Санька Матросов

- Поздравляю вас с началом первой в вашей жизни самостоятельной работы! - приветствовал нас с трибуны декан.
В аудитории присутствовали все пятеро студентов Специального отделения режиссерского факультета Академии Кино. Несмотря на нашу малочисленность у нас имелся собственный декан и около десятка предметов преподавались только нам и никому больше. Все это выглядело бы очень удивительно, если на секунду забыть, что отделение наше - специальное, а значит - в какой-то степени элитное. Отбор на это отделение проводил сам декан, Дмитрий Валентинович Полоскалкин, и критерии для отбора были нам совершенно неизвестны. Просто на втором курсе ко мне подошел Дмитрий Валентинович и спросил насчет моего желания учиться на этом отделении, на что я, разумеется, ответил утвердительно.
Каждый учебный день для нас начинался с просмотра фильмов Лени Рифеншталь, как культовых вроде “Триумфа воли”, так и не доснятых до падения Третьего Рейха. Впрочем, эти киноленты мы вскоре выучили наизусть ибо на одном из предметов просматривали их дотошно, кадр за кадром, анализировали самые мельчайшие детали вплоть до неловкого шага генерала Рэма в “Марше для вождя”. Догадались, чему мы учились? Правильно, снимать фильмы-копья, призванные насадить на себя многоликое и аморфное массовое сознание. И принадлежность к “ордену копьеносцев” окутывало нас такой пеленой гордости, что обычные студенты-режиссеры даже не садились с нами в пивной за один стол, а на курсе шарахались от нас как от чумных. Личное же их отношение было самым разнообразным - начиная от высокомерного презрения к “слугам системы” со стороны будущих “свободных художников” до откровенной черной зависти со стороны будущих создателей идиотских рекламных роликов, однако всегда оно было крайне недоброжелательным.
- Так вот, вы люди творческие, поэтому задание для всех будет общим - создать фильм про героев. Какие это будут герои, какой фильм - пусть каждый определит самостоятельно. К десятому числу принесете свои сценарии, я их оценю, и приступим к съемкам. Снимать будем по всем сценариям, получившим выше “тройки”. Если фильм дойдет до экрана, то его создатель получит гонорар, и кстати сказать, весьма неплохой. Что удивляетесь, ведь ваш фильм будет самым настоящим информационным продуктом, имеющим реальную цену, привыкайте к этому уже сейчас!
Дмитрий Валентинович прошелся по кафедре и почтительно посмотрел на светловолосый и синеглазый портрет Рифеншталь. Казалось, он с трудом удержал правую руку, чтобы не совершить соответствующего приветствия, предплечье так и дернулось ввысь.
- Теперь конкретнее о задаче. Учились вы не зря, все сами знаете, но на всякий случай дам кое-какие подсказки. Или нет, подведу вас к тому, чтобы сами себе их дали. В чем по-Вашему должен состоять основной смысл фильма? А? Так, скажи, Леша Левитин (из-за постоянного тесного общения декан давно уже называл нас уменьшительными именами и на “ты”, что так не характерно для громадных факультетов-монстров технических ВУЗов).
- Надо раскрыть образ героя, как объекта, совершенно лишнего и абсолютно бессмысленного, способного только вносить в наш более-менее обустроенный мир опасную деструкцию, - ответил Леша почти не картавя (обычно люди с дефектами речи картавят, когда волнуются, но Леша - наоборот, картавит только когда спокоен, когда же волнуется - наоборот, говорит удивительно чисто).
- В общем верно, все в духе времени, - согласился декан, - Хотя я сам на такой точки зрения не настаиваю. Я только предупреждаю, что если кто-нибудь из вас осмелится вылить на своего героя ушат помоев в виде пережевывания его половой жизни или пищевого поведения, то будет строго наказан. Но это, должно быть, и так вам понятно. Согласитесь, что  тем, кто не чувствует флюид, который кто-то когда-то назвал духом времени - тому среди нас не место!
На этом инструктаж закончился. Не знаю, как другим, а мне выбирать героя особенно не пришлось, он у меня уже был наготове. Этой исторической личностью был Александр Матросов.
Когда мне было от роду семь лет, мы с мамой гуляли по Парку Победы, что на Московском проспекте. В этом парке есть аллея героев, украшенная бюстами и памятниками героев ушедших времен. В основном это были вполне безобидные толстые дяденьки, о принадлежности которых к героям говорили только большие звезды на их широких грудных клетках, по две и больше. Эти люди представлялись мудро рассуждающими о долге и нравственности, проводящими длительные нравоучительные беседы, но из своей глубокой скромности не говорящие ни слова о том, что дало им право так настойчиво учить других - о своих подвигах. Большинство из них прожило солидную жизнь и так же солидно умерло в кругу родных и близких. Потом была пышная траурная процессия, на которой блестящие звезды несли на шелковых подушечках вслед за гробом. В 1984 году все это очень живо вертелось перед глазами и само далекое слово “смерть” прочно связывалось с чем-то очень солидным, вроде почетного караула.
