Шелест

Он подхватил эту заразу через книгу. Давно. Так давно, что уже не имеет смысла выискивать подходящий критерий под величину времени.

Он читал Маркеса. Про человека, которому мешал спать шелест звезд. Читал на ночь, лежа в своей одинокой постели. За окнами было темно. Тусклый желтоватый свет падал на книгу с висящего на стене светильника прошлых времен. Читал он недолго, минут сорок. Потом - дочитав до конца страницы, заложил закончивший срок действия проездной билет наземного транспорта между ветхими листками бумаги, закрыл книгу, положил ее на стоящий рядом стул и выключил свет. Прочитав на ночь молитву, пожелав спокойной ночи всем вымышленным домочадцам, простившись на темное время суток со всеми, кого считал близким и кого не было рядом большую часть его жизни, он попытался заснуть. Но что-то мешало ему на этот раз. Что-то мешало забыться. Усталым глазам – уйти от нелепой сумятицы надежд и разочарований, пустых обещаний и жалких обид, желания все успеть и хоть что-то не потерять, что-то ценное. И во всем этом кавардаке найти в себе мужество признать то, что уже потеряно навсегда и не стремиться изменить то, что уже нельзя изменить. Какой-то неясный звук, похожий на шорох крыльев больших насекомых, проникал в дом и окружал его со всех сторон. Он открыл глаза и посмотрел вокруг. Ничто не выдавало источник звука, но присутствие чего-то чужого, враждебно-холодного, уже висело в воздухе, давлело над ним. Несколько минут он ерзал в постели. Взмял подушку. Старательно укутался в одеяло. Это не избавило его от новых ощущений. Ему стало нестерпимо жарко в этом холодном звуке. Некоторое время он еще пытался бороться за свою независимость от окружающего. Но – безрезультатно. Тогда он встал. Встал ногами на деревянный пол и босиком прошел в ванную. Там, не всключая свет, умылся. Еще раз почистил зубы, попав выдавленной зубной пастой куда-то мимо щетки. Шлепок вязкой массы гулко отчеканил свое место на полу. Тогда он выдавил пасту прямо в рот, засунув открытый тюбик между зубов. Он активно орудовал щеткой, стараясь этим действием отчистить акустическое пространство вокруг себя. Булькающие звуки перемежались со скрежетом щетины, трущейся о зубную эмаль. Но поверх этого движения ложился все тот же нарастающий шорох.

Потерпев мучительную неудачу в ванной, он решил, что наверное, причина всему – ставший хроническим голод, и – отправился на кухню. Несколько задумчивых минут он провел в медитациях перед раскрывшим свою безучастную пасть холодильником. Холодильник был неумолим. Но все же в нем удалось кое-что нарыть. Волевым решением он смел все жалкое содержимое, все последние остатки некоего НЗ, подчистую, и в аккуратненьком ожидании сел на табурет. Мышцы вздрогнули от прикосновения к холодному пластику, а по спине вдоль позвоночника пробежала щербистая волна мурашек. В животе что-то буркнуло и затихло. В какой-то момент он уже было подумал, что все хорошо. И даже попытался улыбнуться своему отражению в темном кухонном окне. Но человек в окне не успел улыбнуться, наоборот, лишь взглянув перед собой, скривил рот в ужасающей гримасе отчаяния – звук подкрался незаметно и встал между ними. Встал между взглядами двух одиноко голых людей, сидящих на табуретках и смотрящих друг на друга – один из кухни в окно и другой – из окна в кухню. Оба они попались в эту ловушку. Звук был между ними, рядом с ними и вокруг. Вокруг всего, что окружало их в данный момент ночи.
Он встал, сплюнул в раковину и, не смывая, вышел. Продолжать свой поход по помещению не имело смысла. Звук был везде. Он везде успевал первым обозначить свое присутствие. И не было никакого смысла запираться в туалете или лезть в шкаф – звук уже там побывал и оставил свой запах. Каждая вещичка в доме уже пропахла прозрачными крыльями и тонкими щупальцами нового ночного постояльца. И теперь оставалась только вот так-вот стоять в коридоре и выжидать.

Отчаяние постепенно перерастало в тоску. Каждым неровным вздохом, каждой каплей испарины. Он вышел на балкон и отдался ветру. Его обдало душным зноем летней ночи. Вокруг было тихо. Так тихо, что казалось, ветер – лишь с ним. Деревья стояли не шелохнувшись. Он поднял руки и вытянулся. Во власти ветра, он не сопротивлялся. Пот, проступивший было на лбу, ласково слизывался. Кожа спины, уставшая, – разгладилась. Лишь ягодицы подрагивали, чутко отмечая каждое новое прикосновение невидимых рук.
Тут он посмотрел вверх и понял. Он понял и принял понятое с каким-то должным смирением. Он спокойно посмотрел вниз, еще раз – вверх, и еще раз – вниз. В нем не было сил для решительных поступков. Некоторое время он еще стоял на каменном полу, задрав голову, словно истукан на вершине жертвенного холма. Он глазел вверх, пялился вверх – немигающим взором потерявших сон глаз. В них не было ни печали, ни радости. В них не было больше отчаяния. И не было даже тоски. Они опустели. Пустые глаза головы, качающейся на тонкой шее с дергающимся в такт сглатыванию слюны кадыком. Голова его тоже стала как-то пуста. Он не искал больше ничего и не хотел ничего понять или изменить…

Он просто все понял и успокоился. И теперь – по ночам – он знает, что мешает ему спать… То – шелестят звезды…