Эстафета и штукатурка или вечные поиски любви

   ЭСТАФЕТА И ШТУКАТУРКА или ВЕЧНЫЕ ПОИСКИ ЛЮБВИ.
   (Святочная история.)
   
   
   
   - Кто бы у меня взял в руки, да и погладил! И в итоге муж оправдал моё доверие: он перестал скитаться.
  Теперь он совершенно невменяем - только увидит его и заходится! Не остановить! Подержите же, я подтяну панталоны! Вот, скатерть, кстати, совершенно не пострадала. И постельное бельё так же изумительно - никогда бы не подумала, что в одну прекрасную минуту можно так нагадить... Нет, нет, он конченый человек, ему жмут ботинки! Да поможет кто из присутствующих возрастной женщине, когда она развешивает бельё, побери вас лепрозорий!
   Эстафета Модестовна Гребенюк развешивала бельё и общалась вслух с собственным разумом.
   Воскресная стирка подходила к финалу. Погода позволяла надеяться на быстрый успех и хруст полотнищ в результате. Помочь Эстафете было некому - процесс сушки происходил на её балконе, гордо именуемом 'ложей'. Муж ушёл пить пиво и вернуться должен лишь в сумерках. Таков обычай. У ног Эстафеты крутилась жёлтого цвета кошка, мутно светя бледно-зелёными глазами. Турка нагло вымогала у хозяйки пишу, рискуя получить пинка. Чудное имя кошка имела не зря. Полностью ее ФИО было Штукатурка, причина тому такова: в девичестве, жутко любопытствуя, кошка рухнула с балкона в бетономешалку и едва осталась в числе живых существ, отделавшись надломленной психикой.
   В недалёком далеке синело море. Город Ялта. Август. Двадцать первый день. Сытая Турка. Работящая Эстафета. Пьющий мужчина. Личный состав для святочного рассказа к разводу построен.
  - Налево, равняйсь! По порядку номеров - рассчитайсь!
   
   Кошка Штукатурка.
   Свою родословную не знаю даже в первом поколении. Когда моя мама произвела меня на свет, я была слепа. Из младенческих юрких воспоминаний остаются смутные огрызки (вроде сомнений )- что было нас несколько, но числа неизвестного мне. Тёплое матушкино брюхо и вкуснейшее молоко, да ещё ласковый, шершавый язык. Вот и все воспоминания детства. Найдена я на помойке в возрасте нескольких месяцев. Однако, не старше года, за это я ручаюсь! Впрочем, какое вам дело до возраста! Ни одна уважающая себя барышня честно на этот вопрос не ответит. На помойке нам, котятам, доставались лишь объедки. Самые могучие лакомства сжирались местными бомжами-людьми по праву сильных и умелых, после которых приходил сатрап Василий, огромный серый бандит с полупарализованным разумом, но мощным телом, не знавшим пощады. За Василием в помоечной иерархии следовали его любовницы, наложницы и коты, признавшие его, Василия, авторитет. А приблудные двое котят, я и еще черный доходяга без роду-племени, отыскивали среди совершеннейшего мусора и обрывков жалкие молекулы пищи. Какие приключения и злостчастия привели меня от матушкиного покровительства в коммунальную клоаку - мне неведомо. Там меня насильно выдали замуж досрочно, ещё в кошачьем несовершеннолетии, там я потеряла не только невинность, но и иллюзии, надежды и в сердце моём навеки поселились цинизм и неутолимые желания.
   Эстафета - женщина добрая, но глупа совершенно. Подобрав меня на помойке, она решила, что воспитает из помоечного подростка-беспризорницы приличное домашнее животное.
  'Накося, выкуси!' - как говаривала трёхцветка Соня, жуткая стерва, вертихвостка и сквернословица, коих и среди домашних кошек поискать надо. А уж они, наслушавшись человеческого лексикона, да нахватавшись от хозяев разной скверны - первейшие сволочи!