Насмотревшись на этих дядек, даже в бронзовом виде сохранявших свою важность, я отвернулся в сторону и... столкнулся с пронзительным взглядом бронзового солдата в простой гимнастерке и с похожим на консервную банку на палке автоматом ППШ наперевес. До чего он не был похож на тех, с аллеи! Его бронзовое тело, его глаза, даже его уже не стреляющий автомат - все излучало какую-то могучую жизненную силу, по сравнению с которой вся сила дедов с аллеи - все равно что капля против океана. Казалось, что яркий пламень освещает холодную зеленую бронзу изнутри, делая памятник почти живым.
- Мама, а этот солдат - кто? - с удивлением спросил я.
- Это - Александр Матросов, - ответила мать, - Он бросился на немецкий пулемет и ценой своей жизни позволил нашим прорваться.
- Но он же погиб! Умер! Не стало его! - истерично выкрикнул я, - Так зачем ему это было?! Зачем?!
И тут я понял, что увидел настоящего героя, так не походившего на картинных звездоносцев с главной аллеи. Его глаза как бы спрашивали о том, что бы сделал я, окажись у извергающего огонь свирепого вражеского дула? Побежал? Заорал, что подавление огневых точек противника - дело артиллерии, и пока она не выполнит своей задачи - мое место в блиндаже? Вернулся, доложил командиру и на этом успокоился? Правильно! Любой дед оттуда, с аллеи, из штаба - наверняка бы тебя бы одобрил, может даже орден на грудь прицепил. А вот так как я - раз и к победе, к победе здесь и сейчас, ведь для меня она наступила уже тогда, в самом начале войны, и наступила навсегда, без “до” и “после”?! Нет, не понять тебе этого... Хилый ты, братец, видать пока мало какой-то специальной каши ел! Какой каши? Ну, если ты такие вопросы задаешь, то с тобой все ясно, не можешь даже понять, что каша эта вовсе не из крупы, потому что нет такой крупы на свете!   
Тем временем в кустах раздался шорох и оттуда появилось дуло пулемета и две лишенные лиц тени в касках. Раздалась короткая свирепая команда на лающем языке и тут же раздалась отрывистая пулеметная очередь. Все это было как-то по киношному, ведь где мне было видеть настоящий пулемет и настоящих немцев?! Сказать к слову, настоящего немецкого пулемета тех времен я и по сей день ни разу не видел. Стреляли тоже не очень громко, как в передаваемых по телевизору черно-белых советских фильмах, все равно что через глушитель, да и свиста пуль не было, как будто холостыми. Однако мне хватило и этого. Не помня себя от страха я помчался прочь по аллее, сопровождаемый равнодушными бронзовыми взглядами звездоносных стариков. Никогда я еще так быстро не бегал, ни до ни после. Казалось, что в моей голове продолжает строчить мощнейший из всех пулеметов - пулемет собственного страха. Остановился я лишь тогда, когда услышал за своей спиной крики:
- Стой! Ты куда?! Ты чего?!
Меня догоняла мама. Тут же ноги обдало чем-то теплым, как остывший кипяток, и подо мной образовалась большая лужа.
- Ха-ха-ха-ха-ха!!! - раздался веселый бронзовый смех. Этот смех стоял по другую сторону того, что можно считать обидным, он был скорее таинственным и многозначным.
Домой я пришел с великим позором, в мокрых штанах и со слезами на глазах. Однако к вечеру чуть-чуть оправился и решил поиграть во дворе с мальчишками.
- Играем в войну! - крикнул Гришка Соловьев, мой сосед по лестничной площадке, - Мы с тобой будем русскими, а они - фашистами.
Перед нами стояли два насупившихся мальчика из соседнего двора. В играх того времени, символически изображающих борьбу добра и зла с обязательной победой первого, “фашист” - фигура, обреченная на ритуальное заклание, скорее объект, чем субъект. Если по каким-то причинам “фашистов” не находилось, то ими могло стать все что угодно - сорная трава, стена помойки, мусорные баки, старый матрас и т.д. В данном случае ребята из другого двора были гостями, и им пришлось принимать наши правила игры. Откуда-то Гришка раздобыл обрезок водопроводной трубы, засунул его в кусты и посадил возле него двух “немцев”.
- Здесь будет пулеметное гнездо фрицев, - сказал он.
- А что нам делать? - спросил соседский мальчуган.
- Будете кричать “Та-та-та” и падать, когда мы будем бросать в вас комки бумаги. Это у нас гранаты будут. 
  Вооружившись скомканными листками бумаги из школьной тетрадки мы заняли исходную позицию.
- Начали! - скомандовал Гриша.
- Та-та-та! - раздалось из-за кустов.
Мы кинулись в атаку, усердно забрасывая “неприятеля” своими “гранатами”. Однако в тот день дул старательный западный ветер, как будто стремившийся на помощь “своим”, пусть даже и игрушечным. Легкие комья бумаги запросто разлетались в разные стороны, не причиняя “противнику” ни малейшего “вреда”.
