Слово о Рыжем

И было слово...
                «СЛОВО О РЫЖЕМ»


                Вступление

 Когда идешь по берегу реки, то невольно примечаешь, как волны неспешно слизывают оттиски твоих ступней. Как бы ни были глубоки они, пройдет всего несколько мгновений, и на сером песке не останется ничего. В сем видится мне отражение истории, сотворенной из песчинок памяти человеческой. Хорошо, если в прибой падает монета, вывалившись сквозь дыру в кармане.
 Лица, имена, подвиги героев старины со временем тускнеют, затираются. Вот, вроде бы еще вчера гордо реяли стяги и гремели хвалебные речи, а сегодня, глядишь, и не помнят о том, чем вчера гордились. Катится, катится по гальке тонкий медный кругляш,  пропадает где-то среди влажных камней. Зарастает илом, обреченный на долгие века без солнечного света.  Однако ж… бывает так, что дети, играя на намывной косе, находят его. С замиранием сердца всматриваются в едва различимые буквицы. Многое им не по силам разобрать, тем паче понять, но, так или иначе, под их пытливыми взорами просыпается память.
Я дитя своей эпохи, и, оттирая на древней меди имя Сары Азман, наверняка не сумею прочесть его как должно.  Но, я верю, что посеянный мной ветер однажды взойдет бурей.  Всему свой срок….

…Всему свой срок. Вот и сыны придонских степей стаями тянулись на юг, к родовым пределам, оставляя дедами обжитое порубежье Московии.  Домой. Для тех, кто седлал коней и таял в предрассветном тумане, это слово было песней. О вольной воле.  О тяжелом колчане.  О родной, кровью предков червленой, земле.  Касаги тоже помнили эту песню. От отцов она переходила к сыновьям и с сыновьями сынов улетала к Дону, к Кубани, за синие дали Поля…

Где за далью даль, туман в лежь лежит,
Да за Диким полем, за сотней рек
Там великий Дон в берегах шумит,
Он зовет давно на поклон нас всех
А за ним вся степь до седых вершин,
Все леса, луга, все ручьи, холмы,
То твоя земля, так велось всегда,
Там нас предки ждут на последний суд.

Там тепло всегда и тучны стада,
А вода на вкус словно чистый мед,
Нету горя там, средь высоких трав,
Нет беды, тоски, черной зависти.
Там уж мой отец и отец отца,
 Им стальной клинок ворота открыл
 И браты туда не спеша ушли,
 Да за ними тьма, мне во век не счесть.

Старый воин тут  помертвел лицом,
Видно повесть та, огнем жгла его
«Что ж пришла пора», тихо молвил он,
«За дела дедов, мне ответ держать,
Было это так, как скажу тебе,
Прочим же не верь, боль людей гнетет
Покорятся ей и во зло солгут.
И поедешь ты по кривой тропе.

Сотни зим назад русы к нам пришли,
С ратью, не с добром объявилися,
Знать с конца копья, мнили злато снять
Вел же их Мстислав сын Владимира
Весть тревожная не пугала нас,
Черным воронам брань, что свадебка
Не впервой уж нам гостюшек встречать
Степи засевать щедро их костьми.

Под Редедин стяг все роды сошлись,
От Касожки реки до железных гор,
Там и стар и мал на коня взлетал,
Все готовы в бой, на врага идти,
То не черна хмарь на полынь легла,
То идут сары, им числа не счесть.
А над лесом пик воронье кружит,
Имена кричит, кому в землю лечь.

Рати встретились не прошло трех дней,
Силой ярою меж собой равны,
Если сцепятся, точно волки в гон,
Во родимый дом не прийти сынам
Знали то князья и судили так,
Чтоб великий спор навсегда решить,
Не травить бойцов аки борзых псов,
А самим сойтись во честной борьбе.

Вышел в поле сам удалой Мстислав,
Как медведь могуч, да как сокол храбр,
Сняв броню с себя, так от дедов шло,
Отдав меч булатный дружинникам,
А навстречь ему шел Редедя князь,
Злой как старый волк, хитрый точно лис,
Был уверен он, да смеялся все,
Мол за долгий век не таких ломал.   

То не гром гремит, не земля гудит,
То вершится скор правый божий суд,
Кто душой своей пред богами чист,
Тот и будет жить, всем врагам во зло,
Волк медведя рвет, сам изранен весь,
Горло мнит найти да клыками взять,
Ну а тот и сам, знать, не лыком шит,
С серых шкуру драть не впервой ему.

Извернулся рус и Редедю сжал,
Обхватил рукой, стал душить его,
Тот же, стыд забыв, достал вострый нож,
Замахнулся им на Мстиславушку
Но могучий вой не попал на клык
Вырвал он его и князьку вернул 
         Навсегда к земле привязал того,
                Кто позор навлек на касагов.
         
С той поры пошло, русам служим мы,
Верой-правдою до последних дней.
Так тебе велю, крепко помни сын,
Предков клятву ты в сердце не порушь.
В сечах да боях оскуднел наш род,
Чтоб детей спасти мы на Русь ушли,
Но, я верю, что наш черед придет,
Возвернем назад мы родимый край…



              Часть  1. «Порубежье»


…Полночь. Гулкий стук в ворота. Открывайте хозяева пошире, беда пришла. Не спешат. Факелы запалили. Да разве ж огонь дурную весть отгонит? Хотел бы, да не в силах. Лицо под коричневой маской. Упырь? Нет. Человек. Кто? Свой? Мало своих осталось. Неужто снова домовины сколачивать… Одну точно…

- Князю скажите…Князю… Едва слышный выдох уже из-за грани.  …На Москву идут… Нечестивые псы… Дрались…Никто не ушел…Три вестника…Три… Сколько их было? Три…Нет… Вся степь в бунчуках… Далеко? Не слишком далеко, но уже не догонишь. Воспаленные глаза звездный свет поймали...

… Всех, кто есть возьмешь… Нет…Да… Пришел черед… Для чего? Вернуться… Куда?… Домой… Только за тем, чтобы враг первыми наши щиты видел… Это же… Это слава, сын, она на вкус горькая… Так значит… Да. Я так хочу… Иди на юг, к Дону и за Дон…. Но прежде помоги русам. Клятву только царь может снять… Но… Я сказал, ты слышал. Прощай, Георгий… Иди вперед, Рыжий…
       
Пора…
Проснулся засветло. Едва глаза прикрыл, а утро уже на пороге. Крепко сжал кулаки над головой, так, будто пытался выдавить из себя последнюю дрему. Нехотя поднялся, тихо, чтобы не разбудить остальных до времени. Вышел в горницу. Не присаживаясь – на ходу – глотнул парного молока из узорчатой кринки, сунул за щеку краюху и, толком не прожевав, шагнул во двор…
Пора…
…Тревожно всхрапнул гнедой.
Подошел к коню – поздоровался. Гриву рыжую пригладил, - пошептался – Так, значит, Бог шельму метит: всему честному народу купола златом кроет, а нам, чертям – ржой, чтоб за версту не ошибиться, да молнией не промахнуться. Ну гляди, гляди. Проверил подпруги, узду отвязал, да одним махом в седло взлетел…
Пора…
…Отозвался за спиной жесткий, как удар хлыста, голос. Вороньим граем раскатился над подворьем. Один за другим, заспанные, заломив шапки набекрень и  небрежно, привычным движением приладив к поясам ножны, тяжело, со скрипом садились на коней. Вослед уходящим из крайнего сруба выпорхнула сухонькая старушка. Посовала в переметные сумы горячий, только что из печи, хлеб.  Взмахнула рукой – и осеклась. «Ишь, ведьма, черта рыжего крестить собралась», - подхватил было ветер, да потерялся в барабанной дроби копыт и прощальных выкриках. «Крести, бабка, не боись, - усмехнулся он, - Мне хуже не будет, а тебя Бог простит»
«Ворочайтесь, сынки», - ответил ветер. 

Десяток воинов – вот и все, чем мог помочь касагский князь Григорий великому князю Василию. Шесть зим назад под стены Смоленска отправилось три десятка. Вернулась ровно треть. Люди оплакали гибель своих лучших сынов, но ни один не произнес бранных, злых слов, не бросил косого взгляда в сторону соседей - русов.  Каждый с пеленок знал - клятвы не должно преступать.

Гнедой бил копытом – вздымал невесомую пыль. Чуял недоброе. Не внове ему дальняя дорога, не впервой уносить хозяина на рать. На этот же раз, заартачился горячий скакун. Ни плети, ни ласки не слушал. Храпел «Одумайся! поверни вспять…»
Медленно конь двинулся вперед, грудью раздвигая предрассветный туман, наползающий на тропу из лесной чащобы. Фыркнул на черного ворона, сидящего на ветви мертвого дерева у перепутья. Тот  лишь нахохлился и, выждав, покуда невежда проедет мимо, хрипло каркнул ему вослед.  Копыто попало в яму, прикрытую травой. Споткнулся. Может, хоть это остановит? Нет. Напрасно. Касаг не верил дурным предзнаменованиям, но привык доверять своему чутью. Беду он, многажды битый, за версту научился распознавать. От того и сползались густые брови к переносице, а крылья узкого, с горбинкой носа жадно ловили легкий ветерок.
Набольший отряда был молод, однако, его карие с хищной, холодной прозеленью глаза, выдавали матерого вожака. О таких говорят – мало жил, да много видел. За такими   шли в сечу самые отчаянные сорви-головы.

Полуденник бережно перебирал жесткие рыжие кудри, играл едва отросшей бородкой, ласкал острые скулы. И можно было бы поверить его успокаивающим, теплым прикосновениям, смежить веки и дать волю гнедому, если бы не запах, слабый, едва ощутимый среди множества  других. С юга тянуло гарью. Знать, не зря конь у развилки на колено припал. 
Вскинув руку, медноголовый воин спешился, взял скакуна под уздцы.
«Что ж ты, спотыкаешься, друг… Словно повернуть хочешь…» Широкая, меченная длинным, узким шрамом ладонь прошлась по лошадиной морде. Гнедой всхрапнул, тряхнул гривой, кося глазом на заросли ежевики по правую сторону от дороги.
- Не стоит нам сейчас идти к месту сбора, - всадник в богатом, зеленого шелка халате одетом поверх кольчуги, также покинул седло, - поганые не оставят его в стороне, большой ордой пойдут. Верное слово!
- С каких это пор ты, Петр, стал бояться нехристей? – предводитель обернулся к вспыхнувшему от гнева соплеменнику, - но ты прав в одном, враг сделает так, как ты сказал. Скорее всего, он уже так сделал. Мы же продолжим путь звериным следом, и не потому, что бежим от боя. Еще успеем на бродах повоевать… …Эх, запоздал полуночный вестник, к Богу успел, а к нам запоздал. По следу орды идти опасно…   

- Дело говоришь, Георгий… - Петр ухмыльнулся и подтянул съехавший наборной пояс, - только, позволь мне взять двоих и добыть ясырь. Мы не можем двигаться, как слепые щенки…
- Пусть так, брат, - княжич кивнул, - но загонщиков я сам поведу, а ты с воинами продолжишь путь. Остановишься на ночлег у курганов за старым городищем. Если до захода солнца следующего дня не будет от меня вести, то следуй дальше, к Серпухову. И… Еще… Будь осторожен, мне твоя голова на плечах пригодиться, а не на монгольской пике…
- Ты всегда забираешь себе самое лучшее… - Петр хотел было еще что-то возразить, но, встретив суровый взгляд набольшего, смолчал.
- Это вы осторожничайте! Бог на помощь, рыжий черт! – крикнул он вослед
удаляющемуся дозору, тщетно пытаясь скрыть досаду.

Коней вели в поводу. С каждым пройденным шагом вонь сгоревшего жилья все чаще шибала в нос. Да и у ног стелился уже не туман – дым, тяжелый, как людское горе. Солнце пробивалось сквозь кроны вековых дубов. Резными колоннами света поддерживало кружевные арки листвы. Пичуги встречали полдень, радуя слух заливистым пением.  Георгию, однако, было не до красот. Более всего сейчас его интересовало как далеко продвинулись незваные гости и сколько их.
Он повел своих людей к Огнищам – небольшому, в шесть дворов, поселению.  Уверившись, что орда, скорее всего, была там ранним утром, а то и с вечера, касагский княжич надеялся застать на пепелище мародеров. Жадные до добычи татары любили возвращаться к разоренным накануне селам, зная – те, кто сумел укрыться, обязательно придут к оставленным в спешке домам.   

Лес редел. Опушка была уж не так далека, когда появились первые следы начавшейся войны. Посреди поляны, утонув в разнотравье, лежал бесформенный бурый ком. Мертвец. Зипун на спине набух кровью из прокушенного сабельным клыком плеча. При жизни этот крупный мужик, лет тридцати- тридцати пяти был, видно, не слаб, но гибель нашла его со спины. Хотя, быть может, он просто прикрыл собой тех, что сами не могли уйти от погони?  Кто теперь сумеет рассказать об этом? Деревья? Птицы?      
- Битюг…, - хмыкнул один из касагов, -  чего удирал? Такой сильный и умер, не убив ни одного врага! Ха!
- Помолчи, Михаил! – одернул воина Георгий, - уж не ты ли спасался от литов, нырнув в нужник? Лучше посмотри, давно ли этот человек Богу душу отдал. Да и схоронить его надо по обычаю…

Поселка, устроенного на крутом, правом берегу Оки, более не существовало. За буреломом поваленного частокола тлели остовы изб и сараев. Огнища за долгую ночь прогорели дотла. Огибая пожарище с запада, вдоль яра, тянулась широкая полоса истоптанной земли. Ни одной целой травинки, ни одного целого куста не осталось там, где прокатилась крымская конница. «Много, очень много. И это далеко не вся орда…», думал княжич, осторожно выглядывая из овражка, «Без опаски идут… Не скрываясь… Да чего им бояться-то? Заставы наши смяли.  Ну а больше на этих окраинах биться некому. Всю рать опять к Серпухову стянут, а порубежьем откупятся. Доколе? Тьфу ты! Только бы нам к сече не опоздать…

Залегли под самым верхом глинистого откоса, там, где сруб еще вчера встречал маленькими окошками рассвет. Над обрывом умелые руки приладили широкую лавку.  Старикам в удовольствие – кости на утреннем солнышке греть, детям радость – от догляда прятаться. У крепкой ножки, чуть присыпанная песком, лежала соломенная кукла.  Георгий скрипнул зубами, прищемив хвост ярости. 
- Местные, видно, успели все ж переплыть речку, иль в оврагах схоронились. Побитых не видно и горелыми костями не воняет, - прошептал Михаил, обращаясь к сотоварищу.   
- Дурной ты, - ответил ему тот, подтягивая подбородочный ремень, - поганые могли их скрутить всех, а то и просто посекли, да в омут покидали. А ты…
- Чу! Идет кто-то!

Рыжий насторожился. Действительно, со стороны леса слышались скорые шаги.  «Двое или трое…», начал он молчаливый подсчет, «Не слишком старые, ногами не шаркают… Спешат… Но стараются не шуметь… Тихо переговариваются… Не различить… Еще и ветер с нашей стороны… Как близко подошли…»

-  Где-то здесь должно быть… - громкий шепот раздался совсем рядом, почти над самой головой княжича. Его и незнакомца разделял лишь один ряд бревен.
- Тятька сказывал, под образами прикопано…  Ну что стоишь, дура!
Помоги мне!
Касаги переглянулись и расплылись в улыбках. До богатства каждый из них горазд был. Хитрый человек грязные порты да грузила не прятал бы, а значит, будет что отнять и чем поживиться.
По ту сторону завозились. Неведомые люди отодвигали что-то тяжелое. Зашуршали разгребаемые угли и головешки. В землю ударила лопата. Копали не долго. Вот тяжелое дыхание  прервалось негромким возгласом.
- Свят! Свят! Это где ж старый пень раздобыл такую красоту?!  А злата-то… Что… Марфа! Дура! Давай суму! Ну что ты…
Княжич замер. Посвист стрел он узнал бы из тысячи звуков. Глухие удары сотрясли стену.  Вскрикнула девушка. Ее спутник или спутники молчали. Видно, смерть им рты зажала. Зато уж стрелки гик подняли такой, что из дальних плавней поднялись дикие гуси.
«Не меньше десятка», прикинул касаг, натягивая тетиву на короткий лук, «Ну да это не беда… Пусть пока с девкой нарезвятся… А там и мы свое возьмем…»
Хохот и лошадиное ржание наполнили опустевшее селение. Татары ловили беглянку.

- Князь… - шепнул Михаил, - Они счас прямо на нас сверху спустятся. Девку утихомирят и засаду будут делать. Тут же такое место… сам Бог велел…

«Верно говоришь…», - Георгий прошелся взглядом по костяным, разноцветным пяткам, тесно сидящим в туле.  Выбрал ту, что отмечала длинный, с тремя гранями оголовок, способный прошить пансырь или раздвинуть пластинки дощатой брони, «Но мы спешить не будем. Всему свой час…»

       Справа, там, где вырубленная в крепкой глине лестница с неровными ступенями вела к воде, пролегла тень. Сапог. Еще один, защищенный богато раззолоченным поножем. Тело крымчака скрывал край осевшей кровли и обваленный плетень. Задержавшись на миг, он стянул с головы ерихонку и продолжил спускаться вниз. Сам того не заметил, как дошел до самых ворот Ада. Хотел закричать, да крепкое ясеневое древко в горле хода воздуху не дало.
- За мной! Быстрее! – выдохнул княжич, - Бейте наверняка! С нами Бог!   

Ордынцы не заметили потери своего товарища. Ушел – ну и дурень. Бросив коней, они сгрудились вокруг упавшей без сил девушки и предались ярому спору. Никак не могли решить, кому она достанется. Крики их на смеси кыпчакского и ломанного русского нетрудно было расслышать, а уж понять и того проще.
Касаги разом поднялись из-за порушенного дома и дружно спустили тетивы. Удача не изменила воинам. Да и в удаче ли дело, когда враг не хорониться, сбился в кучу за двадцать шагов от своей судьбы. Только чарам под силу отклонить стрелу, пущенную с такого расстояния. Но «ведающих» не случилось среди татар и трое из них присоединились к своему пропавшему соплеменнику на том краю мира. 
Те, кому повезло, не растерялись. Только вот напавших видеть не видели.
- Шайтанат! – заорал один, бросившись к лошадям. Остальные метнулись за ним.

Второй залп, накрывший бегущих, оказался не столь успешным, как первый. Однако, теперь противников осталось только шесть.      

- Одного в полон! – лязгнула личина. Взрезала воздух оперенная погибель. Она никого миловать не собиралась. Проскочив меж пластинами куяка, отыскала заходящееся в ужасе сердце.  Две ее подруги хоть и настигли свои цели, но жизней не выпили. Только лишь болью людей по земле распластали.
Когда Георгий выскочил на открытое место, оставшиеся в живых татары уже успели вооружиться. Но победе нет места там, где душами владеет страх. Короткая пика пролетела совсем рядом. Касаг, взвыв по волчьи, в три прыжка проскочил расстояние, отделявшее его от крымчаков.  Подсев под стропильную балку, он оказался среди них.
Сабля, сверкнув на солнце, умылась кровью. Разворот. Слишком медленно! Оплечье промяло ударом шестопера. Левая рука повисла плетью. Отмах назад. Татарину последний подарок – разрубленный лоб. 
Удар под колени… Раненный враг остается врагом… Нож у самого горла. Черный блик на лезвии… Держать! Все лицо забрызгало. Была голова… Да по земле покатилась… Подмога подоспела.  Как раз во время…
Живыми двоих взяли.  Связали крепко, небрежно бросили под копыта. Что с них возьмешь. Вороний корм. Добыча важнее…

  Михаил, смеясь, снимал с одного из убитых  дорогие латы. Такими не каждый день разжиться можно.  Его друг Павел умело, со знанием дела, подпарывал седельные сумки, ссыпая на рваный плащ звонкую монету.
Княжич, стянув со вспотевшей головы шлем, присел у порога и принялся осматривать предплечье. Удостоверившись, что кость не сломана, он поглядел на связанных крымцев. Те, насупившись, молчали.
- Ну что? Много золота взяли? Много славы добыли? -  спросил он их, поморщившись от боли.  Рука начинала оживать,  -  Теперь подохните как собаки…
Перестук копыт заставил его подскочить. Пленница, о которой все забыли, приманила коня и,  была уже на пол пути к лесу. Михаил вскинул лук…
- Стой! – крикнул ему Григорий, - Пускай уходит. Нам и так добро девать
некуда…
Тут же вспомнилось, что девка эта не просто так сюда приезжала.
Поднявшись и распрямив плечи, касаг неторопливо пошел к остову дома, служившего отряду укрытием.  Под сапогами хрустел пепел, вперемешку с осколками посуды.
Спутника беглянки сложно было не заметить. Хлипкого, худощавого мужичонку, в грязной поношенной одежде, стрелами пришпилило к стене.  Видимо, в самый последний момент он обернулся, да так и остался стоять. Даже лопату из рук не выпустил.
Григорий рывком снял несчастного и  уложил на глиняный пол. Собрата во Христе следовало предать земле как полагается.  Но это позже, а пока…
Добравшись до угла, княжич удивленно хмыкнул. Огонь не тронул старенькой иконы. Даже краска от жара не сползла. Спас печально смотрел на касага. Точнее не на него. Насквозь. На прогоревшие судьбы тех, кого не сумел уберечь.
Под образом, в неглубокой ямке виднелось широкое горло крынки. Вот тут-то сердце Рыжего зашлось. Внутри лежал большой нательный крест из серого камня, богато изукрашенный золотым кружевом.  Бережно отложив реликвию в сторону, касаг обшарил горшок.  В нем не оказалось более ничего, кроме нескольких мелких монет и старого серебряного кольца.  Не долго раздумывая, Григорий надел перстенек на палец, а тельник сунул в поясную сумочку. Кресты не находят, их обретают. Так ему когда-то говорили. Абы кому он в руки не пойдет, а если уж пришел, то, значит, к удаче. Но носить такую вещь на груди – дураков нет. Все беды, несчастья и грехи предыдущего владельца на себя возьмешь.       

