Шапка - невидимка

Шапка - Невидимка

Георгий Николаевич очнулся. Веточка березы скользила по стеклу и едва слышно стучала о раму. Осмотревшись, он снял шапку-ушанку.
- Скажите, а почему это так странно пахнет подушка? – Он посмотрел на нянечку. Щеки его, едва заросшие щетиной, светились бледностью малокровия. По лбу прошла тонкая линия от шапки, которую он носил не снимая.
- Да чья же это она будет-то, твоя она и есть. Любовь Афанасьевна, тихо приговаривая, терла пол вокруг коек - уж, какой год твоя.
Она посмотрела на него.
Георгий Николаевич сел на кровать, выпростав из-под одеяла худые ноги:
- Да нет. Вчера-то она пахла по-другому, а сейчас как по больничному. Карболкой что ли? – Он взял подушку и положил на нее руку, словно и не спал на ней уже несколько лет.
- Ну, вот и хорошо, хорошо, милок, что очнулся. Щас и врача позовем. Вот только дай домыть пол–то. – Засуетилась нянечка. Казалось, что она избегает смотреть ему в глаза.
Размотав тряпку, и бросив ее в ведро, нянечка вышла из палаты. В коридоре она направилась в кабинет к дежурному врачу.
- Андрей Петрович! Там Гоша, тьфу ты Николаич очнулся. То есть пришел в сознание. Видать пришел его час.
- Да что вы такое говорите Любовь Афанасьевна? – Молодой врач оторвался от своего занятия и посмотрел на нее. Когда вошла нянечка, он ремонтировал часы. На столе, покрытой белой клеенкой, лежали пинцет и несколько мелких деталей от часов: стекло, стрелки, крышка, и маленькие зубчатые колесики – Глупости все это, глупости. А что осмысленно говорит еще не факт, что осознает себя. Через столько–то лет.
- И все-то у вас просто, все-то вы понимаете – пробурчала нянечка - два вершка от института, а возомнили о себе как о …
Она замолчала и укоризненно посмотрела на врача.
- Ладно, ладно. - Врач нехотя отложил пинцет. Он встал и, потянувшись, размял пальцы. – Посмотрим на нашего больного.
- Что ж на него смотреть-то, чай уж несколько лет на него смотрим. – Вера Афанасьевна оглядела комнату. - Вот и мусорка опять полна окурков.
- Господи! А винтиков – шпунтиков–то, мелкоты-то – продолжала она, подходя к столу - И не разглядишь сразу.
Она явно намеривалась смахнуть всё со стола тряпкой.
- Сие есть не мелкие металлические детали – шпунтики, как вы изволите выражаться, а части часового механизма. Вот стоит их только собрать, и время опять пойдет как надо. Не стоит трогать – Андрей Петрович сделал упреждающее движение рукой. - Я пытаюсь разобраться в часах. Чтобы понять, как и откуда начинается время. Что является отправной точкой движения времени. Аз есть начало так сказать.
- Мудрен ты уж больно – Любовь Афанасьевна махнула рукой – не для меня, старухи.
Она взяла полоскательницу, что стояла рядом с разобранными часами и высыпала окурки в мусорное ведро.
- Однако стоит посмотреть – Сказал Андрей Петрович и потер руки, словно согревая их.
Георгий Николаевич огляделся. Он не помнил ни этой комнаты с койками, ни окон, что наполовину были закрашены. Он вообще ничего не помнил. Машинально взял костюм, лежавший на соседском стуле, неторопливо одел его. Брюки были немного велики, и Георгий Николаевич затянулся поясом от халата. Темно-коричневый пиджак, широкий в плечах, болтался на нем как на вешалке. И как был в тапочках, так и пошел до конца коридора в сторону сада. Где, по смутным воспоминаниям, он когда-то гулял.
Дверь нехотя скрипнула, и Георгий Николаевич почувствовал свежий воздух. Охранника на месте не было. Продавленное кресло, накрытое газетой с кроссвордом, пустовало.
Когда он вышел в сад, его неуловимо преследовал какой-то запах. Георгий Николаевич сначала понюхал пиджак, потом руки, и, пожав плечами, осторожно пошел по аллее.
