История Гвоздя, который устал

(Житие номер шесть)

                Первый эпизод.
    Жил-был Гвоздь. Вернее, пока еще не жил, а находился в одном из ящиков, которые грузовик вёз на стройку. Гвоздь тоже ехал вместе со всеми и видел вокруг себя великое множество других гвоздей. Сначала он мог хотя бы узнавать их по шляпке и фигуре, но вскоре потерял счет и взирал на себе подобных хоть и с тупым терпением, но достаточно равнодушно.
    - Матерь божья, как я устал, - думал Гвоздь, наблюдая новых соседей, которые успели смениться еще более новыми задолго до того, как его мыслеощущуение приобрело законченную форму. - Эта дорога… н и к о г д а… не кончится. Эта машина… н и к о г д а… не остановится...
     Гвоздь всё бормотал и бормотал свою глубинную внутреннюю жалобу, пока не услышал рядом с собой насмешливый посвист. Это свистел довольно странный экземпляр, созданный, вероятно, больной фантазией Проектировщика Всех Гвоздей и похмельным синдромом Штамповщика Всех Гвоздей. Экземпляр был как бы гвоздь, болт, шуруп и дюбель. И еще что-то. Одно слово - экземпляр.
     - Нежели устал? Тю-ю! Это разве устал? Так разве устают? Не Самый ты. Самым-то достается бессчетное число раз устать по-настоящему. Можно сказать, они все время в Настоящей Усталости пребывают. А тебе, я вижу, на роду три раза устать - не больше. Но и не меньше. Если по-настоящему. А уж если по-настоящему, то будет тогда конец света. Так и знай, если случится конец света, значит, ты и устал по-настоящему. Смотри,  не проморгай!
     Не успел Гвоздь и слова в ответ молвить, как раздалось неминуемое:
     - Это что?!. Это где?!. Разговорчики мне тут! Как стоишь?! Как смотришь, падла?!!
     Стало быть, вытряхнуло из недр ящика очередного авторитета.  И не успел Гвоздь на всякий случай подобострастно выпучить глаза и верноподданно прижать руки по швам, как авторитет снова канул в иные слои. А вслед за ним канул и непонятный, а потому очень раздражающий собою недодюбель. Однако странное его предсказание запало Гвоздю прямо в его Гвоздью душу, где и осталось ждать своего часа.

                Второй эпизод.
     Между тем, тряска прекратилась, и ящик последним рывком выбросился вон из опостылевшего кузова. Его тут же подхватили некие Новые Внешние Силы. Они, эти силы, свирепо матерились и разили недельным перегаром. Новые Силы поволокли ящик наклонно-вверх, равномерно и плавно покачивая. Гвоздью душу снова повело.
    - Бог ты мой, как же я устал! Да будет ли этому хоть какой-нибудь конец? - это гвоздьи мысли пошли по проторенному кругу и внезапно пресеклись.
    - Устал я или нет? Это раз или не раз? А если раз - настоящий? Или как? И зачем мне, опять же, знать о конце света, который, следовательно, зависит лично и только от меня?
     Звероподобные Внешние Силы завершили свое восхождение. Ящик бросили на пол, и он, содрогнувшись, замер. Слабый розовато-сиреневый свет зимнего утра пробился в щели между досками. Вскоре вокруг не осталось ничего, кроме этого света.

                Третий эпизод.
     Дальше все было как обычно – Гвоздь заколотили, куда положено, строительный мусор убрали, и новая фирма обрела новый офис.
     Гвоздь осознал формальную перемену своей жизни и решил относиться к ней, к этой жизни, проще, как можно более проще. Возможно, именно поэтому ему выпала честь и слава держать на себе мерзейшего вида календарь - образец продукции, изображавший собой в разной степени обнаженных женщин. Однажды перед фотографом они на секунду замерли с невольным выражением озябшего сладострастья, да так и застыли навсегда.
     Через два месяца Гвоздь почувствовал эстетическое удушье, еще через два – физиологическую тошноту, через шесть – вселенскую тоску и первые признаки надвигающейся усталости, призрак которой он старательно гнал от себя. Год - всего лишь двенадцать месяцев и ни днем больше. Потом календарь станет не нужен, и его тайно заберет какой-нибудь младший технический персонал. Впрочем, это головная боль уже какого-то другого гвоздя.
     Год кончился. Вместе с ним кончилась и фирма. Календарь сняли, в помещении сделали ремонт, и Гвоздь вместе со всей недвижимостью стал собственностью Фонда. Говорили, что Гвоздь пошел вверх, хотя лично для него его служебные обязанности стали вдвое неприятнее. Он держал на себе еще более мерзкую картину размером со старинный буфет.  Картина посвящалась судьбоносной 9 Конференции Фонда и изображала собой момент приветственной речи Господина Президента. На очках Господина Президента играли блики искусно спрятанных софитов, а лицо его было усталым и чуточку бледным. И все лица, обращенные к нему из зала, были бледные и чуточку усталые.
    Через полгода обладания картиной Гвоздь почувствовал метафизическую скорбь. Картина – не календарь, ей полагалось висеть если не всегда, то очень долго. А ведь он устал, ужасно устал и давно уже с раздражением смотрел на снующих под ним фондрайзеров и клерков. Овеществленная в холсте и красках история Фонда была очень тяжелой, и гвоздь чувствовал, как сгибается под ее весом его некогда ладное и блестящее тело.
Медленно, но неуклонно штукатурка крошилась, и обои рвались.
    - Я больше не могу!...
    Гвоздь вырвался из могучих объятий стены и стал падать вниз и  – ему так казалось – прочь из этого мира. Картина грохнулась, чуть не до смерти напугав хозяина кабинета и чуть не до смерти придавив какого-то невезучего клерка.
    Гвоздь лежал среди осыпавшейся штукатурки и свежих щепок. Он чувствовал себя, чувствовал себя… Да вы и сами догадываетесь, как можно чувствовать себя, когда все уже кончилось. Фиолетовая река. Или облако. Или просто фиолетовый сон. "Отдохни, мой хороший..."

