О нас

“Люди рождаются, люди умирают, все люди живут-живут так, как позволяет совесть или то, что находится вместо неё. Одни существуют, чтобы жили другие, другие живут, чтобы остальные существовали.
Я не знаю ……….  Время проходит, а я не знаю.  Чего не знаю? НИЧЕГО!!! Зачем, почему, куда - одни вопросы,  даже дополнений к этим вопросам нет.  Так, забудем, да – на сегодня забудем всё. С чего начать?
Лондон. Дождь. Не удивительно. Хотя нет, удивительно.                Свобода – главное свобода…. Потом……..
Лондон (Синоним свободе. Почему – не знаю, ведь я ничего не знаю!!!)
Дождь (Пошлость – ненавижу пошлость. Дождь смывает пошлость. Он отчищает)
Друзья (У меня нет друзей – в чём их цель я тоже не знаю)
Уверенность[  во -  нет , наверно, правильнее сказать В - в чём? В достижении (так это уже следующее)
Цель, цель, да цель
Шоколад [м – м – м  шоколад, особенно горячий. Особенно в Лондоне, в дождь]
Истина (где-то рядом? Нет, скорей всего где-то впереди. Только где? )
Счастье ( в чём? В ИСТИНЕ )
Уважение
Надежда
Любовь
 Море – крылья, крылья, чтобы быть свободной
 Мечта  (чёрт! Чертовски трудно понять, какая мечта мне нужна.)
Исполнение –  у меня есть крылья, мне только нужно летать. Мне нужен тот,  кто научит меня летать.
 Дождь, цель, море – т – а – а - к! Тупая сумасшедшая голова, ну думай же , думай. Зачем ты мне такая дурная нужна?  Ведь есть что – то ещё , ещё, ещё, ещё – Ну пожалуйста , Господи, что же ещё? Мне нужно последнее слово, чтобы закончить жить. Жить, а разве я живу? Жить – это значит знать зачем или,  по крайней мере, желать узнать это. Я не желаю. Хотя с чего это я взяла, что не желаю. Я желаю знать, ЗАЧЕМ всё происходит именно так.
 БОГ – я верю в бога и верю в то, что он верит в меня. И я не боюсь смерти, потому что смерть – это вершина, а с вершины виднее всего зачем и почему . Бог не выбирает случайных мест, чтобы поселить человека. И Бог даёт нам знать, что никогда ничего не случится так, как оно им незадуманно. Но у человека нет судьбы – у него есть возможность, а возможностью можно и не воспользоваться.
Х – ха – доктор удивился бы моим рассуждениям. Он же думает , что “ненормальных” Господь обделил интеллектом. Интеллект -  у “нормальных , здоровых” его хватает сполна и на отдых, и на работу, и на двух жён , и на пятерых детей. Только на себя почему – то никак не остаётся.
 Вы знаете всё  как принято, но не знаете так, как истинно. А я знаю. Вы испытываете к нам жалость, а на самом деле нужно жалеть вас. Вас -  с правильным -  ха – ха -  интеллектом.
А я сумасшедшая. Потому что слышу то, что не должна  и вижу то, что скрывают ото всех. Кто вообще сказал, что я сумасшедшая? НЕ сМеЙтЕ, слышите, НЕ сМеЙтЕ называть меня сумасшедшей. Кто определяет эти вонючие, Боже, как же болит голова, эти долбанные, чёрт, почему они на меня все смотрят, что, что, чёрт возьми, вам от меня надо? Да кто вы такие, кто? Я схожу сума. Я не сделала ровным счётом ничего того, за что на меня можно так смотреть. НУ, хорошо, да – засушила я муху в спичечном коробке, мне Дулли дал. Да, я целую подушку, потому что никто другой этого делать со  мной не хочет.  Ну и что, что с того ? Что с того, что я думаю об этом. Всё , пожалуйста, всё. Я не хочу. ДА Я СУМАСШЕДШАЯ – ДААААААА!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!    Мне не нужна ваша чёртова жалость, пожалейте себя – вам  пригодится это больше.  Меня нет в  той реальности,  в которой есть вы. Да, я могу позволить себе такую роскошь.  Вы  нет. Мне, не вам,  мне  жаль вас и вашу рациональную жизнь.……… Хочу есть, страшно хочу есть – собаку, нет лошадь, да,  лошадь  с горячим шоколадом.
  Да, дайте мне лошадь. Что, что мычу, рациональный ты мой урод,?! Хочу и мычу, по -  другому не умею. Да, видишь, куда показывает мой палец – туда и тебе нужно бросить свои красивые глазки. Чёрт, тупая свинья, хочу есть.