   Меня адские муки не перевоспитают и даже страх не изменит перед Страшным судом, который вряд ли вынесет мне оправдательный приговор, зная всё в мельчайшей казуистике, что мне пришлось совершить для выживания на помойке, особенно когда решался вопрос: кого отдать на заклание воронам, меня или чёрного котёнка, в виде отступного. Это в части случая, когда кошки проиграли сражение за право верховодить на помойке воронам. А уж Эстафета с её подкорочной добротой - ха! Из неё воспитатель, как из дерьма бронебойный снаряд!
   Как видите, я вам рассказываю, не он. А чёрного неудачника-доходяжки косточки уж давно истлели в сырой земле на пустыре.
  Впрочем, не будем о прошлом. У всех свои скелеты в шкафу наблюдаются. У кого - свежие. У кого - марки СВ (скелет выдержанный).
   Ещё не известно, чей крупнее, да памятливее!
   Со времён грубой да недружественной жизни на помойке осталась во мне неутолимая жажда к насыщению организма впрок. Уж и чувствую, что не выдержу - переполнение буфера критическое - а не могу кусок не доесть. Не могу оставить его беспризорным да неосвоенным. Сердце моё такого глумления и неразумного отношения к пище не вынесет.
   И похотливости котов - тоже не переношу. В принципе, могла бы написать воспоминания изнасилованной малолетки, но - нет, выше моих сил! И это второе последствие коллективного сожительства на свежем воздухе, о котором мне днями горевала жиличка этажом выше. Кастрированная, кстати! И с родословной.
   Вот пару недель эта народоволка херенова пообреталась бы на той помоечке - я бы посмотрела, как её любовь к пейзанским утехам тот час же переменится! Дура с бантиком! Господи, прости...
   Вообще-то я не Штукатурка, а уж тем более не Турка, как меня хозяева донимают. Я им за это время от времени и плачу 'добром', то есть в прямом смысле - вторичным продуктом своим. Хозяину - писаю в домашние тапочки - очень эффективно, скажу я вам - потом их суши-мой-полощи: нулевой эффект, дешевле выбросить! А Эстафете люблю по-большому под кровать в районе изголовья сходить. Им невдомёк, что сие есть страшная кошачья месть. Эстафета шумит да меня шваброй гоняет - мол, Турка с ума сошла, гадит где попало! Нет, Эстафетушка, гажу я как раз осознанно, зная куда, то есть куда надо! И месть моя - чисто женская, в грустную минуту случившаяся. Месть за горькую юность, глупое имя, которое ты мне присвоила из-за падения моего в бетономешалку. А ведь это любовная трагедия, случай с бетономешалкой! А не мои глупые полёты во сне и наяву, отнюдь! Но об этом случае несколько позднее час настанет рассказать. Месть за твои пинки, неуважение, косые взоры да запертые двери весной, когда душа моя вкупе с телом стремятся на волю, повинуясь природе, а ты, зараза простодушная, меня не пускаешь - дескать, залетит Турка, котят топить придётся! Дубина ты бездушная, Эстафета, хоть и баба тоже! Поменяйся мы местами во дни твоей молодости - от Петрушеньки твоего я бы тебя заключила под замок - и выла бы ты белугой, скакала бы по стенкам! А ещё женщина хомо сапиенсова, маму твою эстафетину...
   Влюбилась я тогда. Чистою и неземною любовью воспылала к Тимоше, задумчивому кошарику, что в доме напротив жил. Красавец писаный, на балконе днями в небо смотрел - никого не замечая. Знаю, что любовь моя безответна да непродуктивна, он ведь, с малолетства хозяевами убогим сделанный. Да и что с того!
   На призывы мои утробные не отвечал Тимоша, они ему были недоступны да и ни к чему. Думал он, да на небо всё смотрел - ангелов ждал, поди.
   Я, в угаре любовном, да в тоске от неразделённости и ломанулась к нему.