Когда Григорий, задумавшись, проходил мимо татар, один из них, молодой, с едва наметившимися тоненькими усами, окликнул его:
- Эй! Каган! Отпусти нас, ты же не гяур! Ты же не урус! Ты такой как мы!  Отпусти! Пойдем вместе на Москву!
Княжич остановился. Пристально посмотрел в ждущие, узкие глаза.
- Да, - ответил он, - я не урус. Но к вам, поганым, у меня свой долг. Я касаг…
- Казак?! – крымчак удивленно и зло уставился на Григория, - Казак мы знаем!
Ты за нами шел, собака?! По следам шел, да?! Подстерег…
Рыжий подошел ближе:
- Казак? Я из рода касагов, не…
- Кайсак, казак, - брызгал слюной пленник, - От самого Дона шел… Далеко
шел… Нас караулил…
- Дона?! А ну, повтори! -  закричал княжич, схватив татарина за ворот, - На Дону
остались касаги?! Говори, пес!
- Ты ума лишился, кайсак, казак…  Сам по Дону ходил, на Дону жил, а теперь
спрашиваешь.  Совсем ты глупый, казак, кайсак…

Пробираясь лесом к условленному месту, Григорий никак не мог оставить мыслей о сказанном крымчаком. «Неужели отец был не прав. Неужели не все покинули родовые земли… Если это так, то нужно отыскать их…» Ночная чащоба молчаливо внимала кличу охотящейся волчьей стаи.
- Эй ты, - обратился он к молодому татарину,  - Жить хочешь?
Тот только скривился, ожидая лишь худшего. Но на вопрос ответил:
- Только безумный человек жить не хочет. И я тоже хочу…
- Ну так вот, я подарю тебе жизнь, если расскажешь, где касагов искать...
Пленник подернул плечами. Более ничем двинуть он, крепко прикрученный к
седлу, не мог.
- Зачем смеешься надо мной? – прошипел он, - Сам знаешь. Зачем спрашиваешь?
- Жить хочешь? – повторил Рыжий.
Крымчак сплюнул, - Казаки перед нами слово не держат. Но… Хорошо! От Азака
вверх. Выше Кара-су они на караваны нападают. Людей наших режут. Ногаев режут. Урусов режут. Всех купцов режут. Еще говорят, на Хаджитарханском пути и на Итиле сидят. Нет у них селений, нет городов. Искать их только с большой силой можно.  Приходи туда с золотом сары азман, они сами тебя найдут.
Княжич тихо свистнул, подавая знак своим остановиться. Спрыгнув на землю, он подошел к татарину,
- Почему ты назвал меня царем первых людей, поганый? И откуда тебе известен
наш язык?   
Пленник заулыбался, - Ты глупый совсем. Я назвал тебя «сары азман», это значит
«рыжий человек». Ты же рыжий…
Григорий достал из-за пояса широкий кинжал.
- Запомни, - сказал он, освобождая татарина от веревок, - И передай своим, что касаги держат слово.  Даже перед врагами.  Иди!
Крымчак медленно слез с коня, еще не веря в чудо, попятился.  Однако, поняв, что смерть прошла стороной, обернулся и побежал, почти сразу скрывшись среди баюкающих полуночную темь еловых лап.
- Я запомню! – выкрик смешался с уханьем совы, - Сары держит слово!  Сары
добрый казак!

Путь к брошенному поселению лежал через заболоченный овраг. Когда-то, тут
высилась насыпная дамба, но годы не пощадили ее. Остались лишь камни, отмечающие безопасную тропу. Мало кто по своей воле отваживался на ночной поход к этому месту. Его то и по светлому времени обходили стороной. Старики говорили, что некогда здесь была жестокая битва и победители, обозленные упорным сопротивлением, не пощадили никого. Полонянам пробили головы и утопили в трясине. Вот от того и маются души погибших, оставшихся без погребения. Насылают болезни и мор на стада, убивают, вселяясь то в волка, то в медведя, то в дикого кабана.  Легенды не пугали Рыжего. Еще мальчиками они с Петром проникли в заповедную глушь и, не обнаружив упырей, в последствии часто играли среди холмов, скрывших стены оставленных домов. Улицы заросли березняком. Вал оплыл, почти совсем исчез под натиском кустов и густой крапивы. Сейчас все это поглощала межзвездная тьма и только факел вырывал из нее то отесанный валун, то ряд бревен, проглядывающий сквозь сомкнутые щиты лопухов.
На запад от городища, там, где сосны сошлись с дубами, находилась большая поляна. На ней древние люди насыпали несколько могильников. Горбы курганов, сизые полынью, образовывали круг, в центре которого из-под черного камня пробивались ледяные струи ручья.  Туда то княжич и вывел свой отряд.  Петр, как и условились, уже ждал его.

Поначалу ему казалось, что он задремал. Но, тряхнув головой, понял, - не то. Просто причудилось, будто рядом с ним кто-то очень близкий, ближе побратимов, словно мать чудом очутилась у ночного костра. В голове мелькнула картина. Чаща. Ухмыляющийся, потирающий руки татарин. Всплеск серых крыльев за его спиной. Тонкие руки на ветхом длинном топорище. Крик…

Уже под утро, пленник разговорился.  Сказал, что ведет орду Магмет Гирей, что с ним идут литы. Что воинов у него, как звезд на небе.  И что пришел он за данью, которую московиты, возгордившись, перестали платить. Если же дани не будет, то он грозится города разрушить и людей посечь…   
- Мы сможем проскочить мимо них, только если уйдем в сторону – Петр задумчиво крутил в руках новенький перстень с крупным желтым камнем - свою долю добычи.
Григорий кивнул,
 - Твоя правда. Но это только если орда катится по прямой. Иначе на наше кривое счастье напоремся на их сабли…  Эх, знать бы наперед, как поведет своих нукеров крымский царь.      
Кукушка громко отсчитывала мгновения оставшиеся до рождения солнца. Верхушки деревьев окрасились багрянцем.  Плотный покров тумана начало растягивать.
- Эй, сары! – крымчак заворочался, пытаясь приподнять голову, - Сказать хочу!
Двое касагов, повинуясь жесту княжича, перевернули  его.
- Сары! Дай слово, что отпустишь. Скажу, как наши воины пойдут. 
- Почему мы должны тебе верить, поганый? – проговорил Петр, перебирая
узорчатые четки.  Бойцы знали, что в такие моменты его лучше не злить.
- Сары слово держать, я тоже держать!
- Хорошо, мы отпустим тебя, - Георгий  протянул руки к костру, - Но, если ты
солжешь, то живым из леса не выйдешь.  В том мое слово.
Петр поморщился и отвернулся. Щелканье костяшек стихло. Он никогда не отпустил бы поганого живым и решение старшего брата в душе осудил.
Татарин, разминая запястья и приседая с ноги на ногу, довольно ухмылялся и все время кивал головой.
- Карош. Карош сары. Орда напрямую пойдет. Будет бить воевод на бродах. Так и есть. Вам надо свернуть! К Рязани. Так дальше, но лучше прийти позже, чем не прийти вообще…
Григорий молча указал в сторону леса. 
Переваливаясь на негнущихся ногах, крымчак поспешил скрыться с глаз.  Однако, через некоторое время до слуха касагов донесся его истошный вопль, полный отчаяния и страха. Переглянувшись, войны поспешили на помощь. Обогнув холм и миновав остатки вала, они тут же наткнулись на татарина. Он лежал ничком, в луже крови.  Страшный удар расплескал ему череп.
- Не иначе медведь, - пробормотал Михаил, боязливо осматриваясь по сторонам и крестясь, - Как он его… И когда успел…
- Надо уходить отсюда, - Рыжий кончиком сабли указал на едва прикрытый подорожником ржавый боевой топор, щедро залитый алым, - Мы прогневали чужих предков.  Медлить нельзя… 
Из переплетения ветвей с шумом поднялась небольшая птица.
- И еще, - проговорил он, поймав взглядом  плавно опускающееся наземь серое перо, - Мы идем прямо. Поганый солгал.


Ехали глухими местами. Держались лесов. Говорят, береженного Бог бережет.   Да, видно, не на всех его ока хватает. Здесь, под сенью вековых дерев, сложно углядеть человека.  Зато столбы черного дыма над разоренными избами сами в глаза бросаются. 
Рыжий насчитал уже три опустошенные нашествием деревни.  Везде одно и то же. Единственным очагом сопротивления, попавшимся по пути, был монастырь, руины которого отряд миновал еще утром. Было видно, что колесо войны прокатилось там совсем недавно. Угли тлели и обобранные, изувеченные тела защитников еще не успели растащить звери.  Сеча, судя по всему, была короткой, но жаркой. Толстые, дубовые ворота разнесло в щепы огненным боем.  После чего, внутрь ворвалась тяжелая кавалерия, стоптав немногочисленных пешцов.  Те, кто успел укрыться в главном здании, погибли в пламени. 
Оставалось только гадать, сколько же воинов выплеснула степь на сей раз, если даже в глуши рыскали крупные отряды крымчаков, имевшие при себе пушки.

Полуденное солнце золотило резные листья дубов. Сонный южак заигрался в высокой траве.  Воины лениво переговаривались меж собой, коротая время до привала.  Георгий проехал чуть вперед по едва заметной, узкой тропке, опытным глазом охотника подмечая, что кто-то прошел по ней незадолго до него.  Росная трава была примята. «Трое или четверо», думал он, небрежно освобождая из ножен саблю… «Что-то тащили…»        Гнедой фыркнул. Сладковатый запах смерти щекотнул его ноздри. К нему мало кто привыкнуть может. Стежка стала шире и вывела к накатанному телегами тракту. На перекрестке стоял могучий, столетний дуб. Неохватный, дуплистый ствол его переплетением корней уходил не иначе как в царство мертвых.  Самое место для повешенного.  На толстом суку, ногами вверх висел человек.  Одежду с него содрали еще при жизни. А после дали волю злобе. Да так, что кожа лоскутами.  Заплывшее, исковерканное каленым железом лицо принадлежало татарину.  К груди его обломком стрелы прикололи кусок бересты. Корявая, кое-как намалеванная надпись гласила: «Так будит со вским басарманом»
- Не иначе, бродяги поработали,  - Петр оглянулся по сторонам,   - Им то все равно кого оббирать. Вот сейчас смотрят, небось, на нас и разумеют, стрелять или не стрелять…
- Разумеем – пробасил кто-то из густого подлеска
- Да и пострелять охота… - эхом подхватил другой где-то вверху, в кроне…

Касаги, не теряя времени даром, хлестанули коней и вынеслись на дорогу.
Все же, открытое пространство давало больше преимуществ в бою, нежели узкая просека.
За ними со свистом и гиканьем вывалила толпа разномастно одетых, вооруженных всем, от дубин до сабель, татей. Растекшись полукругом, они жалами рогатин и пик перерезали отряду пути к отступлению. Из недальних кустов показалось несколько лучников, готовых спустить тетивы.  Хитроватый, в драном красном тегиляе находник, улыбаясь показал  изготовленную к выстрелу ручную пищаль.  Мол, гляди! Щас птичка вылетит… 
- Все поляжем… - скрипнул зубами Михаил, перекидывая на руку маленький
щит…
- Но и их преизрядно посечем  - Петр деловито выбирал цель для своего самострела, добытого под Смоленском, - Хмм… Почему бы и не пищальник…
- Стой! – громкий голос Рыжего перекрыл все прочие выкрики,
- Стой! – добавил он уже тише, - Я, князь Георгий сын Григория. Иду со своими
людьми на подмогу Василию царю.  Как вы, холопы, смеете заступать мне, служилому, дорогу?
- А ты не кричи, горлопан, - казалось, дуб ожил, потянулся, неспешно пошел вперед. На самом деле, из его тени выступил огромный, косая сажень в плечах, мужик.  Лицо его заросло бородой, на голове сидела шапка светлых волос. К тому ж, за давние грехи, ему отрезали кончик носа, от чего тот напоминал поросячье рыло. 
В глазах богатыря жила невозмутимая уверенность в собственных силах.  Доспеха он не носил вовсе. На такого детину попробуй, сыщи.
- Мы тебе не холопы, а народ вольный… И, сдается мне, ты никакой не служилый, а просто бусурманин…
- Поганые креста не носят, - ответил Георгий, достав из-под пансыря тельник,
- Вот, гляди, - рука привычно прошлась вверх, затем вниз, влево, вправо…      
Раздалось несколько выкриков,
- Кхе, да он крестное знаменье на себя наложил…  И голова у его рыжая, а у
басурман  бритая… Не иначе из крещеного татаровья они…  Знать, правду говорит… Православного убивать грех…
- Правду, не правду… - пророкотал разбойный голова, - Они ж купцам да боярам помощники… Нас, простых хрестьян и за люд не считают! Взять с них дань за наши обиды!  А убивать не будем, коли сами все по хорошему отдадут… Айда!
- Стой, черти!!!! – касагский княжич спрыгнул с коня и послал клинок в объятья ножен.  Пояс змеей соскользнул, почуяв, что пряжка более не удерживает его,
-  Друг дружку ведь перебьем, крымчакам на потеху! А ты, «рыло», выходи один на один драться. Кто победит, за тем и слово!
Пищальник закатился смехом,
- Ха! Рыло! Да он тебя знает!!!
Бородач только зарычал и скорым шагом двинулся на Рыжего. Со стороны казалось
– раздавит, в пыль стопчет. Ан нет. Ускользнул молодой волк, не дал себя сграбастать. Знал наверняка – попадет к врагу в лапы и больше зари ему не видать.  Пошел по кругу. Назад его давно отучили отступать. Увеличил скорость. Едва не наскочил на пудовый кулачище. Сам хлестанул по ребрам. Куда там. Столько сала наросло, что тараном не прошибешь. Пропустил пинок в грудь. Точно молотом шарахнули. Кубарем отлетел под копыта. Быстро вскочил и на новый круг. Пользуясь тем, что «Рыло» не успевает за ним, Георгий тревожил его с разных краев, норовя нанести коварный удар по причинным местам. Но, медведь богатство свое хранил. Понимая, что больше рыжему метить некуда.  Ошибся. Поднырнув под  локоть, касаг распрямился, со всего маху ахнул разбойника в челюсть. Клацнули крепкие зубы. «Рыло» осел.  Замотал косматой головой.  Тут и пропал.  Градом ударов его загнали в забытье.
Капли пота в пыли сворачивались в шарики. 
Едва отдышавшись, Рыжий, от души пнув бесчувственного исполина, повернулся к притихшим головорезам.
- Ну что! – выдохнул он, - Его жизнь за дань сойдет?!
- Дык оно… - крякнул пищальник, -  Ну лады, сгодиться. Пошли
перекусим что ль, служивые. Враг то у нас, чай  один. 

Ватага стояла лагерем неподалеку, в овраге. Было видно, что обосновался разгульный люд тут недавно и надолго задерживаться не собирался. Землянок не копали, а так, сложили шалаши из лапника на скорую руку. Вот и все обустройство. Несколько женщин разных возрастов колдовали у общего котла.  Две или три спускались с ведрами к ручью.
- Полонянки из рязанских – кивнул в их сторону пищальник, сказавшийся Онфимом, - Отбили их четыре дня как. Идите, говорим, бабы по домам, а они, дуры, за нами увязались. Ну не бросать же татарве на поругание. Самим пригодиться…
- Значит, крымчаки по рязанским землям прошлись? – спросил Георгий.
- Истинно так! До Тулы не дошли, повернули! – пищальник махнул рукой куда-
то вправо, - а тут только небольшим числом. Для отвода глаз, видать…
- Откуда вас набралось столько-то? – спросил Петр, провожая взглядом стройную девицу, - Ты вот, никак на службе состоял…
- А ты мне в душу не лезь, - оборвал его Онфим, - Здесь никто ни о ком не  выспрашивает. Что было, то быльем поросло. Да кто старое вспомянет из того дух вон.  Из разных краев мы. От разных невзгод в молодечество ушли. Многие совсем недавно прибились. Чай, кто от ордынцев убег, кто укрыться успел, а кто и последним в живых остался из порубежников.  Много зла в миру… Эх! Дык что там!  Однако ж, нынче горе на всех одно. Вот и бьем бусурманов, как могем. На тропах караулим, на тракте вот тож засели. Разбрелись они.  Хватают русских людей….  Ну а мы их стережем…

Отплевавшийся, но все еще злой, главарь долго молчал, ну да после сытного варева разговорился,
- Так куды вы так поспешаете, добры молодцы?
Рыжий растянулся на траве,
- Боимся к сече не успеть.
- Вот ты мне скажи, - «Рыло» почесал затылок, - Доколе вы, служилые,
будете жирующих купчин да прочих нахлебников охранять? Зачем далече идти? Здесь что, боронить некого?  Вот бы все не к Серпухову шли, а по пограничью встали. Да встречали бусурман в Поле! То то было бы дело. И людишки черные к вам бы на помочь тянулись. Закрылася бы Русь щитом крепче которого нету. А так… Всех по одиночке перережут… Так, говорят, и в стародавние годы водилось…
- Так велели нам предки. В едином строю с русами стоять, - Георгий сорвал соломинку и закусил ее зубами, - Воюем, как царь прикажет. По его слову в походы ходим…
- Да по его ли слову, - атаман сжал кулаки, - Царь наш батюшка всем добра хочет, а вот вокруг его песья стая хороводы водит, брехом своим морочит  голову его светлую. Бояре да дворяне, да воеводы, да всякий поганый наброд. Где ж ему за всем уследить, вот и творятся беззакония на Руси.   Взять бы всех их, да татаровьям отдать…  Вот и вы за тридевять земель едете, неизвестно по чьему велению…
Рыжий поднялся, широко зевнул,
- Спасибо, хозяева за хлеб, за соль. Пора нам. Может с нами пойдете? Так,
коли от крымчаков убережетесь, переловят вас всех, и перевешают. Не посмотрят на заслуги ваши.   А если под мою руку придете, то на царской службе окажетесь и за то вам почет и уважение будет…
- Э нет. Благодарствуем, - Онфим весело подмигнул княжичу, - Не прогневайся, под твою руку бы пошли, а вот под воеводскую грязную лапищу ни в жизнь. Это вы оставайтесь, тута врагов на всех хватит, да еще и останется…  Бойцам да добрым людям мы завсегда рады…
- Каждому своя стежка! Бывайте! Может еще свидимся, - ветер подхватил палую, бурую от жары листву, закружил хороводом по опустевшей дороге…
- Свидимся… – скрипнул вдогон дуб.

 
 Звезды еще не покинули небосклон, а восточный край неба уже подернулся серой
мглой, подсвеченной откуда-то снизу бледно-розовым светом. Прислушиваясь к монотонной песне камыша, под зуд вездесущих комаров, Рыжий разглядывал противоположный берег. Никого. Тишь. Касаги благополучно вышли к Оке чуть севернее города. Было бы глупо рисковать и идти напрямую к переправе.  Если орда, погуляв по рязанщине, еще не там, то передовые отряды наверняка уже укрепились.
- Вроде бы успели, - Михаил прихлопнул кровопийца у себя на лбу, - дымов не видать…   
- Погоди оружие снимать, прежде оглядись, - ответил ему Петр старым присловьем, - Тишина обманывает.  Сам ведь знаешь как бывает…
Позади хлопнули крылья. Щеки коснулось теплое дуновение, словно погладил кто. 
- Черт бы побрал…, -  Георгий осекся. На другой стороне реки под яром шел человек.  Его пошатывало, словно от усталости или хмеля. Он часто оглядывался назад, словно ждал погони. Вот незнакомец дошел до песчаной косы и рухнул на колени. Снял перевязь. С трудом, через голову стянул с себя стальную чешую. Скинул стеганый халат.  Подхватив ножны, быстро вошел в воду.
- Смотри! Там всадник! - на фоне посветлевшего неба возник темный силуэт, - И еще один! 
- Татары руса гонят! – стрела опередила выкрик. Литовский арбалет бил четко.  Конь, уже начавший спускаться к плесу вдруг почувствовал легкость. Его хозяин катился вниз по земляному откосу. 
- Эй! Сюда плыви! – крикнул Рыжий что было сил и почему-то посмотрел вверх.

Он видел, как сверкает оголовок стрелы в лучах рождающегося солнца.  Казалось,
вражий подарок летит медленно, точно сквозь патоку. Вот он пошел вниз. Широким серпом прямо в середину груди. Страшно. Смерть не поймаешь. Не остановишь.  Он не успел понять, откуда появилась перед ним серая, размытая тень. Увидел только руку - крыло что отвела в сторону, отсрочила его гибель…   

У колена по волне зло хлопнула стрела. Рыжий проводил ее взглядом и перекрестился. Над ним хохоча пронесся восточный ветер.   

Загонщики засели за бугром и начали постреливать, то и дело приподнимаясь над ним. Противника они не видели, но при этом не боялись опустошать колчаны, щедро засевая  плавни срезнями.  Касаги отвечали редко, берегли припас. 
Неведомый человек, меж тем, добрался до середины реки.  В него тоже метили, но пока без особого успеха.  Глубокие проныры и удача сохраняли беглецу жизнь.  Вскоре, он достиг зарослей густо разросшегося чакана.
Тяжело дыша и отфыркиваясь  незнакомец нетвердым шагом вышел на видное место.  Этому крепкому, коренастому мужу на вид можно было дать годков тридцать-сорок. Светло русые, курчавые волосы висели паклей. В густой бороде заблудилась зеленая прядь водорослей. 
Обнажив меч, он хрипло каркнул:
- Кто тут?! Кто отбил меня? Назовись! 
Георгий выступил из-за древесного ствола
- Сначала назови свое имя… 
- А! Пропадай моя голова… Воля ваша…, - воин встромил клинок в землю и присел
на корточки.
- Звать меня Афоня Потыков, сын боярский, из псковских я. Так за кого мне пудовую свечку ставить, уж не за ордынцев ли?
-  Нет, не за ордынцев, - по лицу Рыжего скользнула улыбка, - мы тому же великому князю служим, что и ты. Идем на сбор, под Серпухов…
Беглец удрученно закивал,
- Под Серпухов… Ну идите, идите… Как раз  к панихиде успеете…
- К панихиде? – насторожился Петр, -Неужели кончилась битва? Мы что
же, опоздали?
- Вы? Нет… Вы не опоздали, - кулаками в песок ударила злоба, - К всевышнему опозданий не бывает… Успеете еще… Там уже, небось, знакомцев ваших много, да и наших немало…
Георгий, испугавшись догадки, привалился спиной к шершавой коре,
- Ты не темни. Рассказывай, как было…
- Да как было! – едва не кричал боярский сын, - Так было, что большая рать к
Серпухову сошлась, а бусурманы с литвой у Коломны Оку перелезли. Как после оказалось, к ним еще и казанцы на подмогу пришли, по пути заставы порушив, да Нижний Новгород пожегши… Эхма! Не ждал их там никто. Такую силищу, князь Хохолков с малым отрядом не мог  сдержать, за стенами Коломны укрылся. Услышал про то воевода Бельский, перепугался, и тут же, не ища броду начал войска туда бросать, что поленья в огонь. Мало, что поздно мы туда подошли, так еще и не ведая, сколь супостатов там собралось, да где стоят они. В общем, разбили нас, и всех кто за нами шел. Под чистую вымели, как градом пшеницу. Бояр да дворян многих жизни решили, а уж простого ратного люду бессчетно. В полон сотни побрали. Меня вот тоже, с коня багром стащили, повязали. Да впопыхах обыскать забыли. Под наручем у меня хитрый ножичек был, так я веревки перепилил, охранника срезал и бегом… Теперь вот, не знаю, куда податься. Как вину свою искупить…
- Ну за этим дело не станет, - Рыжий хлопнул поникшего рассказчика, - Коль так все обернулось, славы на всех хватит.  С нами пойдешь.  Знать, не забыл еще, как оружьем жизни отбирать. Коня дам, а справу сам себе добудешь.
Афоня встал, махнул рукой, мол, все едино, и пошел за касагами.