  Дура , никто так не разговаривает с людьми.

     Знаю, знаю, извини, малыш, я не хотела, правда.
Спасибо, век не забуду.
М – м – м – м  нарекаю тебя ло’шадью. Да, что ни говори,  в больницах такого уж точно не дают. Фу,  ненавижу больницы  - они для сумасшедших, а я …..
А я обожаю Лондон – Это чувство только здесь: в его воздухе, в его серой свежести, в дождливой свободе, в музыке его туманов, в струнах его дорог, в той беспричинной необъяснимой грусти, что пропитывает весь этот человеческий мир. Это всё он – ЛОНДОН. Вы примитивные создания  - вы даже и знать не знаете, что такое Лондон, что значит просочиться в каждую дырочку, каждую щелочку, быть каждым его камушком. Что значит всматриваться в его хмурое небо, следить за полётом птиц и быть счастливой? Хотите, хотите узнать? Вдохните, давайте вдохните – забудьте кто вы, что вы – просто вдохните этот воздух. Чувствуете, да, чувствуете это? Я знаю – чувствуете. Закройте глаза, ну, закройте, пожалуйста, ну давайте же, закройте. Поле -  огромное, ЖЁЛТОЕ, МОКРОЕ ПОЛЕ. И вы бежите, бежите так быстро, словно парите в этом ЖЁЛТОМ, МОКРОМ НЕБЕ. Кричите.  А потом падаете, и мокрая  жёсткая и раздирающе душистая трава заглатывает вас. И чувство безграничной свободы разрывает в клочья вашу душу. Здесь всё истинно – вы есть мир, а мир есть вы -  и всё так, как оно должно быть. Теперь откройте глаза -  вы видите этот город? Бегите, бегите по нему, что есть мочи и кричите, Вы чувствуете, чувствуете.      
-Да не хрена, не хрена они не чувствуют!
 - Чувствуют, я знаю, знаю.
- Что, что ты знаешь? Знаешь, что чувствуют эти…
-Нет, но знаю, что чувствуют. Вот, вот сейчас они чувствуют свободу.
- Свободу? Они  не знают её.
-Счастье!
- Этого они тоже не ведают.
- Только ты всё ведаешь!
- В этом не сомневайся.
- Господи, всё, пожалуйста, прекрати, прекрати это. Я, только я говорю, а ты лишь должна слушать и молчать.
- Ха, умолкаю!
- Да, умолкни, умолкни и не просыпайся. Ты сбила меня, ты сбесила меня, ты  уничтожила всё, что я сказала!               
Так о чём я говорила? Ах, да о больнице – так вот о больнице, злачное место, что уж там не мычи! Там все забыли время, последние часы сняли два года назад, сказали, что бы ни смущать пациентов. Нет, вы когда – нибудь такой БРЕД слышали, а,  чёрт их возьми? Я нет, ну разве что от своей соседки, которая рассказывала, что папочка купил ей квартирку с двумя спальнями, душем и большой светлой КУРИЦЕЙ. Идиотка, назвала кухню курицей, я ей об этом сказала и она повесилась…бы, если дурой не была. Есть там ещё одна старушка – так она до сих пор в ’*3, верещит что - то. Гнилая, сумасшедшая старуха! Но это уже совсем неважно, потому что для тех, кто существует на этой свалке важное есть только одно – наглотаться  этого вонючего валеума. Всё! Наглотавшись и  запёршись за дверью своих комплексов и несбыточных надежд, они насилуют себя и свои души. Блуждают по тёмным и страшным закоулкам своей памяти, рвя последние клочки воспоминаний. Мысли приходят так же быстро, как и уходят – их никто не помнит, иногда даже не стремится вспомнить.
Наши мысли становятся не нашими. Мы нисколько не жалеем об этом. Это так или мы хотим, что бы это было так. Разница не велика. Да, мы мним себя философами жизни,  на всё имеем оправдание. Оправдание за свою никчёмную душонку.
  Там все боятся остаться на едине с собой и  со своей “правдой”.  Тишина просто сводит сума, каждый трясётся под своей дверью и пулемётная дрель  в висках, лежащей на глубинном мокром от пота и слюней кафеле головы, отдаётся по всем коридорам, а твоя чёртова соседка шепчет, что хочет стать балериной. Твои глаза вылезают наружу, в пальцах нет костей, и ты только ждёшь, когда принесут эту спасительную таблетку. А потом  твою больную голову паралезовывает вопль. Ужасный  корчащийся от боли вопль, а она всё повторяет” Хочу быть этой чёртовой балериной” Ты не можешь дальше жить, ты не можешь дальше умирать, ты лишь медленно теряешься в своём сне, в своём дурном, чутком сне.