- Та-та-та! - продолжалось доноситься из-за кустов, но ни одна “пуля” нас, разумеется, не задела. Тем временем “боеприпасы” подошли к концу.
- Ура-а-а! - зверски завопил Гриша и бросился прямо на “вражеское” дуло, перевернув его прямо на ошалевших “неприятелей”. Дело в том, что у Гриши было не очень сильное воображение, и условный “пулемет” для него все-таки так и оставался безобидной водопроводной трубой.
И тут произошло что-то невероятное. Вместо соседских мальчишек из-за кустов опять выросли две безликие тени, снова раздался лай команды, а пулемет застрочил совсем как тогда, в парке - тоже не очень натурально, но гораздо более правдоподобно, чем мальчишеские “та-та-та!” От испуга я не смог даже пуститься в бегство, вместо этого я сделал несколько шагов назад и сел в лужу.
- Ха-ха-ха-ха! - раздался все тот же бронзовый смех, но через секунду он превратился в обычный Гришкин хохот, - Герой!
Отводя глаза от своего позора я направился назад, домой. После этого меня пару недель еще высмеивали, дав при этом глумливую кликуху “Герой”, но потом забыли, только кличка осталась - форма с минимальным содержанием.
Однако Матросов продолжал неотступно преследовать меня. Он являлся ко мне во снах и долго смеялся надо мной своим величественным, отнюдь не издевательским смехом. В этом смехе чувствовалось великодушное прощение по отношению ко всему плохому, что я совершил и совершу в этой жизни. Но вместе с тем присутствовало там и напряженное ожидание какой-то перемены, которая должна произойти внутри меня и без которой я могу годиться только на роль объекта этого смеха. Тем не менее, было очень неприятно, и происходило это из какого-то внутреннего чувства полного неудовольствия от самого себя. Просыпаясь после таких снов, я со злостью смотрел на свое прыщавое тело, которое при всей своей отвратности еще и боится переступить через ту черту, которую некоторые называют “смерть”, трепещет от возможности оказаться один на один с грохочущем жерлом пулемета среди красно-белого поля, обильно усеянного разбитыми танками, острыми кусками железа, обрывками сапог и шинелей вперемешку с кишками и мозгами товарищей.
Пытался советоваться сперва с родителями, потом с друзьями и приятелями. Все глухо, первые просто не поняли, вторые немного пошутили и дали почетную кличку “Матросов”. Впрочем, вскоре настал тот период, когда по всем канонам этой жизни положено “делать карьеру”.
С началом делания карьеры приходящий во снах Матросов становился все злее и все угрюмее, вскоре он даже перестал смеяться, а только удрученно покачивал головой, из-за чего я испытывал стыд, граничащий с желанием моментально развоплотиться и еще больше проклинал свое тело за отсутствие в нем даже такой возможности. Не могло исчезнуть не только плотное “дневное” тело, но и полупрозрачное “ночное”, из-за чего ненависть к нему уходила куда-то в его недра, в те закутки, которые никогда не видели даже самые опытные хирурги и патологоанатомы.
Но тем временем что-то непонятное начало твориться и с самим понятием “героизм”. Началась знаменитая война на юге Руси, но вместо имен новых героев оттуда доносился только отвратительнейший садистский порнофильм с насквозь реальными сценами. Красочные сцены фильма не вызывали никакого желания принимать в нем участие в качестве бесплатного статиста, и по-моему Матросов был со мной вполне согласен. Однако в столице все большее число обрюзгших жирно-свиных грудей (куда там дедам с аллеи!) блистали мощью золотой пентаграммы - “за стрельбу по своим”, “за отсутствие стрельбы по врагам”, “за мастерское исполнение педерастических песен”, и заезженное слово “герой” входило при этом в обязательный довесок к звезде. Обставлено все было как положено - с вязкими как сопли речами, марширующими ряжеными солдатиками, брызгами шампанского и военным духовым оркестром, натужно выдавливающим мелодии из мультфильма “Бременские музыканты”. Когда мир этих жопастых “героев” довел меня до состояния неукротимой рвоты, я понял, что надо как-то определяться...
Собственно говоря, выходов было всего три. Первый - самому стать таким жирнозадым “героем”, которого мой “наставник” Матросов, не медля ни секунды, взял бы на мушку. Второй - напрячь все душевные силы и вытеснить из себя Саньку Матросова вместе со всем, что его окружает, а потом браться обеими руками за карьеру и становиться самым добропорядочным из всех обывателей.
Был еще, правда, третий путь - выбрать тот элемент этого мира, который больше всего мне ненавистен и взорвать его вместе с собой, посмертно заслужив славу “клиника” и “шизика”. Вот только приведет ли это к какой-либо победе, изменит ли хоть кого-то или что-то? Нет, скорее всего, мелькнет разок по ТВ под сдержанные смешки комментатора - и баста.
Короче, стал я делать карьеру, поступил в Академию Киноискусства на престижный режиссерский факультет. Впрочем, престиж - дело условное, ведь вы, наверное, никогда и нигде не встречали объявления типа “требуется кинорежиссер, работа сменная”? Водопроводчик там или ассенизатор, а тем более грузчик - другое дело, в специальных газетах этих вакансий - львиная доля. Но и тут мне повезло - попал на спецотделение, с прямым трудоустройством, даже в Москву можно попасть.
