смерть одного человека

«а когда-то я уйду, только останутся эти слова, что бессмертны. Эти чувства, они ударяются о стены, и я вижу искры от этих ударов. Они никуда не растворяются, уже в отличие от меня, такой смертной. Они, как и вечный памятник, никогда не забудутся. И будут передаваться от человека к человеку. И они наконец почувствуют, как я любила тебя… хорошо бы жить так долго и долго, любить и любить тебя. Чтобы ты был бессмертен и ни в коем случае не опередил меня. И не убежал, как я называю смерть. Она такая нестрашная. Но пусть она не приближается к тебе. ……………………………»
Литвинова рената.
Когда ты умрешь, будет самый красивый закат,
Случатся все молнии, грозы и все дожди.
Белее снега рубашкой накрою тебя
И снов пожелаю тебе, самых крепких снов.
Арбенина диана.
начало:
Что из себя представляет смерть? Понятие это довольно относительное… с одной стороны, если ты умер – ты в выигрыше. А если умер кто-то из близких, ты плачешь, ревешь, убиваешься, думаешь. А зачем? Почему ты плачешь? В чем соль этих слез? В жалости к себе. Ты боишься, что с тобой случится то же самое. Тебе жаль, что ТЫ больше не увидишь, не услышишь этого человека. И это парит тебя. И льются слезы, а мозг засорен мыслями о смерти. А в ней нет ничего плохого, фантастического, ненормального, нормального… это биологический процесс. На этом все биологические процессы обрываются. Остаются только душевные. И это хорошо. А люди плачут и убиваются. А умерший летает где-то сверху и улыбается. Он знает, ему лучше. Он не закован теперь в рамках своего тела. Он не скован земными, жизненными законами. И только теперь он в своей власти.
Все это, конечно, вопросы спорные. Очень. Возможно, человек после смерти просто исчезает и в душевном и в физическом плане. Возможно он переходит в иное, четырехмерное измерение, где он помнит о прошлом и начинает жить новое, более высокое и идеальное будущее. может быть тело и душа расходятся в разные стороны: тело в землю, во мглу, в черное, в тяжелое, в негативное, а душа – в небо, в светлое, яркое и легкое. И душе хорошо, прекрасно, светло, ярко и радужно. И ничего теперь душу не парит. Остается только забота о том, как занять свою душу.
Сто тысяч минут можно спорить об этом и думать. Я оставлю эти размышления вам. Моё повествование не об этом. Оно от живого человека, мёртвому… оно о ней, о смерти. Хорошей и плохой, чистой и грязной, очищающей и пачкающей.
Бабушка лежала давно. Болела. Хотя, я не считаю, что 2-3 месяца – это давно. Но это было. Врачиха (по-другому её нельзя назвать), маленькая и круглая, как колобок женщина в таких же круглых, как она очках, которая говорит, как пишет, а пишет, как и все врачи, непонятно, бегала к нам домой периодически и не могла поставить диагноз. Приглашали всяких врачей: дерматолога, аллерголога, онколога… и ничего сказать дружно не могли. И «колобок» даже не намекала на то, что ей может быть заплатить? Ну да ладно, черт с этим колобком. Она бы не помогла. И хорошо.
Два последних дня было плохо. Бабушке. Она стонала ночью, днем, не давая уснуть, не давая задуматься, не давая ничего. Что-то сделать пытались. Бесперспективняк. (поняли позже) и как сжималось в мелкую сочную коробочку сердце моё, когда из бабушкиной комнаты издавался очередной стон. Заставляло задуматься об исходе. Ведь без него никак. Я морально подготавливала своё сознание. Печально. Дурацко. Но. Жизнь.
Четырнадцатое января 2005 года. Начало школьного полугодия. Домой должна была прийти «колобок», чтобы взять кровь. В лицо ей дерзко: «ЗАЧЕМ?» ну, и не пришла. Пришла тётя, младшая бабушкина дочь. Сидела, мерила температуру бабушке, температура оказалась высокой. И что-то понимала. Я пришла из школы и сбегала за аспирином. Бабушке стало легче. Ненадолго, небыстро. Звонок тётиного телефона. Отвечаю в шутку: «Морг!» в шутку. Морг.