           Шаги! Повсюду одни шаги, шаги и конца им нет. Конца нет моим страданиям! А вашим – даже начала!               
                Кого – то вынесли, кого-то связали.                Ты  и за каждой дверью не слышно ничего!!!!!!!!!!!!  Мутно. Жутко. СТРАШНО. Страшно, потому что здесь никто не думает – все боятся думать. Каждый по своей причине, но все боятся. Чего боюсь Я? Во мне нет ненависти или оби…
 
             ЧЧ – ёрт! Кетчуп?  Дурацкая лошадь, НУ ПОЧЕМУ именно сейчас, именно в эту минуту? Свинья, теперь ты ко всему хорошему ещё и свинья. Давайте, Боже ж ты мой, давайте усмехайтесь, смейтесь, хохочите, уписывайтесь со смеху! Может вам станет легче? Посмотрите, я вся в лошадиной крови.
 Как же душно и смрадно – форточку, слышите, хотя бы форточку отоприте. Мне нужно свернуть, куда – нибудь, только не здесь, только не сейчас. Я хочу видеть лица людей, вы лишились их уже давно, я не хочу смотреть в зеркало.
         
Вчера я проснулась  и ощутила тоску. Весь день я провалялась в постели, не смея даже пошевелить головой. Мне нужно было сделать хоть что – то, но я не хотела даже этого. Она изжерала меня изнутри, топталась по моей душе,  мучительно там извиваясь, изрыгала её наружу. Меня стало мутить. Я пыталась снова заснуть, но она не давала даже закрыть глаза. Мысли путались, словно мухи в паутине -  чем дольше, тем сильнее. Кто, кто- то закрыл окно, и теперь я одна, ведь меня никто не услышит. Мне стало казаться, что я в гробу – в огромном тесном гробу. Его стенки всё расходились, расходились, а мне казалось, что  всё теснее и теснее они сжимают моё тело. Я кричала. Но звук  даже не выходил из моего рта. Всё в комнате стало резиновым. Стол шёл прямо ко мне, выкидывая то одну ногу, то другую, раскачивался взад-вперёд. Меня это даже на минуту заинтересовало. Я даже прикинула, насколько нужно было бы сойти с ума, что бы такое увидеть. Какие – то лица мелькали у меня за спиной. И сколь я не силилась их припомнить, ни одно из них мне не казалось знакомым. Они , что – то шептали, заговорщически подмигивали друг другу. Смеялись, и мне от этого их смеха становилось ещё жарче и тревожнее, ещё холоднее и спокойнее. С днём рождения, будто закричали они, и надели яркие резиновые маски. И тогда я всё поняла. Я их узнала. Мать, отец, за остальными я не успевала даже проследить – они все сегодня пришли. Зачем? Зачем они здесь, как нашли меня в этом огромном консервном городе? Я чувствовала, как надо мной смеются. Все, все разом, не прекращая и не задумываясь, как мне от этого плохо. Убирайтесь! Убирайтесь прочь, но они даже не слышали, что я кричу. Отец кинул в меня пирожное – ешь, доченька, ешь - пронеслось у меня за спиной. И тут они все стали меня угощать. Куклы, конфеты, жёлтые ленточки – весь ужас моего прошлого, что годами я запихивала в свой шкаф, за одну секунду вылезло обратно. Я старалась  всё снова уложить на места, времени не было, и я стала  вперемешку пихать растаивающие конфеты, прилипшие к волосам кукол, жёлтые ленты, испачканные в бисквитной мякоти. Оно всё склеивалось с моими пальцами,  друг с другом, со всей комнатой. Нет, нет, это не смерть – это существование. Умершие так не живут; и тут меня вырвало – вырвало прямо на пол. Вырвало и  отпустило. Я впервые закрыла глаза. Они щипали и болели. Закрыв глаза, я чувствовала, как замирал, присаживаясь в реверансе стол, как пропали отец, мать и остальные, словно скатываясь и лопаясь тут же, только прошлое, разбросанное по всей комнате, оставалось лежать  неподвижным слипшимся комом. 