   'Если б миром правили поэты...' - идиотская вероятность! Вот бы уж кто накомпотил! Вот бы уж кто напортачил! Разгребать - не разгрести! Миром должны править прагматики, люди, лишённые малейших мечтательных наклонностей, чтобы этих вот 'а что было бы, если бы...' и в помине не было реализовано!
   Короче, некий поэт-подсобник ушёл на обед и забыл выключить подведомственную ему бетономешалку. Она крутилась себе без присмотра, жужжала, переваривала в своём чреве остатки бетона, когда я, не рассчитав расстояния и усилий, угодила в её жерло!
   О, ужас! Белка в колесе, последний круг ада, саспенс фильмов Хичкока - ничто перед этим кошмаром!
  Повторить и передать, что я там перенесла, нет ни возможности, ни силы в моей душе.
   Придурок-подсобник вернулся минут через пятнадцать и услышал мои смертные вопли. Выключил привод мешалки и извлёк меня на свет божий. Я была вне себя, вне своего разума, вне солнечной системы, вообще затрудняюсь вспомнить, где!
   Эстафета искала меня дня три. Я, голодная, в застывшей бетонной шкуре, подобной гипсовой повязке, фиксирующий перелом кости, лежала в подвале. Даже кричать уже не могла, а только стенала.
   Ещё большее потрясение испытала я, увидев собственное отражение в зеркале после того, как Эстафета побрила меня всю, включая уши и хвост. Отмыть моё тело от застывшего бетона оказалось невозможно, Эстафете ничего другого не оставалось, как прибегнуть к столь чудовищному деянию. В зеркале я увидела бело-розовое чудовище, нечто среднее между червяком и колбасным полуфабрикатом. Только глаза были знакомые, мои. Я зашипела и в истерике забилась под ванну, где мой позор и моё безобразие никто не увидел бы. По прошествии времени, оценивая прошлые беды, я не могу утверждать, что было страшнее - минуты, проведённые в работающей бетономешалке, или мгновения созерцания себя в столь неподобающем для любой женщины виде.
   Характер мой от тех злоключений изменился коренным образом. Любой электрический предмет, издающий шум, был для меня раздражителем сильнейшим. Я не могла кушать, например, сардельки, более года. По сей день приступ бешенства вызывает вид ощипанной курицы, которую Эстафета разделывает для пищи.
   Вид бреющегося Григорьича мне ненавистен. За это, в частности, я писаю в его домашние тапочки. Если б Григорьич отпустил бороду - я бы его расцеловала. Но мужчина, что кошачий, что человечий - безнадёжно и непроходимо нечуток. Даже туп. Причины совершающихся событий или деяний искать в материях, чуть более тонких, чем желудочные или половые, ему никак невозможно. Прост мужчина. Недаром у него одна эрогенная зона. С другой стороны, в этом их сила. Нас ведь, женщин, где ни погладь - мы и растаяли, как снегурочки-дурочки. Неловко даже иногда самим.
   Вот на днях размышляла я на тему людской совместимости. Применительно к семейным отношениям. Эстафета да Григорьич настолько разные во всём, что непонятно почему до сих пор вместе живут?
   Эстафета - баба жизнерадостная, бодрая, добрая, врагов у неё - Тимоша-кошарик наплакал, то есть нет практически. А Григорьич - бирюк-бирюком, Эстафете регулярно изменяет, пьёт. Правда, в последние пару лет печенью маяться начал, так пореже на него Кир Иваныч находит. Это у Григорьича иносказательно запой назван. Раньше запивал он с завидной регулярностью. А Эстафета терпела. Он ей такие сцены тут устраивал - мама-сиамка моя! Я пулей вылетала на улицу, чтоб только этой мерзости не слышать. А Эстафета молча выслушает, не говоря ни слова жрачку своему суженому под морду пьяную поставит - и уйдет.
   Святая женщина, которая иногда такое скажет, будто в воду пукнет:
  - Мой Пётр Григорьевич Турку любит безумно!
