Азарт

(короткая сентиментальная повесть)

Во время перерыва студенты яростно резались в карты и даже не услышали звонка, известившего о начале следующей пары. От карт они оторвались, когда в аудиторию вошел преподаватель.
– Да-а! Будущие юристы… и карты! Оригинально! Не хватает пары пива и полуобнаженных женщин!
– Извините, Сан Саныч, заигрались, – раздался чей-то голос.
– Азарт в нашей профессии не последнее дело! Или Вы не со-гласны, Сан Саныч? – высокая, смуглая девушка с греческим про-филем горделиво откинула назад голову, отправляя за спину тяже-лый водопад черных волос. В ее глазах светились искорки вызова.
– Азарт?..
   
Крупный беляк снежным комом вырвался из запорошенного снегом молодого ельника и оказался на поляне. Вскинув  уши, он на мгновение застыл снежным столбиком на обдуваемом ветром пятачке. Собачий лай, переходящий в визг, вновь резанул его слух. Заяц сделал замысловатый скачек в сторону, стараясь сбить пре-следователя со следа, стремглав бросился вперед. Три десятка мет-ров отделяло его от спутанного и заваленного снегом ерника .
Маленький человек, стоящий под высокой раскидистой елью, быстро вскинул ружье.  Но… по макушкам деревьев неожиданно пробежал порыв ветра, сдувая на голову охотника и его одноствол-ку снежную порошу, мешая точно прицелиться. Этого короткого мгновения хватило беглецу, чтобы юркнуть в спасительный ерник. Еще через миг на заснеженную поляну шаром выкатился рыжий с белой грудью пес. Подскочив к человеку, он присел, задрал к небу широколобую морду, завыл протяжно – досадливо, упрекая охот-ника за нерасторопность. Хозяин, мальчик лет двенадцати, прижал его голову к ноге, словно оправдываясь, взволнованно заговорил:
– Не переживай, Амур, передохни! На третьем круге я его все равно возьму! Понимаешь, у меня всего один патрон. Промажу – второго мне батя не даст!
– Гав! Гав! У-у-у… – укоризненно взвыл пес.
Вывалив длинный розовый язык, он часто и глубоко дышал. Бока его ходили, как кузнечные меха. В черных глазах застыло не-доумение: «Первый раз ты запнулся за ветку! Второй? Снег тебе в глаза попал? Почему ты такой неуклюжий? Со старшим хозяином мы бы его ободрали да у костра грелись». Пес потерся о ногу ма-ленького хозяина, еще раз коротко взлаял и, хватая пастью снег, помчался за беляком, большой петлей огибая заросли ерника…

– Азарт?.. – Преподаватель подошел к окну, распахнул его,            ненадолго задумался, глядя на осеннее буйство красок. Помолчав некоторое время, произнес как-то не совсем уверенно. – Пожалуй, вы правы, господа! Азарт в нашей профессии… не последнее дело. Я не знаю, как с этим обстоит дело у адвокатов, нотариусов… и у прочих… – он помолчал,  и очевидно подобрав более мягкое вы-ражение, добавил, – правозащитников. А вот какой азарт у сыщи-ков… у работников уголовного розыска, если быть точнее – мне знакомо!
– Может, поделитесь, Сан Саныч? – снова раздался голос смуг-лянки.
– А почему бы и нет? Правда я несколько отвлекусь от темы… но это вам не помешает… А может и пригодится… в выборе про-фессии.
Знаете, детство я провел в таежном селе. И было у нас принято,  если в июне-июле, во время сенокоса, пацан брал в руки литовку , то в сентябре он уже мог брать ружье. На сотни километров вокруг тайга. Егерь свой! Ну так, когда за уши отдерет, чтобы не забыва-лись, что в тайге он все же хозяин… Это я к чему? А все к нему! К азарту!
Был у нас пес – по кличке «Амур». Для него тайга – дом род-ной. Не дай Бог, вышел во двор с ружьем! Искрутится-извоется в ожидании, пока соберешься. Пристрастились мы с ним за зайцами ходить. Он выгонял, а я стрелял. Вот у него был азарт, так азарт! Пару раз его из тайги приходилось на руках выносить из-за этого азарта. По насту лапы в кровь раздерет, идти не может. Ляжет на снег. Глаза печальные: «Ты же меня не бросишь?» А скажешь ему тихо в ухо: «Заяц!» Откуда силы берутся? Даст круг и снова ло-жится. Я это вот к чему рассказываю. У собаки же нет понятий: долг, честь, совесть. Чувство преданности несомненно есть, да и то, основано на инстинкте... привязанности. А все остальное азарт. Собачий… звериный азарт…
Преподаватель замолчал.

Лай Амура, сначала такой близкий и ясный, катился все дальше и дальше… И вскоре стих где-то внизу широкого распадка.
Багрово-рыжее солнце постепенно клонилось к горизонту, красным золотом озаряя покатые бока недалеких сопок. Коротки-ми порывами задул «северяк». От его вздохов с макушек вековых елей, подсвеченных заходящим солнцем, розово-молочными об-лачками срывался снег, переливаясь и сверкая миллионами иско-рок, радугой ложился на зимнюю тайгу.
Маленький охотник неспеша одел подбитые камусом широкие лыжи, немного потоптался на месте, словно проверяя наст на прочность, заскользил в противоположный угол поляны. Он знал, что не пройдет и часа, как рыжий пес вновь выгонит на него дол-гожданную добычу. Он должен был подстрелить своего первого зайца единственным выстрелом.
Паренек, заехав за поваленную бурей старую березу, обтоптал у ее корневища  рыхлый снег, снял лыжи и стал выбирать место для стрельбы. Несколько раз, прикладываясь щекой к холодному ложу, целился в противоположный угол поляны. Пристраивая на ствол березы ружье: то так, то эдак, наконец, выбрал позицию. Удовле-творенно хмыкнув, приставил старенькое ружьишко к молоденькой елочке. Вытащил из-за пазухи газетный сверток и, отломив от гор-бушки небольшой кусочек хлеба с удовольствием, сладко жмурясь, начал его жевать.   
Вдоль распадка пробежал низовой ветерок. Захолодало. Зашу-мели таежными звуками деревья.
 «К пурге… Дотемна бы выбраться! Эх, костерок бы запалить? Да нельзя! К костерку-то заяц, чай не прибежит! Ага… Гонит Амур!»
Собачий лай был едва слышен.
«Ветер снизу… Хорошо! Так, ружьишко пристрою… вот сюда, на сучек! Видно все здорово! Глаза, зараз, слезятся… Рукавицы снять? Нет, пока рано – руки застынут».
Лай все ближе. Еще ближе заверещала сойка.
«Вот зараза! Сюда б не налетела! Предупредит косого!»
Лай, временами переходящий в детский плач, уже рядом. Тре-вожно защемило сердце. Оно забилось учащенно в предвкушении чего-то нового, неизведанного.
«Амура бы не зацепить. Он, вообще-то, стороной всегда идет. Рукавицы в сторону… Ух… холодная рукоятка… Уже бы пора?»
На расплывающуюся мушку выкатился снежный ком беляка. Хлесткий выстрел громом расколол, притихшую было, тайгу. Его эхо, ударяясь о сопки, затихая, покатилось за горизонт. Заяц, слов-но споткнувшись, перевернулся через голову, по инерции про-скользив по небольшому косогору, неподвижной кочкой застыл на снегу. Выскочивший следом Амур, с разбегу ткнувшись в заячью тушку носом, упал рядом, тяжело дыша.
– Амур! Амурушка! Я попал! Попа-ал!
– Ал-ал-ал… – покатилось вслед за раскатом выстрела, востор-женное эхо мальчишеского крика
– Попал!
Проваливаясь по пояс в снегу, паренек поспешил к своей добы-че…