              Что это было, я до сих пор не могу себе объяснить. Как оно пробралось сквозь меня, как подстерегло? Я не знаю. Я не знаю даже с чего начать  себе это объяснять. Сегодня всё по-другому – сегодня я слушаю звуки.  А завтра я выду к ним. С самого утра я выду к ним, пойду по  их улицам, по их мыслям, по их глазам. Несколько лет назад я видела одного датчанина, хотя думаю, национальность тут не имеет никакого значения. Он просто смотрел на мои ладони, а я смотрела на его глаза. Я всё хотела посмотреть в них, но он не хотел, а насильно я могу. Но завтра всё будет совсем ни так. А сегодня – а сегодня я слушаю звуки. Сейчас мне кажется, что я последняя для кого они так важны. Люди настолько увлеклись чужими заблуждениями, что даже не осталось времени, чтобы подумать, где заблудились они сами. Парадокс человеческой жизни. Да, именно эти слова я когда-то услышала в запотевшей щелке одного из домов,  вместе с этими словами из неё выпорхнули и  перемешались запахи недельного куриного супа и подсолнечного масла. Эту фразу я ещё ни разу не употребляла – ждала. Но сегодня все ожидания напрасны, пора действовать,… опираясь на разумное сердце, я полагаю? Да!
 Должно быть, я просидела просто так слишком много времени. Слишком бмного, что бы сейчас встать и чем- то заняться. Поэтому весь оставшийся день я  намеренно просижу здесь, тем более что я совсем не  знаю звуков, а у меня ведь впереди ещё целый день, а значит целая жизнь. Но надо спешить. Ведь вся жизнь бежит впереди нас самих, и поэтому надо ничего не пропустить.  И поэтому, дабы ничего не упустить я,  набравшись смелости и  уткнувшись носом в колючий рыхлый свитер,  выглянула из моего окна. Я чувствовала, как звуки пытались завладеть моим носом. Ну, это уж слишком. Звуки должны покорять уши, а не нос.  Но через свитер вам уже не пробраться. Поэтому мешайте – не мешайте я - всё равно на вас посмотрю. Мои глаза стали медленно проводить меня по всему, что двигалось  и покоилось, по всему, что кричало и безмолвствовало, по всему, что благоухало и зловонило. Шёлком пробежало что-то по телу. Я опустила руку, забыв, что ею держу свитер. Он так и остался скомканным висеть у меня на губах, немного сползая каждые несколько секунд. На подоконнике мои пальцы столкнулись с каплями вчерашнего дождя, но это всё где – то там, где – то не со мной. Звуки плавились на солнце. И от того они становились ещё бешенее и  бурливее. Лондон был снова в их власти. Он снова сотрясался и клубился, чирикал и гудел, верещал, стонал, а потом сплёвывал. Град горел чёрным пламенем. Он  молил и захлёбывался, каблучки цокали и важничали, змейки  сумочек ойкали и квакали, зонты выстреливали и заполняли чёрными кругами без того чёрный асфальт. Всё наслаивалось друг на друга, накатывалось, наваливалось, натыкалось. Рябило, пестрело. Оно всё вертелось, чадило и отвращало. Тяжесть во всём теле. Отчуждение  в воздухе. Я чувствовала, что заболеваю. Господи, мы ждём твоего пришествия, а, быть может, ты уже и  ушёл давно, оставив всех проклятых здесь. В утешенье ты оставил нам дождь. Дождь и время. Пока идёт дождь – мы живём. Но дождь не может идти вечно, и придёт время, когда мы останемся совсем одни, ненужные и осквернённые. И это время уже совсем близко. Грязь от ног уже на главной площади, уже у каждого за дверью. Цветы сохнут в  подвалах  на подоконниках не взращенные; забытые их горшочки отвердевают и гниют. И лишь ночь, пробираясь в самые низы, обволакивает их хрупкие, сухие стебельки, изламывая всю их красоту,  нещадно впиваясь и втаптывая. Каждую ночь я слышу их крики. Каждую ночь я укутываюсь в своей комнате, подоткнув все щели, что бы только сомкнуть глаза. Но их крики слышны повсюду, они разрывают саму тьму – от них нет спасенья.
        Дом напротив исчез наполовину, его нижняя часть вросла и слилась с землёй, но на верху, совсем рядом со мной,  пожар только-только раскалил дюжину верхних окон. Сумерки  лишь на цыпочках подбирались к ним, украдкой, чтобы не обжечься, заглядывали в них, зацеплялись за обветшалые карнизы, висели на одних пальцах и ждали, ждали, как обычно, своего часа.  Занавески всё больше суетились, а я всё смотрела в окно и смотрела, смотрела, как будто не видела ничего столько лет. Да это правда! Только сегодня, именно в этой комнате я услышала её, я её распознала, хотя никому на всём свете я бы никогда не смогла это объяснить, описать, нарисовать, только сыграть, но меня, боюсь, я вряд ли кто-нибудь захочет послушать.          