Однако Матросов по-прежнему не давал мне покоя, теперь он даже и головой качать перестал, только смотрит на меня в упор - и все. Это могло означать только то, что второй путь я избрал пока еще лишь частично, и моим он будет лишь тогда, когда я смогу, наконец, избавиться от этого настырного “наставника”. Но как это сделать?! Ведь он же - во мне! И ни один хирург его из меня не вырежет!
Так что идея фильма свалилась на меня как манна небесная. Какая возможность для самоанализа, для самокатарсиса (хоть мы и не психологи, но психологию изучали - будь здоров)! Отличнейшая психотерапия, до которой ни один психотерапевт не додумается.
Я сел за компьютер и стал тщательно обдумывать сценарий своего фильма. Разумеется, помои я сразу же отбросил в сторону. Помоев хватало. В конце 80-х кто-то сказал, что Матросов просто нечаянно поскользнулся и упал прямо на пулемет (а Типанов и другие герои, повторившие его подвиг - что, тоже поскальзывались?! И прямо на пулемет?! Да, богатая, однако, фантазия, только следует к ней добавить, что немцы в пулеметчики одних гипнотизеров набирали, которые русских бойцов аккуратно к пулемету силой внушения притягивали). Другие сорта помоев касались предшествующей жизни Саньки Матросова - кто-то говорил, что он сидел, другие - что воевал в штрафбате. В любом случае все это яйца выеденного не стоит, все равно, что обсуждать прыщик на носу Папы Римского.    
Я решил идти путем, подсказанным “продвинутым” писателем Виктором Пелевиным, который он, в свою очередь, позаимствовал у французских экзистенциалистов. Для этого следовало убедить себя и зрителей, что для Матросова и война и немецкий пулемет существовали только в его собственном мире, порожденным его же сознанием. Таким образом подвиг Саньки Матросова - его личное дело, настолько же реальное, насколько реален был он сам. Для нас же он существует настолько, насколько мы в него верим, перестанем верить - и он исчезнет вместе с войной, с немецким пулеметом и с щедро пропитанным кровью декабрьским снегом, пулеметные очереди и окопы всего-навсего атрибут сознания, такой же как полет американцев на Луну.
Сперва эта тема меня увлекла и я даже сделал первые наброски, что-то вроде воспоминаний ветерана Александра Матросова о том, как он бросился на дуло фашистского пулемета, рассказанных на праздновании девятого мая в провинциальной школе начала восьмидесятых годов. Однако первое, на что я натолкнулся - это на полную невозможность представить себе, т.е. включить в свое бытие постаревшего Саньку Матросова, ставшего дедом-ветераном. Немного задумавшись, я понял, что для русского сознания подобная индивидуально-идеалистическая картина происшедшего всегда будет столь же чуждой, как и “падение на амбразуру вследствие гололеда”, разве что более экстравагантной... Французское блюдо под названием “пустота под соусом экстравагантности” я решил оставить французам - ни к чему решать кто прав, а кто не прав, просто мы - русские, и поэтому любим экзистенциализм не больше жареных лягушачьих лап.
Хорошо стирать текст, набранный на виртуальном листке компьютера - щелкнул мышкой - и нет его, не надо бумагу зря переводить. Совершая эту операцию я невольно оглянулся по сторонам и покраснел от стыда - уж не обидел ли я ненароком своего “наставника” подобными толкованиями?! Ведь не хочу, не хочу я с ним ссориться, поймите вы меня! Я хочу всего-навсего мирно распрощаться с ним, пустив при этом скупую слезу! И расстаться я с ним хочу только из-за того, что не к чему ему наставлять меня в нынешнем гнилом мире!
Следующий вариант был посвящен бесполезности всех подвигов войны, да и самой войны тоже. Воевали, совершали подвиги во имя народа - и что стало с этим самым народом?! Тут было что снимать - огромные потерянные пространства, толпы нищих, прогнившая насквозь армия, не способная теперь защитить свою Родину даже от 1-ой Руандийской копейно-лучной дивизии... Одним словом - в хорошо знакомом стиле газеты “Завтра”.
Но я вовремя себя остановил. Подобные сентенции уже давно и глубоко всем, в том числе и мне, приелись. Новизны здесь никакой, а связь с героизмом очень и очень сомнительна, ведь каждый подвиг мы воспринимаем самодостаточным, не имеющим прошлого и будущего, он как бы не скользит по ровной глади времени, а устремляется из нее ввысь. Писать подобный сценарий - это все равно, что возмущаться на школьной линейке 9 мая 1985 года на тему: “Почему в войне победили, а мой дедушка вчера за водкой два часа отстоял?!”
В конце концов я махнул рукой и решил передохнуть. Тут, как говорится, на ловца и зверь бежит - надрывно затрещал телефон. Звонил мой друг и сокурсник Костя Мизинцев:
- Ты как?
- Над сценарием бьюсь!
