Мотыгообразный

Дмитрий Рысаков

Мотыгообразный

 18 июня 2004 года Венера затмила Солнце, и безбровое солярное лицо предстало в венценосной роскоши, и стало ясно: мир именуется подсолнечным, а не подлунным, как его назвали зловещие романтики.
 Мы поручаем этот мир медоносному цветку, прокатившемуся по небу, исполненному величия мифа. Стебель цветка – ствол, соцветие – огненное колесо, листья – лопасти, под которыми стонут конкурирующие растения, плевелы недовольства.
 Подсолнечник, Helianthus, – наш свет и достоинство, знак центробежной любви.

 Она явится даже в стерильную уборную, где менеджер трудится прочитать биржевые сводки. У нее тонкая фигура, длинные волосы, она практически без кожи – так она безнравственна. Возможно, она вычисляет и тебя. В ее руках орудие крестьянки, но не затевай с ней маркетинговую игру, не надо.
 Мы введем ее в мир исковерканных инстинктов, в мир шестизначных уверений в благонамеренности, в мир шестипалых с их обширными карманами, в мир смердящих шестицилиндровых двигателей.

 Сколько верениц протягивается перед тобой! Сколько даже не видевших тебя людей не ведает, что к ним тянулись твои руки! Сколько ты отдал впридачу за отнятое! Только ринешься занять какое-то место, и уже понимаешь, что совершил упущение. И ты кричишь самому себе, чтобы ты убрался со своего пути. Но если тому, кому ты кричишь, присуща серьезность, он едва ли уступит.
 Твое одиночество начинается с тщетно произнесенных имен. Ты бесшумен в бушующем мире, нарциссизм бесконечно измельчает тебя, застрявшего в галерее зеркал. Многоликое коллективное одиночество.
 Мы удержим даже скользкие сердца, нам можно доверить бьющееся!

 Оторванный от источников, ты вообразил, что, если зерно с веника посадить в цветочный горшок, вырастет веник. Можно точно сказать: ты не видел, как этот злак кипятили на газу.
 Тебе вспомнился костер, бездымный, рваный, с полчищами людей вокруг него? Березовые венки, белесые стволы деревьев, скоропалительные объятья, запах бледных цветов? Коси, коса, разнимай травы! Носи, носи нас, земля, внутри раскаленная!

 Мы слишком смущены, когда с нами обходятся как с приглашенными. Осуществиться или забиться в щели всклокоченной паклей? Держаться согласно внятному происхождению! Ворохи печатных увещаний сыплются на нас; столько не вместит печь, сколько накропали против нас сотрясатели воздуха. Что противопоставить комбинированным мыслишкам? Материализованное слово! и водрузить над массами его штандарт!

 Сочинителей заездила чувственность. Моральные гастарбайтеры перевели интуицию в шизофренический план. Гнетущий смог вползает в альков литературы, грязный слог взбирается на царственную скатерть искусства с ногами, как скот. Задача прервать полемику о вкусах. Это пиршественная бестактность. Глубокая неожиданность постигнет меломанов, когда выбор их не будет простираться дальше маршей и карнавалов. Штыковой лопатой рассеять по земле гумус.
 Итак, марши и карнавалы, огонь, медные трубы и Книга Велеса. Хлопок бича – и повозка тронулась. Пусть государственная музыка – изобретение китайцев. Не чуждаться опекунства, взвалить на себя чистоту тональностей.

 Известно ли вам, что намерения мытаря были чистыми? Но он допустил, чтобы его смешали с грязью, и стал недостоин самой грязи. Так исповедники изымают мучения из порочных и малогероических душ. Но под нашими взглядами будет ерзать индульгированная совесть, никакое прикрытие не даст ей очухаться.