  Вот именно, без ума он, поэтому меня терпеть на может! Так и норовит пнуть. Подозреваю я, что он меня к Эстафете своей ревнует. Ох, чует моё сердце, что это святая правда!
   А когда он нудит, что 'Турка опять нагадила - не продохнуть в доме', мне хохотать хочется: после Григорьича в сортир не зайти - глаза режет от концентрации спёрнутых воздухов!
   Короче, как ни крути, а в этой жизни кто сильней, тот и начальник! Мне бы массу тела саблезубого тигра, ох и оттянулась бы я на всех своих недругах, начиная от кота Василия с его наложницами-паскудницами и заканчивая Григорьичем! Ох, припомнила бы им всё! Однако страшнее силы в этом мире - ум! Человеческий.
   Есть у меня тайная мечта, которой я и с матушкой родимой не поделилась бы, поскольку уж больно личное здесь!
   Я бы хотела стать человеческой женщиной! Как Эстафета. Куда кошке до неё - как до луны ехать! Бывает ведь два вида горя: когда не везёт тебе и когда везёт другим. У меня сейчас оба вида в полный рост.
   Эх, была бы я Эстафетой, вот жизнь наступила бы! Какие перспективы, какие возможности! Уж я бы не терпела выходки Григорьича - сразу бы его к ногтю, да за шкирку и в помойную дырку. Я бы не молчала, как они. И это при их возможностях и той великой сокровищнице, что дана им от природы. Не пользуются, дуры, не понимают, стесняются или фиг их поймешь!
   Им всё можно то, что простой кошке недоступно, отчего я бы счастлива была...
   
   
   
   Пётр Григорьевич Гребенюк.
   Эстафета мне очень не понравилась по-первости. На неё был надет сарафан с дурацкими подсолнухами вперемешку с синими кляксами. Крупное эстафетино лицо выделялось среди остальных двух подружкиных ярко выраженной наивностью, граничащей с идиотизмом. Ну я и увлёкся Светкой. Мы со Светкой примерно год гужевались, любовь крутили. На второй день Светкиной свадьбы, когда молодой муж лежал уже в отключке, Светка дала мне в сарайчике, который сдаётся в сезон отдыхающим. Правда, мы с ней тоже были прилично выпивши, но это уж такой пустяк. Потом стало ясно, что сделан был мне прощальный подарок, можно сказать. Больше она ни-ни, и близко не подпускала и намёки мои отвергала с гневом.
   Эстафета моей бабке Ангелине очень приглянулась. А бабка Ангелина, из белых монахинь, ей в тот торжественный момент уж было за девяносто, имела глаз-алмаз и авторитет в семье нашей. Ангелина прожила потом еще лет пятнадцать и до последних дней жизни была хоть и девицей непорочной ( с её слов, царство небесное бабке), но изрядная шалунья : выпить да песню срамную спеть, да поволшебить - большая охотница! Вот она, увидев Эстафету по какому уж не помню случаю, да поговорив с девицей пару минут, стала дуть в уши маме моей, да отцу.
  А родителям моя холостая жизнь проникла до печёнок: гулянки, пьянки, ночные возвращения, да знакопеременные мои зазнобы - брюнетки с вечера, а блондинки - поутру. Матушка под батюшкину горячую руку, когда он был под балдою, по-простому 'на кочерге', заявила, что Петьку надо женить на фиг, а то либо сопьётся, либо сифилис гнойный домой принесёт. Папа заревел как бегемот и сказал твёрдо мне, женись, Петечка, а то петушок твой заодно с яичками оборву при случае к фуям!
