Сын

Всю трехчасовыю дорогу у меня складывалось ощущение, что я еду не туда. Поскольку после станции Липяги знакомые названия надолго кончились и я периодически меланхолично ругала себя в мыслях, представляя себе ночевку в каком-нибудь вокзале полустаночного значения. Встать покурить не удавалось - жалко было место у окошка, с таким трудом мною нагретое. Из незнакомых "тысяча девятнадцаый километр" и "станция мыльная" я выхватывала знакомые  "Звезда", "Октябрьский" и облегченно вздыхала, успокоенная. Потом я внимательно вглядывалась в приземистые разукрашенные постройки центра районного города, пыиаясь восстановить их, виденные три года назад, в памяти.
Егор родился осенью, а сейчас новый год и, конечно, зима. Кто-то, может, и засмеялся бы, но я считаю правильным, что первой из нашей студенческой компании его увижу я. Только мама, которой я почти со слезами позвонила тогда, знает, насколько обидно мне было, что о рождении сына ты сообщила мне  в т о р о й...
В тряской "газельке" мне в голову лезли какие-то глупости. Почему-то я была уверена в том, что Егор похож на тебя. Словно иначе быть не могло. Я вспомнила тебя, беременную и сердитую на весь свет, и мое беспомощное стремление оградить тебя от всего - глупое чувство. Мы ведь не вместе уже три года. Женщина напротив говорит, что моя остановка здесь.
Ты такая прежняя, что мне сразу становится легко. Да и не возникало у меня с тобой сроду чувства неловкости, сколько бы ни прошло времени. Мы скользим по недочищенным дорожкам к твоему дому и одновременно предлагаем зайти за пивом в магазин - оказывается, ты уже не кормишь и тебе все можно. Громко и весело - как всегда - покупаем пиво.
Егор оказался маленьким - меньше, чем я ожидала. Рыжие спутанные волосенки, русые у корней, и серые темные глаза, неровно переводящие взгляд. Он почти все время кряхтит и недовольно "га"-кает, если только ты не держишь его на руках, раскачиваясь из стороны в сторону. Непременно вертикально, потому что лежать Егор никак не согласен. В перерывах между его успокаиванием мы с тобой разговариваем.
Новости кончились поразительно быстро. Я свои рассказала за пятнадцать минут, а у тебя и новостей-то нет. А Егор действительно похож на тебя, хотя редко это можно сказать в таком малышовом возрасте.
Странно, я ожидала, что во мне дернется и проснется что-то, как только я его увижу. Нет, ни капли. Я даже не ощутила Егора твоим - ведь, вероятно, я бы немного теплее к нему отнеслась. И не брала я его на руки потому, что боялась, что он просто меня обоссыт, а мне и переодеться не во что. Потому я пару раз протягивала ему указательный палец, который он - а куда денется - обхватывал и отходила прочь. Дернулось не из-за Егора.
Дернулось из-за того, что во время очередной тихушной сигареты на лестничной клетке ты сказала мне, что было не поздно. Ни через месяц, когда я поняла, что уход от тебя был ошибкой, ни через полгода, ни через год. Не было поздно даже в апреле, во время последней сессии, когда ты була уже беременна... Не то, чтобы меня ударили ниже пояса. Но - явно не выше. А утром, когда мы вызвали такси, чтобы от бабушки довезти Егора до дома, ты отправила меня вперед с ним на руках, а я вдруг по-настоящему, по-теплому, с е р ь е з н о ощутила его Егоркой - твоим сыном. который мог бы быть моим... И я стояла бы сейчас с ним на руках, радуясь тому, что не плачет, может быть - после бессонной ночи, но со своим - с нашим - Егоркой на руках.
Я ни слова не сказала тебе об этом. Я улыбалась - наверно, как всегда, только чуть более печально. И я зашла в электричку гораздо раньше, выбросив только прикуренную сигарету в снег, чтобы побыстрее уехать.
От тебя и от меня. От нас и нашего Егора.

Хотя - какого - нашего?

Смешно.