Пчелиный рай, или люди на той стороне реки

Я знаю одно такое место, где с обрыва можно улететь. Красный Яр называется. Туда детей не пускают, боятся. И я в детстве обходил то место, если проходил рядом один. Боялся сорваться и улететь в небо. Почему-то было страшнее не упасть и разбиться, а именно улететь и не вернуться домой. К папе и маме.

Днем на Красном Яру паслись коровы. Они задумчиво жевали траву и ничего не боялись. И они никогда не падали с Красного Яра. Хотя бродили по самому краю обрыва. Наверное, не знали, что можно сорваться и улететь. Над ними летали пчелы. Потому что к самому обрыву подступали цветущие липы. Настоящие великаны были эти липы, я их помню. В городе они не такие высокие. И при мне они всегда были в цвету. Поэтому когда я шел на речку, липы не то шелестели, не то шуршали – столько пчел кружилось на них. И я их слышал, потому что шел босиком на речку. А когда идешь босиком, всегда все слышно. Только надо внимательно смотреть под ноги. Потому что там тоже пчелы. Словом, какой-то пчелиный рай. Если бы они вдруг все взлетели как маленькие ангелы, то наверное не поместились бы в небе.

На краю обрыва стояла последнее дерево из этой липовой рощи. Впрочем, правильно ли называть то место с липами рощей? Вот если березовая, то точно роща. Как если сосны, то бор. У нас же росли липы. Наверное, это все же была не роща. Так вот, на самом краю росла одинокая липа. На краю той  как бы  рощи и одновременно на краю обрыва. Наверное, ей там было плохо одной. И она была готова сорваться с обрыва и упасть. И все же держалась, хотя даже заступила за край обрыва. Она цвела на выступе над обрывом, а пчелы садились на нее, как на все остальные деревья. Может, это пчелы удерживали ее от падения и гибели?

…Мужчина догнал ее на краю рощи. Она отбивалась,  кричала и хотела добежать до обрыва. Она кричала, что не хочет жить и хочет умереть. Мужчина настиг ее и молча бил. По лицу, по груди, по бокам. Кулаками. Она все же выбежала на открытое место. До обрыва было далеко. Она не хотела жить. В предвечернем воздухе над речкой было очень хорошо ее слышно.

На той стороне речки на улице появились люди. Они смотрели, как мужчина исступленно бьет женщину. Как она безумно вырывается из его рук. Ей было страшно и больно. Но если бы он выпустил ее из рук,  она бы точно погибла, кинулась бы с обрыва. Возможно, он ее бил, чтобы остановить ее. Так рассуждали люди за речкой. Маленький мальчик их слышал. Они ничего не могли поделать. Мальчику было стыдно за них. Они были ненастоящие люди. Потому что не чувствовали боли. А он чувствовал.

Он ощущал, как больно от ударов той женщине за рекой. И как ей плохо было до этого, раз она решила все бросить и прыгнуть с обрыва. Наверное, и у нее были дети, такие же мальчики, как он. И все же она решила умереть. И он чувствовал, что мужчине тоже очень больно, что она хотела от него избавиться. Так ему было больно, что он не знал, что делать и бил ее, когда догнал. Она же не хотела с ним идти. А мужчине было тоже плохо,  он не знал, что делать и продолжал ее бить.

Вечерело. Над речкой появился то ли дымок, то ли туман.

Люди стали возмущаться, кричать на них через речку, прогонять, как прогоняют грызущихся собак. И они ушли. Так же неожиданно, как появились. Наверное, ушли к своим детям. Их наверняка ждали дома дети. Это были взрослые люди. Как мои папа и мама.

На другое утро я не ходил на речку. Я не мог пройти через косогор с липами. Казалось, те беспечные люди все еще остались смотреть через речку на мужчину и женщину, которым так больно жить. А им  было совсем не больно, они ничего не чувствовали.

Когда я пришел через день на Красный Яр, там все было по-другому. Коровы печально лежали в тени под липами. Над ними летали слепни, и коровы прогоняли их, хлопая себя хвостами по бокам. И не было одинокого дерева, заступившего за обрыв. Оно рухнуло вниз. И долго лежало там, исковерканное. До весны, до половодья.

А я в тот день повзрослел.