вчерашнюю покручивая. Смотрел в никуда, мыслил ни о чем. Поглаживал свежий шрам на старом металле. След трехгранного татарского подарка. Потом с себя икону снял. Поцеловал. Да к дереву накрепко стрелой прибил. Отдарился.

Ушел не простившись. В рассвет. Шапки не ломал. Ветер нес ему вослед забытые слова. Тем, кто помнит, все пути открыты…

…Бурлит. Рычит. Воет. Мутно-грязные бешенные валы окрест. Где? Потерялся. Кто? Не помню. Зачем? Жди… За добро – добром…  Уже скоро… Вернешься… За… Голосом огня и воды…

Тягучие переливы песни купаются в ярком утреннем солнце. Плывут над оттаявшей, паром исходящей, землей. Мороз? Разве он был? Молодые травы о том не помнят. Пробиваются сквозь прошлогодний сухостой маленькие желтые цветы. Курган, спящий под зеленым, вышитым ковром, ограненный золотистыми столбами света,  в самоцвет обратился. Один из многих в короне великой степи. Красиво, а не украдешь. В суму не сунешь. Любуйся, путник. И не думай о смерти. Весной время жить.  - Кому как, - проснулась кукушка на старой ветле, - Кому как.
- Не слушай ее, - вторил песне перестук копыт. Слова дробились, играли в звоне сбруи. Терялись в змеином шорохе кольчужных колец. Пропадали в скрипе телег. Низкие облака затаили дыхание. Длинные языки тысячи копий в белые подбрюшья  уперлись.
- Вспомнили?! Одумались?! Вернулись?!  – радостно взвился над холмом
полусонный ветерок. Полетел навстречу давней, подсердечной мечте. Заигрался меж бунчуков, пригладил пестрые перья на шишаках. Обознался.
- Вернулись, да не те, - огромная сизая туча краем всплыла на востоке. Резкий,
холодный порыв ударил по чешуйчатой броней укрытым спинам.  Разметал заплетенные в косы гривы коней.
- Чужие! – тревожным барабаном зарокотал в отдалении гром.
Тень на изумруды легла. Блеск венца угас под серым шлемом непогоды. Прозрачные стрелы дождя отвесно падая воздух вспороли.  Оборвали полет птицы-песни. Прибили к земле. В грязи утопили. 
- Злое место! – зарница в пол неба. Лисой отороченная шапка с бритой головы сорвалась. Улетела прочь, вихрем подхваченная.   
- Забытые боги! – шум ливня раскатом раскололо. Оглушило. Лошади прянули, понесли, седоков сбрасывая. Тележные колеса в раскисшем солончаке увязли. Вперед не смеют, и назад хода нет. Меч молнии по рядам камыша синим бликом проскочил. Вспыхнул огонь. Развернулся. Заплясал…
- Прочь уходим! Улус большой!  -  кукушка, прорываясь сквозь стену воды,
спешила скрыться от пожара. 
Гроза неторопливо уползала на полуночь. Смолкал вдали гневный рык.  Пламя,
шипя, умирало на сыром глинистом яру.
В стороне от тропы лежала, схоронившись под куст, подкова. За чужим счастьем шли, да свое обронили, не заметили. Кому теперь достанется? 

…Нет сил держаться. Страх душит. Нет. Но еще мелькает вверху. Свет. Надежда. Эх! Соломинку бросить забыли.  Цепляться не за что… Ил с тиной в легких… Закашлялся. Отхаркнул. Голосом снега и крови…

…Слаще меда вкус талого снега на горячих губах. Свобода. Маленькая вечность впереди. Три шага и оборвется. И все же. Не в петле аркана забьется душа,  - на воле. На звездную тропу не с колен поднимется, - с мягкой постели, матерью-землей застеленной. Простынь иней блеском серебра вышил, расстарался.  Не он ли пальцы исколол? Кровавая дорожка – путь в никуда.  Или. Не бывает «или», когда стрела над сердцем нору проела.
Шаг.
Где кони? Мелким бисером рассыпались по полу опустевшего дома. Осели в карманах новых владык степи. Где всадники? Кричи, не кричи, не отзовутся.  Молчат. Кто в скорой, торопливой яме, кто под холмом, кто в ярме. Разве что череп клацнет от злости молодыми зубами, скрипнет сухая рука, проржавевший меч лаская.  Черные шапки как встарь за зайцем погнались да вот, от дракона не убереглись. Не заметили, как закатилось их солнце, как стих их ветер, как в пар их вода превратилась. Золото осколками посуды в могилы осыпалось. Пир длился слишком долго.
Шаг.
«Не долго…» - над снежной шапкой кургана взвились черно-красные птицы. То ли снегири, то ли вороны, то ли искры в глазах.  Больно. Не идти. За собой пустоту оставлять больно. Ушедшие первыми выкупили тебя у смерти. Верили - сумеешь победить, а ты остался тем, кем был. Ни героем, ни богом, - скифом. И все ж, ты не стал рабом! Цари не прислуживают! Они… Вздох. Пеной на губах вскипела усмешка…
Шаг.
 Время вспомнить… Табити, Апи, Папай… забытые завтра имена яркими каплями из уголка рта на желтую плешь камня падают. Нет… Плывет… Все плывет…Сворачивается в точку… Геракл, Арей, Гойтосир… Дайте! Еще глоток! Сжальтесь! Не хочу!!! Удар. Лицом в белое безмолвие. Пальцы наст без жалости сдавили. Он еще тает. Еще… Да! Агримпаса! Заступи… Я же к твоему кургану пришел…  Жрец… Последний… Я спешил… Не…. Прости нас….