У маленького костерка, разожженного в неглубокой яме больше молчали, готовились к бою. Проверяли стрелы, подтягивали ремни, скрепляющие пластины броней, без слов молились далекому и безучастному к делам мирским Богу.    
- Воеводы, кто жив остался, теперь в городах закроются, - нарушил молчание
Михаил.
- Плачь, русская земля, - поддержал его Павел, - кто схорониться не успел, тому
горе. А что если проклятые и саму Москву возьмут?!
  - На все Господня воля, - Рыжий подбросил в огонь несколько сухих веточек, - Но, думается мне, на стены они не полезут. Слишком высоки, да и пищалей на них бессчетно. Зачем хану людей терять, он окрест городов пройдется. Ему ведь золото и рабы нужны. Затем он сюда шел…
- Еще и выкуп возьмет, попомните мое слово, - Петр цокнул языком, - Вот бы его потом пограбить…   
- Что делать-то будем, - перебил мечтателя Алексий, самый старый воин в касагском роду Сары. Поговаривали, что его заговорили от смерти в бою. Правда то, или вымысел, но за шесть десятков зим и три десятка походов на его теле не появилось ни единого шрама.
Георгий задумался,
- Что будет делать царь? – пробормотал он, закусив губу - В столице он не
останется… Это попросту опасно… Мало ли что…Вот…
- Да что там думать, - Афоня подскочил и резко рубанул воздух ладонью, - на Волок
Ламский он побежит! Уже, небось, бежит, шурина своего татарского на престоле оставив. Вот вам истинный крест!
- А если Гирей проведает о том…
- То уже наверняка послал отряд для поимки своего «брата», - продолжил Петр
мысль Михаила,
- По коням! –  пламя напослед вспыхнуло ярче,
- Царь должен снять клятву, - зашипев под струей воды, угасло. Багровые угли
подернулись серым пеплом.


Пузатые, грозовые тучи коптили подбрюшья на многочисленных дымных столбах, становясь от этого еще чернее. Где-то горели посады, деревни, монастыри. Где-то еще сражались отдельные отряды из опрокинутых русских ратей. Где-то вино лилось рекой и в шатрах было тесно от веселых песен. А лето и без того жаркое, давило духотой.  Горячий ветер доносил до слуха не пение птиц, но отдаленные стоны набата.
Чем ближе касаги подбирались к  окрестностям Москвы, тем больше становилось татарских разъездов. Крымцы чувствовали себя победителями и предавались любимому занятию – грабежу.
Знали.
Война все спишет.
Знали.
Враг есть враг.
Знали.
У воина ведь какая доля – сегодня жив, а завтра уже степные волки кости по оврагам растащили.  Если гибель неминуема и не за горами, запретные плоды становятся во сто крат слаще. 
Знали.
На что шли.
Отряд Рыжего пользовался слабостью сытых охотников. Нападали быстро, брали что могли и уходили  дальше, стараясь запутать возможную погоню. Удача сопутствовала им. Михаил и Петр были легко ранены, зато добычу теперь приходилось закапывать в приметных местах. Пскович оказался отменным бойцом и в первой же стычке взял добрый шлем, сняв перед этим голову его хозяину. Доспехи зарубленного крымчака также оказались впору. Только вот запах залившей их крови тревожил коней. Вскоре привыкли.
 
На огне калился длинный нож. По металлу бежали фиолетово-синие сумерки разводов. Кромка потихоньку отсвечивала алой злобой.  Мягкий свет тонул в глазах псковича,  добавляя к небесной голубизне кроваво-красные штрихи-блики. Закат разгорался во всю ширь окоема. Ночь наступала на пятки дневному человекоубийству. 
- Ай! Не надо урус! Что хочешь все скажу! – кричал привязанный к пню косоглазый кыпчак, - Не тронь моя! Лучше сразу убей…
- Это мы завсегда успеем, - успокоил пленного Петр. Не веришь?
- Ай! Зачем на моя железо горячить?! Твоя же хрестианин. Вам нельзя людей
мучить!
- Тоже мне, людь нашелся, - прошипел Михаил, перетягивая тряпкой рану на бедре,
- поганые, вы поганые и есть…
Ордынец оскалился и плюнул в его сторону:
- Сам ты поганый гяур! Аллах радуется, когда наша выпускаем ваша кишки…
- Ну хватит орать, - Афоня вытащил из костра багровый, злой клинок, -   Всех леших
перепугаешь.  Говори, щучий сын, где стан ваш и кто начальствует над ним. Сколько воинов там…
- Хан Гирей на реке Северка стоит, а к городу пошел царевич Багатур-Салтан,  его
кони пасутся на княжеских полях, в Острове селе. А воинов с ним бессчетно! Никогда ваша их не одолеть… 
Сын боярский опустил орудие дознания и почесал затылок,
- На Северке, говоришь… Это не иначе, как верстах в 60-70 от града… Если,
конечно, ты не брешешь, пес!
      - Аллахом клянусь! Не вру! – татарин не сводил глаз с медленно остывающего ножа, - Он оттуда говорить с ваша царь… Он теперь с  него дань возьмет, как было в старые годы…
- Не бывать тому! - воскликнули Михаил и Петр в один голос.
Афоня криво улыбнулся и одним движением свернул врагу шею. Сухо хрустнули
позвонки.
- Вот тебе дань… 

      - За рощей село Микулино… - тихий шепот едва едва касался ушей, - Василий через него побежит. Знаю. Я лично там в охранном десятке состоял… Он давно уже себе путь заготовил… Благо, до сего времени отбивали степняков… У меня в крайней избе знакомец давний живет. У него схоронимся а за одно и спросим, проезжал ли кто. Если нет, то ждать будем.  Либо царя, либо ханских воев перестрянем, коль в силах окажемся…


Ночь. Глухая. Темная. Волчья. Эхо разбойных стай то и дело перекатывалось по спящим тесовым крышам. Да и сами серые, осмелев, нередко заходили в деревню. Этим летом цепные кобели ночевали под порогами. Ни один не тявкнул, когда по пустынной улице прошли кони с неподвижными, едва различимыми седоками.  Точно черные призраки возникали они из густого тумана и пропадали в нем у закатной околицы. Тихонько звякала сбруя, скрипели седла. Люди молчали. Да и были ли там люди? Может то души загинувшие ищут путь в край вечного покоя? Что-то сверкнуло алым огнем почти у самого носа. Малой Микитка, разом оторвавшись от щели в заборе перекрестился и вихрем полетел на сеновал, где заночевали проезжие ратники. «Эти-то», думал он, «И от татар и от нечисти оборонят. Должны оборонить. Ведь некому больше…» 
Под навесом спокойно спали. Сопение и храп явственно говорили о том. Микита остановился в нерешительности, потом сделал осторожный шажок. Едва ухом не поплатился. Сильные пальцы сдавили его и пребольно скрутили.
- Ты чего здесь бродишь, пострел? Чего ищешь?  - прошипел кто-то большой, нависнув прямо над головой…
«И откуда взялся-то, детина», Микитка изо всех сил стремился вывернуться.
- Защитыыыы, - пискнул он, отчаявшись расцепить хваткие широкие пальцы.
- Ты белены объелся, малец? Какой такой защиты? – громыхнул спросонья один из
постояльцев, привставая на локте.
- Там! На той стороне… Одвуконь прошли… Чертяки… Все чермные… И глаза
угольями светятся…  Ай! Пусти! Больно же!

Рыжий редко помнил сны. Но этот, еще до конца не отлетевший, намертво присох.  Он видел себя, раскинувшегося на теплом плаще. Видел легкий, едва различимый силуэт, склонившийся над собой. Он нес покой и тепло. Женщина. Мать? Нет. Не она.  Кто же? От воды и огня…. Кто? От земли и неба… Что ты… От ветра и стали… Слова были почти не слышны, но прошивали душу насквозь… От меча, от копья, от секиры… Пусти! Георгий хотел пробудиться, распятие точно раскалилось, …От мороков , от страхов, от дурного глаза… Ему стало нестерпимо больно, …Закрываю тебя щитом нерушимым! Слово мое крепкое… слово мое верное…  Наверное, он кричал, …Береги себя, береги меня, берегиня… А дальше был провал в бездну, подаривший забытье.

      Микита с удивлением и страхом наблюдал за тем, как, повинуясь своему страшному, с прогоревшей на груди рубахой, вожаку, поспешно собирались и пропадали за воротами нежданные гости. «Точно тати…», он не знал, кто они, не знал, почему дед без споров пустил их на ночлег. За последним из пришлых ворота затворились будто сами собой. «Как есть колдуны…
- Уехали и ладно… Эх! Время-то нынче настало. Кого только не носит, - пробормотал старик Семен и хлопнув внука по плечу, отправился в избу.   
Услыхав шелест крыльев над головой, малый рванул за ним, зарекшись выходить из дому после полуночи. 


- Скорее!  - подгонял касагов Рыжий, все сильней сжимая конские бока.
- Эгей! Там! Держись! – рычал Афоня, размахивая мечом над головой.
Там. За поворотом дороги взблескивали на полуденном солнце голые брони. Ржали лошади. Стонали раненные, утонув в клубах пыли под копытами. Веселой да звонкой погребальной песней заходились клинки, кружась в сверкающем искрами танце.  Крупный, до тридцати человек, отряд крымцев кольцом охватил отчаянно сопротивляющихся русских воинов. Тех оставалось едва ли полтора десятка.  Чуть в стороне неизвестно чего дожидались еще с десяток татар.  Они стояли спинами к смерти.
- Рууууусь!!!! -  громыхнул боевой клич. Переплелся с грохотом атаки.
Клин степным смерчем пролетел сквозь с запозданием обернувшихся крымчаков.
Георгий с выдохом отпустил саблю погулять по вражеской шее. Золоченая кольчужная сетка не остановила,  не уберегла хозяина. Тяжесть первого, лихого удара откатила в плечо. Чужая кровь залила руку в перчатке, тонкой струйкой потекла под бутурлык, пропитывая кафтан. 
Глянул назад. Ничего. Пустые седла. Все чужие. Корчащиеся на обломках пик, пробитые стрелами тела. Подмигнув откатившейся к обочине голове, Рыжий рванул вперед. Туда, где еще кипела битва. 
Зажатые, обреченные на погибель бойцы, увидав подмогу, воспрянули духом.  Бой
пошел на равных. 
Понеслось.  Мелькание теней в багровом тумане. Соленым потом лишние мысли смыло.  Лица, блики, раззявленные рты.
Рубить вдруг стало некого. Последний враг, роняя с губ капли жизни, тихо сполз на истоптанную траву.  Георгий медленно осмотрелся.  Верхом осталось всего пятеро, на ногах примерно столько же. Мысль не успевала за глазами, а глаза за мыслью. «Кто?» 
Оказалось, что Павел. Больше потерь в отряде не было. Однако, татарская сталь попятнала  всех. Кроме него. Двое касагов вряд ли могли продолжать поход. Кто знает, дотянут ли до ближайшего селища. 
Рыжий  не плакал.  Зубами крик сдерживал. Склонился над погибшим и закрыл распахнутые, удивленные глаза.  Не в первый раз, и все же… Долго потом бродил меж тел и резал глотки раненым.  Рука ни разу не дрогнула. Своих схоронили быстро.  Поганых оставили зверям да птицам. 
- Не горюй, ныне Русь многих сынов своих потеряла… - тяжелая длань опустилась на его плечо.
 - Не утешай! Не девка! – Георгий поднялся и пристально, исподлобья посмотрел на незнакомого воина в дорогом зерцале.   
- Вы кто такие, да откуда взялись здесь?! – спросил он у него, зло кусая губы
- Да как ты… - воскликнул один из спасенных, потянувшись к изукрашенному
самоцветами эфесу. Судить по одежде - не меньше чем боярин.
- Помолчи, песий сын! – оборвал его панцырник, - он твою работу сделал. Ему и
спрашивать…
- Направляемся мы, мил человек, - продолжил он, - в Волок Ламский по спешному
цареву делу. Если б не ваша подмога, татары бы нас порубали.  За то вас Бог вознаградит, но и я в должниках не останусь. Проси, чего тебе хочется. Я многое могу…
- Ты воскрешать не можешь, - бросил Рыжий уже через плечо, направляясь к коню,
- И Бог не может… Бывайте! Ехать нам пора!
- Не торопись! – рука с дорогими перстнями придержала поводья, - Прежде скажи
как величают тебя?
- Меня  - Георгием, отца Григорием,
Ветер подхватил:  - Сары Азманом… 

До самого города пролетели на рысях. Никого не встретили, Ни своих, ни чужих. Лишь старые бабки, щурясь, смотрели им вслед, да махали руками. Слухи летели быстрее борзых коней. Один другого страшнее. Что Москва пала, что бояре на сговор с ханом пошли и тайком из полона своих выкупают, что Гирей не Гирей вовсе, а антихрист. 

 На высоком, изукрашенном крыльце застыло четверо стражников.  Молчаливые. Суровые, как зимний рассвет в степи. Великаны в тройной броне. Богатыри. Словно из сказки вышли.  Время такое. Ничему не удивляйся.
 И тому, что подворье обычного воеводы пищальниками забито до отказа, что в небольшом городке гарнизон не меньше ,чем в Москве. Что в кабаках, да шинках ярыжки не встретишь, все именитые да родовитые брагу хлещут.  Воздух тяжелый от говора и страха.  Слишком много надежды, слишком мало веры.

- По делу мы! Доложи, что прибыл князь Георгий Григорьев да сын боярский Афанасий Потыков. Дескать, челом бьют и просят принять их…
- Не велено никого пущать, - ответил один из караульщиков и повел могучим окольчуженым плечом. Давая понять, что разговор окончен.
Но не таков был пскович, чтоб отворот поворот получать за так,
-  Ты, верно, не понял, орясина… Тебе князь приказывает освободить ему дорогу.
Давно на конюшне не пороли? Мы тут  по государеву делу! Так ведь?
Рыжий кивнул головой и для вида нахмурил густые брови…
-   Мой набольший повыше всяких князей стоит, не говоря уж о прочем сброде…
Нос стражника в миг обратился кровавой плюхой. Афоня, хоть и  был пониже, но злостью десятерых таких великанов стоил.
-   Держи! – закричал кто-то позади, - Вяжи охальников!
  Георгий уже тянул из ножен клинок, когда дверь распахнулась, и на порог вышел тот
самый боярин, что в кыпчакскую засаду угодил. Только выглядел он теперь иначе.  Словно выше ростом стал. Взглядом крикунов остановил. Да какой там. Все кто во дворе был, на колени упали.  Кроме касагов и боярского сына.
- Ишь вы какие, - улыбнулся знакомец, - Перед царем стоите да шапки не ломите. Ну, проходите что ль… Раз по моему, государеву  делу прибыли…   

Рыжий на ватных ногах прошел в сени. Едва не снес лбом низкое перекрытие.  Он никак поверить не мог, что судьба вот так неожиданно сыграла с ним такую шутку.  Что великий князь русов идет впереди него. Что он обычный человек, такой же, как все остальные…
За широким, накрытым к обеду столом, разместились все, и еще место оставалось, но Василий жестом отправил восвояси толпившихся по углам людей. Даже стражу не оставил. Заперши дверь он обернулся к касагскому княжичу,
- Ты мне вот что скажи, - начал он, - Почему я, всего раз тебя видевши, тебе так доверяю… Откуда мне знать, может ты убить меня пришел?
- На дороге мы бы вас вернее положили, - ответил Рыжий, гордо встречая пытливый взгляд.
- Ишь какой! Положили бы… Хотя и то верно. Может и сумели б… Ну, теперь ты узнал, кто я, проси, слушаю…
Рыжий понял, сейчас или никогда,
- Великий князь! – поклонился воин, - Наши отцы и деды с прадедами верно служили русской земле. Не было среди нас ни смутьянов, ни предателей.  Но ныне настал наш час, отпусти касагов за Дон, сними с нас клятву.  Мы с тобой в вечном мире будем…
Василий задумался. Сел в высокое кресло. Стало слышно, как где-то далеко за окном по ком-то звонит одинокий колокол. 
- Ну что же…, - девять сердец замерло, - Пусть будет так… Но за это я с вас особую службу стребую...  Слушай же мою волю…  С утра прибыл гонец с дурной вестью.  Ослушник и трус Петрушка, по наущению бояр дал Магметке грамоту, в которой писано о том, что московские князья вечными данниками мамаевой орды становятся. Ту грамотку надобно выкрасть любыми путями да сразу изничтожить. Исполнишь, - весь род твой отпущу. Денег отсыплю, да товаров, да харчей на долгую дорогу. И еще… В Рязани передашь наместнику мой указ. Сам же соберешь по порубам да острогам лихой люд, сколь нужным сочтешь и за крымчаками тайно последуешь. Много они полону взяли, будешь отбивать по мере сил, да на Русь возвращать. Как раз за Дон и выйдешь.  Ну а там – своим умом живите…
Теперь же ступай. Людей твоих лекари осмотрят. Завтра на рассвете пришлю к тебе человека с подорожной и указом. Ты посланника не гони. Он с тобой до конца пойдет. Будет мне о делах твоих отписывать.  Ну! С Богом! 
Царь размашисто небрежно перекрестил исчезающие за дверью спины. 
- К черту! - скрипнули несмазанные петли.


                Часть 2. «Дикое поле»


Ему снилось небо Эллады. Синее и безоблачное днем. Смоляно-черное ночью. Небо детства.  В юности оно казалось подобием хрустального купола. Ныне его заменял кирпичный свод. Без единого просвета. Только пляска факельного огня и теней на сырой стене.  Недавно он понял. Это не темница. Это Аид древних.  Лука молил Христа ниспослать ему Ад. Там горят вечные костры и варят смолу. А тут холодно всегда. И зимой и летом. «Холодная». Интересно, что происходит сейчас в миру? Сколько времени прошло? Хотя, не все ли равно. Кто мог знать, что все окончится именно так.  Хотелось верить в лучшее. Даже когда стража волокла его в пыточную. Много не узнали, но почему-то не убили. Обрекли на медленную мучительную жизнь. «Проклятые!», думал он свирепея, «Как могли они! Ведь я служитель Бога! Он говорит со мной! А они! Еретики! Отступники! Как смели они не подчиниться истинной православной церкви! Я прибыл к ним вразумлять а не шпионить! Ха!   
 «Был в сговоре с опальными князьями!» шептало эхо, «Смущал умы хрестиянские!» звенели цепи, «Слишком молод! Слишком глуп!», - капала с потолка вода, расшибая дрему на мелкие брызги.
 Лука, по прозванию, и по рождению грек был непреклонен и зол под пытками, но отдал бы все свои и чужие тайны только за то, чтобы хоть раз еще увидеть как горят звезды над Парфеноном. 

- Домой хочешь…
- Хочу. Но ведь твои пути неисповедимы…
- Ума лишился…
- Но от веры не отступился. Ты ведь все видишь…
- Выводи его…
- Наконец-то в Ад!
- Как в чувство придет, сразу ко мне…
- Я знал…

После нескольких лет в ледяном застенке душный августовский вечер и впрямь
показался преддверием Геенны огненной.  Щурясь на закат, тонущий в сизых тучах, узник распрямил сутулые плечи. Вдохнул. Голова кругом. Ком в горле. Приподнял и опустил руки. Легко. Как это оказывается легко. Ноги, не стесненные железами. О, как он об этом мечтал… 
- Тьфу! Бесноватый! – ведро колодезной воды окатило пляшущего и хохочущего
полуголого, покрытого грязью и горькой тюремной пылью человека.
  Со стороны казалось, что отливающая синевой струя сбила его наземь. На самом деле оставили силы. А когда-то он был первым атлетом среди святой братии…

Под напором темноты маленький огонек масляной лампы дрожал и колебался, совсем не давая света. Но разве может полумрак помешать  полуночной беседе

- Зачем ты лишил меня покоя, царь?
- Хочу отпустить тебя…
- Я и так свободен. Надо мной только Бог… Не тебе лишить меня его дара…
- Вижу, разум возвращается к тебе, ромейский прознатчик…
- Моя сила в правде слова божия. Она направляет мой разум…
- Стража…
- Постой… Я готов выслушать…

За окном сверкнула молния.  Тихие слова терялись в громовых раскатах. Фразы с воем выносило в печную трубу.  Лапы сквозняка погасили робкое пламя…

- Ты не обманешь…
- Почему царь так уверен?
- Ты поклялся именем Христа. К тому же, в конце пути тебя ждет награда…
- Награда?
- Крест Владимира, сына Святослава.
- Откуда тебе известно?!
- У меня везде есть уши. Если он появиться у твоих хозяев…
- Они скажут, что ваши патриархи лишились благословения…
-  И ты вернешься с победой…
- Вернусь, царь…

- Если вернешься… - глухо лязгнул засов.
В шуме ливня ему слышались слова.  Но он пропускал их мимо ушей.  Ему казалось, Бог вновь указал верный путь. Кто же расслышит за литаврами надежды тоненький, остерегающий  голос флейты.
 

- Вон, погляди, – Рыжий обернулся в тот самый момент, когда над раскрывшимися воротами взошло солнце.  Против света трудно было рассмотреть человека, ведущего в поводу пару коней.  Но вот он подошел ближе.
- Царев посланник… - Михаил прищурился и смерил подошедшего веселым взглядом, - прям поп.
Тот был бледен. На скуластом, изможденном лице его жили только глаза. Большие и мутно-черные. Омуты с искрами безумия где-то глубоко на дне. Прямой нос. Бритый подбородок.  Высокий лоб. Темные, с частой проседью, курчавые волосы. Черная, новая и чистая сутана. Явно с чужого плеча. На худой, костистой фигуре она сидела как на пугале.  Оружия на виду не было.  Разве что тяжелое медное распятье на груди.
Незнакомец подошел к Георгию и поклонился. Словно переломился пополам.
- Здоровья тебе, князь,  - прошелестел он тихим, хорошо поставленным голосом,  - Я Лука, здесь еще зовут меня греком… Великий царь Василий…
- Знаю, - Рыжий протянул руку и принял из тонких пальцев свитки, - Держись в середине строя.  Мало ли что.  Тебя вон, ветром качает. Словно вчера из поруба…
Грек улыбнулся и молча, закатав рукава, показал запястья.


