quotПачка сигаретquot

На улице шел снег. В черном бархате январской ночи он падал огромными мягкими хлопьями, медленно танцуя в оранжевом свете уличных фонарей, укрывая крыши темных домов белой пеленой. В темной комнате одной из квартир под самой крышей горела на столе красивая золотая свеча. Она подошла к нему и обняла его за талию. Ее голова с трудом доставала ему до плеча, она запрокинула голову, чтобы видеть его глаза и улыбнулась. Он улыбнулся в ответ и ласково пригладил выбившиеся из прически локоны. Какое-то время они молча стояли посреди комнаты и смотрели друг на друга. Они не произносили ни слова, они им были не нужны. Их взгляды, устремленные друг на друга, говорили гораздо выразительнее каких бы то ни было слов.
Потом они подошли к окну и долго смотрели на медленно падающий снег. Привычным жестом она потянулась к пачке сигарет, лежащей на широком подоконнике, открыла ее – пачка оказалась пуста. Он проследил за направлением ее взгляда и улыбнулся.
«Я схожу»
«Не надо, тебе нельзя. Врачи не велели! Я завтра сама, а сегодня потерплю» - ее голос звучал просительно.
С притворной строгостью он погрозил ей пальцем, потом развернул к себе спиной.
«Закрой глаза» Она подчинилась. Стояла, впитывая кожей век тепло его ладоней. Он нежно коснулся губами ее затылка.
«Сосчитай до ста, медленно. Когда досчитаешь, открой глаза, все будет, как сейчас»
Она кивнула. За спиной негромко хлопнула дверь. Она крепко зажмурила глаза и начала считать.
«Один, два, три… Зачем я его отпустила? Ему же нельзя! Зачем?..»
«Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять… Почему он так долго? Или нет? Скорее бы он вернулся! Живой, невредимый…»
«Сорок пять, сорок шесть… Как тянется время… Черт! Быстрее, милый…»
«Семьдесят пять, семьдесят шесть, семьдесят семь, семьдесят восемь…»

Скрип двери.

Она обернулась на скрип открываемой двери. Четыре человека внесли импровизированные носилки, на которых лежал кто-то, до подбородка укутанный серым шерстяным одеялом. Она непонимающе взглянула на них, потом на того, кто лежал на этих носилках, и рука ее метнулась к косяку двери, чтобы не дать упасть пошатнувшемуся телу. Ее скулы так резко побледнели, что она почти почувствовала, как кровь отливает от них. С пепельно-серого лица, неожиданно утратившего все жизненные краски, на нее смотрели его глаза. Она вздрогнула, увидев эти глаза, вспомнила их буквально пятнадцать минут назад, когда он уходил за сигаретами, и крепко зажмурилась. Почти зримой белой птицей взметнулась над ее головой отчаянная молитва, чтобы все оказалось мимолетным кошмаром, галлюцинацией, однако она уже знала, что белая птица ее молитвы умрет, не долетев до того, кому предназначена. Она открыла глаза и вновь посмотрела на него. Его друзья положили носилки на пол и молча стояли рядом, отводя почему-то виноватые глаза от него, от нее, друг от друга. Старательно разомкнув намертво вцепившиеся в косяк двери пальцы, она подалась вперед и сделала шаг, потом еще. Он был совсем рядом, а ей казалось, что, делая шаг, она добровольно идет на пытки и казнь. Приблизившись, она медленно, будто в замедленной съемке киноленты, опустилась на колени, теперь ее глаза, сухие и горящие, словно в них набросали раскаленного песка, не отрывались от его глаз, таких любимых, ласковых, нежных и медленно угасающих. «Прочь», - не поднимая головы, бросила она тем, кто стоял рядом. Четыре человека подчинились. Их торопливые шаги и тихо скрипнувшая за ними дверь сказали ей, что в комнате больше никого, кроме них, не осталось. Она обняла его за плечи, прижала к себе.
«Как ты мог?» - ни единого звука не сорвалось с ее побелевших, плотно стиснутых губ.
«Прости» - его безмолвный ответ был полон вины и раскаянья, - «Я думал, что обойдется».
«Ты знал, что не обойдется» - ответила она.
«Ты же знаешь, кто не рискует… А там снег… так красиво…»
«Знаю».
«Ты прости меня, я не хотел, чтобы все вышло так».
«Не стоит, я понимаю». Какое-то время они молчали, молча..., а потом она неожиданно добавила: «А знаешь, я пойду вместе с тобой»
«С ума сошла?! Зачем?» в его ответе послышалось возмущение.
Она улыбнулась: «Я недалеко, я только провожу тебя и вернусь, обещаю».
«Хорошо» улыбнулся он в ответ.

Она открыла глаза и долго смотрела на него. Потом разомкнула объятия и нежно опустила его голову на пол, наклонилась, едва касаясь, поцеловала волосы, глаза, щеки, холодные губы. Свернулась калачиком подле него, положив свою головку ему на неподвижную грудь, снова закрыла глаза и глубоко-глубоко вздохнула: «Пойдем, милый, я провожу тебя, я знаю дорогу». Нежная улыбка осветила ее красивое для него лицо.

Зашипев, в лужице жидкого воска погас фитиль свечи, и дымок тонкой завивающейся ленточкой устремился в каминную трубу.

На улице шел снег. В черном бархате январской ночи он падал огромными мягкими хлопьями, медленно танцуя в оранжевом свете уличных фонарей, укрывая грехи и боль этого мира белоснежной пеленой невинности. Из каминной трубы на крыше дома медленно выплыла тонкая струйка дыма. Две белые прекрасные птицы спустились на крышу и, подхватив белесую ленту клювами, легко взмыли в ночное небо. Две белые птицы улетали в черное-черное небо, взмахивая крыльями в такт медленно падающим хлопьям снега…