Сон Предпоследняя песня

                СОН.
                (предпоследняя песня)

И когда мы пили с ним всякую дешевую  и не только, дрянь  - он сказал, что он бог. И я сказал, что  не верю ни в какую шнягу. Но сейчас, я  увидел, что он божественен.
Я  понял, что знаю его, все свои неподдающиеся исчислению, жизни.   И мы, он сказал, что нужно идти, прихлебывая из горлышка пиво. Хотя была зима и завтрашний  снег наступал нам на пятки. И он читал мне свои стихи, они были хороши, но я не мог запомнить ни строчки, только те места, где воздвигались запятые и горделивыми баррикадами мятежно перекрикивались точки.  Икая, я вспоминал  Маяковского. И сигареты остывали в уголках губ, безжизненно опадая одуванчиками с развеянными ветром головками.
И он спросил, хорошо ли это? Я ответил, что необходимо выпить,  ведь я чувствовал себя бесстрашным львом, у которого заканчивается эликсир бесстрашия. Святой Бонифатий, давай зайдем сюда, туда, где звездой Альтаиром горит светильник в стиле Кобра. И выясняя общую суммарность наличности, вошли мы, как короли в помещение, помещающее легион. И заказывали мы меха вин, постепенно разоблачаясь от наступившей южно-африканской жары. И королевами ступали девы, соблазняя видом своим его девственные глаза.  И он стал блажен, но я в крик набросился на него, наливаясь утомляющей влагой, крича ему под ухо: Я тебя ненавижу бог,  да тебя и нет вовсе.            
Обласканный женским сочувствованием, он не ожидал такого переворота. Он отстранялся, а мне подсовывали виртуального нашатыря перезрелые девицы или недозрелые юноши, таковое невозможно было уже разобрать.  Я ударил, попав кулаком в зеркало…...
И потом, ковыляя, мы ползли с ним долгими заповедными тропами, и старухи совали нам под нас чертополох, изгоняя бесов. И я крестил их плевками и они, разбегаясь, охали, поднимая подолы своих сарафанов…..
И я пытался выяснить с ним отношения, слабыми дерками вырывался из его божественных рук. И, уже падая от удара в лоб, я крикнул – раз ты бог, почему, умирают так рано самые лучшие, почему остается, по-большему счёту пыль, которая всю жизнь пролежала на земле, почему она так карабкается подняться выше, почему она так бьётся за  каждый час жизни, когда умирает……..
И я слышал, как стучали чьи-то приземистые каблучки, ухом, направленным в сторону звезд, другим  же прижимался к тени асфальта, осязая исподземную тишину. Пошёл первый снег, и мне стало легко в этом пушистом падающем беззвучии.
   Странно и необычно, в следующую вечность он подошёл и поднял меня с замерзающей земли. И он сказал мне в глаза, что он не бог, а шут гороховый. И я смеялся, глядя, как трясутся смехом бубенцы на его широкополой шляпе. И он, поклонившись луне, водрузил на меня такую же…
   Под непрекращающийся шквал снежных поцелуев, пританцовывая и звеня бубенцами шутовских колпаков, мы продирались свернувшимися калачиком улицами к чёрту на кулички. И это продолжалось долго – 3 миллиона лет по муравьиному времени. И я, устало облокотясь о стену нахохлившегося от холода дома, развёл костер сигареты. Куда лежит наш путь? Куда ведёт эта дорога? Может быть,  бросить всё к черту и вернуться обратно? Я спрашивал его или нет, а может, мой вопрос был задан кому-то другому и не в этот раз?...
   Мы заливались спелым фиолетовым напитком, меняя своё сознание, распуская в теле волшебные цветы. Он указывал пальцем на небо и мычал, вероятно, прикидываясь глухонемым пианистом или еще не знаю кем….
   Потом автобус катился по глухому городу, а водитель курил, роняя пепел на штаны и, кондуктор прижимала лоб к холодному стеклу, пытаясь остудить жар мысли. Старуха с пакетом, наполненным чем попало, вещала сердитым басом о том, что завтра по всему миру объявляется карнавал, что все живые могут встретиться с умершими родственниками. И девушки, сидящие далеко, были озарены голубоватым светом мобильных телефонов и грызли тыквенные семечки, собирая шелуху в пакет. И тогда я сказал своему собеседнику, что он мудак, хотя и хороший человек, что лучше разговаривать с седобородой морской свинкой, чем с ним. Потом мы пили зеленое стекло на брудершафт и он, плача мне во внутренний карман куртки, жаловался, что у него больная печень, ему 30 лет и ещё что-то об угрозе человечеству  атомной войны и  распространению по миру писем счастья. А я, опираясь головой о стекло, вопрошал неумолимого кондуктора – куда едет этот маршрут?
   И мы где-то стояли, и второй сказал, что это конец всех дорог, дальше не ведёт ни одной, и бубенцы на его волосах похоронно звякнули.
   И я вдруг понял, что это сон и, пробравшись взглядом сквозь бесконечность тюремных решёток, лицезрел, видевшего этот сон, разметавшегося в жарном поту по простыням. И мы были всего лишь сторонами, несуществующими обликами, и я, овеществившись на последнюю долю времени, порвал шелковую ткань паутины соединяющую нас. И осыпая своё ничто в ничто, единственной,  реальной искоркой я услышал, звон будильника, втолкнувшего кого-то из нас в явь. И…

                23.10 – 24.10.2003 г.