Смерть актрисы, придуманная мною

Смерть актрисы, придуманная мной.

Марлен Дитрих стремительно увядала в полумраке парижских апартаментов. Сжигала письма, телеграммы. Пепел с серебряной тарелки взлетал и парил. Взлетал и парил в изящном танце смерти в лучах тонко проскальзывающего сквозь тяжёлые портьеры солнца. Актриса откидывала величественную тень, пила маленькими глотками остывший кофе, разглядывала свою жизнь, запечатлённую в миллионах кадров чёрно-белой расцветки. Резкий  отталкивающий сладковатый запах разлагающегося времени въедался в повседневность старости и вынужденного откровенного одиночества. Ах, оставьте меня в том тумане, в том славном тумане, что лелеял моё лицо. Обречена на бесконечность. Но за что?..
Не шевелилась, не произносила ни одного слова, словно и не было здесь никого, а только звёздная пыль душила мягкое пространство и утомлённые лёгкие.
Траур, словно пыльца с крыльев ночных мотыльков, пачкал будоражащие дни и ночи. Непрекращающийся страх, стресс, свобода чувств – еле живой букет – цветы: розы, алые и жёлтые, бордовые и нежно-розовые; ирисы – тревожно бело-блёклые; боль, такая боль, такая скверная сереющая боль. Мадам отчаянно протягивала руки и плакала. Пустота бесцеремонно отталкивала – всё глубже, дальше, заглушая старческие стоны. Но тут на миг сквозь тяжесть боли улыбка лёгкости таинственно открыла двери смерти, и Клеопатра наших дней свободно выдохнула душу, как миллионы простых смертных, с улыбкой на лице.
Вечно молодые маски остались где-то далеко – на глянцевых и матовых открытках, на плёнках киноманов и цветах…
Тело медленно оседало в кресле. Зажужжало время испуганной и отчаянно бьющейся о стекло мухой. Скользко, медленно, осторожно-нежно солнце расставалось с историей чьей-то красивой жизни.