Аудитория молчала. Это молчание нарушила светловолосая де-вушка с прической-каре:
– Что-то не совсем понятно, Сан Саныч! При чем тут собачий азарт и… профессиональный?
– Вот и я думаю! Причем?.. Знаете… в начале восьмидесятых государственные мужи вдруг с удивлением заметили, что в стране есть проблема… и проблема довольно нешуточная – наркомания. Вслух об этом говорить было не принято. Да и вообще, в те време-на вслух мало о чем говорили. Дали милиции установку: ликвиди-ровать заразу и доложить! Естественно, наши начальники в авраль-ном порядке создали спецгруппы… по борьбе с наркоманией. Од-ну из таких групп и возглавил мой друг – Стрехов Ванька. Сейчас он конечно уже не Ванька, а Иван Иваныч. А тогда?.. Так вот, его задача была довольно проста – перекрыть каналы поступления наркотика в город. Ну, а коли задача поставлена – надо решать? И он ее решал!..

 «Ну что за невезуха? На поле местная братва в кровь измочали-ла. Какой-то вонючей конопли пожалели. Их пятак видите ли! Хо-зяева хреновы!  Хорошо, что барахлишко кой-какое было, откупил-ся!.. А тут на ментов нарвался… Предупреждали же пацаны – сой-ди после Партизанска, а дальше на попутках. Не послушал! Вот, на тебе, влетел как… в рукомойник! Выпасли суки! Ну, ничего, ребят-ки, вы теперь меня взять попробуйте! Спасибо мужикам-попутчикам – самогоночкой подогрели. Эх… сумка тяжеловата. Интересно, заметили или нет, что я ушел?..»
– Парень, тебе что… жить надоело?
Его размышления прервал голос откуда-то сверху. Фрол поднял голову. Из разбитого окна вагона высунулся парень и обеими ру-ками ухватил его за рубашку. Фрол крепко держась за поручни ва-гона, глянул вниз. Шпалы мелькали, сливаясь черно-серым пото-ком.
– Да пошел ты… – огрызнулся он.
Встречный ветер пузырем надувал рубашку. Поезд мчался не сбавляя хода. Промелькнул переезд «Волна».
– Парень, кончай дурить! Разобьешься!
Фрол перекинул сумку на изгиб руки и освободившимися паль-цами свернул кукиш:
– На!.. Ментяра… Я еще поживу! 
Парень крепко держал рубашку, тогда Фрол просто вывернулся из нее. С обнаженным торсом он вдруг почувствовал себя безза-щитным. Прицеливаясь прыгнуть на откос, краем глаза увидел, что в соседнем вагоне открылась дверь. Напряжение фигуры в дверном проеме говорило о том, что человек прыгнет вслед за ним.
«Ну, ладно, я убегаю от срока! А  ты-то, мент, зачем прыгать будешь? Проблем тебе мало? Понтуешся?!.. Не прыгнешь…»
В глазах Фрола в бешеном ритме, стуча по стыкам, крутились колесные пары. Поезд вдруг дернулся, резко замедляя ход.
«Надо оттолкнуться подальше…»
Фрол прыгнул, выставив вперед сумку, туго набитую коноплей. Струящаяся серо-зеленая лента откоса, замедлив бег, больно уда-рила в лицо щебенкой. В голове мелькнуло:
«…Жив!..» 
 Он вскочил и увидел отделяющуюся от поезда фигуру. Про се-бя прикинул:
«…Форы – метров сто! Уйду! До складского забора… метров двадцать пять…»
Подхватив сумку, пробиваясь через ломкий камыш, Фрол ки-нулся к забору.
«…Повезло менту! На четыре масла упал. Уже встал… Бежит… Забор!»
Одним движением Фрол перекинул через забор сумку. Под-прыгнул, ухватился за край, подтянулся, перекинул ноги и, проди-раясь через колючую проволоку, спрыгнул вниз.
«Найти укрытие… затаиться…»
Фрол забился в какую-то щель среди пыльных ящиков, прикры-тых сверху брезентом. Затаил дыхание.
«… ну, теперь ищи-свищи!»
Только здесь, в укрытии, он вдруг ощутил саднящую боль в ла-донях, на лице, на груди. Услышал, как гулко бьется сердце. Вдруг стало невыносимо жарко под этим пыльным, удушливым брезен-том. Не хватало воздуха, который хотелось вдохнуть полной гру-дью. Страшно, до тошноты, захотелось пить. Фрол ладонью вытер набежавший на глаза пот. Колени дрожали, хотелось присесть, но Фрол боялся пошевелиться. Он услышал осторожные шаги.
 В гудящую после падения голову, эти шаги ударили как набат.
«Мент?..»
Шаги приближались…
Не спеша…
Временами останавливались!
«Видать, не дурак! Не суетится. Догадывается, что я где-то ря-дом. Затаиться!.. Ждать!»
Шаги рядом… остановились…

…как-то  Иван выпрыгнул вслед за наркоманом, на ходу поезда и задержал его. Задержание было… так скажем… не совсем стан-дартным. Не каждый день опера прыгают из поезда на полном хо-ду…
  По этому поводу начальник поручил мне написать на него представление на поощрение. Ну, я и написал. Как сейчас помню, дословно: «Проявив самоотверженность и мужество оперуполно-моченный уголовного розыска, лейтенант милиции Стрехов вы-прыгнул на ходу поезда вслед за подозреваемым и, невзирая на по-лученные при падении серьезные травмы, задержал его»
Я когда представление писал, спрашиваю у Ивана, а мы в это время с ним в одном кабинете работали:
– Ты когда прыгал за наркоманом, о чем-нибудь думал? Ну ти-па: долг, честь?...
Он не задумываясь, отвечает:
– Саня! Ты о чем?.. какой там долг? У меня, кроме звериного азарта ничего не было… хотя, – в его голосе зазвучали нотки со-мнения, – было, что-то вроде стыда. А вдруг уйдет этот нарк?
– А страх! На каждый километр пути десяток пикетных столбов, да и щебёнка не пух…
– Нет, страха не было! Я же тебе говорю: я был как гончая.… Потом уже, через несколько дней, приснился мне сон. Летит та са-мая щебенка на меня, а среди щебенки – ромашка, такая одинокая. Ветерок её чуть-чуть пошевеливает, лепесточки загибает, и так мне не хочется, мять её своим телом. Вот тогда я от какого-то непонят-ного страха за этот цветочек проснулся и почему-то вспомнил этот прыжок.
– Странноватые у тебя ассоциации.