Сидели вдвоём с сестрой. С двоюродной.
-я на тебя посмотрю, когда ты будешь в её возрасте. – сестра.
-я в её возрасте буду лежать в могилке с удовольствием.
Музыка, смеёмся, вроде все хорошо.
Я ушла. Вернулась домой. Мама очень грустная и печальная: «температура 40. я скорую вызвала». Я приготовила еды. Пельмени. В холодильнике – детское питание, купленное для бабушки.
-давай покормим! Хочу попробовать! – я.
-потом. Позже, – мама. Я бы добавила «никогда».
Приехала скорая. В моём детском представлении к нам должны были придти два здоровых дядьки в зелёных халатах, с шумом и чемоданом. Пришла женщина, которая больше походила на продавщицу овощного магазина, чем на врача скорой помощи. Это была полная женщина лет 35-45, хотя может больше, как и меньше. Она была блондинкой, довольно приятной, как показалось из далека. Я сидела на кухне и пыталась читать «онтологию детства» Пелевина. Я поняла, что эта книга в тему. Очень. А блондинка ушла. Застойная пневмония. Я зашла к ней в комнату. Это был последний сознательный контакт со мной. Бабушка лежала открыв рот. Было видно и слышно, что ей сложно дышать. Внутри неё как будто что-то булькало, в легких, а может в душе?
Ушли смотреть телевизор. Я что-то знала, но не знала, ЧТО я знала. Заранее, рано и даже сам факт очень странный, что я убралась на кухне. Чай. Телевизор. Сериал. Конфеты.
-сколько время?
-двадцать пять минут десятого. Я пойду, посмотрю, как там бабушка.
Я сижу и пялюсь в телек. Просто пялюсь. И не думаю. Ни о чем. Входит мама. Я ещё не подняла глаза, но уже по телу пробежал холодок.
-…, она кажется,… умерла.
Лицо мамы закрыто руками. И плачет. Слезы. Соль слез. Поэтическая, не такая, как всегда. Я побежала в комнату к бабушке. Лежит так же, только не булькает. И без сомнения: кажется… отмели. «Она не дышит» - мамины слова. С видом знатока трогаю пульс, тело – ноль, тишина, пустота. Зеркало. Снова ноль, тишина, пустота. А рот бабушки широко открыт. И бледное-бледное лицо. Сжимается. В голове, в ушах вопрос: «ЧТО ДЕЛАТЬ?» извечный, русский, интернациональный вопрос. Звонок туда, сюда звонок. Мама побежала к соседям. «СПАСИБО» - громко кричу им стоя высоко и глядя далеко. Все сделать, бесплатно (меркантильно), от души. От нужды.
И так хорошо, что я в кое-то веке пришла домой вовремя… это так радует, если что-то может радовать.
Прибежала соседка слева. Дала указания: закрыть простынями все зеркала, все отражающее… выполнили. А она нашла платок и завязала челюсть так, чтобы она не открывалась и позвала соседку справа. Они помыли. Уже не бабушку, уже её тело.
Хотелось не мешаться. Слез больно много не было. Были мысли. Я ведь заметила, что что-то сегодня случится. Смотрю в тарелку кошке – еда не тронута. Она тоже поняла. А в душе, в подсознании представление бабули такой, как раньше, бодрой, ворчливой, любимой. А в эти последние её месяцы она была закована телом, закована биологическими эпизодами. А сейчас она свободна и она та же. Слушаю музыку. Хит-парад двух столиц. Вспоминаю день. Куплена газета с Земфирой на обложке, «прогулку» слышала два раза, подобрала один. И 6 место: любовь, как случайная смерть. Первое – Земфира. Что это? Бабушка всегда любила Земфиру. Знак. И этих знаков море. Их нужно уметь видеть. Но нужно уметь только тогда, когда нужно. А сейчас было нужно. И ей это было нужно. Освобождение. Решение проблемы. Очищение.