                Четвертый эпизод.
    Мусор аккуратно вымели и - вместе с Гвоздем, который стал здесь уже совершенно бесполезен и даже как-то неуместен - вынесли в темный чулан.
    Шло время. Гвоздь ощущал, как его острие покрывает пыль, а шляпку точит ржавчина.
    Никто в чулане не жил, даже крыс не было. И ничего, ровным счетом ничего не происходило в этом маленьком пространстве, заполненном темнотой и темнотой. Гвоздь, в конце концов, засомневался в том, существует ли он на самом деле, либо это существует только лишь некая частная мысль о нем самом внутри его самого, которого на самом деле нет... Как-то так, приблизительно.... Даже собственные прикосновения к самому себе уже не являлись убедительным доказательством собственной реальности.
    - Боже мой, как я устал!
   Лепет его был бессвязный и жалкий. Каждое слово немудреной фразы, звучащей внутри, казалось, с самого момента рождения, каждое слово распадалось на многообразные смыслы, подсмыслы и смысловые оттенки. А распавшись, становилось туманом, многоголосым сводом, звучавшим то в унисон, то в диссонанс.
   - Я схожу с ума, потому что здесь нет никого, кроме меня и нет ничего, кроме меня.
   Он уже вполне возненавидел все эти сверкающие вершины и мрачные ущелья собственной психики и мечтал только об одном – выбраться, вырваться, выползти отсюда, как из плодных оболочек. Как рождаются Гвозди? Да кто бы знал…
   Потом он перестал мечтать.
   - Устал, - повторял Гвоздь уже без эмоций и какого бы то ни было содержания. Он избегал трогать любые личные местоимения, полагая именно в них причину всех своих нынешних бед и страданий, и главное, опасаясь вызвать в себе бурю отрицания, результатом которой всегда была чернота и мерцающее эхо внутри.
   - Устал, - пел Гвоздь свою мантру.
   И ничего не происходило. Только пространство вокруг становилось все чернее и чернее, пока не взорвалось вдруг ослепительно-желтым светом откуда-то справа, и сверху, и, кажется, совсем не из этого мира.

                Пятый эпизод.
      Мальчишка, доставший Гвоздь из чулана, прельстился его необычным видом и размером. Пацан даже не поленился осторожно разогнуть и заново ошкурить уставшую стальную плоть. А потом задумался ненадолго – куда бы этот дело пристроить? Можно, например, согнуть Гвоздь в дугу и получится замечательный браслет и кастет одновременно. (Гвоздь представил себя кастетом, и ему стало плохо). Можно, наоборот, положить Гвоздь на рельсы, а уж потом сделать из него, расплющенного, неплохую такую заточку назло парням из соседнего двора. (Гвоздь представил себя заточкой, и ему стало еще хуже).
     Мальчишка не стал долго размышлять. Назавтра же смастерил флюгер, прибил его на крышу и вскоре забыл о нем.
    А Гвоздь закрутился. Он крутился весь день и всю ночь, потому что климат в тех краях изобиловал ветрами. И хоть какой-нибудь ветер, даже самый слабый, всегда дул с какой-нибудь из сторон света. А сторон света не так уж и мало, люди говорят.
    Флюгер скрипел и пел на ветру. Гвоздь вертелся, как проклятый, в паре дюймов от оси, которой не мог даже коснуться. Гвоздь пел вместе с флюгером, не прекращая движения ни на миг. Или это сам ветер пел их голосами. Казалось, что от вибрации и трения тело потеряет привычную форму и рассыплется в серый металлический прах, а освобожденная душа взовьется, чтобы, вероятно, слиться с Наиболее Общей Идеей Всех Гвоздей.
    Гвоздь привычно думал о том, как он устал, потому что ни о чем другом он думать уже привычно не мог и не умел. И со всех сторон несся едва слышный за его вечным стоном чей-то смех.  Да что там смех – хохот! Однако, Гвоздь не слышал его, влекомый привычным движением по кругу.
    В тех местах часто бывали грозы. Однажды молния ударила прямо в неподвижную ось - флюгер затрещал и задымился. Ярко-алая с малиновыми краями вспышка разорвала мир. Гвоздь сначала почувствовал внутри неподвижное движение (как-то примерно так), а потом полетел вверх. Или вниз, сначала царапая черепицу, потом стуча по жести, увлекаемый потоками дождевой воды, в малиново-алом свете.
    Это было слишком. Ей богу, слишком! Для одного обычного Гвоздя, который уже проклял все задолго до Молнии – еще только оседлав этот проклятый Флюгер… Еще только чуть согнувшись под Картиной… Еще не проснувшись в Ящике…
    И вдруг в малиново-алом свете гвоздь увидел слабый розовато-сиреневый след зимнего утра. Потом сине-фиолетовую корону кабинетной лампы. И где-то рядом, конечно же рядом, ярко-желтую вспышку, распоровшую мрак чулана.
- Раз… Два… Три… Четыре… - считал Гвоздь (т.е. кто-то будто считал Гвоздьим голосом, а он сам будто смотрел со стороны).
- Четыре … Молния – четыре… А он говорил – три… Соврал, скотина.

   Гвоздь выпал из водостока и вонзился в землю по самую шляпку.
   Туда - да! именно в то самое место, где чуть позже появился Храм.
   Или космодром.
   Или красивый парк с фонтаном.