- Приходи ко мне, побьемся вместе. Одна голова - хорошо, а две - куда лучше!
Через полчаса я был у Мизинцева. Выпив по сто грамм мы принялись обсуждать сценарии:
- Бьюсь, бьюсь - и не выходит, как бурав пьяного рыбака об городской каток!
- Что пробовал?
- Во-первых экзистенциализм, что подвиг происходит только в сознании человека и только для этого сознания, для нас он есть, потому что мы в него верим...
- Ты что, для французов решил снимать? - с полной серьезностью спросил он, - Так им же такие темы уже давно по барабану.
- Нет... - смущенно проговорил я, - Для наших. Но дальше можешь не комментировать, я все и сам понял.
 - А во-вторых? - поинтересовался Костя.
  - Решил показать бессмысленность подвига через реалии того, что за ним следует.
- Как это?
- Ну, вот люди сражались, гибли, свои жизни приносили, а что в итоге? Кругом полная срача, нищета, все развалено.
- Ну и как?
- Оставил. Больно такой фильм на старушку из КПРФ похож будет.
- Это ты зря, - живо ответил Константин, - Просто подвиг надо сделать совсем уж немыслимым, а потом чудом выжившего героя представить нищим и никому не нужным на фоне такого же нищего народа. Подвиг можно придумать самому, а нищего пенсионера на роль “героя” нанять - раз плюнуть.
- И что ты придумал?
- 1945 год. У немцев появились новейшие реактивные “Мессершмитты”, которые еще способны переломить ход войны. Да даже если и не способны, все равно такой самолет могут захватить американцы, а их надо опередить. Машина нужна целой и невредимой, а если сбивать, то сам понимаешь - груда металлолома. Что делать?
- Отправить группу разведчиков на вражеский аэродром! - подсказал я.
- Какой аэродром?! Самолет новый, секретный, вокруг таких аэродромов - три кольца охраны, да еще с колючей проволокой и с собаками, плюс к тому минные поля кругом. Твои разведчики и на двадцать верст не приблизятся.
- Агентурная разведка... - поразмыслил я.
- Можешь представить себе Штирлица, угоняющего самолет? Я - нет.
- И что ты придумал?
- Прикрепить к нашему самому скоростному истребителю тех времен дополнительную кабину снизу. Какой там был самым скоростным, не знаешь? И я не знаю. Ну, ничего, посмотрю в справочнике.
- И что - кабина?
- Во вторую кабину я посажу, а точнее запихаю своего героя - десантника, умеющего к тому же управлять самолетом. Наша эскадрилья застигнет вражеские реактивные “Мессеры”, оторвет их от остальной немецкой авиагруппы и прижмет к земле. Потом сверху на него зайдет самолет с моим героем, и когда он будет проходить аккуратно над кабиной немецкого истребителя, мой десантник прыгнет прямо на нее. Потом он едва удерживаясь на фонаре разобьет стекло специально припасенным молотком и им же треснет фрица по голове. Тот, конечно, посопротивляется еще немного, но десантник все равно придушит его и выбросит за борт. А потом посадит самолет на наш аэродром.
- И как ты думаешь это снимать?
- Покажу сперва наши “МиГ-15”, они как раз на те “Мессеры” походили, потом - приделаю к винтовому самолету эту самую кабину и тоже сниму, все черно-белое, под хронику. Затем поставлю на экран кинохронику с воздушными боями, а за кадром мой дед про свой подвиг расскажет. Потом покажу самого деда - весь в рванье, у вокзала бутылки собирает.
- Да, богатая у тебя фантазия...
Тем временем идея возникла и у меня. Она состояла в том, чтобы придумать некий совершенно фантастический эпизод войны, полностью приковывающий к себе внимание зрителей, да и мое внимание тоже. На периферию этого эпизода поставить самого Матросова с его подвигом, но сделать это так, чтобы он занимал полностью подчиненное положение. Сместившись, Санька Матросов свяжется с совершенно другими ассоциациями, получит другую смысловую нагрузку, на фоне которой померкнет и алый снег и рычащий ствол вражеского пулемета.
“Господи, да я ведь создаю новую реальность, где вымышленные события вытесняют реальные! И они ведь будут жить в сознании людей, и даже, наверное, что-то там менять в их Вселенных!” - взволнованно размышлял я по дороге к дому, - “Бля, все одно, какой-то сплошной экзистенциализм выходит, прикладной экзистенциализм, скажем так. Ну и ладно, леший с ним!”   
На лестнице я встретил местного гопника по имени Гриша Соловьев, того самого, с которым в детстве вместе в песочек и в войну играли, который в тот далекий день бросился-таки на сделанный из трубы игрушечный пулемет. Но потом их пути сильно разошлись.
- Слушай, Гриша, ты про Матросова что-нибудь знаешь?
- А на *** тебе? - мгновенно отреагировал Григорий, заподозрив известную интеллигентскую издевку, на которую человек его типа ничем кроме мордобоя ответить не может, а бить меня он не хотел.
- Для работы надо….