        Полчаса назад пошёл дождь. Осквернённый город вставал с колен. Чумазая водная масса несла свои потоки по мостовым. Они впитывались землёй, отравляя её. Но город боролся. Боролся и побеждал. Я видела окно, дождь, капли и ветер. Я сидела и ловила прерывистый шум улиц. Во всей комнате пахло полевыми цветами и мне казалось, что я не думаю ни о чём. Я была счастлива. Капли падали на пол и мне хотелось быть дождём. Я ему завидую. Он умеет плакать и оставаться вместе с людьми. Он ловкач – забирается к ним под одежду и остаётся там навсегда, а главное не заметно. Думаю, если бы я попыталась сделать что – нибудь подобное, выпирало бы со всех сторон. Неэстетично, нецелостно, да именно нецелостно. А ещё я бы смогла танцевать. Прямо на улице, под весёлые звуки Лондона. Ведь он весь переполнен звуками. Самыми разными, практически на каждый вкус. Утром, смотря в окно, звуки самые отдохнувшие. Прелюдия дня. Оркестр только настраивает инструменты. Вначале существовал лишь вечный, безграничный, тёмный Хаос. Но потом из него возникли звуки. Они населили весь Лондон. Вряд ли я скажу, что это за звуки – звуки утра практически не слышны. Иногда их всё ещё стремится перекричать резкая парадоксальная ночь, но утренние звуки уже выспались и страстно желают выбежать на улицы. Они выбираются из подворотен, из щелей  асфальтированных дорог, стремительно срываются с крыш и порхают, залетают в открытые окна, договариваются с ветром, что бы тот отвлёк занавески, наговорил им какие - то непристойности, что – нибудь милое, не знаю, что там любят занавески – для них это мало важно. Главное, что результат не заставляет себя долго ждать. Занавески не только со всей охотой распахивают свои двери, но и дают сколько угодно времени похозяйничать звукам в комнатах, которые до сих пор не могут привыкнуть к такому на их взгляд варварскому отношению. Но они одни, а звуков не счётное количество. Звуки, словно бабочки на поляне в самой чаще леса, где их никто не тревожит до поры до времени – сидят на цветах и лишь изредка   перепорхнут с одного на другой   и снова сидят. Но стоит их потревожить, они вздымаются вверх, облепляют тебя со всех сторон и такое ощущение, что ещё совсем немного и они вот- вот  поднимут тебя, и понесут прочь. Это время, действительно самое подходящее для танца. Будь я дождём – я танцевала бы только в это время, а ни в какое другое.     Подыгрывала себе на бубне, наверно сделала бы его из жестяной звонкой кровли вон тех домов, на которые смотрю, когда засыпаю. Да, думаю, они подойдут. Но этого мало, нужен саксофон, да ещё и несколько верхних октав на рояле не помешали бы. Хотя, возможно бубна бы и хватило. Ничего, на месте разберёмся. Так вот бы я танцевала. Начала бы, пожалуй,  с вальса, а закончила бы, наверно, хотя какая разница – я бы просто прыгала по лужам, а потом ко мне в помощь пришли гитары и обязательно красный барабан. А теперь вступают верхние октавы рояля. Именно. Неизвестное чувство не даёт остановиться, да и кто захочет. Если -  нет, никаких если, даже сегодня, хотя бы сегодня.
            Я сидела около открытого окна. Ветер подул прямо в лицо и волос, лежавший на моей щеке, унесло куда – то назад, правильно, там ему самое место. Наступила ночь. Ночь до жути бездонна и равнодушна. Я всегда это ощущала, но только вчера сумела это распознать. Я одна. Мне грустно и покойно. Зачем нужен кто – то. Хотя зачем я так – конечно кто- то нужен, но не надолго. Думаю, люди встречают друг друга не для того, что бы остаться с ними вечно, мелькать каждый день, страдать оттого, что уже не осталось. Люди встречаются, что бы узнать ответы, а когда узнают, они отпускают друг друга на свободу. Бывает это трудно, но это необходимо, что бы не потерять нить между собой. Что бы потом встретиться снова и снова отпустить.