… вдруг яркий солнечный свет ударил в лицо Фролу. Брезент упал к его ногам. Перед ним стоял тот самый парень, который вы-прыгнул вслед за ним из поезда.
– Что? Доволен! Взял? – криво усмехнулся Фрол и хотел пре-небрежительно плюнуть под ноги менту, но в горле запершило и он закашлялся.
Парень, тяжело дыша, оперся одной рукой на коленку, в другой он сжимал пистолет.
– Ты дурак или больной? Он же пер… семьдесят километров в час. А если бы ты разбился? А?..  Меня бы прокуратура… изжева-ла! Фу… жарковато…
Парень рванул ворот рубахи – посыпались пуговицы.
Фрол видел, что парню досталось не меньше, чем ему. Джинсы на коленях порваны. Светлая рубашка, выбившаяся из брюк, в пят-нах мазута. Размазанная кровь на лбу и локтях.
Фролу стало дурно до тошноты. В глазах замелькали зелено-серые круги и его стошнило под собственные ноги.
– Во, во! Порыгай – полегчает!
Не выдержав боли в ноге, Фрол сполз по штабелю ящиков на землю.
– Ну, совсем-то не скисай! – парень, засовывая пистолет под ремень за спину, склонился над Фролом.
Фрол очнулся от размерного покачивания и от неудобной позы. Он тупо уставился на плывущий перед глазами асфальт, мотающие-ся кисти собственных рук и мельтешащие каблуки чьих-то кроссо-вок. Он перевел взгляд по ноге и увидел торчащую из-за пояса ру-коятку пистолета. В голове тяжело зашевелилась шальная мысль, и рука непроизвольно потянулась к этой рукоятке. Но тело вдруг подбросило, в живот остро уперлось чужое плечо.
– Не балуй… Ну и тяжел же ты браток. Потерпи – чуток оста-лось.
Фрол, как-то отдаленно, будто не сам, а со стороны, услышал лай собаки. Увидел, как чужая рука выхватила пистолет, и тот же голос прохрипел:
– Бабуля, убери собаку! Не ровен час – пальну!
– Белый, Белый! Фу! Фу! Ко мне! Вы кто такие? Здесь охранная территория! – женский голос был где-то рядом.
– Милиция! Телефон есть?
– На проходной. Тут рядом,… за складом! Сумасшедший какой-то…
Фрола мутило, все куда-то плыло.
Окончательно Фрол очнулся на деревянном топчане в каком-то небольшом помещении от едкого запаха нашатыря. Над ним скло-нилась женщина в белом халате.
– Ну вот, очнулся, сердешный! Кости вроде все целы? Так мы его забираем или в милицию повезете?
– Забирайте! – Фрол услышал знакомый голос. – Только позво-ните. Я вам сейчас телефончик запишу. Вот, пожалуйста! Фамилия моя – Стрехов. Скажите – в какое отделение определили.
Над Фролом склонился парень с перевязанной головой, тронул его за плечо и сказал:
– Худ ты, дружище, как велосипед, но тяжел. В больничке веди себя прилично. К утру наведаюсь. Там и поговорим.

Паренек потрепал собаку за холку. Подхватив за уши безволь-ную тушку зверька, он осмотрел рану. Несколько дробинок попали зайцу в грудь. Капельки крови сочились на снег и застывали на его белизне красно-матовыми ягодками недозрелой брусники.
– Раз, два, три… пять. Пять штук из семнадцати? Чуть не про-мазал! Но не промазал же. Амур смотри!
Мальчишка сунул в нос собаке мертвого зайца.
Но Амур снова и снова хватал пастью снег, вывалив розовый язык. Он устал и  у него не было сил по привычке трепануть шерсть подстреленного зайца. Пес, забив по снегу хвостом, отвер-нул морду. Его глаза блеснули укоризной: «Ну что за ребячество. Заяц, как заяц».
– Ну ладно, ладно… отдохни и будем выбираться, – паренек глянул на  багровый диск солнца, уже цепляющийся своей кромкой за дальние горы.
Он прикидывал, как лучше выбраться на большак засветло.
«Пройти у Талого ключа по кромке льда или сделать петлю во-круг утеса? У ключа – короче, но риск?.. риск велик! Вокруг утеса через марь – далеко. Километров десять-одиннадцать. Да и снег на мари местами рыхлый… тяжелый…»
– Ну что, Амур, махнем напрямик? Через Талый?
Пес в ответ устало вильнул хвостом.
Пацан достал из-за пазухи краюху хлеба и разломил ее пополам.
– На, держи свою долю! – он кинул кусок перед псом.
Тот проворно схватил корку и расправился с ней за несколько секунд.
– Вкусно? То-то. Ну-ка держи еще!
Он отломил от своей части еще кусок и сунул под нос собаке. Амур одобрительно взглянул на мальчика, осторожно взял кусок из его рук и неторопливо съел.
– Закусили? Пошли!
Пес вскочил со снега и отряхнулся.
Паренек связал лапы зайца бичевой и закинул его за плечи.  На-дев лыжи, взял в руки ружье, легко заскользил по склону к скаль-ному выступу, возвышавшемуся над мелким ельником.
В душе мальчишки билась радость. Он стал охотником.
Лыжи шли ходко. Встречный ветерок не щипал морозом, а лишь приятно холодил лицо. До большака оставалось пройти километра три – не больше. Но пятьдесят метров этого пути были довольно опасны. Нужно было пройти по узкому закрайку у незамерзающего ручья. Перед ручьем снять лыжи и осторожненько, цепляясь за скалу пройти вдоль его кромки. Самое главное, не сорваться в ключ и не намочить ноги. Прошел – считай, что дома.
Вот он – этот опасный участок.
Мальчишка оглядел ледяной закраек. В груди пробежал холодок сомнения: «Не пройти! Очень узкий… сплошной лед. Амур про-скочит, а вот я?… Может вернуться?» Он неуверенно топтался на месте. «А!... Была – не была!»  Паренек решительно снял лыжи. По-том связал их вместе и закрепил за спиной. Повесил на правое пле-чо ружье, приказал собаке:
– Амур, сидеть! Перейду – свисну. Сидеть!
Багряное солнце уже на половину диска забралось за раскален-ный по его краям горизонт. Резко потянуло ветром.
«К ночи запуржит. Надо поторопиться. Так, осторожненько. Лицом к скале. Шаг… еще шаг… скользко. Перехватиться за сле-дующий выступ. Еще шаг. Не торопиться! Черт!… надо было обой-ти! Не пройду!»
Мальчишка прошел половину пути. Оставалось еще три-четыре осторожных шага и кромка начнет расширяться.
«Надо отдохнуть. Поправить ружье…»
Он начал подтягивать ружье поближе к шее и задохнулся от ужаса. Бечевка, связывающая лыжи лопнула, и они, стукнувшись пятками о лед, во всю длину шлепнулись в воду. Течением их мед-ленно развернуло вдоль струи и затянуло под лед…