- Ну, был такой солдат, в войну на немецкий пулемет бросился. Ему еще памятник за это поставили. Мудила, конечно, чего за просто так жизнь отдавать? - с неохотой ответил Гришка, вложив в свои слова крайнее презрение и к Матросову и к моей работе.
- А если бы не бросился? Что бы тогда было?
- Ну что... Ну, а *** его знает. Ну жил бы... Вот как я живу.
- А ты живешь?
Последний вопрос он явно посчитал издевкой и решил просто пропустить мимо ушей. По его страдальческому виду можно было предположить, что сегодня со страшнейшего бодуна он еле доковылял до своей работы, на которой узнал, что уволен.
“А есть ли вообще для него какая-нибудь разница между мной, уволившим его бригадиром, Матросовым, да и им самим?” - подумал я, но к теме это не относилось.
Придя домой, я тут же взялся за работу. Сперва надо было “совершить” сенсационную находку, над чем пришлось порядком поломать голову. Наконец я вспомнил одно детское представление, скорее заблуждение о военной медицине, чем и поспешил воспользоваться.
В детстве я почему-то считал, что взятие крови у человека смертельно опасно для его жизни, но вместе с тем слышал о переливании крови. У кого тогда брать кровь для переливания? Правильно, у того, кого не жалко, то есть - у врага. Воображение нарисовало наших солдат-фронтовиков, вооруженных вместо винтовок большими иглами и мешками для крови. Эти солдаты врываются в немецкие окопы вместе с атакующими пехотинцами, но хватают немцев исключительно живьем, затыкают рот и валят на землю, и пока двое удерживают отчаянно хрипящее, дерущееся и кусающееся тело, третий неотвратимо вонзает в его сонную артерию здоровенную иголку и выпускает оттуда кровь, а заодно и саму жизнь. Происходит все это под свист пуль, разрывы снарядов, лязг танковых гусениц и крики атакующих. Специальность у этих бойцов, разумеется, самая редкая на всем фронте, сочетающая в себе отвагу солдата и мастерство фельдшера. Гибли они в большом количестве, ведь шли в бой совершенно безоружными, если не считать иглы и резинового мешка. Вот почему их и осталось так мало и этих фактов никто не знает.
От придуманной мной самим истории я чуть не прослезился и уже ни капле не сомневался в реальности таких отрядов. Было в них и что-то мистическое, все-таки кровь, носительница души. Разумеется, простые пехотинцы шарахались от таких бойцов как вши от бани, им и без их мистики было тошно, того и гляди убьют. Но, нагруженные вражеской кровью бойцы самой редкой и опасной на войне профессии, все шли и шли с передовой в медсанбат, вслед за пропитанными уже нашей, русской кровью носилками с ранеными. Там они сдавали свою добычу и возвращались назад, на передовую, а в медсанбатах немецкая кровь вливалась в бледные тела русских раненых, возвращая в них прежнее тепло, которое теперь уже было немного другим...
На листе бумаги я старательно нарисовал всю предполагаемую амуницию бойца “кровавого спецназа”, сделал и несколько зарисовок самих бойцов - на передовой и уже в медсанбате. Получилось очень реально. В конце концов я до того разошелся, что придумал даже специальный орден, выдаваемый только этим солдатам и никому другому. Его я почему-то изобразил в виде змеи, кусающей себя за хвост с красной звездой в центре.
  В несколько минут сложился весь дальнейший сценарий фильма. Встречи с ветеранами, показ “натуральных” фотографий работы солдат в боевых условиях, пожелтевшая книга приема добытой у немцев крови...
А в конце два слова об известных героях войны, которым по точным сведениям была перелита “трофейная” кровь, и в их числе - Александр Матросов, за месяц до совершения своего подвига. На этом фильм заканчивается, дальше без комментариев.
Пускай зритель сам додумывает, повлияла ли “трофейная” кровь на подвиг Матросова, и если повлияла - то как? Может он, от наличия вражеской крови в своих жилах испытал к своему телу такое отвращение, что решил с ним покончить. А может, немецкая кровь образовала с русской такое единство, что Санька Матросов тут же оказался по ту сторону войны, на том уровне, где русские и германцы едины, вот и решил из войны уйти. Короче, простор для фантазий колоссальный, и каждая из них непременно уведет мысли от подвига Матросова как такового, навсегда связав его с чисто внешними причинами.
В этот момент мне живо представилась пьянка, а как известно любая пьянка - в какой-то степени модель коллективного бессознательного. Допустим, что разговор сделал несколько витков вокруг повода встречи, коснулся общих знакомых, не задержался на политике и футболе, скорым поездом пронесся мимо баб, и почему-то дошел до совершенно посторонней темы - Александра Матросова.
- Вот как он совершил свой подвиг, что при этом думал?! Я, кстати, когда-то где-то слышал песню, а там слова были: “И чему посмеивался Санька Матросов...”
- А ты слышал, что ему за месяц до этого в медсанбате немецкую кровь перелили?!
- Ну да?!
- Сам позавчера по телевизору слышал! Даже на видак записал, хочешь - посмотришь сам!