- Собака сдохла…-  готт презрительно сплюнул, обернулся к своим. «Стрелу из-за труса потерять – не добрый знак!».
- На всякого льва найдется охотник… - снег на серых руках больше не таял. С
юга наползали тучи. Начиналась метель. Месть – не прощение, но все же…
 
…Поздно. На самом дне. Знать бы где оно. Глупо. Как глупо… Назад! Вспомнить  бы куда… ! Толкнулся… Рванул… Нет… Нет… Нет!!!! Муть наплывает. Глаза застит… В ушах звон… Голосом ветра и стали…

…Степь. Ранним утром еще не жарко. Разнотравье, утопая в легкой туманной дымке,  серебриться слезами полуночного, теплого дождя. Уплывает за окоем узкая лодка молодого месяца, а там, на другом краю все уж готово к встрече солнечной колесницы. Еще немного, и взлетит она, слепя глаза светом золотых колес. Вознесется вверх, сквозь розово-синие перья облаков.
В пограничный час меж ночью и днем птица не вскрикнет, не взрыкнет зверь, так было всегда. Ныне все изменилось. Где-то в неоглядной дали послышался невнятный, едва уловимый чутким слухом лисицы шорох-шум. Оседлав прохладный ветерок, он нарастал с каждым мгновением. Набирая силу, порыв дробным перестуком сотен копыт разорвал вязкую предрассветную дремоту. Рыжая охотница застыла, повела носом, зло тявкнула и поспешила юркнуть в отнорок. Как раз во время. Бронзовый оголовок лишь тень догнал. Охотник не стал добычей.
Мгновение, и вот уже все дикое поле от горизонта до горизонта гремит, лязгает, воет жестокую боевую песнь. Кони, кони, кони… Словно сотканные из дикой, необоримой силы восточного шквала. Пегие, вороные, чалые, несутся вперед, и, кажется, даже всадники слитые, спаянные с их спинами не ведают, куда вынесет их вырвавшаяся на простор древняя стихия…
- Здесь, - голос грубый, как скрип оселка по акинаку, ударом плети хлестанул возникшую из ниоткуда тишь. В ответ жалобно заржала лошадь.
- Так будет! – удар жестких мозолистых пяток в солончаковую пыль.   
Пустой погребальный покой – насмешка над ворами. Бесконечная череда черных
шапок, до края наполненных черной землей. Три раза и по кругу. И еще три раза. И еще. Черным холмом черные шапки небо подперли. Прощание. Скорое, как поцелуй гадюки. Вечная память белым камнем на склон вскарабкалась.
- Жертва… - клекот ястреба, летящего на добычу. Злые усмешки на потных, серых лицах.
- Рядом город. У нас мир, но пощады не будет. Так надо…Так надо…Так надо… -  вороний грай над едва различимым, спрятавшимся под плащ вечера, глинобитным валом. Каррр… Короткая ночь – затихшие на прогоревших угольях звуки свирели. Багровый,  кровью истекающий, вздетый на копья рассвет, отраженный расширенными от ужаса карими глазами стража в гребнистом шлеме. Ярая буря, зернами оперенной смерти да костями вспаханное поле засеяла. Кони, кони, кони… Всходы зеленые истоптали. С востока на запад через курган, да обратно, с запада на восток через пепелище…   
-     Богиня отвернется от нас? – запоздалое эхо в зарослях серых маслин...
-    Мы отвернемся от нее. Ее нет! Закопали… - жалобный писк придушенного зайца. Лиса, аккуратно прижав ужин лапами, склонилась над расколотой амфорой, языком черпнула свернувшееся молоко. Кисло… Кровь слаще…

Темнота. Тишина. Край. Конец. Все.

- Когда мы будем на войне, Когда мы будем на войне, Навстречу пулям полечу на вороном своем коне, - тепло. Солнце припекает. На росных травах  лежать хорошо. Долго спал, да после ночного боя то не грех. Теперь домой вернуться самое время. А может, берегом пройти? В горите стрел немало осталось.  Оленине старики порадуются больше, чем греческому золоту в седельной сумке. Рядом всхрапнул черный конь. Ударил оземь копытом. Желтый, точно старый череп, камень откатился в сторону…  На новый виток.


Мы уходим, чтобы вернуться.  И снова уйти…







г. Ростов-на-Дону.
19.04.2004