      Мне нравиться моя комната. Здесь всё моё. Правда, моего здесь ни так уж много. Когда я сюда въехала, хотя сюда я въехала лишь до двери подъезда. Дальше сюда я пришла. Так вот, когда я сюда въехала и пришла, хозяйка сказала, что здесь жила какая – та женщина, а неделю назад она решила остаться на кладбище, рядом со своим мужем. Я сразу почувствовала этот запах, и решила, что со мной такого никогда не будет. Она явно кого – то постоянно ждала, я же всё равно никого не жду. Кровать стояла в самом углу, из неё был виден лишь другой угол напротив. Неудивительно, что она осталась с ним. С ним ведь не видно ничего. Это было ужасно. Ужасно было смотреть на это убогое убожество. Я сразу передвинула её к окну, что бы, сидя на ней можно было положить ноги на подоконник. Ещё есть стол, я не помню, где он стоит, но помню, что на нём лежат мои ботинки, а больше у меня ничего нет. Да и надо ли?
  Что творится утром? Я только что ухмыльнулась. Да кто знает. Я всё расскажу. Утром, когда ещё лежу под одеялом, и ветер из открытого окна развивает мои волосы, а старая газета шелестит, я слышу шорох сухих листьев. Да, это мистер Саммерс ловко сметает их с дорожек. Наверно у мистера Саммерса нет никого – сколько его помню он всегда один и всегда неприлично весел. Метла – единственная спутница его жизни. «Счастливого дня!» - он говорит это всем проходящим мимо, лукаво посматривая из-под своей фуражки и всё с такой улыбкой, как будто он знает какую-то тайну, какой-то секрет; надо как-нибудь тоже пройти мимо него. Я слышу как в ближайшем кафе на углу  моего дома, там, рядом с клумбой очаровательных  астр, Джек наливает первым посетителям ароматный кофе. Он подаёт его им в маленьких оранжевых чашечках с красивыми выпуклыми петушками. Никогда там не была – надо зайти, хоть и кофе я не люблю, но ради петушков стоит рискнуть. Джек, наверно как всегда всю ночь после работы пробыл  в баре, напротив, в самой глубине старых лип, сколько им лет? Надо спросить у кого-нибудь. Джек играл на саксофоне, теперь, как и каждое другое утро, у него болят щёки, поэтому он молчит, лишь изредка мотает головой. Дайте–ка подумать, что дальше, куда дальше… слышу, как гаснут последние фонари. Свежий, тёплый, поджаристый хлеб, сладко- едкий вкус ванили из бакалеи мисс Хопф, жжёные листья, ах, мистер Саммерс. Ах, ещё площадь, хлебные засохшие крошки, где же голуби- пока нет, ничего – скоро появятся.  Мальчуган Стьюи бежит по дорожке, разбрасывая кучи листьев, которые ещё не успел убрать мистер Саммерс. Ветер поднимает и разносит их по всему городу. Не удивлюсь, если встречу их где-нибудь далеко от этих мест. Стьюи скоро сядет за рояль, и резвые этюды окончательно разбудят город. Но пока вы просыпаетесь, я ещё вам что-нибудь расскажу. Например, о дорогах, что совсем пусты, о мостах, о резных лавочках, о садах, откуда доносится тишина, о гибком винограде, о крышах серых домов, о журчании воды, о росе на траве около чугунных урн, о кружевных паутинках, которые путаются в молочных сумерках, о спящих витринах, о французской речи где- то  совсем рядом и туман, конечно туман, сгустившийся, такой сгустившийся, что его можно набрать целую охапку. Занавес, который ни за что не даст подглядеть даже самым любопытным, то чему ещё не пришло время. Всё в своё время. И всё это так прозрачно, так тонко, филигранно, так свежо и так трепетно грустно, что всем своим сердцем желаешь, чтобы так оно было всегда, что бы оно так было вечно. И в это время, когда вы готовите себе плотный завтрак, ласкаете собаку, берёте в руки  свой портфель, заходите в булочную, стоите на обочине, разговариваете со старым знакомым, покупаете свежую газету, читаете сплетни, мечтаете о… Господи, о чём вы только не мечтаете, отрываясь от сладостных мыслей, садитесь за рабочий стол, ищите ручку, пытаетесь работать, ругаетесь, хохочете, вспоминаете, мечтаете , но несмотря ни на что, вскоре отправляетесь домой – так вот, как раз в это время я закрываю глаза.  А открываю лишь тогда, когда снова слышу шорох сухих листьев.               
               

                Октябрь 2003 – Октябрь 2004.