- Что ты говоришь?! И как такое могло случиться?!
Дальше последует правдоподобный рассказ про моих “кровавых солдат”, которым все и закончится. Впрочем, и я сам уже начал активно съезжать с мыслей о Матросове на раздумья про “кровавый спецназ”. Не может быть, чтобы я сам все это придумал! В этот момент я почти физически ощутил, как мой “наставник” уходит куда-то в сторону, оставляя меня один на один с собственными бреднями про сборщиков “красного трофея”. Немыслимо!
Как очумелый я проработал весь остаток ночи, и к утру у меня был уже готов самый настоящий киносценарий, разработанный до мельчайших подробностей. Когда я с удовольствием выкурил сигарету и поднял из рабочего кресла свою порядком уставшую задницу, вместе с чувством удовлетворения я ощутил и истинную причину такой необыкновенной ночной работоспособности. Я боялся спать, боялся встретиться во сне со своим “наставником”, взглянуть ему в глаза. Как не объяснял я себе цели и задачи своей работы, поганенький привкус все-таки остался...
Папка со сценарием лежала на столе декана.
- Все с задачей справились успешно, - улыбаясь сказал Полоскалкин, - Но особенно хорошо с ней справился...
Дальше, разумеется, шли моя фамилия и имя, чему я был совсем не рад. Казалось бы, как профессионал, да и как всякий нормальный студент, желающий хоть как-то заработать хоть немножечко денег, я должен был от радости подпрыгивать до потолка. Но почему-то мне страшно не хотелось, чтобы этот фильм все-таки был снят и показан широким народным массам, пусть уж лучше он так и остался бы в потенции. Навсегда.
- А как же Костя Мизинцев?! По-моему у него сценарий лучше! - прямо с места крикнул я.
Возникло неловкое затишье, быстро сменившееся волной судорожного хохота.
- Похвально. Как говорится, скромность украшает, - сквозь смех провозгласил Дмитрий Валентинович, - Его сценарий занял почетное второе место, но снимать мы все-таки будем твой фильм. Почему? Да потому что он оригинален от начала до конца, а это в нашем деле самое главное. У Кости же необычен лишь один фрагмент.
- Зато какой! - вставил я, - Человек висит в воздухе без всякой точки опоры, без парашюта. А в лицо ему смотрит оскаленная и ошалелая от полной невозможности происходящего рожа врага!
- Но он же не собирается это снимать! В сценарии - только рассказ о таком случае, а это нечто другое.
- Так в чем дело, можно снять!
- Не имеет смысла. Остальная часть фильма тогда покажется совсем уж маловесной.
Мне оставалось только согласиться, ведь против теории не попрешь. Полоскалкин улыбнулся и добавил:
- А твою тему можно еще развивать и развивать. Например, связать “кровяные отряды” с красной магией, с Александром Богдановым и через него - с русским космизмом. Получилось бы вообще замечательно, но и так прекрасно, это я тебе для второй серии идею даю.
Дальше началась съемочная работа, я стал главным режиссером, а сокурсники - ассистентами. Вскоре нашли двух дедушек на главную роль - роль ветеранов “кровяного” отряда. Всю войну один из дедов охранял какой-то завод за Уралом, а другой служил на тыловом складе и им, видимо, смертельно хотелось хотя бы на старости лет превратиться в героев. Хотя бы только в собственном сознании, а уж если в сознании еще пары сотен людей - то совсем прекрасно. Наверное с таким ощущением они меньше боялись близкого пути на Тот Свет, впрочем это только мое предположение.
Съемочную площадку оборудовали на Карельском перешейке, среди развалин знаменитой линии Маннергейма. Там было все - и ДОТы и окопы и блиндажи, оставалось только придать месту некоторую натуральность. Роль немцев играли местные гопники, для которых наши съемки оказались поистине манной небесной, а красноармейцев - сокурсники с “обычной” части факультета. Все пошло удивительно легко, прямо как по маслу, и это определенно настораживало в плане какого-то подвоха.
Через неделю уже были поставлены и сняты на видео все положенные интервью, было свинчено и заснято разнообразное бутафорское оборудование “кровяных” войск. Потом были интервью еще с двумя стариками, которые изображали старых докторов, которые свидетельствовали о реальности названных фактов и приводили список известных бойцов, которым была перелита вражеская кровь. Среди этого списка находился, разумеется, и мой “наставник”. В самом настоящем госпитале сняли самую реальную процедуру переливания крови, только в черно-белом виде, чтобы выдать за кинохронику. Получилось очень натурально, ведь нынешняя российская медицина мало чем отличается от медицины тех далеких времен.
Осталось только завершить натурные съемки, обработать отснятый материал - и фильм готов. В это время я взял себе выходной день, чтобы окинуть взглядом проделанную работу подобно тому, как вскарабкавшийся на вершину альпинист с громаднейшим удовольствием окидывает пройденные им отвесные скалы и камнепады. К моему удивлению, съемки заканчивались столь же гладко, как и начались, никаких подвохов так и не произошло. Это обстоятельство действительно вызывало радость.
