Когда голуби плачут

По Трубе Водосточной скользит несмелый Солнечный Луч. Назойливо, любопытно, но несмело он то прильнёт своими юными губами к холодному телу безразличия, то убежит и спрячется где-то совсем рядом за углом… И так до тех пор, пока своё грузное тельце не подставит Туча, не ведавшая ни тепла, ни ласки.
Ни Тепла, ни Ласки.
Он, смельчак несмелый, и опомниться не успеет, как окажется в её нежеланных объятьях! И не вырваться ему. И не добраться ему до тонкого и стройного тела той, такой грациозной, так красиво умеющей петь, так красиво поющей. Так красиво и тоскливо, и звонко, и ласково одновременно, умеющей плакать. Искупаться бы ему в слезах её! Хотя бы коснуться ладонями своими слёз её!
Пока карабкался сквозь ошмётки серости, развалившейся от старости, повзрослел. Подзабыл. Позабыл. Любопытством просякнутый сунулся дальше. На добрые дела оказался не скуп. И щедр. И статен. Любимец!
Понравилась Девушка. Не то от скуки, не то от безысходности, наручными часами швырявшая в разные участки потолка солнечного зайца.
Она не приняла меня таким, какой я есть!
Бродил по свету до самой темноты, бледный, без сил. Прятался где-то в подворотне и оставался там до рассвета. А потом опять – искал и искал. Искал удовлетворения своему любопытству, своей резвости, признания своей оригинальности, приюта своей безмятежности, причину отсутствия начала ревности, осознания безсознания своего существования. Искал ответы. Задавал вопросы. Не любил контраста чёрного и белого. Любил, когда поглощает, когда отталкивают – как и все не принимал.
…Скользнул сквозь тени (много теней) взлетевших шумно голубей и растворился в другой, строптивой. Остался лежать в Луже, отражая Звуки Взмахов стремящихся к дому его крыльев.