Отряд неспешно вползал в село. До его жителей, а тем паче до названия никому никакого дела не было. Нужен был отдых. Дорога по солнцепеку утомила всех. И людей, и коней. Касаги спали в седлах. Лука весело насвистывал, вторя птичьим перекличкам, да глазел по сторонам. Пскович боролся с дремой, говоря то ли с Георгием, то ли сам с собой…
 - Я вот все никак в толк не возьму, - зевая, пробурчал Афоня, - Как у этого худородного татарского царевича вместе с боярами духу хватило без царского ведома грамотку хану дать…
- Да шут их знает. Дали и все. Нам главное так сделать, будто и не было ее. Вот и весь сказ, - Рыжий взглядом приметил подворье побогаче и повернул гнедого к широким тесовым воротам. 
- Это не сказ! – грек рассмеялся, - Это даже не предисловие! Без царевой подписи любая грамота – ничто. Значит была подпись-то! Ха-ха-ха!
 Афоня спрыгнул на землю,
- Ты и впрямь, дьяк, умом повредился. За каким таким лешим, он тогда нас за ней посылает. Если сам в руках держал?
- Хозяин! – крикнул Рыжий что было сил, - Нам бы водицы испить, да лошадей напоить!
В ответ за забором зашлись лаем псы. Один из них. То ли самый злой, то ли самый шустрый, просунул черную оскаленную морду под ворота. И рад бы дотянуться до бродяг, да дырка мала. 
  Княжич крикнул еще раз. Но никто так и не откликнулся. Зато кабель, раскопав лапами ямку, выскочил и наметился, было ухватить сына боярского за лодыжку. Но тот, не будь дураком, приветил злюку ногайкой.  Не слишком сильно. Так, чтоб и зверя отвадить, и хозяина не слишком обидеть.
 Взвыл от боли пес. Взвыли петли. Из открывающихся створ вылился поток ругательств, а за ними выкатился, размахивая мечом, всклокоченный, низенький, полный человек. Более всего он напоминал взъерошенного разъевшегося воробья.
- Ах поганцы! – орал он в запале, - Да как посмели вы, рвань подорожная!  На животину купеческую руку поднять! Да я вас…
 Зуботычина прервала его излияния. Афоня на расправу был скор.
- Да я щас…, - начал старую песню купец, поднимаясь и отряхивая с кафтана пыль, - мужиков кликну, - продолжил он уже с меньшей уверенностью. Видимо пересчитав наконец незваных гостей и оценив их вооружение, вкупе с колючими, недобрыми взглядами.
- Ай, хозяин, ты бы лучше водицы-то нам подал. Не ровен час, сами возьмем, да тебя не спросим, - Рыжий снисходительно, с издевкой посмотрел на торговца. Ох, не любил он этот люд. 
 Лука вдруг тоненько завопил,
- За ради Христа пустиии… Благочестивых паломниииикоооов!!! – и тут же зашелся приступом смеха. Едва из седла не вывалился.
 Купчина помялся да и, плюнув, махнул рукой, мол, заезжайте.
Недовольно поглядывая  на расположившихся, как у себя дома воинов, он буркнул,
- Сейчас вам вынесут квасу.  Коней, вон, к колодцу отведите. Тама ведро есть… Защитнички! Как крымчаки на пороге, так нету вас, а как ушли бусурманы, так вы сразу…
- Не похоже, чтоб тут татарва была, - Рыжий подмигнул показавшейся в окошке девице. Та зарделась и тут же исчезла, - Вон, какое сокровище в тереме хоронится!
Касаги масляно заулыбались. Но, уловив легкое покачивание головы, остались сидеть на местах.

К оторопевшему купцу, держа глаза долу, подошел мужик. Сняв шапку, проговорил:
-  Батюшка, Мирон Аверьяныч… Дык как… Пороть старого-то иль не пороть?
- Пороть, Прохор… Пороть! – мигом оживился тот, - Не будет больше попрошайничать да курей воровать!
- Ты кого, Иуда, казнить собрался? – Лука поднялся и сжав кулаки пошел на торговца, - Только Бог! Слышишь! Только Бог сие может!!! Проклянуууу!!!   
- Уберите блаженного! – только и смог выкрикнуть купец, поспешно отступая за сруб, -    Принесло на мою голову! – прошелестели по траве скорые шаги.
Дьяк обернулся. Лицо его было исполнено серьезности и только лихо вздернутая бровь говорила о том, что он откровенно потешался.
- Пойдем, князь, посмотрим. А то ведь и убьет того несчастного за свои обиды, - проговорил он.

За жилой избой грибной семейкой разрослись хозяйственные постройки. У дровяного сарая стояла по колено в земле широкая из не струганных досок лавка. К ней старыми веревками прикручен был старичок.  Тщедушный и узкоплечий, он лежал, подставив солнцу тощий зад, носом утонув в растрепанной, густой бороде.  Над ним грозой нависал здоровенный парень, с вожжами в крепком кулаке.  По простодушному, конопатому лицу, в обрамлении русых волос, все читалось как по раскрытой книге. Ну не хотел он совесть марать и все же… поменяться местами с незнакомым, перехожим человеком ему хотелось еще меньше.  Прохор суетился вокруг, что-то приговаривал, прихлопывая себя по бокам. Дворовые, кто посмелее, жались к постройкам. 
Купчина самодовольно осклабился. Махнул рукой. Сыромятные ремни прошлись
по костлявой спине. Казнимый завопил. 
 «Ну, конец…Еще разок и конец…» Рыжего морозом продрало. Молодой волк любил убивать. Ему приходилось пытать пленных. Но то были сильные, отчаянно сражавшиеся враги. Здесь же творилось что-то неправильное. Он ясно это чувствовал.  Кривить душой его не приучили. Лука оказался быстрее.

Грек встал перед Мироном и вдруг бухнулся на колени. Размазывая слезы по щекам он голосил:
- Боженька!!! Как же я сразу-то тебя не признал!  Князь! Князь! Это боженька наш!
Молись князь, а то он и нас на кары обречет!!!
- Пошел прочь! – купеческий сапог ткнул хохочущего дьяка под грудь.

-  Ты моих людей не тронь… И деда оставь… –  касаг легонько сжал горло оторопевшего Мирона, - Убьешь ведь.
Купец попытался вывернуться,
- Так туды ему и дорога… Будет знать…
- Не тебе ту дорогу указывать, - Петр, кивнув Афоне, двинулся к стонущему и причитающему старику.
Несостоявшийся палач, молча скрывая радость, отошел в сторону, выронив, как бы невзначай,  свое орудие.   Прохор же грудью стал. Ну и, конечно, получил по заслугам. С воем откатился прочь, роняя засапожный нож. Ударившись о поленницу, он затих. Хорошо если отделался сломанными ребрами.
- Мужички! – пискнул полузадушенный торгаш, - Хватайте их! Бейте!
- Угу. Хватайте меня! – мрачно хохотнул пскович, поигрывая тяжелым мечом, -
Авось не все хваталки сперва поотрубаю…
      Желающих не нашлось. Хозяин, подкатив глаза, медленно оплыл под ноги Георгию.
      - Давай добьем его! – Лука плавным движением достал из рукава длинный, узкий нож, - Не люблю дураков.
Рыжий направился к лавке,
  - Придет время, подохнет. К тому же, ты, кажется, говорил  о том, что лишь Бог может судить. А сам… Да еще и зубоскалишь…
- Ты полагаешь, что Он снизойдет до такого вот, ничтожного грешника, - дьяк скорчил хитроватую мину, - Мы же, слуги Его, должны помогать горнему провосудию…

       - Спасибо сынки! – голосил освобожденный от пут дед, повиснув на скривившемся Петре, - век не забуду! Молиться за ваши душеньки разбойныееее!!! 
«Вон оно как…», Георгий с удивлением отметил, что на спине старика не было даже и следа от хлесткого удара.  «Не ладно что-то здесь…»
-  Все. Ступай своей дорогой, - проговорил он, всматриваясь в светящиеся весельем щелочки глаз, - Есть хочешь, - бери, что приглянется. Пока мы тут, тебя никто не тронет. 
Старик подтянул сползающие порты. И, улыбнувшись щербатым ртом, весело ответил:
- Дык, мы с вами идем…
- Куда это? – брови княжича сползлись к переносице, - И кто это мы?
- Вестимо куда, на Дон, - дед потянулся и почесал куцые волосы на груди, - А «мы»,
потому как двое нас. Что ж, я свою внучку тута брошу? Да не в жисть! Она у меня нема, да без родителей осталася…
      -  Да ты, никак, колдун! – Афоня, побледнев,  медленно отступал,  - И креста! Креста на тебе нет!
       «Точно так! На нем ведь креста нет», понял Рыжий, окончательно растерявшись. «И хватка крепкая. Петр до сих пор плечо растирает. И вожжи ему шкуру не спустили. Не иначе, свела дорожка с колдуном… Делать-то что…»     
Старик меж тем, подбоченился и небрежно бросил в сторону псковича, 
      - Я не Никак! Меня Чудрой зовут. И не колдун я! Тоже мне, дите. Перепужался до икоты.  А тельник свой потерял давно. Украли. От того и хожу так. Пока не найду, другой не одену.      
      - И зачем ты нужен нам, старая развалина? – Михаил подошел к деду и легонько толкнул его, - С тебя же песок сыплется.  Помрешь еще, а нам с тобой возиться… 
  - А затем, что таких вот огольцов как ты, укрощать учен… Никто не успел заметить, как касагская сабля перекочевала к деду. Мало того, лезвие ее легло в аккурат  поперек живота остолбеневшему воину.
- Т-ты того… не балуй… - только и смог произнести тот.
- Чего не балуй! Чего не балуй! – Чудра гневно встопорщив бороду наскакивал на
отступающего Михаила, - что, думаешь, слаб? Да? Ну держись, продажная шкура! 
С этими словами старичок ушел чуть вбок и локтем пихнул касага под грудь.  Казалось, едва коснулся. Однако ж, Михаил охнул и сел, обводя двор безумным взглядом. Кое-где раздались робкие смешки. 
- А дед-то боевой, - проговорил боярский сын, - князь, возьми его, не пожалеешь… - Взять-то можно, - Георгий пригладил усы. «Как же крестьяне-то его скрутили…Не много ли вопросов…»
- Эй! – окликнул он кочетом выхаживающего Чудру, - Так и быть. Езжайте с нами. Только коней…
- Конь есть! – старик подал руку отдышавшемуся Михаилу, - Резвехонький! Вихорь, а не конь! Враз до Рязани домчит! Ну? Чего ждем-то? Пошли, с внучкой знакомиться… 

Уезжая окатили купца водой. Касаги хотели малость пограбить, но Рыжий придержал своих.  Не зачем. И так царь на прощание щедро одарил. Да и татарскую добычу прогулять не успели. Слишком толстый кошель, как и сытое брюхо, мешает взмахнуть крыльями.  С таким грузом недачече улетят соколы…

Отряд Чудра повел по боковой дороге, мимо бугра со стоячими камнями, сквозь  бор.  Сказав, что оставил внучку в брошенной избе, не слишком далеко.  И действительно, прошло совсем немного времени, когда у пересечения троп показался низкий, вросший в землю сруб. Дубовые бревна стен обросли мхом, стропила обгорелыми ребрами торчали в зеленое сосновое небо. Порог исчез под наплывами бурой глины. Знать, давно ждал дом ушедшего и не вернувшегося хозяина. Рассыпались резные наличники. Осел и исчез в травах прочный некогда тын. А распахнутые очи окон все так же с безнадежной тоской глядели сквозь разросшийся и высохший терновник. Ловили  черными провалами случайных путников. Звали их скрипом покосившейся двери. Но те старались обойти стороной брошенное жилье.  Место-то гиблое. И кому в голову пришло ставить дом на перекрестке… 

По подоконнику прохаживалась серая лесная горлица. Появление людей ее нисколько не встревожило. Похоже, улетать она не собиралась. 
Рыжий, с интересом следил за ней, не забывая посматривать по сторонам. Не западня ли? От хибары веяло необъяснимой жутью и в то же самое время еще чем-то, абсолютно противоположным. Княжич вида не подавал, но  ладонью нервно сжимал эфес.
- Эй! Внучка! – крикнул старик, приложив ко рту раскрытую ладонь, - Выдь к нам! Покажись! Пора уж!
- Интересно, и у какой девицы хватит смелости время тут коротать… - Лука задумчиво потер нос, - Я бы по доброй воле внутрь не сунулся.  Не иначе ведьмино хозяйство. Повидал их на своем веку…

Птица, клюнув короеда не в добрый час покинувшего свои трухлявые хоромы, соскочила внутрь.  В тот же миг дверь приоткрылась. Из сырой тени в яркий теплый день вышла, прихрамывая, невысокая, худенькая девушка в прямом, некрашеного льна сарафане, вышитом красно-черными нитями. Совсем неприметная. С простым лицом. С глубокими голубыми глазами, видевшими чуть более  полутора десятков весен.  Длинная пепельная коса едва не касалась земли.

Воины разочарованно переглянулись. Знать, ожидали писанную красу увидать. Да чтоб обязательно благосклонную. А тут…
- Да-а-а, - шепнул Георгию грек, - вот как раз у такой смелости и хватит.  Даже черт бы не позарился на такого воробья…   
       Слова дьяка поперек души касагу легли. Точно обидел чем. С чего бы?  Сам он того не понимал. Казалось, что девушка эта ему не чужая.  Словно видел где-то. Только припомнить не мог.
Петр фыркнул,
- Если у тебя, дед, и лошади такие же, то далеко мы не уедем…
Рыжий отвернулся, губу закусил.
Чудра подмигнул ему и свистнул так, что уши заложило. Резкий звук аукнулся ржанием. Из-за порушенного сруба, неспешно таща скрипучую телегу, вышел непонятной масти конек не молодых лет.
- Вот он! Умница! Богатырь! – старик резво соскочил с чужого седла и мигом устроился на козлах,  - Внучка! Давай, полезай скорей, не то оставят нас, сирых!

Вослед уходящему отряду с немым укором смотрел старый дом. Знал. Эти точно не вернуться. 

Земля, казалось, обезлюдела. За целый день на торном пути они не встретили ни единого человека. Живого. Только траурные дымы отгорающих пожаров, только невыплаканное горе пустых глазниц, только небесная синь, испятнанная кляксами вороньих крыльев. Те, кто не успел укрыться за белокаменными стенами городов или в лесных крепях,  либо погибли, либо ушли под плеть.  Лошади норовили лизнуть дорожную пыль. Не иначе та стала соленой. От слез и пота.
Где-то позади осталась не взятая, но оплеванная и своими и чужими Москва. Чьи управители одним росчерком пера, одной позорной мыслью перечеркнули немеркнущую радость и гордость кровавой победы русов великого Дмитрия. Вряд ли откупившиеся думали о воинах, сложивших головы в беспорядочной резне под Коломной, о сынах земли русской безвестно пропавших в сотнях стычек со старым, ненавистным врагом.
 
Возвращались по своим же следам. Поначалу бросали косые взгляды на телегу Чудры, меж собою окрестив ту «обозом». Но вскоре, приметив, что тянущий ее работяга нисколько не отстает от боевых коней, смирились. А уж когда дело дошло до оставленных кладов, то тут «обоз» оказался незаменим.  Под Серпуховом повозка оказалась горой полна. Доспехами, оружием, прочей справой, которую не захотелось просто так бросать.  Было бы больше, если бы не потери среди касагов. Их ухоронки остались ждать хозяев. Дождутся ли? 
Оку перескочили, отыскав место помельче. Рыжий то и дело одергивал веселящихся бойцов. Сытая орда откатывалась медленно, и наверняка разъезды продолжали прочесывать места окрест нее.  Лишний раз грызться с ними и терять людей Георгий не хотел. Каждый был на счету. 
За рекой им встретился одинокий путник. Точнее, Михаил, свесившись с седла, вытащил отчаянно брыкающегося и пыхтящего парня из придорожных кустов, в которые тот, завидев вдалеке  всадников,  поспешил спрятаться.
- Пусти бусурман! – кричал пойманный, - не то ножиком пырону!
- Ишь ты, хоробр какой – касаг встряхнул его и поставил на ноги, - чего
голосишь, не видишь что ли, свои мы…
Парень утер нос и искоса оглядел окруживших его воинов, - Да вас, поди, отличи… Разве что вон дед, да еще вон тот, - палец указал на псковича, - на хрестиян похожи… Вы точно татары…         
Дружный хохот был ему ответом,
- Стали бы крымцы с тобой, конопатым, разговоры разговаривать, - осклабился Афоня.
Рыжий, приметивший, что у незнакомца не достает правого уха, - резко спросил, - Ты беглый вор? 
- Да нет, куда мне, - глаза на загорелом, покрытом веснушками лице, ожили, забегали из стороны в сторону, -  Фома - честный ремесленник, с младых ногтей сапоги тачал. Вот, везли на торг товар.  Поганые наскочили. Всех поубивали, только я успел убежать. По щеке парнишки, пробиваясь сквозь грязь и пыль, скатилась слеза.   
- Брешет! – спокойно изрек Чудра и завалился на гору добра, видно, намереваясь прикорнуть, - он с младых ногтей кошели на рязанском торге резал…
- Чтоб тебе повылазило, старый хрыч… - пробормотал под нос парень и насупился,
- Сдадите?   
Георгий почесал бороду,
- Нужен ты нам. Если врать боле не будешь, с миром отпустим. А нет, так все едино к рязанскому воеводе в гости. Вот и тебя туда свезем заодно. Рассказывай, где татарва и как к городу пробраться можно.
- Знач так, - начал воришка, -  Крымчаки рядом с городом расположились. Распустили слух, что полоном торговать будут. Похоже, и вправду собираются. Да еще, люди говорят, что требует хан с города дань провизией. Мол, Русь снова под поганых пошла. Ну да я не верю тому…
- Ладно! Верю, не верю! Ты по делу говори! – рявкнул Афоня, - В город как
войти?!
Парень показал крепкие зубы, - Да за стены-то я вас проведу. Только вот кони тем
лазом не пройдут.

Крепкая дубовая колода, тщательно скрытая под слоем живого дерна, протяжно скрипнув петлями, подалась. Под ней чернела яма с уводящей вниз стремянкой.  Спускались осторожно. Подвоха опасались.  Только самый последний дурень безоглядно доверился бы вору.  Но, похоже, одноухий не врал. Пока. 
Отряду пришлось разделиться. Чудра не захотел бросать свою повозку, да и трофеи отговорил закапывать. Сказал, что его, старинушку с сироткой никто не обидит и что он внутри раньше других окажется и лошадок проведет.  Рыжий отчего-то не сомневался в его словах, хотя они более всего напоминали бред. Рукой махнул, мол, сам себе голова.  Остальные же, с тяжелым сердцем оставив верных скакунов на попечении деда, углубились в лес, ведомые воришкой.

Более всего помещение напоминало обычный погреб, если бы не широкий проход, уводящий куда-то на восток, во тьму.  Местом этим пользовались часто и с умом. В углу в деревянной кадке стояли заготовленные факелы. Сырая глина на полу хранила множество следов.
 Расположившаяся неподалеку отяжелевшая от добычи крымская орда, знать, привлекала местных любителей легкой наживы и головорезов всех мастей, скучающих в городских притонах. Наверняка татары каждый день не досчитывались двух – трех своих.   

Робкий язычок пламени, едва родившись, тут же принялось водить хороводы  с тенями. Люк закрыли. Словно от мира отгородились. Стало очень тихо. Холод начал пробираться под одежду. 
Рыжий следовал за провожатым,  нацелившись ножом ему под сердце.  Сын вольной степи неуютно чувствовал себя в этой крысиной норе.  Над головой не небо – низкий, подпертый бревнами свод. Справа и слева плечи почти упираются в  обложенные камнем стены.  Тьма и тишь наваливаются, давят, не дают вздохнуть. Вот-вот расплющит, похоронит на веки вечные… Время, казалось, совсем исчезло.
…Еще немного… -  шепот  Фомы  показался едва ли не криком,  - Мы уже в городе…
На потолке зияла неправильной формы дыра, из нее свисала веревочная лестница. Кое-где на полу валялся колотый песчаник,
- Это Филин врылся, - пояснил вор, хихикнув, - Копал колодец, да случайно наткнулся на старый переход. С тех пор богатым человеком стал. Через его подворье столько добра прошло, да товаров беспошлинных… Прямо тут и вылезем…
- Куда коридор ведет? – спросил Георгий
Парень снова ухмыльнулся,
- Дык, кто знает… Я сам не ходил, но Филин говаривал, что как раз в погреба
наместника…Но туда никто не ходит. Сам понимаешь, от погребов до темницы – один шаг.
- Лука, Афоня, со мной пойдете, - Рыжий придержал Фому, собравшегося
улизнуть,   - а он нас проводит… Петр! Возьми остальных и поднимайся наверх. Жди весточки от нас,  да отправь человека Чудру искать. Не удивлюсь, если плут уже в городе…


- Батюшка Иван Васильевич! Батюшка Иван Васильевич!!! – горячий взвар
растекся по дорогой скатерти.
- А! Чтоб тебя! – плюхнула в сладкую лужицу кружка, - Какого такого стряслось
опять?!
Старый служака, заискивающе кланяясь, словно извиняясь за резко распахнувшуюся дверь, приник к самому уху,
- Беда у нас! Татары про ход прознали! Они бы уже тут были, но я ворота перед ними захлопнул. Вели завалить их начисто! 
Полноватый муж, серебристо серый от обтягивающей телеса двойной кольчуги,
поднялся из-за стола.  Воины, сидящие поодаль, все как один обернулись к набольшему. Уважали они его и по мирному времени, а уж по войне сам Бог велел.
- Йошка! Ступай к своим пищальникам! Не иначе скоро к воротам гости пожалуют.
Нам ведь ответ перед ними держать…
Пожилой, соломенноголовый немец оторвался от жаренной курицы, встал и, кивнув, размашистой походкой вышел-вылетел из залы.
- Василь! -  располосованное шрамом лицо, напоминавшее доселе каменную маску, ожило. Мрачный огонек загорелся в тускло-серых глазах. Искрой мысль «Раз батька кличет, быть сече»,   
- Соберешь мне с полсотни молодцов, да чтоб с ручницами были. Если и вправду поганые в подвалы проползли, то их оттуда выбивать придется. Шутка ли, там одного съестного припасу на год осады…

Изнутри не раздавалось ни звука.  ….. ухом приник к железом окованной створе.
Ничего.  «Может, ушли за подмогой? Наверняка вперед прознатчиков пустили. Поспешить надо!»
- А ну-ка! - наместник оглядел молчаливый строй стрельцов позади себя, - Наготове быть! Как открою – палить во все, что двинется! В крысу, в мышь! Ну! В бога душу мать!!!
Створка распахнулась. Пожилой воин откатился в сторону. Тут же грохнул выстрел. Видно у кого-то все же сдали нервы. А может, причудилось чего.
- Василь!  Но того лишний раз кликать не стоило. Он уже спускался вниз,
прыгнув через порог и три ступени. Вослед потянулись его люди. 
Иван начал было уже успокаиваться, когда начало твориться что-то неладное. Сначала один, затем другой, проверенные, опытные бойцы, спинами вперед выходили обратно.  На их плечах к солнцу вылетала какая-то то ли песня, то ли молитва.  «Точно! Молитва! Только что за язык такой?!»
Последним, пятясь и щерясь, точно волк, отступал Василий,
- Не гневись на нас! – выдохнул один из стрельцов, - Черт там засел… В рясе,
словно монах какой. Только я сразу его распознал, хоть ни рогов, ни хвоста не разглядел.  Он едва меня увидел, захохотал и начал заговор читать на тарабарщине. Души воев твоих  загубить восхотел.  Попов бы кликнуть…
- Что ты такое несешь! Какой такой черт к бесам! –  выругался наместникк, -
Сейчас сам спущусь! Не думал я, что у тебя, Васька, трусы в друзьях ходят!  За мной!

- Приветствую… - слова, мягко, крадучись выплыли из полумрака.  За
ними, щурясь и прикрывая глаза руками вышел высокий, худой человек в черной одежде,  -  Тебе указ от великого князя и его отеческие наставления…
- Тьфу! – только и смог вымолвить рязанский управитель, стараясь утихомирить бешено колотящееся под броней сердце.