Яркие листья клена, расцвеченные красками осени, выстелили парковую дорожку. Листья лежали даже на скамейках. Ветер перебирал их как шелуху уже никому ненужного праздника.
Георгий Николаевич поднял один из кленовых листочков и посмотрел на просвет. От солнечного круга разбегались сеточкой жилки яркого листа клена. Он так брел с этим листочком, сначала по аллее больничного сада, а когда дорога кончилась, шел по выгоревшей траве, вдоль забора. Было видно, что забор давно не красили. Местами он покосился и даже частью лежал на земле. Георгий Николаевич осторожно перешагнул упавший забор и вышел на дорогу.
Когда врач и нянечка подошли к палате, дверь была открыта, больные уже встали. Один, стоял и смотрел на стену, покачиваясь из стороны в сторону. Другой лежал поверх одеяла и, поджав ноги к груди, тихо мычал.
Нянечка прикрыла его одеялом, и погладила по голове:
- Ну, Тимоша, как ты? – Тот только тихо мычал.
- Ну, славно - славно – Для нее больные были маленькими. Сколько
лет им не было. Врачи уже давно привыкли, что нянечка называет каждого больного ласково уменьшительно.
- Господи! – всполошилась нянечка. – Да как же это так. Одёжа-то Тимоши где?
Она начала осматривать комнату, словно и не прибирала здесь несколько минут назад.
- Да где ж ей быть - Врач стоял уже возле окна и куда-то показывал за стекло. – Да Гоша, как вы изволите называть его, и одел ее. Убедитесь сами.
По тропинке неторопливой походкой от здания уходил Георгий Николаевич.
- Ох! А что же мы сродственникам скажем? – Нянечка всплеснула руками и прижала их к груди.
- А ничего не скажем. Сам нашел одежду и переоделся. Это говорит, о том,
что вменяем, и в полном сознании. – Врач постучал пальцами по шапке, оставленной на подоконнике.
- А заодно и проверим кое-чего – Врач обернулся и направился в свой кабинет. Шапку он захватил с собой.
- Все бы проверить – Едва слышно проворчала нянечка – Тут человек уходит, а он проверить.
- Да – неожиданно врач развернулся и окликнул нянечку – Если ничего не произойдет, то через час можно сходить за ним.
- Худенький-то какой – причитала нянечка возле окна – из пяти веточек собранный.
- Эх! Малость-то какая.
***
Он не знал, куда и зачем идет, но на перекрестке он неожиданно остановился
и почувствовал запах хлеба. Георгий Николаевич стал озираться и увидел магазин. На витринном стекле белой краской было выведено «Хлеб» и «торты». А под надписью был нарисован батон и коробка, перевязанная ленточкой.
Массивная дверная ручка была гладкой и отполированной многими руками. Георгий Николаевич с трудом потянул ее на себя, та нехотя, со скрипом поддалась. Мелодично зазвенел колокольчик, висевший над дверью, приветствуя всякого, кто входил.
Георгий Николаевич потоптался на месте, оглядываясь и озираясь на полки с товарами. Большую часть витрины занимала алкогольная продукция. Она громоздилась от потолка до прилавка, в несколько горизонтальных рядов. Разнообразные формы бутылок с разноцветными этикетками заполняли этот парад алкоголя. Там были и с русскими названиями и с иностранными, те, что он уже давно забыл.
Лишь где-то в углу едва нашлось место нескольким пакетам с молоком и крупой. Георгий Николаевич, стоя посреди магазина, долго оглядывался и не сразу смог увидеть с краю половинку батона.
За прилавком расхаживала полная продавщица. Ее старый халат держался на двух пуговицах. По краю халата свисала бахрома, а левый карман надорван, так словно в него очень много и постоянно что-то прятали.
Продавщица не обращала никакого внимания на Георгия Николаевича и увлеченно обсуждала со своей товаркой по работе, такой же, как и она – тех же комплектаций и того же вида, последние серии какой-то мыльной оперы.
Георгий Николаевич осторожно взял белый хлеб в руки, погладил его и принюхался. От запаха у него закружилась голова, и Георгий Николаевич едва удержался на ногах.