Я убралась в комнате. Набежало народу. Тётя приехала с подругой, ещё кто-то, ещё. А бабушка лежит, не двигается. Одетая, чистая, прозрачная. Не нужно думать о беде, когда она пришла. Нужно отвлекать себя, всех. А никто не понимает. Тишина, какие-то тупые принципы, приметы, ритуалы. Зачем они? Им нужно следовать? Не мыть полы, закрывать зеркала, что-то, что-то, кто-то. Венки, похороны, поминки – это ещё можно понять. Нужно и необходимо. Новое не принимают и не воспринимают. А я новое. Не делать из этого проблему!
Пытались лечь спать. Кто-то уснул кто-то нет. Я пошла в комнату к бабуле, села на стул, недалеко от неё. Нет, не от неё, а от её тела. Я знала, что бабушка ещё в этой комнате. А тело заземлили. Провели проволоку от мизинца, к батарее… ещё один тупой ритуал, принцип, примета. Кто же придумал?
Я села там. И мысленно поговорила с бабушкой. Она меня поняла, простила, благословила. Я знаю, что может это все такой же тупой ритуал, но все же, она теперь с нами, со мной, помогает. Печально. Дурацко. Спать.
Одна женщина рассказала, что когда хоронили её мать, моя бабушка сидела и тихо была рада, что она ещё жива.
Утром столько дел. Хлопотное дело жить, хлопотное дело умирать. Необходима справка из больницы, о смерти. Тетя пошла в поликлинику. В приемной очередь почтенно расступилась, посочувствовав молча и лестно. В приемной потребовали все документы. Все, которые только можно. Дядя смело сбегал за документами. Их отправили в комнату N. Очереди там почти не было, ожидала только одна женщина, она почтенно пропустила, посочувствовав молча и лестно. Но у врача сидел пациент. Терпеливо дождались, когда он вышел. Зашли. «Подождите!» - пропищало то, что можно назвать врачом. Тётя попыталась объяснить ситуацию. «Подождите!» - ещё настойчивее пропищало оно. Это слегка разозлило пришедших. И злились они в течение получаса, пока это записывало что-то к себе куда-то. Записав все, что нужно, оно начало «обслуживать» тётю и дядю, что их тоже злило. Весьма и весьма. Сначала она посмотрела в карточку и не увидев там никакого смертельного диагноза (там было написано «состояние средней тяжести, с постели не встает»), сказала, что от этого не умирают. Позвонили в скорую, их диагноз (пневмония) не совпал. Странно, да? Но звонок в скорую утихомирил женщину. Какие-то сантитары пришли в квартиру, видимо пытались разбудить бабушку. Я бы могла сказать, что многое отдала бы, если бы они разбудили её. Но, на самом деле просто ей не нужно было это. Она готовила себя к смерти эти 2 месяца. Она потеряла интерес к жизни, возможно, что возрос интерес к смерти. И хорошо, и не мучается больше. Все-таки, 86 лет почти…
А бабушка тоже знала, что умрет. Представить себе не могу, ЧТО человек думает в последние минуты, часы, дни жизни. Может быть жалеет о несделанном, вспоминает с гордостью (а иногда со стыдом) сделанное, думает о близких, о далеких, о живых и мертвых.
В один из дней, когда бабушка бредила, она видела своего мужа – моего деда. Она говорила: «почему мы не вместе? Скоро встретимся». Так было. Она знала.
И вот санитары, или кто там, я не знаю, проверили, убедились. Справку получили. О смерти. Свидетельство о смерти. Сколько плоскости в этом выражении. Столько гладкости и скользкости.
Следующим пунктом была церковь. Ещё следующим пунктом была столовая. Поминки и отпевание. Тетя позвала батюшку. Мама заказали столовую. Все благополучно. И намного легче, чем со свидетельством.