Фрол лежал на больничной койке, тупо уставившись в потолок.
Все как-то пошло наперекосяк. В жизни Фрола шла черная по-лоса невезения.
А начиналось все, в общем-то, неплохо.
Его отец, работавший в управлении торгового порта, добился, чтобы Фрол после окончания института вернулся в родной город. Помог устроиться на хорошую работу. Разменял квартиру, решив, что сыну необходим максимум свободы и самостоятельности. По-сле смерти матери отец чувствовал себя потерянным в большой четырехкомнатной квартире.
Скорая женитьба Фрола вызвала между ними холодок отчужде-ния. Отец не одобрил выбора сына. Он считал, что девочка-крановщица, с которой Фрол познакомился там же в порту, ему не пара – мог бы найти и получше, из привычного круга. Фрол тоже не высказал особой радости и восторга, когда обратил внимание на то, что отец стал следить за собой и молодиться. Он не долго тос-ковал по безвременно ушедшей супруге и через некоторое время познакомил сына со своей новой женой – моложавой сотрудницей своего отдела.
Несколько примирило отца и сына рождение первенца Фрола – Ивана.
«…хорошо, что отца перевели на Черное море. Хоть не будет свидетелем моего позора. Эх, как хорошо было приходить домой после работы. Свой небольшой уютный уголок. Отдельная гостин-ка, в только что отстроенном доме, с новой мебелью. Отцу спасибо – помог деньгами. Всегда все прибрано, приготовлено. Жена, из угловатой, застенчивой девчушки превратилась в настоящую кра-савицу. Фрол не раз ловил на ней взгляды молодых парней и зре-лых мужиков, когда они гуляли по скверу на Ленинской. Восторг горячей волной пробегал по жилам! 
… разом все оборвалось. Нет, не разом! Когда же все началось? С чего? Новые друзья? Страсть, которую приобрел в институ-те?…»
– Привет, парашютист!
На пороге палаты стояли два парня в небрежно накинутых на плечи халатах. С одним из них Фрол был уже знаком.
«Вот этот здоровый, коренастый меня взял! А второй? Навер-ное, следователь?»
– Вот пришли навестить тебя, – здоровяк бесцеремонно уселся на кровать напротив. – Не возражаешь!
– У меня есть выбор? – грустно усмехнулся Фрол.
– Да, действительно, выбора у тебя нет! Двенадцать килограм-мов марихуаны – это круто. – Иван поднял глаза к потолку, оче-видно, считая в уме. – Почти две с половиной тысячи доз. По це-нам черного рынка? Без малого, двадцать пять тысяч рубликов. Две Волги вместе с берегами! Крути, не крути, а двести двадцать четвертая, часть вторая – тебе корячится. От шести до пятнадца-ти… с конфискацией имущества. Так-то мил-друг! Ну ладно, мы тебя не стращать пришли, а допросить. Пока формально. Подробно тебя допросит следователь. Моя фамилия – Стрехов, зовут – Иван. А это Сана Саныч – мой начальник. – Иван достал протокол до-проса.

Ближе к вечеру мы поехали на обыск. Кое-как нашли  два полу-развалившихся барака на окраине города. Это были старые дово-енной постройки казармы, переделанные под квартиры, по боль-шей части нежилые. Многие окна выбиты, местами просто заколо-ченные досками. Вокруг запустение: полынь в человеческий рост и старый, заброшенный сад.
Я уже подумал, что Фрол нас просто обманул, но увидел выби-вающийся свет из-под прибитого вместо стекла старого одеяла в одном из окон.
– Иван, смотри свет!
Уже стемнело. Мы нашли узенькую тропинку, которая указыва-ла, что жизнь в этом бараке все же существует.
На стук нам ответил тихий женский голос.
– Входите, не заперто!
Посредине небольшой комнатушки спиной к нам стояла русо-волосая женщина в домашнем халате. Из-за ее плеча выглядывал ребенок, двух-трех лет. Она обернулась. Глаза ее расширились, у меня сложилось впечатление, что она испугалась нашего вида или то, что в комнату заходили два незнакомых мужчины. Я поторо-пился ее успокоить:
– Не волнуйтесь…
Договорить я не успел.
– Ваня!? – вскликнула она и качнулась в его сторону.
Но ноги у неё подкосились и она безвольно опустилась на стоя-щую рядом кровать.
– Ванечка! – обреченно повторила она, обнимая ребенка.
– Анна! – в голосе Ивана прозвучало неподдельное недоумение. – Аннушка? – он шагнул к ней и вскинул руки навстречу, но оста-новился в нерешительности, – Ты? – он обвел каким-то безумным непонимающим взглядом комнату. – Что ты здесь делаешь?
– Ваня! Ну почему ты так долго шел?
Улыбка вдруг озарила ее лицо, но тут же она сменилась грима-сой какой-то внутренней, казалось уже забытой боли. Прижавшись щекой к стриженой головке ребенка, она беззвучно зарыдала. Сле-зы тоненькой струйкой сочились из ее больших и серых, как море, глаз.
– Ваня, Ванечка, почему ты так долго шел? – прошептала она сквозь беззвучный плач.
В детской кроватке, стоящей у окна захныкал еще один ребенок.
Я стоял истуканом у двери, не понимая происходящего.
– Аннушка, милая Аннушка, – Иван, склонившись над ней, гла-дил ее по волосам.
– Я же ждала тебя! Ждала… столько лет, а ты все не шел и не шел, – рыдание сотрясало ее беззащитные, обнаженные плечи.
Я понял, что для этих двоих людей я перестал существовать.
Выйдя из комнатушки, я осторожно спустился по изломанному крыльцу и по тропинке пошел к машине.
На землю опустилась ночь. Из-за треугольника Сестры, с шап-кой вечного тумана на вершине, медленно выползал оранжевый диск луны.

Паренек совсем выбился из сил.
Без лыж он буквально купался в снегу, пока выбрался на обду-ваемый ветрами увал.
Амуру было не легче, после того как он, не удержавшись на узенькой ледяной кромке, свалился в воду, на длинную шерсть его лап налип снег, образовав ледяные колтуны. Временами он отста-вал от хозяина, ложился на тропу и с остервенением обгрызал сви-сающие сосульки.
Нужно было передохнуть. Паренек стал выбирать подходящее  место, где-нибудь под деревом. На увале деревьев не было и ему пришлось сойти с обдуваемого места в небольшую лощину, где он сразу по пояс провалился в снег. Кое-как добравшись до корявой разлапистой ели, под которой снегу было поменьше, ему все равно пришлось его долго обтаптывать, чтобы устроить площадку для отдыха. Пробившись вслед за хозяином через снежное месиво, Амур выбрал себе место и, свернувшись калачиком, уткнул нос в пушистый   хвост.
Обломав нижние сухие ветки дерева, мальчишка сложил косте-рок. Через несколько минут языки пламени радостно затрещали по смолистым сучьям, принеся вместе с дымным запахом, тепло и не-кое подобие защиты от темной и ставшей неприветливой тайги.
Пацан устало прислонился к стволу дерева и, не мигая уставился на костер.
Оставалось пройти лощину и небольшую марь по другую сто-рону увала. Но как ее пройти, если снегу выше пояса? Хоть плыви по этому снегу! Хоть ползи!
Глаза мальчишки невольно закрылись, и он стал погружаться в тяжелую дрему.
«Не заснуть бы совсем! Костер прогорит – замерзну».
Подумалось как-то издалека, со стороны, будто об этом думал кто-то другой. Он с трудом открыл глаза. Встать не было сил. Си-деть, вот так, прижавшись к шершавому стволу дерева напротив веселого костерка было покойно и даже уютно. Всю жизнь бы так сидел, сидел и не двигался. Будто и нет вокруг этого непроходимо-го снега. Потрескивание костра заглушает шум ветра, порывы ко-торого временами крошат белую порошу с разлапистых веток ели.
Дрема с новой силой навалилась на ослабшее тело мальчишки. Ему чудились: лукавая улыбка соседки – Маринки, она ловко при-крывает узкой ладошкой тетрадку, не давая списывать. Бабушка: «Шура, блинчики приспели!» Он старается носом поймать аромат-ный блинный запах, но вместо этого чувствует запах паленой шер-сти.
В недоумении он открывает глаза. Дымится валенок, который уткнулся в затухающий костерок. Ничего не понимающий взгляд останавливается на свернувшейся в калачик собаке. Он встряхивает головой.
Ни лукавого Маринкиного взгляда, ни заботливых морщинок бабушки. Вокруг непроглядная тьма, лишь мелкие подрагивающие язычки пламени угасающего костра.
Пересилив себя, он подгребает остатки несгоревших сучьев. Встает, шарит по стволу дерева в надежде найти еще сучья. Снова садится на корточки. И опять забытьё.
«Засну – не проснусь! А кто же расскажет о точном выстреле? Кто принесет в школу белую заячью лапку? Маринке обещал самую пушистую елку.… Кто ее срубит и принесет? Надо встать… Надо встать… встать…»
Очнулся он от скулежа Амура. Тот царапал его лапой по тело-грейке и тыкался влажным носом в лицо. Паренек в полудреме по-пытался обнять и прижать к себе собаку, но пес вырывался. Под-скакивал снова, лизал горячим языком его лицо, скулил и времена-ми взлаивал.
Из-за скального утеса неуверенно выкатывалась темно-оранжевая луна. Стало немного светлее.
«Все! Надо встать и идти… добраться до трассы»

