Из жизни отшельницы. Время нынешнее. Зачем его исчислять?

На январской пожухлой траве и редких островках грязного снега – полосы. Заходящему солнцу вздумалось подмигнуть забору из-за туч на прощанье, а забор, привыкший за последние дни к тому, что света в этом городе не бывает, упал в обморок. И вот лежит он на земле, полосуя все своими перекладинами. Обрадовавшись, что света снова нет, он облегченно вздохнул, и под собственной расслабленной тяжестью просочился в глубину земель. Опомнившись, вышел он и встал прямо и ровно, как сторожевая собака. Готов все время защищать. А я не готова.
Ночью ветер, которому вздумалось покататься на качелях на детской площадке, приобретал ускорение от скольжения по стеклам моих окон. Ведь стекло придает скольжение? Хотя, может быть, и нет. Я никогда не знала физики. И никогда не хотела найти реальное объяснение каким-либо явлениям. Зачем это, когда можно придумать нечто, намного более увлекательное? Не знаю. Физики вообще скучные люди. Наверное, я их не знаю.
Во дворе распилили очередное упавшее дерево. Теперь там лежит порядка двадцати пеньков. Я очень люблю пеньки. У меня их много. Они устойчивые, с них не боишься упасть, не то что с табуретки. Наверное, следует утащить еще один, поставить в прихожей. Сегодня приезжала старая подруга. С мужем. Они живут, как два зверька – копошатся, трутся лапами и носами, добывают друг другу пищу. И зачем такая жизнь? Самое смешное то, что они ходят в шубах, то есть шкурах зверьков – наверное, им и в правду хочется быть такими. А мне – нет. Я человек. Подруга привезла мне телевизор. Но я отказалась. Я не любопытная. Зачем знать, что происходит далеко от меня? Мне это не надо. Вокруг и так много всего интересного.
Вот например: звонит мой редактор, и говорит: Ну, ты написала? Я не помнила, что должна ему что-то написать. Он приехал, мы долго ругались. В итоге пришлось поверить, что я должна была отправить ему статью о параллелях между древнемемфисским Птахом и Софией в представлении Соловьева. Но виноват, что я забыла, все равно он: забыл приносить мне ром и сигареты, пришлось не пить и курить Мальборо, которым около пяти лет. Нашла несколько пачек на дне комода. Мой редактор – странный человек. Он всегда очень нервничает, если я не делаю чего-то вовремя. Все равно его журнал никто не читает, зачем торопиться? Тем более, если бы он медленно и спокойно прорабатывал весь материал, кто-нибудь почитал бы нас, наверное. Вечером я написала что-то на заданную им тему и спустилась к консьержке, чтобы она отправила. Я не люблю эту женщину, но она бывает забавной, особенно когда звонит мне поздно вечером пьяные подростки прибегают к подъезду и кричат, что им ко мне, бешено при этом смеясь. Откуда они меня знают? Мама как-то сказала, что я удивляю всех тем, что меня никто не видит, а я пишу статьи в журнал. Его все же, наверное, читают немного. Он раздается бесплатно в соседнем институте. Здесь живет много преподавателей с семьями. Меня звали туда работать, но я люблю праздность и свою квартиру. А в институте слишком скучно для меня.

Я снова не спала всю ночь. Искусала все губы. Пришла странная тоска. Ветер стих… Я позвонила подруге, ее не было дома. Приехал ее муж, привез много рома, виски и вина. Я напилась до чертиков. Вот, проступает терминология студенческих времен. Это хорошо? Наверное, не очень. Так не красиво. Когда я напилась, я была партизаном. Стесала все коленки о ковер. Всю ночь я провела с мужем подруги. Мне не очень нравится секс как таковой, но он помогает моему телу оставаться в норме. Не было бы секса – я бы не могла поднять стакан. Я не могу заниматься спортом, с мужчинами – лучше. Это не обременительно: ко мне заходят иногда старые знакомые. Когда я выпью, все очень просто.

Тоски больше нет. Я написала много статей редактору, наперед. Чтобы меньше думать об этом. Яичница похожа на расплющенную вселенную. Солнца и перечные планеты вокруг. И белое небо. Или небо не белое? Я не знаю астрономии, древние считали, что белое. Я, наверное, с ними заодно. Достоевский смотрит на меня целый день. Я немею, сидя напротив на пеньке. Я люблю бархатные рамки и Достоевского в нем – мягкая оправа, и в ней – суровый взгляд. По-моему, между моим телом и пеньком начинает происходить диффузия. Перемешение молекул, это я знаю. Я когда-то учила так неинтересные предметы. И, знаете, мне надоело писать. Я просто хотела показать, как хорошо жить в покое. В покое нет не только суеты, но и планирования – тоже. В покое есть только единение с окружающими предметами. Но лучше обойтись без диффузии. Я сейчас буду вставать. А вдруг куски моей кожи останутся на пеньке? Нет, вряд ли. Так еще не бывало. Кисти рук слишком исхудали. Наверное, надо бросить писать. Ветер вернулся только что. Я ухожу наблюдать. Все. Хотя нет, я еще напишу как-нибудь. Когда окрепнут руки. Зачем я не попрошу купить мне ковер помягче, если буду падать?