   Родителей я не очень чтобы уважал, но и сам уж почувствовал гибельность холостого многожёнства да многогранности дружеской беду. И прислушался к совету папы Гриши, тоже далеко не безгрешному ветерану и ударнику. Стал с Эстафетой дружить. Она и целоваться, как вскоре выяснилось, толком не обучена оказалась, словом, ... нестроевая. Ввёл в курс. Но большего ввести не удалось - не понимает, хоть тресни! Не насиловать же, в самом деле будущую невесту. По берегу моря её выводил, в пивнуху знакомую раз привёл - через полчаса она - в слёзы от увиденного там поведения. Жалко дуру стало. И слезами, да незлобивостью согласной она и добила меня окончательно. В апреле, после ленинского субботника, я был крепко поддатый и на набережной встретил Эстафету. Она обиделась, губы надула, отвернулась от меня, домой идти, а я возьми, да скажи:
   - Насть, давай поженимся!
   В просторечии да по-домашнему её Настей все зовут. Эстафета она по-паспорту. Батюшка её, Модест Михайлович, спортсмен-любитель да дурак, между нами говоря, такое девчонке имя присвоил - хоть стой, хоть упадай! В тот момент, когда она родилась, Модест был увлечен эстафетным бегом и достиг успехов - получил второй взрослый разряд и в сборную города хотел попасть.
   Эстафета от удивления даже передумала в дом возвращаться. И говорит бойко так:
  - Давай, Петя, я согласна. Но подумаю до завтра, как ты протрезвеешь. Хорошо?
  Мне, откровенно говоря, было тождественно: согласна она или нет - меня дружбаны в соседнем шалмане ждали - допивать. Но и уйти обиженным, когда она вроде бы меня бросает, обидевшись, а не я - мужская гордость не позволяла.
  - Давай, думай, Настя! Моё слово - твёрдое! До завтра.
  И возвратился к приятелям. Они как узнали, что я предложение Эстафете сделал - обрадовались, чем так пить, буднично, куда веселее за будущий момент бракосочетания!
   Короче, ночевал я не дома, утром процедура опохмеления переросла в новую пьянку и Эстафету я увидел только в понедельник к вечеру, после работы. К моменту встречи успел я душевно поправиться пивком.
   Делать нечего - слово молвлено. Пошли мы в загс, заявление подали. Мама, которая там бумажки принимает от потенциальных молодожёнов, обоняя мой выхлоп, морщилась и на Настьку с жалостью поглядывала. Сама, значит, имела счастливый брак на почве пьянства.
   Через месяц состоялось торжество. Больше молодожёнов весела была бабка Ангелина, она сияла ярче пасхального яичка, пела песню одну за одной часто скоромного содержания, да и по сути, центром внимания была чудесная бабка, а не заурядные молодожёны. Особенно во втором акте мероприятия, ближе к ночи, когда народ раззудился, расхлестался, разрезвился в полный рост!
   Бенефис получился у бабки Ангелины на нашей с Эстафетой свадьбе! Добрая примета, как выяснилось впоследствии.
   Привыкали мы друг к другу невыносимо долго. Да так и не привыкли толком до сих пор, а только притерпелись.
   Детей бог нам не дал. В этом Эстафета виновата. Не может она рожать. Кто ж об этом знал! Я, если откровенно, без наследника не уйду на ту сторону речушки Леты. В одной из областей центрального Нечерноземья есть у меня сын. Эстафета про то ни сном, ни духом. Ни к чему ей такое знать - не надо!
   Кошку Эстафета нашла на помойке дурную. Вот уж точно: простота да доброта хуже воровства, верная пословица! Этой кощёнке цена три копейки, если на шапки сдать, а Эстафета с ней носится, причуды кошачьи переносит. Турка-дрянь гадит мне в тапки, может в изголовье постели навалить, как третьего дня совершила, скотина! Сумасшедшая кошка, снести её в ветеринарку, за усыпление заплатил бы сам, лишь бы от заразы избавиться. Сколько раз предлагал Эстафете, а она - ни в какую, жалко кошечку. Ну и убирай за нею, да стирай мои тапки, раз дура!
   Повезло в результате с женским полом в домашних условиях, нечего сказать!