За окном стеной стоял ливень, сшивая небо и землю сотнями сотен прозрачных
нитей.  Шелест его напоминал о том, что не так уж далеко осталось до осени.  Была середина августа. 
Рыжий смотрел куда-то сквозь дождь. Ему порядком надоела неспешная беседа и
щедрое угощение.  Какая-то странная пустота поселилась внутри.  Это злило. Хотелось боя. Хотелось умыться вражеской кровью. 
…И вот он мне и  кричит. Мол, ты теперь холоп мой. Обязан все войско накормить, - Иван Васильевич упер руки в бока. Глаза его сверкали, - Ну я ему и скрутил кукиш в
ответ, да сказал, что пока хан ко мне не придет и ту грамоту не покажет, только ядрами да стрелами кормить его псов шелудивых буду. Не знал я, что Василий против памяти отца своего пошел.
- Все едино, Магмет сам не явится. Не дурак он, - Петр потянулся к кубку, - Рязань, Рязанью, а харчей ему и так  навезут, как князей менять начнет.  А уж он начнет.
Точно так, - наместник налил себе вина, - Уже начал.  Кто к нему на поклон только не идет. Боюсь я, что найдутся предатели, что город кыпчакам сдадут. От того стража моя по ночам не меня, - ворота караулит. А грамота…

- Вот заладили! – Георгий вскочил, - Грамота, грамота! Кусок бумаги! Не ей судьбы людские решать!  Свою долю мы своими руками ковать должны! Мы…
- Нас наставляет добрый пастырь  - Лука, как ни в чем не бывало, уплетал печеное мясо, - Все по его слову. Все уже решено. Русь снова пала. Он сам мне говорил…
На миг, казалось, Рыжий о чем-то задумался,
- Нет! -  уже с порога бросил он, - Нет! Не так!   


Он доверил переговоры Петру. Тот, однажды бежав из плена, хорошо знал бусурманское наречие. Уже третий сторожевой пост остался позади. Их принимали за казанцев, отбившихся от разъезда и пропускали без лишних вопросов. До ханского шатра оставалось совсем немного.  Как-то удивительно легко было здесь. Во вражеском стане. Всего одна маленькая ошибка и конец всему.  И все же лучше, чем в душном чреве замершего города.  Умирать всегда страшно. Но там было бы еще и противно.   Однако, одним движением  срезая караульного, о смерти он не думал.  Петр, покончив с другим, уже ворвался под полог. 
Звяканье стали перешло в всхлип.  Мгновение, и Георгий был внутри.  На цветастых прямоугольниках ковра лежал, поджав ноги, умирающий евнух. Впереди, за полупрозрачной занавесью метались тени людей. Прорвавшись сквозь клубы ароматного дыма, касагский княжич наотмашь ударил какого-то татарина в богатом халате. Потом еще кого-то, подкатившегося под ноги.  Петр же, зарубив поднявшегося на встречу нукера, оказался прямо перед ханом.  Магмет не терял присутствия духа, по крайней мере внешне.  Потянулся к сабле.  Не вовремя. Рыжий наскочил на него и, перетянув шелковым шнурком шею, чуть подался назад.
Крымчак выгнулся дугой. Захрипел. Выронил оружие. Давление ослабло, но ровно настолько, чтобы дать возможность говорить,
- Кто?! – Гирей закашлялся, - Кто послал?! Сулейман?! Или… Пусти! Я вдвое заплачу!   
- Аллаху своему заплатишь, - ответил по-русски Петр, - Мы пришли за тем, чего
тебе  больше никогда не взять.  Где бумаги?!
Язык прошелся по вмиг высохшим губам,
- Гяуры! Сейчас придут мои воины! Они вас…
- Сначала мы тебя, - Рыжий уже слышал тревожные крики и топот.  Он был
готов умереть, но перед этим выполнить обещание, свобода рода того стоила. К тому же, думал он, напоследок можно придушить своего врага.
Хан сглотнул, ощутив как удавка режет его плоть.
- В том ларце… - он кивнул на маленький деревянный ящичек, - Только пощадите… Не буду мстить! Пощадите!
Петр открыл крышку. Поглядел на Георгия и кивнул.
В этот момент шатер наполнился злыми, точно бесы, татарами.  Мгновенно взяв касагов в кольцо, они замерли в нерешительности. Каждый прекрасно понимал, что если на их глазах погибнет хан, его сын лично подвергнет позорной казни каждого из них. 
- Дайте дорогу! – крикнул Рыжий, - и двух коней к выходу! Быстро! Иначе
смерть! Ну!
- Дайте им все… - Магмет понял, что еще немного, и он уснет. Навсегда. 

Толпа расступилась. Кто-то подвел вороных. Не иначе из ханской конюшни.  Петр тут же подскочил к лошадям, погладил, в глаза посмотрел. Заодно проверил подпругу и упряжь. С поганых станется западню устроить. 
На скорую руку связали пленника, не забывая держать нож у его горла. Перекинули  через седло как гулящую девку и рысью вылетели из стана. 
Георгий несся точно на крыльях.  Успех безумной вылазки горячил кровь и кружил голову.  Он кричал от радости, встречая лицом порывы ветра. Он пел что-то, даже не думая оглядываться назад.  За двумя всадниками, рассыпавшись в лаву катилась едва ли не вся крымская орда. 
До стен, на которых тесно было от воинов и простого люда, оставалось совсем немного, когда Рыжего что-то толкнуло в спину. Снова, как тогда на реке, почудились взметнувшиеся крылья. Обдало теплом. Мимо просвистело несколько стрел. Конь взвился и галопом помчался к раскрывающимся воротам.  Георгий обернулся. И слова колом стали поперек горла. И свет разом померк. Он видел как Петр, неловко завалившись набок сползает на землю а, невесть как освободившийся татарин бежит к своим. В его руке рубином горел узкий кинжал.
Рыжий обезумел. Он бил скакуна ногами, рвал узду, хотел повернуть, врубиться в
ряды врагов и достать, выпотрошить убийцу. Но вороной не останавливался. Летел вперед. Тогда касаг решил спрыгнуть. Не вышло. Словно горой сверху прижало. Слезы, жгли щеки.   
Нарастал позади грохот копыт. Крымчаки хотели въехать в город на плечах касага. А тому было все равно. Он бросил поводья и смотрел туда, где остался его брат. Сквозь плоть. Сквозь камень. Сквозь время. Он не заметил, как пролетел под аркой, мимо изготовленных к бою пищалей.  Не слышал грома, разом рявкнувших орудий.  Не чуял порохового смрада, укутавшего крепость. Не видел, как захлебнулась атака, как спешно отступили его преследователи.   
- Я найду тебя! Слышишь! – шепнул в ухо Магмету сухой, колючий южак.
Смех кашлем пошел из ханской глотки.


- Так хотел Всевышний, - Лука сидел напротив молчащего уже сутки Рыжего и говорил то ли с ним, то ли сам с собой, - Иначе быть не могло…  Храбрый воин гибнет в бою… Здесь ничего не изменить. Так было предначертано...
- Нет! – холодный сквозняк прошелся по ногам, - Нет! Почему не я?!
Дьяк опустил голову на руки и тоже уставился в никуда, продолжая беседу
-  Вы и так совершили невозможное. Вряд ли великие герои Эллады могли похвалиться подобным подвигом.  Однако ж, о вас не сложат песен. Толпа на стене не отличила тебя от прочих татар, и теперь в городе говорят о том, что хан сам привез воеводе грамоту.  Увы. Лавры…
- Пошел к черту, - казалось, скрипнули пересохшие половицы. Георгий поднял взгляд на грека, - Ты учен, Бог говорит с тобой, но никогда тебе не понять цену свободы!   
Сказав так, касаг поднялся и вышел, хлопнув дверью.
Лука с какой-то потаенной жалостью глядел ему вслед,
- О! – прошептал он едва слышно, - Ты не прав, друг мой. Не прав… 

Неизвестно каким путем Чудре удалось отбить тело Петра. Он привез его на своей
повозке прямо к крыльцу воеводского терема. Увидав вышедшего из дверей Георгия, он произнес всего одну короткую фразу:
- Твои предки не топили погибших в земле.
Рыжий все понял. Начинал понимать. Он сам сложил поленницу посреди мощеного камнем двора, пропитав дрова горючим маслом. Сам возложил на нее погибшего брата. Сам зажег жаркий огонь. Никто не посмел вмешаться, лишь попы, приглашенные предусмотрительным Иваном, шептались в уголке, бросая косые взгляды на касага. 
Он стоял и смотрел как пламя уносит на небо его детство, его веру.  Пальцы
коснулись тельника. Прошлись по четырем литым бронзовым концам.
- Ты не смог защитить его…
Тишина…
- Ты не захотел защитить его…
Тишина…
- Тебе нет дела до нас…
Тишина…
- Ты мне больше не нужен…
Небо заплакало дождем. Костер вспыхнул ярче, приняв жертву.  Вслед за крестом  полетел свиток, который так дорого обошелся.
  Из дома шумной толпой высыпали и свои и чужие.  Рыжий обернулся к ним. Гам сам собой затих.
- Я больше не Георгий… -  несколько градин разбилось о брусчатку, - мое имя Сары Азман!
Он стоял в самой середине грозы, не замечая полета времени. У ног его вода
размывала серо-черный пепел. Где-то заголосил первый петух. Утро было не за горами.  Новое чистое утро.

Хабар Симский, хоть и от души презирал московского князя, но ослушаться не смел.  Рассвет едва забрезжил, а обитателей «холодной» уже выгнали на площадь.  Те, разминая, затекшие члены, негромко переговаривались меж собой. Многие крестились на купола, думая, видно, что пришел их последний час.  С ворами разговор не долгий. В петлю и дело с концом.  Только вот, не всех же сразу…

Рыжий, в сопровождении Ивана и отряда ратников ехал вдоль огромной, сотни в
полторы человек, толпы.  Кого тут только не было. Какие только лица не попадались. Безносые, безухие, косые, кривые, перетянутые тряпками. Увечья, переплетенные с судьбами. Непростыми. Не такими, как у всех. Преступными. Глаза. Злые. Настороженные. Пустые. Горящие надеждой. Отрешенные. Люд считал, что они продали свои души. Нет. Они бы продали их, и пропили, да не берет никто. Никому не нужны даже за ломаный грош.  Однако, мало кто из этих «не таких» клял выпавшую ему долю. В отличие от честных хрестьян. Кошели их редко бывали полны. Сброд да голь денег не жалела. Они дорожили единственным сокровищем, оставшимся у них – волей. 
- Ну и как ты думаешь управиться с этой теребенью? – наместник, со скрытым сочувствием обратился к касагу, - Много с ними навоюешь…
Тот, доселе отмалчивавшийся, взглядом обвел неторопливо шевелящихся, ругающихся, почесывающихся смертников. С них сняли железы и колодки, их собрали вместе, пусть и под прицелом пищалей. Один неверный шаг,  неправильное слово и они будут драться как бешеные псы, зная, что конец один и щадить их не принято.  Риск был велик.

Рыжий тронул поводья. Выехал чуть вперед.
- Слушайте меня, - крикнул он. С ближайших крыш взлетели черные птицы, - У вас есть выбор. Остаться здесь и умереть от рук палача или пойти со мной и погибнуть в честном бою, сражаясь с бусурманами.  Решайте! Но решайте быстро! Орда вчера свернула лагерь и  стронулась…
Долгое время никто не отвечал.  Несколько человек в самом центре сутолоки, казалось, совещались. Ожесточенно жестикулируя и, то и дело, осматриваясь – не дремлют ли стрельцы. О думках их не трудно было догадаться. Не получится ли смять сторожу единым ударом.  Уйти. Улизнуть. Раствориться в улицах…    Но наместник  был не лыком шит.  Знал, с кем дело имеет. Все заранее предусмотрел.
      
- Не слишком-то, не слишком-то князь, - голос показался ему знакомым, - Мы жить хотим… И не просто жить, а хорошо жить!
Площадь содрогнулась от дружного хохота. Сквозь ряды протолкался никто иной как пищальник Онфим. Выглядел он по-прежнему бодро, не смотря на то, что лицо его превратилось в синяк, а плечо стягивала пропитанная кровью дерюга.
- Ты скажи лучше, куда зовешь нас…
- Зову крымцев бить…  Тебя да друга твоего уж не в первый раз. Он тут?  Что случилось-то с вами? 
Онфим хитро прищурился,
- Где ж ему быть…Порубали нас. Сперва татары, а после какой-то боярский сын с холопами. Всех кто живой остался, повязали. Это дело прошлое… А вот, признайся… Ну… Вот отобьем мы наших… Поганых пощиплем… А потом что?  Обратно в поруб или сразу на тот свет?
- Зачем же… Дальше ваша воля… Кто со мной за Дон, а кто по домам. От царя всем прощение будет, - Рыжий улыбнулся уголком рта, - кто шкуру свою сохранит… 
- Н-даа, - пищальник обернулся к товарищам по ремеслу, - Ну что, браты… Я так разумею… Здеся нас в любом разе жизни решат… Кому это по нраву, оставайтесь, а я с князем пойду…И все рыловские пойдут. У басурманов казны не считано, а в полоне девки… Не! Я иду! 
- Я тож! Да все пойдем! Живота не пожалеем! – выкрики смешались с вороньим
граем. 
- Они то за тобой пойдут, только вот вопрос, до дуба или до осины, - Иван поравнялся с касагом, - Веры татям нет. Это они сейчас такие покладистые, а как нож в руки получат да слабину почуют, ищи-свищи их.  Я вот что тебе скажу,  чтоб делу порухи не было, дам я тебе пять десятков своих. Васька поведет.  Странный он человек, но ему ты верь беззаветно.  У него в один из набегов всю семью живьем спалили. Так с тех пор он молчит как рыба. Вроде как поклялся, покуда сотню бумурман не положит, слова не скажет.

И еще, по цареву указу, припас да оружие за воротами ватаге твоей раздадут. А то, не ровен час, погром учинят… 

Из города выезжали неспешно. Низкое небо наводило на воинов тоску.  Позавчерашний ливень не был последним. Значит, скорее всего, вечерком не удастся растянуться возле походного костра, а придется снова и снова протирать брони маслом да сушить сырую одежду. 
За касагами и рязанцами, берегущими возы с поклажей, из-под арки широким потоком выливалась разбойная  вольница, поднимая неимоверный шум. Этих мало что заботило. Свобода! Веселились, точно на праздник шли. Кто-то даже начал выплясывать в присядку, под лихую, нестройную песню. А чего печалиться-то, брюхо сыто, ноги в обновках. Живи да радуйся!   
За спинами их сомкнулись тяжелые створы, в тот же миг сквозь тучи прорезался ослепительно яркий луч.  За ним еще один. Вскоре небо сияло высокой, прозрачной голубизной.  Хмарь расползлась к горизонтам.
- Добрый знак! – воскликнул Лука, крестя распятием стены Рязани, - Господь да сохранит вас, оставшиеся позади!
- Чего ты их благословляешь-то? – пскович мрачно наблюдал за тем, как рядятся да вооружаются вчерашние воры, - Ты бы лучше о нас позаботился…
Грек захохотал,
- Да к чему! Бог ведь с нами, а не с ними! Он уж о нас позаботиться! Всех к себе до срока призовет…
- Тьфу! – Афоня сплюнул, - накаркай еще, ворон! Да что с тобой, бесноватым, говорить!

До заката двигались не слишком споро, дожидались пылящих по дороге пешцов.  Михаил и Алексий, вернувшись из дозора, сказали, крымчаков не встретили, только видели далеко на юге большое облако пыли и еще одно, поменьше, уползающее на восток. 
Лагерь разбили на невысоком холме, скрытом в подлеске.  Рязанские воины стали рядом. Голь расположилась чуть поодаль, на берегу неширокой речки.  Рыжий только коня расседлал, а там уже ладили навесы из сухого камыша, несколько парней помоложе лезли в воду с неизвестно откуда взявшейся сетью, у горящего костра вкруговую ходил бурдюк с брагой. 
- О чем задумался, хоробр, - Чудра подошел и заглянул в глаза касагу. Улыбнулся какой-то детской, наивной улыбкой. Зачем-то щелкнул костяшками пальцев, - Ты не грусти, и не распинай себя.  Все равно ничего бы не сделал, только сгинул бы зазря.  Пойдем! Пройдемся к Онфимке в гости…          
Рыжий, как во сне, сделал шаг вперед. 
-  Ты вот, казнишься, мол, предал брата, и Бога предал, - продолжал дед, попутно снимая с пояса нож, - Так это, скажу я тебе, не предательство.   Не видал ты, друже, предательств.  Вот, лучше, сказ послушай.  В стародавние лета была у одного молодого богатыря семья. Отец, мать, братья да дядья. Любили его, хранили, наказывали за дело да судили по правде. В ладу жили. И хлеб родил, и враг головы не смел поднять, а ежели поднимал, то оставалась та голова на заборе…
В мозолистых руках появилась деревяшка.  Чудра покрутил ее так и эдак. Вздохнул и начал резать,
…И все бы хорошо, да явились как-то раз к воротам странники. Прими, просят, пусти переночевать. Ночь холодная, звери лютые рыщут.  Ну, как водится, не отказал гостям богатырь,  в баньке попарил, накормил, напоил. А они ему и говорят, мол, за доброту твою поведаем великую тайну.  Дескать, те, кто с тобой живут  - не твои родичи. Что все они злые да коварные, что делать им в твоем доме нечего. Дескать, есть у тебя настоящий отец, истинная родня заморская. Ты мол, самозванцев-то гони прочь, да зазывай вновь обретенную семью…
Белые стружки так и сыпались из под острого лезвия,
…Хотел было он гнать в шею клеветников, а потом, вдруг возьми да и припомни  свои обиды.  То ему мать за разбитую крынку высказала, то ему дед по лбу черпаком вдарил… Страннички видят, засомневался богатырь и давай ему рассказывать, о том, какая жизнь прекрасная настанет, что сам он царем над всеми народами вознесется, в жены царскую дочку возьмет. Навесили на него оберег красивый, да стали вокруг хороводы противосолонь водить, плясать, да радоваться. Помутилось у богатыря в голове. Вскочил. Домочадцам на дверь указал. 
Те молча ушли, не оглядываясь.  Сели в челн, да и поплыли по течению. 
Опомнился он, метнулся, да уж поздно было.  Струг в тумане растаял. Обратно кинулся, а дверь изнутри закрыта.  На себя взглянул – ужаснулся. Вместо рук с ногами – копыта, вместо рубахи кольчужной  – серые кучеряшки, на голове не шапка – рога витые, оберег самоцветный в колокольчик обратился. А гости перехожие рядом стоят с плеткой. Хихикают. Хотел, было, броситься на них, да веревка шею перетянула. Крикнул – раздался звон да жалобное блеяние. На звуки эти и остальная отара подтянулась. У странников-то много баранов оказалось.  Не первый, поди, век умы смущали…  С той поры поля – леса не пусты стоят. Где бараны пасутся, где ворог бесчинствует.  Один дом, как и прежде, не поддается. А богатырь превращенный на пороге сидит, того не знает, что стоит ему колоколец сорвать, да постучаться, и откроется дверь, а на пороге родичи встретят…
Чудра протянул Рыжему пахнущую липой ложку,
- Вот. Держи, и помни. Ежели бы я, в свое время, такое ж предательство как ты свершил, да постучаться б духу хватило, не крестилась бы Русь огнем и мечом. Так то…

- О! Откуда взялся! – изумленное восклицание развеяло дрему.  Солнце только что зашло. Касаг стоял в середине разбойного лагеря, у самого костра. На огне в закопченом котле булькала уха. Напротив застыл  испуганный, посеревший лицом Онфим,
- Вроде ж только никого не  было! – пищальник, на всякий случай, отступил от Рыжего на пару шагов.  Сидящие вокруг воры тоже потихоньку начали отодвигаться в стороны.   
- Мне бы ушицы, - только и смог ответить княжич.
- Ушицы…  - Рыло пристально поглядел на нежданного гостя, - Это можно. А
дайте-ка  князю плошку. Ложку-то он заранее заготовил…   
Кто-то торопливо сунул в руки, присевшему на бревно Рыжему, горячую миску,
полную варева, да краюху мягкого хлеба.

-  Мы тут, - начал неуверенно Онфим, - совет меж собой держали… Навроде как, ежели бы не ты, болтаться бы нам на стене.  К тому ж, нету среди нас военных людей… В общем, становись нашим атаманом. Только тебя будем слушать как отца родного и половину добытого тебе отдавать.  Так ли, браты?
Собравшиеся молча кивнули и сняли шапки. 
- Хотели мальчишку послать, а ты сам явился… - буркнул Рыло, - как почуял, прям.  Только по имени тебя назвали, а ты словно из-под земли выскочил…
Касаг, отведав вареной рыбы, ответил,
- Добро, если так решили.  Не пришлось бы потом каяться…


- Там они! Там!  -  запыхавшийся, весь в тине, мужичек – дозорщик  указывал на закат, - Я в озерце таился. Гляжу, едут, лыцари… Жара их сморила, к воде потянуло. В аккурат напротив меня зачали кляч поить. Ну, думаю, смерть моя пришла. Обмер весь. Чуть не потонул. Да они, знать, и вправду косоглазые, не приметили.  Стоят, по-своему, по-тарабарски болтают… Ну я поднырнул под корягу и к другому берегу… Вылез. Глянул назад, а там бусурман, что клопов!
- Точнее можешь сказать? – Рыжий вскинул руку, призывая к тишине. День перевалил за середину и все уж успели порядочно устать. Особенно те, что пылили пешим ходом.
Разбойник почесал плешь,  задумчиво поглядел на свои пятерни…
- Дык… Как оно-то…Ну… Ладоней шесть… Мож больше…

Касаг соскочил на землю. Подозвал Рыло и что-то шепнул ему. Тот кивнул и рявкнул:
- Эй! Оборванцы! Кто хочет двойную долю при дележке?
Желающих оказалось много.  Отобрали нескольких, пошустрей.  Спасти их могли лишь удача да быстрые ноги. 

