Лимузин

Ночь ползет как лимузин: черная, долгая.

Медленно ступает она четырьмя колесами по кокаиновым дорогам. Отряхивается, ныряет носом в белую пыль, задерживает дыхание.

Мы все воюем с собой, иногда призывая на помощь то одно, то другое, союзников в виде гашиша, водки, живой воды – каждому свое. Она любит гашиш, я – водку. Она умеет обращаться с ним также хорошо, как со своими мужчинами. Я ей завидую, прежде всего, потому, что она верит в то, что делает все правильно. Я в это почему-то не верю, в отношении себя, по крайней мере.

Я не отрицаю поп-культуру, я принимаю ее целиком. Я человек-попса. Она говорит мне что-то об альтернативной культуре, я пытаюсь объяснить ей, что культура, которая занимает умы и ощущения хотя бы двух людей, уже является поп-культурой. Альтернатива – только наедине с собой, это нужно принять.

Почему я это все ей говорю? Зачем вообще это говорить? Потому, что это меня злит.

В общем, она уходит, оставляя меня слушать Пита Вингфилда – «18 with a Bullet», а также радио «Классик». Вставляю ключ в замок, чтобы посадить ее в эту ночь. Каждый раз задумываюсь об этом простом действии - сколько же в нем эротизма: ключ, замок. Потом возвращаюсь к самому себе. Мы сидели на кухне, и я наблюдал, как она некоторое время пытается совладать с парой коричневых камушков. Обжигает их, мнет зажигалкой, положив на пластиковую карту с логотипом «Мерседес». Мимоходом задумываюсь о том, откуда она у нее – надо будет спросить. И наблюдаю. Она берет небольшой кусочек фольги, кладет его на край стола и прижимает стаканом, так что бы самый кончик свисал с края. Потом укладывает на него получившиеся плюшки и греет снизу маленькой желтой зажигалкой. Я разобрал для нее авторучку, и через верхнюю часть она вдыхает дым. Авторучка из Дании, в нижнюю часть ее вмонтирована миниатюрная женщина, которая одевается или раздевается в зависимости от того, как ты кувыркаешь ручку.

Я пью, напиваюсь, нажираюсь, я делаю из этого трагедию. Я называю это моей культурой, субкультурой. Но я не пытаюсь навязать ее тебе, ты то зачем это делаешь? У нее гашиш, который позволяет ей видеть, она хочет делиться им со мной.

Раз в год она является мне разными образами. В результате, никак не могу понять, какая она, кто же она такая. Ушла – не помню, какая она была. Говорит, что обычно носит ирокез, но сегодня у нее другая прическа, солярий опять же. Не смущаюсь даже некоторой широтой в талии и узостью во взглядах. Впрочем, она умница. Вот если бы не наркотики, а все же водка, вот если бы ее мажоры переправить на мои миноры…

В промежутках между всем этим она с остервенением раза три убирается у меня на кухне. Ушла, а на кухне все равно бардак и помойка.

Положительный же момент заключен в том, что вместе того, чтобы просить у меня денег на такси, она просит деньги только на сигареты «Кент - 8». Долго и сбивчиво ищу кошелек. Даю. Обычно я, кстати, терпеть не могу людей, которые курят «Кент». Обычно - это тьфу, а не люди. Но бывают исключения - кто же будет это отрицать? Еще она оставила мне на столе конфетку «Fererro Rocher». До сих пор лежит там – хожу рядом, боюсь притронуться.

Порою хочется пригласить ее в какое-то псевдо-интеллектуальное и молодежно-дебильное место типа «Кофе-Бин» или «Якитории». Насыщаясь чуждой пошловатой культурой там, все ближе и роднее чувствуешь свою. Впрочем, все мы когда-то воспринимали эти заведения всерьез. Тогда что же нравится мне – спросите вы? «Лос Бандидос» на Большой Ордынке, еще пара мест – отвечу я вам. Эстетика фильмов Родригеза и много пафоса. То, что надо. Можете говорить что хотите.

Она накуривается с очень серьезным, сосредоточенным видом, и мне вдруг приходит мысль, что с точно таким же видом она, наверное, накладывает косметику. Стакан, которым придавлена фольга, мешает ей и она меняет его на более низкую пепельницу. Вторая плюшка упорно не хочет поджариваться на фольге. Она достает сигарету, мнет ее кончик, поджигает, и укладывает плюшку на него. Потом ставит на край стола перевернутый стакан и пускает под него дым сигареты. Я смеюсь, а она в нелепой позе, забравшись под стол, вытягивает дымок из-под стакана.

Потом отправляется в ванную краситься. Я, естественно, иду проверять свои предположения, и сижу в гостиной в кресле и через зеркало наблюдаю, как она, с тем же самым видом, делает макияж, расчесывает волосы с гелем. Я слышал, что так женщина готовиться к войне, что этот ритуал священен. Тогда у этой женщины священных ритуалов целых два. Потом она погружается в экстатику свежих трансов. Я тоже пытаюсь приобщаться, она зовет меня к окну, показывает что-то за ним, чего, по ее опять же признаниям, я увидеть не в состоянии. Мы курим кальян, «Карунеш» опять же, и долго спорим о разнице наших культур. Я ей рассказываю про личность, неожиданно проснувшуюся у греков в алкогольных экстазах, что они сродни экстазам ее трансов, и ее гашиша. Она говорит, что я ничего не понимаю, говорит про Индию, говорит, что когда-нибудь я пойму. Так вот потом эта разница наших культур встанет между нами вместо моего х., и мы вместо того, что бы непринужденно совокупиться, станем битый час наперебой выдумывать причины, почему мы этого не сделали. Теперь я знаю, зачем и кто выдумал всю эту философию и культуру. Импотенты. Что бы трахаться духовно. Потом мне все же удастся совладать со своею благородной злобой, и я уйму желание в чем-то ее убеждать, но будет уже поздно: она одевается. Я назову ее своею музой, предложу заходить почаще и посажу ее в эту ночь, которая так и будет долго-долго катиться, светить мне на прощание стоп-сигналами, увозить с собой так и непонятую, но прощенную, мною экстатику свежих трансов и дымить из трубы гашишем. Я же, мучась животом после шести кружек выпитого чая, будут устало махать ей вслед рукой.