   Ни забот, ни хлопот, ни на работу, ни с Эстафетой собачиться не надо. На участок нет резона таскаться. Клубнику эстфетину полоть да поливать. С неё, с клубники - только радикулит с хондрозом. Вон, Турка дурная - спит днями да ничего не делает. Не жизнь, а холявное существование, вроде президентского!
  Вот бы стать мне кошкой, что бы голова не болела ни о чём! Недаром есть такая пословица: 'Лучше всех живётся попу да коту!'
   
   
   
  Бабушка Ангелина.
   В некотром царстве, в некотром государстве, во времена царствования Александра Освободителя, в 1879 году, согласно записи в церковной книге, у мещанина Кузьмы Прохорова и жены его Ольги родилась девочка, при крещении наречённая Ангелиною. И это была я...
   О земной жизни, которая уже более двадцати лет, как благополучно завершена, вспоминать и ни к чему. Умерла я своею смертью, в четвертом часу ночи, будто улетела в сон. Никого не разбудив, никого не потревожив. Славно умерла, честно. И чисто. Никто за мной не ухаживал, не проклинал про себя, убирая мои нечистоты, никому я не была в тягость.
   Хорошая смерть была у рабы божией Ангелины.
   Не весёлая я, а учёная была, будучи живой. И научили меня радоваться жизни, куску хлеба, солнцу, снегу, морозному утру да своим рукам-ногам работящим некие события ужасного времени, произошедшие в крещенские морозы 1902 года на Полтавщине. Там вот что получилось. Меня уж просватали. Родители мои да жениха Ивана Артемьевича, сына купеческого, всерьёз готовились к сговору да прочему, что предшествует свадьбе. Оговаривалось приданое, тонкости всяческие, тем более что собирались мои родители переселяться на реку Амур, где народу мало, а земли много и край там богатейший. Вопрос не простой, многое обговорить следовало.
   На Рождество в колядки, увидела я среди городских парней, гимназистов да студентов, приехавших на рождественские праздники к родственникам, статного студента из Харькова. Красив был, речист да умён как бес, чрезмерно.
   Опозорил он меня. Среди ночи в баню, где я одна мылась, залез. Поспорил с дружком, да и залез. Я его кипятком, да промахнулась - а он засмеялся, да и поцеловал меня. Всё. Ничего не было больше. А тут, как на грех - сестру мою малолетнюю принесло, она гребешок забыла свой в предбаннике. Как заполошная закричит, увидев мужика, выходящего из баньки. Всё, на этом моя судьба и закончилась чудесным образом. Ворота наши следующей же ночью дёгтем измазали, Иван Артемьич, жених, отрёкся навсегда. Батюшка извозил меня вожжами до крови безвинно. Студент, ясное дело, уехал скоренько из села. А дальше пошло-поехало. Я топиться бегала. Но не утопилась, побоялась. Меня, как гулящую, никто не жаловал больше, да помыкать ещё стали мной, вдобавок. И ушла я в монастырь. До пострига дело не дошло по всяким причинам. А уж горя и злосчастия повалило - не расхлебать.
   Не будем об этом. Скажу только одно, что жила я правильно. А сейчас вот, завидую. Когда жива была, так никому не завидовала, как нынче, усопшая. Всем завидую, кто наверху остался: жукам, деревьям, кошкам, несчастным женщинам, да убогим инвалидам. Потому, что они - живы. А я - здесь. У них - Рождество, а у меня - сырость, глина, да родники незамерзающие никогда.
   Впервые стала завидовать. Вот так...
   
   
   
  Эстафета Модестовна Гребенюк.
   В девичестве Прохорова я. Я ведь на пятом году жизни утонула. Но не до смерти. Про это даже мама не знала. В конце мая, когда местная ребятня уже вовсю купается, увязалась я за большими детьми на море. Большим детям было лет по восемь-девять. Мне же - четыре. Прозвище у меня было тогда Настя-сОпля. Именно на первом слоге ударение. Не знаю уж, почему и кто присвоил мне замечательное прозвище. Но лет до десяти меня так величали.