- Наживка в капкане… - Лука, схоронившись за пнем деловито осматривал дареную саблю, - Ты раньше посылал людей на смерть?
Рыжий, залегший неподалеку смолчал. Ему, как и всегда перед боем, было удивительно спокойно.  Позицию он выбрал удачно. Большая поляна и просека, ведущая к ней, была видна почти полностью. Подарок опытному стрелку.  Онфим все совал ему ручницу, но княжич отказался. Лук роднее. И шума меньше. А попервах, если что, шум ну никак нельзя поднимать.  Почуют татары ловушку и вырвутся.
- Это, верно, непросто… - продолжал грек, -  Обрекать, подставлять под удары кого-то вместо себя…
Излияния прервал сапог, с гулким стуком въехавший блаженному по лбу.
- Растрещался как сорока! – громкий шепот псковича, казалось, было слышно в самой Рязани, - Никакого от тебя толку! Ты…

Из-за пригорка не выбежали, вылетели несколько ватажников. На серых от пыли
лицах застыл страх. Не гадали они, что дело обернется вот так. Что обещанное добро обойдется втридорога. За ними весело вопя и хохоча скакали крымчаки. Они давно могли бы утыкать стрелами внезапно подвернувшихся им путников, да и догнать уж тридцать раз могли. Но, видно, решили развлечься травлей.   
На середине открытого пространства беглецов окружили. Принялись бить
древками пик. Ножнами. Толкая конем сбивали с ног. 
- Ну давай же! – нетерпеливо рыкнул Онфим, - Прибьют же наших! Чего
медлишь-то…
Рыжий, дождавшись когда весь неприятельский отряд втянется в лес, приподнялся и первым пустил стрелу.  Татарина, с соколиными перьями на шишаке, вынесло из седла. Выдернуло из жизни.
Переливчатый свист слился с грохотом пищалей. Кусты справа и слева заволокло дымом. Стрельцы дали залп. В отдалении, сквозь испуганные выкрики и визг лошадей, прорывалась заковыристая брань. Воры перегораживали проход наспех сбитыми из валежника и копий заборами.   
- Русь!!!! -  тяжелые злобой рязянские всадники  во главе с Василем, ударили на смешавшегося врага.  Смяли. Снесли. Рассеяли.  Закипела беспорядочная сеча.
- Храни Господь врагов моих! – выкрикнул Лука и бросился вперед, в самую гущу сражения,  оскальзываясь на траве и путаясь в рясе.   
Едва поспевая следом за ним, Рыжий приметил, что клинком дьяк владеет получше иного воина. А когда тот подобрал второй…  В другое время залюбовался бы лихой игрой.  Только вот некогда было. 
Враг навалился откуда-то сбоку. Захрипел. Ударил наотмашь. Промахнулся. Тут же наскочил на рогатину. Пропал где-то внизу, под ногами. Касаг не видел, кто поддержал его. Не до того. Метнулся вправо. По измятым лопухам катался клубок рычащих, отчаянно борющихся за глоток воздуха зверолюдей. Не поймешь, где свой, где чужой. Мелькнуло раскосое лицо. Маска из пыли, пота и крови. Глаза уже не видели, но рука ощутила, что удар достиг цели.  Мимо простучали копыта. Кто-то прыгнул на плечи. Сбил с ног. Удалось вырваться, вскочить. Лезвие ножа черкануло по бармице. Чужую руку сжал. Дернул.  Острием сабли встретил брюхо.  Едва успел вытащить. Отбил летящую к шее сталь.  С ответом не медлил.  Насел на плотного крымчака. Потеснил.  Еще немного….
Звон. Только звон в ушах.  Вокруг серый туман. Клубиться. Течет.  Кажется, разом во все стороны.  И ничего больше. Ни солнца, ни ветра. Холодно. Очень холодно.  «Что случилось?!», слова – мысли повисли в воздухе, растворились в хмари. «Где?!». Крикнуть бы, да рта нет.  Рукой не двинуть. Не пошевелиться.  «Неужели…»
- Нет! – тихий шепот, казалось, разорвал стылую мглу, - Нет!  Рано еще уходить…
Стало теплее. Туман разошелся, пропуская ту, что уже не раз приходила к нему во снах.  Он был уверен, чувствовал - это она. Не мать, ни сестра, ни любимая… Теперь Рыжий видел ее четче.  Стать, скрытая длинной кольчугой. Тонкие руки, увитые змеями браслетов.  Абрис крыльев за плечами.  Лица, как не старайся, не различить под водопадом светлых волос. 
- Оглянись, воин! Дорога там! Возвращайся к солнцу…
Позади расстилалась каменистая равнина цвета ночи.
- Возвращайся к ветру…
По ней вдаль, навстречу багровому зареву, плавно струилась отмеченная булыжниками тропка. Первый шаг дался с трудом. Потом стало легче…
- Возвращайся к боли…

 Боль. Голова кричала тысячью тоненьких голосков. Гудела набатным колоколом. Когда Рыжий приоткрыл глаза, перед ними все еще бушевал огненный вихрь, рассыпая горящие точки по черному полю.  Веки поднимались с трудом. Мешала корка запекшейся крови.  Тошнота подкатывала к горлу. 
 Кто-то был рядом.  Нетерпеливо дышал. Волновался. Пытался развязать тесемки на кошеле.   
Касаг лежал тихо. Готовил один, но верный выпад. На большее его все едино не хватило б. Схватил за одежду. К себе прижал. Наметился потайным ножом в бок.  Хорошо, что вовремя признал грабителя. Это был Лука. 
- Вот, оказывается где твоя смерть, - как ни в чем не бывало сказал дьяк, -  А эти дурни тебя по темени…
- Никогда не верил в чудеса на поле боя, но, друг мой, ты меня удивил.  В твоем шлеме вмятина размером с кулак.  После такого люди, обычно, уходят к…
- Жив! – откуда-то Афоня подскочил, отпихнув грека, -   Слава Богу! Лежи! Счас деда приведем. Он уж во всю лекарствует…
- Мы победили? – вопрос дался Рыжему с большим трудом. Язык словно распух. От каждого движения ломило виски.
- А как иначе?! – пскович, махавший кому-то рукой, рассмеялся, - Разделали как телят! Мужички вон, добро собирают, да коников ловят. Дележа ждут, облизываются!  И погибших-то у нас человек пять всего. Ну, пораненных много. Дык то не беда!  Тебя вот искали. Думали… А ты…
- А чего с ним станется? – неспешно подошел Чудра, утирая руки тряпицей, - не скоро его прибьют. На то он и Сары Азман. Отлежится…
- И чего только звали… - бурчал старик, уходя, - будто мне работы мало…


Прошла седмица или около того. Рыжий не слишком-то следил за временем. Рвался в бой. В бреду, в бешеном, сумбурном полусне конь проносил его сквозь сечу, кровь обжигала лицо, не хватало воздуха для крика. Он был не один в этом кошмаре. То и дело из серых полутеней позади выходили молчаливые воины. Не все лица были знакомы, но Рыжий видел и Петра, и Павла и многих других, с кем разлучила сталь. Иногда он замечал, как рядом бьется серокрылая воительница, разя горящим копьем наползающие отовсюду кривые татарские хари. Уже несколько раз он тянулся к ней, надеясь откинуть покров длинных волос и взглянуть в лицо своей берегине. Тщетно. Когда хрипя, исходя испариной, он приходил в себя, то с горечью осознавал, что все так же лежит в телеге, под присмотром чудровой внучки. Вокруг что-то происходило. Он наблюдал словно со стороны, будто сквозь хрустальную стену за тем, как расходились по сторонам  пластуны, дозорщики, уходили добывать крымчаков его воины. Как возвращались. Не все. И всего-то оставляли о себе памяти – кресты на перекрестках неторных троп Дикого поля.  Удачливые веселились, делили добро, дрались, мирились, а Рыжий по-прежнему летел сквозь сон и явь на горячем, вороном скакуне по ту сторону жизни. Росным, чистым утром конь пересек заветный рубеж. Касаг приподнявшись, кожей поймал порыв свежего восточного ветра. Упал на свернутый плащ, в единый миг надышавшись ранней осенью. Упал для того, чтобы подняться. Он верил – завтра встанет на ноги. 
Повязка на голове набухла кровью, но земля больше не уплывала. Держала крепко.  Чернота прошитая искрами падающих звезд накатила откуда-то сверху, смывая багрянец рассвета. Придавила. Рыжий не упал. Схватился за чью-то руку. Удержался. Огнем ожгло. ОНА. Глаза открыл. Натолкнулся на испуганно-заботливый взгляд. Горечь кашлем вышла. 

- Очухался, значит, - прокаркал не оборачиваясь Чудра, - Самое время… До Касожки доплюнуть можно…
- Так быстро…- говорить, казалось, было не легче, чем катить в гору тяжкие валуны.
- А то.  Ты ведь сюда рвался.  Когда домой едешь, дорога всегда короче кажется.  Еще немного и снова к Дону выйдем. Ты столбом-то у телеги не стой. Вон… Тебя гнедой заждался,  -  старик подернул плечами, цокнул языком, подгоняя конька, - А про бусурман не спрашивай. Они дня четыре как на юг свернули. Разошлись до поры ваши дорожки…
               


- Ты не думай, - Лука поравнялся с Рыжим, - Я…
- Тебе ведь не деньги нужны были, так? – проговорил касаг, не глядя на грека, -
Зачем у друга воровать? Если что понравилось, скажи. Отдам.
Лука с трудом скрывал волнение.
- У тебя есть одна безделушка, - начал он, облизывая губы, - Тебе она вряд ли пригодится. Дорого ее не продать. А мне она очень нужна. Поверь! Без нее я не смогу вернуться на родину…
- Темнит, -  Рыжий пригладил лошадиную гриву, - Видишь, друг… Вокруг да около ходит. Никак я его не пойму…
Дьяк, шумно сглотнув, прошептал:
- Крест. Крест который ты носишь в суме…
Касаг, успевший забыть свой необычный трофей, нахмурил брови. Но, припомнив
то дело, сунул руку в поясной кошель.  Однако, кроме нескольких монет и колец в нем ничего не было.
- Видно обронил где-то, - пробормотал Рыжий, вытряхивая содержимое мешочка на ладонь, - Извиняй. Если хочешь, возьми что понравится.   
 Взгляд Луки заметался перескакивая по серебряным чешуйкам и щиткам перстней. Дьяку хотелсь верить, что вожделенный артефакт скрыт где-то под ними. Но вскоре эта надежда угасла.  Ослепительно черные глаза потускнели.
- Потерян – простонал грек, хватаясь за голову, - Вновь потерян! 
- Эй!
Окрик Чудры остановил всадников, - Не это ли ищите, горемыки?   
 
В лучах полуденного солнца ярко сверкнули самоцветы на окованных золотом гранях.  Казалось, крест светится своим собственным, внутренним огнем. Старик держал тельник на вытянутой руке и ухмылялся.
- Отдай! – Лука спрыгнул на землю, - Отдай его мне! Ты даже не знаешь что это! 
Отдай!
Дед подмигнул Рыжему и нарочито медленно сжал пальцы. Сияние померкло.
Набежавшие облака закрыли солнце.
- Отдам, но ты сперва скажи, - из-под туч повеяло холодом, - Какую цену
запросил Василий за эту вещицу…
- Голову…, - на щеках дьяка заходили желваки, казалось, слова тянули из него клещами,  - Хотел голову Сары Азмана. После того как разбойники возьмут несколько городков… Отдай!!
- Говори еще! – Чудра подпер кулаками бока.
- После я должен был убить набольшего рязанцев и свалить вину на разбойных
главарей.  Сделать так, чтобы ратники воров побили, а сами в захваченных селениях укрепились. Отдай!!!    
- Что было бы потом…
- Не мучай меня! – крик, казалось должны были слышать все, но никто не обернулся, - Потом приехал бы наместник с войском и Москва получила бы новое княжество… А я вернулся бы с победой!!!! 
- Еще змеи есть?!
- Да!
- Кто?!
- Не знаю! Не знаю!!! Он не говорил мне…
- Вот, - старик подошел к обмякшему в седле греку и протянул крест, - Держи. И передай пославшим тебя, что на Руси своего добра хватает. Чужого более не нужно! Теперь уходи!

Казалось, прошли мгновения, а маленькая фигурка всадника уже растаяла на закате.  Лука, получивший то, за чем был послан, ускакал не обернувшись.
- Знать не уйдет далеко. Забыл я сказать, чтоб под рубаху мой тельник не одевал…  Да… Взять просто, а  вот вернуть… Эх… Видать, самому все делать придется.
 Рыжий с опаской посмотрел на раскрасневшегося, смотрящего на удаляющееся пыльное облачко, Чудру.
На утро полуночный разъезд привез тело Луки.  Его нашли не слишком далеко от стана. Сказали, что лежал посреди тропы, а голова, срезанная сабельным клинком, скалилась с обочины.  Что конь рядом был. Что суму и оружие покойного никто не тронул. 
Когда Рыжий заглянул в распахнутые, мертвые глаза грека, он вдруг увидел там отражение неба. Чужого неба. 



                Часть третья «Дон»


На яру шумели дубы. Древние исполины – стражи глинистых осыпей готовились встретить ярую атаку грозовых армад. Темно-сизые рати накатывали с востока на попутном, неожиданно холодном ветре. Дон суровый, свинцово-синий, хмурил седые брови  волн, предчувствуя схватку стихий.  Поигрывал тонкими копьями сухого камыша с весны захватившего левый берег.   
Лето отступало, стремительно сдавая одну позицию за другой.  Бурые, выгоревшие травы уж золотили палые листья. Едва солнце погружалось в горизонт, холод, спустившись с темного неба, властвовал безраздельно, заставляя людей уповать на жаркое дыхание огня. 
Караульные, всю долгую ночь крутившиеся у тлеющих бревен, под утро клевали носами.  Они не слишком-то опасались нападений здесь, почти у самого Азака. Грозный газа, властелин неприступной крепости сумел отбить охоту у лихих людей заходить за Кара-су. Серебром платил за их головы. С ногаями же шаткий мир отнюдь не грозил ни войной, ни набегом.
Хаджитарханский караван благополучно миновал опасные места, не встретив ни единого разбойника. Видно Аллах благоволил торговцу Али. Так или иначе, понадеявшись на своего бога и вверив ему души, татары мирно спали. Даже и не помышляя о том, что кошмарные сны, мучащие их станут вечными, повинуясь закону твердой руки и отточенного железа. Услышав крики и звон, купец, не помня себя, выскочил из шатра. Бежать было поздно. Чужие всадники, опрокинув неумелое сопротивление охраны, катились к центру лагеря. Али ломал руки и раз за разом прокусывал губу, проклиная тот час, когда он решил не платить за постой и ночлег за стенами османского Кыпчака. На песчаном берегу Мертвой реки росы, как издревле повелось,  покраснели от крови.      

- Эта вонючая псина брешет, что городок недавно в осаде был, - Рыло бросил под ноги Рыжему связанного, косоглазого татарина, - мол, зелье у сторожей почти вышло, да и повыбили их казаки преизрядно, хоть стен и взять не сумели…
Касаг, пригладив бороду, спросил:
- Сколько защитников в крепости?
- Три раза по десять о великий! – воскликнул по-русски пленник, - Раненых
много, больных много. 
- А огненного боя сколь? – Афоня с презрением глядел как татарин старается извернуться и поцеловать носки сапог Рыжего,
- Мало! Совсем мало!  - заулыбался редкими желтыми зубами захваченный торговец, -  Ждут что скоро большая лодка им запас привезет.
- Пожалей, господин! – вдруг завыл он, - Я бедный торговец Али! Я Русь не воевал! Ясырь не брал! Не бей! Отпусти!   
Рыжий закрыл глаза и глубоко вздохнул.  Родовые земли не пустыми стояли. Они
уже успели стать родными для чужих, незнакомых народов, и обжитые места никто уступать просто так не хотел.  А значит…
- Ты купец, - проговорил он, - Ты пойдешь по реке и за нее. Скажешь живущим там, что пришли люди Сары Азмана. Пришли вернуть могилы своих предков. Я даю им время до весны. Пусть уходят откуда явились и спасают жизни своих детей. Все, кто не подчинится – умрут. 

- Мыхайло, глянь шо та людына робэ! – чубатый днепровец толкнул в плечо собрата по пластунскому делу.  Уже неделя прошла после неудачного штурма, но посты вокруг крепости не снимали. Особенно со стороны реки. На «круге» потрепанная вольница порешила, караулить идущие к туркам барки и караваны.  Надеялись измором взять, коль с наскока не вышло.
- Да вижу я, Грицько. Вижу… Не иначе подкоп сооружаеть. Ишь как закопался под яр, точно сапа, - маленький, тщедушный, с воровскими глазами  казак хмыкнул, - Ты что-ты! И не боится, что со стены заметют.  Верно рассчитал. Там бугорок и кусты его знатно прикрывають…
Днепровский сын пригладил оселедец, 
- Да хто ж вин такый?  У нас такых чернявых нэ було, да и среди вашего вийска нэ бачил я ёго…
- То-то и оно, что человек неведомый. Мож еще какая ватага подтянулась? Так навроде и нету боле. Татарин всех собрал…
- Да шо там разуметь, Мыхайло. Чую, трэба нам ёго споймать…

  Волны бесшумно расступились. Плавни не шелохнулись. А две обрезанные камышины кто ж приметит.  Из ледяной осенней воды выползли в густую, бурую траву.  Благо от островка плыть всего ничего. Захочешь околеть, не успеешь. 
Где-то впереди дыхание мешалось с шорохом откидываемой земли. Над метелками ковылей  виднелся край частокола, венчавшего вал. До него оставалось не больше десятка шагов. В вечерней тишине отчетливо звякала броня на караульном, лениво прохаживающемся по гребню.
Михаил, приготовив нож и кусок тряпки, подмигнув застывшему в ожидании запорожцу, исчез в разнотравье.  Послышалась возня, вскоре, однако,  прекратившаяся.  Пластун вернулся. Кивнул Грицько: «Уходим». За ним также тихо появился незнакомец. Курчавый, смуглый, похожий на цыгана, он мотнул головой, и прошипел: «Сам пойду, апосля поговорим…»

Над островом южак гнал стада кучевых облаков. Изредка из-за темно-серых громад пробивался лучик солнца, даря стылой земле последние крупицы тепла. Люди, собравшиеся у большого костра, кутались кто в стеганые халаты, кто в потертые зипуны и кафтаны, кто просто надел три-четыре рубахи и не беда, что в каждой дыры, главное – душу греют. Голь шумела разноголосьем. Сиплым карканьем да шутливыми присказками встречала гостей.
Рыжий, в сопровождении Афони, Василия и Рыла только что прибыл, оставив отряд неподалеку, на бродах. Так, чтобы в случае чего тот успел перейти реку и прийти на выручку.  Хотя, сейчас он понимал, что опасаться особо некого. На поляне собралось не больше  трех-четырех десятков человек, вооруженных и обдоспешенных как попало. Из них едва ли не каждый был ранен или задет.  Вряд ли они рискнули бы напасть.
Навстречу вышел высокий, седой, но не старый еще воин. Ржавая кольчуга плотно облегала широкие плечи. Массивные запястья когда-то жестко обнимали кандалы. За широким кушаком уютно устроился литой из бронзы пернач. По виду – русской земли сын, только нос с горбинкой и глаза раскосые. Пристально, исподлобья оглядев пришлых, он проговорил низким, грудным голосом:
- Кто такие будете? И откель вас черти на Дон принесли?
-  Мое имя Сары Азман, со мной мои люди,  - ответил Рыжий, закладывая пальцы за пояс.  Мы вернулись на Дон и будем жить тут.  А вы что за народ?
  -Мы? – хохотнул ватажник, - Неужто не слыхал про нас? Мы казаки, народ вольный!  А я атаман Прохор Татарин.
Казаки? – сердце Рыжего бешено колотилось, - а от кого вы род свой ведете?
- Ну дык, от кого же…, - Прохор продолжал улыбаться, - от казаков и ведем. Ты вот, не иначе бусурманского корня…
Рыжий нахмурил брови, - Я касаг. Мои прадеды жили от Дона и до самого моря.
- Вот! И я о том же гутарю! -  льдинки в глазах атамана чуть оттаяли, - Казаки тут
искони селились.  А к ним наброд всякий прикипал. Каждой твари по паре. Бились вместе с погаными, тоже казаками становились.  Так и повелось.  Выходит, ты из ордынских казаков, что на Русь ушли. Про то мне дед, был жив, сказывал.  Видно и впрямь давно то было, раз у вас там «казак» на «касаг» поменялось… Да не один ли хрен!
Прохор хлопнул  Рыжего по плечу,
- Эй, честное лыцарство, - крикнул он, оборотясь к костру, - принимай новых братов в круг!


- Городок, говоришь, отбить хочешь, - Татарин почесал затылок, - то дело доброе, но не простое. Нас больше сотни было. С трех сторон зашли. Ударили разом. Даже кое-где на стены влезли. Только вот откинули нас супостаты. Обманули. Приоткрыли ворота, ну туда народ и кинулся, а там гарматы. Как дали перед воротами залп, так там все и легли. Видим, - не одолеть, многих побило. Ну и отошли спешно. Осталось на ногах четыре раза по десять и еще шесть человек. Ни богу свечка,  ни черту кочерга…
-  У нас два бочонка зелья есть, - проговорил Рыжий, - хочу их под вал заложить да рвануть. Тогда, и твоим, если захотят с нами пойти, доля добычи достанется.  Думай, атаман…
 Прохор пристально посмотрел на Рыжего,
- Ну дык, оно не грех… Кучей и батька легче бить. Добро! Иду под твою руку и не изменю, покуда честен с нами будешь…

Золотая листва, тронутая багрянцем дорогим ковром лежала под копытами коней. Рыжий вел воровскую рать кабаньей тропой меж черно-зеленых стволов прибрежного леска.  Василий и его бойцы еще с ночи обошли крепость с севера, ждать, покуда откроют торговые ворота. Казаки Татарина должны были поддержать атаку со стороны реки. 
- Ну что понурый такой, - касаг пригладил гриву своего гнедого, легонько хлопну по шее - Или недоброе чуешь? Так ты скажи…  Молчишь… Ну тогда все хорошо будет!
Рыжий обернулся к Рылу,   
- Зелье заложили?
- Дык… - тот замялся, - Ждем… Уже вестового отправили… Вернуться вот-вот
должен…
За деревьями громыхнуло. С черных ветвей с граем сорвалась воронья стая.  Вдалеке послышались заполошные крики…
Эх, что ж ты… - бедра сжали конские бока, - Вперед!

Когда сотня галопом вылетела из листопада на открытое место, бой уже начался.  Полуденную часть вала вместе с частоколом разметало взрывом. В воздухе пороховой смрад мешался с утренним туманом и саманной пылью. Над проломом мгла висела облаком. В нем метались тени людей, сверкала сталь. От криков закладывало уши.  Рыловские ватажники, не дожидаясь приказа, ринулись в битву, не слишком-то глядя, кого конь стоптал, да шашка разрубила. Рыжий, окруженный касагами, устремился за ними.