 И сегодня трудно представить дисциплину нации, нации агнцев, сахарных ягнят. Жалостливая душа! Пристыло что-то к твоему морозному краю. Тебя подменивают! бражными реками питают тебя, в безбрежной дремоте погрязла ты. Живешь, не оберегая жизни, обезволенная.
 Агнцы, сонливые и слезливые барашки, с медленностью продвигающиеся в пространстве. Робко высовываетесь на улицу, где рыскают звери, питающие врожденную неприязнь к толерантным.
 Выместить для своей гордости свободные угодья!
 Разве будет стоять мир, где враг так ощутим и так обезличен? Сколько искать его? Сколько говорить о нем метафорами. Жалеть о собственных жертвах, которых грозно и невзначай сгубили, но не жалеть тех, кто не рождается для жизни. Разве нет у вас права на гнев там, где вы не торжествуете?

 Все дается вам так, словно дается даром. Warum? Вот психология изгоев – постоянная растрата зрения, чтобы выжить, не повредиться, девичья психология, настроенная на частые посягательства. Но в ваших именах нет следов побоев, ваша рука строит плотно, сбито. Пластика плотницкая, резко-детская. Ландшафт плоский, спрессованный. Дом - без гвоздей, блоха - без мелкоскопа. Вырезанные в срубе бревна падают сполна, не разваливаясь, склеенные лишайником.

 Кто может по-настоящему рассмотреть величину зла? Кто попустительствовал злу. Кто проговаривается о покушении на мать, спотыкаясь.
 Всякий шаг мать осуществляет при необходимом условии компромисса, - ради жизни ребенка. Ее мечтательность – убаюкивающая. Она не передает ментальности. Большинству женщин все равно, какую кровь впустить в свою. Родившая женщина всегда склонна к нивелированию и предательству. Готовая к героизму, она блажится единственно мечтой о недомогательстве к ее чаду.
 Вечное дитя! Чтобы усилить самого себя, тебе нужно покориться отцовской линии и встать на борьбу против эмансипации, против той свободы от предрассудков, которая не в первый раз будит на нашей земле неуемный восторг перед деньгами, типично женский восторг или какой другой.

 Да! все началось с Библии: сын прикрывает наготу спящего отца в поле. Одним жестом цивилизация античная, языческая, свернута, прихлопнута. Аполлона задвинули в тесный зал Изящных Искусств. Снабдили подпоркой. Сейчас исламские расы, маскулинные, вперед выдвинуты. А другие вывихнуты, приплюснуты, проникнутые желанием подвига, воззрились на станок казни, на чужое страдание воззрились. Осветили огнем тело в кровоподтеках. Встали среди согбенных старух. Такое утешение хуже разврата. Решиться историю начать сызнова! Нужно людей принудить к нравственному поведению раньше посредников в рясах, проповедующих нищету.

 Ваши низшие люди воплощали в красках и в камне шалую неустроенность духа, и далее низшие же люди сокрушали запечетленную фантазию, ибо хотели большего подвига и большей подлинности.
 Нет, мы не говорим вам: оставьте бога. Мы спрашиваем (а спрашиваем мы, потому что не обладаем самонадеянным чувством веры, но взываем к идеальной логике), почему не-человек носит человеческое имя? Почему бог вовремя не прекратил свое человеческое имя? Почему не избежал над собой публичных издевательств? Достойно ли это истинного героизма? Ведь подвиг - это путь, проложенный без промежуточных унижений. Почему он не утвердил знание о себе вне печатного слова. Не потому ли, что его, отчужденного, ожидал слякотный сон в кровавой плащанице?
 Ишь ты! был некто, баловень судьбы, и звали его I.CH; его пощадила смерть, теперь проси пощады у него! Но имплантантный бог не нужен вам. И теперь мы говорим: нет, мы не приемлем ни смерти Отца, ни кощунства над ним. Звезда и планета сошлись в небе и воскресили отца вашего – Велеса, золотые колья в небе вертящего.
 
