к тридцати трем, или как не стать офицером

                К     тридцати трем                К тридцати трем я приблизился совершенно буднично и незаметно. Примерно также взрослеют соседские кошки, когда до них нет никакого дела. Возраст вроде бы серьезный для подведения итогов, а все как-то некогда. И чего же я достиг? Построил квартиру в тридцать три квадратных метра, в которой все  чаще мне было тоскливо и неуютно. Деревьев не посадил и семейными узами не обзавелся. Все чаще пил долгими серыми вечерами, которых сполна выдавалось в столице. Итак, я был художником. Возможно, это все объясняет. Конечно, я не был Ван Гогом, который положил свою психику и в итоге жизнь взамен свободы творчества. Я не удивлюсь, если кто-то скажет обо мне, что я полнейшая посредственность. Я просто делаю то, что мне нравится. Как я пришел к этому? Думаю, что это навряд ли вызовет у кого-то неподдельный интерес. Ничем непримечательное прошлое. Карьера офицера не удалась. Долгожданные золотые погоны оказались нужны лишь мне, и остались аккуратно валяться на полке шкафа в городе моего детства,  равномерно покрываясь пылью. GUD BAY, SOVIET UNION!!! Закончились розовые сказки из спокойного, как мне тогда казалось прошлого. Да и не смог бы я быть офицером. Не мое. Система, как мы тогда называли Военное училище, научила выживать, быть сильнее. За это ей огромное спасибо.  И я счастлив, что Родине не понадобились мои услуги. Мне казалось, что еще пару лет, и я стану таким же деревянным, бесчувственным циником как наш командир взвода. Слава Богу, сокращение. Вы спросите: какого черта ты поперся туда? Здесь тоже все просто до банальности. Вопрос выбора профессии у меня был больным вопросом. Нельзя сказать, что я был полной бездарностью. Конечно, мне нравилось многое. Я любил читать, смотреть телевизор, рисовать танки, цветы и голых женщин. Но такой профессии как «смотреть телевизор», увы, не значилось в каталоге Высших учебных заведений. Рисовать не считалось способом заработка. В четвертом классе я даже успешно сдал экзамены в Художественную школу. Но не захотел менять город, класс, друзей. Да и какое может быть рассуждение о будущем в десять лет. Увы, я был обычным ребенком, а не вундеркиндом, планирующим свою жизнь на десятки лет вперед. Мама не настаивала: не хочешь - не надо.
Совершенно незаметно подкрался выпускной, а с ним взрослая жизнь. Как же я мечтал стать взрослым и самостоятельным! Наверно также как сейчас хотел бы вернуться в далекое уже пионерское детство.
Конечно, тогда в конце восьмидесятых быть военным было престижно. Я, выросший под маминым крылом без отца, с восхищением смотрел, как меняются мои старшие знакомые, надевшие курсантские погоны. Проходил какой-то год-другой и из рядового раздолбая парень превращался в сильного уверенного мужика. Наши девчонки смотрели «открыв рот» на них. Я не знал еще, что такое есть секс. И конечно мечтал быть таким же курсантом. Стать мужиком. Для меня это значило начало самостоятельной жизни полной ярких красок, интересных историй и впечатлений.
Впечатления не заставили себя долго ждать. Но об этом немного попозже. А сейчас хочется рассказать, как я стал офицером топографических войск. Почему топографических? А Бог его знает. Возможно дань моде. Скорее шел по стопам своего двоюродного брата. Тот в свою очередь поступал вслед за своим другом Славой из соседнего двора. А может просто за компанию. В Военное училище  мечтал поступить и мой одноклассник  Серега Краснов. Похоже, ему как и мне было почти безразлично куда поступать. Выбор почему-то пал сначала на Пушкинское училище радиоэлектроники ПВО. Наверно потому, что в школе класс наш был с углубленным изучением физики и радиоэлектроники.
Школу закончили хорошо. Серега даже серебряную медаль получил.    И вот мы счастливые не известно от чего ехали в поезде в непонятную и тревожную неизвестность. Ехали и про себя мечтали. Возможно об одном и том же. О героическом и светлом будущем. Но оно, как это водится, не встречало нас открытыми объятьями и поцелуями. Скорее наоборот.
