Воздушный шарик

Тяжелая дубовая дверь -- обтертая, массивная -- тяну на себя с усилием -- слабые тонкие руки. Еще одна такая же -- в другую сторону -- толкаю. Пахнет хлебом, чуть в глубине -- сладкими булками и кофе. Две неторопливые очереди, широченные прилавки (можно положить на них согнутые в локтях руки и сверху усталую или счастливую голову), открытая дверь за спиной продавца в белом колпаке -- а там, в полумраке, полки -- деревянные, темные, полные батонов, круглых и кирпичей -- хлеб хлеб хлеб.
Я снова в мире абсурда. Прошлое перечеркивает настоящее. Тихий голос и черные бусины глаз вопрошают о моих планах на будущее -- но у меня нет планов на будущее.
Прошлое врывается в настоящее -- я начинаю плакать, крупные слезы катятся, внутри комкаются легкие и сердце, я смотрю в окно на беспросветно серый декабрь, на лице выступают красные пятна, горсть желтых таблеток валерианки, снег падает на воду реки. Я думаю не о том, что говорит этот чужой и странный человек из настоящего, я думаю -- эта картина за окном -- для кого она нарисована? Видит ли ее кто-то, кроме меня, и если ее создали для меня, то напрасно, она мне не нравится, нарисуйте другую.
Я пью кофе в кафе и глинтвейн -- очень вкусно -- в другом кафе, и грог -- третьем. Официант хамит мне, я грублю официанту, мы оба забываем об этом, но что-то уже испорчено, а глинтвейн бесподобен, и я довольно-недовольно жмурюсь.
Путаю прошлое с настоящим и настоящее с придуманным -- иногда снятся сны -- забываю о них сразу же -- помню бесконечно долго мелочи, глупости, запахи, звуки. Придаю значение незначительному, миры рождаются и продолжают жить вопреки своей миражности.
Толкучка в троллейбусе, нарисованный на стекле воздушный шарик -- мои глаза загораются, прикованные к нему, в голове сразу пыльное лето, пойманное в скобки ключиц сердце отбивает частые южные ритмы -- ВОЗДУШНЫЙ ШАРИК.
Никто не видит, никто не смотрит. Кто-то нарисовал его -- для меня и для таких, как мы. Тайный язык, зашифрованный в пиктограммах мир -- тот настоящий мир, где прошлое, настоящее и придуманное неразделимы, где снег за окном офиса ложится на воду реки в тот самый миг, когда душным летним вечером я тяну на себя дубовую дверь, мне шесть, и мне двадцать четыре, и еще, быть может, тринадцать, но нет никакого голоса, задающего вопросы, нет телефонных разговоров абсурдного представителя абсурдной компании с абсурдными несуществующими людьми об очень важных абсурдных делах. Нет времени.
Ах да, шарик, нарисованный пальцем на запотевшем стекле троллейбуса, наполненного человеческими телами… Мой мир рассыпается, нет-нет, расползается облаком, исчезает, оставляя страдание на лице -- ох, но это же не повод расстраиваться -- это не воздушный шарик -- просто кружок, а та тонкая ниточка -- просто капелька, которая потекла вниз по стеклу, оставила дорожку, ее никто не рисовал специально для меня, прошлое по-прежнему существует отдельно от настоящего и совсем ничего общего не имеет с придуманным. Немного больно, но это пройдет.