 Отгоните же, наконец, в себе мученическую навязчивость. Оставьте их невестам, которым неведомо, к кому и в какое седло сесть, где попортиться, где изнизиться. Враг, принявший в расчет, что вы окончательные агнцы, преспокойно совершает торговлю под вашим глазом, - занятие, ненавистное на вашей земле, – а вас снова и снова гонит под нож. Возможна ли жизнь без продажи? Возможна, при упразднении институтов помилования, при решении аграрного вопроса, ресурсного вопроса, воплощения рентной идеи.
 Нужно выскочить из самого дна младенчества, вывернуться из глубины и ударить снизу в хитросплетение хаоса.

 Некоторые философы, чтобы доказать, что прошлого не существует, размешивали прошлое в одном котле с настоящим и будущим. Грамматически нетрудная процедура и похожа на размагничивание. Они вообразили, что все проходит, и это тоже пройдет. Вооружились деревянными палочками. Варево приготовлено для малообеспеченных людей.
 Твоей стипендии хватит для этой похлебки, приятель!

 Так как тебе нравится белый “Понтиак” под твоим окном, и ты не можешь с собой совладать, повелеваю: каждое субботнее утро ты будешь вновь и вновь пригвожден к стеклу. Когда выравнивается земля, и тугие небеса пронизывает гудение самолета, проснись, спрячь свой римский нос под тогу одеяла и выйди на кухню. Налей в стакан воды, раз и над тобой посмеялись греки. Твой алфавит, агнец, сложены из рун. Это заточенные клинья, дружище. Греки навязали тебе лишь несколько своих букв. Еще они наговорили тебе, что мы приносим в жертву людей. Глумливые речи. Все равно ты живешь с постоянной растратой, чтобы превозмочь жизнь. Тебе не хватает средств, чтобы с тобой считались. Ты хочешь получить свободу, но твоя совесть ищет закона, ведь ты не животное о четырех ногах, - ты ходишь, вечно выпрямленный. Консоль твоя слишком велика, слишком! Но ты теряешься, затираешься, тратишься в миллиардной толпе, и не можешь поправить дело; у тебя закипает кровь от хохота студентов - твоя раскованная юность была другой. Вылезай из бара - мы знаем рецепт другого коктейля.

 Можешь ли ты стать аскетом, если эйфорически мечтаешь об аскетизме? Предостерегаю тебя, что, нарочно порвав с тем, что ты считаешь прочным в своей жизни, ты образуешь пропасть, от которой перехватит дыхание, а ступни ног станут мокрыми от пота. Но это не означает, что ты обязательно соскользнешь. Ты ведь живешь повседневно среди людей. Отвернись от их привычек – и пропасти не будет.
 Тебе не дозволено будет иметь ни родителей, чтобы родиться заново, ни детей - иначе бы они свидетельствовали против тебя.
 Но самое главное будет доступно – неслыханное слово произвести из собственных уст.
 А всего-то нужно: просунуть сквозь зубы кончик языка и, держась за волосы, плотно сомкнуть рот. Язык восстановится, проснется память.

 Чем дальше на восток - тем больше скругляются буквы; растягиваются, сплетаются и, наконец, превращаются в нить, в бессмысленную вертикальную вязь. Глаза сужаются и становятся непроницаемыми. Пока здесь думают о дележе, там, в пыли, рождаются захватчики. Они пьют кровь из жил лошадей, спасаясь от голода. Смещают подводные горизонты, сдвигают земную ось, чтобы встать на средоточии меридианных линий.
 Милейший агнец, где твоя отара? Известно ли тебе, как выскабливают твое потомство? Известно ли, что, когда ты говоришь - ты захлебываешься, глотаешь воздух вперемешку с пеплом, песком и илом? Ты теряешь силы, а ведь ты сам еще не родился, ты по-прежнему находишься в воде!

 История измеряется суточными отрезками: закат Европы, сумерки кумиров, утро магов. Нынешняя эпоха уже имеет заветное имя, пароль, достаточный, чтобы перед нами растворились ворота в новую историю. Молот времени уже стучит настойчиво, и постигается, что наш век - не железный, не золотой, а солярный - брызжет кометной окалиной, пылью, и распахивается веером.
 Venera, Helianthus, Veles.
 1995