Пушкин - красивый город. Жаль что мы так и не успели посмотреть его не спеша. Училище поражало масштабностью. Глаза Сереги засветились от счастья проходя КПП. Его умиляло все. Начиная с аккуратных подтянутых курсантов и строгих, даже можно сказать суровых, офицеров. Я же его оптимизма не разделял. Нас поселили в старом здании  с надписью «казарма».
Кровати  оказались двухъярусные. Мне достался «второй этаж». Расселяли по группам в соответствии  с тем, кто куда хочет поступать. Группы все прибавлялись и вскоре  в этой огромной комнате похожей на спортзал собралось столько поступающих, что негде было сесть. Человек двести.  «Абитура». Так нас ласково называли те кто в погонах.
«Подъем!!! Выходи строиться!» - раздался чей-то надрывающийся прокуренный голос.
«И это теперь будет каждый день! Кошмар какой-то!» - подумал я.
Сонная толпа нехотя выползла в проход. Я надел майку, трико и кеды. Стал в строй.
«Выходи строиться на зарядку! Майки снять!»
Я стянул с себя свою любимую майку.
На улице было довольно прохладно, но поразмыслить над этим я не успел - строй по команде двинулся.
«Вот тебе и романтика!» - подумал я, прибавляя в скорости бросив взгляд на часы.- «Шесть ноль пять».
Бежали мы долго и изнурительно. На третьем кругу мысли начали лихорадочно стучать в мозгу: когда же это закончится!
Наш сержант-старшина бежал легко и непринужденно. Я с удивлением заметил, что на его ногах самые настоящие армейские сапоги. Но это не мешало ему забегать то вперед, то подгонять отстающих. А таких было не мало.
«Шире шаг! Шире шаг!» - раздавалось то слева, то сзади, то совсем над ухом.
«Куда уж шире?»- Думал я, - «И так сердце уже выскакивает».
«По-о-одтянись!»
«Сержант мертвого достанет. Откуда у него силы так часто и громко орать? Неужели и я так должен буду кричать?»
Самое приятное в зарядке - это водные процедуры. Потом, уже учась в Питере, это время у меня было почти самое любимое. Когда ты не спеша, умываешь свое вспотевшее тело, бреешься и никому ничего не должен.
Строем нас водили буквально везде. Разве что не в туалет. Мне все это не особенно нравилось. А Сереге, похоже, наоборот. В общем, он не разделял моих опасений и сомнений.

Так прошло три дня. Нас по-прежнему гоняли по утрам, потом, наверно в знак примирения, кормили. Дальше вели в классы на занятия. Конкурс был восемь человек на место. После первого экзамена наши ряды поредели почти на четверть. Мы сдали на «пять». Сказалась хорошая подготовка наших учителей. После очередного экзамена мы  как всегда сидели в классе. Готовились к следующему. Вдруг из коридора раздался дикий истерический смех. Толпа вывалила посмотреть, что случилось. Метрах в десяти от кабинета была маленькая подсобка. Сумасшедший смех шел оттуда.
«Похоже, что-то случилось» - подумал я.
Когда открыли дверь, на полу сидел курсант весь перемазанный в краске. В лицо ударил резкий запах ацетона.
Он не переставал смеяться, если это можно было назвать смехом. Скорее вопли свихнувшегося.  Так и оказалось. «Крышу сорвало» после того, как его оставили красить стены в отпуске за несданный экзамен. Такое бывает. Психика человека вещь тонкая. Иногда не выдерживает. Особенно если по ней совковой лопатой…
Ленинград встречал прохладно.