- Мужик, ты че это, блин. С прилавка нельзя брать. И прекрати лапать батон. Купи, потом что хочешь, с ним делай.
- Да, да конечно - едва слышно сказал он в ответ. Георгий Николаевич смутился и торопливо положил хлеб на прилавок, и, отряхнув руки, спрятал их за спиной.
- Не тушуйся дед, бери – От неожиданности Георгий Николаевич вздрогнул. За ним, слева, стоял молодой человек и насмешливо смотрел на него.
Тот, улыбаясь, повторил: - Бери, бери, не стесняйся.
- Ишь ты, богатый. Какой молодца нашелся, развелось тут, бомжей подкармливают. Понаехало тута в город – сказала, сильно окая, продавщица, развернувшись к своей товарке, которая была тех же комплектаций и примерно в таком же халате – Слухай Ленка. Уж третий, считай год, здеся работаю, а такого еще не видела.
- Пасть проветрила? – жестко спросил ее парень и потер небритую щеку. Его глаза ничего доброго продавщице не обещали – Заткнись!
Та начала мелко теребить оборки своего халата.
- А ты не ори на меня, не ори. Пришел покупать, так покупай. – Визгливо вскрикнула в ответ ее напарница.
Парень дернулся к прилавку, но по пути случайно задел Георгия Николаевича.

Продавщица отшатнулась.
- Не надо – тихо сказал Георгий Николаевич и взял парня за руку.
- Значит так – Парень взял батон с прилавка в руки и предал его Георгию Николаевичу. – Этот хлебушек деду, а мне банку пива и сигарет «Астра». – И он бросил на прилавок, где только что лежал хлеб, пятидесятирублевую купюру – Жри сука.
Что-либо ответить продавщица побоялась.
Едва хлопнула дверь магазина, отозвавшись колокольчиком, как парень открыл банку и отхлебнул большой глоток пива. Он вздохнул и, глядя на небо, спросил:
- Ну что дед, на свободу выбрался?
Георгий Николаевич остановился и посмотрел на парня, прижимая к
груди батон. Свежий хлебный запах пьянил.
- Откуда выбрался? – удивленно спросил Георгий Николаевич.
- Петр. Охрана – протянул руку парень. Не смотря на разницу в возрасте,
 он обращался к нему почти фамильярно – да ты ешь, ешь, не стесняйся. Когда еще так поешь?
- Георгий – он едва пожал теплую руку собеседника.
- Далеко ли собрался? – продолжил Петр.
- Не знаю – тихо ответил Георгий Николаевич.
- Ну и славно. В этом городе всего одна трамвайная линия. От
больницы до кладбища. Вот и весь маршрут.
Петр ловко скрутил пивную банку и выбросил ее в урну - Да и остановка недалеко. – Продолжал он, махнув рукой в сторону. - Так что садись, и кати, куда хочешь. К кому хочешь. Благо не собьешься с пути. А контролеров в этом городе и в помине нет.
- Ладно, будь. – Петр махнул ему рукой и, повернувшись к нему спиной, стал удаляться в сторону больницы.
Крепко прижимая к себе белый хлеб, Георгий Николаевич осторожно взошел по ступенькам в трамвай и сел на ближайшее сидение.
Трамвай набрал ход и, звеня, почти сразу попал в светло-зеленую свежесть липовых деревьев. Рельсы загибались в большой полукруг и уходили вдаль, теряясь под кронами буйной молодой поросли деревьев и кустарников. Ветки задевали трамвай, царапали раму и оставляли на зацепах молодые листья.
Неожиданно в этот ритмичный рисунок вплелся ни на что не похожий звук. Это был звук удара молотка по железу. Отзвук разносился протяжно и долго, точно зависая в воздухе.
Трамвай на повороте раскачивало, и Георгий Николаевич не сразу увидел двор двухэтажного небольшого домика. Такие дома обычно строили возле заводов или фабрик, еще до революции.
Стена старого здания была в трещинах, кое-где даже отвалилась штукатурка и была видна дранка. Под крышей виднелись ласточкины гнезда.
