Дождь, который идет всегда

Дождь, который идет всегда
(рассказ)

 По мощенной крупным булыжником улице старинного города куда-то вдаль уходил человек. Он был средних лет, но силуэт его больше напоминал старика. Была в его походке некая неестественная дряхлость, что-то дикое, не принадлежащее ему. Может, этот нудный дождь, льющийся из низкого серого неба, и быстрые сумерки придавали его телу очертания такой сутулой старости. А может, мысли и воспоминания, давившие его и мучившие долгие годы, согнули его пополам и готовы были вот-вот сломать. Он все дальше и дальше уходил во тьму и дождь от дома, от которого начиналась эта улица, похожая сейчас на одну большую лужу. От дома, в котором он жил, любил и верил. В котором он мучился. От дома, в котором не горело только одно окно. Его окно.
 В полутемной комнате перед этим самым окном стояла женщина. На руках у нее мирно дремал грудной ребенок. Она смотрела туда, в эту мокрую темноту, которая проглотила того, кто был ей так дорог, и плакала. На ее молодом и красивом, но уже помеченном автографом жизни лице был написан портрет боли и отчаяния. Могло показаться, что плачет не одна она, а вместе с ней и вся природа, если бы этот дождь шел впервые. Но он шел и вчера, и сегодня… И завтра он тоже будет идти. Всегда. И каждый день она будет видеть этот проклятый дождь. А того, кто скрылся за его промозглой ширмой, она видела в последний раз.

* * *
 Ясное солнечное утро, посещавшее город один раз в год, ослепило спящего мальчика. Он, не по годам рослый и крепкий, потянулся и сел на кровати. Немного погодя, он встал и, протирая глаза, направился к окну. Взгляд его был полон счастья, — он с детства любил это редкое, чудесное, почти божественное Солнце. Мальчик с наслаждением рассматривал, как бликуют лужи и как легкий ветерок играет этими бликами, создавая причудливые картинки. Он посмотрел в пронзительно голубое небо. Вдруг его лицо напряглось. Какое-то мгновение взгляд изображал страх, — нет, скорее ужас, — но быстро прояснился, и в нем появилось такое несказанное удивление, восхищение, такая неминуемая, даже болезненная радость. Он впервые в жизни увидел что-то поразившее его до глубины души. Он наслаждался.
 Не оборачиваясь, он крикнул:
 — Мама, мама, смотри!
 В комнату вошла женщина лет сорока, вытирая руки о фартук. Подойдя к мальчику, она положила руки ему на плечи. И они вместе смотрели на Это. Оно было неописуемо красивое, неземное, такое желанное, неумолимое и доставляющее боль.
 В голубом безоблачном небе, так высоко, что ни человеку, ни птице не достать, появился ярко-лиловый, с желто-розовым свечением шар. Он буквально цвел там в вышине. Он приближался и увеличивался с такой неимоверной скоростью, что казалось он вот-вот захватит эту Землю, и этот город, и этих двоих, таких маленьких, людей. Но он замер. Повисел немного в неподвижности и поплыл в противоположную сторону, оставляя за собой черное, оплавленное цветами побежалости небо. И упал где-то далеко-далеко на краю света, последней, но очень яркой вспышкой возвестив свою кончину.
 Ближе к вечеру опять собрались тучи, и пошел дождь. Дождь, который идет всегда.
Женщина стояла у окна все в том же засаленном фартуке, и по ее, некогда красивому, лицу текли слезы. Слезы боли. Слезы отчаяния. Она смотрела, как двенадцатилетний мальчик все дальше и дальше уходил во тьму и дождь от родного дома. Из окон и дверей других домов высовывались люди и тоже смотрели ему вслед. Стройный, высокий, он даже не оглянулся, поглощенный сумерками и дождем.
 Возле старой таверны стояли два старика. Один, тот, что опирался на костыль, и был явно старше своего приятеля, оглянулся и посмотрел на окно, где в позе немой скорби застыла женщина. Потом покачал головой, причмокнул и, посмотрев вдаль, сказал, не обращаясь ни к кому:
 — Вот и этого позвала Аглайа. Проклятие у них на роду.
 — Но он же вернется, — возразил второй.
 — Вернутся-то, вернется. Да будет поздно.
 А женщина все стояла у окна и плакала. Сегодня она видела его в последний раз.

* * *
 Он шел. Долго, упрямо шел туда, к краю света, где упало и умерло Оно. Унылый, серый дождь города сменился прелой осенью леса, а та, в свою очередь, — холодным ветром степей. Он увидел желтый зной пустыни и жесткую мясистую зелень джунглей. Он успел повзрослеть, возмужать, но все шел и шел. Туда и только туда. Еще, последние сто метров, и вот он уже у цели. Вот он, край света. А вот и Оно. Мертвое, но все еще сияющее. Такое долгожданное. Оно!
 Он подошел поближе и, раздвинув сияние, вошел в непроглядную темноту. И пустоту. Сначала ничего не происходило. Но вдруг, прямо перед ним, темнота открыла свою, почему-то серую, пасть и из нее пахнуло сыростью. А внутри, непрерывно меняя свои причудливые очертания, стал складываться город. Старый, промозглый и такой родной. Вот и его дом. Возле дверей стоят какие-то люди в черных плащах и все очень грустные, удрученные чем-то. Один из них промолвил в дождь, не обращаясь ни к кому:
 — Так и не дождалась она…
 В этот момент дверь распахнулась, и такие же черные люди вынесли на улицу гроб. И в этом, не заколоченном еще, гробу он увидел свою мать — единственного человека, которого он любил.
 — Не-ет!
 Он выскочил из этой звериной пасти и побежал. Оно стало постепенно закрываться, и как бы даже усмехнулось вслед юноше.

* * *
 На таком же старом, как весь этот город, кладбище на могильной плите лицом вниз лежал он. И плечи его поднимались и опускались в мелких судорогах рыдания. Подошла молодая девушка и, присев рядом с ним, положила руку ему на плечо. Он вздрогнул.
 — Не плачь, — сказала она.
 Он приподнялся, повернул к ней лицо и уже не плакал.
 — Пойдем, — сказала она.
 Он встал и пошел. И они шли рядом между могилами. И шел дождь. Дождь, который идет всегда.

* * *
 А потом он рисовал. Долго и мучительно рисовал этот лиловый сияющий шар, эту гадкую серую пасть. Но каждый раз он срывал свое произведение с мольберта, мял его, пачкаясь в свежей краске, бросал на пол и в бешенстве топтал ногами. Садился на диван и курил.
 Старушка, что приносила им молоко и яйца, однажды, перед тем как уйти, остановилась в дверях и спросила ее:
 — А что, твой все рисует?
 Она опустила глаза.
 — Да, но ничего у него не получается.
 — Эх, зря ты с ним. Зря. Уйдет он. Уйдет, чтобы еще, в последний раз заглянуть в душу Аглайе. И не вернется…
 На том старушка ушла. А она раскатывала тесто, и по щекам текли слезы.
 Еще он писал. Долго и мучительно писал стихи и прозу, тщательно продумывая каждое слово и выводя каждую букву. Но потом рвал и сжигал все это. Садился на диван и курил. А она садилась рядом, обнимала и успокаивала его.

* * *
 А потом он ушел, и его проглотили дождливые сумерки. А она стояла у окна с младенцем на руках, смотрела ему вслед и плакала. И на ее молодом и красивом лице был написан портрет боли и отчаяния. Сегодня она видела его в последний раз.
 И шел дождь. Дождь, который идет всегда.