Возможно, во мне жило что-то от мазохиста - искать трудности там, где нужно искать выгоду. Все бы было понятно, если бы я мечтал о военной карьере.  Мне хотелось стать мужчиной. Хотелось проверить себя. Проверил. Потом пошел в военкомат. Сдал жетон, и задумался: как жить дальше. Волею судьбы, а может еще по какой причине, я оказался в столице. Минск, конечно же, совсем не Питер, где прошли мои  лучшие годы самостоятельной, иногда голодной, но прекрасной юности. Но все же новый город, новые люди, новые впечатления. «Новые люди» из Министерства обороны предложили подождать в коридоре. Нас было человек десять белорусов. Связей и полезных знакомых у меня не было, и поэтому я знал, что меня служить не возьмут. Стоя в коридоре, я в очередной раз пролистал от нечего делать характеристику из «личного дела» написанную карающей рукой нашего взводного, худющего и мнительного капитана Нигрескула. То ли молдаванина, то ли румына:
«…Временами застенчив, скромен, скрытен. К выполнению воинских обязанностей относится халатно…»
«С такой характеристикой даже на фронт не возьмут. Неужели я и есть такой непонятный? Ну да, замыкаюсь в себе. А как иначе, когда рядом волки вроде тебя, капитан. Не  раскрывать душу каждому меня научили вы и ваша система. А вы просто винтик этого ржавого механизма».
 Да, я не мог одинаково словоохотливо общаться со всеми. У меня просто было три друга, которым я мог открыть часть своей сущности. Мне этого было достаточно. Я молчал. Наверно я трус не говорить вслух все что думал. Но ведь не было их. А если и поднимались в полный рост, то их вы же давили. Из всего высшего офицерского состава поступком запомнился полковник Рейнштром. Хотя и еврей, что большая редкость в среде кадровых офицеров. Он открыто заявил, что поддерживает Ельцина. Что тогда началось! Он единственный, кто вслух  сказал свои мысли. Заклеймили позором. Суд офицерской чести. Партия теряла свои позиции.
«Голосуем все за Рыжкова!» - кричал, помнится,  перед строем будущий начальник училища полковник Ухлинов.  Я не был открытым бунтарем. Скорее тихим наблюдателем. Проголосовал все же за Ельцина, да простит меня Ухлинов. Ходить строем еще полбеды. Это армия. Но голосовать строем.… Извините. Хотя уверен на сто процентов что взводный и голосовал по приказу. Этим мы с ним отличаемся. В армии за тебя думают обо всем. Вплоть до сроков замены портянок и нижнего белья. В общем, к концу четвертого курса я был отъявленным пацифистом и любителем свободы.
Так постепенно и незатейливо я начинал ненавидеть систему, где принято думать одинаково, ходить одинаково, голосовать как надо, а не как хочется. Система тоже не была от меня в восторге.
Сейчас Родина в лице офицеров Министерства обороны, решающих мою военную судьбу, любезно дарила мне свободу. 
Скажу честно я   начал заниматься тем, что любит делать большинство и сейчас, а некоторые и не видят другого смысла. Я «делал деньги».Что продавать я представлял слабо. В ВУ нас учили стрелять  в лучшем случае тригонометрические засечки. Иногда давали какие-то копейки, которые молниеносно оседали в чипке - курсантской столовой. Денег никогда не хватало. Мама как могла, помогала. Посылки расходились среди друзей и тех, кто успеет. Смутные девяностые.… Первые уроки бизнеса каждый проходил по-своему.  С получки  в офицерском магазине я купил утюг с отпаривателем. У Глеба, соседа по общежитию валялись боксерские перчатки.  Решили попробовать продать это на Апраксином дворе.
Наступило долгожданное воскресенье. Рынок шевелящейся гусеницей встретил нас. Мы пристроились в ряд пенсионеров торгующих всяким барахлом. Чего здесь только не было! Котята, тонометры, спирт. То и дело туда-сюда шныряли наши ровесники с прикрепленными на груди картинками пистолетов. Конечно газовых. Но наверняка и не только. Утюг спрашивали слабо. Перчатки тоже никто не хотел покупать.       Сначала возил жевательную резинку из Питера и Москвы. Да чего только не возил… Даже странные штуки с названием МСН-510, КОСы, дежурки, развертки.
                *   *   *
                « ВСЕ ГОЛОСУЕМ ЗА РЫЖКОВА!»
