Лесенка

  Что я здесь делаю? И что пью – «Баллантай»? «Блэк лейбл»? Зачем? Я же терпеть не могу виски. И эта компания. Как постарели все, нет, даже не постарели, не знаю, как и сказать – обмякли, что ли? Нет, не обмякли, оплыли. Так оплывают свечи, за ненадобностью, когда их свет уже никого не радует.
- С появлением электричества свечи используются для создания определенного романтическо-эротического настроения.
Это Лика, хозяйка дома, зажигает свечи. Мысли читает? Или я заговорил вслух? Лика, Лика.… А ведь была когда-то свежа, во времена нашего бесшабашного студенчества. Вот только подрастеряла все в погоне за романтическо-эротическим. Три неудачных замужества. Да, неленивая дамочка. Правда в активе от не помню какого по счету мужа осталась квартира, затерявшаяся в тиши Тишинских переулков. Забавная тавтология получилась - в тиши Тишинки. Гармонию нарушает лишь  аляповато-крикливая Лика. Помню, после первого своего развода она  все посматривала на меня.
- Муж должен быть евреем. Евреи верные (и кто ей это сказал?). А к тому, что обрезаны, так можно и привыкнуть, правда, Мишуня? (Мишуня – это я).
- Правда, Лика, правда. А ущерб, нанесенный  обрезанием, можно  компенсировать качеством и количеством упражнений. Просто, не нужно слазить.
- А ты пошляк, Мишуня.
- А ты, как будто бы, этого  не знала.
Двадцать лет прошло с тех пор, двадцать. Наши дипломы уже покрылись плесенью. А головы – плешью.
- А давайте выпьем за Мишку, гость он у нас редкий, заморский.
Это Вовка, наш староста и штатный тамада. Диссертацию защитил, сидел в каком-то Богом забытом НИИ в Подмосковье. Теперь банкир, уважаемый человек. Вовка протянул мне полный бокал.
- Слушай, ну ты чудак, мы столько не виделись, а ты книжку читаешь! Что читаешь хоть, покажи.
- «Гамлета».
- «Гамлета»!?
«…Хвала внезапности: нас безрассудство
Иной раз выручает там, где гибнет
Глубокий замысел…»
Действительно, «Гамлет, принц Датский». Место действия – Эльсинор. Старик, ты спятил. Ты что, книгу с собой принес?
- Нет, здесь лежала, у Лики.
- У Лики – улики! Помнишь, свой каламбур, когда Ликочка в колхозе появилась с огромным засосом на шее. Помнишь?
- Нет, не помню.
Я, конечно, все отчетливо помнил, но не хотелось, ох как не хотелось мне вспоминать тот колхоз.
- Ладно, Лика и Шекспир – две вещи несовместные, как гений и злодейство.
- А кто гений,  гений кто? -  Лика кокетливо улыбнулась.
- Ты, Ликуня, ты. А Шекспир… Актеришка, мелкий писака, так, прогуляться вышел. А мы выпьем за Мишку, самого из нас остроумного и образованного. Будь здоров.
Вовка смачно выпил пахнущую клопами жижу и криво улыбнулся. Улыбка, судя по всему, была адресована его гастроэнтерологу, который благодаря Вовкиной  начальственной язве, учил сына в юридической академии.
- Мишка, расскажи чего-нибудь свеженького. А то мы все время на работе, да на работе, никаких радостей в жизни.
Эх, Вовка, Вовка. Искренностью ты никогда не отличался. А мне уже растрепали про секретаршу твою - раскрасавицу. И что квартиру ей купил, и машину. Да ладно, мы же уже пятый десяток разменяли, что уж к пенсии привычки менять.
- Анекдот могу рассказать. Свежий. Встречаются во время Каннского фестиваля на нудистском пляже Педро Альмадовар и Франсуа Озон.
- Кто с кем встречается?
Это  Павлик, Паня. Он все такой же: пропойца, дремучий, неначитанный. И тогда, в юности, он никак не мог уразуметь, зачем его тесть отправил в наш не последний в стране институт. Тесть был большим партийным начальником, а Паня по случаю дочь его единственную обрюхатил, вот и пришлось ему жениться в 20 лет, сразу после стройбата, и «бороться» за образование и  ракетостроение, поскольку тесть планировал свой КПССный кайф передать ему по наследству. Все вокруг  круто изменилось. Кроме Пани. Раньше он мог лихо расплатиться за пиво для всей  компании, сейчас возит какого-то нового русского, не бедствует, правда,  но живет  без шика. А рубахой-парнем  остался. И жену свою любит, и сын у него растет  славный, совсем взрослый уже.