И фотографию сделали в ИПС. И гроб привезли раньше, чем нужно, так что некому было его заносить… а гроб красный, шелковый, с крестом. Красивый, если можно гроб назвать красивым. Он вообще такое воплощение кладбища, что ли… или не воплощение… он не несет смерть, он её переносит. На себе. Тяжелая работка у этого предмета.
И мама начала всех обзванивать. «здравствуй! Плохо… мама умерла… завтра в 14,30 похороны», - слышала я снова и снова и ещё раз. И я поняла, что настолько больнее говорить: «умерла мама», чем «умерла бабушка». Но бабушка у меня одна. Не была, она и есть одна. Морально ли, или физически. По-всякому.
И так все это печально. И как-то темно и тихо, тускло… все мысли об этом, чувства, действия, походка. Моя, её, всех.
Вроде бы все так же. Но висит в комнате некая нота неполноценности. Висит тяжелое что-то. Может это душа? И задаваясь вопросом: как жить дальше? А так же… а так же не получится. Будет другой этап, другая ступень, другая метаморфоза, другое все и я. И маму я буду любить вдвойне, в квадрате, в площади. И мы уцепимся друг за друга и не улетим в жесткость жизни, не ударимся о предательский, не честный асфальт. Все будет хорошо.
А на следующий день похороны. Сидели ночью с тётей. Непонятно зачем, но у гроба. И было много смеха. Бабушка бы не осудила. Спать. Похороны.
Утром начал приходить народ. Толпа. Но немногочисленная, какие могут быть друзья-знакомые в 86 лет? Бабушка скорее отправилась на встречу с большинством из них. Но люди были. И было отпевание.
Пришел молодой Отец из церкви. Видно было, что слегка волновался. Повязали платки, женщины одели юбки. Встали, свечи в левой руке, «правой молимся». Читал молитвы. Скорее пел их. Несмело, но четко. Непонятно уму, но понятно душе. И ладанкой развеивал сладковатый запах, каким пахнут ещё и благовония в китайском магазине. А сестре стало плохо. В комнате душно, закрыта форточка, горят свечи, все дышат. Душно, душа… после получасового пения молитв, Отец в краткости объяснил, что делать. На несколько следующих часов дал указания. А что делать дальше?
Потом приехал катафалк. Так неожиданно, нежданно, странно… все дружно вышли. Последний путь. Гроб несли с седьмого этажа. Ну и работка у мужиков…. Спустились по ступенькам и вышли в облитый солнцем двор. Две табуретки, гроб, «прощайтесь, кто не едет на кладбище!»
И стояли вокруг люди и все молчали. В одних руках – бабушкина фотография, там бабушка живая, красивая, с улыбкой в глазах. В других руках подушечка с медалями, заслуженными, завоеванными бабушкой. И стоит круг людей. А посередине тело. Тишина. Только всхлипы мамы и тети и слова сестры: «не реви!», адресованные мне. Держусь, но когда плачут вокруг, это как зараза, я тоже начинаю лить слезы. Лить из слез скорбь.
Все. Загрузились, поехали. Больше этот двор бабушкино тело не посетит.
Далекая дорога на кладбище. Кладбищенская романтика. Белое, снежное поле тянется, утыкано оно могилами. И ничего кроме них не видать. «Ау!» - кричишь и мертвая тишина в ответ. И не странно, что мертвая. По левому борту – стелла памяти погибших в небе над Германией летом, 2 июля 2003 года. Проехали.
Доехали до места захоронения. Вышли. Опять две табуретки, гроб, «прощайтесь!». Тяжело, ненужно, нужно… сомнительные, острые чувства. Подошли, поцеловали иконку, лоб. Так сказал священник. Мыслей никаких, одни эмоции. Мелькнет: прости. И все.