Осень 2004 года. На референдуме реально один вопрос. Перед глазами  на проспекте мелькали красные лозунги: «17 октября все на референдум».
«Когда-то уже был тот же красный цвет. Мрачные воспоминания.»
Выборы в армии было делом особой важности.  А нам как лошадям на свадьбе. Подъем в 6.00. Два яйца на завтрак и песочное кольцо со всегда отвалившимися орехами. Начиналось все с построения. И вот организованная толпа идет голосовать. Кому-то сверху хотелось и такого же организованного (считай единогласного) голосования. Вспоминается, как напрягался перед строем зам. начальника  училища полковник Ухлинов: «Товарищи курсанты! Все голосуем за Рыжкова!»
Я проголосовал за Ельцина (да простит мою вольность товарищ, а нынче вроде господин Ухлинов). Думаю и не я один. Ходить и думать «строем» мне надоело. Это был скорее протест против заржавевшей системы, видящей в людях только цифры и потягивающей холодком 37-го. 
Некоторые из наших  отдали свои молодые голоса Жириновскому - бойкому клоуну играющему на интересах армии. Мне он не очень импонировал. Не люблю громких  крикунов.
По радио передали, что первым президентом России стал Горбачев. Что это значит, я понимал слабо. Одно было понятно, что лучше не будет.
Мимо опять мелькали все те же красные  растяжки. Когда-то это уже было. Выборы. На входной двери здания Администрации Октябрьского района висят плакаты с четырьмя черно-белыми фотографиями довольно крупных не страдающих отсутствием аппетита голов. Странно  сработала первая мысль: «Их разыскивает милиция».
«Нет. Скорее это кандидаты в Национальное собрание. Хотя говорят от сумы и тюрьмы… Да, точно.  Выборы же скоро»
Читаю надпись:  «17 октября….»
Грязная игра без другой команды. Финал на годы вперед. От этого стало противно и горько.
«Страну загоняют в стойло. Да похоже уже загнали. А в стойле что? Стой . Молчи и не высовывайся. Мычи в один голос: «Одобряем-м-м-м!»
«Хряпнуть бы водки!»
                *     *     *
Курсанты пили не часто, но весомо. Первые глотки свободы разливались благостно, согревая изнутри . Тепло бежало дальше -к желудку.
-Во, молодец! Тяни, тяни, солдат!
-Я не солдат,- ответил я оглядев внимательно человека с портвейном в руке.  Подпухшие глаза , спутавшиеся  волосы из-под шапки-петушка нивилировали его возрастдо усредненного среднестатистического спивающегося питерца .
-А кто ж ты-то?
-Курсант.
-А-а-а… Теперь вижу. Но все равно  потяни! Я на флоте служил. Знаю как оно без дозаправки. Доза для наркоза.Тяни!
Я еще не имел в те годы моей беспечной юности слабости к алкоголю, но настойчивость человека в лыжной шапочке сделала свое дело. Даже почему-то действительно захотелось выпить. В воскресенье делать абсолютно нечего. Один в чужом городе . Я «потянул».
   -Жора.- Протянул свободную от портвейна широкую руку.
-Андрей.
-Знаешь, Андрюха, я матросом служил на Балтийском флоте три года.
-Круто.
Для убедительности Жора расстегнул  три верхних пуговицы замусоленного пальто, обнажив бело-синие полосы давно нестиранной  тельняшки. Мне понравился его жест. Сразу понятно: морская душа! Ну а если и еще и русская, то все… Гуляй Питер! Мой второй глоток был продолжительней, значительней и уверенней. Потом мы пили молча, без лишних вопросов. Все и так было понятно. Уикэнд по-Питерски. Закурили беломор. Так прошло минут пять. Потускневший взгляд Жоры уткнулся в курсовку. Он почесал нос и спросил:
-Первый значит курс?
-Ага.
-Да-а-а-а  брат…тяни-и-и-и…
Я опять «потянул» из горлышка.
Самое интересное, что он даже не проявил агрессии к военным, свойственной жителям Ленинграда 1989 года. Но об этом попозже.
-А тут-то че ищешь Андрюха?
-