- Миша, продолжай, ну продолжай же! А ты, Паня, заткнись и  не перебивай, выпей лучше.
Это Леся. Моя  бывшая жена. Хорошо, что Паня не обидчивый. Ладно,  анекдот.
- Итак, встречаются Озон с Альмадоваром  на нудистском пляже. Озон прикрыт фиговым листиком от Валентино. Альмадовар голый.
-    Педро, а почему ты голый, - спрашивает коллегу Озон.
- Мне сказали, что нынешнее жюри  будет оценивать  фильмы по достоинству. Вот я и хочу, чтобы они поняли, зачем мне Пальмовая ветвь.
Слушатели заржали. Ко мне потянулись руки с бокалами, чьи-то губы. Хорошо с ребятами, все-таки. Я  был к ним несправедлив. Они ведь не виноваты в том, что  сорок уже было, а завтра поезд. И никто из них не знает, как хочется посреди ночи выбежать на улицу и броситься на шею первому встречному пьяному, только чтоб послал по матушке по-русски, с просвистом и удалью.
- Ребята, спасибо всем, мы пошли. Ты же идешь, Мишуня?!
 Конечно, это Леся, с ее привычкой любые просьбы превращать в приказы.
- Да, ребята, поздно уже. Спасибо. Приезжайте в гости, я вам Берлин покажу.
Ночная столица неповторима.  Как хорошо было бы остаться  с ней один на один. Я чувствую каждый ее шорох, слышу ее шепот, ловлю дыхание.
- Пройдемся немного.
- С удовольствием, если ты не замерзнешь.
- Да уж согреюсь как-нибудь. Малый по тебе скучает, ты бы звонил чаще.
- Леся, ну я же пишу ему по электронке  каждую неделю.
- Да нет, это я так. Просто говорю, чтобы не молчать, а сама думаю: почему все так получилось? Я ведь очень тебя любила. И ты меня тоже.
- Просто, Лесенька, любовь, как и всякое живое существо, имеет свой возраст: вспышка-зачатие, взросление, мужание, старение и, увы, неизбежная смерть.
- Мишуня, а ведь ты вспомнил тот колхозный каламбур, я по глазам увидела. Помнишь, как ты мне тогда в колхозе  говорил: «Леся, Лесенка, пора на тебя взобраться…»
- А ты отвечала: «Нужно говорить – по лесенке, на тебя – это не по-русски…»
- А ты говорил, что неглубоко русский, и что тебе пофиг, кто на кого взберется, лишь бы побыстрей. А еще помнишь: «Вот Лесенка кончает, сейчас я упаду…». И такая любовь умерла…
- Нет, Лесенка, в нашем случае это было убийство.
Никогда не думал, что не смогу простить ей измену. Нет, не измену, предательство. А потом - развод, эмиграция, расставание с сыном. И ночной Берлин, который никогда не признает меня, и который я никогда не научусь понимать.
Мы вышли на площадь Белорусского вокзала. Она и заполночь была оживлена. Какие-то люди сновали со своей поклажей, в киоске продавали пиво, вокруг шастали бомжи.
- Леська, говори, зачем вытащила меня из-за стола, я же тебя знаю, как ребе Тору. Так, по-моему, говаривала Марья Петровна? Кстати, как она?
- Мама в порядке, болеет немного, но держится. У нее даже есть несколько учеников. Как вы вчера с Малым пообщались? Он не очень то со мной  разговорчив, сын твой, что-то промычал невнятное, сказал, что ты ему денег дал.
- Да, он попросил на лыжное снаряжение.
- Круто! Не балуй его. И еще он спросил, не хочу ли я, чтобы ты вернулся?
- И что ты ответила?
- Что ты на это никогда не согласишься.
- Правильно ответила. Но лучше бы ты решала за себя.
- Да я бы решала. Короче, он вчера в кафе вытащил у тебя из портмоне обратный билет. Вот он.
Леся протянула мне билет на поезд Москва-Брюссель, который через 12 часов отправится в дальние страны практически с того места, где мы сейчас стояли, выдыхая облачка пара из немного дрожащих губ.
- Слушай, Леська, идем пива выпьем.
- Так холодно же.
- А я его согрею. «Нас безрассудство иной раз выручает там, где гибнет великий замысел». Гамлет, принц Датский. Вот только место действия – Белорусский вокзал.
Два грязных загноившихся глаза пристально следили за двумя хорошо одетыми людьми среднего возраста, распивавшими пиво под фонарным столбом. Барыша от двух пустых бутылок должно было хватить на утренний опохмел.