Верёвки, тросы, опустили, «кидайте землю». Жестко, резко, нечеловечно, негуманно. И закопали. И почему-то не было больно, когда закапывали. А что? Хоронят тело. Душу не похоронишь. Пусть кто-то верит.
Рядом хоронили кого-то. Та же скорбь на лицах людей. Люди – братья по несчастью… тяжело. Я ляпнула: «а у нас гроб красивее…» дура.
Помянули красным кагором и прозрачной водкой. И в столовую, на поминки.
А было время, говорил: «Мы Вас летом ещё в сад свозим!» и не верил словам своим.
А теперь сидим в столовой от завода, где когда-то работала моя бабушка. Символично. Сама смерть символична. Обычный набор блюд: пироги, пюре с гуляшом, лапша, блины, компот, конфеты. И винегрет. Сиреневый. Водка и вино. Все как всегда. В таком лишь случае.
Помянули. Яркие, памятные, но справедливые слова: «она была мудрой женщиной. Смогла вырастить таких замечательных детей. Могла помочь с советом. С ней было легко разговаривать. Она много знала. Дошла до Берлина. Она была… БЫЛА…»
И домой. И дома помянули. И вроде все закончилось, а что-то началось. И мама уже спит. Крепко, хорошо, ночью. Помогает. Отсыпается. От жизни.
И не хватило месяца до дня рождения. 13 февраля бабушке бы исполнилось 86 лет. Хороший возраст. Глубокий и мудрый, но нужный ли? Если человек что-то делает, если чем-то кому-то обязан, то возможно и нужен. Хотя опять же возможно. Все возможно. Ничто не невозможно.
И не хватило буквально четырёх месяцев до дня победы. 60 лет победе. 86 лет бабушке. Небольшая разница между ними. Но победа будет жить вечно.
И не хватило где-то пол года до правнуков. Хотя, до правнуков хватило. Они же будут! И будут знать, что у них была прабабушка. И тот факт, что они уже есть, пусть в состоянии незавершенности, все равно, бабушка дожила до правнуков. Или до правнука, или до правнучки. Будет ли это крепкий белобрысый мальчуган, или умная, строгая и по настоящему красивая девочка, их ещё нет в полном смысле их. Но их сознание начинает существовать, их бессознательное уже работает на полную катушку.
Бабушкой прожита долгая, длинная, яркая, шероховатая, как мембрана ЭПС, жизнь. Была в этой жизни любовь, была война, был мир, были дети, счастье и все, что может быть в жизни человека. И так происходит, что в эту жизнь вмешивается смерть. Она пришла, значит, так надо. Так надо……………………надо.
А время смерти бабушка «подобрала» как можно лучше. В этот день все приходили к ней, я, мама, тетя, сестра. Все хоть как-то попрощались с ней, с той бабушкой, ещё в физической оболочке. Был вечер, мы с мамой были дома. Была пятница, суббота и воскресенье – выходные. Никому своей смертью не помешав, бабушка ушла в мир иной. В мир лучший, судя по современным будням. Ну, значит судьба такова. Пусть так и будет.
А сейчас на могиле, там на кладбище, где холодно, темно и одиноко, где ещё после похорон могила была усыпана гвоздиками, которые сейчас, наверное, уже украли, стоит крест из пародии на красное дерево. А под землёй, в гробу из красного шелка лежит бабушкино тело, святое, неподвижное. Через год там будет стоять памятник. И будет на нем надпись:
«пусть будет благословенен путь твой на небесах, как был твой путь благословенен на земле. Такую жизнь прожить не каждому дано. Помним тебя и любим. Скорбим о смерти твоей. Прости нас за все. От любящих и поклоняющихся тебе дочерей и внучек».
А смерть так и останется для меня непостижимой, непонятной… а ещё бабушка перед смертью говорила: «дай руки, руки дай…» она тоже понимала. Так жутко и интересно… вся эта смерть… самое непостижимое на свете, наверное. Все понять хоть как-то можно, кроме смерти… а её понимать и не нужно. Испытать её и ………………………………………………