– Надо помочь Аннушке!
– Как? Материал зарегистрирован. Дело по факту перевозки наркотиков возбуждено. Даже санкция на арест имеется. Как толь-ко Фрола из больницы выпишут, Владимир Иванович его сразу арестует. Двенадцать с лишком кэгэ наркоты – это ж особо круп-ные!… По нынешним временам кто с ним церемониться станет. Сам что ли пойдешь к прокурору?
– Да не о Фроле речь! – загорячился Иван.
– Но чтобы помочь Анне, надо помочь Фролу! – возразил я.
– Да, Фролу вряд ли поможем… А вот Анне? Ты видел, в каких условиях она живет. У черта на куличках, в какой-то дыре… быв-шая казарма.
– Слушай, что-то я не пойму. Что ты о ней так печешься? Я, в общем-то не дурак, и понял, что вы были раньше знакомы. Ну и что из этого?
– Эх, Санек, Санек! Дурак-то я! Это ж… моя первая любовь! Из одного интерната мы. Десять лет за одной партой! Не сложилось все как-то. Армия, Афган… госпиталь. Думал, не выкарабкаюсь. А потом жизнь закрутила… Пробовал писать – письма назад прихо-дили. В Находку после вышки МВД вернулся – знакомого встре-тил. А он и говорит: «Замуж вышла!» – Иван тяжело вздохнул, –…не дождалась! Кинулся было искать, но чувствую – прогорел. А! – он обреченно махнул рукой, нервно достал мятую пачку «При-мы» и закурил. Чуть успокоившись, продолжил:
– Анна мне рассказала, что её идиот гостинку в центре города в карты проиграл… И знаешь кому?
– Кому?
– Афоне!
Я присвистнул:
– Круто! Афоню голой рукой не возьмешь. На него половина курьеров работает.
– Знаю! Вот что я думаю: наверняка он смотрящему на общаг отстегивает?
– По идее – должен.
– Мы можем это проверить?
– Можем! Только, что из этого?
– Если он платит несоизмеримо мало? Можно пригрозить ему, что о его сверхдоходах станет известно братве.
– Ну и что?
– Чтобы мы молчали, я попрошу Афоню вернуть гостинку.
– Держи карман шире. Он просто тебя обхохочет. Легче уж то-гда задержать его с наркотой. Но он осторожен, как черт. Обнон его уже несколько лет пытается взять. Взяли? То-то! У меня по этому поводу возникла другая идея… Азартен Афоня, ох азартен!.. Но мне надо подумать и кое с кем поговорить…
– С кем?
– Ты до утра подождать можешь?... 

Ночное светило не успело пробиться к зениту, чтобы осветить дорогу маленькому путнику. Бледнеющий апельсиновый цвет луны накрыла непроницаемая туча. Ветер хлестанул с новой силой, за-крутив снежную, бешеную круговерть.
Пацаненка охватил страх. Он потерял все ориентиры.
Амур, поскуливая, тыкался сзади в ноги. По такому снегу он не мог идти впереди и не мог быть помощником в выборе дороги.
Барахтаясь в глубоком снегу, пробиваясь метр за метром,  маль-чишка боялся одного – не сбиться на круг. В кромешной тьме по этому кругу можно ходить вечность.
Мелькнула спасительная мысль: «Ветер! Когда туча закрыла лу-ну, он бил в левую сторону. Нужно держаться ветра. Быстро поме-нять направление он не может».
В какой-то момент мальчишка обнаружил, что Амур перестал тыкаться в ноги. Это его испугало и он закричал:
– Амур! Аму-у-ур!...
И услышал сквозь завывание ветра его лай впереди.
Рванувшись из последних сил, он, наконец, преодолел плен сне-га и через жесткий грейдерный отвал, перевалился на лесовозную дорогу.
Амур, радостно повизгивая, темной тенью вился у его ног.
«Вышел! Вышел!»
Но вместе с этой мыслью в тело проникла безмерная усталость.
«Отдохнуть…. Отдохнуть – чуть-чуть... ну, совсем немножко!»
Опершись на приклад ружья, он безвольно опустился на кор-точки. Амур тут же свернулся калачиком у его ног.
Глаза закрывались. Хотелось одного. Спать, спать, спать…
Он мягко привалился к снежному отвалу, обняв слабеющей ру-кой собаку.

В этот же вечер, придя домой я позвонил своему знакомому. Правда, у меня были сомнения, застану ли я его дома. Бывший со-трудник оперчасти одной из колоний, после выхода в отставку, ра-ботал проводником пассажирского поезда и поймать его дома бы-ло крайне сложно. Я его знал и раньше. Но как-то так: «Привет! – Привет!» А тут случай свел нас очень плотно. В одной из поездок к нему в вагон сели зэки, откинувшиеся из той самой зоны, где он и проходил когда-то службу. Вспомнили подвыпившие колоднички какие-то старые обиды и зажали моего знакомца в тамбуре. Еще бы несколько секунд и вылетел бы он из поезда с заточкой в животе. Но ему повезло – поезд сопровождала наша опергруппа. В итоге: отставнику мы спасли жизнь, а бывшие зеки, покуражившись на воле всего-то полдня, снова ушли топтать зону.
После этого случая он мне сказал: «Я твой должник, до конца дней!»
Толик, так звали моего знакомого, играл в карты. Не просто иг-рал, а виртуозно. Возможно, у него был талант от рождения, воз-можно в зоне так насобачился в долгих караулах. Я видел, как он играет. Посмотреть со стороны – он насквозь видит карты своего визави. А уж, что он выделывал с карточной колодой, словами  не передать.
Трубку взяли не сразу. Я стал беспокоиться.
Ответил женский голос. Я даже позабыл поздороваться и сразу спросил:
– Толик дома?
И услышал:
– Анатолий, это тебя! – и сразу же его голос. – Слушаю!
– Толик, привет с Тихой!
– Саня! – услышал я радостный голос Толика. – Привет! Как жизнь ментовская?
По голосу было слышно, что он рад моему звонку.
– Извини, что поздно, но у меня к тебе дело!
– Санек, дела у прокурора…
– Нет, действительно дело! – я перебил его радость серьезным голосом.
– Что? Все так плохо? Или мне показалось? – в телефонной трубке я услышал озабоченность.
– Тебе кликуха Афоня, что-нибудь говорит?
– Обижаешь, начальник! Я что в зоне четвертак отработал, как отсидел – напрасно?
– Ты бы мог с ним в картишки на интерес перекинуться? Трях-нуть стариной?
– Если это надо тебе? То почему бы и нет!
– Дома еще долго будешь?
– Два дня назад из поездки. Пара недель есть.
– Может тогда завтра с утречка подскочишь – до кабинету? До-рогу не забыл?
– К тебе? Да ты что! У меня память крепкая – до склероза еще далековато!
– Тады – лады! Жду!

