Незашторенные звезды

Поезд упорно рвался вперед, покачиваясь из стороны в сторону, опасно играл пассажирами, то притормаживая, то с новой силой разгоняясь. На остановках он недовольно пыхтел, нервно топтался на месте, и опять бросался в путь, освеженный и отдохнувший. Мимо мчались российские избы, уральские туннели, татарские холмы. Хвоей пахнула Сибирь. Но по странной воле маршрута, он лишь слегка задел ее, чтобы, сделав дневной крюк по Казахстану, вновь вернуться в Алтайские просторы. Измотанная дорогой, Наталья с нетерпением ждала прибытия в Барнаул, гадая о том, что ждет ее там. С каждой минутой промедления все тусклее становились ее глаза, все односложнее ответы попутчикам. Она то и дело выходила в коридор, часами простаивая возле окна, чтобы избежать ненужного людского любопытства…
Степь встретила ее пасмурной прохладой и пустым купе. Но такое долгожданное одиночество вскоре было грубо нарушено семьей казахов, шумно ворвавшихся в поезд. По - базарному уперевшись кулаками в бока, немолодая уже казашка на странной помеси языков разъясняла сыну и мужу куда распихивать многочисленные баулы. Естественное желание Натальи выйти, чтобы не мешать, было тут же приглушено страхом оставить с казахами свои вещи. Она лишь подобрала на полку ноги и молча наблюдала за всем происходящим. Они суетились, спотыкались, мешались друг другу, не замечая присутствия Натальи. И она была уже готова смириться с внезапно свалившимися на нее неугомонными соседями, если бы над ее тапком опасно не навис вымоченный в глине сапог Желдара.
-Вы куда смотрите?!! – как можно резче вскрикнула Наталья. На щеках выперли крупные неженские желваки.
Парнишка вздрогнул от неожиданности, неловко оступился, грубо заминая тапки сапогами.  Тут же подлетела его мать и, резко размахивая руками, быстро затараторила, то и дело вставляя в свою речь извинения перед Натальей.
-Извините, - Желдар легко подхватил с пола измятые тапки. Малиновым огнем вырвавшееся смущение и по – птичьи  втянутая в плечи голова, вдруг что-то всколыхнули в душе Натальи.
-Оставьте! – жаркий удушливый стыд за недавнюю несправедливость, недоверие, намеренную резкость, столкнул Наталью с полки. Она выхватила из рук казаха свои тапки и, торопливо одев их, выбежала в коридор. Подальше от удивленных, осуждающих, непонимающих глаз.
Там, в коридоре, уткнувшись в первое же попавшееся окно, Наталья обхватила руками щеки, горячо заклейменные неловкостью и смущением. Перед глазами неслась глина, перемешанная с песком, редкая прозелень и сапог с заведенной необходимостью опускающийся на тапок. Сердце еще неприятно щемило, а мысль,  уже слезливо и обиженно мчалась дальше, рисуя в воображении душный Барнаул, пугающую неизвестностью встречу. Непонятную, неясную. Совсем недавно счастьем отражавшуюся в лучистых вершинах уральских гор. Степь давила на нее, раздражение выливалось готовой, предугаданной обидой, слезами, болью, ревностью…
-Извините, опять, -раздалось за спиной,-… я не хотел...- Наталья резко повернула голову в сторону казаха - мы уже все… вы можете…,
-Спасибо, я здесь постою, безопаснее будет, – грубо, резко, обидно чеканила Наталья, с отчаяньем понимая ненужность и нелепость своих слов. Но по-другому она не могла. Не имела права показывать свою слабость кому бы то ни было. Голод неприятно стягивал желудок, но всегда  осложнявшая жизнь гордость не давала вернуться в купе. Оставалось только долго и нудно всматриваться в стянутые тугими струнами: степь, небо, мелькающие горы. Казалось, что и день вытягивался вровень со степью, неумолимо стремясь к бесконечности. Наталья почти ненавидела эту степь, так неуютно встретившую ее.
Ближе к полудню резко задвигались двери купе и люди стали понемногу вы ходить в коридор. Они чему-то явно радовались, поднимали детей к окну, старательно объясняя им что-то. Но как Наталья ни всматривалась в окно, ничего не могла разглядеть. И, снова, рядом, обдавая неостывшей виной, оказался Желдар.
-Смотрите, Балхаш, - что-то неуловимо радостное мелькнуло в его глазах, - Вы когда-нибудь видели такую красоту?
Явственное восхищение, сквозившее в словах Желдара, заставило Наталью вновь вглядеться в иссохшуюся, выжженную землю за окном.
-А я и сейчас ничего не вижу, - интерес смягчил ее тон, озорными искорками промелькнул в глазах.
-Да вот же, на горизонте! Озеро!
Проследив за направлением пальца, Наталья действительно заметила где-то почти на пределе видимости еще одну блеклую, приплющенную тяжестью неба полоску, без начала и без конца. Новым, неуверенным взглядом, она всмотрелась в улыбающиеся, светящиеся лица. Они что-то обсуждали, радостно, захватывающе. И ведь действительно что-то видели! Что-то величественное и красивое, то что никак не удавалось уловить Наталье.
-Дурдом! - резко оттолкнувшись от окна, Наталья, с новым незнакомым ей еще чувством чужеродности, какой-то явной обделенности, вернулась в купе. Вновь окунаясь в вязкую текучесть невыносимого дня. Дальше все было как во сне. Что-то мелькало мимо, неясные ощущения, мысли, старательно заслоняющие собой нечто важное, упущенное Натальей. Так и сидела она, пока степь не затянуло черным густым бархатом. От ветра и ярко бьющего в глаза света звезд, Наталья задернула на окне штору и легла спать.
Тихая безмятежность, воцарившаяся в купе, нарушалась только резкими порывистыми движениями Желдара. Он никак не мог уснуть, зная, что завтра проснется в чужом Барнауле, чувствуя как за окном несется его детство, безвозвратно оставаясь где-то далеко позади. Наконец он не вытерпел и выскочил в коридор.
Незашторенные звезды, тысячной россыпью разбросанные по глубокому небу,  манили за собой, говорили с ним голосами предков. По окну метались тусклые отблески лампы, подрагивающие отражения плотно задвинутых дверей, спящего поезда, мешающие видеть памятную до каждой песчинки степь. Суровый ночной ветер высеивал на песке легенды о бесстрашных джигитах и великих поэтах. Степь окутывала юношу  нежностью и любовью, наставляя в далекий путь на чужбину. И тут же, на стекле, Желдар начал писать первые в своей жизни стихи. Из-под карандаша вырывались корявые буковки, чудным узором выстилающие всю бескрайнюю красоту Родины Желдара. Один за другим срывались вниз густо исписанные листочки, а Желдар все не мог остановиться, прощаясь с безумно высоким небом, ледяными горными реками стремительно несущимися вдаль. Он писал о белых барашках пляшущих по лазурной синеве Балхаша и серебром сверкающих горах. О настоявшемся горькой полынью знойном степном запахе и гордых табунах привольно гуляющих по степи. И даже о той несчастной женщине в купе, которой не дано было постичь всю красоту и величие его Родины, его степи…