  В бреши кипела злая сеча. Купец, естественно, обманул. В гарнизоне оказалось гораздо больше воинов. Казакам, не смотря на внезапность атаки, был оказан достойный прием.  Защитники, частью не успевшие даже одеться, бились яростно. Их строй успел смешаться, многие пали, но оставшиеся стояли крепко, дорого продавая свои жизни. Видно, понимали, что плен  для них пострашнее смерти. Неожиданно прибывшее подкрепление отбросило турок внутрь. Силы были слишком не равны. Когда же с тыла на них железным кулаком ударила рязанская кавалерия, сминая все на своем пути, надежды не осталось вовсе. Судьба оборонявшихся была решена. 
Победные вопли сменились тревожными. Из-за острова показалась пузатая барка. Весла раз за разом опускались в парящую воду. Обещанная подмога запоздала, но жаждала мести.   На судне могло быть до сотни бойцов, наверняка вооруженных луками, а то и ручницами. 
- За стены! – крикнул Рыжий что было сил. Разглядев, как левый борт корабля затягивает серой дымкой. Горячий свинец отыскал своих первых жертв на мгновение позже. Несколько человек повалились в кровавую кашу. С неба частым дождем начали падать стрелы, наказывая тех, кто не успел укрыться в захваченной крепости.
- Так нас всех перебьют! – Прохор, зажимая рассеченную щеку, подскочил к Рыжему, - Надо…
- Ужо  угостим!
Четыре вора, под руководством Онфима, впрягшись в ременные петли, тащили
к пролому большую пушку. За ними бежало еще сколько-то, груженых ядрами и мешками.
- А ну, мужики, - крикнул Рыло, - Вали покойничков в одну кучу. Заместо щита
нам послужат! 
Хватая не остывшие еще тела, казаки бросали их к развороченному частоколу. 
- В стороны клади! В стороны! - пищальник махал руками, примечая место для орудия. 
На этом их мучения не кончились. Онфим, зарядив пищаль, принялся прицеливаться, заставляя помощников вертеть тяжелый, из толстых досок сбитый лафет.
-Ну, - вздохнул он, перекрестившись, - с Богом!
От грохота все кто был рядом, присели. Железный ствол плюнул огнем. Когда дым растянуло свежим ветром, стало видно, что барка получила пробоину, но продолжала двигаться к берегу. 
 -Заряжай, сучьи дети!!! – заорал пищальник, - Шустрее, не то порешат нас всех!!!
На сей раз целился он тщательнее. Бормотал что-то под нос. То ли молился, то ли снаряд заговаривал. Видно, знал все же, заветные слова.
Рыжий, вторя сотоварищам, радостно заорал. Второй выстрел оказался на редкость удачным. На палубе занялся пожар. Турки, побросав оружие, кинулись тушить. Однако, огонь уступать не хотел и разгорался не на шутку. У кормы полыхнуло. Пламя подобралось к пороху. Вверх фонтаном брызнули доски, пополам с рваной плотью.  Команда, кто жив остался, попрыгали в воду. Будь осенний Дон помилосерднее, многие из них наверняка бы спаслись на противоположном берегу. 
Настал черед казацких стрелков. Обосновавшись на уцелевшей стене и башне, они на выбор били плывущих к плесу бусурман. Те, кому высоких мест не досталось, спешили к воде, встречать дорогих гостей. В суматохе боя люди Татарина и Рыла так перемешались меж собой, что не отличишь, где чей боец. Рыжий смотрел на ревущую, размахивающую оружьем толпу, перехлестнувшую завал из трупов.  Ненависть к давнишним врагам сейчас была лучшим командиром.
«Орда судного дня вышедшая из врат Ада», Лука бы так сказал…, подумал он, «Но хитрый грек больше ничего не скажет… Так что же это за племя? Они чудно называют себя казаками. Говорят, что всегда тут жили, а на самом деле – пришлые. Русы, татары, кызылбашцы, литы, ногаи, черкасы… Вместе сражающиеся, вместе умирающие, крепкие единством… Теперь, вот, и касаги… Или снова касаги… Касаги – казаки… Как там Прохор говорил?…  Не один ли хрен…
Рыжий в полголоса  рассмеялся. Он вернулся домой. 


Жителей в Кыпчаке оказалось немного. Над ними не слишком лютовали. Видно, даже тати пресытились смертью. Обобрали, да и выгнали пинками за ворота. Ну а кто уходить не хотел, с теми разговор был короткий. Все награбленное добро сносили на открытое пространство в центре городка. Чего только не бросали на расстеленные в подсохшей грязи ковры.  Дорогие халаты, пояса, шубы, оружие, чеканную посуду, серебряные украшения, монеты, кое-где посверкивало золото. Крепость еще татарами поставлена была на древнем караванном пути.  После резни учиненной Тимуром она долго стаяла пустой, но все же, как и Азак возродилось под властной рукой османской империи.
Особо прыткие победители, отыскав запасы хмельного, хриплыми песнями пугали кружащих над взятой крепостью ворон. Праздник через край хлестал, пролитое вино мешалось на истоптанном песке с кровью. Живые радовались жизни, а за частоколом стыли на промозглом ветру те, кому не повезло.
 Когда начался дележ, то от криков и обиженных воплей зверье попряталось в норы.
…Пусти до дувана!  Почто забижаешь, Прошка!!! Хвост тебе псячий, а не шаблю!!!  Шапку на пойло меняю!!! Отдай, гадюка!!! Мне!!!
Однако ж, не смотря на  буйство, Прохора слушались.  Кто понастырней был, тот получал  не вожделенную долю, а синяки от поцелуев атаманской камчи. Неугомонных  оттаскивали в задние ряды и там мяли бока. Чтоб другим не мешали. 

Афоня отыскал Рыжего на берегу. Тот стоял на яру и наблюдал как медленно гаснет за кронами деревьев закат. Кровавый, предвещающий то ли бурю, то ли беду, в пол неба расцветший багрянец тонул в сумраке сизых туч. 
Казалось, пскович и касаг думали об одном и том же. Не за горами была зимняя стужа и встречать ее без крыши над головой и без горящего очага под боком не хотелось. 
- Здесь что ль, укрепляться будем?  - Афоня ковырнул песок носком сапога.
Рыжий кивнул.
- Сам понимаешь, ударят морозы и половина из наших весны не дождутся…
- То то и оно… И бусурманы это знают. Скоро явятся. Это как день ясно. Как
придут, что делать будем?
Небо в том месте, где скрылось солнце медленно остывало, словно метал, покинувший горнило. На востоке уже правил вечерний сумрак.
- Выставим посты в степи и у речки, на которой торговца повстречали, - за Доном раскатился клич охотящихся волков, - ее, кажется, называют Черной или Мертвой.  Скорей всего оттуда полезут.  За ней, я слышал, большая крепость. Слишком большая чтобы взять. Много пищалей, много воинов… 
    - Воистину, Азак  нам не по зубам, пока – Прохор и несколько казаков подошли к беседующим, - Но вот что можно сделать. Пойдут они, скорей всего, через броды. Если по реке плыть это им крюк делать надо. Да и поймай нас в поле без коней. На Черном ерике будут переправляться. Вот, ежели, там их споймать, да ударить крепко, глядишь, и перезимуем здесь, а не в плавнях.
- А что… И то дело! – пскович хлопнул Татарина по плечу, - выставить дозоры и к встрече загодя подготовиться. Чую,  не долго нам гостей ждать.   
    

Ждать, и верно, не пришлось. И двух седмиц не прошло, едва успели насыпать вал и обновить истрепанный частокол. С юга потянуло холодом, указующими перстами в небо уперлись столбы черного дыма. То на дальних курганах заметили недруга. Турки оказались легки на подъем.
 Разбуженные звоном била, на майдан собирались казаки. Шумели, перешучивались, проверяли ладно ли сидит с боя взятая броня, хорошо ли ходит в ножнах клинок.  Всего набралось около двух сотен бойцов. Успевшие отъесться, пообросшие справой, вчерашние изгои выглядели внушительно. Рыжий с удивлением заметил промеж воровской братии рязанцев, доселе державшихся наособицу.
- Эй! Честное лыцарство!!! – Прохор влез на перевернутую бочку, - Дело предстоит нелегкое. Проклятые бусурмане к нам лезут, хотят в зад вертать свой город.  Большой силою придут, с огненным боем. Обложат как лису в норе и выкурят. Так нам точно не сдюжить. Кому охота так помирать, нехай остаеться.  Думается мне, надоть упредить их. Самим напасть! 
Загудели недовольные голоса
- Это что же, атаман, голой жопой на ежа сесть? Не любо!  Да лучше мы все тут порушим, да в степь уйдем. 
- Ага! Вольному – воля… Этим самым местом до ежа и примерзнешь! – шутка породила волну хохота.
- Нет, нам удержаться надоть. В тепле да сытости окрепнем. Народ, Бог даст, новый придет. По весне и другие крепостцы  вверх по Дону повоюем. Наберем силу, а после и Азак прижмем!
Посмеяться, посмеялись, но спорить больше не стали. Татарин, дождавшись относительной тишины, продолжил.
- Теперь браты, как повелось меж нами, надоть походного атамана кликнуть. Кто как разумееть, а я за Сары Азманом пойду. 
- Ну, куды ты, туды и мы! – днепровский голова ухмыльнулся и рукой махнул, - за Азманом, так за Азманом. Хоть за чортом самим, ото лишь бы дувана побольше, а могыл козацьких шоб совсим ни було! Любо, браты!!!!
 
Рыжий вышел на середину образованного толпой круга и снял отороченный мехом колпак. Так ему подсказал Чудра, выталкивая из рядов.
- Перед царем шапки не ломим, а токмо перед атаманом!  А ну, кички геть!   - проорал Прохор, - веди нас, батька! 
Казак подошел к Азману и, достав из-за кушака пернач, с поклоном передал его.  Людство обнажило головы.
- Свою таперича одевай! – пхнул касага Татарин, - Ну же! То донской закон!


Травы за ночь высеребрило инеем. Красиво было вокруг. Тихо. Тонкий ледок волнами выносило на пустынный берег.  Серый песок уже смерзся, сковав до весны камешки и мелкий мусор. Камыш стоял недвижной, молчаливой стеной, лишь метелки слегка покачивались. Нехотя потакали студеному ветерку.  Ежась под колючими ласками, казачье воинство выезжало к бродам.
Всего на конь село сотня  с небольшим бойцов. Пеших взяли совсем немного. Ровно столько, что бы всадники в случае отступления смогли утащить на седлах. Чудра, как не упрашивал его Рыжий, в Кыпчаке остаться не пожелал, да еще и внучку свою за собой притащил.
Его телега, остановилось на небольшом холме, покрытом густым кустарником. Оттуда переправа была видна как на ладони. Все овражки, заполненные сейчас шлемами и шапками. Все укромные уголки и засеки. У самого горизонта шевелилась бусурманская рать. 
Рядом с «обозом» Онфим пристроил еще две повозки, с укрепленными на них пушками. Собранного по крупицам зелья едва хватало на два выстрела, но, пренебрегать силой огненного боя было нельзя.  Он уж заранее навел их, наметившись бить по самой середине мелкого места. Ходил вокруг, поглаживал рыжее железо. Шептался. Улыбался чему-то.
- Ну ты прям как милку обхаживаешь, - хохотнул Афоня, вместе с касагами вызывавшийся на едва ли не самое безнадежное дело  - защитить пушкарей. 
Онфим прищурился, как умел только он и, в очередной раз пройдясь ладонью вдоль ствола, ответил:
- А они для меня и есть милки… Что, думаешь, без обхождениев они палить будут? Неет, братка… Без обхождениев только пес заборы поливает, а тут – сила великая!  К ней подход нужон! 
Рыжий, слушая в пол уха болтунов, примечал, что все его приказы исполнены в точности. Все отряды размещены, как загодя наметили. Враги приближались быстро, но к их встрече все было готово.
- Смертнички, помяни Господь их души… - шепнул пскович, взглядом провожая небольшой, едва в три десятка пеший отряд,  перегородивший дорогу, - да и наши не забудь…  Рыжий первый раз заметил, как Афоня крестится.
Рука дернулась вверх и замерла на пол пути. Губы сжались в едва заметную линию. «Нет!», мысли потекли плавно и размеренно, как всегда перед схваткой, «Сам справлюсь. Касаги о помощи не просят…»

По ту сторону ерика как-то вдруг стало тесно. Бунчуки победно и гордо реяли на разгулявшемся полуночнике. Порывы доносили до затихших плавней взрывы хохота. В победе турки не сомневались. Да и усомнишься ли, когда пять сотен вдруг встречают на дороге горстку храбрых, но глупых. Они толкались, горя нетерпением. Каждый хотел быть первым и снять головы с разбойников. Их ведь на всех не хватит, а значит, награду получит только удачливый. Не раздумывая, паша отдал приказ идти вперед.
Казалось, река вышла из берегов, когда в нее широким потоком влилась кавалерия.  Переливы шелка мягко перетекали в матовый блеск стальных чешуй. И в этом был весь восток, подобный ядовитому гаду в пуховой перине. Холеные кони гордо несли своих грозных седоков.
Казаки натянули луки. Что там уж. Били в упор, не целясь. Несколько турок плюхнулось в воду, но разве остановишь камешком лавину. Следующий залп, хоть и вырвал из рядов атакующих больше десятка воинов, не испугал, а только разозлил их товарищей.
Заслон начал пятится, отстреливаясь на ходу. Османы выли, видя, что до вожделенной добычи осталось совсем немного. Вот первые выскочили на песок и тут же ринулись на казаков. Меж тем на броды втягивалось все больше и больше воинов.  Авангард, преследовавший убегающих, вдруг откатился назад. В узкой ложбине между холмами его встретили длинные острые пики и меткие стрельцы. 

- Ну! Не подведи!!! – заорал Онфим и зажег запал. Заряженные рубленым железом пищали бабахнули почти одновременно, выкосив фланг азакской конницы. И тут же по опешившим воинам начали бить засадные отряды.
На переправе началась давка. Свои топтали своих. Многие прыгали в ледяные волны, в надежде уплыть и тем спастись. Казаки, выскакивая на бугор, дружно стреляли и тут же скрывались в балках.  Добавляя сумятицы в и без того беспорядочное отступление. Потери турок потрясали. О количестве погибших сложно было судить, но их было не меньше полутора сотен. 
Однако, первый успех, хоть и окрылил вольницу, победой далеко не являлся. Азакцы, ожегши пальцы, повторять губительную атаку не собирались. Почти к самому плесу выкатили припасенные для штурма пищали.  Не торопясь зарядили. Навели стволы на плюющиеся стрелами холмы. Пешие воины баграми расчистили завалы на переходе. Освободили дорогу потрепанным кавалеристам. Те, перестроившись, не горяча коней, с видимой опаской  двинулись через реку.
- Ну что, атаман, уходим? – без надежды в голосе спросил Афоня, прекрасно понимая, что единственная надежда - это еще один удачный залп Онфимовских «милок».     А потом… Османы разорвут пушкарей, и всех кто будет рядом, потому как на бегство у них времени не останется совсем.
Рыжий посмотрел на псковича, точно прощаясь с ним. Криво улыбнулся Чудре. Встретился помутневшим взглядом с каждым из касагов. 
- Мы на родной земле, - проговорил он, - Мы отсюда не уйдем. Пускай пришлые уходят… Есть среди вас пришлые?

 - А остальные… - Алексий неспешно достал из тула стрелу и единым движением пустил ее сквозь ветер.  Одно из турецких седел опустело. 
- Остальные отступят в степь, и будут нападать исподтишка, покуда враг не повернет…  Им выпало мстить за нас…
- Эх-ма! Давненько я так чудно не одевался! – Чудра похлопал себя по шлему, - Хорошо-то как!
Афоня удивленно хохотнул, заметив, что безымянная старикова внучка тоже одела броню и взяла с телеги короткую рогатину.  Ее нескладная фигурка почти потерялась под необъятным ватником и кольчугой. 

После все завертелось в бешенном круговороте. Пищали не подвели. Многих оставили корчится на склоне. Не даром Онфим их обхаживал.
 Турками командовал опытный воин. Не тратя время попусту, он бросил своих бойцов прямо на выстрел, понимая – перезарядить не успеют.  И не прогадал. 

Рыжий бился яростно. Его душила лютая злоба и ненависть. Он топил ее в горячих брызгах вражьей крови.  На чьем-то шишаке сломалась сабля. Ее место занял дареный пернач.  Начало казаться, что на место каждого убитого становятся двое новых. Бесконечная череда ударов, сыплющихся со всех сторон. Искры. Выкрики. И побратимов уже не видать.
Гнедой, искусанный железом, хрипел, марая красной пеной удила, но раз за разом выручал своего друга.  Рыжий чувствовал всю его боль, своей не замечал.  Внезапно он провалился куда-то вниз. Горем ожгло. Верный друг пал.
Сверху хлестанули. Сбили на бок шлем. Добавили по плечам. Арканом спутали. Сквозь пелену перед глазами, Рыжий снова увидел ЕЕ. Она прошла сквозь сгрудившихся бусурман как сквозь дым, оставляя за собой ровную просеку. Отбила. Встала рядом. Османы, не смея приблизиться к страшной деве, взяли их в кольцо. Сон и явь  переплелись в тугой клубок. Берегиня явилась во плоти. Но лик, как и раньше скрывали пряди волос. За ней, весь перемазанный кровью, прорубился Чудра.  Улыбнулся.  Прохрипел.
- Послушай-ка ветер, Сары-Азман!
Турки, все чаще оглядываясь на полуночь, неожиданно подались в сторону берега.   
  В отдалении, сквозь вой низового, прорывалось «Сары!!! Сары!!!»  Враг попятился. Вот уже за спинами не осталось ни одного. Оттуда, вослед рою стрел, накатывалась казачья лава. Сотня гнала три.
«Вернулись!», с запозданием понял Рыжий, «Не удержались… Эх, Василь! Прохор! Зачем…» Обернулся, но своей спасительницы не увидел. Только чудрова внучка хлопотала над тяжело раненным Афоней. Алексий стаскивал тела погибших касагов к повозке. Заговоренный остался последним из тех, кто ранним летним утром покинули подворье князя Григория. Онфим распластался поверх своих пищалей, словно и в смерти хотел защитить их. Но, время было уходить, а не горевать. Да и не вернешь павших ни криком, ни молитвой. О живых думать следовало. Каменное ядро взрыло землю чуть ниже по склону.

- Ты не злобься, атаман, - Прохора скрывала вечерняя тень, - Не нужно прямо сейчас на поганых идти… Воинов у них еще достаточно, а наши устали. К тому же,  на берег-то, поди, сунься. Вмиг ядро заместо башки станет. Они завтрева сызнова перелазить зачнут. Тут-то мы их…
Рыжий сидел на скатанной стеганке и глаз не сводил со стоящей в отдалении телеги, прикрытой дерюгой,
- Нет, - прошептал он, - Нет.  Мы дадим им переправиться…
Татарин удивленно поднял брови,
- Вот так, так!
Касаг словно не заметил, продолжил,
- Как только перейдут ерик, начнут переволакивать свои пищали.  Дождемся,
пока перетянут весь обоз.  Вот тогда на них и ударим. Все как раньше уговорили. Стрелы выпустили – ушли. И так пока не дрогнут, после будем сечь их!   
Прохор невольно отшатнулся. Ему пригрезилось, что во тьме глаза атамана сверкнули волчьей зеленью.


Утро следующего дня выдалось теплым и солнечным. Не смотря на многочисленные раны, Рыжий сам повел казаков. Долго выбирал коня. Взял того, что без седока остался. 
Стан свернули.  Раненых с небольшим отрядом отправили в крепостцу.
Касаг чувствовал, что люди, окрыленные победами, рвутся в бой. А его голову кружила жажда мести. Рыжий готов был зубами рвать поганых, лишь бы хоть как-то заглушить свою боль. Он вскинул руку, и войско двинулось вослед запоздалому гусиному клину.   
 
   Вскоре, отправленные вперед разъезды притащили соглядатая. Тот много чего успел рассказать, перед тем, как клинок прогулялся по его тощей шее. Что паша потерял треть своих людей. Что многие напуганы и желают уйти обратно. Что простые воины не скрывая страха шепчутся о богатыре Сары и небесной деве, непобедимых в бою.  Что не иначе Аллах послал их в наказание за грехи. Видно Он не хочет, чтобы Кыпчак был за правоверными…    

Враг расположился на небольшом бугре, за которым до самого горизонта ровным столом раскинулась степь, оставив в тылу Мертвые воды. Лагерь окружили телегами. Подготовили места для орудий.  Дозорщики лениво прохаживались на расстоянии полета стрелы от ограды.  Не так-то просто подобраться незамеченным…

- И мышь не проскочит… - проговорил Василь, неожиданно мягким голосом. Молчальник, наконец, решил прервать свой обет.   
Припомнив давний разговор с воеводой Хабаром, Рыжий спросил:
- Что, сотого настиг?
Рязанец зло оскалился,
- Вчера. Когда бусурман с холма скинули. До седла развалил.
- Добре. Мышь, может, и не проскочит, а мы прорвемся!

Конный отряд, казалось, вылетел из-под земли.  Запоздалые крики дозорных переполошили турецкий стан. Там спешно вздевали брони,  вскакивали в седла. Меж тем, нападающие развернулись в линию, подошли насколько возможно и разом спустили тетивы.  В ответ раздался вой, переплетенный с проклятьями.
Казаки продолжали стрелять до тех пор, покуда турецкие всадники не высыпали за пределы городьбы.  Как только враг развернулся для удара, они показали ему спины. Однако, отступать османы не собирались  и устремились в погоню, надеясь догнать и покарать ускользающую дерзкую полусотню.  Они почти достигли своей цели, когда вдруг с удивлением обнаружили, что подверглись внезапной атаке с флангов.  Длинные стрелы сыпались с трех сторон и куда бы не кинулись турки, как не пытались они отстреливаться, из-за суматохи теряли воинов одного за другим. Не минула трехгранная участь и их командира. Вскоре, не выдержав, они обратились в бегство.  Дух их был сломлен окончательно. Не пытаясь укрепиться в лагере, конница устремилась к переправе, скрывшись за бугром.  За ними побежали остававшиеся у обозных телег пехотинцы.

Доскакав до холма, Рыжий поглядел вниз.  Яркие турецкие халаты мелькали уже за
рекой. Под яром в беспорядке стояли брошенные пищали. 
Первые десятки с гиканьем катились к воде.  Едва из-под копыт взметнулись
брызги, как тут же с другого берега раздались выстрелы.  Останавливая порыв людей и коней, свинец швырял их на землю. Те, кому повезло, успели отойти на безопасное расстояние. Грозя оттуда кулаками и выкрикивая оскорбления затаившимся стрельцам. 

- Ишь, злякалы ежа голой сракой! – один из черкассов поравнялся с Рыжим, - Батька! Прикажи плавни пидполыть!
Мигом сообразив, что нужно делать, несколько человек принялись уматывать стрелы тряпками. Кто-то побежал в опустевший османский стан за горючим маслом.
Через некоторое время, сухой камыш уже полыхал вовсю, а оставленные в секретах турки, кто из огня выскочить успел, бежали прочь, побросав оружие. 

На следующее утро перед воротами Азака обнаружили целый холм из отрубленных голов.  Там же была грамотка писаная кровью. Арабские и русские буквы складывались в слова: «Вот тебе. газа, задаток от атамана Сары. Готовь серебро, скоро сам за ним приду!»

Азакский владыка, узнав о разгроме посланного им отряда, отправил своих слуг на
место сечи, приказав собрать все, каждый наконечник, каждую пряжку. Чтобы ничего более не напоминало о позорном поражении. Тех воинов, кто чудом уцелел, - умертвили. Верные люди выполнили все в точности, газа был доволен. Одного он не мог предвидеть. В казачьем Кыпчаке уже пели песню о том, как за Черный ерик вывели татары десять сотен лошадей.  Слова эти, многажды меняясь, скоро облетели весь Дон снизу до самых верховий. 
В степи за Кара Су выросло пять свежих курганов. Пять братьев - касагов заступили в вечный дозор.  И не было от века того дозора верней.  Если враг подступал к переправе, вершины холмов днем курились маревом, а ночью отсвечивали бледно-зеленым светом.