Мальчишку, обнимающего пса на краю обочины, выхватил свет фар лесовоза.
– Ёк-камарёк!
Водитель ударил по тормозам.
Надсадно заскрипев колодками, машина остановилась.
В полусознании паренёк слышал лай Амура, чей-то незнакомый голос. Все куда-то плыло, как в темном заснеженном тумане.
Мальчишка ненадолго очнулся от гула машины. Перед глазами мелькали дворники, разгоняя бешеную пляску крупных хлопьев снега.
Потом, как в кино.
Кадры смешиваются, старая пленка постоянно рвется.
Яркий свет. Голос: «Господи! Живой!» Заплаканные глаза ма-мы. Опять голос-упрёк: «Это всё твоя охота!» Хмурый, озабочен-ный  взгляд отца. Оправдание: «Так мужик уже! Охотник! Кто ж знал?» «С утра говорила – буран будет! Не послушал!» Жаркий язык Амура. Резкий запах скипидара. Голос бабушки: «Мясо есть – шкура нарастет! Осторожно, осторожно три!» Незнакомый голос: «Азартен – ёк-камарёк! Твоя кровь, Сашка! Полкилометра не дотя-нул?!» Опять голос мамы: «Выдрать бы вас! И старого и малого!» Опять бубнит отец: «Смотри, как дал! Одним патроном!» И мамин, с издевкой: «Одним патроном, одним патроном! Сатанеете оба – с первыми снегами!»
Пленка обрывается окончательно. Наваливается жаркая темнота и давит, давит, давит…
Сон уходит медленно, а вместо него в кончики пальцев прони-кает боль.
Мальчишка высовывает руки из-под одеяла и смотрит на них, они забинтованы. Щёки и нос саднит. Он медленно поворачивает голову.
Солнечный свет весело и искристо пробивается через окно, из-рисованное морозным узором. В углу наряженная елка. Вкусно пахнет борщом. За печкой тихонько бряцает посуда.
– Мам!… мама!… – сипит мальчишка.
Шебуршание и повизгивание под кроватью.
В лицо мальчишки тычется влажный нос Амура. Горячий язык умывает лицо маленького хозяина.
– Очнулся, родненький! – всплескивая руками, к нему семенит бабушка.
Она садится рядом, плачет и смеется одновременно и говорит, говорит:
– Ты ж, почитай, две недели в бреду! Все про лыжи, про снег да буран. Чего только не говорил. Все рвался куда-то. Одеяло все сбрасывал. Сокрушался про елку да про Маринку. Тебя-то дядя Вася Трубицын подобрал… за мостом… у реки. Рядом ведь… со-всем рядом, чуть не замерз сердешный. – Бабушка оглаживает его голову и плечи сухонькой рукой. – Отец на работе… мама в мага-зин побёгла. Грят, мандарины привезли. Новый год же сёдня на-ступает! Ой, да что же это я? Молочка принесу. Ты ж не емши сто-ко дён!
Бабушка поит мальчика горячим молоком из рук.
Репродуктор мягким баритоном рассказывает сказку «Двена-дцать месяцев». Из-под подушки тянет терпким ароматом манда-ринов. Мальчишка погружается в безмятежный, глубокий сон. Ря-дом  за праздничным столом сидят отец, мать и бабушка – разго-варивают вполголоса. Под ёлкой, свернувшись в клубочек рядом с пенопластовым Дедом Морозом, дремлет Амур, изредка поблески-вая бусинками черных глаз. 

Вид у Ивана был не очень. Складывалось впечатление, что он либо не спал всю ночь либо пил. Лицо посерело, глаза ввалились. Он смолил одну за другой едкую «Приму».
Мой знакомый был точен, как хороший разводящий караула. Еще не старый, крепкий мужик лет пятидесяти. С неизменной улыбкой на лице. Весельчак и балагур. Глядя на его загорелое об-ветренное лицо, можно было подумать, что нет за плечами двадца-ти пяти лет службы. Так себе – прохлаждался где-то на курорте. А ведь фактически он эти двадцать пять просидел вместе с зэками в колонии. По этому поводу он иногда шутил: «Я, с натуры, братва, четвертак отмотал!»
– Знакомься, Иван! Быть может он нам поможет? – я представил Стрехову Толика.
Они молча пожали руки, оценивающе оглядывая друг друга.
– Ну что за проблемы, господа менты! В чем боль головная! – широко улыбнулся Толик.
– Наши проблемы, как правило, создают другим не меньшие, но только при одном условии, если мы свои – решаем успешно, – от-ветил я.
– Так за чем же дело встало? Излагайте! Радуйте старика. Чем сможем, тем поможем.
– Иван сейчас с духом соберется. Разложит все по полочкам. Вы пока тут почирикайте. Я пойду с начальниками кой-какие во-просы решу.
Когда я вернулся назад, Толик безмятежно сидел в кресле, дымя сигаретой, небрежно поигрывая колодой карт.
Иван нервно бегал из угла в угол.
– Саныч, мне проблема в принципе ясна. Сделаю я вашего Афо-ню. Вы только мне эту персону предоставьте, и – он несколько смутился, – средства для затравки.
– Ты уверен?
– За базар отвечаю, – Толик по-зэковски щелкнул ногтем об зуб.
– Иван, ты не мельтеши, как фраер. Лучше подумай, где взять деньги? – попытался я остановить Ивана.
– Что? А? – он посмотрел на меня пустыми глазами. – Деньги? Пять тысяч хватит? – он взглянул на Толика.
– А почему бы и нет? Притравить зверя очень даже достаточно. Главное-то его завести. А там, как бы останавливать не пришлось.
– Иван, ну что ты мечешься? Притормози. Опять ты что-то за-теваешь?
– Я думаю, как вытащить Фрола? – Иван смотрел куда-то мимо меня
– Ну ты, блин, даешь? Ты сначала одну задачку реши, потом за другую берись. Фрол тебя печалит! Меньше шести ему не дадут, а то и всю десятку влепят. Сколько воды утечет. Аннушка может взять развод. Сойдетесь.
– Сойдетесь? – Иван зло прищурился. – Ты знаешь, почему я в интернате оказался?
– …
– У меня был отчим! Я не хочу быть чужим для ее детей.
– Но они же еще маленькие совсем!
– У детей должен быть отец… родной отец! И она… – Иван смутился, –… она его любит, и я его вытащу!