   Мы подошли к дикому пляжу, ребятня кинулась в море. Я, получив утром инструкции от мамы, предписывающие строго-настрого в море не лезть, не баловаться, приходить к обеду. Бабка моя, Прасковья Федоровна, слепая уж была и проку в части присмотра за мной или за домом было никакого. Бабка сама требовала пригляда.
   Словом, когда ребята отплыли на некоторое расстояние от берега, я скинула манатки и голышом бросилась в воду. Ветер был небольшой, волна слабенькая, но и я - размером с кошку. Плавать я не умела ещё, меня первой же волной накрыло и в море поволокло. Помню отчётливо мир изнутри волны: зелено-голубой, нестрашный. И всё. Наглоталась я воды и отключилась. В несознанке была по малости лет, страха не было, опыта не было. Ничего - воробей опытнее.
   Очнулась уже на берегу. Повезло, что вода была холодной ещё и дети замёрзли. Меня в трёх метрах от берега лёгкий прибой катал с боку на бок, утопленницу практическую. Вытащили, один мальчик, постарше да посмышлёней, начал мне искусственное дыхание делать, как мог. Повезло. Включилась Эстафета в число живых людей.
   Никому испугавшиеся дети не сказали ни слова. Я, разумеется, тоже. Вот так и пошло по жизни моё везенье. Дважды болела крепко - выжила и без существенных осложнений, с Пётром мне повезло в конечном счёте. Не сразу, не буду врать, но со временем ступил он на нормальный путь со своей скользкой дорожки.
   Я много, если не сказать всё, про Петра знаю. И про его паскудства прошлые, со Светкой да с другими. Про пьяные измены первых лет супружества, про то, как он опять же по пьянке едва не замёрз в январе лет двадцать назад на пустыре. А мороз-то мороз: градусов пять был, не больше. Эх, Петя, Петя, если бы ты тогда полночи на мёрзлой не переночевал, был бы у нас ребенок. А так у меня на нервной почве выкидыш случился. А с тех пор уж и не беременела я.
   И про сына твоего, Петя, внебрачного, тоже знаю. Ты в пьяной злобной речи своей сам мне рассказал, думал обидеть посильнее - а я не только обиделась, а обрадовалась даже несколько. Вот так, милый друг!
   Есть такая мудрость житейская: одни смотрят на половину налитый стакан и думают, что он - наполовину пустой. А другие, что стакан на целую половину полный, вот счастье-то! Я ко вторым отношусь, которые радуются.
   А чего стенать да бояться: бойся да вопи - ничего не изменишь, если сидеть на заднице плоско. Оно, конечно, и пессимисты разные есть, есть огонь-люди! Но ведь в жизни столько дерьма, что если ещё и в своей душе его копить - не продохнуть будет!
   Бабка Ангелина, Петина бабка, меня в одночасье раскусила. Она, как и я, оптимистка была. Только куда похлеще меня!
   Уж потом, когда мы с Петькой лет семь прожили, да стало ясно, что детей нам не дождаться, Ангелина пригласила меня к себе в сарайчик, поставила трёхлитровый стеклянный баллон на стол с вином, мы с нею тогда попели, поплакали да и рассказала она мне много чего про своё житьё, от которого другие в петлю давно б полезли, а Ангелина - больше ста лет прожила. И смеялась.
   Счастливая!
  Вот кому я завидую и хотела б так жить!...
   
   Рождественская история сыграна. Можно отпускать участников в места постоянного проживания да вечного поселения.
   - Благодарю за службу! По местам постоянной дислокации - шагом марш!
   Рождественская звезда горит всем: людям, зверям, мертвым. Гореть будет до веку. Под звездою проходят живущие и погружаются в бездну небытия, из которой выходят следующие, живущие следом и идут тем же путём. Переживают, страдают, мучают свои и чужие души. Счастливцы! Они видели звёздное небо. Они - жили!
   
             КОНЕЦ