Зима выдалась на редкость холодной. Лютые морозы сковали реку за одну ночь.  Снега навалило коню по брюхо. Редкий день метель не бесилась у порогов.  Нападений можно было не опасаться. Никто не отправил бы войско в выстуженную буранами степь.  Первая же ночевка оказалась бы для дерзнувших последней. Донцы отогревались в землянках, опустошая винный погреб крепостцы. Дело представилось лишь один раз, едва ли не сразу после победы на бродах.  К стенам Кыпчака восточным ветром принесло запоздалый караван. Торговцы, на свою беду, не знали, что произошло и спокойно зашли в гостеприимно распахнутые ворота.  Благодаря им запасов еды на зиму прибавилось, как и добра в закромах.  Можно было не затягивая поясов прожить до тепла.
Афоня, выживший благодаря лекарскому искусству Чудры, все чаще посматривал на север. Собирал нехитрые пожитки, ждал удобного случая. Рыжий не хотел отпускать его в холода, но пскович только улыбался в ответ. Мол, у нас зимы и не такие бывали, проберусь. С ним уходила часть рязанцев. Василий с большей половиной ратников решил, как не странно, остаться. 
Однажды, ранним утром, Рыжий услышал, как за домом седлают коней. Он быстро оделся и вышел в морозный, розовый рассвет, щурясь от солнечных бликов на снегу.
Увидав атамана, Афоня подошел к нему и крепко сжал запястье,
- Ну, - проговорил он, - Пришла пора. Родные каждую ночь зовут. Не могу… Мне бы вот, только повидать их, ежели кто остался… Не гневись, я их заберу и вернусь!  Верное слово – вернусь. Не сейчас, так потом. Еще и людей приведу!  У нас народ тоже волю любит.  Ну… брат… Увидимся еще!

Глядя со стены, как таят в искристой дали всадники, Рыжий до боли сжал кулаки.  Сглотнув горький комок, он обернулся, и нос к носу столкнулся с Чудрой.  Дед понимающе кивнул и проговорил:
- За него не переживай. Воротится он. Не сейчас правда, много веков пройдет… Воротится… Вон, Лука-то воротился…
- Что ты, старый, болтаешь, - ответил Сары, - каких еще веков? Ты «годов» сказать хотел? И Луку с какого такого помянул?
- Да что по глупости да по слабоумию не сболтнешь, - Чудра как-то вдруг заторопился спускаться, - Прости ты меня… 
Из-под ватника на шее у деда краем выбился шнурок. Под воротом блеснул знакомый, каменный крестик.
Рыжий ничего не стал говорить, только в небо посмотрел. Залюбовался глубокой
синевой.  Все же, годовое колесо поворачивало к весне. 

Как-то совсем незаметно отшумели вьюги. Унесли с собой стужу. Шерох пошел по проснувшемуся Дону. Ледяные громады, влекомые быстрым течением, с шипением наползали друг на друга, толкались, выскакивали на покрытый звонкой броней берег. 
Вместе с первыми птицами вернулись тревоги.  Азакский повелитель вряд ли забыл обиду, нанесенную ему и в любой момент можно было ожидать появления многотысячного турецкого войска.  Не стоило ждать, что они снова попадутся на старую уловку. В любом случае, бусурман придет во много раз больше и удержать городок, даже с десятком пищалей не удастся.  Потому, вольница, кряхтя и браня поганых, собрала пожитки и ушла на острова. Кыпчак на «круге» порешили спалить от греха, дабы не оставлять туркам укрепление. Пока же видимой опасности не было, Рыжий, вместе с двумя десятками верных казаков оставался в крепости, карауля торговцев.  Оттуда же, разъезды выезжали искать зипунов на Дикое поле. 

Однажды под вечер в ворота вбежал Прохор. Не говоря ни кому не слова, метнулся к атаманскому куреню, протиснулся внутрь и захлопнул дверь.

- Беда, Сары, беда! – крикнул он с порога, - время пришло в верховья уходить!
Рыжий, до этого беседовавший с Чудрой, обернулся к донцу и кивнул «Говори».
Татарин подошел к столу и плюхнулся на лавку рядом с дедом.
- Только что из-за реки Чубатый прискакал, - начал он, плеснув в пустую кружку вина, - ногайская орда с восхода преть, не ровен час, к ночи у нас будут..  Много их, чертей, Хлопцы одного споймали и вот чего допытались…
- Идет сюда Иштерек-князь… - Чудра хитро подмигнул поперхнувшемуся Прохору, - Только вот бояться его не стоит. Нужда его к тебе, Сары Азман, гонит…
Татарин, прокашлявшись, уставился на старика круглыми от изумления глазами, - Т-ты откуда про ногаев…
- Не перебивай старшого! – деревянная ложка с треском отскочила от казацкого лба, - то, что у вас уже порты полны, то мне и так ясно. Завидели врага и ужо тикать… Ото лучше бы меня выслушали…   
Дед обиженно напыжился,
- Вот, возьму, и не стану ничего сказывать! Чтоб вам всем через коромысло!
- Ладно, - помолчав с минуту, продолжил он, - Вам не скажи, так ишшо глупостев понатворите. Все дело порушите… Вот что мне птицы перелетные в ухо нашептали…
По широким степям прикумья кочевал мудрый Иштерек-князь.  Воинами силен,
табунами, прочим  скотом богат. Жен, по древнему обычаю, имел сотню, а тои больше. Все, навроде, есть. Чего еще желать?  В делах удача, враги с дарами являются.  Да, вот, все же, Бог шельму метит.  Проклятие на ем лежало.  Взял он в походе, молодым еще, ясырку, а та ведуньей оказалась. Не простила она гибели родных, закляла его на могильной земле. Сказала, что не продолжится его род, покуда не выкупит он из полона три сотни русских полонянок. В гневе убил ее Иштерек, да слово последнее вернее всех прочих оказалось. Отчаялся князь,  собрал всех мудрецов и колдунов, пообещав лучших коней отдать тому, кто сумеет снять злой  наговор. Три года бились старцы, только руками разводили. Мол, живым тут не справиться. Озлобился пуще прежнего ногай, приказал ведунов лошадьми затоптать. Сказано – сделано. А время-то на месте не стоит. Уже и седина голову покрыла, и рука саблю не так крепко держит. Смирился Иштерек, сам поехал в Кафу и весь полон русский выкупил.  Собрался он в родные края, смотрит, а за конем его девица идет. Точь в точь ясырка-колдунья.  Улыбается она ему и говорит, бери меня в жены, князь. По доброй воле иду.      
Вот, пришло время, появились у Иштерека две дочери. Как две капли воды меж собой схожие, только одна хроменькая.  Жена же его, родами умерла, но перед смертью наказать успела, чтоб он одну из девочек с верными людьми на Русь отправил, вторую оставил при себе, верной помощницей. Еще что-то сказать хотела, да не смогла.  Погоревал князь, но наказ в точности выполнил.  Наследницу же свою назвал Султанет. Крепко дорожил ей Иштерек, множество добрых женщин со всех родов собрал, чтоб они досматривали дитя. А уж те, не покладая рук трудились,  днем и ночью берегли. Не за страх, за совесть.  Росой медвяной поили, в козьем молоке купали.  Полюбилась она всем.  Вот стала она в лета входить, смотрит на нее отец и понять ничего не может. Чахнет Султанет день ото дня, как цветок на зимнем ветру.  Опечалился князь, вновь знахарей призвал, да те не пришли к нему.  Скорой расправы убоялись. Долго ждал Иштерек. Никого не дождался. 
 Но вот, однажды прибился к его стану путник. Седой старик. Его накормили и дали место у костра. В благодарность поведал он ногайскому князю, что в низовьях Дона, недалеко от Азака бьют два ключа  Ак Су и Кара Су. Любая хворь отступит, любая рана затянется, если омыть человека мертвой водой Кара Су и после напоить живой водой Ак Су…
Вот и идет он со всей своей ордой те ключи искать. Только чужой он здесь. Сам не найдет ничего.  А ты, атаман, возьми, да и помоги ему. Тебе от того великая польза будет… 
Рыжий призадумался.  Чудре он верил, хоть и охоч тот был до сказок, но правды в них всегда было больше, чем лжи.   
Прохор непонимающе моргал и, видно, пытался сказать что-то, но из уст его вырывалось лишь нечленораздельное бульканье. Наконец,  очистив мысли, кружкой вина, он пробормотал:
- Ну ты, дед, учудил… Ты признайся, откуда про рассказ ногая узнал? Кто-то
раньше меня проболтался? Дык, навроде…
- Навроде, хряк в огороде, - Чудра хихикнул, - говорю же, птичка на ушко
напела.  А ты, пошел бы лучше, своих орлов обнадежил, да сюда привел, чтоб шибко не пужались…. Эх! Засиделся я тута с вами… Пойду гостей встречать!   

Левобережье расцвело огнями костров. Ногаи, остановившие своих коней незадолго до полуночи, спешно разбивали лагерь. Со стен Кыпчака было видно, как суетятся они у юрт и навесов.  Рыжий сбился со счета.  Не одну тысячу воинов привел к Дону Иштерек.  Всю заречную степь запрудил телегами.  Попробуй-ка, одолей такую силищу.

Легкий струг, скользя сквозь утренний туман, уже заходил за остров и вот-вот должен был причалить. На нем плыл Чудра с внучкой и еще пять лихих казаков,  вызвавшихся добровольно.   Рыжий тоже собирался, но «круг» удержал его чуть не силой.  Приговорили, «Где еще такого атамана возьмем.  Тута сиди!» 
Встречала лодку целая толпа. В середине ее неспешно шел невысокого роста человек, в ярком красно-золотом халате. Ничего более касаг различить не сумел, но уверился, что нападать бусурманы не собираются. 
Вот Чудра ступил на песок. За ним гребцы вынесли хромоножку.  Со стороны
казалось, что у ногаев разом подкосились ноги.  Все, кроме князя, пали на колени и уткнулись лбами в землю.  Иштерек ускорил шаги и, остановившись перед стариком, снял свою шапку. Почтительно поклонился. Хотел внучку его обнять. Та отшатнулась, спряталась за  казаков.  Рыжий готов был в тот момент реку в один мах переплыть. Жалел, что у вольницы на поводу пошел. Теперь ему оставалось лишь смотреть, как, окруженные почестями переговорщики, пропадают за спинами ногаев, и ждать их возвращения. 

Едва перевалило за полдень, когда посольский струг носом взрезал отмель.  Казаки выходили из него слегка пошатываясь и с такими довольными рожами, что их товарищи чуть руки себе по локоть не сгрызли.  Василь, отыскав взглядом атамана, тут же направился к нему.  Разом подобравшись, он проговорил:
- Дело, батька!  Иштерек-князь помощи твоей просит… Многие блага сулит и
свою дружбу, если дашь ему проводников. Откажешь - меж нами миру не бывать…
- Где Чудра? – звякнула оброненная кем-то сабля, - Ты что, оставил его у ногаев? 
-Зачем так! – рязанец руками развел, - Он сам остался. Да ты бы видел, как деда
нашего там обхаживают. Внучку же его вообще на руках носят. Они ведь на берегу не ему, а ей в ноги пали. Князь как увидал девку, так весь с лица спал. Побелел. Я перепугался, думал, все, щас богу душу отдаст.  А он нет, разулыбался беззубым своим ртом и к ней, как к родной.  Она от него бежать. Схоронилась за нами. Иштерек же, головой покачал и, клянусь, я видел, как слезы он смахивал.  Не чисто здесь, Сары, но, чую, на добро.  Так что за наших не беспокойся… Они тебя ждут завтра…
- Правда ли, что у ногайского князя дочь больна? – спросил Рыжий, заранее зная
ответ.
Василий, наметившийся было уходить, резко обернулся,
- Так и есть, - слова, почему-то, давались ему с трудом, - При смерти… Не знаю, как может Бог смотреть, как такая красота гибнет…

 …На следующий день, как и было условленно, едва занялась заря, к иштерекову стану подплыла лодка, устеленная коврами. На веслах сидели двенадцать казаков, а на корме сам Сары-Азман.
Вышел к нему Ишетерек-князь, такие слова рек:
- Покажи мне дорогу к заветным ключам и проси чего хочешь… Слово мое верное.
Рыжий кивнул ему.
-  Помогу. Не причинят тебе вреда мои люди. Слово и голову в заклад даю. Кто зарок нарушит, тому смерть.
Сказав так, ногая сесть рядом пригласил. В то время могучие батыры принесли на руках больную Султанет, уложили ее на мягкие ковры, рядом с отцом. Устремился струг по стремнине к  низовьям Дона. 
Сары-Азман глаз с Султанет не сводит. Она ли? Глаза – черные омуты. На губах – вино, а по щекам заря алая гуляет. Тяжелой косой золото по плечу течет. Она ли? Взмахнула крылом ресниц, одним взглядом словно огнем ожгла. Потемнело все вокруг. . Потускнело. Поистерлось из памяти. Ай, атаман, загудела голова да кругом пошла.
Спиной грозу чуя, Рыжий оглянулся. Следом за стругом по берегу сотня ногайских всадников пыль вздымает, а за ними коней горячит все войско иштереково. Усмехнулся Сары-Азман и гребцам кивнул. Налегли они на весла. Лодка птицей полетела. Вскоре изгиб реки скрыл скачущих ногаев.
Меж тем, лодка скользнула в неприметный лиман, заросший молодым камышом. Раздался тут посвист разбойничий. Плавни со всех сторон ожили, выпустили на протоку суда легкие, воинов полные. Иштерек аки зверь оскалился. Выхватил дорогую саблю. Хотел рубить атаману голову. Да  услышав голос  тихий приостановился.
  - Не спеши, князь, - Рыжий, прищурившись, поглядел на ногая, - Тебя не тронут.  Эта ватага  - мои люди и здесь они не по твою душу. Караулят турецкий караван.  Будешь с нами в немирье, также и твое племя стеречь будут. А войско великое казакам не страшно. В родную землю-мать уйдем, - не догонишь, В небо стаей вороньей поднимемся – не поймаешь,  с Дикого поля вихрем налетим – не остановишь, громом и перунами на головы ваши обрушимся – не защитишься. Мы всегда здесь жили, и нет нам числа и роду нашему перевода нет. 
Огляделся  Иштерек вокруг и присел обратно. Задумался, саблю в ножны спрятал. А вольница исчезла в плавнях, в тумане растаяла, будто ее и не было. 
Вот сошли на берег и пешим ходом двинулись. Добрались до Кара Су. Иштерек, взяв под руки дочь свою, повел купать ее. А вокруг все жабы да змеи. На костях человечьих гнезда свили. Умылась Султанет мертвой водой и тут же уснула так, что не пробудишь. В горе князь принялся бороду себе рвать, по берегу кататься. Ругать советчика и коварных казаков. Заплакал горько, а сам глядит – дышит Султанет спокойно и ровно…
Увидел то Сары Азман и говорит:
- Пускай отдохнет до утренней зари, завтра к Ак Су сведу вас.  Едва солнце родится, ждите меня сотоварищи. 
Сдержал атаман слово. С первыми лучами конь его землю рыл у Иштерекова шатра.  Уложили ногаи Сутанет на носилки, укрепили их меж двумя лучшими скакунами и следом за Сары Азманом двинулись.
Вот подъехали они к каменному бугру. Сказал Рыжий слово заветное, на четыре ветра поклонился. Гулко ответила гора, показался меж камней искристый ключ. Зачерпнул казак ладонями чистой, ключевой воды, напоил спящую девушку.
Открыла глаза Султанет. Звонко рассмеялась, словно и не было хвори на ней. 
Засобирался домой Иштерек. Закатил пир горой. Всех вольных людей пригласил на  нем почетными гостями быть. Кормил до отвала, поил зеленым вином, жен своих танцевать перед ними заставил.  Видит он, стоит Сары Азман один, мрачнее тучи.  Подошел князь к нему, речи ласковые заводил:
- Ты дочь мою исцелил. Теперь, проси что хочешь. Уговор наш крепок! 
Ответил ему Рыжий, брови нахмурив,
- Что ж, верно. Ты, Иштерек, богат, но ни золота, ни табунов мне твоих не надо. Все это могу я взять с боя. Ты отдай за меня Султанет.  Полюбилась она мне!
Почернел ногайский князь. Вмиг добро забыл. Ногами затопал. Криком закричал:
- Не бывать тому! Не роднились еще ногаи с голью бродной! Забирай своих разбойников и убирайся прочь!

На том  веселью конец пришел. Собрались казаки, что могли, прихватили и на правый берег спешно отплыли. На прощание Сары Азман сказал Иштереку:
- Ты, князь, слово свое нарушил. Значит, ждет тебя справедливая кара, а Султанет все едино моей будет! 

Дурной сон видел Иштерек. Приснилась ему ясырка-ведунья, все пальцем за собой манила.  Проснувшись, князь решил проведать дочь, но не нашел ее. Поднялась тревога. Ногаи быстро коней оседлали.  Поскакали они к Ак Су, глядь, а с высокого бугра им Султанет  рукой машет.  Ринулись за ней догонщики. Иштерек князь первым летел, да сам того не заметил, как скакун его с обрыва сорвался. Там он и смерть свою отыскал.  Верные люди после клялись, будто обратилась Султанет серой горлицей и улетела за реку…

Рыжий чуял, -  она придет.  Не ошибся. Перевалило за полночь, когда дозорные привели ее мокрую, лодка почти у самого берега ко дну пошла.  Касаг поднял Султанет – легкую как пушинку- на руки. Плотно дверь куреня за ними захлопнулась.
Василь, зло зыркнув на атамана, распорядился вытащить на стену пищали. Никто из казаков не ушел. Вольница готовились к последнему бою.  Не простит Иштерек обиды. Дождется утра и лавиной черной потечет к городку. Эх, атаман, заради чего? Ужели заради юбки ногайской в землю поляжем?
Сары Азман под утро из дому вышел. Глаз не прятал. Ноги сами понесли его от дозора к дозору. Вот они, родимые – Василь, Михайло, Алексий… А Чудра? Где ж старого чертяку носит?   Третий день не видать ни его, ни внучки…  Пусто стало на душе. Смурно. Он бросился искать их, но казаки только плечами пожимали. Дескать, да, были такие, а сейчас, вот, нету.  Касага словно в омут ледяной бросили. Потерялся он. Побрел не разбирая дороги.
- Эй! Атаман! Оставь его, пустое!
Сары Азман не слышал. Ни голосов. Ни травы под ногами. Ни воды.
- Эй! Атаман! 
Касаг споткнулся. Но кто-то невесомо коснулся плеча рукой.
- Меня ищешь?
- Тебя, - ответил он ветру.
- Я с тобой, – тонкие пальцы белым крылом рукава убрали со лба золото прядей,
- я всегда с тобой…
- Ты, - выдохнул Сары. Ну конечно же, ты.
Черствой заскорузлой рукой коснулся он ее губ и почувствовал как теплом
наливается выстуженная метелями душа. И Слово рвалось наружу, да язык не слушался.
- Помни, атаман. На девятой луне подарит тебе жена дочку. Береги ее пуще сыновей. Тот, кто полюбит ее, - за тебя отмстит…
Он сжал ее руку и от ладони к ладони через все сердце пролегла глубокая неизбывная рана.  Она покачала головой.
- Сказала ведь, я всегда с тобой…
- С тобой – откликнулось эхо.
- С тобой, с тобой, с тобой… - твердил касаг. Гладил травы – цвета
ее волос. Горстями пил воду – цвета ее глаз. Вслушивался в шорох листьев на ветру, - под ноги смотри, глупая, споткнешься ведь. Единственная моя, любимая… Я вернулся. Нашел… Я с тобой… Вечно с тобой… Родная земля.

- Тю, братка, глянь! Атаман сам с собой гутарить зачал! Уж не бусурманка ли сглазила?
- Сплюнь! Дурья башка! Где ж то видано, чтоб казак из-за юбки умом тронулся. Тут, знать, другое.
- Какое такое другое? Что мелешь-то…
- А такое. Навроде как апосля тяжкой рубки сморило тебя и видится, будто ты
опять хлопец сопливый в горницу вбегаешь, а мамка тебе на стол крынку молока ставить. Ставить, значить, да и подзатыльник отвешивает, чтоб не егозил, зараза. А ты носом в крынке утоп и чудится, что нет ничего слаще того молока…
- Тьфу на тебя! Нагородил огорода! Не уразумею никак, к чему…
- Эх ма! Да где уж тебе, песий вышкворок! Стой ото на карауле и не смущай
народ. Авось, к утру  поймешь, что к чему…
 
Проснулся Рыжий от того, что кто-то склонился над ним.  Хотел вскочить, но не смог даже шевельнуться. Из темноты выплыло лицо Чудры. Хитро щурясь, дед проговорил:
- Ну что же, атаман… Ты свой выбор сделал. Погнался за лебедем, горлицы не приметив… Знать, судьба твоя такая… Берегиня твоя, тебе последний подарок сделала. Беду отвела, зло к добру повернула. Нету больше Иштерека. Теперь ногаи за тобой пойдут… А она… Она со мной останется… Больше нас не увидишь… Прощаться я пришел…
- Вас ногаи порубили… – только и смог вытолкнуть из себя касаг
- Дурень, -  образ старика начал пропадать, - Мы не умираем… Мы уходим в сказы… Разве ты еще не заметил? Ну… Бывай, атаман!
Чудра растаял в сумраке. Рыжий пролежал с открытыми глазами до первых петухов. Сжимая кулаки, как молитву повторял про себя последние дедовы слова: «Мы не умираем… Мы уходим в сказы…



                ЭПИЛОГ

- Спи, малыш… - старая татарка подоткнула одеяло внуку, - Спи…
- Не хочу спать! Не буду спать! – сбитая подушка полетела в сторону, - Хочу
саблю! Хочу коня!
 Женщина строго посмотрела на неслуха и, нахмурившись, погрозила пальцем,
- Ай яй! Не будешь старших слушаться, придет Рыжий человек и заберет тебя!
Карие глазенки блеснули из-под ветхого покрывала,
- А вот и не придет! Мне мальчишки сказали, что он давно умер! Его жена полюбила другого и убила его!
- Цыц! – татарка легонько пристукнула внука по лбу,  - Враки это! Твои мальчишки – болтуны и бездельники!  Ты знаешь, как погиб могучий хан Гирей?  Однажды он убил брата Рыжего человека и тот пообещал ему отомстить. Но хан был силен, у него было много воинов, и он скоро забыл о Рыжем человеке.  А тот не забыл. Он взял в жены дочь князя проклятых ногаев, и повел их, вместе со своими проклятыми кайсаками искать хана Гирея.  Долго искал и, наконец, нашел его у Хаджитархана. Была большая битва. Рыжий человек убил могучего хана, его сына Богатура, и всех его воинов. А потом пришел в наши земли и опустошил их.  Это было наказание нам. Вот так! А ну-ка, спать…



                ПОСЛЕСЛОВИЕ


 Так ли все было, или совсем иначе, помнит разве что дед Чудра, но его уж больше полувека никто не видал в наших краях. С тех лихих годин много слез донская вода унесла. Море азакское горько-соленым стало. Однако ж, по сию пору в станицах бывалые казаки вспоминают, что в жестоких сечах с врагом, когда над замершим полем гудел клич «Сары!!!»,  впереди развернутой лавы появлялся из марева рыжий всадник на гнедом коне, и снова вел вольных сынов дикого поля к победе. Так было. Так есть. Так будет. 



г.Саратов 02.11.2004г.