Мальчишка начал поправляться.
Надсадный кашель, душивший ночами, прошёл. Пальцы на ру-ках уже не ныли. Ногти местами облезли и нарастали новые. Коро-сты на носу и щеках отшелушились и то, что они были обмороже-ны, выдавали лишь белые, лоснящиеся  от гусиного жира, пятна.
Он потихоньку начал бродить по дому. Частенько, присажива-ясь возле Амура, он гладил его обмороженными руками и просту-женным голосом шептал ему на ухо всякие хорошие и добрые сло-ва. Пес слушал внимательно, изредка моргая черемуховыми глаза-ми, одобрительно виляя хвостом.
Амура тоже лечили. На улицу выпускали только по собачьим делам. Передние лапы он изодрал в кровь, когда пытался выбрать-ся из полыньи.
Мальчишка читал Джека Лондона - «Морской волк», когда ус-лышал во дворе девчоночьи голоса, потом топот ног на веранде. Удары голяка по валенкам. Дверь распахнулась, и с клубами мо-розного воздуха в дом осторожненько вошли две девчонки.
Это были Маринка и ее подружка Танька.
Сердце мальчишки опустилось куда-то вниз, он растерялся.
– Здравствуйте! – в голос сказали они и в нерешительности за-стыли у двери.
Выручила бабушка, выглянув из-за печки.
– Ой, девочки пришли навестить! Ну, что жа вы у дверях топче-тесь, разоблачайтесь, проходьте. Ух, каки пригожи да ладны с мо-розца!
– Мы ненадолго. – Маринка вспыхнула, бросая лукаво-искристый взгляд на паренька из-под черной челки.
– Нас Елизавета Петровна послала…. Попроведать! – Танька ко-силась то на Маринку, то на смущенного паренька. – Мы вот э-э… гостинец принесли, – наконец нашлась она.
– Пока молочка не попьете – не отпущу! – бабушка принялась решительно развязывать шарфы девчонок.
– Ой, да мы торопимся. Нам еще уроки делать, – заупрямилась Танька, все так же искоса поглядывая на свою подружку, как     всегда ожидая ее решения.
Маринка вздохнула, собравшись с духом, решительно сбросила пальтишко, шагнула в комнату.
– Вот! – она подала пареньку пакет, но он не удержал его, и на одеяло посыпались мандарины.
Оба принялись их собирать и стукнулись головами.
– Ой! – Маринка схватилась за голову и подняла на мальчишку карие раскосые глаза.
Они смотрели друг на друга не больше секунды, улыбнулись, и вдруг оба заразительно расхохоталась.
Потом они смеялись втроём.
Девчонки пили молоко. Мальчишка рассказывал им про мор-ского волка Джека Лондона.
Когда Танька понесла на кухню кружки из-под молока, Маринка быстро сунула под подушку конверт. Лукаво взглянула на паренька и тихо промолвила:
– Прочтешь потом!
Девчонки ушли, он нетерпеливо достал конверт. В нем была почтовая открытка. По снежному полю мчится тройка белогривых коней, а в санях Дед Мороз и Снегурочка. На обороте было напи-сано аккуратным округлым почерком Маринки: «Спасибо за ёлку. Поправляйся. Твоя Марина», а ниже в уголке, едва заметный по-мадный поцелуй.
Конверт потом еще долго хранил волнующий запах помады.
Вечером он спросил у мамы:
– Мам, мне Маринка сказала: спасибо за ёлку. При чем тут ёлка?
В ответ она улыбнулась и принялась рассказывать:
– Так ты в бреду все свои секреты выдал. И то, что Маринке ёл-ку обещал – самую пушистую. Смешной! Вроде пришел в себя и разговариваешь с ней. Одеяло скидываешь, все куда-то порыва-ешься, мы тебя с бабушкой держим, а ты кричишь. «Вот, отдохну немножко, пойду в тайгу и срублю… самую пушистую». Отец-то… пол тайги исшастал, пока приглянулась красавица, красивше чем наша говорит – он-то в этом деле знаток. И как лыжи утопил, и как Амура из полыньи вытаскивал. Теперь-то он от тебя не на шаг не отходит. А отец давесь строгал весь день, лыжи мастерил. Уж я ру-галась, ругалась! Лыбится только…  Жалко говорит, что болеешь – на белкование бы взял. Чокнутые оба – что он, что ты! – мама вор-чала, а глаза светились радостью. – Ладно, лежи. Пойду, корову подою, что ли?
Через несколько дней паренек пошел в школу.
Маринкино место осталось не занято.
Геологическую партию, в которой работал её отец, перевели в другой район.
Больше Маринку паренёк не встретил…