В этот день я уселся в кресло и предался размышлениям. Всякую истинную радость лучше не смешивать с вином и гулянкой, подобно дежурным праздникам вроде Дня рождения или Нового года. Нет, ее надо  воспринять в самом чистом виде, и тогда в душе само собой возникнет веселье, которое не даст ни один алкоголь и наркотик мира. Дело было в том, что вместе с завершением съемок фильма закончился и персонально мой сеанс психотерапии. Завершился он более чем успешно, я навсегда избавился от сурового Саньки Матросова внутри себя! Это обстоятельство действительно было радостным!
Сидя в своем кресле я старательно вспоминал прошлое. Как в моей жизни возник Матросов, как потом он влиял на мою жизнь, как вел ее в совершенно неприемлемую для меня сторону, и как в конце концов мне удалось выдавить его из себя. Правильно кто-то сказал, что настоящий герой бессилен против даже самой примитивной хитрости, подло бьющей из темненького уголка... Разумеется, я в какой-то степени переживал потерю “наставника”, но вместе с тем соглашался с его полной непригодностью для окружающего меня мира, такого реального и стабильного, а жить-то мне все-таки предстоит именно в нем! И не надо что-то выдумывать, нет другого выхода, не будет теперь никакой “Другой России”, весь “лимит на революцию” уже давно исчерпан, как сказал один чересчур видный мыслитель, а сотня помельче дружно ему поддакнула и отчаянно захлопала в ладоши.
Опьяненный тотальным самодовольством я впал в опасное состояние на границе сна и бодрствования. Понял это я только тогда, когда прямо передо мной из зыбкого тумана выросла огромная фигура бронзового солдата с автоматом ППШ. “Почему он такой спокойный, почему не глядит на меня так, как следовало бы после всего происшедшего”, - пронеслась во мне тревожная мысль, но я тут же понял, что он - герой, то есть тот, кто не имеет ничего общего с простейшим человечком, и кого я так и не понял, хоть и очень старался.
Но тут впервые за всю мою жизнь его уста разомкнулись и послышались очень спокойные, скорее сочувственные чем грозные слова:
- Вижу, ты так ничего и не понял...
Потом раздался все тот же величественный смех. Матросов протянул мне свою бронзовую руку и я почти автоматически взялся за нее. Он пошел и я пошел вместе с ним, не имея сил остановиться. Двигались мы сперва по земле, а потом все так же ровно и гладко взошли на небо, и это не вызвало во мне никакого удивления, как в детстве не вызывали изумления Ежик и Медвежонок из мультфильма “Тилимилитрямдия”, свободно гулявшие по небесам и катавшиеся на облаках.
Шли мы очень долго, пока наконец перед моими глазами не возник громаднейший предмет, издалека похожий на гигантскую чашу. Матросов повел меня через край чаши, на внутреннюю ее поверхность и довел до самого дна, после чего разжал руку.
- Где... - растерянно пробормотал я и осекся - рядом уже никого не было, только в голове продолжал еще звучать далекий бронзовый смех.
Впрочем, оглядываться времени не было, через секунду чаша опрокинулась и я увидел себя объятым огнем... Нет, это я сам стал огнем! Как пропитанные керосином тряпки вспыхнули и в секунду исчезли все мысли об обустройстве собственной жизни, даже горсточки пепла от них не осталось. Наступила та секунда, когда Матросов впервые в жизни глянул мне в глаза. “Господи”, - подумал я, - “А ведь Санька Матросов жил только то мгновение, когда его тело повисло на вражеском пулемете. Ни до этого ни после его не было, и вся предыстория его жизни, описанная несколькими третьесортными советскими писаками - пустое место, не имеющая к самому Матросову никакого отношения. Он жил секунду, но эта секунда оказалась больше, чем вся земная вечность!”
Эта мысль была последней. После нее я уже полностью превратился в чистейшее небесное пламя, летящее в сторону одуревшей земли. Мне в лицо испуганно глядел тучный, но вместе с тем абсолютно пустой мир, который безоговорочно капитулировал, даже и не пытаясь хоть как-то сопротивляться. Конечно, сопротивление небесному огню - вещь безнадежная, но такой безропотности я, честно говоря, не ожидал даже от такой аморфной массы, которой уже давно стал уходящий мир. Со стороны это напоминало пронзание остро отточенным ножом шарика, вылепленного из бледно-желтого прыщавого маргарина.
Оболочка плесени, воняющей старой помойкой и давно не стиранными милицейскими носками, которая накрепко облепила чело Земли, мгновенно дрогнула и вскрылась, обнажив таящуюся в ней черную пустоту. Тут же сквозь мои огненные языки стали проступать отчаянные золотые блески. Да, именно блески золота! Все во мне замерло, сжалось в звенящую струну, из-за чего я потерял возможность даже о чем-либо думать.
 На мгновение я увидел себя таким же бронзовым солдатом, возвышающимся над вселенским Парком Победы, где мы с Санькой Матросовым долго и величественно хохотали.

ТОВАРИЩ ХАЛЬГЕН
2004 год