Посредине двора на табурете сидел полуголый человек. На нем были только темно-синие трусы и большой кожаный фартук. Его спина в бисере пота, сверкала на солнце. И видно, что он работает на солнцепеке долго. Коленями он придерживает большой самовар. Его медные бока почти полностью округлы, лишь осталось немного вмятин, но и они скоро исчезнут.
Рядом с ним, прямо на траве, сидит мальчик. Он тоже занят делом. Только вместо самовара - деревяшка, а вместо молотка – камешек. Но мальчик в точности повторяет движения старшего, так же вертит деревяшку по кругу, так же присматривается, на предмет неровностей. Оба заняты делом и ни на кого не обращают внимания.
Трамвай, остановился. Заскрипели тормоза, и Георгий Николаевич покачнулся вперед. Но почти тут же выпрямился. Точно боялся потерять нить, что связывала его с тем миром, находившемся за вагонным стеклом.
Человек занимавшийся самоваром, никакого внимания не обратил на трамвай, лишь мальчик оторвался от деревяшки и смотрел на это чудо во все глаза. Будто видел его в первые в жизни.
Отец остановился, подложил молоток под себя, поправил съехавший фартук, и потрепал малыша по волосам. Потом он вновь обхватил коленями самовар и продолжил свое дело, что-то, приговаривая себе под нос. Мальчик же забыл про деревяшку и камушек, смотрел только в сторону трамвая.
Георгий Николаевич, несмотря на большое расстояние и оконное стекло, точно знал, что напевает отец. Он слышал его тихий голос:
«Глякось, глякось,
каков молодец
Весь в отца – работничек,
Хоть и малый, а с толком … подлец».
Так всегда напевал Николай Васильевич - его отец, когда был в хорошем настроении и радовался сделанной работе.
Георгий Николаевич очнулся от толчка, когда трамвай уже набрал ход. Звук удара по металлу постепенно становился все тише и тише, пока совсем не растворился в барабанной дроби веток. Он попытался оглянуться, но густая зелень полностью уже скрыла остановку. Точно и не было ничего, привиделось. Только зелень и небо.
Трамвай, скрипя и звеня на стыках рельс, выбрался на мост. Под ним несла свои мутные воды в сторону моря старая река. За мостом, где-то на горизонте собиралась большая грозовая туча. Она наполняла небо темно-чернильным цветом, занимая все больше и больше пространства.
***
- Ну-с, посмотрим на этот овощ – Врач взял в руки пухлый том истории
болезни. – А ну-ка. Так-с. Производственная травма головы.
Фиолетовые чернила почти полностью выцвели и казались пожелтевшими.
- Полная потеря памяти. Заторможенные реакции. Принят в больницу. Когда? - Врач в недоумении потер бровь. Рядом с ним стояла нянечка и ждала.
- Ну, когда же? – Не вытерпела она.
- А? – встрепенулся врач – Ах да. Больше двадцати лет назад. Крепкий старикан.
- Ладно, пора и назад. Любовь Афанасьевна, будьте любезны, препроводите пациента на место. То бишь, на его законную койку. Я думаю прогулки уже достаточно на сегодня.
Он захлопнул папку и поморщился от пыли.
- Да уж. Я пришла, а он уже был здесь. Тихой такой. – Нянечка покачала головой – Видать время пришло, вот и пошел в последний раз в сад погулять.
- Любаша. Ох! Любовь Афанасьевна, что за чушь – махнул рукой Андрей Петрович - травки, заговоры, отвары. Бред для необразованных. Не напрягайтесь.
- А тё все книжки, да крючечки в бумагах – тихо буркнула нянечка, выходя из кабинета – а в человека не веришь. Тьфу, на тебя.
Однако врач, словно не слышал ее. Он весь погрузился в размышления. Пальцы нетерпеливо постукивали по старой шапке-ушанке, что принес с собой в кабинет.
Когда нянечка вышла из кабинета, он посмотрел на шапку, вывернул наизнанку. Примерил ее, снял. Снова примерил. Посмотрел на себя в зеркало. Снял. Положил рядом с часовым механизмом.
- А может она права? И сад есть. И все остальное?
Потом он быстро сгреб мелкие часовые детали себе в руку. И выбросил их в
урну.