К берегу Сучана, где было обусловлено играть, машина Афони подъехала вслед за нашей.
Как Ванька уговорил Афанасьева совершить прогулку, он не рассказывал. Обмолвился только однажды, что «расквасил морду» одному из Афониных охранников. А это он мог! В его способно-стях по мордобою я особо не сомневаюсь. С ростом под два мет-ра, со знанием рукопашки, с детдомовской и армейской закваской – это он мог запросто.
По тогдашним временам, вид Афонии впечатлял! Туфли –  «ка-зачок», модные джинсы – рубликов под триста, кожаная рокерская куртка, второй такой в Находке не сыскать. Но дело было даже не в одежде. Манеры Афони, вот что было интересно. Приблатненно-высокомерный, говорит, словно воду цедит. Взгляд отсутствую-щий, даже пустой.
Толик, по натуре весельчак и балагур, сразу взял инициативу в свои руки.
– Во что будем играть, господин-товарищ-барин!
– В очко!
– Чьими картишками, соизволите спросить?
– Естественно, моими. Я же по воле этого сумасшедшего играю, – Афоня кивнул на хмурого Стрехова.
– А каков будет ваш интерес?
– Об интересе, псих-Стрехов расскажет, – деланно усмехнулся Афоня.
– Иван Иванович, будьте любезны, соизвольте поинтересовать-ся, что я могу спустить, а чем поживиться? – продолжал балагу-рить Толик.
Иван вытащил из-за пазухи пакет и бросил его на расстеленное на траве одеяло. Из пакета, как по заказу, картинно вывалились пять красных банковских упаковок.
– Здесь пять штук! Ставлю против ключика… который Афоня у тебя на связке… от гостинки… той, что Фрол проиграл.
– А при чем тут Фрол? – небрежно процедил Афоня.
– Объясняю популярно, – желваки на лице Ивана заиграли уг-рожающе, – Фрол здесь ни при чем. Его взяли с наркотой – он своё получит. Благодари бога, Афоня, что к косяку Фрола я не присте-гиваю тебя. Наркоту он тебе вез…
– Ты эти предположения засунь себе в задницу, Стрехов, – сплюнул Афоня.
 – Не борзей! Дело в Аннушке… его жене и ее детях, которых ты выкинул в захезанный барак. Скажу больше! Я с ней из одного детского дома. Десять лет за одной партой. Еще подробности нуж-ны?
– А… если я тебя Ваня на хер пошлю?
– Ради Бога! – парировал Иван. – Только уже сегодня, братва узнает, что ты ссыкун! А завтра, смотрящий, о том, что ты крыся-чишь от общака.
– Да видал я вас… вместе со смотрящим! – Сплюнул окурок Афоня. – Ты, Ванька, хоть и  опер, но все еще чокнутый… па-ацан-рома-антик, – процедил сквозь зубы Афоня. – Раздену я вас. В тру-сах отсюда побежите!
– Господа, господа, мы же цивильные люди! Будем играть или понты колотить? – Толик виртуозно тасовал перед Афоней колоду.
– Играю! – Афоня разулся и шагнул на одеяло.
– Вот и славно! – широко улыбнулся Толик. – Эх, куртец знат-ный! Я б такой поносил, – он потрогал кожаный рукав Афониной куртки.
Афоня понял Толика с полуслова и, усмехнувшись, ответил:
– По мелкому решил? Идет! По мелкой, так по мелкой. Ставлю куртку против двух косых.
– Не-а, братуха, кусок!
– Она на балке две стоит!
– Так то на балке! Новая! А твоя ношеная. Вон рукава потерты.
Толик торговался с Афоней, как завзятый зек.               
– Так это кирпич – спецом!
– Кусок! – хитро щурился Толик.
– Лады! Кусок, так кусок! Твои правила?
– Обычные. Два туза – золото, поровну – в пользу банкира.
– Идет! Кто сдает?
– Ну… коли тебя приневолили – даю тебе фору. Банкуй!
Толик кинул Афоне колоду.
– Не надо! Я своей.
Афоня достал из кармана новую запечатанную колоду и распа-ковал. Снял куртку и бросил ее на середину одеяла. Толик двумя пальчиками подхватил пачку десятирублевок и кинул сверху.
Игра началась.
Три банковских упаковки Толик проиграл сразу, как-то даже не-заметно.
Афоня, снова надел кожанку, повеселел, спесивость пригасла, его глаза заиграли диким азартом хищника.
Стрехов стоял белый, как мел.
Я тоже стал волноваться.
Еще через игр банк перешел к Толику, а вслед за ним и деньги. Толик сдал еще дважды и накинул куртку Афони на свои плечи.
– Хорош куртец!
На одеяло по очереди легли Афонины: «Сейка» с золотым брас-летом, следом золотая цепь и перстень.
– Ну что, дружок, – Толик сбросил с плеч  куртку, свалил на неё деньги и золотые побрякушки Афони, – тут как раз на гостинку?!   Ну, любезный, ключик кладем? Али как?
Афоня достал связку ключей. Глаза его горели каким-то бешен-ным азартом. Было такое впечатление, что он находится в состоя-нии прострации. Кроме барахла, денег и карт он не видел ничего.
– Поменяем колоду! – прохрипел он и закурил очередную сига-рету.
– Хозяин-барин! – Толик распечатал новую колоду, тщательно перетасовал, тоже самое предложил сделать Афоне. Возвращенную колоду, перетасовал еще раз.
– Будьте любезны, сдвиньте.
Фрол, как автомат, сдвинул колоду.
– Вам карточка, мне карточка, – добродушная улыбка не спол-зала с лица Толика.
– Вот вам еще одна картишка, – улыбаясь, Толик открыто и добродушно смотрел в лицо Афони.
Глянув на вторую, Афоня засиял, вскрыл свои карты и восклик-нул:
– Очко! Что менты – съели? – Афоня показал Толику многозна-чащий жест пальцем.
Стрехов отвернулся, он как будто стал меньше ростом, и устало зашагал к машине.
– Не говори гоп, милейший!
Толик вскрыл первую карту. Это был туз пик!
Афоня неотрывно смотрел на колоду в руках своего противни-ка. Толик медленно достал из-под низа еще одну карту и, не глядя, бросил на первую. На туза пик аккуратно, но чуть наискосок, что-бы видна была первая карта, лег трефовый туз.
– Извини, мил-человек, у меня золотое. Вы проиграли!
Добродушная улыбка Толика превратилась в едкую усмешку, а в голосе зазвучали металлические, бесстрастные нотки.
Афоня оцепенел.
Продолжая язвительно улыбаться, Толик наивно спросил:
– Может на железяку игранем? – он кивнул на Афонину иномар-ку. – Азартен ты, братуха, о-ой азартен! Ну как, слабо?
– Ну,суки, подставили! – высоким дискантом заверещал Афоня.
Мне пришлось вмешаться. Я подошел и крепко тряхнул его за плечо.
– Афоня, все было по-честному! Это видели твои пацаны!
– Ты че меня цепляешь, мент! – Афоня попытался стряхнуть ру-ку со своего плеча.
– А за мента я и в морду могу дать! Ты уже сегодня наментя-рился. Слабо – трое на трое? Да вас… один Ванька сейчас заставит в Сучане искупаться. Так что будь пацаном,  Афоня! – я еще раз крепко тряхнул его за плечо.
Глаза у Афони застыли на двух тузах.
Толик, небрежно накинув на плечи кожанку, цеплял на себя зо-лотые побрякушки…
 
– Сан Саныч, – мой рассказ перебил кто-то из студентов, – а этого Афоню посадили?
– А вы как думаете?
– Ну, наверное?..
– Знаете, у Ивана Ивановича был азарт, азарт к работе. Когда мы там, на берегу Сучана, расставались с Афоней, Иван полушутя-полусерьезно сказал, что дает ему год свободы, не больше. И он забраслетил его ровно через год, день в день. Вот такой был у Стрехова Ивана Ивановича – оперуполномоченного уголовного розыска – азарт. Азарт с большой буквы и не в переводе с фран-цузского, как страсть к карточной игре, а чисто русская интерпре-тация этого слова. Вы хотите знать, что было дальше?
– Конечно! Конечно! – раздались голоса.

На следующий день мы поехали к Фролу в больницу.
Вид у парня был убитый. Он даже вздрогнул, когда мы вошли. Иван с порога швырнул ему на постель куртку:
– Лови, игрок!
У Фрола глаза полезли на лоб.
– Это же… это же куртка Афони!
– Точно! Другой такой – в Находке нет. Ты карманы проверь, может завалялось что?
Фрол вытащил ключ от своей гостинки. Долго рассматривал его, а потом заплакал, как пацан.
Я не знаю, по каким инстанциям хлопотал за Фрола Иван. Он об этом не рассказывал. Фролу дали всего пять лет условно. Ниже низшего предела. Ивана после его разборок с Афоней, забрали в управление. Сейчас он, где-то в Питере. Вот такая история, госпо-да.
Преподаватель замолчал, глядя в окно, за которым продолжала  бушевать разноцветьем Приморская осень. Потом, внимательно ог-лядев студентов, продолжил:
– Иногда я читаю лекции в другом институте. Недавно в списке мне попалась знакомая фамилия. Я спросил у девушки, которой она принадлежит, не родственница ли она Фролу Сергеевичу? Она как-то испугано посмотрела на меня и ответила, что нет. А потом в перерыве подошла и тихонечко мне говорит: «Александр Алексан-дрович, а Вы случайно не знакомы со Стреховым Иваном Ивано-вичем?» «Знаком!» – отвечаю. «Передайте ему большое спасибо от отца и от нас. Я Вас обманула, Фрол Сергеевич - мой отец. Он умер три года назад, я его младшая дочь…»
В аудитории повисла какая-то неловкая, напряженная тишина.

Открытка Маринки попалась ему на глаза через тридцать лет.
– Папа, папа! Смотри, что я нашел! – сын, лукаво взглянув на него, протянул новогоднюю открытку. На ней по снежному полу все так же мчалась тройка белогривых коней, а в санях Дед Мороз и Снегурочка. На обороте почти выцветший аккуратно-округлый почерк Маринки: «Спасибо за ёлку. Поправляйся. Твоя Марина», а ниже в уголке, почти незаметный помадный поцелуй. Запах помады не сохранился, сохранилась только память о первой любви. 
 
Очевидно, чтобы  разрядить эту гнетущую тишину, преподава-тель, подводя итог своему повествованию, с воодушевлением про-изнес:
– Вот так, господа студенты, наш мир не только азартен – он еще и тесен, – и с некоторой долей печали в голосе, закончил, – но не всегда…
Студенты расходились молча.

Сан Саныч еще долго сидел в аудитории, переживая собствен-ный рассказ. С годами он становился сентиментальнее.
Выходя из аудитории, он увидел в урне, стоящей под вешалкой, веер игральных карт…
Находка, 12.01.2005 г.